ПЯТАЯ ЧАСТЬ
ПЯТЬЛЕСЯТ ПЕРВАЯ
«MADE IN…»
Вика выметнулась из магазина. В продуктовом нахватала булочек и ринулась назад. Дорогой, пробегая мимо вокзала, он был рядом, увидела, что крыша вокзала ровная.
- Интересно, - процедила она. – Куда же морда носорог делась?
Вика поднялась по ступенькам и остановилась напротив двери с табличкой "Администратор и К". За столом под портретом человека с трубкой сидел не носильщик, а человек из легенды.
- А где человек гор?
- Оно тебе надо. Смылся. Сволочь весь бизнес с собой прибрал.
- А ты чем занимаешься?
- Потом узнаешь.
Он забрал трубку у человека на портрете.
Человек нахмурился.
- Хмурься, не хмурься, а из портрета не вылезешь. Так и будешь в нём.
- Ему трубку жалко! - бросила Вика. - А шестьдесят миллионов героев за Европу не жалко.
Человек из легенды одобрительно кивнул головой.
- Молодец, - похвалил он провинциалку. - Я ему тоже об этом говорил.
- Что ответил?
- Молчит. - Легендарный человек прицелился на портрет и сплюнул, не вынимая трубку, вздохнул. - Я ведь тоже в героях ходил. - Трубка захрипела. - И что? – Плевок и в этот раз не достиг цели, - выдохнул он. - Я раньше ворошиловским стрелком был.
- Трубку вынь, - посоветовала Вика.
На этот раз человек из легенды подтвердил, что он действительно был ворошиловским стрелком.
- Сейчас таких стрелков куча, - сказала Вика. - Я тоже могу так стрельнуть.
Она стрельнула. Под обстрелом оказался человек из легенды.
- Ты что, стерва! - гаркнул он.
Стерва оправдалась тем, что ворошиловским стрелком она никогда не была и что легендарный человек стрелять должен был раньше. Вот тогда Европа не стояла бы на шестидесяти миллионах героев. По убеждению провинциалки, Отечество давно нуждалось в хорошем выстреле, начиная с времён Священного писания.
- Я уже настрелялся, - вздохнул бывший герой.
Человек из легенды был в новых отметинах. К отметинам английского штыка родного брата, ста граммам прусской стали, протезу после знаменитой встречи на Эльбе добавилась новая отметина в виде нового протеза. Новый протез тоже был настоящим. Подтвердить это могли умельцы Кавказского хребта по хребту Вики.
Провинциалка захотела уточнить место бизнеса легендарного человека.
Его знакомство с бизнесом началось после знакомства со ста граммами прусской стали. Металл в родословной оказался наследственным. Батько хорошо знал пушечный чугун, который ему поставили японцы из восточных широт. Дед был знатоком превосходной французской картечи, но уже не из восточных, а из западных широт. Пращуры тоже работали по металлу. Словом, заморского металла оказалось куча.
Разжиться на прусской стали, японском чугуне, французской картечи человеку из легенды не удалось, несмотря на то, что товар был отменного качества. Он имел только один существенный недостаток. Клеймо "Made in ..." Отечество живых бабок за товар с клеймом "Made in..." не платило и предлагало бартер на отечественный товар. Отечественного товара оказалось тоже куча. Он красовался на легендарном человеке, покрывал его грудь, как панцирь и имел статус священных реликвий.
Эпоха бизнеса оказалась кстати. Священные реликвии, которые раньше были в моде у Отечества, но не его казны, оказались в моде у иностранцев. Они платили бабками "Made in...", паковали реликвии в чемоданы и увозили из родных пенат в свои пенаты.
Сначала человек из легенды освободился от реликвии на своей груди. Грудь Отечества была ему пока не под силу. Бабок "Made in..." хватило, чтобы отремонтировать подарок, полученный после знаменитой встречи на Эльбе, и прикрыть место, подпиравшееся подарком.
За такой бизнес Отечество, грозившее раньше деревянной лавкой, грозить не стало. Оно само вот-вот могло оказаться стриженным на деревянной лавке и все из-за бабок с клеймом "Made iп..." Избавиться от проклятого клейма не помогла даже эпоха бизнеса. Она тоже была с этим клеймом.
Человек из легенды решил расширить круг священных реликвий за счёт реликвий из государственных закромов. К легальному бизнесу добавился подпольный. Бабки "Made in..." хлынули потоком.
Легендарный человек поставил на конвейер наследство батька из западных широт.
- Что за наследство, - спросила Вика.
- А ещё студентка, - отбрил легендарный человек. - Расшифровывать нужно уметь. Слушай дальше.
Эксперимент не удался. Дотошные иностранцы обнаружили на наследстве клеймо "Made in...", а платить за свой товар своими кровными бабками они категорически отказались.
- Вот так, - вздохнул человек из легенды. - Проклятое клеймо.
Вика попыталась проникнуть в тайну загадочного клейма. Оказалось, что клеймом был отмечен носильщик на вокзале, с которого начался тернистый путь Вики, человек в кожаной куртке и с великолепной улыбкой, обобравший будущую студентку до нитки, комендант общежития, занимавшийся с молью бизнесом, администратор гостиницы, подбиравший случайно забытые бабки в кабинете, старшина полиции, на котором Вика чуть не поставила крест, швейцар в гостинице, игравший роль подручного мафиози, молодой следователь с фибровым чемоданом в железных угольниках, буфетчицы с потайными карманчиками, зарабатывавшие хлеб гигантским трудом, врач в медпункте с умиравшим на подоконнике фикусом, человек с разорванной ноздрей, измученный валерьянкой аптекарь, вахтер, взиравший восемьдесят лет с войлочного стула на свет Божий, ректор института, которому носили почту, историк, орудовавший скалкой у подножья статуй прошлого, скандалист, снимавший супер-сериал с кличкой "Омский плотник", бывшая артистка с реверансами и ручками, хранительница ключей и печатей ректора, затыкавшая своим париком щели в мраморном гиганте, столетний дед, погрузившийся в вечную дрёму, сторож ЖЭКа, у которого Фемида сожрала даже армейские галифе, лифтёрша, отвечавшая головой за пожарный инвентарь, дядя с трубкой, выложивший за Европу шестьдесят миллионов героев, предшественник дяди - мраморный император с кровавым нимбом над головой, батько и мать, добывавшие хлеб Псалтырем и гармошкой и даже священное Писание тоже было отмечено клеймом "Made in...".
- А у тебя как дела, - спросил человек из легенды.
- Работаю в казино.
- Не в том, которое грабанули на три миллиона баксов. Говорят, какая – то девица с мордой в ромашках, лысая старуха и карлик – грузин.
- Нет.
- Братки землю роют. Ищут.
- Думаешь найдут.
- Конечно. Припарят на тот свет. У них всё схвачено. Ну, мне нужно делом заниматься.
Из вокзала Вика вышла с чувством тревоги, но оно оставило её, когда она подошла к магазину. Через окошко она увидела продавщицу за столом и мужчину.
- Бали, - провинциалка всплеснула руками. – Это же…
ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
ЛОВУШКА
Она услышала скрежет тормозов, толчок в спину и, отлетев на обочину, потеряла сознание.
- Вставай, вставай, - услышала Вика голос Капы.
Она открыла глаза, вскочила, пробежала по комнатке и плюхнулась на диван.
- А как я тут оказалась, Капа.
- Ну, как. Пришла, что – то забормотала и легла спать.
- Странно. Я же была в книжном магазине, мыши сожрали мистическую книгу. Я ходила за продуктами, человек из легенды, меня сбила машина. Я же тебе это рассказывала
- Да ничего ты этого не рассказывала.
- Так это был сон? И подвал – тоже сон?
Она бросилась к кофте, порылась в кармане. Пусто.
- Это был сон, - грустно сказала Ляптя.
- А что ты ищешь?
- Ключи от подвала.
- Когда ты пришла, какие – то ключи вывалились. Я их в сервант положила.
Провинциалка бросилась к серванту. Ключи.
- Нет. Подвал не сон, а вот книжный магазин сон, - счастливо выдохнула она. - Слушай, Капа, что я тебе расскажу.
Уже вечерело, когда Вика закончила свой рассказ.
- Значит, паны сидят, - со злобой бросила Капа.
- Сидят.
- А книжный магазин и остальное сон.
- Сон.
- Так что мы сидим. Едем на рынок. Будем шкурить панов. Я мешок камней наберу.
- Да там их полно. Не спеши. Пусть посидят. Отощают. Завтра утречком заявимся. Они будут очень даже покладистыми.
- А я такая, что и сейчас пошла бы. Это не реверансы и ручки. Это настоящее дело.
- Не нужно спешить, а то обломится.
ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ВЕДЬМА
Вечера, вечера, где вы были вчера? Где мы были вчера, там опять вечера.
Капа думала, как завтра покрепче ошкурить подвальных панов, побольше содрать грошей, продать квартиру, (мысль завивалась и дальше), купить небольшой островок в самом что ни на есть лучшем океане, построить на нём театр и навсегда умыкнуть с провинциалкой из каменного города. Будь он неладен с его «муравьиными» многоэтажками и чванливыми господами.
Как не помечтать? Как не всколыхнуть воображение? Как не украсить свою паутинную жизнь мечтой? Мечта уводит вдаль. Забываются горечи и неудачи. В ней становится доступным всё, что недоступно в действительности. Она обаятельна, очаровывает, пленит, но она и страшна своей силой, которая может увести к точке невозврата.
Вика сидела возле окошка, поставив на подоконник локоть правой руки и положив на ладошку подбородок. Так она сидела вечерами и дома, глядя на посадки, подсвеченные лунным светом, слушая, как шумят депо, каракуба, бусугарня… Она отдыхала от школьных занятий и домашних, хозяйственных работ. Батько и мать были уже не в силе, чтобы возиться с дворовыми заботами. Ей приходилось выметать двор, подрезать буйно растущие кусты сирени, когда они закрывали окна, убирать в доме, готовить еду, чистить коровник, свинарник, дёргать сено и, набрав охапку, тащить в ясли, весной сажать картошку, лук, чеснок, помидоры, огурцы…, летом пропалывать, собирать колорадских жуков… Осенью выкапывать, готовить огород к весне. Она помогала батьке подправлять хату: столярничала, плотничала, а когда надстраивали дом, чтоб сделать повыше, таскала мешки с цементом, крыла и латала крышу, чинила колонку… На зингеровской швейной машинке шила платья для себя и матери, сорочки для батька по своим выкройкам, не отказывала соседям и считалась неплохой швеёй. Словом, была хваткая и мастеровитая.
- У вас кладезь растёт, - говорили соседи матери и батьке. – Загниёт в посёлке, если не вырвется в город.
Может Вика и слышала эти слова. И с тех пор приняла решение вырваться в город. И вырвалась.
Бывало, она садилась в «Москвич», цепляла тачку, брала косу и выезжала в степь, чтобы заготовить сена для коровы. Палило солнце. От жары трескались губы, жгло тело. Она закутывала голову в белый платок и косила, косила до темноты в глазах. Нелегко, ломило ноги, руки, спину, но она чувствовала себя нужной. А в городе она была, словно выброшенная в пустыню. Чужак. Одиночество сглаживалось присутствием Капы.
Автор заговорил об этом, потому что ему не даёт покоя одна мысль. Он пытается определиться с характеристикой Вики. Кто же она? Охваченная маниакальной идеей о грошах, чтобы за счёт их выбраться из жизненной паутины, попадающая в нелепые истории, которые сама же выдумывает, и сама же выдирается из них, или мечтательница, надеющаяся на удачу. Как кажется автору: ни то и не другое. Она недовольна сама собой. В ней заложено стремление постоянно двигаться вперёд. Даже если ей повезёт, она отбросит везение и станет рваться в новый круг жизни и так до конца.
Проснувшись утром, а утро было какого – то непонятного цвета, попив чаю, Вика и Капа стали обсуждать план. Бывшая артистка предлагала поработать с мистическим уклоном. Провинциалка отбрасывала мистику и настаивала на дипломатии через окошко.
- Если мы будем действовать по твоему плану, - надрывалась от упрямой Капы Вика, - то они обвалятся в обморок. И грошей нам не видать, - припекала она. - Что можно взять с обморочных? Скорую помощь.
- Так это то, что и нужно, - отбивая атаки квартирантки, наседала Капа. – Твоя окошечная дипломатия слабосильная, а нужна такая, такая, - забурлила хозяйка,- ударная. Мой план раз и они в обмороке.
- Наверное, всю ночь не спала. Выдумывала, - усмехнулась квартирантка.
- Панов мочить – не орехи дробить, - отбрила Капа. – Они в обмороке, мы заходим и начинаем шарить по их карманам и по всему подвалу.
- Шарим, шарим, а там, может быть, ничего и нет.
- Тогда морды бьём, закроем подвал и уйдём.
-А где же они гроши найдут, если мы их закроем?
- А это их дело. А если кто – то очухивается, то я анестезию проведу. .
- Это как?
Капа встала, пошла на кухню и вышла с кухонной скалкой, обмотанной тряпкой.
- Раньше, когда анестезии не было, то брали бревно, обматывали его тряпкой и по балде больного раз. Он отключался, а после ему операцию делали. Вот и я буду проводить анестезию панов по их кочерыжкам, а у тебя не план, а дружеская беседа. Они начнут клянчить, жаловаться, ты особа податливая, добрая и растаешь. А по моему плану они не то что не смогут клянчить, а даже слова сказать. Наведём мёртвый сезон, - рубанула хозяйка. – У меня по анестезии опыта нет, а тут нужна опытная рука. Могу недогнуть, а могу и перегнуть. Потренироваться бы, чтоб быть уверенной, - она задумчиво посмотрела на Вику.
Квартирантка отодвинулась подальше.
- Не вздумай. На дворнике попробуй. Он опять мечется по двору и орёт, что опять украли гвоздодёр и ящик с гвоздями и на твоё окно указывает.
Капа встала и подошла к окну.
- Эй, - позвала она, призывно махая скалкой дворнику. – Подойди сюда.
- Зачем?
- Я тебе скажу, кто украл.
- А скалку, почему взяла? Знаю я вас.
- Промахнулась маленько, орудие нужно было спрятать и не показывать, - вздохнула хозяйка, - а такой хороший объект был для пробы, - добавила она, когда дворник выметнулся со двора. - Так, какой план берём за основу?
- Хрен с тобой, - согласилась измотанная провинциалка. – Мистика, так мистика. Только ты, когда просунешь голову в окошко, не свались в подвал. Хохол может замочить тебя прутом. Знаешь, как он ловко работает им, я тоже так могу.
Теперь Капа отодвинулась подальше от Вики.
- И главное не вздумай ляпнуть. Губами только шевели. А остальное это моё дело. Да. Нужно краски купить и тебе лицо измазать ими, чтоб пострашнее было.
А в это время в подвале разгорались нешуточные страсти. Азиат буквально оседлал администратора. Целый час он спорил с ним, но продвинуться вперёд никак не удавалось.
- Да что ты такой тупорылый и жадный, - взвивался тюбетеечник. – Ведь это плёвое дело. - Он сплёвывал. - Свобода требует жертв, понимаешь. Может быть у тебя какой – то тайный ходик для себя есть, а ты от нас скрываешь?
_ Если б был, то я давно смотался бы.
- Как же ты смотался бы, мы же друг с друга глаз не спускаем.
Администратор блеснул взглядом на интерьер, но азиат не заметил.
- Вот я спрашиваю тебя. Гроши есть?
- Да сколько раз тебе говорить, что нет, - взорвался шеф подвала.
- А ценное что – то в подвале имеется?
- Нет, пусто, - орал администратор.
- А ты?
- Что я?
- Ценное. Продать тебя можно?
- Ты что охренел?
- Грошей нет, ценного тоже нет, а что же тогда в твоём офисе есть? Голяк, а брыкаешься.
- Может, уговорим эту стерву. - Администратор с тоской смотрел на дверь. Порой накалял взгляд и работал с ним, как с лазером и горько вздыхал. - Пообещаем. Скажем, что сейчас денег нет, но будут. Расписки напишем.
- Ты что? Она скорее повесится, чем на уговоры и расписки пойдёт. Эта зараза придерживается пословицы: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Ты ей хочешь журавля подсунуть.
- А почему бы и не попробовать? Деликатно, ласково.
- Ты, где это видел, чтоб бандит ласково и деликатно разговаривал с человеком, которого он посадил в подвал и закрыл?
- А всё - таки.
- Хлопцы, - азиат сгрёб густой пот с лица. - У кого – нибудь гроши есть? Пан Микола Хохол.
- Прут.
- Прут не гроши, но им можно добывать гроши.
- Батони Гиви Грузинский.
- Кэпка.
- Кэпка не баксы, но в ней можно делать баксы.
- Пан швейцар.
- Ромашки.
- Ромашки не бабки, но ими можно морду прикрывать, чтоб делать бабки. А если честно, то о пане швейцаре я и говорить не хочу.
-Это почему ты обо мне и говорить не хочешь? - Швейцар даже заскулил от пренебрежительного отношения. - Я что хуже других?
- Сейчас хуже, раньше был лучше. Когда ты работал в гостинице, то бабок у тебя было навалом, а в подвале ты негрошовый. Разве, что у шефа тяпнешь.
- Ты, пан азиат, оскорбительными словами не бросайся, а то в морду грюкну.
- Я не бросаюсь. Я правду говорю пану администратору. Слышал. Нет ни у кого. Так как. Или подыхать или подвал на свободу менять. Так и скажем. Грошей нет. Предлагаем подарить тебе подвал. Она приводит нотариуса, и тот оформляет дарственную от тебя этой стерве. Ей подвал, а нам свободу.
- Так я же без офиса останусь.
- Не волнуйся. Нам только вырваться на свободу, а потом мы вернёмся. Ещё как вернёмся. И дарственную получим, и подвал вернём.
- А если она дарственную запрячет?
- Не бойся. Под утюгом признается. Так как?
- Не могу.
- Решаем большинством. Если все остальные за, тебе придётся сдаваться. А можно и не большинством. Микола. Прут с тобой?
Оставим пока подвальные страсти. Где Капа и Вика? А вот они возле окошка.
- Я пэрша, - сказала провинциалка и перекрестилась.
- Что значит пэрша?
- На русском языке первая.
- А почему ты заговорила на украинском?
- Хохла вспомнила. Чувствую сердцем, что замутит он. Этот парубок самый опасный. Мочит без огляда. Я тебя уже предупреждала. Повторю. Не свались в подвал. Иначе капец тебе будет. На вынос пойдёшь и вместо грошей мне придётся мотаться за гробом. Хотя, - Вика задумалась. - всё делается до трёх раз. Два раза он мне помогал.
Азиат пытал администратора, когда в окошке показалась голова Вики.
- А вот и панночка, - заорал хохол. – Паночка, выпусти. Я могу тут их всех замочить. Тильки выпусти.
- Предатель и убийца, - прошипел азиат, он хотел ещё что – сказать, но его перебил батони Гиви Грузинский.
- Я нэ прэдатель, - заголосил он, прорываясь к окошку. – Я чэстный чэловек в кэпке. У мэня в горах цэлая горная речка. Дарю тебе.
- Так, - процедила Вика. – Кто ещё хочет на выход.
Пошла цепная реакция. Вихрем взметнулся швейцар. Пробил выстроившихся в шеренгу так, что они разлетелись по сторонам.
- Я, - поднял руку он. – Я хороший пацан, - завопил швейцар. – Клянусь Богом. Буду обходить тебя десятой дорогой с закрытыми глазами. А они все подонки, подлецы и сволочи. (Стремление к свободе. На что только оно не толкает). - Так и думают, как прибить тебя.
- Не верь, не верь ему, - подскочил администратор. – Я пишу расписку на гроши. Только скажи, сколько тебе нужно.
- А потянешь.
- Потяну. У меня рынок в руках. Всех вытрясу.
- А меня, почему не спрашиваешь, - с обидой бросил азиат. - У меня самый лучащий выкуп. Подвал на тебя запишу.
- Подвал не твой, - завизжал администратор. – Подвал мой.
- Понятно, - сказала Вика, - Кто предатель, а кто нет, у кого и какие подарки. сами разбирайтесь. Как спали, паны?
- Плохо, - заголосили хором.
- А почему?
- Думали, где гроши доставать, - и опять хором.
- И как достали?
Хор не ответил. Вперёд выскочил азиат, но стопорнулся, увидев, что голова Вики исчезла. Вместо неё появилась голова старухи с разрисованными черными и красными полосами.
- Это что ещё за морда? – взревел азиат. – А ну вали из окна. Не видишь, что ли. Мы тут деликатные переговоры ведём.
Капа зашевелила губами. В то же время Вика, стоявшая так, чтоб её не было видно из подвала, грянула.
- Ты кого мордой называешь, подлец, - рявкнула она. – Голос мой не узнаешь, что ли. Это я. Ух, зашибу, - поддала Вика.
Азиат затряс головой, кинулся к глазам, продраил. Остальные скопировали. Не помогло. Что за хреновина? В окошке было старушечье лицо. Не могла же стерва поседеть за ночь, завить волосы колечками, спала, небось, спокойно, не так, как они и сморщиться не могла, а голос её? Голос её.
- Повтори, что ты сказала, - выдал азиат, собрав все силы.
Может, ослышался?
Вика повторила. Бессонная ночь и страх остаться в подвале, незнакомое лицо со знакомым голосом закручивали тюбетеечника и готовы были развалить его на куски. Он оглянулся на напарников. Они находились в таком же состоянии. Азиат попытался вытолкнуть голос, голоса не было.
Капа вытащила голову. Вика засунула свою.
- Что застыли, - заголосила она. – Я вас сволочей тут всех располовиню. Гроши на бочку.
Вика выдернула голову. На её место Капа всунула свою.
- Что мордовороты не ожидали, - заскрипела Вика, прячась за хозяйку.
- Паночка, - заорал хохол. – Побалакай со мной на мови о сале. Дуже хочется. Вони балакать не могут.
Ох и хитёр хохол, хитёр. Перед ним ведь не лицо панночки.
Капа мову не знала, сало знала, но расписать его, как это умела Вика, она не могла, а скопировать голос и вовсе. Отделаться от хохла было нелегко. Он, не переставая, голосил о мове и сале, но самое плохое, самое неприятное, самое страшное для хозяйки заключалось в том, что хохол с прутом подбирался к ней. Капа не знала, почему, но у хохла на этот счёт были свои думки. Нужно было что – то ответить. Вика почему - то молчала. Выход был один. Не знаешь мову, давай задний ход и побыстрее, что хозяйка и сделала, но напоролась на преграду: обломанные прутья решетки, за которую зацепились волосы, а хохол приближался.
- Тащи меня, - завопила она.
А Вика не слышала. Она была в восторге от первого удара по панам. Так запутать и сбить с толка.
- Тащи, зараза, - надрывалась хозяйка. - Хохол с прутом движется на меня. Это не мистика. Это правда.
- Шось я нэ пийму, - говорил хохол, поднимая прут и так высоко, что Капе пришлось задирать глаза. – Шо с твоим обличьем. Було одно, а щас стало другым, и голос був одын, а став другым. Може ты видьма. Видьмачка, - заревел он. - Замочу.
Капа сорвалась.
- Артистка я. Бывшая, - отрезала она и отрывисто добавила. - Какая на хрен ведьма, видьмачка. Я сейчас Вия позову.
Обрушилось слово на хлопцев. Хлестануло. Да так хлестануло, что спаяло мысли в одно слово: ведьма. А от ведьмы добра не жди. Расчекрыжит. Где голова была – окажутся ноги, а где ноги – голова. Понеслось. Закружилось и, вырвавшись из подвала через окошко, полосонуло по рынку. Вскинулся рынок. Заголосили. Побросали палатки. И в центре рынка на руку скорую церквушку соорудили. Даже иконы успели повесить.
Да. Всё было именно так. Именно так и никак не по – другому. Две разные головы, а голос один. Мистика. Как тут не поверить? Как удержать страхом бьющиеся мысли и чувства. Особенно после слов хохла и Капы: видьма, видьмачка, которые окончательно взорвали ситуацию. Первым не удержался азиат. Думать по – другому из – за облапившего его страха он не мог. На десятом обмене головами азиат, зашатался и рухнул вместе с остальными.
- Порядок, - пробормотал Капа, с ненавистью глядя на прутья решётки, славно поработавшие с её волосом. – Зараза. Чуть весь волос не содрали. Видишь, как мистика работает. Открывай подвал и за дело. Только потом закрой, а то заглянет ещё кто – то и увидит, что мы тут шарим.
Работа с карманами расстроила Капу. Пусто. Она со злости тюкнула азиата, который попытался подняться.
- Загляни в интерьер, - бросила Капа. - Может там гроши есть.
ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ
КРАСОТА
Открыв дверку интерьера, Вика вошла, боком зацепив за косяк. Задняя дверка поползла в сторону. Показалась ещё дверь. Толкнув её, провинциалка ахнула. Такого богатства она ещё не видела.
- Капа, Капа, - зашептала она. – Лезь сюда. Тут ещё одна дверь и помещение, а в помещении ой – ой – ой. Глазам своим не верю
- Закрой на всякий случай и эту дверку, - бросила Капа.
Оказавшись в помещении, хозяйка, как и квартирантка не поверила глазам своим.
- Какая красота, - прошептала Капа. – Я такого ещё ни разу не видела.
- А если на гроши перевести, Капа. Сколько примерно.
- Я – артистка, - вздыбилась хозяйка. – И красоту бабками не меряю
- Да я это просто так. Интересно. Что делать будем?
Администратор очухался раньше всех. За ним азиат.
- Что случилось, - спросил тюбетеечник, поднимаясь на ноги.
- Да я и сам не пойму.
- Так как же выбираться? Где она?
- А я уже выбралась, - раздался голос Вики. – Я залезла в интерьер, а там дверка в другое помещение. Тут такое богатство на миллионы баксов. Только я вас сюда не пущу. Дверь тут тоже железная. Здесь и телефон есть, и выход на улицу. Администратор надул вас всех.
Азиат кинулся к интерьеру. Действительно дверь. Он забарабанил.
- Да не стучи, - осадила Вика. – Бесполезно. Входная дверь в подвал закрыта, и эта закрыта. Я сейчас выйду из этого помещения и подойду к окошку. Подождите минутки две.
Азиат онемел, увидев в окошке голову Вики.
- Ну, что, робинзоны, опять попались. У меня теперь богатства по целую макушку.
Она выдернула голову, на её место угнездилась голова Капы.
Хозяйка зашевелила губами, раздался голос Вики.
- Ну, что. Опять вляпались.
Азиат уставился на администратора.
- Это что же такое, - прошептал он, выжигая взглядом онемевшего администратора. – Что там у тебя? Что ж ты, козёл, молчал. Мы бы уже давно были бы на свободе.
