Сто шагов к дому или летом 42-го

Посвящается памяти
рядового Николая Скворцова-
деда моего друга
Андрея Викторовича Галкина


        Ночью Андрей открыл глаза. Сквозь кромешную темноту он увидел, как на его кровати, скрючившись эмбрионом, лежит человек. Андрей пригляделся. Тьма отчего-то не мешала. Он вдруг понял, что висит под потолком лицом вниз и смотрит на свою комнату сверху, а человек на постели - он сам. И всё стало так очевидно, так банально, что Андрей удивленно усмехнулся – как-же сразу не догадался?! Всё ясно – просто он сверху видит себя внизу, вот и все дела, тоже – бином Ньютона!
Вдруг экран мобильника вспыхнул, аппарат зажужжал.
        Андрей с потолка с удивлением наблюдал, как он, привстав с кровати, протянул руку к телефону. Нащупав трубку, поднёс её к лицу и, спросонья, щурясь от света, пытался понять кто-же звонит среди ночи - определитель показывал странное многоточие. Андрей видел, как провёл по экрану пальцем и приложил мобильный к уху.
- Слушаю – тихо, словно боясь кого-то, вымолвил он.
- Здравствуй Андрей – прозвучал в телефоне давно позабытый тембр, который он узнал бы из миллионов.
- Отец? – от потрясения горло Андрея мгновенно пересохло и слова будто застыли в нём.
- Отец, ты жив?! -  дрожащим срывающимся голосом спросил Андрей:
  - Разве ты не погиб в восемьдесят втором в Африке? Ты где?! Где?!!!
В трубке громко зашуршало, забулькало, потом всё стихло.
- Отец?!!! – выкрикнул в тишину Андрей.
- Сын, слышу тебя, слышу – прозвучало из динамика – Не волнуйся, я в порядке, всё хорошо. Со мной рядом тот, кого ты никогда не видел, но ты его узнаешь.
В трубке снова зашуршало, заскрипело, раздался скрип, лязг и рельсовый стук, проходящего поезда.
- Ну, здравствуй Андрей, здравствуй. Извини за поздний звонок, но ничего, ничего, потом выспишься – произнёс некто из далека.
Андрей   вздрогнул - он точно знал с кем говорит.
        - Дед Николай?! Это ты…
        - Да, внук, ты не обознался - я. Ведь ты даже не видел моё лицо. Думаешь, я старик с седой бородой? Нееет, я тебе в дети гожусь.  Я часто наблюдаю за тобой, сверху, точно, как ты сейчас смотришь на себя.
Скажи, ты знаешь дом на Леснорядской, в ста шагах от железной дороги, где раньше мы жили с твоей бабушкой?
        - Да, знаю – с трудом размыкая сведённые нервной судорогой губы, промычал Андрей – она мне в детстве показывала, где вы жили до войны.
В трубке повисло молчание.
       - До войны… да…до войны… - наконец отозвался дед – давно это было… Хорошо, что ты помнишь. Ты, вот что - сходи туда. Я, когда назад в эшелон бежал, оставил там…, на лестнице, за паклей. Ты забери его, пусть он с тобой всегда будет. Носи, никогда с ним не расставайся!
       - Что оставил, что? – недоумённо прокричал Андрей.
В ответ динамик громко затрещал.
       - Обязательно забери! – вдруг прорвался далёкий голос деда и в трубке раздались короткие гудки.

          Неожиданно Андрей осознал, что уже не висит под потолком, а сидит на постели с телефоном и обескураженно смотрит на погасший экран.

***
       Шёл второй год войны.
       Эшелон стоял на летнем солнцепёке четвёртый час. Все двери, окна, верхние люки товарняков были открыты настежь, хотя это не сильно помогало.  Обливаясь потом, красноармейцы ждали отправки состава. На улицу выпускали только по нужде, либо выносили в тень потерявших сознание от жары, остальные томились внутри. Курильщики стояли у двери, стараясь выпускать серые клубы наружу, но вонючий дым махорки и табака возвращался, проникая повсюду.
       Николая подташнивало от духоты, смрада и никотина. Самое скверное было, однако, в другом - вагон стоял на путях, как раз напротив его дома. Дома, из которого он четверо суток назад ушёл на фронт.
       Николаю исполнилось восемнадцать только на днях. Сначала в военкомате говорили, что призовут не раньше осени, но к лету дела на фронте пошли так худо, что он получил повестку ещё накануне дня рождения.  Коля только и успел, что уволиться с завода, да забежать в школу, которую всего-то два года, как окончил.
       Потом полдня писал письмо Альке. Надо-же было так случится, что именно сейчас её отправили в Ярославль, вывозить в тыл детский садик.
Они любили друг друга с шестого класса, мечтали пожениться…
        Война всё спутала. Решили - сейчас не время! Сначала надо разбить фашистов…
 
