Без пятнадцати минут война

Лежа в кровати в жаркую июньскую ночь, ты не можешь уснуть. То ли от сладкого воздуха за окном, то ли от пьянящих юношескую голову мыслей. В голове сейчас, кажется, смешалось всё: и необъяснимая радость, и приятное волнение перед новой жизнью. Ты закончил школу, несколько дней прошло с выпускного бала, и по сути, ничего труднее формул по химии, ты еще не знал. А еще...ты думаешь о том, что она сегодня тебя поцеловала аккуратно в щеку, а еще, наверное, о том, что тебе поступать в институт осенью и это, говорят, тоже очень интересно.

А за стеной, в соседней квартире, пожилая семья, к ним сегодня привезли внуков: один пяти лет, а другая совсем еще маленькая девочка. Она плакала всю ночь и не давала спать пожилому кавалеристу и его жене - красивой женщине, верной супруге офицера. Они безумно любили детей и с радостью возились с младенцем. А что еще нужно, чтобы встретить спокойную и счастливую старость? И ты долго ворочался и уснул только без четверти четыре, как и сосед - седовласый кавалерист. И хотя, вы не спали по разным причинам, и между вами было лет 30 разницы, вы оба засыпали с улыбкой и внутренним тихим счастьем.

А завтра тебе не нужно рано вставать, и ты думаешь, как утром ты убежишь на улицу, чтобы снова увидишь ее, красивую, и горячо тобой любимую подругу. Но через пятнадцать минут после того как ты задремлешь, тебя разбудят взрывы и сирена. За время, в течение которого тебе предстоит все понять, ты будешь с невероятной частотой и жутким страхом в затылочной области слышать звук разбивающихся стекол, но это будет не посуда или окна. Осколки твоих хрустальных мыслей и планов яркой болью порежут мозг и будет казаться, будто кровь от этих порезов застыла в слезных железах. Ты еще не знаешь, что сегодня не будет утра, дня и вечера, как и не будет их целых четыре года... Туман, дым, кровь и крики застынут в небе. Ты еще не знаешь, что через совсем скоро ты будешь куда то бежать, а потом, одетый в зеленую форму, обветренными руками рыть окоп, неумело перезаряжать и стрелять. В голове будет гудеть, а страх будет распирать горло.

Старый кавалерист, будет подбадривать тебя, но в его глазах ты увидишь, что он сам не верит в то, что говорит. Измазанный в земле и с взглядом видавшим ужасы еще прошлой войны, он будет единственным напоминанием о внезапно исчезнувшей тихой жизни. Пуля оставит его лежать на дне окопа, а ты останешься лицом к лицу и один на один с непонятным будущим, которое горит в обжигающем огне.

Никто из молодых ребят еще не будет знать, что через 4 года с той же неимоверной силой, что сейчас сковывает тебя, кто-то из них будет кричать "Победа" и слезы будут литься из этих, уже мудрых не по годам, глаз. Но таковых будут лишь единицы из тех, кто сейчас лежит в окопе вместе с тобой. И салюты, и цветы будут, и снова десятилетия спокойствия и мира, но сейчас никто этого не будет знать. И сейчас каждая прожитая секунда этих лет может быть последней, каждая секунда - это счастливый билет, которой тебе нужно будет вытягивать на протяжении 4 лет.

***

Сегодня солнце. То же самое солнце, что вставало каждый день из-за горизонта и светило в окно моего дома. Неужели то же самое солнце, даровавшее мне безмятежное мирное утро до июня 41-го, светит и здесь, в Берлине. Ведь ты так ласково будило меня по утрам, так невесомо, еле касаясь, озаряло поля и луга на моей земле, неужели ты, то самое, здесь? Да, это ты знакомыми лучами падаешь сейчас на затвор моей трехлинейки. Я так не хочу тревожить твою тишину выстрелами, так не хочу, чтобы ты светило на застывшие багровые пятна безжизненно рваных гимнастерок...

