Меж двух войн. Дочь солдата. 2. Опять новая школа

 2. Опять новая школа.


    Да, глава пойдет вся. Но только она не охватывает всего, что происходило с ней в родном Н-ске в этот год, поэтому и дописать ее не мешало бы.

     В этот год она по-прежнему дружила с Нинкой Лукиной, хоть и учились они в разных школах. А в своей школе близко подружились с одноклассницей Тамарой  Акинфиной, той самой, с розовыми бантами. Но у нее были большие сложности в жизни – она была из семьи слепых родителей. Такая стройная, высокая, очень ухоженная девочка  страдала от роли вечной няньки и поводыря дома. Дело в том, что ее мать потеряла зрение уже взрослой, по крайней мере Томку она еще видела. Отец разошелся с женой, как только она ослепла, но мать вышла замуж второй раз уже за слепого мужчину – и у них родился Томкин брат, которого оба из родителей  никогда не видели.
 
    Но зато у них была Тамара, им крупно повезло хотя бы в этом. В остальном их жизнь проходила  в соответствии с проживанием в доме слепых, построенном рядом с предприятием для них же. Дом был новостройкой со всеми удобствами недалеко от школы, рядом с домом  постоянно звучал ревунок, оповещая слепых о близости дома и работы, если они куда-то удалялись, соответствующими знаками было снабжено и шоссе с переходом для незрячих.
 
    Оля с Тамарой прекрасно понимали друг друга, как две няньки, вынужденные  в свои юные годы нянчиться с родственниками. Но, глядя на Тому, Олька прекрасно понимала, что той в сто раз трудней, особенно, когда она была поводырем у обоих родителей, ну, например, в их поездках в Москву. Правда, и они в свою очередь, глубоко надеясь на нее, одаривали ее дорогими по тем временам подарками – Томка одевалась лучше всех в классе – и была лидером среди девчонок именно в связи с этими обстоятельствами, об учебе ей особенно некогда было думать.

   Второй близкой подружкой была девочка из параллельного класса Надя Московцева. Она была из рабочей семьи, недавно получившей квартиру в новостройке. Ну да, малогабаритную хрущевскую, но как же она была хороша после барака, в котором до сих пор ютилась семья из 4-х человек.

 Вот там они и собирались, когда Оле удавалось смыться ненадолго от своих домашних обязанностей – и чаще всего под видом уроков. Да и где учить уроки в одной комнате, где больная бабушка, которая одна занимала двуспальную кровать с чугунными спинками, а они, чтобы  разместиться на ночь, должны были неимоверно изощриться, да еще и маленький ребенок.

 Мама с сестренкой спали на горбатом диванчике, а Олька  каждый вечер строила «катафалку»,  метко и «весело»   названную бабушкой-юмористкой – это два кресла в головашках и в ногашках, а в середине – два стула, поставленные спинками наружу.
 
    Бедный директор школы – он бы отстал от нее в один момент со всеми своими замечаниями  о нереализованных способностях – а где их реализовывать, дай бог хоть уроки сделать на том же столе, где все вместе обедали, предварительно его убрав от многих нужных предметов и для малой, и для старой.
 
   Что и говорить, мама иногда честно признавала, что из-за рождения сестренки и этого года в Н-ске, ее старшая дочь подотстала в своем неудержимом развитии, но не в физическом, однако. Просто меньше стала читать и размышлять, но с учебой справлялась на  багаже, упакованном в нее раньше.

    У Надьки с ее сестрой тоже была коллекция киноартистов, а еще она часто с родителями и без ездила в Москву к фронтовому другу отца, живущему  в самом центре, на «Кропоткинской», возле бассейна «Москва». Или его тогда еще не было?

     Девчонки болтали обо всем на свете, обсуждая  летучие взгляды, легкие влюбленности, интересовались магазинами и прочей девчачьей ерундой. Но  и умудрялись гулять со Светкой в любую погоду, бегать за продуктами и в аптеки.

    Вдобавок  у мамы ранней весной начались фурункулы подмышками, в народе называемые «сучьим выменем», такая болезненная и изнурительная болячка, от которой совсем непросто избавиться, когда на место заживших лезут новые чирьи, да вдобавок еще то под одной рукой, то под другой. Работница из нее была практически никакая, но они упрямо и стойко переносили все трудности, А еще с этим была связана фронтовая мамина история.