- Да я сам в первый раз слышу об этом. Не знаю, - отрезал администратор.
- Брешет, – бросила Вика. – Вы находились в обмороке, когда я зашла, а он нет. Кинулся ко мне, чтоб отнять ключа, а я его скалкой приварила и дверь закрыла. Полезла в интерьер, а там дверь в другое помещение.
- Ну, сволочь, - взвился азиат. – Пан Микола, - гаркнул он. – Батони Гиви.
- Не нужно, - захлёбываясь, застрочил администратор. – Я всё, всё расскажу.
В подвальную дверь громко застучали. Администратор перекосился, побледнел и прошептал.
- Это они.
ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
ДОЧЬ БУСУГАРА.
Вернувшись к Капе, которая, застыв на месте, никак не могла оторваться от увиденного. Вика хотела кинуться ей на шею, обнять и расцеловать, но хозяйка глухо бросила.
- Подожди.
Она положила правую руку на грудь и начала её медленно массажировать, прерывисто дыша.
- Что с тобой, - тревожно спросила Вика.
- Так бывает, - ответила Капа, пытаясь выровнять осевший голос, переходящий в хрип, - я когда сильно переволнуюсь, начинает болеть сердце. то скачет, то замирает. Перепугалась, когда хохол с прутом пёр на меня, видимо от этого, - неуверенно добавила она. - Сейчас пройдёт.
- Ты меня не пугай, пожалуйста. Я тоже вся на нервах.
Провинциалка посмотрела на побледневшее лицо Капы, а потом, подойдя к двери, прижалась к ней ухом.
- Что надумала, - спросила хозяйка.
- Хочу послушать, о чём они говорят. Азиат клюёт администратора. Пытается узнать, что в этом подвале.
- Что, что, - вздохнула Капа. – Грошей тут уйма.
- Так это же хорошо. Мы богаты.
Хозяйка посмотрела на Вику, словно оценивая.
- Что так смотришь? Изменилась я и есть отчего.
- Да нет. Вижу, что не изменилась.
- Лицом, конечно, не изменилась, а душой да. От радости прыгает.
- Вот и плохо, что прыгает.
- Да что ты голову мне морочишь. Продадим и заживём, как люди, а не, как нищеброды,- заплясала провинциалка. – Мы победили.
- Ошалела. Ни в коем случае.
- Что ни в коем случае? – застыла Вика, почувствовав тревогу.
- Продавать.
- У тебя есть лучший вариант. Говори. Ты с мистикой вон, как придумала.
- Не продавать, а отдать туда, где они нужны. И найти того, кто своровал.
- Да ты что, - пошла в разнос Вика. - Сколько мотаюсь за грошами, а без толку. А тут всё в руках и, панов взяли за жабры.
- Это нас взяли за жабры. Испытывают, - задумчиво ответила Капа
- Что – то не пойму я тебя. Поясни.
- Я уже пояснила. Отдать туда, где они нужны.
Хозяйка тяжело задышала, заковыляла и, подойдя к обшарпанному дивану, осторожно присела и завалилась на бок.
За дверью раздалась громкая оплеуха.
- Говори, что у тебя за сокровища. Будешь молчать, Микола поработает с тобой, Пан Микола.
- Тута я.
- Надо пана администратора пощекотать. Говори, а то хохол все рёбра выкорчует.
- Иконы там.
- Хе. Иконы. Не баксы, не золото.
- Да поганенькие. Хотя, - последовало долгое молчание. – В долю меня возьмёшь. Там старинные иконы.
- Дорогие?
- Бесценные.
- Где взял?
- Они не мои.
- А чьи?
- Одного попа.
- Не заливаешь? А то Микола.
- Нет.
- Это он стучал в дверь?
- Я перепутал. Сигнал не тот. Поп ищет покупателя - иностранца.
- Знаешь, где он живёт?
- Где живёт – не знаю. Он служил в церквушки, которая возле вокзала.
- А где он их достал?
- Не знаю. Может по деревням мотался, в них много старинных икон и по дешёвки покупал, а может и грабил. С него не станет. Не священник, а бандит Мне на сбережение дал. Обещал проценты отвалить за хранение.
- Так, - сказал азиат. – Ясно. Мы закрыты в подвале. За свободу стерва требует гроши. Иконы находятся у неё в руках. Как добраться до них? Нужно как – то вылезти из подвала. Может кого – то на помощь через окошко позвать. Пусть сварочным аппаратом дырку вырежут. Мы через неё и выползем.
- Я уже говорил не нужно, - ответил администратор. – На рынке на меня злые. Либо камнями забросают и окошко кирпичом замуруют или подгонять пожарку, шланг всунут через окно и затопят, а то и дерьмом зальют.
- Так что ж так и сидеть?
- Нужно с ней переговоры вести. Сказать ей, что продать она не сможет. Застукают. И это действительно так. Опыта нет. Срок получит. Долю ей предложить.
- Долю тебе, долю ей, а нам, что останется?
- Видел бы ты их. Если продать, то весь рынок деньгами с горкой обсыпать можно.
Капа лежала, не шевелясь, Пот потоками хлыстал с лица. Вика, ухватив полотенце, лежавшее на столе, поспешно вытирала, порой хозяйку захватывал сильный колотун, и она скатилась бы с дивана, если б Вика не удерживала Ей было страшно смотреть на закатывавшиеся глаза Капы и мертвенную бледность, наползавшую на лицо.
- Капа, Капа, - бормотала она, встряхивая хозяйку. – Очнись.
- Да не тряси ты так меня, сердце - слегка улыбнувшись, прошептала Капа. – Сейчас пройдёт. О чём они говорили?
- Администратор сказал, что это не его иконы, а одного попа. Азиат ищет способы, как выбраться из подвала. Хочет с нами переговоры вести. В долю взять. Администратор прав: мы действительно не сможем продать. Залетим. Я попа знаю. В первый день, когда приехала, носильщик и таксист выгребли у меня все гроши, я обращалась к попу. Думала, что он поможет. А он: у самого бабок нет. Нужно припечь этого попа.
- За что? – спросила Капа. - Он же не воровал, а покупал. Грабёж нужно доказать. Сейчас хочет продать. Может нам покупателями выступить, но для этого гроши нужны. А где их взять. Только с панов, а иконы в церковь.
- Капа. Ты скажи мне чётко и ясно, - насела Вика. - Ты хочешь их продать или в церковь отдать?
- Я тебе уже говорила. Вспомни: я красоту бабками не меряю.
- Вот как, - процедила Вика. - А я думала, что ты просто для словца метнула. А сейчас, что ты делаешь?
- Я тебя испытываю. Меня вот испытывают. Видишь, как сердце прихватило, слышаться не могу. Отдать в церковь.
Такого поворота Вика не ожидала.
- Думай, - продолжала хозяйка, - да быстрее, а то умру, и не буду знать, что ты решила. Если продать, то гроши, конечно, большие будут.
- Тебя не поймёшь, - вспыхнула Вика. – Зачем дразнишь? То гроши большие, то не продавать, то продавать. Я и так на грани. Соблазн великий. У моей матери тоже много старинных икон. Приходили покупатели. Мать сказала: подыхать буду, но не продам. В церковь отдам. Мне что на мать равняться?
Да. Дорогой читатель. Рушились грошовые желания Вики. С панов можно были деньги получить. Иконы продать. А на душе было неспокойно. Не было первоначальной радости. Тускнело воображение и уводило не к обширной иконе с Христом, которая высилась, как памятник, не к иконе с Николаем Чудотворцем и иконе Божьей Матери Всех скорбящих Радость, а к иконке с Христом в углу комнаты, замасленной лампадке с мерцающим, мелким пламенем, которое не гасло ни днём, ни ночью. Вика помнила, как мать учила её молиться и говорить «Отче наш, Иже еси на небесах…», как она становилась на колени и крестилась, просила, чтоб батько не заглядывал в бусугрню и не пропивал деньги. Бывало, что в доме не было даже куска хлеба, а иконы мать не продавала. Вспоминала, как батько после бусугарни, истратив все деньги, утром становился на колени перед иконой и с плачем молился, просил у матери прощения. Даже тогда, когда батько хотел выпить, а грошей не было, он ни одну икону из хаты не вынес. Что прадеды и деды накопили, мать сохранила и прибавила, продавая молоко.
- Что – то мне совсем плохо, - дрогнувшим голосом сказала Капа.
Она встала, зашаталась, покосилась и упала бы, если б Вика не подхватила её. Положив на диван, она присела рядом.
- Ну, что ты, Капа, так расклеилась. Так всё хорошо шло.
- Душно мне, тяжко, - на глазах Капы показались слезинки. – Домой хочу. Иконы не продавай. Грех
- Да ты что умирать собралась. – затряслась Вика.
- Устала я.
- Это я, я виновата, - застрочила провинциалка. – Втянула тебя. Сейчас пойдём, - заметалась она. – Скорую вызову. Телефон же есть.
- Если я умру, - зашептала хозяйка. – Не пожадничай. Не бери грех на душу. Я всю жизнь плясала, а в конце повезло. Столько икон увидела. Посмотри, как они светятся. Они живые. В церковь просятся. Плюнь на гроши. Иконы не продавай. Прошу тебя.
Через полчаса примчалась скорая. Врач – невысокого роста старичок с мелкой седой бородой, зайдя в подвал и, увидев иконы, перекрестился и сердито спросил.
- А почему они в подвале? Такую красоту нужно людям показывать.
- Реставрируем, - ответила Вика.
- Благое дело. - отпустив сердитый голос и перейдя на мягкий, сказал врач. - Такую красоту кому – либо не дадут реставрировать. Спасибо, дочка.
- Это кому Вы говорите спасибо. – ошалев, спросила провинциалка.
- Тебе, дочка.
А как её называли в школе? Дочь пьяницы. Дочь бусугара. Дочь псаломщицы. Только что и может на гармошке играть, да псалмы читать. Обсыпали Вику уличными кличками. Вначале она отбивалась, а потом рукой махнула. А сейчас. Пронеслось, промчалось, промелькнуло не затемнённое, а светлое и доброе слово. Вспыхнуло, словно молния. Взвилось и душу обожгло. Вгрызлось в сознание и начало корни пускать. А ведь не было в нём ничего такого, простое слово, а вцепилась душа в него. Из глубин рвануло и разметало накопленный гнойник оскорбительного восприятия окружающими. Не так ли и росток травинки, засыпанный камнями, пробивается к свету. И видя это чудо, останавливаешься и застываешь, словно поражённый громом и думаешь, какой же огромной силой жизни обладает травинка.
- Видать хороший ты мастер, - продолжал врач. – Такое дело доверили тебе. И душа к добру тянется. Не пропадут иконы. И Бог, и люди благодарить будут.
- Да не мастер я, - оскалилась Вика, глядя на тяжело дышавшую Капу. - И не реставратор. – Она подскочила к врачу, сама не понимая, что с ней происходит, а происходило обычное. - Хочу украсть эти иконы и продать, чтобы гроши хорошие получить, поняли, - она заколотила себя в грудь. – Это из – за меня, из – за меня, - не переставая барабанить, кричала она, - у неё сердце схватило. Я втянула её в эту историю.
- Да не слушайте Вы её, - Капа с трудом поднялась с дивана. – Это у неё приступ, истерика, что я свалилась, думает, что умру. Сейчас валерьянки выпьет и успокоится, а меня быстрее везите, а то и правда помру.
- Да, да, - растеряно ответил врач. – Нужно спешить делать добро.
Вика осталась одна. Она долго, не шевелясь. смотрела на иконы. Они, как говорила и Капа, светились, разваливая подвальный полумрак. Свет захватывал Вику, и ей казалось, что он несёт её неизвестно куда. Сознание туманилось. Исчезали стены подвала. Оставалось чувство полёта. Свет бил в глаза, высекая слёзы. Свет был везде, куда бы она ни повернулась.
Вика несколько раз вставала и снова садилась, не отрывая взгляд от икон, которые её воспалённое воображение превращало в рублёвые и долларовые бумажки. В голове хлестали мысли: может Капа пошутила? Сердце прихватило, вот она и заговорила по – другому. А почему она должна слушать хозяйку? Кто она? Жизнь прожила на сцене. Публика, аплодисменты, цветы, подарки…. Вика пыталась контролировать свои мысли, но они, выбиваясь фонтаном, доходили до крайности: Она не доводила мысль до конца, а прерывала на половине: лучше бы Капа… Вика хотела взять пару, тройку икон и уйти, и не показываться больше в квартире Капы, но какая – то непонятная сила удерживала её. Она хотела, но не могла. Это была борьба, которая довела её до потери сознания. И снова пламенеющий свет. И снова чувство полёта в незнакомый мир.
Очнувшись, она подставила распалённую голову под кран с холодной водой, потом присела на диван. Час, два Вика сидела, не шевелясь, словно ей внутрь залили гипс. Наконец она решилась. Ноги были, как свинец, в голове разливалась зелёная муть. Оказавшись возле двери, постучала.
- Паны. Вот что я вам скажу. Я выпушу вас. Мне ваши гроши не нужны. Иконы я вывезу и отдам туда, где они нужны, а потом открою и ваш подвал. Уматывайтесь и на глаза мне не попадайтесь.
- Дура, - донёсся визгливый голос азиата, - мы же можем продать их. Поделим деньги. Тебе что гроши не нужны. А за иконы их будет навалом. И вывозить ты их не имеешь право. Человек покупал их.
- Он мошенник. Если не грабил, а покупал, то платил копейки. Закон на его стороне, но мне начхать на закон. Они должны быть в церкви и будут.
- А как же мне перед попом отдуваться, - заорал администратор. – Он же бандит.
- Я с ним так поговорю, что с тобой он не захочет говорить.
- Паночка. А я. Шо мэни робить?
- Тикай на Украину. А ты, тюбетеечник, что молчишь?
- Я тебя стерву искать буду, чтоб замочить.
- А я, - вклинился грузин. - мочить никого не буду. Я в горы уйду. Там жить буду. В кэпке коз пасти.
- За козами тебе легче будет гоняться, чем за дэвушкой – русалкой.
- А я, я, - застрекотал швейцар, - в монахи уйду, вырою яму и буду перед иконкой молиться, которую ты мне оставишь.
Дальше Вика слушать не стала, так как паны за исключением швейцара вдруг поменяли своё решение и захотели последовать его примеру.
Закрыв подвал, она вышла.
- Завтра нужно будет к Капе в больницу съездить. Она не умрёт, не умрет, - шептала Вика. – Принести что – то, а грошей нет. Опять гроши, - она заскрежетала зубами.
«А ты продай самую, самую малюсенькую иконку и гроши будут», - мелькнула мысль и тут же отработала назад от трёхпальцевой фигуры перед носом.
Возле ворот рынка она увидела тяжеловесную фуру, груженную дынями и шофёра, который, бегая вокруг фуры, обкладывал развесистым матом и азиата, и рынок, и эпоху бизнеса, словом, всё то, что было и под небом, и на небе.
- Где этот, мать твою, азиат, - орал он, выдавая ударные волны, от которых сотрясалась даже фура. - Машину нужно разгружать. Мне уезжать уже нужно.
- Азиат заболел, - подойдя, сказала Вика, – Я вместо него. Плати гроши, и я разгружу.
- Он должен платить, а не я, - отрезал шофёр.
- Потом сдерёшь с него. Лезь в кабину и спи, а я разгружу.
- А давай я тебе помогу, поработаем, а потом вместе и отдохнём, - защёлкал шофёр.
- Я тебя, конечно, могу обмануть. Поработали бы, а после ты ушёл бы сам отдыхать, но не хочу. Иди отдыхать сам, а то от дынь одна квашня останется.
Вика сдёрнула увесистую дыню и, прищурив левый глаз, прицелилась.
- Чокнутая, - шофёр метнулся в кабину.
- Была, - бросила вслед провинциалка
Ночь была тёплой. Рынок пустовал. Вика, сбросив кофту и обливаясь жарким потом, начала таскать дыни, бормоча.
- Привычное дело. Трудиться я могу, а трудиться меня научило воровство. То зерно крала, то мешки с початками кукурузы умыкала, эх, сейчас бы варённый початочок, да солью посыпанный, то для коровы таскала чувалы с буряками.
Буряки, буряки…
Час ночи. Темень, набрав силу, прижимает сном. До рассвета далеко. Батько стоит с двумя чувалами и будит дочку. Он тянет одеяло на себя, Она на себя. Побеждает батько, вытирая залитое потом лицо.
- Хорошо, что разбудил, - потягиваясь, говорит Вика
- А зачем тогда сопротивлялась?
- Да сон плохой снился. Мне казалось, что кто – то меня душит, чтобы гроши отнять, а их у меня нет. А почему два равных чувала взял, - бурчит она. – Мог бы один и поменьше захватить.
- Ты не бурчи, а разбуди мать и попроси чекушку. Она тебе даст. Мне нет. Я выпивши больше пригташу, чем трезвый. Пообещай ей. Она твоему слову верит.
Одевшись, они выходят на улицу. Тихо. Свежесть сгонят сонливость. Не светится ни одна хата. Они проходят посадку, идут мимо кладбища.
- Ух, страшно, - вздрагивает Вика.
- Мне тоже. Я пью, дочка, от того, что кладбища боюсь. Как подумаю, что там окажусь, так меня всего колотит.
За спиной остаются три железнодорожных моста, а впереди колхозное поле, которое начинается от берега Вонючки и тянется, чуть ли не до подножья шахтных копров. Два километра с гаком от дома. Батько садится возле куста шиповника, выпивает чекушку и пытается лечь на спину.
- Ты самогон пришёл сюда пить или воровать, - сердится Вика.
- Мы не воруем, - отвечает батько. – а обеспечиваем корову витаминным питанием, чтоб она молока по два ведра в день давала, а если не будет давать, то матери нечего продавать, а если нечего продавать, то и грошей дополнительных не станет, а не станет грошей, сами будем буряками питаться. Поняла. Мне нужно трошки вздремнуть, чтоб силы набраться, а ты походи и выбери местечко, где рвать будешь. С краю не нужно. Заметно. Шукай в середине.
Вика уходит и минут через десять возвращается. Батько спит с таким храпом, что он глушит её. Она пытается разбудить и слышит.
- Не можешь сама поработать. Я целый день на каракубе колёсные пары таскал, а ты гайдаки била. Тебе что батька не жалко.
Чувалы наполнены. Вика толкает батька. Он крепко потягивается, вскакивает.
- Молодец. Подсоби закинуть чувал на спину.
- А мне кто подсобит?
- Ты молодая, у тебя силы и на три чувала хватит.
Трещит спина. Ноги заплетаются. Немеют руки. В груди, словно пламя жжёт. Голову, будто молотком обрабатывают. Горло пересыхает, и Вике кажется, что в нём появляются трещины. Под ногами кочки, а над макушкой бесконечный простор звёздного неба. Она не видит его, потому что голова опушена, чтоб глаза видели дорогу, а то споткнёшься и завалишься, но знает, что оно там…
- Эх, - пыхтит Вика, – Забраться бы к звёздам.
- Ты тащи, тащи, - говорит батько. - Разговор силу отнимает.
- А у тебя не отнимает. У тебя думки, как бы у матери стакан схватить.
- За ночную работу полагается.
- Да какая же это работа. Ни дать, ни взять воровство, - в отчаянии срывается Вика, – что за председатель колхоза, - понеслась она. - Вроде и не слепой, а зрячий, но не видит, что буряков на поле с каждой ночью всё меньше и меньше становится. Скоро оголится. Хоть бы раз поймали и посадили.
- Ты это не кукуй, - злится батько. – А то действительно окажемся там, где не хочется. Вот глупая. Сама в тюрьму просится.
- Тебе в тюрьму не хочется, потому что там самогон не дают. А я не пью. Буду лежать на нарах и звёзды считать.
- Ты там звёзды в своих глазах будешь считать.
- Это как?
- А так. Звездонут.
- Сдачи получат.
- Да у тебя не задержится.
Возвратившись, они всегда заставали мать на коленях перед иконкой.
ПЯТЬДЕСЯТЬ ШЕСТАЯ
ОСТРОВ «КИС».
В хутор Ямы с федеральной латанной и перелатанной трассы съехал вороньего цвета «Мерседес».
Проехав с прыжками и заносами по кочковатой с волнистой, густой пылью дороге, он остановился на окраине возле объёмного почти трёх метрового в высоту ржавого котла с мутной позеленевшей водой.
Из «Мерседеса» быстро выскочил фигуристый мужчина лет тридцати в белоснежной ковбойской шляпе, лихо сбитой на затылок, огромных чёрных очках, закрывавших почти пол-лица. Сделав несколько приседаний, он приложил ладонь правой руки козырьком ко лбу и внимательно пробежал взглядом по низкорослым хаткам, спрятанными за заборами из высокого плетня так, что были видны только крыши и печные трубы, «бодро» выбрасывавшие гарь в чистое небо с палящим солнцем.
- Этот хутор, конечно, не рубль,
Так назвал мужчина Рублёвку.
- Единственное, что сближает эти хатки и рубль, так это то, что высота плетней не уступает высоте рублёвских заборов.
Стащив шляпу, под которой оказался густой, чёрный волос, он начал махать перед лицом, чтобы нагнать прохладный воздух.
- Судя по дороге чинодралы здесь не показывались с времён нашествия Великого монгола Чингисхана. Я говорю так, потому что вижу археологические следы копыт. Лошадей в хуторе нет, я не слышу их весёлое ржание. Домов не густо. Пересчитаем печные трубы и умножим.
Он уселся в «Мерседес». Подъезжая к каждому дому, останавливался, выходил, доставал дипломат, а из него листки и приклеивал их к калиткам.
- Броско, читабельно и заманчиво, Буквы очень жирные. И это хорошо, так как я уверен, что здесь царствует ослабевшее зрение и куриный самогон, без которого выжить в такой хуторской табакерке невозможно. Хуторской клёв должен оказаться не просто прибыльным, а сверхприбыльным. – Он вяло зевнул, - Менты гоняются за мной с наручниками с бешеной скоростью вместо того, чтобы гоняться за толпами коррупционеров и взяточников, но пока они разбираются со вчерашним хутором, я постараюсь разобрать сегодняшний. А после него: адью, хуторская Россия. – Он снял очки: серые уставшие глаза под густыми светлыми с лёгким оттенком ржавчины бровями. - Я люблю её, но мне не по сердцу, что она душит мечтателей, к которым отношусь и я, правда, с небольшим криминальным талантом. – Его голос оставался ровным, трудно было понять, говорил ли он, вкладывая в слова грустные чувства, или просто развлекался. - Мало, кто понимает, что историю создают именно криминальные таланты. Я мог бы стать проповедником добрых чувств, но в них нет бушующей страсти криминала. - Он ещё раз внимательно посмотрел на хутор. – Мне не по душе его название. В нём есть что – то горькое и горьковское из пьесы «На дне». Да здравствует пальмовый остров КИС, то есть остров Константина Ивановича Ставропольского.
Мужчина, назвавший себя Константином Ивановичем Ставропольским, после разразившихся громких скандалов с островами, был не Константином, и даже не Ивановичем, и совсем не Ставропольским, а неким тёмным Некто.
Полиция находила много Константинов Ивановичей Ставропольских. Их привозили в хутора, которые подверглись стремительным налётам, так называемого Ставропольского, показывали хуторянам, но хуторяне твёрдо отвечали, что это вовсе не он. Тот был стройным, высоким, с весёлым лицом, в сухих штанах (особая примета), а эти какие – то зачмоканные чалдоны и в мокрых штанах. Кроме того, и морды у них были кислые и слезливые, не такие, как у Константина первого, и ковбойской шляпы у них нет, и чёрных очков. Словом, не то, не то…
Чтобы найти не то, а то, полиции пришлось раскошеливаться. На задержанных надевали купленные и ковбойские шляпы, и чёрные очки, и сухие, непромокаемые штаны – нет, не тот. Убей Бог, но не тот.
Отказ хуторян признавать в задержанных Константинах Константина первого так разозлил полицию, что она крепко подсела в нервах и подумала отдохнуть, но заработавший сверху кнут вздыбил, отдых отодвинули и решили провести, самые что ни на есть, масштабные захваты. В результате пересажали всех Константинов в округе и с другими отчествами, и с другими фамилиями, без учёта возраста, а это нагнало такой страх на мамок - хуторянок, что они перестали давать это проклятое имя родившимся младенцам и начали пристёгивать им имена, которыми обладали чиновники в высших эшелонах власти.
Заметим, что Константин первый уже осчастливил мечтой несколько подобных хуторов. В этот раз он решил сделать заключительный, мажорный аккорд, так как знал, что слухи о нём распространяются со скоростью, гораздо большей скорости его «Мерседеса».
Возле крайнего дома на лавочке сидел старик, положив заострённый, костлявый подбородок на отполированную ручку сучковатого костыля.
- Как здоровье, дедуля, - вежливо спросил Константин первый, вылезая из машины.
Он считал, что в его делах первостепенное это - вежливость, вежливость и ещё раз вежливость с незаметным оттенком темноты.
- Как у молодой коровы, которую трактором волокут на бойню, - отбрил дед.
- Понял. Вопрос снимаем. Не по годам ты, дедуля, мудрый.
- А ты откуда взялся? – прилип старик. – Я такой хари среди хуторян не видел.
Припёк.
- Дедушка. Не харя, а лицо. У тебя язык амазонских племён Коковалов,
- Ладно. Будь, по – твоему, рожа, - ввинтил дедушка. - Согласен? О Ковалах не слышал, а о Ху.валах слышал
Дед постучал костылём о землю.
- Согласен, - махнув рукой, сказал Константин первый, поняв, что навести прямую дорогу между собой и стариком ему не удастся, а кривую без проблем может навести костыль. - Работаю по поручению самого, самого высокого городского начальства, - бодро начал он. - Постановили вашим хуторянам срочно помочь. Один русский мудрец так сказал: помогай другим и другие помогут тебе.
- Я вот и допомогался до костыля, зимней шапки, фуфайки, ватных штанов и валенок, чтобы летом не замёрзнуть и в мёртвый холодильник не попасть.
- Этот недостаток исправим. Утеплим высшим качеством. Нужно жить не прошлым, а здесь и сейчас, - рубанул Константин первый. - Лучше давай покурим, дедуля, и укрепим дружбу между хуторянами и городскими жителями.
Дружба не укрепилась. Дед вместо того, чтобы взять одну сигарету заграбастал пачку, вынутую из бардачка, и засунул в карман фуфайки.
- Так дружба будет крепче, - сказал он, а потом втянул щёки и плюнул на «Мерседес»
- Ты что делаешь, дед, – озверел Константин первый.
