Ты и я, гл. 4

Теперь Шехавцов определился (на тот день): «большевизм» Златы был не в ее личности, но в ее безумии.
Тревожное ожидание. Слабость, малодушие нужно, чтобы завести ее?
Это надо уметь понимать женскую натуру, все –равно…
«Не до философий».
«Роль моя в обновлении – чтобы обойти Злату. Удивить Злату. Обидеться, игнорировать и возобновить с новой силой непонятные отношения. Двуличие – лик ее. Ее туда тянет. Почему не воспользоваться этим? Воспользоваться этим сейчас и сегодня? Получить довольство и покой на сердце. Разве это плохо? Она запомнит меня и все. А я – ее. Обоюдная выгода, как ни смотри. Ведь она одинока».
- Вы принесли оружие? – Спросила она Олега на следующей встрече.
Шехавцов кивнул.
- Да, она у меня дома.
- Кто?
- Что. Оружие.
Злата поглядела вдаль длинным взглядом. Он увидел – ее глаза повлажнели.
«Ведь она шутит и не перестаёт шутить. Поглядим, что с этого будет?»
«Мне обязательно нужно…»
Она поднялась со скамейки.
- Пойдёмте же?
- Куда?
- Домой к вам. Я вечерами к вам ходить не стану. Я хочу получить обещанное и, кстати, чем обязана?
- Я не знаю – подойдет ли вам такое оружие?
- Идемте, нечего сидеть. Мне срочно нужно.
- Она здесь, - сообщил Олег.
- Где?
- В камере хранения. Я дома такую штуку держать не намерен.
- Ну и?
- Принесу, - Шехавцов поднялся и ушёл.
Спустя четверть часа он приволок огромный длинный тряпочный сверток.
- Это что?
- Винтовка.
Злата недоуменно перевела взгляд со старой обтирочной тряпки на благодетеля.
- Вы мне ничего не должны, честно! – Решил передать приятное оруженосец.
- Вы с ума сошли? Какая винтовка.? Это двадцать первый век. Это …, - она протянула руку к свёртку и отбросила ветошь, разоблачая дуло ружья.
- Эт-то, - руки ее дрожали, да и всю ее затрясло.
«Вот откуда грибы-то растут! А как меня трясло – ничего?»
- Эт-то времён Врангеля винт, что ли? Вы смеётесь?
- Ведь вы, уважаемая девушка - подруга, ведь вы все-равно никуда не пойдёте. Это блажь. Никуда ведь не пойдёте: ни на какую войну. Если хотите – все надо делать официально, но не так, как вы… Глупо. Мне мой друг так и объяснил. Вот вам и ответ на абсурд.
- Да вы настоящий, извините…
«Дурак или идиот? Ну, скажи же! И я уйду к чертям! Нафига мне эта история вся нужна?»
Девушка сдержалась, присела обратно.
Запах ветра носил в себе нравственность свежей влюблённости во влажности аромата грибного дождя. Вот-вот, кажется, который начался. Но природа замерла вкупе с этими двумя людьми. Им бы разобраться.
- Вы помните, - заговорила она, кратко и брезгливо взглянув на обмотанную винтовку, свёрток которой Шехавцов облокотил о край лавки, - я говорила вам о том человеке, которому отказала и который ушёл на войну.
- Он на войне?
- Да, и вот, - она потянулась и вынула из кармашка помятую, в несколько раз сложенную бумагу, - это письмо от него.
- Он пишет? Что же?
- Вам интересно, да? Да, он пишет. Он извиняется передо мной, как тогда, когда мне противно было слышать это. Знаете, как противно женщине слышать эти повиновения от мужиков, но я не знала, что все так обернётся…
- Вы к нему хотите идти, я так понимаю?
- Хм. К нему? Нет, но… не знаю. Он пишет, что где-то был не прав, что где-то слишком влюбился в меня и все такое. Но он пишет, что я всегда с ним. Там. Понимаете? Он ради меня там живёт и… Был случай, когда он мог погибнуть просто и легко, нужно было только перескочить окоп. Туда попал снаряд. Он чувствовал, да, чувствовал, что я… - Злата смолкла. Она не могла говорить.
Шехавцов ждал.
- Ты прав, - внезапно она перешла на «ты» - здоровый человек на войну не пойдет, но он тоже нормальный. Его забрали, и он не жалеет, он защищает. И, знаешь, ирония в том - он национальности тот, врага – захватчика, вот как!