   Весной 45 года, когда их часть уже была за границей, с ней приключилось то же самое. Вдобавок форма, жесткие рубцы под мышками совсем не способствовали заживлению. В госпиталь она не обращалась – было не до этого, одни  соседки по комнате знали, как она страдает, когда поздней ночью она делала себе перевязки. А тут лейтенант один из штаба, давно приглашавший ее прокатиться, опять пристал:

   - Когда потом, ну сколько можно «потомкать» – поехали, прокачу с ветерком на трофейном немецком моцике. Ну, она и согласилась. Поехали. Едут–едут и перевернулись в кювет, не сразу и вскочили, а у мамы от падения лопнули фурункулы под обеими руками – и залило у бойца всю гимнастерку кровью. А мимо проезжал грузовик из части, их заметили именно в это мгновение, когда она валялась вся в крови, да быстро поехали в госпиталь – и выслали к ним врачей, а всем сообщили: - Катя наша разбилась!

   Вслед за госпитальной повозкой – туда приехал и начальник мамин с женой. Слава богу, все разъяснилось, но забрали в госпиталь.  Обработали все, накололи антибиотиками и дали витаминов, а на прощание старый военврач сказал ей:

 - Эта пакость обычно на всю жизнь привязывается, а ты должна  ей мешать. А с авитаминозом можно бороться разными способами. Вот видишь новые зеленые побеги на елках – срывай и жуй по весне, обязательно поможет.
 
  Но главным в их жизни была  бабушка, хоть она-то и не унывала, не имея живого места на теле. Рада была, что не одна. То частушку к месту споет, то просто  вопросит как бы ни к кому не обращаясь:
 - Эт что ж такое деется? Это что же за дела? – лет под 70 старушка на печурке родила, - и засмеется так заливисто, что поневоле вслед за ней начнешь рассыпаться мелким бисером девчоночьего смеха. Или:

  - Володенька, Володенька, ходи ко мне, милой! Люби, пока молоденька, хороший милый мой! – а ведь нагадала-таки внучке ее Володеньку…

    А весной их приняли в комсомол, для чего они ездили в райком, где им задавали вопросы. А комсомольские билеты  вручали прямо на улице, на торжественной линейке перед парадным крыльцом их новенькой школы.

    А потом был выпускной, ведь это их год первым получал удостоверение об окончании восьмилетней школы. Ведь раньше были семилетки. Да еще первый выпуск в этой школе-новостройке.

     Будущее было туманным – сколько еще продлится их зависание между небом и землей? Нет, в Подмосковье есть, конечно, свои прелести, но как же ее родное Забайкалье, где остались тоже друзья-подружки. Она даже переписывалась почти целый год с Эдиком, который незадолго до ее отъезда переехал тоже в другой город, в Петровск-Забайкальский. Но потом и эта переписка прекратилась, раскритикованная Нинкой Лукиной, глазастой  придирой, которая на разные лады пропевала его письма – и обеим становилось смешно аж невмоготу.

    Формально после восьмилетки они опять попадали в разные школы, причем теперь не по языку, а по месту жительства. Нинка и Надя – в одну. А Олька - совсем в другую, ближе к центру, но идти надо было через небольшой лесок. Ее школа, большая и старинная, в этом лесочке и находилась, вдали от  основных дорог и улиц Н-ска.

                ---------------------------


    Бабушка умерла в августе,  ночью, чего никто и не заметил. Рано утром, на рассвете на упомянутой «катафалке» ее разбудила заплаканная мама:
    - Оля, вставай! Да вставай же! У нас бабушка умерла!  Разбирай вот постель свою, поставь все по местам, забирай Светку – и иди к кому-нибудь, хоть к Надьке, хоть к Нинке. Да без вопросов! Некогда! Сейчас тут такое начнется… - свистящим каким-то шепотом  торопливо сообщила ей мама.

   Олька все выполнила, как автомат, косясь время от времени на кровать, где лежала накрытая с головой бабушка, только выглядывали  сложенные неестественно побелевшими косточками  вверх пальцы правой руки, видимо, она лежала на боку. Так и к зеркалу не подошла причесаться, это надо было почти вплотную оказаться возле этих костяшек. А это было выше ее сил.

    Так и ушли к Нине Лукиной, где прожили все три дня в одной с ними комнате, где еще тоже была сестренка, да в соседней комнате жила «разлучница» Танька Маркина, которая тоже изо всех сил старалась им помочь.
 