- Что, что? Жеребца твоего мою.
Константин первый был не доволен. Ещё бы. Первая встреча и такая дружба со слюнявым приветствием. В других хуторах тоже плевались, но через неделю после его исчезновения.
«Мерседес» вжикнул, выбросив из-под колёс облако пыли.
«Нужно было нейтрализовать этого деда. А если в хуторе все такие бандиты, как этот утеплённый, то не лучше ли смотаться? Ради дружбы ещё и мерина заберут и в ржавый котёл забросят. Рост у меня метр восемьдесят, а у котла три метра. Не выберусь».
Константину первому стало стыдно от этих слов, но Суворов переломил: Александр Васильевич Альпы брал, а я что? Этот хутор не возьму. Атака не годится, а вот политически – дипломатический подход сработает. Тем более, что сейчас он в большой моде.
Заинтригованные листками на калитках хуторяне забили клуб до отказа и нетерпеливо ждали выступления Константина первого, который, сидя на трёхногой табуретке, четвёртая «нога» валялась под разваливающимся столом, левым глазом косился на кипу бумаг, разложенных на столе, а правым простреливал зал.
Это невозможно! Возможно, дорогой читатель. Константину первому уже не раз приходилось уходить от погони, и он так приучил глаза, что правый рассматривал дорогу, а левый целился в боковое зеркало: не обозначились ли сзади недружественные товарищи.
Настроение у него было просто отличное. Даже превосходное. Наплыв хуторян превзошёл все его ожидания. Он был доволен полнотой помещения. Это первое. А второе, ему нравился воздух с удушливым перегаром, который свидетельствовал о том, что хуторяне находились именно в такой великолепной функциональной форме, которая должна была блестяще сработать на реализацию его идеи.
С правой стороны от стола на потрескавшемся полу валялся огромный, истасканный рюкзак.
- Ты, дорогой друг, - Константин первый погладил рюкзак, нагнувшись, шепнул - в случае атак на меня, должен нейтрализовать любого.
Константин первый был креативом. Человеком идей. И если у него возникала идея, он не успокаивался, пока не видел её результаты,
- Что телишься, - послышались раздражённые голоса. – Гони дело. Как помогать нам будете? Так в листке написано.
-Дорогие господа – хуторяне, - начал Константин первый.
- Мы не господа, - бурно зашумели в зале. – Господа в городе. Мы это, как их, лепразоры.
- Понятно, но всё в ваших руках. – Константин первый потряс руками, сжав пальцы в кулаки, встал и начал ходить по сцене, не выпуская из поля зрения дверь. На всякий случай. А вдруг. - Скоро станете настоящими господами. Моё руководство и я, как представитель высокого и властного начальства и с соответствующими полномочиями, - поддал Константин первый, - вам обещаю.
- А ты, - пискливый и «шатающийся» голос, - покажи нам свои документики, кто ты такой? Может ты это, как его мошенник? Жертва нашей жизни?
Какое, точное и ёмкое определение. Константин первый готов был ответить, но перебила звонкая оплеуха.
- Ты кого называешь мошенником? Ты что не веришь ему? Он же наш дорогой товарищ, - хмельной разухабистый голос. – И сидит за председательским столом. А за него кого – угодно не посадят. Вот тебя мы не посадим, потому что ты не можешь сидеть по – председательски, всегда ходишь, цепляясь за заборы, а он может не только сидеть, но и ходит, как председатель.
- Да я это так. С дуру. Ты уж извини меня, Макарушка.
- Ну и помолчи, дура. – Константин первый не видел Макарушку, и ему было наплевать на него, но макарушкин ответ сильно понравился ему. - Говори, дорогой товарищ, говори, - продолжал Макарушка. - А на Петьку не обращай внимания. Не отвлекайся от дела. Он сейчас в отвязанном виде, вчера хлебнул чуток, сегодня выпрямиться никак не может. Хлебает и хлебает. Мы его и в кадушку с холодной водой сажали и в котёл на верёвке опускали, и в туалет за бывшей столярной мастерской водили, чтоб запах его пробил. Никак не может. Продолжай, дорогой товарищ, продолжай.
Упрашивать Константина первого не стоило. Он был сторонником не обороны, а атак.
- Дело объёмное, политическое, переговорное, дискуссионное, дипломатическое, плодотворное и требует тщательного обдумывания и взвешивания.
- Это толково, по – хуторскому, понятно и ясно, - рубанул бабий голос и тоже под хмельком. – Всегда нужно взвешивать. Я вчера повела кабанчика взвесить к Никодиму Завязанному. Да Вы его знаете.
- Не знаю, - отрывисто бросил Константин первый.
- Как же так не знаете. У него железные весы с гирькой и циферками. Помните?
- Не помню. Ты дело говори.
- Так я и говорю. Он хотел меня на килограмм обдуть. Поставил три ноги кабанчика на весы, а четвёртую нет. Думал, что я не замечу, а я глазастая, всё вижу. Мошенник он. Всё нужно взвешивать.
- Правильно говорите, уважаемая, золотые слова, и политически грамотные - Константин первый был доволен нарастающей поддержкой. - Моё начальство и взвесило. Вы знаете, что такое Курилы?
- А как же, - вскинулись мужики. – Они же с нами рядом. Вместе гуляем, выпиваем, дерёмся.
От такого ответа Константин первый опешил и чуть не вошёл в штопор.
- Это как? Гуляете, пьёте. Чушь. Курилы гуляют, пьют.
- Какой ты непонятливый, дорогой товарищ. Вот Петька и Федька, они сидят на самом заднем ряду, потому что они мужики праздные и шатающиеся. Видишь их.
- Да причём здесь Петька и Федька?
- Как при чём? Федька и Петька называют себя курилами, а ты попроси у них закурить. В кармане даже бычка нет.
- Да Курилы — это Курильская гряда. Слышали и знаете?
- Нет. О таком хуторе не слышали.
- Да не хутор это, а земля в океане, - Константин первый чуть не надорвал голос.
- А. Земля в океане. Тогда это другое дело. Не знаем. И что она собой представляет?
- Докладываю вам, что сейчас ведутся серьёзные переговоры об островах южной части Курильской гряды.
Константин взял длинную паузу. Главное раскачать хуторские голоса. И раскачал. По первым рядам пробежал шёпот и. добравшись до последних, грянул.
- Да ты говори, мать твою, что такое Курильская гряда? Что интригуешь? На лету мысли схватываем. Мы люди умные. Видел наш котёл. Прокати по всей округе, нигде больше такого нету. И никто не знает его точного предназначения, а мы знаем. Все думают, что он водонапорная башня. А он источник денег.
- О котле потом, - отмахнулся Константин первый. - Курильская гряда это - мягкий климат, - по – лисьи начал подъезжать он, - воды тёплого течения Соя, речка такая там, забитая лососями. Хватай руками и без удочки, икры красной во, - резко ребром ладони по горло, - икры чёрной, разнообразная местная флора и фауна, - мягко и заманчиво закладывал Константин первый, - бурые медведи: мясные, сальные с утеплёнными шкурами.
- А как они, медведи, насчёт характера? Ты поясни нам, - закричали бабы. - Сильно драчливые? Как наши мужики?
- Да что Вы. Приученные. Послушные. Еду из рук берут.
- Это хорошо, а то от наших не отобьёшься. Что ещё там? Ты говори, говори. Не стесняйся.
Ну, коли так – завихрился Константин первый. - Горные реки, родники, озёра, горячие гейзеры и бань не нужно строить.
- А бань у нас и так нет. Мы в корытах паримся.
- Там корыта не нужны. Экономия. 300 видов высших растений. Японцы желают получить такие острова на ней, как Кунашир, Итуруп, Шикотан, Хабомаи.
- Не отдавать,- полыхнуло из задних рядов. - Грудью стоять. Армию ввести.
- А почему не отдавать?
- Да потому. Ты, дорогой товарищ, скажи, а причём здесь мы?
- Вот об этом я и хочу поговорить с вами. Трудный вы народ, но патриотично настроенный, за своё нужно стоять, но в данном случае вижу я, что до вас бизнес ещё не дошёл.
- Как это не дошёл, - вскипятились в зале. – Ты за кого нас принимаешь. Мы металлом торгуем. Все трактора разобрали и машины до болтов и гаечек и в металлолом. Особенно хорошо идут свинец и медь.
- О свинце и меди ещё поговорим. На Курилах их залежи. А как с доходом?
В зале засмеялись.
- Как с доходами? Так разве Петька накачался бы так, если б у него не было дохода. Ты не отвлекайся. Начал с японцев, так и тащи дальше.
- Вот вы против японцев, а вы знаете, что они хотят помочь нам?
- Это как? За бесплатно?
- Нет. Мы отдаём им только половину земли на островах, а они за это обещают обустроить острова домами, парками, детскими садами для нас… Словом всем тем, что имеется в Японии. Я ездил на гряду, был в Японии.
- А ты подтверди? Что слова.
- А как же без подтверждений. Без них никак нельзя.
Он развязал рюкзак, достал фотографии, кинопроектор. Фотографии пошли по рукам. Он включил кинопроектор. Зал оживился: ух, ты, мать твою, ты смотри, зараза, смотри… Сами такие маленькие, как комарики, а какие большие города построили. Посмотришь: комариный народ, против русского богатыря не устоит, а жизнь, вишь, как наладил.
Хуторяне целый час накачивались фотографиями, картинками из кинопроектора, а Константин первый в это время тщательно исследовал сцену в поисках запасного выхода, который оказался железной лестницей, ведущей на чердак: высоко, при прорыве можно кости сломать.
- Убедились, - спросил он, когда хуторяне позапихали фотографии в карманы, а некоторые даже спрятали в пазухе. - Гряду увидели, так как?
- Не отдавать. Не хотим японцами быть, - закричали бабы. - Нашим мужикам нельзя верить. Переметнуться к ихним бабам. Вон Яковлевич. Какой мужик был, литру за раз брал, сутками спал, вёдрами ел, а Маньку оставил и спать завалился с городской шалавой, а в ней кроме нагрудников и задников ничего толкового – то и не было. Овца на выданье.
- Не переметнутся, - успокаивающе бросил Константин первый. – Они хозяевами станут. Я там порядок наведу. По струнке и в шеренгу.
- Ну, если ты, это другое дело. Другим не верим.
- Так вот дорогие мои. Отдавать нужно, так как это выгодно для нас, если судить с точки зрения бизнеса, а не с уменьшения территории. А выгода состоит в следующем. Сколько, например, стоит любой ваш дом с десятью сотками и всем хозяйством?
- Ну, это зависит от того, - рассудительно начали мужики, - трезвым продаёшь или пьяным. Если трезвым на десятку тысяч с хвостиком потянет, а если пьяным - то один хвостик останется.
- На десятку. А один гектар земли на островах, пока они наши вкладывается в три тысячи. Вы только подумайте в три тысячи. Моё начальство предлагает вам закупать сейчас там землю. Так сказать, сделать первый упреждающий взнос в две тысячи с носа, прошу прощения с каждого двора. Вы закупаете землю, - поплыл Константин первый, - японцы по договору не имеют права выселять вас. И что из этого следует? Вы становитесь полными хозяевами половины гряды, Японцы, как я уже и говорил, обустраивают острова. И вы в дамках. Они строят, а вы отдыхаете, - поддёрнул он. - Нужно перспективно мыслить.
- Правильно, - женский колеблющийся голос. - Перспектива главное. Вот что Морковин Иван сделал. Ну, дёрнул маленько, закурил и уснул, а свинарник загорелся. Так он свинью не стал выпускать. Начал с перспективы. Дровишки стал подбрасывать, чтоб больше жару нагнать. И что в перспективе? Жареный продукт. А то бегай с ножом, режь. А если промахнёшься, как Захар Меловой. Раненная свинья все постройки у него разнесла, до дома добралась и чуть его самого не слопала. Вот, что значит работать без перспективы.
- Простая русская баба, а как верно рассуждает. А ещё. Моё начальство выкупает и ваши дворы. Тоже бабки. Прощу извинения: деньги.
- Денег у нас мелковато, - закричали бабы. – Еле отбиваемся.
- Ты дорогой товарищ не верь им, - взвинтились мужики. – Райка Сорокина умерла. Ходила затрёпанная. А что оказалось? У неё подушка не пухом была забита, а тысячами. На деньгах спала. Мы согласны. Покупаем. Баб вытряхнем, вывернем, но слово сдержим. А сейчас мы тебя проверим. Разбираешься ты в бизнесе или нет?
Константина первого встряхнуло. На проверки он ещё не попадал.
- Вот скажи, дорогой товарищ, почему у нас стоит котёл?
- Ну, - протянул он. – Для тушения пожаров. Водонапорная башня.
- Нет. Мы хотим с французами бизнес открыть. Ты поможешь? Мы же в котле лягушек разводим. А французы их любят. Понял.
- Головастые вы хуторяне. Крепко замахнулись. Конечно, помогу. Давайте только сначала вопрос с грядой решим.
- Да что решать. Он уже решён. Скажи, а платить как? Наличными и тебе.
- Ни в коем случае мне. Закон. Я немею перед законом!
Стоп! Что – то голос сильно знакомый. Вам не кажется, дорогой читатель. Ну, конечно! Конечно это же голос нашего благородного, блистательного Павла Ивановича Чичикова: я немею пред законом. Так вот откуда у Константина первого пошла идея об островах. От Павла Ивановича. Да, параллельные миры.
- А что мужики, - загалдели бабы, - верим вам, что изменять нам не будете, как Тишка. Держит одну козу и молоко пьёт с ней для здоровья. Дело верное. Надоело жить в этих халупах, пить самогон и ухаживать за курами, да свиньями. Перечисляем. Закупим половину гряды, а половину оставим японцам. Пусть поработают на нас. Половину, как Федька Задорный сделал. Здоровый мужик и умный. Один с бабой живёт. Отдал половину огорода Кузьмичу под картошку. Сажай. Тот и сажает, а когда осень – выкапывает. Федька рядом стоит, смотрит, сколько вёдер выкопал. И за каждое ведро по литру самогона берёт, а потом самогоном торгует. Вот это жизнь. Ничего не делает, а деньги валом прут.
- Молодцы. Вот и лады, - сказал Константин первый. – Сразу видно, что настоящие бизнесмены. Только запомните. Земли там мало. Как бы другие не узнали о наших намерениях. Нужно спешить. Так что не медлите. Сразу начинайте. На листках счёт банка. А я поеду и доложу начальству, что всё обделалось, как нельзя лучше. Да. Чуть не забыл. Я же ездил на гряду и привёз, так сказать, её живьём и что водится на ней.
Он стал выкладывать из рюкзака свёртки и перечислять.
- Зажаренное кабанье мясо. Кабанов там уйма. Тоже, как и медведи приручены. Копчёный лосось. Икра красная, чёрная. Можете попробовать. Водочка «Курильская гряда».
- А почему одна бутылка? – недовольный голос.
- У меня ещё две есть. Я же в перспективу смотрю. А вдруг вы выпили бы и не согласились. Мне пришлось бы ехать в другой хутор с пустыми руками?
- Да, кто тебе это набрехал, что мы не согласимся, - заревели мужики. – Кто он? Мы его сейчас тут и размажем. Мы согласны на все сто.
- Тогда достаю и остальные. Завтра ящик привезу. А вот основное.
Он вытащил шубу.
- Из шкуры бурого медведя сшита. Он сам пришёл ко мне и сказал: снимай шкуру, зажился я на свете.
- Там что говорящие медведи, как и мы.
- Нет. Они говорят по - другому. Я язык их понимаю. Ты, - он показал на мужика, сидевшего на подоконнике. – Подойди сюда. Примерь. Класс. Просто обморок.
- А почему шубу только ему. Она ему не подходит. Длинновата, в поясе жмёт, а меня жать не будет. Это точно.
- Это мне точно, а не тебе, - ещё один, но уже сердитый голос. – А ну дай сюда. А не дашь в морду получишь.
Понеслось с треском, матом, оплеухами, пока не вмешался Константин первый
- Дорогие товарищи. Я же не сказал только ему. По очереди носить будете.
- Я первый и нервный, - заорал мужик, сидевший на другом подоконнике. – Остальные занимайте очередь. Если кто попробует вперёд вырваться – в окно вышибу.
В это время из третьего ряда вскочила женщина и метнулась к двери.
- Нюрька, - заголосили бабы. – Это Нюрька. Стой паразитка. Первой хочет в очереди быть на гряду. Сейчас помчится в сберкассу. Мужики хватайте её.
- Да я в туалет. Мочи нет.
- Брешешь, – Два мужика цепко держали Нюрьку. – Ты и в тот раз с овцой брехала. Мы её на закусь держали, а ты, что сказала. Выгоню. Попасу, а то совсем тощей стала. А сама, что сделала. Продала и сказала, что хотела нам закуси и водки мешок привезти, но деньги потеряла, хорошо, что мы весь твой двор обшарили и деньги в погребе в целлофановом пакете в кадушке с солёными огурцами нашли.
Константин первый перепалку не стал слушать, засунул кинопроектор в рюкзак и направился к выходу.
Удача сопутствовала ему до двери. В зал вошла полиция.
«Идея. Нужна идея, - залихорадило его. – Иначе не видать мне острова КИС».
И идея, словно молния, прошила голову: Суворов не в одиночку брал же Альпы, а с солдатами.
- Товарищи, господа - мужики, - заголосил он. – Это не менты. Это бандиты, переодетые в полицейскую форму. Они хотели меня убить однажды, чтоб гряду закупить. А я вырвался. Валите их. Закройте в сарай и стерегите и не выпускайте до завтрашнего вечера. И не слушайте, чтобы они не говорили. Они вас в обман захотят завести. Позатыкайте им рты кляпами. Я с начальством и полицией завтра приеду. И сдадим их.
Всколыхнулись мужики. Да ещё как всколыхнулись! Девятым валом пошли. Через баб, а порой и по головам баб, сметая стулья, завалили полицейских, крепко приложились пинками, несмотря на крики: да менты мы, настоящие, менты, а он жулик. Это, кто жулик? Товарищ с гряды. Да он же и закусь привёз и водку. И шубу подарил.
- Такая блестящая идея, - сказал Константин первый, глядя на сцепившихся и катавшихся по полу,- и такое неожиданное и позорное фиаско. Да. «Библия» права: мне грустно, когда я вижу избивающих друг друга братьев. – Он порылся в кармане, вытащил тысячную и положил на стол. - Это моя посильная помощь. На две бутылки хватит. Может, сдружатся.
Повернувшись к онемевшим бабам, гаркнул.
- Бабы! Мужиков ваших бьют, а вы сидите! В атаку.
Он хотел посмотреть на очередной штурм, но, увидев, что бабы выламывают ножки со стульев, решил уклониться от греха подальше и вышел к «Мерседесу» который, несмотря на хуторскую дорогу, помчался, словно стрела,
-Мне скучно, - бормотал он. – Меня съедает недовольство. Нужна новая идея.
И она пришла, как и в прошедший раз.
Увидев стоявший на обочине, «Запорожец», на дверцах которого были нарисованы огромные кресты, тормознул.
- Божественная машина. Сам Бог мне помогает.
Он выскочил, заглянул в «Запорожец» никого. На сиденье лежала раскрытая «Библия», а из посадки с шумом сильного горного водопада доносился звук полива и голос: Господи, помоги мне… Слушать дальше он не стал. Осмотрелся по сторонам. Тоже никого. Достав листок и ручку, написал: «За твою веру в Меня превращаю твой «Запорожец» в «Мерседес». Твой Господь Бог». И подсунул листок под бегунок.
- Пусть менты ищут «Мерседес», а мне и в «Запорожце» хорошо.
Отъехав в конец посадки, он спрятал «Запорожец» за кустами и стал смотреть в сторону оставленного «Мерседеса». Из посадки вышел мужик в чёрной рясе, и, увидев «Мерседес», заметался вокруг, потом упал на колени и стал бешено креститься, приговаривая: Слава Тебе, Господи, что услышал меня.
- Вот паразит. А. Мочится и молится. Ну, погоди. Сын Мой, - набрав в лёгкие побольше воздуха, рявкнул Константин первый. - Не смей подходить ко мне, ибо место, на котором я стою свято, и если ты подойдёшь ко мне, оно сожжёт тебя огнём божественным и превратит в пепел. Слушай и внимай божественному голосу, - заревел он. - Я твой бог говорю тебе: сними обувь свою грешную и босиком сделай тысячу кругов бегом без остановки вокруг «Мерседеса». А догонит тебя полиция и скажет, что «Мерседес» не твой, а авантюриста – жулика, то плюнь им в грешные рожи и ответь: кого мне больше слушать вас, человечков, или Бога.
Поп налёг на ноги. Замелькала чёрная ряса, но Константину первому уже было не интересно.
- А теперь к делу, - он уселся в «Запорожец». - Адью. хуторская Россия. Курс на остров КИС.
Размечтался Константин первый и не заметил, как из – за поворота, натужно хрипя, выползла тяжеловесная фура.
ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
ПОДОЗРЕНИЯ КАПЫ
Прошло два дня, когда Капу из подвала увезли в больницу. Дорогой она присматривалась к врачу: этот тоже знает про иконы. Её воображение разыгрывалось: шырнёт укольчик, я в морг, а он к иконам с сообщникам.
Ну, почему к иконам и с сообщниками?
Нервы, дорогой читатель. Нервы. Напряжённые они порой такое в мозги закладывают, что мозги на вынос идут.
Подозрение хозяйки усиливалось, так как врач, несмотря на её просьбы отпустить: я чувствую себя хорошо, отрицательно махал головой и отвечал
- Нельзя. Слабоваты.
«Повяжет, паразит».
- А скажите мне, пожалуйста, она действительно реставратор, или как? Кроме Вас у неё имеются помощники?
«Выпытывает, зараза»
Взгляд Капы застрял на увесистой монтировке. Она даже подняла руку, чтоб ухватить её. Движение не осталось без внимания врача.
- Да что с Вами, - вскинулся он. – Лежите спокойно
«Внимательный негодяй. Ишь какой заботливый, хочет, чтоб я бдительность потеряла».
- Я сейчас валидольчику дам.
«Ага. Отравленную таблетку, паскуда».
Бушевавшие мысли измотали Капу так, что она потеряла сознание и очнулась от лёгкого похлопывания по щёкам.
«Бережёт, гад, чтобы потом взять в заложники и предложить Вике обмен на иконы».
- А скажите, пожалуйста, - бодро начал врач.
- Не вздумай трогать меня, - набрав побольше воздуха, заорала Капа, - а то замочу.
А это слово откуда? Как откуда? Набралась от квартирантки и панов. Картинка с двигающимся хохлом в шароварах и с поднятым прутом никак не выходила из памяти.
- Вы что взбесились, - испугано забормотал врач. – Ваша знакомая кричит, что хочет украсть иконы. Вы утверждаете, что она реставратор. Вдобавок чуть не кидаетесь на меня и голосите, что замочите меня. Я то – причём?
- Ага, - злобно процедила Капа. – Испугался. Это хорошо, - довольно закончила она. – Меня бояться нужно.
- Да что ж тут хорошего. И почему я должен бояться Вас. Вы меня издёргали. Я просто хочу знать, кто вы?
- Тогда слушай, - подбирая силы, выпалила хозяйка. - Никакой она не реставратор, а история такая.
История оказалась сверхмощной с сильным упором на бойцовские качества хозяйки и квартирантки
- Вот как. Хваткие вы. И панов закрыли, и иконы нашли. А иконы красивые, дорогие, - он протяжно вздохнул. – А названия какие. Матерь Божья. Всех скорбящих Радость. От таких слов душа теплеет.
- Примеряетесь, - взвинтилась Капа. – Сразу предупреждаю. Она такая, что и голову может отвинтить. Раз, - она рубанула рукой, - и голова к чёртовой матери, одна шея останется.
- Дораспрашивался, - врач сокрушённо развёл руками. – Уже в бандита и вора записываете. Меня её истерика смутила, я и спросил. А ей Вы верите? Она сейчас одна. Свободна в своих решениях. Верите?
- Немножко сомневаюсь, но в основном верю.
- Отпустите свои подозрения. Я могу ей помочь. Дайте адрес и я подъеду на скорой к Вашей квартире, заберу её, а потом из подвала вывезем иконы и определимся, куда их отвезти. На руках их не потащишь, она будет искать машину, незнакомые люди, а я всё – таки немного, но Вам знаком.
- Только учтите. - Капа вцепилась взглядом в врача. - Я с Вас глаз не буду спускать. Обманите. Найду. Я бывшая артистка, - понеслась она. – Играла как – то Дездемону. Отелло был выпивши. Театральный волчара. – Она хотела лихо сплюнуть, но в высохшем горле только зашкрябало. - Чёрный громадный мужик. В три раза выше Вас. И задушил бы меня натурально, если б я не навесила по его мужскому работнику. Публика была в восторге и требовала, чтобы режиссёр шекспировскую концовку сменил на мою.
Врач захохотал.
- Вот такая Вы мне больше нравитесь.
Следующий день оказался ещё более тревожным для Капы. Врач, прейдя в палату, сказал, что он ездил, но никто дверь не открыл. Был и возле подвала. Никого.
- Мотается, ищет, - ответила Капа и сама не поверила. – Выпишите меня.
- Не могу. – сказал врач. - Вам ещё рано. Пару, тройку деньков придётся полежать.
- А Вы ночью съездите ко мне на квартиру, если её там нет, то к подвалу. Не будет и в подвале, значит, что – то неладное.
- Да, - протянул врач. – Сложная штука жизнь. Съезжу. Будем надеяться, что всё в порядке. – Он тяжело вздохнул – В соседней палате парень один лежит. В автомобильную аварию попал. Его нужно выписывать, а он просит пока подождать. Говорит, что нет никого у него, а ему домашний уход нужен. Сердце тоже малость пошаливает. Главврач жмёт, чтоб я дал согласие на выписку, а я не могу. Жалко парня. Одиночка. У него ещё и частичная потеря памяти. Называет себя Сергеем, но добавляет: у меня такое ощущение, что это не моё имя. Может быть, Вы поможете ему?
- Это, как.
- Поселите в одну из своих комнат. .
- Да у меня однокомнатная квартира. Я и квартирантка.
- Жаль. А парень хороший, поспрашиваю своих знакомых. Авось найдётся кто – то.
Очередной разговор с врачом оказался неутешительным. Вики не было ночью ни в квартире, ни в подвале.
- Наверное, - врач развёл руками.
- Нет, - твёрдо ответила Капа. – Она взбалмошная, но слово держать может.
Хозяйка хотела ещё что – то добавить, но, открыв рот, застыла и вспыхнула улыбкой на всё лицо.
- Привет, Капа. – В палату влетела Вика. - Наверное, думала, что я дёру дала.