Теперь, кажется мне, что все было сном, и мирных рассветов будто и вовсе не случалось в моей жизни, и дома не было. Но ведь пару часов назад ты, солнце, видело мой дом. Скажи, как он теперь? Молчишь? Наверное, в этом и есть твоя мудрость. А может я просто разучился слышать тебя от бесконечных обстрелов. Я давно тебя не видел, или, может, не замечал. И если я сейчас говорю с тобой, значит ли это, что теперь все будет по-иному?

Знаешь, я помню свой первый день на фронте, когда мой еще неосознанный страх проникал в каждую нервную клетку моего тела. Хрипящее «Огонь!», доносившееся, казалось, отовсюду, будто само нажимало на мой курок, но дрожащие руки предательски промахивались. Я все еще не верил, что все это происходит наяву и со мной, несмотря на то, что пули, то и дело так пугающе по-настоящему прерывали жизни таких же как я ребят, еще вчера, быть может, споривших о том, кому следующим кататься на новеньком велосипеде. То, что я жив, было понятно только потому, что я продолжал стрелять, думая о том, чтобы все кричащее навзрыд внутри меня не вырвалось из моих намертво сжатых, но тем не менее дрожащих губ.

Теперь же, спустя почти 4 года, этот страх больше не сковывает мое горло, и не выжигает огнем затылок, он преобразовался в иной, незнакомый страх – умереть, когда исход войны уже ясен. Умереть от бессмысленной пули уже бесповоротно отступающих немцев, которые знают, что не смогут повернуть нас вспять и в скором времени неминуемо захлебнутся нашей местью.

4 года, с ног до головы уязвимые, мы, взрывая танки, обезвреживая вражескую артиллерию и захватывая дзоты, чудом не были убиты. Начиная новую атаку, мы знали, что каждый следующий шаг может стать последним, и с каждым шагом еще один товарищ в метре от тебя бездыханно падал, навсегда оставшись на незнакомой земле в дали от дома. Те, кто сейчас со мной в Берлине – ребята, прошедшие под свистящими пулями, словно под проливным дождем, капли которого по невероятной случайности не попали на них. А теперь на почти уже безоблачном небе, шальной ветер может донести ничего не решающую "каплю", но способную оборвать жизнь любого из нас может быть уже за считанные дни до Победы. Будто ангел хранитель, так внимательно и трепетно отводивший от тебя смерть, может отвлечься на одно мгновение, за которое ты осознаешь, что уже привычный тебе свист вдруг остановился на тебе… не больно, моментально с еле заметной струйкой дыма из пробитой шинели.

Выигрышные лотерейные билеты на право жить я успешно вытягиваю вот уже четвертый год, и с каждым днем кажется, что вероятность уже должна сойти на нет. Так скажи мне, солнце, ты пришло попрощаться или обнадежить? Сосед кавалерист. Ты помнишь его? Изредка он надевал свой старый мундир с тремя георгиевскими крестами, звенящими, когда он прихрамывал от неправильно сросшегося перелома. Мне рассказывали, что он был один из немногих, кто тогда вернулся живым. Я с раннего детства помню его крепким седовласым, с густыми усами, он казался мне стальным и несокрушимым, таким, которым мне никогда не стать… Его убили в первый же день, тогда в 41-ом. За долю секунды, бесцеремонно пренебрегая его могучей силой, военным опытом и былой славой, пуля, пролетевшая в полуметре от моих глаз, глухо прошила тугой китель лихого кавалериста. В этот момент фундамент моих представлений о незыблемости рухнул на дно окопа, а блестящие кресты, издав свой последний звон, скрылись под осыпавшейся землей.

Вчера погибло 4 наших товарища, я видел, как их глаза уже безжизненно блестели, отражая в себе всю глубину весеннего берлинского неба и оборвавшуюся надежду на то, что совсем скоро они вернутся домой. Всем было ясно, что этой весной закончится кровавый огненный ад, и вера в скорое мирное будущее все сильнее укреплялась в наших умах, но, вспоминая эти глаза, мне хочется выть от боли. И именно эту боль я каждый раз заряжаю и именно этой болью стреляю теперь уже твердой рукой и почти без промахов.