Меж двух войн. Дочь солдата. II. 2. Нерчинск - тож

                2. Нерчинск – тоже Н-ск, но очень далеко.


    Сережа Бакшеев написал новый статус – «185 лет со дня декабрьского восстания – весь месяц в Чите идут декабристские вечера».   Захотелось написать какую-нибудь ерунду, типа – а у меня на окнах расцвели «декабристы». Такие замечательные зимние цветы, по-научному зигокактус.

    Но… это «но» состояло в том, что ее опять можно будет обвинить в верхоглядстве – и поделом. Частенько она, оторвавшись от кухни, писала какие-нибудь дурацкие экспромты – и попадала впросак. Налету написанное  не всегда есть истина. Так, просто развлекаловки  непонятно для кого…

    А ведь все утро сегодня почему-то виделся Нерчинск  того далекого 1960 года, когда они только подъезжали к нему. Да-да, тот самый Нерчинск, где отбывали ссылку декабристы. И куда добровольно вызвался ехать служить ее отец, уже пару месяцев отслуживший там.

    Нерчинск стоял на отшибе от главных железнодорожных магистралей, поэтому была какая-то ночная пересадка, и вот, октябрьским завьюженным  ранним утром,  чуть ли не рабочим местным поездом,  они подъехали  к знаменитой станции…

    Ей 14 лет, родителям по 35 или около того, а сестренке всего 5 месяцев. Мама, хоть и была во всем заодно с отцом, но тут и она воскликнула:
 - Безумству храбрых поем мы песню!

   И действительно, ну не безумие ли вызваться  этапировать семью на каторгу, если до этого после академии в Ленинграде, получил назначение в областной город Читу, достаточно далекий сам по себе от Европейской части страны. Нет, в штабе округа ему не служилось:
 - Не хочу здесь штаны протирать. Кать, поедем – там такое новое дело начинается… на месте  старой, чуть ли не кавалерийской части.
 - Поедем! А куда же деваться! Ты же не отстанешь! А отпустить тебя одного – так мы не привыкли.

   И они оставили  огромную трехкомнатную совершенно замечательную квартиру, занимавшую целый второй этаж некоего особнячка под боком  у  самого командующего округом. А у нее, у Ольки-семиклассницы там была отдельная комната с тремя трехстворчатыми окнами с видом на сосновый лес. Она эту комнату, в которой ей довелось пожить два с половиной года, даже сейчас часто видит во сне. И это после съемных комнатенок в Ленинграде, сырых и с печным отоплением…

   А теперь снова. Неизвестно куда. Но она была верной дочерью своих родителей, дочерью солдата. И поэтому безоговорочно колесила вместе с ними по  стране, из них 15 лет – по Забайкалью. Нет, на ее долю пришлось только 7 лет. После школы она улетит в Москву. Но и этого оказалось достаточно, чтобы оно, Забайкалье, золотое и солнечное, не отпускало ее всю жизнь…

  Вот и сейчас, при  напоминании о дате декабрьского восстания вспомнились не только и не столько события на Дворцовой площади, где  передовые офицеры и дворяне своего времени  сами собой  олицетворили дух бунтарской России, но и то, где они отбывали каторгу.  Красивый и не очень продуманный бунт-восстание  длился недолго, но какова была расплата за него в каторжных застенках «диких степей Забайкалья»? Каково было им там, вдали от роскошных  дворцов и просторных площадей, униженным и оскорбленным? В те далекие годы начала 19 века, им, побывавшим на полях сражений благополучной и нарядной Европы, в ее столицах и дворцах?
   Да что там говорить, если и в наши дни совсем непросто выжить в этом суровом климате, очень подходящем для каторжных работ.
    Она перечитала написанное и поняла, что несколько увлеклась, перескакивая из эпохи в эпоху, и тоже весьма непоследовательно.
 
    Вот они выгрузились на рассвете на станции Нерчинск возле деревянного станционного домика. Мглистый рассвет. Провода в куржаке. Со станции их отвезли  в отведенную  зампотеху  двухкомнатную квартирку с печным отоплением и без водопровода, на первом этаже.
 