- А почему тебя не было ни днём, ни ночью в подвале и квартире, - насела хозяйка.
- Я была. Слышала шум машины. Думала, что братки с казино. Не отвечала.
- Что за братки с казино, - вклинился врач.
- Покупатели, - небрежно бросила Вика. - Хотели, чтоб им продать иконы. Здравствуйте, дедушка.
- Какой я тебе дедушка, я врач. Ты уж извини меня дочка. Дурное подумал о тебе. Мне хозяйка всё рассказала.
- И отлично. Капа, Капа. Как ты меня напугала.
Она выставила на тумбочку целлофановый пакет, присела рядом, забросив ногу за ногу.
- А где паны, - спросила Капа.
- Выпустила. Где сейчас не знаю. Наверное, ищут меня. Докладываю, что всё в порядке. Теперь можно приниматься и за институт, а то я его совсем забросила.
На этом автор хотел закончить историю о похождениях Вики и Капы, но ему помешал вошедший в палату парень с чёрным густым волосом, серыми глазами и светлыми бровями с небольшим оттенком ржавчины.
ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
ТЫ ПРОСТО ЗЭК
- Это Сергей, - сказал врач. – О нём я Вам рассказывал, Ты меня ищешь?
- Да. Нога левая сильно болит. Прихрамываю. Наверное, на всю жизнь. Как дела мои.
- Не важно, Серёжа. Главврач наседает, чтоб я тебя выписал.
- Значит, так тому и быть. Я зайду в ординаторскую, когда Вы там будете.
- Серёж. Я говорил о тебе со многими.
- И…
Врач развёл руками.
- Понятно.
Он повернулся и вышел.
- Я тоже пойду, - сказал врач. – Скажу медсестре, чтоб укол ему сделала. Боли у него сильные, виду не показывает. Удивительно, как он вообще выжил.
В это время Сергей, он же Константин Иванович Ставропольский, сидя на кровати, думал, а как же быть дальше?
- Ни кола, ни двора, - глухо промолвил он.
Десять лет назад он получил условный срок: пять лет за драку. Он заступился за незнакомую девушку. Заступничество закончилось тем, что один из нападавших убежал, другой остался лежать с переломанной ногой и сотрясением мозга.
В приговоре было написано, что ему вменяется в обязанность ходить отмечаться в надзорную инстанцию, но он не делал этого. Пройдёт. Не прошло. Повторный суд заменил пять лет условно на четыре года реального. Душу до сих пор обжигало воспоминание о двух полицейских, которые вошли в зал судебного заседания до вынесения приговора. Он понял. После зачтения приговора они направились к нему. Он встал и протянул руки. Щёлкнуло, словно взорвалось.
Окружающее, будто накрыл густой, раскалённый туман. Он стоял в клетке, ухватившись руками за прутья, и ему казалось, что это всего лишь сон. В голове мелькнула мысль: конец свободы, но не жизни. Это ободрило его, и он держал эту мысль весь срок, чувствуя каждый день, как тяжело, но упорно пробивало себе дорогу дыхание свободы.
На пересыльном пункте три надзирателя избили его до потери сознания. После первого удара он спросил: за что? В ответ услышал за то, что ты зэк, понимаешь: просто зэк, у тебя нет, и не может быть никакой власти, власть у нас, тебя нужно каждый день шмонать, бить и не давать спать. Он хотел рассказать, за что посадили, но удары сыпались лавиной и единственное, чем он мог защититься был прикус языка, стиснутые до скрежета зубы и сцепленные на голове руки. Ему помнились пустая комната, цементный пол, на котором он лежал, лицом вниз и стены, забрызганные кровью. Было бы это там…, на свободе, он выстоял бы и завалил бы и троих, но тогда его останавливало окно, забранное в решётку.
Он помнил, как тяжело было первое время переносить мысль, что «я – заключённый». Это чувство появилось не, сколько после вынесения приговора, сколько обострилось во время отправки в тюрьму. Заключённых высадили на одной станции, окружили охраной с автоматами и собаками и приказали: не стоять, а присесть на корточки, чтобы ноги онемели. Шёл мелкий, холодный осенний дождь, но он не чувствовал ни мокроты, ни холода. Он сидел, опустив голову, глядя в землю. Подняв глаза, натыкался взглядом на прохожих под зонтами, которые с любопытством, словно диковинных зверей рассматривали заключённых, улыбались. смеялись, тыкали пальцами, а некоторые даже матерились и кричали: так вам, паразитам и сволочам, убийцам (убийц не было) и ворам надо, топчите свет, от вас одна темень.
Два года он просидел в тюрьме. В первый же день попал на замечание. Через окно барака бил яркий свет и слепил глаза, и он одеялом занавесил окно. Нельзя. Нарушение. С того дня он решил во чтобы то не стало уйти на облегчёнку: в колонию поселения. В тюрьме он топил банную печь, чинил электричество, до мельчайших подробностей соблюдал порядок. Лишняя коробка спичек в тумбочке могла «определить» его в карцер. Чтобы ничего лишнего не оказалось, он почти каждый час проверял тумбочку, потому что среди осуждённых были и такие, которые могли и подбросить что – то незаконное. Он измерял каждый свой шаг, чтобы не напороться на надзирателя, начальника отряда…, каждое слово в общении с такими же, как он. Сорвавшегося слова другому заключённому: от тебя пахнет, оказывалось достаточным, чтоб ночью попасть в тёмную. Ему хотелось увидеть во сне степь, он был степняком и родился в балке Сумеречная, куда мать и батько пошли однажды погулять, но вместо степи ему снилась вышка с автоматчиком, расстреливавшим его, двор с высоким забором, по верху которого «бежала» колючая проволока. Невидимые лица закатывали его во сне в проволоку и, проснувшись утром, он видел на теле её отметины.
Ему удалось вырваться в колонию поселения за счёт хорошей характеристики с одним замечанием о завешивании окна. Он радовался, когда его отправляли, но в ней оказалось ещё хуже. Одно послабление: гражданская форма. Никакой работы, постоянные проверки, тыканье. Замечание можно было получить при построении за то, что одна нога у тебя прямая, а другая вольная в коленке, за то, что ты, когда их водили в клуб, не танцуешь, а ты должен танцевать и петь, так как ты паршивый зэк, и такое слетало с губ надзирателя, но кому жаловаться и зачем, чтоб попасть под более сильный пресс, а, может быть, так и нужно, что тебя гнобят, но ведь бывают и несправедливые приговора, страдают невинные. Клубок мыслей, которые хлестали друг друга и за какую дёрнуть, чтоб было ясно и понятно, да за какую не дёргай собственное «Я», если и признает вину, всё равно не успокоится, а будет грызть. Начальник отряда требовал, чтобы к нему обращались не просто гражданин майор, а любезный гражданин майор, будьте любезны гражданин майор…. Любезный, будьте любезны комками застревали в горле, и ему хотелось смеяться, но во что обошёлся бы ему смех?
Из колонии поселения его судебным постановлением (он подал на пересмотр приговора) определили в исправительный центр с принудительными работами. В центре ему долго не находили работу, а он должен был самостоятельно обеспечивать сам себя, но, как может себя обеспечить безработный зэк? Ему приходилось жить в долг, который обязан был оплатить с первой зарплаты, а её почти полностью съедали пятнадцать процентов в бюджет государства, оплата за скудные тощие обеды, водянистые чаи, услуги ЖЭКа. Его хотели направить на фабрику по изготовлению конфет, но медицинское осмотр показал, что он болен гепатитом, и ему пришлось работать дворником, грузчиком.
На остававшиеся после выплат копейки он тянул до конца срока. У него не было никакой связи с волей и надежды, что кто – то поможет. Батько и мать умерли, других близких не оказалось. Находились и такие осуждённые, от которых отказались родители, жены…И как они жили? Прислуживали тем, у кого были деньги. Стирали их вещи, заправляли шконки за сигареты…
После выхода, как он не старался, как не мотался, но устроиться на работу не удавалось. На пересыльном его избили за то, что он зэк, на работу не принимали, потому что он бывший зэк.
Он чувствовал себя лишним, но внутренний дух, который не сумели сломать, побуждал его мыслить, и он пришёл к идеи торговать островами.
- Как быть, - скрипнув зубами, бросил он, глядя на полосу света, которая проникала через окно в палату. – А если переговорить со старушкой, к которой приходила, наверное, её дочь. Может они возьмут меня на квартиру. Месячишко отлежусь, а там видно будет. Выход какой – то есть, я чувствую, но какой? Я не помню его. У меня ощущение, что кто – то вырезал огромный пласт памяти. За съём места в квартире нужно платить, но у меня нет денег. Опять жить в долг, как в исправительном центре. Кто пойдёт на это?
Он долбил голову, пытаясь вытянуть полноценную память, но выскакивавшие слова острова, хутора, вокзалы, камеры хранения отрывались, а не вязались друг с другом и казались ему случайными.
ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
ЛЮБОВНИЦА
После ухода врача Вика вытащила из пакета продукты и разложила на тумбочке.
- Честным трудом заработала. Разгрузила фуру с дынями. Шофёр хотел помочь, а после, ну сама понимаешь.
- Твой ответ, надеюсь, был достойным.
- А ты, как бы поступила.
- Ну, за мной не станет. Я бы заставила его сожрать все дыни, - отмахнула хозяйка.
- Что не спросишь, куда иконы дела? – спросила Вика.
- Дело с иконами закрыто, что спрашивать. Тут другое наворачивается.
- Ну и ну, - усмехнулась Вика. – Только чтоб не грошовое было. Насточертела мне погоня за деньгами.
- Это тебя иконы очистили.
- Может и иконы, – задумчиво ответила провинциалка. – Они так светились. Ладно. – Она махнула рукой. - Я из – за грошей сама себе противной стала. Тебе привет от администрации музея.
- Так ты не в церковь отдала?
- Нет. Я церкви не доверяю. В музей. И подарок.
Она запустила руку в пакет и вытащила фотоаппарат. Фотографировать умеешь?
- Спрашиваешь.
- Я фоткнула все иконы. На всякий случай и сказала администратору, что если пропадёт хоть одна икона, то плёнка окажется у прокурора. Администратор понял, что поспешил с фотоаппаратом и хотел выкупить его. Не сошлись в цене. Я запросила миллион баксов. Обиделся, бедняга. Правда, одну иконку оставила. Пусть у тебя в квартире будет. Орёл смылся. Вместо него иконку повесим. Так что за дело?
Вика нахмурилась, выслушав хозяйку.
- Так какого же хрена ты тогда сидишь, - вспыхнула она. – Что расслабилась. Вставай и пойдём.
- Куда?
- Куда надо. Фотоаппарат возьми.
Пройдя по длинному коридору, они остановились напротив двери с табличкой «Главврач».
- Как сердце у тебя? – спросила Вика.
- В норме, на хорошее дело у меня и сердце работает нормально, а на хреновое, то хреново.
- Выдержишь?
- А то, - напыжилась Капа. – Какой сюжет развиваем?
- Ориентируемся по ходу.
Вика постучала в дверь.
- Занят, - послышался сердитый голос.
- Нужно послушать, - сказала Вика, - чем это он занят.
- Иван Сергеевич выписывайте этого парня, - долетело из – за двери.
- Да он ещё не готов к самостоятельности.
- Прикидывается. И с памятью у него всё нормально, и с ногами. Ему тут комфортно. Ест, спит. Лоботряс. У нас на первом этаже платное отделение. Вот и поместите его туда.
- У него денег нет.
- Если нет, то и делать у нас ему нечего. Последний раз говорю Вам. Не сделает по – моему – выгоню Вас к чёртовой матери.
- Ты смотри, как разошёлся, - шепнула хозяйка. – Очередной пан нарисовался. А с панами, как мы работаем? – рубанула она
Вика не успела ухватить Капу, которая рывком открыла дверь и ввалилась в кабинет. Ввалиться, то она ввалилась, но нужно же такому случиться, зацепилась за ножку стула и так грохнулась на пол, что в сознании замкнулось, Оклемавшись, вскочила и заорала.
- Это что за идиот поднял на меня руку. Замочу, паразита.
Неизвестно, сколько бы она ещё выдавала, если б не Вика.
- Капа, - зашептала квартирантка, - встряхнись, мы в кабинете главврача.
- А, - протянула хозяйка, ощупывая голову. – Тогда понятно, какой идиот.
Она хотела ещё что – то добавить, но вклинился главврач.
- Это что, - завизжал он. – А ну закройте за собой дверь.
- Голубчик, - осадив разъярённый голос, хрипло запела хозяйка. – Только после Вас, драгоценный.
- Не понял.
- Да что тут понимать, - вмешалась Вика. – Логика. Вы выходите, а она занимает Ваше кресло. И вообще, что ж Вы так встречаете свою любовницу.
- Ты что несёшь. Какая на хрен я любовница. Кости рассыпаются, - зашептала Капа.
- Размечталась, - также шёпотом ответил Вика. – Я любовница. Начинаем работать.
- Что вы там шепчитесь. Какую любовницу, - опешил главврач и рявкнул. – Вон из кабинета.
- Вот тебе и на, - провинциалка всплеснула руками. - Когда мы с тобой вдвоём, так ты и милая, и хорошая, и руки распускаешь, а как на людях так «какая любовница». Вот так всегда Иван Сергеевич, - бросила Вика, обратившись к врачу. - Вы выйдете. У нас тут интимный разговор.
Когда врач вышел, провинциалка, сорвавшись с места, бросилась к главврачу и повисла у него на шее.
- Капа, Соображай, что делать.
Хозяйка защёлкала фотоаппаратом.
- Дорогой ты мой, - несла Вика, целуя врача и отплёвываясь. – Ну, обними, обними свою зайку. Обними паразит, а то сейчас ухо откушу.
С главврача хлестал пот, так как все его усилия отодрать Вику от себя, давали сбой. Она висела на нём, как приваренная. Он остервенело водил глазами, работал ногами, руками, грудью, животом, бешено крутился на месте, но мощная хватка провинциалки гасила мелкие наскоки. Словом, главврач находился в сильно разборханом, а не в концентрируемом состоянии и несерьёзном поведении. По мнению Капы, даже постыдном, указательный палец которой не отлипал от блестящей кнопочки на фотоаппарате.
- Да успокойся ты, - сказала провинциалка, снимая руки с шеи главврача. – Всё уже сделано. Тебя засняли на плёнку с любовницей. И где? В кабинете. Разврат на работе, - сыпала она. – А где клятва Гиппократа? На любовницу заменил?
- Гнать его, гнать нужно, - бухала Капа.
- Это насилие, - выдавил шеф больницы, шмыгая носом
- А ты докажи. Фотки выйдут прекрасными. Твоему начальству пошлём.
Под такой удар главврач ещё не попадал. Он надеялся, что произошло недоразумение, но какое может быть недоразумение у спаявшейся парочки
- Я это, это, - заюлил он, с напрягом выдавливая голос, - всё, всё для вас сделаю. Только скажите, что вам нужно. Я не понимаю. Отдай плёночку, - продолжая юлить, затравлено стрекотал он. – Отдай плёночку.
- А выгонять больного человека ты понимаешь. Зараза, - вклинилась хозяйка. - Ты что, подлец, на Ивана Сергеевича налетаешь? А. Ты почему Сергея хочешь выписать?
- Я это, извиняюсь, поторопился, не подумал, ночью плохо спал. Я это Серёжу уважаю. Сейчас дам команду, чтоб его койку в мой кабинет поставили,
Вот что делает страх с человеком. Был человек, налетел страх и выпотрошил.
- Сам, сам укольчики буду делать, - переходя на рёв, выдавал он. - Медсёстры дуры. Врачи сволочи. А я легонько, не больно. Еду сам буду носить, только отдайте плёночку, сколько стоит: десять, двадцать, тридцать тысяч, - горланил он, подбираясь к Капе.
Какой великолепный, неподражаемый и восхитительный прыжок! Взвившийся в воздухе главврач в расстёгнутом халате, полы которого напоминали крылья ангелов. Полёт. Мечта любого человека научиться летать. Мы не знаем, какие мысли овладели главврачом, когда он увидел, что его полёт вовсе не полёт. что столкновения со стеной не избежать. Эта маленькая, юркая зараза, щелкунчик с фотоаппаратом отшатнулась. Он протаранил бы её, если бы смог изменить направление, но увы, увы сделать это было никак не возможно. Удар был таким сильным, что главврач угнездился на кушетку.
- Капец, - прошептала хозяйка. – Он фотоаппарат хотел умыкнуть. Нужно рвать когти.
- Очухается, - бросила Вика. – Плесни из графинчика.
Капа не то, что плеснула, а опустошила весь графин. Минут десять промахнувшийся лежал, не шевелясь. Капа и Вика подняли его и усадили в кресло.
- Не трогай Ивана Сергеевича и Сергея, - сказала провинциалка, когда главврач пришёл в себя.
- Если тронешь, у – протянула Капа, - фотки определим твоему начальству. Пошли, подруга.
В коридоре они встретили врача.
- Всё в порядке, - бросила Капа. – Он Вас больше доставать не будет, и Сергей пусть не беспокоится. Сколько потребуется ему находиться в больнице, столько и будет.
В палате Капа стала собирать вещи.
- Домой. Не хрен мне тут делать.
- Знаешь, - Вика задумалась. – Всё мы как будто и правильно сделали, но главврач всё - таки зараза, будет находить поводы цепляться к Сергею и вытурит. Я думаю, Капа, что его нужно взять к себе. Он же и в уходе нуждается.
- Я тоже об этом думала. Только, как разместимся?
- Ты на кровати. Сергея устроим на диван. Я дивчина посёлковая, привычная, расстелем матрас на кухне, я там и буду спать.
В палату с Сергеем Капа и Вика вошли с врачом.
- Серёжа, - сказал Иван Сергеевич. – Вот бабушка. – Он запнулся. – Как Вас величать? Имя и отчество.
- Просто Капа, - бросила хозяйка.
- А меня Вика.
- Ну и имя, - вздохнул врач. – Капа.
- Запоминающееся, - вскинулась Капа. – Капа – капать. У Вики раньше было Ляптя. Вляпаться.
По лицу Сергея пробежала улыбка.
- Они берут тебя, Серёжа. Правда, у них однокомнатная квартира. Тесновато, но тебе диван, Капе кровать, а самой молодой пол на кухне.
- Неудобно. Я на диване, а она на полу.
- Так не на диване же вам вдвоём спать, - бросила хозяйка, - Правда, вы молодые.
- Капа, - шепнула Вика.
- Что Капа. Капа уже откапалась. Так, как Сергей?
- Если берёте, то иду. Только денег у меня нет. Встану на ноги, оплачу.
- Вот и отлично. Помогай другим и другие помогут тебе.
- Как Вы сказали? – вскинулся Сергей, болезненно морщась. – Я это уже где – то слышал. – Он так напрягся, что на лбу показались капельки пота. – Нет. Дальше не могу пробиться. У меня частично не работает память.
- Иван Сергеевич рассказал, - вздохнул Капа, - но мы её поправим.
ШЕСТИДЕСЯТАЯ
ПАНОЧКА ВИКА И ПАН СЕРГЕЙ
Расставание с главврачом прошло в просьбах и отказах. Шеф больницы чуть ли не ползал на коленях, заглядывал в глаза, клялся, что сам лично будет ухаживать за Сергеем, не тронет его и Ивана Сергеевича даже мизинцем. только «отдайте плёночку». Это было смешно и горько, грустно, вызывало не удовлетворение местью, а сочувствие видеть властного шефа с его словами: выгоню к чёртовой матери, безвольным, потерявшим всю спесь. Как быстро меняется человек! До какой степени унижения он может дойти, когда понимает, что власть из его рук переметнулась в другие руки. Пробить парочку главврачу не удалось, они отдали бы плёнку, хрен с ней, как говорила Капа, но в больнице оставался ещё Иван Сергеевич, и главврач, конечно, устроил бы какую – нибудь пакость, если бы хозяйка и квартирантка пошли ему навстречу.
Вечерело. Капа, Вика и Сергей, сидя за столом, пили чай. Полыхал закат, «обжигая» верхушки деревьев, глядя на которые квартирантке чудилась степь, усыпанная небольшими ярко горящими костерками, возле которых сидели поселковые пацаны, выгонявшие лошадей в ночное. Очаровательна украинская летняя ночь в степи, когда по ней не мечется ветер, когда она от края и до края заполнена тишиной и запахом полыни, мяты, чабреца… Это не, сколько запах, сколько освежающее дыхание силы степи, которое рождается выгоревшими за день травами в ночной прохладе. Как любо было смотреть на небо, усеянное звёздами и мечтать прорваться к ним. Как обжигала руки вынутая из костра картошка с хрустящей, обугленной корочкой, и её приходилось перебрасывать из ладошки в ладошки, обдувать, чтобы охладить. Какой вкусной казалось она. Как давно это было, и как хотелось вернуться в то время.
Закат постепенно затухал, высекалась полнотелая Луна с её завораживающим бледным светом.
Бывший зэк никак не мог поверить в произошедшее. Он, хотя и не помнил, что одно время был Константином Ивановичем Ставропольским, но не помнить ещё не означает - не быть им. Он всё же ещё оставался в некоторых своих привычках Ставропольским, для которого на первом месте стояли гроши, без которых не совершается ни одно дело, а поэтому с удивлением смотрел на бескорыстную хозяйку и бойкую квартирантку и удивлялся их спаянной дружбе. Перемещение оказалось неожиданным. В больнице он настраивался на неизвестность и вдруг такой поворот, подобный повороту, когда судья зачитал приговор о замене условного срока на реальный. Утром душа была полна тревог, а вечером очистилась и застыла в ожидании. В мгновенье ока меняется жизнь, как скоро течёт время, стремительно перетекая из прошлого в настоящее, а из него рвётся в будущее, а какое оно?
Переселение радовало Сергея, но в глубине сознания его не оставлял вопрос, что же произошло после тюрьмы, чем он занимался? Был промежуток, с которым отказывалась работать память. Порой сознание настигали вспышки, но они тотчас и гасли, оставляя пепельные воспоминания. Это и злило его, и закатывало в ледяные мысли о ночёвках на вокзалах, бомжевании возле мусорных коробов, на свалках после выписки, но, как он не рылся, как не пытался пробиться, «дверь» к Константину Ивановичу Ставропольскому в ковбойской шляпе и чёрных очках была захлопнута. Он успокаивал себя, что со временем найдётся толчковая мысль, которая поддаст памяти, и она заработает.
- Серёж, - сказала Вика, - неужели ты ничего не помнишь, кем был до больницы?
Сергей отрицательно помахал головой.
«Если по совести, то нужно бы сказать, что я сидел в тюрьме, - подумал он, - но ведь и выгнать после этого смогут. Придёт время – скажу».
- Она похожа на остров, - бросила хозяйка.
- Что ты сказала, - вздрогнул Сергей.
- Ничего такого. Луна похожа на остров.
- Остров, остров, - Сергей сжал виски, заскрежетал зубами. – Я помню это слово. Оно было, но что за ним? Темень. Когда же пробьётся память. Или мне так и придётся мучиться. Да и держать меня здесь вы не будете. Хлопотно.
- Успокойся, Сергей, - сказала Вика. – Вот увидишь, что всё наладится. Ты главное не нервничай.
- Я бы и рад не нервничать, да не получается, - он болезненно усмехнулся. – Я говорю себе: не трепли нервы, но эти слова не имеют для меня силы, промелькнут и даже не царапнут, что было, что не было. Кстати, - его глаза постоянно менялись в цвете, то были серыми, то похожими на расплавленный металл. - Как мне тебя звать? Ляптя, Вика?
- Зови Викой, - подключилась Капа. – Вика, Виктория. Победа. Выстоим.
Под утро, когда из густой темени выбился рассвет, и солнце ворвалось в комнату. Вика проснулась от дикого крика. Выметнувшись из кухни в чём была, а была она ни в чём, из – за духоты спала голой, и заскочив в комнату, она увидела хозяйку, которая стояла с мокрым полотенцем возле Сергея, сгребавшего с лица густой пот.
Появление Вики в натуральном виде застолбило Капу на немоту. Она заморгала, зашевелила губами, вздулась в щёках и. наконец, рванула.
- Ты что, мать твою, охренела. У нас же новый квартирант. Мужик, - заголосила она. – Понимаешь? Мужик.
Провинциалка хотела отбомбить, но стопорнулась. Да. Капа была права. Действительно новый квартирант и действительно мужик. Пришлось дать задний ход
- Это было. Я точно помню, что было, - шептал Сергей, когда Вика влетела во второй раз. – На меня наползала фура, я полз на локтях, смотрите, - он выставил локти, они были в заживших ранах, - долго полз, ноги не работали, а потом вырубился. Дальше темень. – Он с тоской, перемешанной с надеждой, посмотрел на Капу, заранее зная, что она также бессильна перед теменью, как и он, но он смотрел, не отрываясь, это было оцепенение, которое стало проходить, когда хозяйка начала массировать его лоб и виски полотенцем.
- Это хорошо, - сказала Капа, - это начинает высвобождаться память. Пробиваются сны, а они потянут за собой реальность.
- С таким высвобождением можно и с ума сойти. Фу. Страшно было, - по лицу Сергея заскользила едва заметная улыбка.
-А мы зачем? – насела Капа.
- А что вы можете сделать? Вы же не профессора – врачи. Для них нужны деньги и не малые, а их нет. А где взять?
- Кто тебе это сказал, - бросила хозяйка, проскользнув мим денежного вопроса. - Мы профессора – врачи, гроши за лечение не берём и лечим бесплатно, правда, одно время пытались лечить за гроши, но отказались, не благородное дело.
Капа поискала, куда бы плюнуть, увидев открытое окно, запустила плевок и тотчас заголосили.
- Ты куда, зараза, плюёшься. Тут же человек.
- Кто это, - спросил Сергей.
- Да есть тут один. Мотается. Не любит, кода на него плюют.
- А есть такие, которые любят, - расхохотался Сергей.
- Полно, - махнула хозяйка. - Так вот, - продолжила она. – Мы тоже лечим только своими методами. Вика. А, ну растолкуй этому парубку, що мы можем робыть и как лечим, и кого, хотя я и сама это сделаю. Наши больные — это паны. Типа пана главврача. Мы можем с панами разбираться похлеще, чем с паном - главврачом. Жаль, Серёжа, что ты не пан, а был бы паном о – го – го мы тогда тебя быстро бы в памяти восстановили. А давайте попробуем. – Полвека артистичности Капы давали себя знать. - Вот представь, Серёжа, что ты пан, паныч, такой важный, весь из себя, молодцеватый, не такой, какой ты сейчас весь затюканный. Ядрёный пан. а Вика дуже гарна панночка, хотя она и без панночки хороша. Как думаешь, Серёжа, права я или не права в отношении Вики. – Капа не любила окольных путей, и если что – то наворачивалось она сразу же заряжалась на стремительную и открытую атаку, а сейчас и был такой случай, попытаться хоть немного вытряхнуть Сергей из застоявшегося состояния. –Молчишь, Сергей. Значит согласен. Гарна панночка. И загуляла панночка с другим паном, ой, как загуляла, - напевно заворковала Капа. – Ты, Серёжа, не отворачивайся глазами от Вики, не прячь их, а представляй, запускай в работу воображение. И пошла у них такая любовь, - наращивала хозяйка, внимательно всматриваясь в лицо нового квартиранта, - Вика. Не пытайся закрыть мне рот. Я запускаю в работу метод воображения.