- И что же? Он хочет перейти на ту сторону?
- Он пишет, что моя родина там, где живу. Пусть она неказиста, но пришло время… и кто тогда, если не мы, и… те, которые ложатся ежедневно сотнями. Что делать?
Она обратилась к Олегу.
- Да-с. Я не пойму, конечно… Если вы его не любите, то – смысл?
- Я – не я. Я не люблю никого. Я любила одного человека и отдала ему все, потом – зареклась.
- А этот, разве не такой?
- Наверное, нет, если я собрала все свои вещи и собралась идти к нему, а вы… просто стыдно – с винтовкой первой мировой. Стыдно, должно быть. Я не понимаю…
- Я за вас, Злата, волнуюсь. Как же не понять? Так мне и приятель сказал: принеси, мол, вот это чудовище – все настроение и пропадёт.
- А ведь я пойду, все-равно пойду. Добровольцем пойду. Я хочу видеть глаза того, кто стреляет в моего поклонника. Хочу видеть.
- Но, знаете ли, там такое творится…
- Солнце рождается в словесной борьбе, в замешательстве от тьмы. Что-то во мне звучит этим. Новой нотой звучит, партитурой новой. От этого трудно отказаться. Вот, мы тут разговариваем - там нас обороняют, оберегают. Молодые теряют жизни, семьи, детей. Я же лишь частично нечто утратила, и уже это чувствую. Так ясно вдруг чувствую. Солнце рождается во мне.
- Почему бы вам ни пойти в территориальную оборону, например. Там и деньги платят, и стаж идёт. У меня знакомые есть.
- Может быть, правда, пойти? А как же он?
- Тот ваш …
- Тот мой. Он должен быть уверен, что я думаю о нем, хотя бы пока, пока не люблю.
- Странная эта ваша любовь, доложу я вам: люблю - не люблю. Неужели вы думаете, что это так важно?
- Хм. Вам не важно, потому что не было случая, когда бы мания глупости, чистейшей, доброй глупости не посещала вас. Вы не ведали, что есть та любовь.
- Вы так думаете?
- Я так думаю.
- Так берите вашу винтовку и идите.
- Знаете, я, пожалуй, обращусь к другому товарищу. Он мне поможет.
- И кто же это?
- Секрет.
- Ираклий, - наугад выпалил Шехавцов.
Злата поднялась.
- Так это вы от него приволокли эту штуковину? – Она захохотала, - то-то я думаю: чего он за мной увязался. Ещё один…
Она не могла остановить смех. Присела обратно и смеялась, смеялась.
- Как - будто вы знакомы? – Как брань произнёс Шехавцов.
- А, вы знаете, спрошу я вас, гражданин страны, что есть такое убиенный и что есть такое: пропал без вести, а? – Она устроила на Шехавцове внимание.
Он пожал плечами.
- Вот то-то же! Это значит, что семье пропавшего без вести ничего не полагается по сравнению с тем, кого убили.
- Вы думаете, это все так…, - Не находил слов.
- Да, это так. И таких случаев тысячи. Все это так. Кому война – войной, а кому – мать родная. И все эти средства черт знает, куда уйдут.
- Да, я слышал о том, но так мы не можем… Не можем. Это невозможно. Это защита Родины и…
Злата внимательно глядела на собеседника и, казалось, не могла разобрать, - на самом деле, дурак он или нет?
Шехавцов уловил этот момент. Отвёл взгляд. Но он, действительно, не понимал.
- Я же вам сказала: здесь неизвестно кому, что надо. Неизвестно. Я слыхала где-то, что миром правит золотая шестёрка. Они сочиняют весь сценарий жизни на планете, далее это опускается по вертикали. Хвостом – к нам.
- И все же вы не ответили: откуда вы знаете Ираклия?
- Я знаю больше, чем Ираклия. Я знакома с его хозяином и его хобби, - собирать разные интересные истории.
- Зачем? Ему зачем?
- Ну, может быть, он какой-нибудь сочинитель или доносчик. Я не знаю. Вам же Ираклий советовал проследить за мной? Признайтесь. Было?
- Ну, было.
- И вы согласились?
- Я думал там, действительно, какая-то тайна.
- Вы – фантастический. Нет, я не понимаю… Нет, реально, не понимаю… Как же вы живете под всем этим? Под всем этим грузом фантастичности в вашей голове, как?
- Все так живут.
- Мировоззрение биоробота, понятно, - тихо проговорила Злата, - понятно.