   Все вещи были с собой, почти так же, как по приезде в Читу из Ленинграда. Мебелью не обзавелись, ведь в Чите была КЭЧевская, с инвентарными бирками. И здесь – то же самое. Но качеством похуже, хотя и встречались и там, и здесь удивительные экземпляры. Ну, здесь, например, замечательное трюмо с вращающимся овальным зеркалом в резной потемневшей старинной раме и с такой же резьбой по  тумбе. Остальное – просто ужас, замечательные образчики разносортной деревяшки. Эдакий «сов-арт».
 
   Но после дороги радовало уже само наличие дома и того, что можно куда-то положить ребенка, да и самим отдохнуть. Кто будет обращать  внимание на какие-то неудобства… Да еще и отец, любитель истории и старины, подливал масла в огонь тем, что напоминал, какие люди были сосланы в Нерчинскую каторгу – не им чета – и в какие страшные времена. И откуда? Из Петербурга. Из замечательной северной  столицы.

 Надо заметить, что пока батько Квадратько там учился – он не переставал восхищаться этим городом, мог при обычной прогулке часами рассказывать про какое-нибудь здание или ближайший мост, ведь жили на Васильевском острове в районе Университетской набережной. Но его климат, сырой воздух, были совершенно непереносимы для всего их семейства, тогда еще из трех человек.

   Как ни странно, в Забайкалье они страдали ангинами гораздо реже, надо признать, этот звонкий резко континентальный воздух  был для них гораздо здоровее.
   Через день отправилась записываться в школу. Она оказалась  деревянной , с такой особенностью, что несколько кабинетов были с отдельными входами - прямо с улицы. Так интересно, видно, просто пристройки возводились для увеличения площади. Таким был и кабинет литературы, классная комната их 7-го класса.
 
    Это как раз был год, когда семилетки преобразовались в восьмилетку, т.е. удостоверение об окончании неполной средней школы она вместе с одноклассниками должна была получить не после 7-го класса, как было раньше, а только после 8-го. Вот по этой причине мама уже тогда начала говорить, что им на год детство продлили, потому что именно их год будет заканчивать  11 классов. Да еще следующий. А потом этот эксперимент надолго закроют, останется прежняя десятилетка.Правда, семилетки не возвратятся.

    Класс принял ее очень хорошо за ее естественную коммуникабельность, учителя – тоже, за ее предыдущие и теперешние оценки. Девчонкам она привезла  моду на высоко заплетенную  косу, подвернутую пополам вниз и с большим бантом на макушке, почти как у гимназисток в прошлом.
    Год был знаменит Карибским конфликтом, обменом денег с десятикратной деноминацией и сложностями  с хлебом.
    В связи с Кубинскими событиями политизированные одноклассники, начавшие изучать геометрию, сразу уловили, что квадрат близок к кубу – и ее сразу прозвали скромно и звучно: Куба.

    И вот несколько месяцев назад в Одноклассниках ее нашел младший брат одного из Нерчинских семиклассников и честно признался, что помнит ее как довольно взрослую не по годам девочку-подростка  под именем Куба. Ее радости не было конца, ведь это уже второй человек из Нерчинска, признавший ее на сайте. Да еще и назвавший почти пароль для дружбы – Куба.

 Вот он и написал о декабристах, и не просто мимоходом, а в силу своей любознательности разместил целый альбом с фотографиями мест и зданий, где отбывали каторгу, а затем жили на поселении князья Волконский и Трубецкой вместе с женами. И даже фотографию штольни этих декабристов со стенда Нерчинского краеведческого музея.

    Вместе с классом она бывала в этом музее. Помнит, что было интересно и удивительно, как велик дух этих людей, сколько памяти о себе оставили они в краях, прилегающих к Байкалу.
   Шилка и Нерчинск,                Был подвиг гражданский.
               
               
               
   И Урик  (не Ленский),                И был подвиг женский
   Рудник Акатуйский,                Их помнит Россия.
   Петровский Завод…                Их помнит народ.