Квартирантка попыталась пришлёпать рукой рот хозяйки, но напоролась на зубы.
- Ты что же делаешь, - взвилась Вика. – Чуть палец не отгрызла.
- В следующий раз по локоть отхвачу. Так вот. Загуляла паночка. Дело уже до самого крайнего стало подходить, что такое крайнее, не мне вам объяснять, вы люди взрослые. и узнал пан об этом и сказал. Серёжа. Ты же пан, - она толкнула его, - что сказал пан?
Лицо Вики было цветом жгуче – красного заката.
Капа взяла паузу. Пан и панночка молчали и разглядывали друг друга, словно впервые увиделись. Смотрины были длительными, и сорвали нервы хозяйки
- Так что сказал пан паночке, мать твою, - заклокотала Капа, глядя на Сергея. - Я понимаю, Серёж, что память загрузила тебя до пяток, сживает, - отрываясь от клокотанья и переходя на шёпот, завивала хозяйка, - но нужно же и в атаку идти, тараном сметать, в колокола валить, - взвыла она. – Входи в роль. Ты любящий пан, - неслась Капа, - но стоишь на грани обманутого пана, семейного банкротства. Тебе за панночку биться нужно. Что ты делаешь? Ну, говори. Паночка ждёт.
- Вот ещё, - вскинулась Вика. – Ничего я не жду. Не слушай её. Она бывшая артистка. То она Дездемона, то Джульетта, то царица Клеопатра. Недавно играла ведьму. Так её чуть прутом не прибили. Не слушай, - не совсем уверено закончила она.
- Это почему не слушать? Интересно. Ну, Капа, - Сергей покачал головой. – Ты и мёртвого поднимешь. Так спрашиваешь, что сказал бы пан паночке? – Он перекинул взгляд на Вику. – Ты в роль вошла?
- Шас, - отрезала квартирантка. – Бегу и спотыкаюсь.
- Ты мне не капризничай, - взметнулась Капа. – Взяли человека. Нужно помогать. Мы не лекари с таблетками. Пошли они на хрен. У меня свои методы. Я больше полвека на сцене провела, а сколько там было перевоплощений. Сергею ведь тоже нужно перевоплотиться. Продолжай пан Серёжа.
- Ну, во – первых я надавал бы окрошек другому пану, чтоб он мужиков не позорил и на других панночек не пялился, а во – вторых, панночка Вика такое не может сделать, это сложно для неё, - подковырнул он.
- Это почему сложно? Это почему я не могу сделать, - вышла из себя Вика. – Ещё, как могу.
- Да брось ты, - задиристо накачивал Сергей. - Капа не права. Она любит своего пана.
- Вика, - всплеснулась хозяйка, - а ну покажи, как ты голубишь своего пана Сергея.
- Да вы что обалдели? Ещё рано, - брякнула она и спохватилась.
Повод для вопроса дала, а вопрос не заставил себя ждать.
- А когда не рано будет, - поддел Сергей.
- Да что вы насели на меня.
- Я же говорил, что не может она быть с другим паном, да у неё, наверное, и панов ещё не было, - расхохотался Сергей.
- Может, Серёжа, может, - вздохнула Капа. - Я тебе сейчас расскажу. Знаешь, сколько у неё панов было. Пан администратор. Подвал обещал подарить. Пан хохол. Правда, бедный. На сале помешался. С железным прутом за ней гонялся. Пан швейцар. Не помню, что он обещал, но что - то обещал. Кажется, грозился замочить. Пан азиат с дынной плантацией. Батони грузин. Горную речку дарил. Пан администратор казино и братки его. Три миллиона долларов. Всех кинула. Они сейчас бегают по рынку и ищут её. А вот, кто ей по душе пришёлся, так он по двору мотается и кричит, что у него гвоздодёр украли и ящик с гвоздями. Пан дворник. Понял. Не простая она панночка. Загадка.
- А если серьёзно, - спросил Сергей.
- Ну, если серьёзно, то об этом не сейчас. Потом расскажу. Как чувствуешь себя?
- Весело. Я давно так не чувствовал себя. Паночка Вика, пан Сергей. А ты кто Капа?
- Так Вика уже говорила. Роли перечисляла. Могу быть, кем угодно. Говоришь весело.
- Весело. Только у панов монеты, а у пана Сергей шиш. Безгрошовый пан. Безрублёвый и безвалютный. А где взять? Нужна идея.
Прорезался и промелькнул Константин Иванович Ставропольский, но полностью не проявился.
- Придумаем. Главное, что весело. Вот и ладненько, - довольно бросила Капа. - Будем в новые роли вживаться, а лекарей с их таблетками коленкой под одно место.
- Я вот верю, - разгорячился Сергей, - что придёт день и раз, и всё станет на свои места.
- Эх, Серёжа, Серёжа. Придёт и станет. А если в том куске, закрытом от памяти, плохое. Оно тебе нужно? Нет. Другое дело, если хорошее. Ну, тут, как Бог даст. Кстати, Вика. А где иконка?
- В сервант положила.
- Нужно будет повесить. Серёжа поможет.
Когда Вика и хозяйка ушли в магазин, Сергей забеспокоился. Веселье схлынуло. Опять один. Снова грызущие мысли. В тюрьме ему было легче. Приговор чётко обозначал сроки выхода на свободу, а сроки возвращения памяти были неизвестны. В больнице часто мелькала мысль: лучше быть здоровым в тюрьме, чем больным на свободе. Он сидел на диване, воткнувшись неподвижным взглядом в красный сервант, изредка перебрасывая взгляд на ковёр с ромашками, пока чувство одиночества и желание пообщаться с кем - то не вытолкнуло его на улицу.
Выйдя из подъезда, он шагнул на тротуар. Шагнуть то он шагнул, но чуть не оказался под ударом мелкого человечка, ураганом промчавшегося мим него с голосистым криком: опять украли…
- Пан дворник, - бросил Сергей.
Мелкий человечек так тормознул, что из – под подошв ботинок ударил фонтан искр.
- Это Вы мне?
- А кому же ещё.
- А почему я пан дворник?
- А хотел посмотреть, как работает слово «пан», - встряхнулся Сергей, - Хорошо работает. Вы сразу откликнулись.
Человечек хотел, что – то сказать, но Сергей обрезал: заткнись, дядя. Всего – на всего маленький, словесный толчок и чувство тревоги отпустило, а это как раз было то, что и нужно.
Пройдя немного. Сергей остановился, задумался и повернул назад. Оказавшись в квартире, он открыл сервант, вынул икону, тщательно осмотрел со всех сторон: классная и грошовая.
- Деньга не малая, - пробормотал он. – валяется впустую.
В кухне он снял вафельное полотенце, завернул икону, нашёл целлофановый пакет, положил в него икону, открыв окно, посмотрел вправо и влево вдоль многоэтажки: сквер, церковь, никого и вышел.
Капа и Вика уже подходили к дому.
- Паночка Вика, - задребезжала хозяйка.
- Почему у тебя такой противный голос? – спросила квартирантка.
- От страха. Представляю, как Сергей ползёт на локтях, так внутри всё оседает и переворачивается. А как тебе пан Сергей?
- Капа, - отчеканила Вика, - не вживайся в роль сводницы. Поживём, увидим.
И они увидели, войдя в комнату, открытый сервант. Посмотрели друг на друга, пошарили. Иконы не было.
- Ой, - сказала хозяйка, - я воплощаюсь в роль сумасшедшей. Пан Сергей кинул нас. Украл икону. А всё ты панночка Вика, - напустилась хозяйка. - На хрена вчера сказала, что икона в серванте.
-- Да кто ж знал, что он ворюга, - с досадой бросила Вика. - И в больнице прикидывался, чтоб попасть к кому – нибудь на квартиру и обворовать.
Вспомнили слова главврача и оправдали. Проехались по Ивану Сергеевичу и прочесали.
- Слава Богу, что у нас больше воровать нечего.
- Да, - вздохнула Капа, - Вляпал нас пан Сергей по самую макушку, но нужно отдать ему должное. Артист бы из него вышел классный, - с восхищением закончила хозяйка.
- Кто это посмел называть пана Сергея ворюгой, - громыхнуло из кухни.
- Ой, - Капа обвалилась на диван, увидев Сергей, выходящего из кухни с целлофановым пакетом.
– Я уже минут десять стою в кухне и слушаю вашу болтовню. Двери нужно закрывать, когда в квартиру заходите.
- Ты это, - заикаясь, промолвила Вика, - такие шутки брось. Артистку с ума сведёшь. А где ты был и зачем икону взял?
- Икона целая. В пакете. Вначале думал своровать и продать. Честно говорю, а потом через окно увидел церковь, которая рядом с домом. В голове так садануло, что чуть не разнесло. Вот я и подумал, что нужно освятить икону.
- Твоё освящение, - выцарапываясь с дивана, захрипела Капа, - меня чуть в гроб не вогнало.
-Бывает, но это расплата за то, что пана Сергея ворюгой обозвали. Ладно. Пойду, пройдусь малость. Подумаю об идеи, где гроши доставать. А икона дорогая.
- Откуда знаешь? – спроста Вика.
- В тюрьме церковь была, а я с попом сдружился. Он мне показывал фотографии икон. Была фотография и вашей иконы.
- Ты верующий?
- В тюрьме был верующим, потом не знаю, а сейчас размытый. Не восстановится память - в монахи подамся.
- Постой, постой, - заволновалась Вика. – Ты был в тюрьме?
- Да.
Проговорился Сергей. Нет. Не проговорился. Ему ведь может присниться, и тюрьма и выдаст. И будет второе: открытость во сне хуже первого: скрытности.
- Мне собираться на выход?
--Что ты сразу на выход, - вспыхнула квартирантка. – Капа. Ты слышала?
- Не глухая. А за что?
- Девицу одну защищал от двух мужиков.
- Несправедливо, - сказала Ляптя, выслушав Сергея.
- Судья стерва, - вскипела хозяйка, - я б такую заразу под прут хохла и напополам.
- Капа, - сказал Сергей. - Судья же не в душу человека вкапывается, а в бумажки и в своё настроение. Утро, например, ей не понравилось, она утром и накрыла. Так мне, как. На выход?
- Вот так сразу и на выход, - вмешалась хозяйка. – Разогнался. Вика. Тащи верёвку, вязать будем. Живи. Был бы ты подлецом, то с иконой смотался. Выходит, что совесть у тебя есть. Не смотался.
ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
НЕЗНАКОМАЯ ЖЕНЩИНА
Сергей направился в сквер, найдя лавочку, присел, подставив лицо под искрящиеся, тёплые солнечные лучи. Мимо, не спеша, прошла лет тридцати женщина, скользнула взглядом по его лицу, прошла дальше, остановившись, повернулась и скорым шагом, словно опасаясь, что он уйдёт направилась к нему.
-Извините, - сказала она, переминаясь с ноги на ногу в жгуче – красных остроносых на шпильках туфлях, и пристально всматриваясь в его лицо. – Вы меня не узнаете? А я Вас узнала.
Сергей внимательно присмотрелся к ней. Она была броско одета, безукоризненно сложена, с чувственным лицом и едва заметным тонким шрамом над левой бровью, который вовсе не портил её лицо, наоборот, придавал особенное очарование.
Его охватило чувство тревоги. Насколько он понимал из – за какого – то неприятного происшествия, участниками которого был он и эта женщина. Что за происшествие он конкретно сказать не мог, но чувствовал: оно было.
- Может быть, Вы ошиблись, - неуверенно сказал он. - Я на кого – то похож.
- Нет, - твёрдо ответила женщина. –Вы тот, которого я несколько лет искала. Четыре года. Чуть больше.
Знакомая цифра. Четыре. Он столько лет просидел, но не в тюрьме же было происшествие. За все годы в ней его никто не посещал и ничего там особенного не случалось. За исключением драк до крови и отсидок в карцере. Может быть, во время беспамятства что – то произошло, и ему грозит опасность, продрала мысль, но время не складывалось
- Ого, - Сергей улыбнулся через силу. Проклятая тревога, она смешивала мысли, расшатывала его, вызывая колотун. – Что же такого я натворил и когда, что Вы меня ищите?
«Она из полиции, - залихорадила мысль, - была авария, наверное, я кого – то сбил, меня ищут».
Понеслись, полетели мысли, и Бог знает, до чего они довели бы его в болезненном состоянии, если бы он не услышал.
- Я Вас ищу, чтобы отблагодарить.
Бывший зэк помнил, что благодарности он получал в исправительной колонии за хорошую работу, которую он делал, чтобы подать на досрочное освобождение, но благодарили ли его после тюрьмы на воле - не помнил. Об этом ему мог бы рассказать Константин Иванович Ставропольский, но он, увы, был зарыт в потёмках памяти, и вытащить его оттуда в данный момент не было никакой возможности, а поэтому Сергей, ошарашенный вниманием женщины, спросил.
- За что благодарить?
- Неужели Вы забыли меня, не помните, - с ноткой неудовольствия промолвила она. - Это же Вы отбили меня от мужчин, которые пытались вырвать мою сумочку и чуть не убили. - Она показала на шрам. - Один тогда убежал, а второй остался лежать на земле. Приехала полиция. Мужчину забрали и Вас, а я убежала. Очень испугалась. Помните?
Память открылась, выплеснув пронзительный женский крик, развесистый мат. образы двух полицейских, которые, заломив ему руки за спину, тащили к машине.
- Ещё как помню, - облегчённо вздохнул Сергей.
- Всё благополучно в полиции обошлось?
- Вы счастливый человек, - насмешливо бросил Сергей.
- Почему Вы так сказали?
Женщина растеряно посмотрела на него. И было от чего. Насмешливый голос сильно смахивал на издевательство.
- Вам, видимо, не приходилось сталкиваться с полицией. Да, Всё закончилось благополучно, как нельзя лучше, - Сергей подавил чувство злобы, ведь это было прошлое, зачем тащить в настоящее, в нём своих забот хватает. - Вы же убежали, - бесстрастно сказал он, - а я не смог доказать, что защищал Вас. Это Вы должны были говорить, что они напали на Вас. А мужики сказали, что я всё вру и избил их ни за что, ни про что. Пять условно. А после нарушения пяти условного, заболел, забыл явиться для осмотра в надзорную инстанцию четыре реального в тюрьме. Вот результаты помощи.
- Простите меня. Я очень испугалась, - повторила женщина, - а поэтому и убежала.
Сергей хотел сказать: твой испуг обошёлся мне в четыре года, но не сказал, а, вспомнив артистку Капу и панночку Вику, которые натаскивали его на пана Сергея, улыбнулся в душе. Это было хорошее воспоминание. Оно отбрасывало желание отомстить.
- Вы не переживайте, - добавил он, увидев, как женщина скомкалась и побледнела всем лицом. – Никаких обид
- Я понимаю, что Вам не хочется вспоминать. Может быть, Вы нуждаетесь в помощи, и я смогу Вам чем – то помочь? – заспешила женщина.
- Я похож на человека, который нуждается в помощи? Впрочем, это не важно. Похож или не похож. В жизни бывают чудеса. Вы, случайно, не врач?
Сергей не хотел спрашивать, но подсознание пробило сознание и навертело бы ещё больше, если б женщина задержалась с ответом.
- Нет. Я работаю администратором салона красоты «Шарм». Салон мой личный. Элитный. – Ни одной заносчивой нотки. Обыденно. Это вызывало симпатию. - А почему Вы спросили о враче?
И снова подсознание разломило сознание, и Сергей разоткровенничался.
- Вот такие дела, - закончил он, - только никакой жалости, я не переношу её.
- Так дело не пойдёт, -решительно сказала женщина, - меня, кстати. зовут Полиной. Я найду хорошего врача. Только не подумайте, что я нахваливаю себя. Всё действительно так, как я говорю. Вы убедитесь сами. Ко мне ходят знаменитости. – Она задумалась. – У меня уже есть на примете врач – психиатр, психолог. Он вытащит Вашу память. Я предлагаю пожить у меня на даче, а хотите в городской квартире.
- Вот так сразу и к Вам?
- О, Господи, - вздохнула Полина, - а что здесь такого? Мы отвыкли от нормальных отношений или их у нас и не было, - понеслась она. - Всё как – то с закорючками, углами, потёмками. Как говорят?
- Тянуть кота за хвост, - расхохотался Сергей.
- Во. Во. Тянуть, - воскликнула она, словно пацан и даже прищёлкнула пальцами. - С мужем я недавно развелась. Любитель закладывать. В общем, неплохой мужик, но пропитанный перегаром. Сколько я не билась - ни хрена не помогло, - расковалась Полина. - Детей нет. Никто Вам мешать не будет. А можно на ты, - шепнула она, наклонившись к Сергею.
- Валяй.
- Так вот. Никто мешать тебе не будет. Домработница. Часа два убирает и уходит. Я с утра до вечера на работе. Если врач скажет, что нужен санаторий или какое – то путешествие, чтобы отвлечься, это не проблема.
- Ты можешь позволить себе такие расходы?
- Да разве это расходы по сравнению с тем, что я получаю от салона. – И опять никакого желания блеснуть. -Так как?
- Я должен подумать, - сказал Сергей.
- И думать нечего. Прямо сейчас, - настойчиво сказала Полина, - едем к тебе, забираем вещи.
- Какие вещи, - перебил Сергей. – Все мои вещи на мне.
- Тогда едем. Я вызову машину.
Она достала мобильник.
- Подожди.
Ситуация развивалась так стремительно, что Сергей едва успевал отслеживать её, но это не огорчало его. Ему нравилась поведение Полины: открытое и не чванливое.
- Твоё предложение просто отличное, даже сказочное для разрешения моей ситуации, расскажи – не поверят. но имеется одно но.
- Никакое, но, - отрезала Полина. – Эта штука, - она постучала пальцем по шраму, - могла быть глубже и на всё лицо, а то и хуже, если бы не ты. Впрочем, какие «но»?
- Я ещё не научился подводить людей. – Промахнулся Сергей, но он ведь не помнил «ковбоя» Ставропольского с его стремительными налётами на хутора. - Я по совести не могу убежать.
Лицо Полины передёрнулось
- А я убежала.
- Это разные ситуации и винить себя не стоит. Капа и Вика, Капа - хозяйка, Вика - квартирантка, добрая, милая девушка забрали меня с больницы, а я потом сбежал. Так как у меня с памятью, неважно, они станут волноваться: заблудился, ну и другое. Обменяемся телефонами. Я даже могу оставить адрес, где сейчас снимаю место.
- Это единственная причина, которая удерживает тебя или, прости за откровенность, тебя удерживает квартирантка, о которой ты говорили с таким чувством, что я позавидовала. Редкая откровенность.
- А зачем прятать то, что невозможно спрятать?
- Сложный ты человек.
- Точнее не управляемый.
- Как это понимать?
- Я не могу контролировать свои состояния. Могу вспыхнуть, расслабиться. Нагрубить. Неудобный я. Со мной не так просто.
- Тем более тебе быстрее нужен хороший врач.
- Врач – то врач, но я могу ведь сорваться и на тебя.
- Принимаю. За ошибки нужно платить.
- Не нужно платить, - перебил Сергей. - Ничего такого не было. Срыв. У тебя был простой нервный срыв. За участие спасибо. Надо же, - Он покачал головой. – То было пусто, а затем стало густо.
- А что здесь такого? Что ты за человек, - вскипела Полина. – Я же не предлагаю тебе жениться на мне. Не тащу в Загс. Тебе предлагают помощь. Вникни. Может дело и до свадьбы дойдёт, - подковырнула она.
- Разошлась.
- Эх, мужики, мужики. До чего же вы не мечтательны.
- Не горячись. Звони. Кстати, у тебя красивое имя. Полина, поле, немного расширить и степь получится, балки, курганы. Мне бы в степь. Я же степняк. Наверное, сразу бы вылечился.
- Да хоть сейчас, - бросила Полина. – Вызову машину и кати с шофёром. Водить умеешь? Если умеешь, езжай сам. Я бы тоже поехала, да салон не на кого оставить.
- Было дело и водил, но сейчас боюсь. Насчёт переезда к тебе и степи – давай подумаем. Послушай, а если я тебя попрошу меня на Кипр отправить? Потянешь?
- Потяну.
- А почему же мужа не сумела вылечить от водки?
- Лечила. Подшивали «торпеду», а он лимонов наесться, кислота, она лекарство сбивала, вытравливала и по – новой.
- И всё – таки нужно подумать.
- Твоё дело. На колени не собираюсь становиться. Ладно. Вижу, что ты упрямый мужик.
Сергей поднялся, слегка кивнув головой.
- Да не кивай, - насмешливо бросила Полина, - а то голова отвалится. Тогда никакой врач не поможет. Позвоню, и ты звони.
Она встала, потянулась и направился в противоположную сторону от церкви. Сергей к церкви, стоявшей на высоком бугре, у подножья которой пробегала мелкая речушка. Выбрав место, присел. От речушки тянуло прохладой, доносился шум, гам пацанов, толпившихся возле густолиственной, крепкой вербы с тарзанкой.
- Всё, как в детстве, - с грустью промолвил он.
ШЕСТИДЕСЯТ ВТОРАЯ
ВЛЮБЛЁННЫЙ ПАЦАН
Сергей посмотрел на пацанов, которые усилено толкали друг друга. Тарзанка одна, а пацанов толпа. Первым оказался самый рослый. Он сделал несколько шагов назад, стремительно разогнался, прыжок и завис на палке. Сергею всколыхнуло и ему показалось, что на тарзанке завис он.
Полёт. Что может быть прекраснее полёта?
Кажется, что взлетаешь до облаков, которые бесшумно скользят по небу. Охватывает восторг и желание лететь, лететь… Рассекаешь воздух. Вокруг тебя вихри мечутся. Рвёшься ввысь. Летишь. Ещё, ещё, но матушка – земля тянет. Тарзанка, набрав высоту, «выдыхается» и останавливается, разжимаешь пальцы и, словно стрела мчишься вниз к воде. Сгруппироваться не успел, чтобы войти вытянутыми вперёд руками и головой в воду и бомбишь её пузом. Крепко приложился. Это ещё хорошо, а порой, сорвавшись, летишь, летишь и видишь, как речка «уходит» в сторону и как стремительно к тебе приближается земля, а тормознуть о воздух, увы, никак не получается. Промчался над водой и сокрушительный, позорный удар. Вместо фонтана брызг рот полон песка и сильно болит пузо, принявшее на себя удар. Небо кувырком. В глазах все цвета радуги. Не так больно, если пузо оголодавшее: пустое, но часто бывает, что оно забито ворованными яблоками. Твёрдое, как кожа на барабане. Ничего. Поболит и перестанет. Бомбят пацаны воду, а ей хоть бы хны. Раскатится по сторонам и снова сомкнётся, разбежится кругами и снова ровная гладь
Сергей встал и направился к церкви. Открыв тяжеловесную, железную дверь, окунулся в полумрак. В церкви было тихо. Нелюдно. Горело несколько свечей. Побродив, он присел на лавку. посмотрел на колеблющееся пламя. Почувствовав, как закружилась голова, закрыл глаза.
Большая комната, которую мать и батько называли «зала» с железной, пружинистой кроватью, пузатым жёлтым сервантом, высокий, коричневый шкаф для одежды, стол, в углу в рушниках икона Христа, мерцающая лампадка. перед которой на коленях стоит десятилетний пацан. Он смотрит на икону, кланяется и шепчет.
- Господи, беда у меня, сотвори чудо. Мамка меня ругать не будет, лучше было бы, если б она меня отшлёпала, но она не сделает этого. Она сильно расстроится. Ты же знаешь, что у неё больные ноги, пальцы закрученные, а она ходит за пять километров в посёлок Петроградка с бидонами на коромысле, чтобы продать молоко и насобирать для меня грошей на одежду, а я что натворил? Помоги, Боженька
Он молится, пока на лбу не выступает пот, который мелкими ручейками струится по лицу, потом встаёт с колен и по рядниной дорожке идёт к шкафу, распахивает дверцу с зажмуренными глазами, он боится увидеть то, что раньше видел, затем быстро открывает веки и, долго смотрит в шкаф и плачущим голосом говорит.
- Я не хотел. Я нечаянно. Споткнулся, когда шёл из школы и упал
Он закрывает шкаф и возвращается к иконе, становится на колени, молится и шепчет.
- Зашей пальто, Боженька, оно новое, но я его немножко порвал, мамка говорит, что Ты всё можешь. Батько пропил гроши, и теперь мамка снова будет ходить с молоком в Петроградку по дорожке возле железнодорожных путей, а по ним поезда ходят, сколько уже поселковых баб порезало.
И снова шкаф, вера, надежда, горечь и снова возврат на колени, молитва…
- И это было, - говорит Сергей, - и другое было.
От воспоминаний ему легче, некоторые из них тяжёлые, но они привычные, Сергей научился их переносить, а мысли о болезни новые, ему никак не удаётся приспособиться к ним.
Посёлок, расположенный у подножья меловых бугров, условно разделён на две части. Центр, где находятся магазины и административные здания, а также увеселительная забегаловка: бусугарня, в которой мужики накачиваются пивом, когда после работы в депо, на каракубе идут домой, летний и зимний клуб, парк с сиренью и Яры, на которых нет ничего кроме домов и оврагов, куда посельчане свозят на тачках муссор.
На Ярах в конце улицы Интернациональная стоит хата Кузьминых с дворовой кухней, из которой доносится перебранка.
Сергей – пятнадцатилетний пацан в железнодорожной тужурке батька, перешитой матерью под его фигуру жёлтых брюках – дудочкой, футбольных бутсах с отбитыми шипами заходит в кухню. Мать – Вера Николаевна – шестидесятилетняя с ещё не опавшим от старости лицом чихвостит батька – Андрея Дмитриевича. Приземистого мужчину с огромной, сверкающей лысиной и со свёрнутым в правую сторону носом.
- В чём дело, - говорит Сергей, присаживаясь на табуретку и забрасывая ногу за ногу.