        Наутро мама, кусая губы до синяков, не могла расстаться с сыном и выпустить его из объятий, лишь молча плакала, уткнувшись в крепкое худое плечо. Коля держался из последних сил, чтобы не разрыдаться. Глупо шутил, стараясь приободрить маму, да и себя тоже - хотя внутри всё ходило ходуном.
Мать промокнула глаза, в нерешительности замялась, и, наконец, собравшись с духом, достала из карманчика небольшой бронзовый образок на вощеной верёвочке.
       - Николушка, это образ Богородицы, в Лавре освящённый. Я знаю, ты комсомолец, ты ещё не пришёл к вере, но прошу надень его на шею - мне сразу на душе легче станет. Божья матушка тебя убережёт и защитит – мать посмотрела на сына с такой невыразимой мольбой и надеждой, что его сердце заколотилось и чуть не выпрыгнуло из груди.
       Николай взял образок и зажал в кулаке.
       - Мам, ну ты же знаешь, не люблю я всю эту поповщину, пережитки эти… Ну, к чему это? Что скажут, если увидят, что комсомолец, на себе амулеты церковные таскает. Засмеют, да и только! Стыдобища!
       - А и пусть, пусть засмеют. Дураков-то много. На каждый роток не накинешь платок, а только ты надень образок на себя, не думай ни о чём, пусть висит на груди у сердца – мать нежно провела руками по волосам сына.
       - Ладно, ладно, одену – пробурчал Николай.
       В этот миг в комнату постучали.
       - Заходите, открыто – откликнулся Коля.
       Дверь распахнулась - на пороге стояли жильцы коммуналки.
       - Николенька, мы пришли к тебе «До свидания» сказать. Храни тебя Господь! – старенькая Марья Кирилловна из дальней комнаты, перекрестила юношу и утёрла слёзы белой тряпицей. Соседи заговорили наперебой, обращаясь к смущённому пареньку, потом все смолкли. Подвисла неловкая пауза.
       - Ну, что приуныли, товарищи соседи?! Что невесело смотрите?! Не бойтесь, не пропаду! Зададим фашистам жару и сразу вернусь! Соскучится не успеете, ждите с Победой! -  Николай улыбнулся и медленно обошёл комнату, всматриваясь в каждую мелочь, стараясь навсегда запечатлеть её в памяти. Замер у этажерки, где стояли его любимые книги и самолётики, сделанные в детстве. В глубокой задумчивости он машинально разжал кулак, выложив образок на полку, и взял в руку модельку. Словно слепой, прикоснулся к ней, трепетно проводя пальцами по гладкому серебристому фюзеляжу. Коля вдруг понял, что больше никогда, никогда сюда не вернётся, останется навсегда на войне, а в его комнате ещё долго, долго всё будет по-прежнему.
       «Интересно, как я погибну?» - мелькнула в голове дурацкая мысль, от которой юноша содрогнулся и, тут же прогнав её, взял мать за руку:
       - Присядем на дорожку.
       Они сели на краешек кровати. Соседи примостились на стулья и табуретки.
       Помолчав с минуту, Николай решительно поднялся, закинул рюкзак за плечо, расцеловал маму, обнялся с соседями и стремительно вышел из квартиры.
Он запретил провожать его на призывной пункт, однако мать втихаря пошла вслед за сыном.
 
       Новобранцев построили во дворе школы в длинную шеренгу по пять человек в ряд. Пехотный капитан зычно гаркнул: «Равнясь. Смирно. Правое плечо вперёд. За мной шагом марш!». Уличный шум потонул в криках людей, толпящихся за школьным забором. Николай обернулся влево и увидел маму. Она просто смотрела на него исполненными невыразимым страданием бездонными глазами.
       Мать не кричала, не махала руками, а только провожала его взглядом, прильнув к железной решётке, стараясь соединиться с сыном невидимой пуповиной, которую ничто не в силах разорвать. Лёгкий июльский ветерок слегка шевелил её поседевшие и немного растрепанные волосы.
       Строй шёл вперёд, а сын всё не мог оторваться от материнских глаз, пока шея не выкрутилась до предела…
                ***

       Утром Андрей встал в угнетённом состоянии духа. Ночное происшествие явственно отложилось в памяти. Он долго собирался с мыслями, не понимая, что это было - сон или реальность.
       Откуда вообще берутся сны? Ну почему ему приснился отец-разведчик, сгинувший сорок лет назад в Африке? Андрей очень давно не думал о нём, и уж тем более дед Николай – от которого даже фотографии не осталось.
       Взгляд упал на телефон, лежащий на стуле.  Андрей дёрнулся, схватил аппарат и открыл входящие звонки. Его лицо вытянулось от изумления - экран высветил «03.48. Неизвестный номер. Звонок принят».