   Вот этот младшенький и разместил  фотографии и эти стихи, полагаю, своего сочинения, в отдельном фотоальбоме, тем более, что сам живет в Иркутске, а там вообще Дом-музей Волконского и Трубецкого. Среди фотографий  и  величественный памятник в Петровском Заводе декабристам, с барельефами в бронзовых лавровых венках  - Лунина, Пущина, братьев Бестужевых, Муравьева, Горбачевского, Вольфа.

    Но вернемся в Нерчинск 60-го года. Учеба, возня с сестренкой, прогулки с ней же, когда чуть меньше 40 градусов. Катание по льду на реке Нерча, походы в кино, посещение уникальной в  своем роде библиотеки. И кинотеатр и библиотека  были размещены в замечательном архитектурном памятнике – Бутинском дворце.

   И только ныне  эти два заведения отселены из дворца, а сам он отреставрирован.  Когда Ольга увидела это здание на сайте, просто задохнулась от изумления – как замечательно, что все это можно увидеть еще раз воочию и вспомнить и переполниться почти тем же восторгом, какой охватил ее, когда она в первый раз вошла в Нерчинскую библиотеку – и замерла от восторга – напротив входа сверкало самое большое зеркало, какое только могла она себе представить. В великолепной золоченой раме, почти во всю высоту стены. И таких зеркал было шесть. И где? На краю географии, в зале, куда заскакивали  пионеры в валенках – и замирали, как она. Хотя бывала она и в Эрмитаже, и в Петродворце. Но это была северная столица, город-музей Петра.

   Как гласит справка, одно из зеркал площадью 18,5 квадратных метров    является величайшим зеркалом в мире, по крайней мере пока никто не опроверг. Правда, одно зеркало  утрачено – и даже удивительно, что сохранились другие, ведь дворец переходил из рук в руки разных хозяев и арендаторов.

 Замечательные венецианские зеркала были привезены Бутиным со Всемирной Парижской выставки 1878 года. Каждое изготовлено в одном экземпляре с декором в едином стиле. Привезены из Франции морем к восточной оконечности земель русских, а затем по Амуру и одному из его притоков. А далее перегружены на специальные волоки и почти вручную доставлены на место. Восстановленный недавно дворец стали  называть забайкальским Версалем.

   Не прошло и года,  как  с папой произошла такая знаменательная история, приклеившая к нему некую кличку, но о ней позже.
   В часть прилетал главнокомандующий новыми войсками стратегического назначения. По-видимому, это был маршал Москаленко. После всего, что ему показали  кардинально нового, он остался весьма доволен, и при отлете якобы спросил у Ракитина, комдива:
  - Ну, уважил, слов нет, Иван Григорьевич, а посему проси, что хочешь, прямо здесь, пока я добрый…
     А Ракитин, недолго думая, видимо, этот вопрос уже назрел, возьми да и попроси:
  - Хочу, чтобы Квадратько назначили моим главным инженером.
  - Да нет, он же автомобилист. Ты уже  будировал этот вопрос.

  - Он толковый инженер очень широкого профиля. А главного у меня практически нет – все время по госпиталям – в Европу хочет. Фактически, то, за что вы нас похвалили, в значительной степени Квадратькой и сделано – и даже учеба по новым видам и ядерной физике…
  - Нет, нет и нет.
Однако-таки   «да», когда должность освободилась и бывший главный улетел на службу в Европу (так забайкальские вояки всегда называли европейскую часть Союза), а не то, что вам подумалось в наше время, когда по телевидению через слово звучит и показывается настоящая Европа, и наши люди в ней – как дома.
 
   Во-о-т с тех самых пор нового главного инженера стали называть  с легкой руки столичных военных чиновников – «лично известен». И даже передалось и на годы, когда главнокомандующим был уже маршал Крылов.

   Но это ее занесло в слишком высокие эмпиреи – а извольте-ка  спуститься в нехитрую, но такую увлекательную жизнь девочки-подростка. Нет, наверное уже девушки, хоть и очень юной.