- Ладно, пусть будет так. Биоробот, ладно! Но как жить по-другому, если я, например, если мы с Ираклием хотели вам добро?
- Знаете, что, перейдите в тот цех, где снаряды готовят, тогда я вас уважать буду.
- И без того работы довольно. Ничего.
Злата помолчала. Она наклонилась так, будто решала – сбежать ей теперь отсюда или нет, не прощаясь. Просто сбежать и все.
«Наши отношения, однако, так просто не завершатся, - решал Олег, - не завершатся. Все это лишь повиснет мёртвым грузом, и мы потом жалеть оба будем. Война – войною, а «кому-то же все это нужно»?
Шехавцов и не заметил, как пришёл в мыслях с подругой к одному знаменателю.
- Что делать будем? – Спросил он неожиданно для себя.
- Что делать? – Горько посмеялась девушка, - письма писать, жалобные, душевные письма. Пусть думают, что мы рядом, близехонько. А они пусть гибнут один за другим, а мы будем забывать, ждать, искать других мужиков. Выходить замуж, вспоминать прошлое.
- Но ведь, Злата, что же делать по-другому?
- Да вы, собственно, все делаете правильно – работаете. Вас, если надо привлекут туда. А вот со мной – дела.
«Выбраться из паутины своего ума, стремление к таинственному единению со Вселенной», вчера я говорила.
 Эти области закрыты для обычных людей и могут открыться тем, кто доверяет своей интуиции, проницательности, тем, кто может довериться тому узлу Вселенной и ее сила, шестое чувство…
Хорошее время для расцвета чувств. Романтическое эдакое настроение - не боишься раскрыть свои истинные чувства, понять и принять готов своего партнёра. Даже если партнёр твой – не любимый человек. И про любовь вы тоже правы. Женщине нужна перспектива. Мужик нужен перспективный. А если он на войне? Если каждый день ты его боишься потерять. И если ты боишься за себя саму – что сойдёшь с ума, как только получишь весточку о его гибели.
- Значит, он сначала ушёл, а потом вы от него отказались? – Спросил Олег.
Злата промолчала, но он понял, что сие есть правда.
«Как подла женская любовь! Да и не любовь вовсе! Как легко лечь в кровать, породнится, а потом переползти к другому только потому, что тот, первый оказался в плену, на войне, - «не перспективным». Я не понимаю, правильно ли я понимаю? О чем я думаю? И может ли Злата разъяснить это?»
- Меня один раз врасплох взяли, - объяснялась девушка, - какой-то невзрачный тип, типаж. Я бы с таким и дел не знала. Просто на дороге встретился нищий, бросила ему монеток и заговорила. То да се. Мне интересно было знать: отчего он, привлекательной внешности, здоровенный мужик стоит на паперти и выпрашивает. Да он, собственно, не выпрашивал: всяк и так давал. Внешность у него такая.
Он рассказал мне о том, как у него была семья. Богатая, приличная семья. Как жена его ни с того, ни с сего завела любовника, а он простить не смог. Как она уговаривала, как ластилась к нему долго. Наверное, два года. Но он не мог понять и всех-всех спрашивал, как можно было жить с человеком дальше, который раз тебе изменил?
И этим задавался мужчина! Я видела его добрые, умные глаза, но ему уже ничего не нужно было. Ничего. Он все уже решил для себя. Все решил, понимаете? Вы не знаете, и Сам Он не знает – Хозяин Мира – не знает, что значит, когда человек решил!
Нельзя человеку много думать, никак нельзя. Может быть, мне пришла идея, может быть для этого создана эта война, - чтобы человек много не думал. Нельзя много думать…
И вот, здоровенный мужчина, красивый мужчина, облёкся в тряпки и стал жить сам по себе. Никто его не мог понять, а он жил и понимал, что по-другому жить невозможно, если честно. Он не воровал, не просил, он доживал то последнее, чем заперты люди – смертным грехом самоубиения. И ему не стыдно, вовсе не стыдно было за свой новый «имидж». Ему чрезвычайно сложно было привыкнуть к новому образу, но жизнь льётся, как кипяток на заварку и что-то там получается, - чай, кофе, ром, соджу. И в том ты закисаешь или крепишься.
Он сказал мне:
- Я вижу, ты разочарована не менее моего. Но что-то тебя еще держит. Возможно, ваша свободная женская логика. И в этой логике вам проще существовать, но не нам. Однако в тебе есть сила, которая не даст быть спокойной. Ты берегись ее, силу эту. Не желанная эта сила, убийственная. Слишком много в ней жизни и слишком много на неё охотников. Нельзя быть сильным человеком. Нужно уметь лгать и себе, и всем, иначе будешь, как я.