 
                -------------------


     Через несколько дней началась школа. Мама уехала с сестренкой к Тоне.
Одной оставаться в комнате было жутковато, особенно по ночам. Выручала Нинка. Укладывались вдвоем на бабушкину кровать, которую через каких-то четыре года они триумфально вынесут с Надькой Московцевой на помойку, обалдевшие  от жажды деятельности в связи с Олиной любовью.

 С Нинкой дрыхли  без задних ног, ведь у Нинки не было никаких недавних ассоциаций, а поэтому она, тоненькая и хрупкая, казалась надежней мамы, плакавшей по ночам.

     Утром   Нина убегала в свою школу, а Оля делала уроки, готовила им обеим еду на вечер, а потом сама шла в школу, во вторую смену. Из школы Нинка ее встречала возле лесочка, и они топали вместе домой, по дороге делясь впечатлениями, которых было море в обеих школах.
 
    Однажды Нинка поделилась, что с учительницей литературы у нее складываются не ахти какие отношения:
  - Она ко мне придирается  будто я у нее что-то украла, - рассказывала подружка с обидой, - и это литератор, от которой должны проистекать флюиды культуры и воспитания. Ей, начитанной и острой на язык, было невмоготу терпеть эти придирки от не очень талантливой словесницы.
  -  Как, литераторша и такая неумная?
  - Тебе хорошо говорить после такого учителя, как Зимергуз. Но не все такие, ох, далеко не все.
   А однажды  она ошарашила ее новостью о заданном на дом сочинении на тему «Мой любимый художник»:
 - Представляешь, пятый класс какой-то. Сочинение на тему картины «Опять двойка»
 - Да ладно, бывает и хуже. Могла задать «Как я провел лето» - и они весело захохотали.
 - Ну, и кто будет мой любимый? – и они опять зазвенели смехом.

 - Слушай, Нин! А давай это будет художник Мартирос Сарьян. Очень знаменитый художник, певец Армении в красках, я видела его репродукции в «Огоньке».
 - Нет. Давай Дейнекины «Будущие летчики» - и опять смех, как только представили эту замечательную картину, где спиной и тем, что ниже спины, к зрителю сидят оголенные трое мальчишек на высокой набережной - косогоре, а над ними и перед ними – огромное небо и не менее огромное море.
  - Нет, Нин, надо, чтобы  похохотать и разрядиться за придирки.
  - Как это?
 - А так. Ни один учитель не может знать всех художников и все их картины. Художник пусть будет Сарьян, он такой яркий, праздничный, вкусный. А картина – вымышленная…
  - Да ты что? – Нинка была заинтригована и почти согласна – ведь это ей ответ держать, в случае чего.
  - Вот назовем  ее «Армения моя!»

  - Здорово! – и они, не откладывая дела в долгий ящик, принялись фантазировать на тему о картине, о ярких красках, выплеснутых на полотно с солнечной палитры художника. О празднике жизни и песне труду, о снах и сказках в его жизни. О виноградниках и гранатовых рощах под южным знойным небом, где много солнца, солнца и еще раз солнца. О том, что художник был романтиком и одновременно вобрал в себя Гогена и Матисса, французских импрессионистов.

    А после каждой фразы, сочиненной на ходу и громко озвученной, хохотали до упаду. Так и домой прибежали, буйно веселые. Так и на бумагу излили весь свой творческий порыв, тщательно его огранив и устройнив. Оформив, иначе говоря, придав ему единство формы и содержания.
    А через несколько дней Нинка встречала Олю совсем мрачная, поникнув своим острым носиком.
 - Нин, что такое? Случилось что?
 - Да, - ответила та почти плаксиво, - сочинения сегодня выдали…
 - И что?
 - Четыре балла.
 - Да за что? За грамотность?
 - Если бы. За содержание!
 - Да ну! И чем ей художник не угодил?
 - Раздала – и говорит у моей парты:
 - Хорошо, Лукина, но все списано… - и они просто повалились от хохота в траву, - спи… спи… ссс…сано…- о-о-о… - повторяли они хохоча – цель была достигнута, наплевать на эту четверку, у них своя гордость, что наврали с три короба как по-писаному, а учиха-то вот балда, да так еще лучше, она же полная балда, не обнаружить никакой подделки в сочинении отличной ученицы.
 
 - Так ей и надо, - дружно решили наши «заводиловки» - на том и утешились и отсмеялись. И даже запомнили на целых 50 лет, что некоторых чудаков учить – себе дороже…