Он забросил бы ноги и на стол, но мать и батько, а когда их нет, он забрасывает, закуривает цыгарку, пускает кольцами дым и мечтает…
У Сергея проблема, которую нужно разрешить с родителями. Он и сам может разрешить её, но он устал от нервотрёпок, которые накатываются на него, когда он применяет свой способ. Его тревожит не то, что способ нечестный, а то, что он не долговечен и когда – то вскроется, а попадать под скандалы и затрещины матери ему никак не хочется. Сергей и так в скандалах и виной тому штаны в дудочку и не модные посельчане, которые обзывают его стилягой. Он снял бы дудочки и надел бы шёлковые, казацкие шаровары. Это было бы поражение, но оно не основная причина, которая удерживает его от перехода стиляги в шароварную пацанву. Имеется более веская.
- Так в чём дело, - повторяет Сергей. – В чём Николаевна провинился Дмитриевич?
- Да вот, - срывается Дмитриевич, - заторочила меня мать. Кричит, что я выпил трёхлитровую бутыль самогона, спрятанную в зерне в погребе.
- Ага, - коршуном налетает Николаевна, - знал, значит, где я прятала.
- Так ты же перед этим сама сказала.
- Не говорила, - отсекает Николаевна.
- А я не пил, - голосит Дмитриевич. - Я ей уже и дышал, рот раскрывал и чертил на полу мелом полосу и ходил по ней, чтоб она видела, что я не шатаюсь, трезвый. Как доказывать ещё? Может врача вызвать, чтоб анализ сделал? Хочешь, Серёжка. тебе дыхну, по полосе пройдусь, - в отчаянии, наращивая голос, бросает он.
- Не надо, - небрежно отвечает Сергей. – Всё дело в вашем забытом прошлом, - тяжело вздыхает он. – Не пойму, почему люди отворачиваются от своего прошлого. Вот скажи мне мать честно. Когда ты только встречалась с батьком, он тебе мороженное в стаканчиках за свои гроши покупал?
- Ну, покупал, - огрызается мать. – Не хватало, чтоб я ему покупала.
- А в кино за свои гроши водил?
- Ну, водил, - начинает свирепеть мать. – И что?
- Выходит, что Дмитриевич был грошовым пацаном. В кармане водились монеты, и он тратил их на тебя, а почему я спрашиваю? Почему он тратил на тебя гроши?
- Ты перестань языком болтать, - вскидывается мать. – Переходи к делу. Что задумал?
- Дело то ясное. Он тратил на тебя свои монеты, потому что, - Сергей наносит удар. – Дмитриевич был влюблённым пацаном. Тебе было приятно есть мороженное в стаканчиках за его деньги, ходить в кино за его гроши, - он усиливает слово. - Ты не тратилась, а он выжимал из себя все способности, чтоб ты любила его. Так?
- Что было, то было, - сменив гнев на улыбку, растроганно отвечает мать. – Даже весной ландыши на рынке покупал, хотя их в балке можно было нарвать. Дурень.
- Во, - пристёгивается Сергей. – Вначале ландыши, а потом дурень. Ладно. Обойдёмся без упрёков. Я хочу о мороженом, конфетах и кино поговорить. Скажи батько только честно. Между мужиками должна быть ясность. А где ты гроши брал? Ты же тогда учился в школе, не работал, а гроши водились. Мать. Подключайся. Спроси его, где он деньги брал?
- Где, где. Воровал у своей матери. Твоей бабушки Евы, которая наезжала на твоего деда Митьку и в пропаже грошей винила его. Дед молотил в грудь, клялся до истерики, что не брал, но бабка так наматывала его, что он признавался, что брал, хотя деньги таскал батько.
- А как ты относилась к тому, что он гроши таскал?
- Не видишь, что ли. За него же замуж вышла.
- Ясно. Не задумывалась о его воровских страданиях, а он страдал. Страдал Дмитриевич?
- Так, так, сынку, - чувствуя поддержку, вклинивается батько. – Страдал и сильно.
-- А она не обращала внимания. Не чувствовала.
- Не обращала и не чувствовала.
- Вот мать, что получается, но я тебя понимаю, - бросает Сергей, - а ты меня нет. Я же влюблённый пацан. Понимаешь. Не просто пацан, а влюблённый, - с нажимом бросает он. - Комакину Светлану люблю, а она меня. Я же продолжаю дело отца.
- Так это ты бутыль украл? – всплёскивает мать. – Так это ты всю её выцедил, но пьяным я тебя не видела.
- Да при чём здесь пьяным. Украл. А что мне было делать? За какие шиши я бы мороженное в стаканчиках покупал и в кино водил Светлану? Я самогон перелил в бутылки, пошёл в Пахалёвку, там забулдыг полно и продал, потому что я влюблённый пацан. Мне же для ухаживания и угощения гроши нужны.
- Так ты домашний вор, - столбит мать.
- Абсолютно не точно.
Сергей, хоть и стиляга, но любит читать, а читает он, чтобы найти и выдернуть какую – нибудь искромётную фразу.
И он выдернул.
- Только влюблённый имеет право называть себя человеком. Блок. Понятно.
- И, - тянет мать, - сколько же влюблённому в неделю требуется грошей?
- Ну, если учитывать фруктовое мороженное каждый день, сосальные конфеты леденцы в кулёчке, кино и цветы два рубчика.
- Это же в месяц больше восьми, - возмущается мать. - Да я столько на продаже молока не зарабатываю.
- А ты дойки у коровы сильнее тяни, она будет больше молока давать. И ты при продаже станешь больше получать. И тебе хватит, и мне.
Сергей встаёт и направляется к выходу.
- Вы подумайте, что нужно сделать, чтоб я не воровал.
Он выходит на улицу с уверенностью, что мать не пожадничает и обязательно выделит статью расходов для влюблённого.
- И это было, - говорит Сергей, не отрывая взгляд от колеблющегося пламени свечки. – И другое было.
Степь. Он не видит её. Как она сузилась, как стеснилась. Просторная и раздольная, тихая и спокойная рассвирепела, превратившись в бушующий буран. Снег валит хлопьями, забивает глаза. Они залиты водой таяния. Мороз прихватывает воду, которая превращается в ледяную корочку. Темень. Идёт вслепую. Сильный ветер сшибает с ног. Падает. Усталость сковывает. Спать, спать, спать…. Холод отступит. Станет тепло. Нужно идти, идти, идти. Тебя ждут. Поднимается. За спиной хриплое дыхание. Волки. Сколько их? Одиночка не преследует. Стая, стая, стая. Заледенелые пальцы. Пистолет. Паника, паника, паника. Бьёт на хрип. Один, два, три выстрела... Остаток – одна пуля. Последний выстрел для себя, для себя, для себя, если не отступят. Порвут. Начнут с лица. Остальное – дело волчьей техники.
- Живое будет грызть живое, - говорит Сергей. - Одно станет наслаждаться, другое корчиться. Боль задушит сознание. Не будет ни холода, ни тепла. Так устроено: грызть. В противном случае живому не выжить, а ему хочется жить. Почему зверь? Потому что лапы, когти, пасть? Почему человек, потому что он совершеннее зверя. Масса различий, но что объединяет. Любое живое является и жертвой, и убийцей. Любое живое наполнено силой жить и убивать. Мораль в словах, а в схватках живого с живым – ни добра, ни зла. Как для солнца не существует ни праведников, ни грешников. Оно равно светит и одному, и другому. Разум не работает. Он отключён инстинктом самосохранения, который не вырубишь. С ним не договоришься. Для него не существует свобода выбора. Он не создан, чтобы понимать. Его единственная цель: выжить, выжить, выжить…, но и он со временем истощается.
Сергей замолкает. Его бьёт дрожь. Он пытается её унять, но она становится только сильнее.
- А как мне удалось выжить, - говорит он. – Я сделал шаг назад и не заметил, что стал на край обрыва балки, поскользнулся и слетел по склону вниз. Волки потеряли меня из вида и отстали. Всё помню, - продолжает он, - а вот, что было после тюрьмы, словно вырубили.
Возвратившись в квартиру Капы, он присел на диван. Хозяйки и Вики не было. Сергей нервничал. Смотрел на мобильник. Полина. Дача. Квартира. Элитный салон красоты. Знакомства не простые. Полина удивительная женщина и благодарила тебя не грошами, а четырёхлетними поисками. А кто вытащил тебя из больницы? Кто не выгнал тебя, услышав, что ты бывший зэк? Мысли изматывали его. Можно уйти и забыть Капу и Вику?
Случись это с Сергеем, когда он был Константином Ивановичем Ставропольским и в полном здравии, проблема решилась бы быстро. Оставлять такое предложение Полины, а Ставропольский смог бы сыграть больного, без усилий, он посчитал бы самой крайней глупостью. Нет. Он не обобрал бы Полину. Это было бы мелко, а вот выдать идею, как элитных нагреть на гроши, за ним не стало бы.
- Да, - вздохнул Сергей, осмотрев комнатку, - плохо они живут. Были бы у меня бабки, купил бы и Капе, и Вике квартиру.
Да есть гроши, есть. Только о них знаешь не ты, а Константин Иванович Ставропольский, которого твоя память от тебя и закрыла.
ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ПЛЯШИ СТУДЕНТКА.
В музее было не протолкнись. Капа, поработав локтями и услышав: бабушка, а ломит, как таран, оказалась возле иконы «Всем скорбящим Радость».
- Капа, - сказала Вика. – Ты бы ещё головой пободала, слышишь, что о тебе говорят?
Женщина, стоявшая рядом спиной к хозяйке и провинциалке, вздрогнула и, не оборачиваясь, придвинулась к ним поближе.
- Ну, и что. Щас буду балакать: извините, посторонитесь, подвиньтесь, пожалуйста, они же видят мой благородный возраст, или, - она шире открыла рот, - заору; граждане, кто потерял кошелёк с баксами, он на проходной лежит.
- За тобой не задержится, - бросила Вика.
И действительно не задержалось.
- Граждане, - рванула Капа.
Вика не успела перехватить голос, а голос голосил, лихо завивая о кошельке с баксами, бесхозно валявшемся на полу. Толпа спрессовалась в плотный комок и разъярённой волной хлынула к проходной. Трещал пол, бешено вращались турникеты, вахтерши и билетёрши сыпанули по углам. В музее, словно взорвался вулкан. Провинциалка попыталась исправить ситуацию растопыренными руками, да, куда там. Мчались, выбивая подошвами фонтаны искр. Летели, выворачивая воздух, но проходная оказалась без кошелька. Голоса, выдававшие вначале: где кошелёк, мать твою? не лезь вперёд меня, а то хрясну! мне плевать на то, что ты инвалид безрукий, кошель ногами захапаешь, а Вы, дамочка, беременны, а прётесь туда же, куда все люди, - смолкли. На Капу и Вику уставились горящие злобой вопросительные глаза.
- Да это ей привиделось, - оправдывалась Вика, - у неё кто – то спёр кошелёк, вот и почудилось.
- За такое нужно по морде давать, - раздались страшно недовольные и обиженные голоса.
- Ты что ошалела, - набросилась квартирантка на хозяйку, когда толпа размякла, а проходная приобрела прежний вид. - От музея одни камни остались бы. Иконы посметали бы и потоптали. Ты, как дьявол или чёрт – искуситель. Смотри, как взбунтовались.
- Это они могут. Дай им только волю, толпа, панночка Вика.
Женщина придвинулась ещё поближе.
- Смотри, сколько людей пришло, - бросила Вика.
- Да, - протянула бывшая артистка. – доброе дело сделали мы. Могли получить такие хорошие гроши, но, - хозяйка развела руками, - судьба воспротивилась. Нужно было пригласить и пана Сергей, чтоб он посмотрел и отвлёкся.
Женщине повернулась лицом.
- Редкое имя. Капа, - сказала она, пристально всматриваясь в хозяйку и провинциалку. – У меня была знакомая с таким именем. Вот не думала, что ещё у кого – то такое имя. Чудеса, - она улыбнулась, заострив взгляд на Вике. – А Вас Вика.
- Откуда знаете, - с недоумением ответила Вика.
- Так Капа перед этим сказала: панночка Вика. А почему панночка?
- Это у нас домашние спектакли такие. Выдумываем, играем, чтоб не было скучно, - бросила хозяйка. - У нас и пан Сергей есть. Хороший хлопец. Парубок на все сто. Надеюсь, что пан Сергей и панночка Вика в скором времени поженятся, - ввернула Капа.
- Ну, что ты несёшь, - хлынув румянцем, перебила Вика. – Не слушайте её.
Перебить то она перебила, но почувствовала, как гулко застучало сердце.
- Почему не слушать? – Взгляд женщины не отлипал от Вики. - Это же интересно. Пан Сергей, панночка Вика. Домашние спектакли сейчас это редкость. Посмотреть можно?
Капа хотела провернуть платный вход и уже открыла рот, чтобы заломить десять баксов, но так и осталась с раскрытым ртом, услышав.
- Я могу и заплатить.
- Да что Вы, что Вы, - застрочила хозяйка, недовольная, что её упредили: вырвали идею из – под самого носа, – гроши нам не нужны. Лучше вступайте в нашу компанию? – атаковала Капа. Её артистическая натура требовала размаха. Порой у неё мелькала безумная мысль: выскочить с домашним спектаклем на какую – нибудь сценку, пусть даже самого что ни на есть захудалого театра, а потом развернуться и перескочить на более обширную, найти благородного спонсора с великими грошами, в этом месте хозяйка тормозила, так как понимала, что благородные спонсоры с великими грошами накрылись, как и бывшее имущее сословие, но помечтать то можно. - Как Вас по имени?
- Полина.
- Хорошо. Паночка Полина. Роль я Вам найду. Я же бывшая артистка, играла Клеопатру, Дездемону, Джульетту, ну и прочее, - ввинчивала Капа. - Так, как. Принимаете предложение?
- Принимаю. А что за история с иконами, если не секрет. Тоже домашний спектакль.
- Нет, - ответила Капа. – Это был не спектакль. Нагрели одного пана, который воровал иконы, скупал их по дешёвке и отдали в музей. У, паразит, - она потрясла кулачком, который оказался под носом проходящего мужчины.
- За что, - рявкнул он, окинув взглядом лица хозяйки и провинциалки, лицо Полины не успел, так как она стремительно отвернулась, словно опасалась мужчины.
- Было бы за что, - отбила Капа, - то ты уже лежал бы на полу. Проходи и не толкайся. – Она повернулась к Полине с побледневшим лицом. – Что с Вами
- Сердце, - с частым придыханием ответила Полина. – Это бывает иногда. Не обращайте внимания.
- Вы только посмотрите сколько икон, - продолжала Капа. - Могли бы немереную кучу грошей нагрести, да вот передумали. Вернее, не мы передумали, а Главный, - бывшая артистка ткнула пальцем вверх, - мы исполнители. – Хозяйка хотела ещё что – то сказать, но подлетел администратор: мелкий, лысый, юркий, с огромными усами, щетинистыми, нависшими бровями, которые чуть ли не закрывали его глаза, кустистой бородой, так что трудно было разглядеть его лицо.
- Добрый день, день добрый, - лихо перекладывая слова местами, заюлил он. – Все иконы на месте. Можете проверить. Лично слежу. Лично проверяю. А вы как, - вдруг заорал он, задвигав бровями, которые даже зашелестели. – Билеты покупали. Ни в коем случае. Никогда, - он топнул ногой. - Я дам команду, чтобы вы могли приходить в любое время, - орал он так оглушительно, что посетители стали оглядываться. – Ваши фамилии, паспорта снять копии и положить на стол в проходной. И пусть только попробуют не пропустить вас. Я их, - заголосил администратор.
Шеф музея, начальственное лицо, а как – то не серьёзно, оттопырено и даже трусливо вёл он.
- Не ори, - бросила Капа. – Что – то не нравится мне твоё поведение. Вика. Нужно будет проверить иконы.
- Это, пожалуйста, будьте добры, - опять заюлил администратор, - это самое лучшее моё поведение, - нёсся он, - к самым уважаемым и почётным гостям. Я приношу свои извинения, но нужно отслеживать посетителей. Среди них обязательно имеются воры. Моя задача отлавливать их.
- И много отловил? – насмешливо бросила Капа.
- Пока ни одного. Иконы такой товар, с которым нужно осторожно обращаться. Я вот попробовал снять одну иконку «Николай Чудотворец», чтобы протереть от пыли. Протянул руку, так меня так шибануло, словно молния в тело вошла, чуть не разворотило, к иконам нужно подходить с катарсисом, - он поманил женщин к себе и зашептал, – мне показалось, что Чудотворец показал мне кулак, вот как Вы, - администратор повернулся к Капе, - мужчине. Вот так.
Он подпрыгнул и, набрав скорость, умчался.
- Его нужно взять в домашний спектакль, - засмеялась Вика.
- Нет, - ответила Капа, - Просчитаем иконы, и если не станет хватать, то возьмёмся за лечение вместе с паном прокурором, как лечили других панов.
- У вас богатая история, - сказала Полина. – А какую же роль у вас играет пан Сергей.
- О, - восторженно протянула хозяйка, кося взглядом на квартирантку. – Этот парубок с такими артистическими данными, что может сыграть и Ромео, и Отелло, и даже добраться до фараона Рамсеса. Сейчас он в роли жениха панночки Вики. Думаю, что из этой роли он уже не выберется. Влип по самую макушку. Влюблённый хлопец. Да и панночка Вика дуже гарна.
- Капа, - вспыхнула Вика. – Сколько раз тебе втолковывать. Не говори ерунду.
«Да, это они, - думала Полина. – Сергей снимает место у них. Нужно будет уговорить их, чтобы Сергей переехал ко мне. Ему нужны хорошие условия, врач, а не домашние спектакли».
Полина чувствовала, что она пытается обмануть себя. Четыре года она, как ей казалось, носила его образ в душе. Происшествие с сумочкой было мимолётное, но запал в душе черноволосый парень со светлыми бровями с оттенком ржавчины. Она уже готова была бросить свои поиски и мысли о нём, но всколыхнул душу сегодняшний случай.
«А, может быть, Сергея и не нужно будет уговаривать, - продолжала думать она, - он сам согласится, зачем я накручиваю себя».
Думая, она всё время посматривала на Вику, чувствуя, как возрастает у неё раздражение.
«Нужно что – то сделать, а не ждать. Настроить Сергей против них или наоборот. Сказать им, что Сергея я знаю, они поверят, я же скажу, где он проживает, о его провалах в памяти, вот из – за этого они поверят, а потом добавлю, что он врёт, скрывается от полиции из - за аварии и решил отсидеться, пока не утихнет. Я ведь могу выдумать, что угодно. Попробуй опровергнуть. Или позвонить Сергею, встретиться и рассказать, что и Капа, и Вика хотят его вытурить, но стесняются. Много вариантов, но ведь это подло и нечестно. К тому же ты говоришь, что искала четыре года, а замуж успела выйти через год после происшествия».
В памяти всплыло прошлое. Далёкое, но не отжившее и не забытое. Полина помнила до мельчайших подробностей текст письма и слова: пляши, студентка! Она не хотела вспоминать, но память уносила в одновременно тревожный и самый счастливый кусочек прошлого: пляши, студентка! Недаром она стояла возле иконы «Всех скорбящих Радость» и недаром, отвернувшись, спрятала лицо от прошедшего мимо мужчины, и недаром засбоило сердце и бледностью покрылось лицо. А сколько лет прошло с того письма.
«Здравствуй».
После «Здравствуй» чёрная жирная точка. Полина почувствовала, как в сердце хлынула тревога. Раньше родительское письмо начиналось: «Здравствуй, доченька - студентка».
Исчезло «доченька – студентка».
«Дальше читать не буду», - решила Полина, глядя, словно заворожённая, на жирную чёрную точку, которая, как казалось ей, превращалась в пятно, расползавшееся по всему письму. Она скомкала длинными тонкими пальцами тетрадный в клеточку лист и выбросила в коричневую пластмассовую ребристую корзинку для мусора, но потом достала, прочитала и снова выбросила.
«Он не должен его прочитать».
Полина присела на бежевый мягкий диван с откидными синимыми подушками и отрешено начала осматривать комнату. Белая, отполированная до блеска стенка с огромным треугольным зеркалом, похожим на сторону пирамиды, в котором отражалось похудевшее лицо с серыми глазами, красная электрическая бритва на гладильной доске с железными ножками крест - накрест, голубые в полоску обои на стенах…
«Он уйдёт, если прочитает письмо. Вот тогда и напишут: здравствуй, доченька - студентка».
Полина вновь посмотрела в пирамидальное зеркало и увидела медленно стекающие маленькие ручейки… Зажав пальцы в кулачок, она вытерла слёзы и неожиданно для себя улыбнулась.
«Пусть читает. Проверка на вшивость».
Она забилась в угол дивана, натянула до подбородка шерстяной «колючий» плед и снова уставилась в пирамидальное зеркало.
Полина сидела в углу дивана, сжавшись в комочек, когда вошёл Виктор.
- Как чувствовал, – он не улыбнулся, не засмеялся, а спокойно. - Завалила экзамен по диамату. И забилась в угол. А…
- Хорошие новости, - перебила она. – Письмо от моих родителей прочитай.
Голос звонкий. Только с переломами. Красный галстук, промелькнув в зеркале, упал на гладильную доску.
- Письмо голос сломало? Выпрямим.
- Ты прочитай вначале. Тебе дали отменную характеристику. После неё у тебя голова на ноги заработает.
Плед отлетел в сторону и примостился возле галстука. Виктор, достав письмо с мусорной корзинки, тщательно разгладил и посмотрел на Полину.
- И этот маленький бумажный комочек загнал тебя в угол?
- Не он, а то, что написано в нём.
Читал Виктор внимательно.
- А что, - сказал он, напружинивая лоб с родинкой. - Хорошее письмо. Ты ожидала другого? Я на двадцать лет старше тебя. Разведённый, - он пересчитывал свои «грехи», которыми пестрело письмо. - Твои родители советуют, что тебе лучше выйти замуж не за меня, а за восьмидесятилетнего деда Кудрина. Он один, ни разу не разводился. Вот ты! Если бы ты была на их месте, написала бы: доченька, хороший парень, выходи замуж. Или, как? Честное письмо, Полина, но не в нашу пользу, но ситуацию нужно исправлять в нашу пользу, а не забиваться в угол, хотя он и мягкий.
- И, - оживилась Полина, - каким образом?
- Не образом, а головой.
Виктор взял синюю шариковую ручку и начал водить по письму.
- Что ты там черкаешь?
- Я не черкаю. Ключик ищу.
Виктор мелькнул в зеркале. В замке входной двери щёлкнуло.
Убежал.
Она заплакала. Время, как бы остановилось. Виктор появился через полчаса.
- Где ты был?
- На почте. Телеграмму твоим родителям послал. Не они нас подогнут, а мы их.
Он посмотрел в зеркало. Тревожные серые глаза медленно наплывали на него.
- Не они нас, а мы их, - растеряно сказала Полина. - Что ты написал им?
- Потом узнаешь. Вытри слёзы, Полин - ка. И гриву свою причеши. А то она закрывает тебя чуть ли не до ног. Одни серые глазища.
Он оторвался от зеркала, открыл двухстворчатый шкаф для одежды, достал чёрный костюм, белую рубашку… и стал складывать в жёлтый чемодан.
- Ты уходишь?
- Не совсем так, - ответил Виктор. – Пакуй чемодан. Мы летим к твоим родителям. Проблему будем решать на месте.
- А письмо?
- Что письмо? Честное письмо. Это редкость.
- И ты, - она выдержала паузу и по-детски, - ни капельки не обиделся?
- А на что мне обижаться? - и всё в спокойном тоне. - Они написали то, что думали. Скандала не будет. Обещаю.
- Ты там меня не оставишь? Не бросишь?
Одни вопросы и беспокойное ожидание ответов.
- Я еду туда, чтобы жениться на тебе, свадьбу сыграть, а не для того, чтобы отвезти тебя родителям и сдать им на руки. Ты же не ребёнок. Вызывай такси до Внуково.
- А может на машине? Дорогой я успокоюсь.
- Нет. В нашем положении время нужно сжать, чтобы быстрее прийти к ясности. Один день и так завис у тебя на нервах. Хочешь второго. Так что Внуково. Самолёт. Маршрут на Волгоград, а там с хвостиком на пригородном поезде.
- А ты действительно меня любишь, Вить?
- Полина. Я тебе сколько раз говорил. Нет в моём словаре этого слова, нет в моём словаре: я твоя, ты мой, принадлежу тебе. Это языковая болтовня. Суди по моим поступкам. – Он вдруг улыбнулся и махнул рукой. – Ладно. Один раз можно. Люблю. Точка.
- Да ты, - замялась Полина, а потом выпалила, - кэгебешник.
- Ну и что? Думаешь, что в КГБ одни подонки? Там до чёрта полно нормальных, порядочных парней. Я это знаю. Были бы подонки, так меня уже и на свете не было бы. Оставь эту тему. Чемоданы давай паковать.
Утром следующего дня они были в посёлке.
- Вот и приехали, - тихо сказала Полина, когда они сошли с пригородного поезда. - А какими уезжать будем – неизвестно, - добавила она.
- Почему неизвестно. Известно. Ты посмотри вокруг.
- А что смотреть, - устало проговорила она. – И так все знаю. Выросла я здесь.
Виктор усмехнулся.
- Видишь. Элеватор наполовину покрашенный, наполовину облезлый. Камазы возят зерно. Часть по маршруту в путёвке, часть в свой карман. Рынок. Кто торгует, кто ворует.... Магазины. Кто покупает, кто обсчитывает…
- Это ты к чему?
- Маленькая Россия на ладошке. Обычный посёлок. Обычные люди. Нормальные и не сумасшедшие. Твои же здесь живут. Понятно?
Виктор направился к дежурному по вокзалу, бросив на ходу Полине, что сделает проверку боем.
- Мужик, - начал он, - у вас в посёлке сумасшедшие живут или нет?
Дежурный ошалело посмотрел на него.
- Что смотришь, - бросил Виктор. – Живут или не живут?
- Да вроде нет, - неуверенно ответил дежурный. – А в чём дело, - сорвался он на крик. - Поезда нормально ходят. С расписания не сбиваются. Товарняки...
- Тише, тише. Я понял. А дело в свадьбе, - ответил Виктор. – Ты Мироновых знаешь?
- Мужик кивнул головой.
- Вот их дочь, - он показал на Полину. – Она невеста, я жених. Свадьба у Мироновых завтра будет. Женюсь.
- А, - протянул дежурный. – Слышал, слышал, - закричал он. – Всех приглашают. И я приду.
- А как же. Обязательно.
Виктор направился к Полине.
- Всё шутки, да шутки, - чуть не заплакав, сказала она. - А я боюсь. В письме что написали.