Так он мне сказал.
Надо жить, Олежа, легко. И вот я попробовала так жить. Ничего, не плохо. Только если бы… Если бы не этот человек, ухажёр, клянущийся мне в любви тогда и ушедший на войну и там, воюющий за меня. Если бы не он…
Понятно, почему я хочу пойти туда? Теперь понятно?
- Вы боитесь: правда разорвёт вас?
- Письма его разорвут меня. А не принять их я тоже не могу.
- А ложь? – Спросил Шехавцов, - разве она не правда? Разве она не во благо нам дана? Разве без неё прожил бы человек? Ведь нет!
- Вот-вот. И война: ни ложь, ни правда. И мы: ни ложь, ни правда. И день: ни ложь, ни правда. Я раньше не понимала, почему вечер так успокаивает. Это умирает день. Сутки - на исход. И тогда на душе проще становится. Вроде ты и продержалась, и не обманула никого, продержалась в справедливости своей, далее – просто сон. Тихий, мирный, честный. Улетаешь…
- В чем же женская любовь состоит? – Вмешался Шехавцов, - я знаю только один ответ: в выгоде.
- Жалости, - парировала девушка, - жалости. Надо просто разобраться к кому жалости? Себе, тому, любовнику, мужу, детям? Здесь разнообразие. Ты будешь, спокоен и невозмутим только в случае, если градируешь эти разнообразности. Сыщешь типаж свой. Тогда – покой.
- А он?
- Кто?
- Он ваш, воин-то? Что? Как?
- Он любит и борется за себя ради меня…
- А если лжёт?
- А если лжёт, - Злата посмеялась, - значит, он умнее меня, значит, я должна разобраться в том же. Значит, я не разочарована до конца, и все преувеличиваю себе. Значит, я жива и готова идти вперёд. Значит, во мне взошло Солнце!
Проложить свой собственный путь к дому. Посторонние – прочь. Помощь невозможна. В этом имеется, только в этом, какое-то достоинство и смысл. Иначе – пустота, безмозглая безрылая Пус-то-та!
Все идёт неправильным путём, как ни крути.
В толпе - на компромисс. В толпе надо слушать критику, оценку, представления о том, о сем, что правильно, что неправильно, принимать представления о добре и зле. А я где же?
 И вот, война все вдруг ставит вперемежку. Смещает горечь сознания. И ты ощущаешь в полной мере кипяток, который вот-вот обожжёт тебе губы, кислоту ощущаешь.
Бескомпромиссность и ты не сможешь избежать влияния толпы тоже тут.
Война есть нечто, что имеет собственное предназначение. Я разобраться в том хочу. Я хочу знать – кому это, на самом деле, нужно. Мне, вам, тому воину, врагу или той Тайной Шестёрке, заговору тому, кому?
Есть своё собственное предназначение, есть война с собственным предназначением и все. Сейчас больше ничего нет. Люди переосмысливают все.
Внутренний мир этих, казалось бы, противоречий подобен чистейшему небу.
Вы заметили - птицы летают, кричат, как словно ничего и не случилось. Не заметили? Это же странно!
Птицы летают и там, где идут ожесточённые бои. Они лишь на время замолкают, потом порхают, чтобы сказать вечеру «до свидания».
Разве это не честно, не правильно, и не единственно правильно – найти своего защитника и прошептать ему «до свидания».
- Вы уж тем огорчите его окончательно, - отметил Шехавцов, не понимая, почему его голос прозвучал иронией. Но это не оскорбило чувств девушки. Она думала не о том.
И он думал не о том, о чем она думала.
И ему было хорошо, что между ними, наконец, восстановились какие-то границы. Исчез «большевизм» в ней.
Она была не такой уж строгой, непонятной. Ему жаль, ее стало. И, наверное, он где-то снова любил ее, так – легко, непринуждённо, ненавязчиво и безболезненно. И он думал, что, наверное, ещё немного – ей также полегчает. Весь этот разговор, монолог забудется, либо перевернётся иным каким-то боком.
Она молчала, думала и не думала. В ней установилась тишина, и щелкал метроном, настраивая такт здравого смысла.
- Так, когда мы поедем к нему? – Вдруг выдал он, разрушая Согласие.