- В Москве боялась, в самолёте летела - боялась. В поезде тоже. В посёлке… И когда замуж будешь выходить, тоже бояться будешь. Оседлал тебя страх. Пошли. А то нас уже заждались.
- Скажи ради бога, – взмолилась Полина, - что за телеграмму ты дал? Всю дорогу пытала, а ты молчишь, а я об этом только и думаю.
- Это хорошо. Отвлекает тебя от глупых мыслей, но на умные не настраивает. Пошли.
Один шаг, второй…
- Я пойду впереди тебя, - сказала она.
- У вас так принято, что женщина всегда идёт впереди мужчины?
- Ну… Это… У моего отца ладони, как лопаты.
- Он, наверное, огород без лопат вскапывает. Или ты намекаешь, что он меня ладонями в огороде и закопает?
- Год тебя знаю. Ты серьёзным бываешь, когда-нибудь.
- Серьёзные всегда шутят. А не серьёзные трясутся. Вот как ты. За меня беспокоишься. Думаешь, что заблужусь в твоём посёлке. Адрес знаю. Да я даже без адреса найду дом, где готовятся к свадьбе. На запах свадебных пирогов пойду.
Они спустились со свежо выбеленных привокзальных ступенек, прошли через рынок, шумевший, как обворованный цыганский табор, и вышли на заасфальтированную улицу, единственной достопримечательностью которой были кирпичные особняки, обвешанные флюгерами, антенными тарелками и дикая груша, возвышавшаяся над природной и людской мелочью.
- Под этой грушей, Вить, - сказала Полина, - и выросла я. Когда мы были маленькими: я, братья Коля, Вася - мама работала в школе учительницей по труду. В школу она нас не могла брать с собой: не доросли, а чтобы мы не разбежались со двора, она брала кусочки чёрного хлеба, клала их в марлю, делая узелки. Потом смачивала в воде и подвешивала к низким ветвям деревьев. Вот мы целый день и лазали за ними.
Иван Андреевич высокорослый и Галина Степановна, как называет её муж: бегунок за умение жены появляться в гараже или в бане, как раз в тот момент, когда Андреевич цедит первую каплю в стаканчик с желанием заметелить бутылку махом, чтоб шибануло и повело, сидя на порожках летней убранной в деревянные решётки кухни, в сотый раз перечитывают телеграмму.
- Она что сдурела – спрашивает Иван Андреевич жену, тыкая в телеграмму и рассматривая её со всех сторон в надежде увидеть то, что ему хочется, но то, что ему хочется увидеть - никак не видится.
- Сдурела она или не сдурела – не знаю, - отвечает Галина Степановна, одетая в коричневое крепдешиновое платье с белым воротничком. – А я вот точно сдурела. Согласна.
- Ты что за свадьбу?
- А что делать? – вздохнула Галина Степановна. – Умник. Телеграмму их читай.
- Да я её, - в груди Ивана Андреевича «ударили в барабаны», - уже в который раз перечитываю. Глаза стираться начали.
- Ты, наверное, и тыщу раз прочитаешь её, а не поймёшь. Резонанс по посёлку пошёл. Понимаешь. Эхо.
- Что за резонанс, - и «в барабан ударили, и литаврами медными приложились». - Ты можешь на понятном мне языке говорить.
- Тут и говорить ничего, телеграфистка всем в посёлке выложила, а что она выложила, читай телеграмму. Делать нечего.
Галина Степановна поправила белый воротничок и посмотрела на мужа, который никак не мог отлипнуть от телеграммы и рыскал глазами в поисках второго дна, но дно было одно и прописано на лицевой стороне.
– Весь посёлок уже в курсе о свадьбе. Соседи приходили поздравлять.
- А ты? - Иван Андреевич даже поднялся с порожек.
- Что я, как и ты. Спасибо говорила.
- Я не говорил, - процедил Иван Андреевич. – Я не говорил: спасибо.
От его голоса пошла волна и, докатившись до соседки Марии Николаевны, так ударила, что Мария Николаевна: ростком с вершком, да с чесучим языком - выскочила из дома и затарахтела через деревянный забор.
- Спасибо, соседушки. Спасибо, что на свадьбу пригласили.
Иван Андреевич обмяк.
- Вот и резонанс, - прошептал он. – Вот и крепдешиновое платье с белым воротничком.
- А я тебе, что говорила, - вздохнула Галина Степановна. - Пройдись по посёлку. Тебя все поздравлять будут, а ты им в ответ что? Дураки. Хорошую славу наживёшь. А дочку как хвалили, говорили: вот и в Москве учится, а свадьбу решила дома под родной крышей с родителями справлять, дай Бог, чтоб у каждого такая дочка была, и жениха хорошего нашла, даже спрашивали, на какой день наметили свадьбу?
- И, - протянул Иван Андреевич, покрепче усаживаясь на порожки. – На какой день ты наметила?
- А ты, на какой день наметил бы? Сегодня понедельник.
- На субботу, - твёрдо ответил Иван Андреевич и сплюнул. - Да ты что свихнулась. В глаза жениха не видели, - набирая обороты, понёсся он. - На двадцать лет старше её. Разведённый. Мы же писали, что ей лучше за деда Кудрина замуж выйти, чем за него. Неужели он такой придурок, что после нашего письма припрётся?
- Придурок или не придурок, а чую сердцем, что к воротам они приближаются. Прислушайся.
Иван Андреевич уже и уши оттопырил, а потом невнятно посмотрел на жену.
- Что-то со мной не то, - сказал он. – Как-то мутно в голове. Неужели резонанс так повлиял.
- Резонанс, а что ещё. А с письмом ошибка вышла, - горестно сказала Галина Степановна. – Исправлять теперь нужно.
- Вот ты и исправляй. Ты диктовала, а я только писал, твою волю исполнял, а я пойду дрова для бани рубить.
- Так ты вчера рубил, парился. Пропотел от страха?
- Дочка с будущим мужем приедут. Понимаешь. С дороги. Помыться нужно. – Иван Андреевич спохватился. - Резонанс всю голову замутил. Вот студентка, так студентка. В капкан загнала.
Галина Степановна застыла на порожках, увидев дочку и незнакомого мужчину, входивших во двор.
- Моя мама, - сказала Полина Виктору, когда они подошли к порожкам. – Галина Степановна. А это Виктор. Мой будущий муж.
- Навели вы шороху, - вздохнула Галина Степановна. - Весь посёлок к твоей свадьбе готовится. На субботу наметили. А как же вы решились?
- Как и Вы с Иваном Андреевичем, - ответил Виктор. – По любви.
- Да я о письме спрашиваю. Читали. Небось, обиделись. Вы уж простите нас стариков.
- За что прощать. Вы же хотите, чтоб мы поскорее поженились. И мы за это.
- Так в письме…
Виктор не дал договорить.
- Хорошее письмо, Галина Степановна, хотя полностью мы не успели его прочитать. У нас дома собака овчарка. Хан. – Он повернулся к Полине: поддержи, - схватила и порвала на кусочки. Так мы пытались склеить. Не вышло. Только и остались кусочки: здравствуй, надеемся, что послушаешь нашего совета, готовимся к свадьбе, приезжайте быстрее. Вот мы и решили послушаться. И телеграмму сразу послали, что выезжаем.
- Так, так. – Галина Степановна поспешно закивала головой. - Благородная у вас собака, дай бог ей здоровья.
- Полный занавес, - растеряно прошептала Полина.
Галине Степановне было не до шёпота. В голове крутились письмо, телеграмма, резонанс и благородный Хан.
Иван Андреевич, увидев шагающего по тропинке к нему Виктора, хотел было нырнуть в баню, закрыться и на стук ответить: парюсь. Он бы так и сделал. Да дымка из трубы на бане не было. Вместо этого он схватил топор и всадил его в берёзовый чурбан. Топор застрял.
- Здравствуйте, Иван Андреевич, - подойдя поближе, сказал Виктор. - Вот. И будущий муж студентки, и Ваш зять. Хотите, милуйте, хотите, казните. Топор и плаха есть.
- Не рубится, - буркнул Иван Андреевич. - Сучок, наверное.
- Клин и колун?
- У тебя под ногами.
- Не заметил. Это от волнения. Всю дорогу к Вам думал о свадьбе и как встретите. Галина Степановна сказала, что Вы пошли для нас баньку готовить, - наезжал Виктор. - Сейчас мы этот чурбан расщёлкаем. Ставим колом клин и колуном всаживаем. Вжик.
Чурбан треснул и развалился пополам, но вырвавшийся из полена сучок, взметнувшись, помчался к бане, ударившись об стену, отскочил и ринулся к фонарному столбу, а от него, словно ошалевший, метнулся к Ивану Андреевичу.
- Ложись, - заорал Виктор.
Будущий тесть угнездился со всего маху на землю. На крик выскочили будущая тёща и Полина.
- Вы что там делаете, - закричала Галина Степановна.
- От сучка, мать его так, отбиваемся, - поднимаясь и отплёвываясь, бросил Иван Андреевич. – Не мешайте. Вот паразит. Как живой.
- Бывает, - ответил Виктор. - А в печку эти оковалки влезут?
- Ещё как. У меня знаешь, какая печка. Ни у кого здесь такой нет. Ты вот попробуй чурбан шелковицы расколоть. Она вся зараза жилами свита. Бил, бил. Толка никакого.
- Сейчас расколется. Нужно рассмотреть, в какую сторону жилы свиты. А где она?
- В предбаннике.
Виктор вытащил чурбан шелковицы. Колун только царапнул по ней.
- Я же говорил, - довольно сказал Иван Андреевич. – Дай я попробую.
На чурбане появилась вторая царапина.
- А ну её на хрен, - Иван Андреевич отшвырнул колун. – Знаешь, что в субботу свадьба.
- Галина Степановна уже сказала.
- А письмо наше читал?
- Так я уже Галине Степановне рассказывал. Не всё мы его прочитали. Собака наша овчарка Хан порвала. Кусочки оставила. Здравствуй, надеемся, что послушаешь нашего совета, свадьба, приезжайте быстрее. Вот мы и решили. Без долгих ящиков.
- Правильно. – Иван Андреевич посмотрел на не расколотый чурбан шелковицы. - Пошли в баньку. Там у меня в печке… Понимаешь. За знакомство.
Вечером Иван Андреевич, Галина Степановна, Виктор и Полина сидели за дубовым круглым столом под дикой развесистой грушей и составляли список гостей.
- Да, что его составлять, - Иван Андреевич выбросил ручку. – Весь посёлок приглашаем. По местному радио объявим.
- Так все во дворе не уместятся, - возразила Галина Степановна.
- А на хрена нам двор. – Иван Андреевич припечатал кулаком стол. – Мы на речке справлять будем. На бережку. Покроем бережок целлофаном. Наставим… Пейте. Гуляйте. Знайте, что студентка замуж выходит. Правильную телеграмму вы дали. Молодец дочка и ты зять молодец. Резонанс, какой напустили. Наше письмо в подмётки вашей телеграмме не годится. После свадьбы поедем к вам. Посмотрим, как живёте.
Полина оторопело посмотрела на Виктора: а где же мы собаку Хана возьмём?
«Да что ты, студентка, беспокоишься, - заморгал он, словно передавал по азбуке Морзе. – Я своим ребятам позвоню. Они и десять Ханов приведут. Да ещё со щенятами».
«Пляши, студентка!»
«Вот так, - подумала Полина, прервав воспоминания. – Мне надо биться не за Сергея, у него Капа и панночка Вика. С врачом я помогу. Поспешила с разводом. Если б не Виктор, был бы у тебя салон красоты? Не было бы. Ты его выгнала, а он даже делиться с тобой не стал. Взял чемоданчик с костюмом и парой рубашек и ушёл ночевать на вокзал. Он же воевал, война и подломила его психику, он и запил. Ты забыла, как он ночью вскакивал и кричал, как хватался за голову и матерился, как холодным потом обливался».
Близился вечер. Посетители покидали музей. Администратор мотался по залу, осматривая, все ли иконы на месте. Подлетев к Капе, вытянулся в струнку и заорал.
- Все на месте.
- Чё орёшь, - бросила хозяйка.
- По привычке. И от радости. Сегодня воров не было.
Он подпрыгнул и, как и раньше, набрав скорость, умчался в кабинет.
- Ну, как, - спросила Капа Полину, - поедете к нам? Придумаем, какой – нибудь спектакль.
- Да, - ответила Полина. – У меня машина. Едем.
Они вышли на улицу. Вслед за ними мужчина, от которого, отвернувшись, спрятала лицо Полина. Он посмотрел на хозяйку и квартирантку и направился к Полине. Капа и Вика насторожились.
- Не нравится мне это, - зашептала хозяйка. – Если что будем таранить. Головами. Завалим.
- А дальше что, - напряглась Вика.
- Что, что? – сплюнула Капа. – В машину и с ветерком.
Мужчина, подойдя к Полине, которая открывала дверцу, чтобы сесть за руль, ухватил её за руку.
- Не тронь, - заорала хозяйка. – Замочу. Атакую.
Бог его знает, чем закончилась бы атака. Может быть, промахом прицелиться, бывшая артистка прицелилась, но мужчина мог отступить в сторону. И что? Капа и Вика пролетели бы мимо и от стремительного набега, не удержавшись на ногах, растянулись бы на асфальте, но ситуация прояснилась. Полина, повернувшись к мужчине, бросила.
- Виктор. Мой бывший муж, - пояснила она Капе и Вике. – Ты как тут оказался?
- Это хорошо, что ты, Полина, вовремя сказала, - вклинилась Капа, - а если бы запоздала, то тут уже лилась бы кровь. Мужик. Полину не тронь. Она из нашей артистически – бойцовской команды. Вмиг распотрошим, если попрёшь.
- Да я и не трогаю. Это вы: атакуем. Твои знакомые, Поль?
- Да. В музее познакомились. А ты, как тут оказался. – повторила Полина.
- Не всё же время по пивным шататься.
- Бросил или как?
- Три месяца ни капли.
- Так едем или не едим, - спросила Капа. – Можно и твоего Виктора взять.
- Вить. Постой тут. Мне нужно с ними поговорить.
Она отошла от машины, поманив Капу и Вику.
- Я должна вам сказать, что Сергея я знаю, - начала она.
Хозяйка и квартирантка, выслушав Полину, переглянулись.
- Я, - начала Капа, но её перебил звонок мобильника Полины.
Минуты две Полина разговаривала, отойдя от Капы и Вики, потом вернулась.
- Всё в порядке, - сказала она. – Звонил Сергей и наотрез отказался от моего предложения переехать ко мне. Сказал, что будет жить у вас до тех пор, пока не выгоните. Так что всё уладилось. С врачом я помогу. Обменяемся номерами телефонов. Я вас подброшу домой. Мне с Виктором нужно поговорить. Буду с ним отношения налаживать. Он же сильно пил. Надеюсь, что бросил. Виктор, - позвала она. – Садись в машину, завезём их, а потом поедем домой и поговорим.
- Да, - протянула Капа. - Завертелось. А пан Сергей настоящий парубок, - с восхищением сказала она. – На все сто.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ
АФГАНКА.
Высадив Капу и Вику, вдоволь посмеявшись, вспомнив. как бывшая артистка приняла Виктора за хулигана и чуть не начала атаку, которая Бог знает, чем бы закончилась, то ли растяжкой хозяйки и провинциалки на асфальте, то ли завалом бывшего мужа Полины, и попрощавшись, не зайдя в квартиру, несмотря на настойчивые уговоры хозяйки и квартирантки, - попить хотя бы чаю, просто поболтать и поговорить о впечатлении от икон в музее, домашних спектаклях, - Полина отказалась, так как боялась не встречи с Сергеем, с ним было уже решено, что и как, а того, что шумная компания развеселит Виктора, и он не выдержит и сорвётся, а не выпить ли нам по случаю знакомства, никто, конечно бы, водку не поставил, но зародившееся желание, которое не сработало бы сейчас, могло сработать в дальнейшем, водка «любит» ждать и порой достаточно глотка, чтобы подмять под себя и загрузить, как говорят в народе, в стельку. Полина - то верила, то не верила, что Виктор перестал пить, а поэтому вся была схвачена напряжением, часто посматривала на него, испытывая противоречивые чувства, то родной и близкий, то чужой, словно увиденный в первый раз. Она улавливала скользящие по лицу Виктора выражения: спокойные, задумчивые, которые неожиданно слетали, уступая своё место хмурым и тоскливым взглядам. Он чувствовал пристальное внимание Полины и старался держаться ровно, однако неожиданный поворот: он не думал встретить её, вызывал у него и радость и страх, а чем закончится встреча, но то, что бывшая жена не закрыла дверцу машины перед его носом, а пригласила – давало надежду, которая как быстро рождалась, также быстро и исчезала. Это мучило его, и он несколько раз хотел сказать Полине: останови машину, я выйду. Её ответ внёс бы некоторую ясность в дальнейшее. Он пытался уравновесить крайние мысли, чтобы спокойно встретить слова Полины: нам не о чем говорить на его слова: давай поговорим, Полин - ка, но это не удавалось. В итоге Виктор, как казалось ему, нашёл простую и ясную мысль, а как получится, так и получится, но мысль мыслью, а вот чувства говорили: не так, как получится, а так, как хочется тебе, а ему хотелось, чтобы бывшая жена оставалась к нему такой же неравнодушной, как и прежде пляши, студентка!
Капа, выскользнув из машины, хотела сделать разминочку - реверанс, но закружилась от промчавшегося вихря, из которого доносился голосистый крик: опять ящик с гвоздями и гвоздодёром украли.
- Кто это? – спросила Полина, пытавшаяся рассмотреть в вихре лицо, но разве можно было рассмотреть то, что никак не рассматривалось в клубах пыли вихря, перерастающего в смерч.
- Наша дворовая достопримечательность, - сплюнула хозяйка. – Я тебя паразит, когда – нибудь замочу, - рявкнула она и вздохнула, - ну, что за мужик, как выпить хочет, так и кричит: ящик с гвоздями и гвоздодёр тяпнули. Я тебя, - поддала она, - в твой ящик запакую и гвоздодёром заколочу.
Из вихря не ответили. Слова Капы только подстегнули его, и он, набрав ещё большую скорость, скрылся за углом дома.
– Ты панночка Полина звони, - продолжила хозяйка,- и мы будем звонить. Парубка с собой бери. Хлопець он гарный, чувствую по его молчанию, трошки споткнулся, да выпрямится, и мы поможем.
Оставшись одни, Виктор, обратился к Полине.
- Пляши, студентка.
- Доплясались до развода, - не весело ответила Полина.
- Я виноват. Я…
- Оба, - перебила Полина. - Я это поняла, когда осталась одна. Я была похожа на женщину, которая падает в пропасть, но не замечает этого, а смотрит в зеркало, красит губы и подкрашивает брови вместо того, чтобы цепляться за кустарники и уступы на склоне. А у тебя как?
- Водкой глушил. – Виктор помолчал. - Поль, дай – ка я сяду за руль.
- Не забыл?
- Не забыл. Поедем за город. В нём душно.
Полина согласно кивнула головой.
- А где ты жил, живёшь?
- У своего друга. Воевал с ним в Афгане.
- Он тоже пил, пьёт?
- Нет.
- Как же он переносил тебя пьяного?
- Когда напивался, отсыпался в сторожевой будке на рынке. Там у меня знакомый. Да мне больше и не нужно было. Меня натаскали в моей бывшей конторе обходиться малым.
«Мерседес» выскочил на широкий проспект с липами, промчался между каменными громадами, нырнул в ярко освещённый тоннель и оказался на федеральной трассе, по сторонам которой теснились густые лесные массивы.
Съехав с трассы, Виктор остановился возле небольшого озера, берега которого были заросшими густым камышом. Тихо шумел лес. Изредка плескалась рыба, нагоняя мелкую рябь. Она была похожа на морщины.
- Искупаемся, Полинка – ка, - спросил он и, не дождавшись ответа, быстро разделся, подошёл к камышам и стал раздвигать его, чтобы пройти к воде, но застрял в муляке. передумал и вернулся назад. Разогнавшись, стремительно взмыл вверх. Крикнув «лечу», промелькнул над камышом, и ринулся вниз, выбив столп воды.
Он плыл широко, размашисто, выбивая ногами бураны, а Полина смотрела на него.
«Крепкий, сильный мужчина, - думала она, - телом удержался, а психикой нет, война подкосила. Как же много боли и несправедливости».
Полина была готова заплакать от нахлынувших к Виктору чувств. Она не жалела его. Нет. Она представляла его второй облик: опушённый, пьяный с заторможённым взглядом.
Как быстро меняется человек. Как мучительно бывает ему, когда он осознает, что постоянно находится в перемещении своих крайних состояний, от которых он хочет избавиться, но напрасны его стремления: засасывает покорность и безразличие к себе. Иной выбирается с потом и кровью.
- Ты больше так не делай, - напустилась Полина, когда Виктор вышел на берег. – У мен чуть сердце не разорвалось, когда ты летел над камышом. За ним мог же оказаться камень, железка…
- Не оказалось, - ответил Виктор. – Значит, время моё ещё не подошло. У меня гниль с души отваливается. Я ведь в музей с иконами не ради любопытства зашёл. А ты?
- Не ради…
Возвратившись к дому Полины, Виктор собрался уходить, но Полина остановила. Ей было наплевать, что она первой делает шаг навстречу. Прошлое было сильнее гордости. Да и к чему бы привела гордость? Только углубила бы разлом и одиночество.
- Разворотили жизнь, - сказала она, - теперь нужно склеивать.
Сидя за чаем, Полина спросила.
- А почему ты не стал делить имущество. Квартира, салон. Деньги не малые.
- Разве это главное?
- Нет.
- Делить шмотки и прочее это делиться в самом себе. А разделённый в себе человек уже не человек. Половинки.
- А помнишь, Вить, - пляши студентка?
- Ещё бы. Ни одного дня не проходило, чтобы не вспоминал. Такое не забывается. Иван Андреевич и Галина Степановна пишут?
- Нет их уже.
- И моих тоже.
Скупой разговор. Они не переходили на обвинения друг друга, не говорили о своих чувствах Каждый из них за прошедшие после развода годы достаточно наговорился об этом сам с собой.
Утром Полина уехала в салон. Виктор, проснувшись, сполоснулся под душем, выпил чашку кофе, выкурил подряд три сигареты.
«А если я не выдержу. Запью снова. Это будет ударом для Полины. Она не выдержит. Может быть, мне лучше уйти. Оставить записку. Полин – ка сильная. Перенесёт. Уйти будет лучше, чем остаться. Бежать? Не нужно только строить из себя мученика и страдальца». Путались мысли, путались. Ему хотелось остаться и в то же время давила думка: бежать. Войдя в большую комнату, он остановился перед шкафом с одеждой. Виктор долго стоял перед ним, не решаясь открыть. Распахнув дверцы, он увидел свои рубашки, костюмы, галстуки, офицерский мундир, чемодан. Он начал лихорадочно просматривать вещи, затем открыл чемодан: пусто. Одежда полетела в чемодан. Он сорвал мундир и нервно засмеялся. Вот она под мундиром. Его «Афганка»: полевая, военная форма с дыркой на правой штанине.
Расшатанные водкой нервы прихватили кровь в голове. и он словно наяву увидел, как над бруствером окопа захлобыстали небольшие фонтанчики земли. Это пули просекали невысокий защитный земляной вал. Потом, словно из-под земли, вырвался огромный фонтан, и, высосав воздух, обрушился на него. Тугая воздушная волна, достав его, хлёстко ударила по ногам, опрокинула на спину, и, захватив, зашвырнула во что-то, не имевшее ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Он не чувствовал ни боли, ни страха, а только ощущение, что он летит.
Он не мог вспомнить, сколько прошло времени, как в глаза ударил яркий, размашистый, разламывающий темноту свет, и он увидел блестящую пустоту, в которой не было солнца, но она светилась. На краю пустоты сидел мальчуган, опустив голову, словно что-то рассматривая, и беззаботно болтая ногами. Это обескуражило его и перевернуло представление о пустоте. Он был убеждён, что в пустоте нет ничего, но в пустоте был свет, и она имела чётко очерченный край, похожий на жирную, толстую линию, на котором сидел мальчуган. Он совсем запутался: в пустоте ведь не должно быть ни низа, ни верха Может быть, он стал и дальше разбираться с пустотой, но мальчуган, перестав беззаботно болтать ногами, посмотрел на него. Он где-то видел это лицо. Память откатила назад. Точно. Это был он, но ведь, как он думал, и в чём был уверен: мальчуган умер, потому что он уже давно перестал чувствовать и ощущать его в себе.
- Привет, - сказал он, летая вокруг мальчугана. – Ты не узнаешь меня?
Ему просто хотелось услышать свой голос, чтобы убедиться, что фонтан не заглотнул его, а выбросил. На ответ он не надеялся, так как верил, что в пустоте люди не видят и не слышат друг друга, но мальчуган и увидел, и услышал его.
- Нет, - ответил мальчуган. – Я не узнаю тебя. А кто ты?
- Я это ты. Только взрослый. Понимаешь.
- А, - протянул мальчуган, - поэтому я и не узнал тебя.
- Что ты рассматриваешь внизу, - поинтересовался он. – Там же ничего нет.
- Неужели ты ничего не видишь?
- Нет.
- Всё вы взрослые такие, - тяжело вздохнул мальчуган, - или вечно ничего не видите или видите, но нам не показываете и не говорите.
- Слезь с края, - сказал он. – Ты можешь упасть.
Он окончательно запутался. Ну, куда можно упасть в пустоте? Мальчуган не обратил внимания на его просьбу. Его заинтересовало другое.
- А откуда ты прилетел?
- С войны.
Мальчуган был сообразительным.
- Значит, я тоже когда-то буду воевать?
- Да, но твоё время пока ещё не пришло.
- И я стану героем, как ты.
- Я не герой, - ответил он, - я просто солдат.
- Солдат, - грустно протянул мальчуган. - Просто, просто солдат? Обыкновенный солдат?
- Ну, да, - подтвердил он, - просто, просто, самый обыкновенный.
- А ты знаешь, - мальчуган задумался, ему показалось, что на его глазах даже зависли слёзы. – Если честно, то мне это не нравится.
- Что тебе не нравиться?
- Я не хочу быть просто, просто, обыкновенным. Таким, как ты. Ты не герой. Хотя ты и летаешь, но у тебя нет крыльев, а я хочу, чтобы у меня были крылья, и они обязательно будут. Я верю в это и стану летать лучше тебя.
- Я должен огорчить тебя. Ты ошибаешься. – Он сделал несколько кругов вокруг мальчугана, раздумывая говорить или не говорить то, что он знал о его будущем, а потом решился. - У тебя не будет крыльев.
- Почему?
Мальчуган был не, сколько расстроен его ответом, сколько удивлён.
- Потому, что я твоё будущее. Сейчас ты мечтатель! – сказал он. - Я тоже в твоё время был мечтателем. И ещё каким. Ты это знаешь, но многое я забыл, и ни одна моя мечта не сбылась, помню только о крыльях, но и они пролетели мимо.
- Но ты же мечтал. Почему же твоя мечта не сбылась? Такого не может быть.
- Мало быть мечтателем, - сказал он, - нужно ещё оказаться в то время и в том месте, где вырастают крылья и сбываются мечты.
- Это взрослая мысль, и она не очень понятна мне, - откликнулся мальчуган. – Но у тебя ещё будет же будущее. Ты не умер. И у тебя обязательно должны вырастить крылья, потому что ты мечтал о них. Только знаешь, что, - мальчуган задумался. – Крылья — это хорошо, но, если у кого – то нет крыльев, а они очень ему нужны, ты должен отдать свои ему.
- Ты…
Мысль оборвалась от жгучей боли в голове. В неё, словно вшивали молнию, которой он так боялся в детстве. Пустота исчезла. Не было и мальчугана. Он лежал на спине, всматриваясь в клубы пыли и дыма над окопом, через которые пробивалось тусклое солнце. Он не понимал, почему светлеет. То ли от того, что солнце разгоралось или потому, что рассеивались клубы дыма, но чем больше становилось света, тем больше уменьшалась его боль, она ходила кругами в голове, и это напоминало ему его полёт вокруг мальчугана, но не боль его беспокоила, а исчезновение мальчугана и то, что он хотел что-то сказать ему, но не успел.
«А что я сказал бы ему, - подумал он, - если бы это было в действительности, если бы он стоял сейчас передо мною? Я бы сказал ему, - он перебирал свои мысли, пока, как ему показалось, не нашёл нужную, - что, если кто-то затевает войну, значит, она ему нужна. Я бы постарался вложить эту мысль в его сердце, в его душу, в его кровь и плоть, чтобы он понял, что война это самое худшее, самое мерзкое и чудовищное, отвратительное изобретение человека». Ему показалось, что эта мысль самая верная, но через несколько секунда он отбросил её. «Нет. Это не то. Это эмоции. Не стоит отяжелять детское сердце такими мыслями. И прятаться за сказки, которые мы сочиняем для детей, чтобы они не увидели, какие мы есть на самом деле. Мы, только мы, затеваем ужас войны, и никак не можем от него избавиться. Не можем или не хотим? Наверное, и то, и другое одновременно.
Картинка исчезла, Виктор хотел облегчённо вдохнуть, но. В памяти вспыхнула другая картинка,
Они вошли в небольшой с первого взгляда пустынный афганский кишлак. Пройдя его по пыльной дороге, они выбрели на противоположную сторону. Впереди была видна небольшая мелко каменистая гора, на вершине которой они решили остановиться, сделать засаду, чтобы встретить банду душманов. На войне нужно уметь дружить с местностью. Тут их и обстреляли, но откуда? С тыла, из кишлака, который они только что прошли, но едва они отдалилась от саманных домиков и ограждающих их саманных дувалов, метров на двадцать, они оказались на совершенно открытом пространстве. Палить начали со всех сторон. Он помнил острую боль в верхней части бедра. На комбинезоне была дыра от пули: вышла, не застряла. Из чего стреляли? Скорее всего из «бура»: английская винтовка типа винтовки Мосина образца 1891 года с более крупным калибром: мощная, дальнобойная и очень точного боя. Видимо, как подумал он тогда, перебили бедренную кость в самой верхней её части. Возможно, что задели артерию или вену, лимфатические узлы. Он полз, чтобы прикрыться за дувалом. Нога волочилась и скреблась по неровности почвы. Он перевалился на спину и полз на спине, отталкиваясь левой ногой, головой и руками, волоча за собой автомат. Снайпер не отпускал. Около головы вздымались фонтанчики комочков земли. Душман пытался добить его в голову. Наверное, и добил бы, если б не ребята. Они проломили дувал и стали осторожно вытаскивать его через пролом. Плечи и таз прошли, а правая нога зависла на той стороне, словно привинченная к земле и мешала тащить дальше. Он пытался отодрать её. Кто-то протиснулся через пролом, поднял и выпрямил ногу. После этого его перетащили на противоположную сторону дувала.
Виктор затряс головой в надежде, что картинки исчезнут и действительно одна исчезла, но появилась другая. Над ним словно кто – то издевался.
Саманный дувал, сделанный из глины, смешанной с соломой, пуленепробиваемый. Он хотел залечь за разрушенной, искрошенной в небольшие куски его частью, чтобы вести прицельный огонь и во чтобы то не стало добить подстреленного в ноги моджахеда, который не бежал, а полз, извиваясь, постоянно оглядываясь, сжимаясь и вытягиваясь телом в простой крестьянской одежде и загребая землю руками, чтобы скрыться в низкорослых, выпаленных кустах, разбросанных по каменистому с редкими травяными прогалинами склону невысокой горы.
Он не случайно, а специально утрамбовал ноги моджахеда свинцом, чтобы посмотреть в его живые глаза и увидеть в них тонущие живые чувства и мысли. Он добил бы его, не задумываясь, вложив в выстрел накопившиеся за годы войны в душе месть за погибших, злость и страх, но вместо того, чтобы залечь, он словно с помощью неизвестной силы, напружинившись, оттолкнулся ногами, намереваясь перемахнуть через дувал. Это почти ему удалось. Он взлетел в воздухе, но автоматная очередь, полоснувшая из-за скошенного пригорка, перехватила его на лету, и, опрокинув, бросила на спину. Он потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел лёгкий дымок, вьющийся со ствола его автомата. Дымок был маленький, щупленький. Почти точь, в точь такой же, какой он видел в детстве зимой над поселковым домом родителей.
Он смотрел, как дымок превращался в ярко горящее, разрастающееся огромное пятно в воздухе, который был похож на зыбкую морскую рябь. Ему казалось, что это боль приближается к нему, и когда она войдёт в него, всё закончится. Он не хотел этого, но его начала душить нестерпимая, полыхающая, словно огонь боль, вызывая у него ощущение, будто на его лицо насыпали порох и подпалили. Его голова, словно разлеталась на осколки. Она становилась такой же, как и дымок: маленькой, щупленькой. Только в отличие от дымка она превращалось не в огромное, разрастающееся пятно, а в пустоту.
Он немного поднялся, опираясь на локти, и снова увидел карабкавшегося по своей земле в полыхающих лучах солнца, выбивавшего светом каменистую, безводную местность до жгучего блеска, не моджахеда, а обессиленный, невооружённый человеческий комок, похожий на подранка. Кроме них двоих поблизости, как бы никого больше и не было, но ему почему-то казалась, он и сам не понимал: почему? - что за ними кто-то как бы наблюдает и ждёт развязки.
Он, сколько хватало сил, держал в поле зрения человеческий комок, потому что сам не раз был таким же беззащитным, одиноким с единственной мыслью: выжить, и мог всё понять, всё почувствовать, что испытывает человек, попавший в такую ситуацию. Воспоминания оказались сильнее злости, страха, боли. А угасающее сознание вырабатывало вопросы, которые обрушились на него, будто неожиданно сорвавшийся камнеград, и которыми он раньше не задавался, словно был зазомбирован только убивать. Кому нужны эти войны, озлобляющие и натравливающие людей друг на друга, засевающие души ненавистью, отнимающие разум, порождающие сумасшедших, обесценивающих даже собственную жизнь?
Он облегчённо вздохнул, когда увидел, что на местности никого нет. Природа поднимала себя, возрождая искалеченное снарядами, выстрелами, а тот, кого он преследовал, исчез в низкорослых кустах. Перевернувшись на спину, он хотел посмотреть на солнце, но вместо желаемого он увидел, как над ним наклонилось лицо, неизвестно откуда вынырнувшее, но не это смутило его. Он видел это лицо, но где? Память сбоила, выгорая в остатках сознания, оставляя без ответа его вопрос. Его смутило то, что он никогда не признавал существование этого лица, но сейчас, несмотря на дикую боль, разрывавшую его внутренности, он чётко и ясно видел его. Оно существовало, да, существовало на иконе в доме родителей, но почему он ни разу не обращался к нему и не верил в него? Это, как понял он только сейчас, была самая большая его жизненная ошибка, которую он тащил в душе не один десяток лет. Она встала перед ним во весь рост и именно в тот момент, когда он проваливался в неизвестность.
- На одного убийцу станет меньше, - подумал он, ощущая, как на него наваливается темень, проглатывая чувства и отрывая оставшиеся огрызки сознания
.- Нужно выпить, выпить, - отбросив воспоминания, забормотал Виктор, - иначе я сойду с ума.
Он бросился к холодильнику, открыл. Бутылка водки. Он вытащил её дрожащими руками, но потом, скрипнув зубами, затолкал обратно и закрыл холодильник.
- Нельзя, - сказал он, вспомнив слова Полины: разломали жизнь, теперь нужно склеивать. – Нельзя, - повторял он, забивая слово в сознание, которое крошило завалы его мыслей, чувств, желание выпить.
Услышав звук открываемой двери, Виктор присел на диван. Вошла Полина. В её голове промчалась тревожная мысль, когда она увидела чемодан.
- Ты хочешь уйти? – чуть не крикнула она.
- Почему ты так решила?
- Чемодан.
- Успокойся. Никуда я не уеду.
- А почему у тебя бледное лицо, что – то случилось?
- Нет. Всё в порядке. Я видел свою «афганку». Ты её сохранила. Не выбросила. Воспоминания одолели.
Полина обессилено присела на стул.
- Никак не можешь отделаться от них.
-Отделаться от них невозможно, потому что афганистанщина продолжается.
- Я не понимаю тебя.
- Афганистанщина для меня это война независимо, кто её ведёт и развязывает. Я, когда захожу в Интернет и читаю, смотрю, слушаю, то у меня мелькают мысли, что мир не сошёл с ума, нет, он в полном здравии, просто соскучился по большой войне. Ему стало скучно жить без встрясок. Ему хочется встряхнуться, пощекотать нервы. Войны затевать гораздо легче, чем нормально жить. Впрочем, я говорю не о том.
- Ты говори со мной обо всём, что приходит тебе в голову. Ты должен выговориться и тогда тебе станет легче.
- Может быть, и так. Поль. Давай прокатимся за город. Как вчера.
- Давай. Поужинаем и катнём.
Сидя за столом, Полина спросила Виктора.
- А как тебе Капа и Вика, которые вчера с нами ехали. Звонили сегодня мне. Приглашали. Они разыгрывают домашние спектакли. Жуть, как хочется посмотреть. Вообще интересные люди. Однокомнатная квартира, а живут втроём и весело.
- А кто третий.
- Парень. Они зовут его пан Сергей.
- У меня был товарищ. Сергеем его звали. Снайпером работал. Как – то ушёл и не вернулся. Сколько не искали ни единого следа.
- Война, - вздохнула Полина. – Я хочу посоветоваться с тобой. Давай предложим нашим новым знакомым жить у нас на даче.
- Я не против. Только, как они воспримут это.
- А мы посмотрим, как воспримут, когда предложим. И вообще. Им нужно как – то деликатно помочь. У нас же есть такие возможности. Можно помочь и с театром.
ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
ВИДЕНИЕ
Сергей был обескуражен. Даже не обескуражен, а чуть ли не полностью сбит с толку. Он не ожидал. что-то, к чему он ежедневно стремился, произойдёт совершено невообразимым способом.
Рассвет ещё не наступил. В квартире было темно. Капа и Вика спали. На улице хлюпал мелкий, моросящий дождь, наводя мутные картинки на окне, которые размывались небольшими водяными струйками, сбегавшими по стеклу.
Сергей сидел на кухне, пытаясь понять, что же это было? Сон, наваждение или не то и не другое, а реальность? Разобраться, оставаясь на кухне, было не возможно. Нужно ехать и проверить. И если это не приснилось ему, если на него налетело не наваждение, а произошедшее правда, то кем же он стал? Невероятно. В голове не укладывалось. Да разве может быть такая череда везения? Вначале Капа и Вика вытащили из больницы, потом Полина с предложением переехать к ней, а последнее вообразить даже трудно.
Как заманчиво звучало слово, эхо которого ещё носилось по кухне, и Сергей впитывал все его звуки. Бог его знает, сколько бы он ещё прислушивался, если бы не сомнения, которые грызли его. Последнее это чушь, ерунда, мистика, фантазия больного сознания, да что угодно только не правдоподобность. Сергей не стал бы разбираться, если бы в голове в тоже время не стучала назойливая мысль: всё происходившее час назад было действительностью. Сергей настраивал себя на равнодушие, тюрьма научила его относиться с насторожённостью к любому происшествию, но сейчас был такой случай, который ломал его зэковскую привычку: зри в оба.
А буквально час назад произошло следующее.
Сергей, стоя возле кухонного окна. пристально вглядывался в видение в образе мужчины. Оно было настолько реальным, что он ощущал тепло, исходящее от него и чувствовал его дыхание. Мужчина был в белоснежной ковбойской шляпе. Он стоял к нему спиной. Удивительным для Сергея было то, что он не испугался. Им овладело нестерпимое любопытство увидеть лицо мужчины.
- Повернись, - бросил он, - я хочу рассмотреть тебя.
- У меня твоё лицо, - ответило видение, поворачиваясь и ослепительно улыбаясь.
Да. Это было действительно так, и Сергей сказал то, что сказал бы любой человек, оказавшись в подобной ситуации.
- Странно. Я что раздвоился?
- Нет, - небрежно бросили в ответ. - Разрешите представиться. Видение вытянулось в струнку, бойко откозырнуло и гаркнуло так, что задребезжало окно. - Константин Иванович Ставропольский. А проще, – мужчина блеснул белоснежными зубами, - ковбой Ставропольский, - видение лихо заломило на затылок шляпу, прищёлкнуло пальцами левой руки, правой ковырнуло в застоявшемся воздухе, потом, сняв шляпу, помахало перед лицом, сказав: ну и душно здесь и надело чёрные очки. - Да, - пробурчало оно, - убогая хатка. Не остров КИС. – Мужчина выдал недовольство на лице и даже закрутил плевок через форточку. - Я даже не помню, когда и видел такие клетушки с сидячими ваннами. Нет блеска и раздолья. Как ты можешь жить здесь? – придавил он, гоняя гримасы по лицу. - Это же хуже тюремного барака, в котором ты отбывал срок. Там хоть можно было пройтись по проходу, а здесь одни углы. Так и норовят пощекотать рёбра.
- А ты был в тюрьме?
Мужчина с недоумением посмотрел на Сергея.
- А как же.
Сергею не нравилось поведение мужчины. Всё с улыбочкой и улыбочкой, гримасами и прищёлкиванием. Оно казалось ему не то что нахальным, а наглым и задиристым. Забрался в чужую квартиру, каким образом, когда она закрыта? Сергей даже обследовал взглядом окна, двери – никакой отметины на взлом. А как ведёт себя? Орёт. Хает. Словом, ничего приятного Сергей в мужчине не нашёл, как не нашёл и ясности, кто он, и каким образом этот хам оказался в комнате.
- Откуда ты вылез, - раздражённо произнёс он, считая, что такое обращение вполне компенсирует его досаду. – Ты – вор?
- Вот тебе на, - вскинулся мужчина. – И сразу вор. Разве вор представился бы так, как я. Внимай звуки. Ставропольский Константин Иванович, - заголосил он. – Понял?
- Нет. Не понял, - отрезал Сергей.
- Да что ты, мать твою, так тупишь. Нет, я не вор, - не обидевшись, бойко отрапортовал он. – Я идейный человек, - припечатал мужчина. – Да. Идейный, - молотил он, добивая и так ошарашенное сознание Сергея.
Каково. Ну, и мужик. Обрядил себя хрен знает во что. И прёт с таким напором, подлец, что путает все мысли.
- И, - с издёвкой протянул малость оклемавшийся от лихих наскоков Сергей, - за какой идеей ты пробрался сюда? Или, как это? Какая чёртова идея тебя сюда приволокла?
- Замечательная идея. Просто блеск, - заметелил мужчина, но быстро стопорнулся и тяжело вздохнул. – Я думал, что ты уже всё понял. Встретишь меня, как самого драгоценного друга, а ты даже не признаешь меня, - обидчиво упрекнул он. – Не хорошо. Я, конечно, мог тебе сразу всё рассказать о себе, но понадеялся, что ты по одному моему виду узнаешь меня.
- А кто ты такой, чтоб я признал тебя?
- Совсем плох, - расстроился мужчина. - Может мне уйти. Только как?
- А как вошёл, так и выходи.
- Я сюда и не заходил.
- Ты что меня путаешь, - вспыхнул Сергей. – Раньше тебя не было, а сейчас есть. Может ты из воздуха вывалился?
- Да. Трудновато с тобой. – Мужчина поскрёб затылок. - Я вижу, что ты пока ещё в сырой форме. Ладно, - добродушно бросил он, сбивая очки на макушку. – Поясню. Откуда я взялся. – Мужчина помолчал, а потом сорвался. - А из памяти я, дорогой, из памяти, - вдохновенно затарахтел он. – Ты поковыряйся, поковыряйся в ней, - с сарказмом добавил мужчина. - Я некоторое время был закрыт в ней, а вот сейчас прорвалось. Ты, конечно, не веришь, смущён, но такое бывает, ещё как бывает, - нёсся мужчина, - я могу привести тебе сотню примеров на что способно такое обиталище, как наша память. Хочешь, расскажу.
- Не хочу.
- Ну и правильно. Не стоит отвлекаться. Тогда в другой раз, в другой раз, - выдавал он с бешённой скоростью, - если ты не затолкаешь меня обратно. Я тебе не советую это делать, потому что у тебя снова появятся провалы в памяти. Так что дай мне выговориться. Я это ты, - отрубил мужчина, осаживая очки на кончик носа и исподлобья рассматривая Сергея. - Только в воспоминаниях. В твоей памяти. Ты просто забыл меня, забыл, - чуть не заголосил он, - когда попал в аварию. Твоё дело признавать меня или не признавать. Я есть, и чтобы доказать тебе, что я это ты, могу рассказать обо всём, что ты помнишь, в частности об истории с Полиной, твоём зековском прошлом. Хочешь, расскажу.
- Не хочу.
- Ну и правильно.
- Да что ты всё правильно и правильно, - вскипел Сергей, - говори, зачем явился.
- А чтоб напомнить тебе о твоих налётах на хутора, торговле островами, - атаковал мужчина
- Что за чушь? Никогда такого не было.
- Да неужто не было, - ехидно отбил мужчина. – А хочешь
- Да помолчи ты со своим хочешь. Не было.
- Как же, как же, - захлопотал мужчина. - Было. - Он защёлкал, словно засвиристел. - Какое время. Ух, - с восторгом вскинулся он и, осадив восторг грустно, добавил. – Авария всё испортила. Я бежал с хутора от полиции, чтоб меня не заловили. И надо же встретил попа. Чтоб скрыться, оставил ему свой «Мерс», а его «Запор», то есть «Запорожец», хапнул и вляпался в фуру – Мужчина сокрушено вздохнул. – Вот скажи, о чём ты сейчас думаешь?
- О мути, которую ты разводишь передо мной, - Сергей перебросил взгляд на окно, которое постепенно очищалось от дождя.
Солнце набирало силу, выпаривая ослабевший дождь, отчего по земле расползались клубы лёгкого тумана.
- Врёшь. Я же знаю твои мысли. Знаю. Ты сейчас думаешь, как поступить, к кому, так сказать, переброситься. Выбираешь между Полиной и Капой с панночкой Викой. По телефону ты отказал Полине, а сейчас спохватился. Задумался. А что тут выбирать, - вдруг заорал мужчина. – Полина. Салон красоты. Дача. Квартира. Врач. Знаменитости, - орал он, - я, чёрт возьми, очень хочу к Полине, мать твою, - оглушительно взорвался мужчина, - а не оставаться в этой клетушке.
- Заткнись, - бросил Сергей. – Не ори. Тише. Люди спят. Разбудишь.
- Ах, да, - мужчина горько вздохнул. – Люди, люди. Я и забыл, - насмешливо добавил он. - Бывшая актриса и провинциалка панночка Вика, - с ухмылкой зашептал мужчина. – Они, конечно, не тюремные надзиратели, но до приличного общества с приличными грошами не дотягивают. Такого маху дали. Иконы не продали, а в музей отдали. В благородство сыграли. А с чем остались? Нищенки.
- Ты поосторожней, а то схлопочешь.
- Так бить ты будешь не меня, а себя.
- Я что дурак?
- Пока, да, но я постараюсь вытянуть тебя. Ты посмотри, что тебя окружает. Кровать, диван. Карцер без внешних решёток, но внешние решётки — это чепуха. У тебя внутренние решётки. Понял. Интересно, - процедил он. – Мне хочется знать: изменился ты или нет? А для этого я задам тебе вопрос. Так сказать, проэкзаменую. Ты не против?
- Валяй.
- Мне нравится твоё спокойствие. Это вызывает симпатию, хотя ты и бывший зэк.
- А что зэк не достоин симпатии?
- Понимаешь, чтобы справедливо судить о другом человеке, нужно стать этим человек и прочувствовать всё, что он чувствует, но стать другим человеком, воплотиться в его мысли, чувства, ощущения — это невозможно, так что мы всегда судим о других не с абсолютной точностью, а приблизительно. Относительно верно, поэтому к любому суждению нужно относиться спокойно. Впрочем, это другая тема. Вопросик у меня такой. Что ты будешь делать со своими авантюрными грошами? Что я сделал бы. – это известно мне. А вот что ты? Денег у тебя о – го - го.
- Какие деньги?
- А за островки Курильской гряды. Ты же хуторянам их продавал. Забыл. А я предлагал тебе рассказать, а ты не хочу, не хочу. Так что деньжата у тебя имеются.
- А где они, - ухватился Сергей.
- Да, - довольно улыбнулся мужчина. – Человеки. О чём бы душевно не говорили, о чём бы ни мечтали, но стоит только заговорить о грошах, они мгновенно переключаются, и им наплевать и на то, о чём задушевно говорили, и о мечтах. Растопчут вдрызг. Твой вопрос говорит о том, что ты как был ковбоем Ставропольским, так и остался. Сразу уцепился за деньги. Где они? Может быть, я и поспешил с выводами, но посмотрим. Я знаю, где они, а вот стоит ли говорить тебе, где ты их запрятал? Принципиально я уже не в деле. Если честно сказать, то ты начал вспоминать и вспомнишь без меня, но страсть, как хочется с тобой поговорить.
Мужчина, закинув ногу за ногу, присел на стул и продолжил.
- Я возвратился бы к прошлой жизни. В ней, конечно, много риска, но зато, какие ощущения, какой взлёт нервов, полёт мысли для меня главное были не гроши. Нет. Это мелко. Страсть выбиться из заурядности, но не за счёт грошей, а за счёт идеи. Немногим удавалось вырваться из общественного болота за счёт идеи. Человеком управляют те, которые имеют деньги, а вот двигают вперёд те, у кого есть идеи.
- Занесло.
- А дальше действительности не занесёт, - махнул мужчина. – Если уплотнить эту мысль, сделать её образной, то мёртвые ни впереди гроба, ни сзади его не ходят.
- Ты скажи мне вначале, где, как ты говоришь, мои деньги?
- Ишь, какой. Мои. А деньги – то не твои, - развязано бросил мужчина. - Это я, я, Ставропольский добывал их. А теперь ты хочешь отобрать их у меня.
- Перестань нести ерунду.
- А ты послушай меня, послушай, - сахарно улыбнувшись, бросил мужчина. – Я тебе сейчас на ушко, - он спешно оглянулся по сторонам, - нашепчу и первый вокзал, и камеру хранения, в которой лежит дипломат с записной книжечкой, а в ней всё, всё записано и остальные вокзалы, и коды камер хранения с грошами. Ставропольский осторожен. Он деньги не в банках прятал. Банки ненадёжные. Он, как Корейко. Проверь. Только давай вначале поговорим. Так что ты будешь делать с деньгами?
- А что делают с грошами?
- Тратят. Понимаешь, тратят, - почему – то с удивлением сказал мужчина. – Но это ещё ничего. – Он согнал с лица улыбку, заменив её на скорбь. – Плохо то, что они не понимают. На что тратишь, тем и становишься. Вот ты на что хочешь их пустить? Какая идея?
- А у тебя, какая была идея?
- Я мечтал. Подгребу грошей и смотаюсь из этой страны. Куплю остров и назову остров КИС. Константин Иванович Ставропольский. Эта страна не подходит мне. В ней много криминального креатива. Криминальных идей.
- А остров КИС не криминальная идея.
- Ты крепко ошибаешься и не анализируешь мои мысли. Остров КИС это не идея. Это место, где я смогу родить идею. Разве в этой конуре за кухонным столом может родиться что – либо толковое за исключением нытья о неудавшейся жизни. Так что выбирай. Куда тратить гроши?
- Но их – то нет.
- Не правильно. Они есть, но пока не в твоих руках. Оставим пока это. Послушай моего совета. Примыкай к Полине, - по – лисьи подъехал мужчина. – Она к тебе тянется. Гроши у неё есть, сомкнёте её и твои и за границу на островок.
- А Капа и Вика?
- Да что ты уцепился за них. Проживут и без тебя. Ну, если захочешь в благородство сыграть, то купи им квартиру. Полина — это капитал. На дороге не валяется. Ты тоже капитал. Она разведённая. Бывший муж пьяница. Полина его не примет. Уходи с этой клетушки. Становись Ставропольским. К Полине ходят грошовые люди. С их карманами тоже можно поработать.
- А Полина может не согласиться.
- Это хорошо?
- Что ж тут хорошего?
- А то, что ты уже понемногу заворачиваешь на дорожку к Полине. Она согласится, если станешь Ставропольским.
Сергей хотел, что – то ответить, но что именно, он пока и сам не определился, но отвечать было некому. Видение исчезло. Он сгрёб с лица пот и облегчённо вздохнул. Вздохнуть – то он вздохнул, но в голове высветились название вокзала и циферки.
- Ехать, - сказал он. – Нужно проверить.
Сергей хотел направиться в комнату, чтобы взять зонт, но, посмотрев в окно, увидел, что дождь перестал.
Разгоралось солнце, добивая остатки темени.
Что далее? Пофантазируй, дорогой читатель.
NB. Книга требует ещё большой доработки.
-
Книга абсурдов и любви. Окончание
© Copyright: Валерий Рыженко, 2022
Свидетельство о публикации №222062200526
Свидетельство о публикации №222062200526
Рецензии