***
       В казармах новобранцев обрили наголо и переодели в военную форму. На следующий день приняли присягу, а ещё через день на станции Москва-сортировочная их погрузили в эшелон и состав медленно тронулся с места. Пройдя пару километров, поезд съехал на запасной путь и встал как раз напротив дома Николая.   
Юноша обомлел, увидев, где оказался. Сначала он гнал мысли, что всего сто шагов отделяет его от подъезда. Он знал, мама сейчас в комнате, места себе не находит, а он тут, в вагоне - совсем рядом. Прошёл час, другой, третий.
Николай не выдержал и, протискиваясь меж бойцов, разыскал старшину.
       - Разрешите обратиться – приложил он руку к пилотке.
Взмокший немолодой мужик с четырьмя треугольниками в петлицах и медалью «За отвагу» на груди смерил взглядом бойца.
       - Как фамилия?
       - Красноармеец Скворцов.
       - Обращайтесь, товарищ красноармеец. Что? По нужде припёрло?
       - Никак нет, товарищ старшина. Не припёрло. Вернее припёрло, но другое. Товарищ старшина, видите, вот этот дом – Николай показал рукой на жёлтую трёхэтажку - до него всего-то шагов сто, не больше. Это мой дом. Я там живу – тут он осёкся - вернее жил, до призыва. Разрешите сбегать, маму ещё раз обнять. Всё равно же сидим уже почти четыре часа.
       Старшина набычился и выпучил глаза:
       - Ты, что Скворцов, ополоумел? Ты в расположении воинской части! Самовольные отлучки караются по законам военного времени. 
       - Я понимаю, товарищ старшина – замялся юноша - так я ж не самовольно, я ж с этим к вам и обращаюсь. Ну, чтобы с вашего разрешения. Я только туда-сюда, пулей, одна нога там, другая здесь.
       - Где нога, там и голова! – старшина смачно сплюнул на рельсы - Никаких туда-сюда! Запомни красноармеец - Запрещаю! Вдруг эшелон тронется, а ты дома чаи распиваешь! Что тогда? Никаких отлучек! Я за тобой теперь особо пригляжу, если, не дай бог, куда-то смоешься – под трибунал пойдёшь. Смотри у меня!
       Старшина погрозил увесистым кулаком и, нервно дёрнув шеей, достал папиросу, которую размял, продул и уже собирался закурить, как по поезду пронеслось: «Старших вагонов к начальнику эшелона!».
       Старшина матюгнулся, затушил курево и, убрав его в фуражку, рявкнул:
       - Михеев! Остаёшься за меня! Без тебя никто никуда не ходит, ясно?
       - Так точно, ясно – отозвался усатый солдат с петлицами старшего сержанта.
       Николай посмотрел на часы – половина пятого. Ему и надо всего-то минут пятнадцать, никто не заметит. Он состроил кислую мину и подошёл к Михееву:
       - Товарищ старший сержант, разрешите выйти, очень нужно.
       - До ветру? –  тот недоверчиво взглянул на солдата.
       - Угу - кивнул красноармеец.
       - Добро, но смотри у меня! До кустов и назад!
       - Спасибо, товарищ старший сержант – не в силах скрыть улыбку крикнул Николай и выскочил из вагона…
                ***

       В этот день Андрей отпросился с работы и, прыгнув в метро, поехал до станции Красносельская. Он решил, что должен ногами пройти к дому, где жил дед.
В детстве бабушка частенько приезжала в район Леснорядской – она любила там подолгу гулять, хотя давно уже жила на западе города, и иногда брала с собой внучка.
       Мальчику не очень нравились эти места – в сравнении с новыми многоэтажными светлыми радостными домами на Крылатских холмах, окрестности Красносельской казались Андрюше невесёлыми и жутковатыми. Однако бабушка совсем по-другому видела старые улочки и захудалые переулки - здесь прошла её молодость, её любовь и здесь она была по-настоящему счастлива.
       Они всегда доходили до тупика, за которым начинался пустырь и лежала железная дорога, с постоянно стучащими колёсами поездов.  Напротив путей торчал трёхэтажный дом с облупленной штукатуркой, косыми дверями и запылёнными стёклами. Бабушка заходила во двор и подолгу стояла. Показывая внуку на широкое окно и крошечный осыпающийся балкон с ржавыми перилами на третьем этаже она говорила:
       «Там до войны мой Коленька жил – дедушка твой с мамой, а я жила на первом. Вон мои окна. Мы всё пожениться хотели, да Коленьку на фронт забрали, а я тогда в Ярославль детский сад перевозила» - бабушка тяжело вздыхала - «А я ведь уже беременна твоим папой была, хотя сама не знала, и Коленька об этом никогда и не узнал. А я всё ждала его, ждала…».
      Однажды они вместе зашли в подъезд, где пахло очень дурно. В затхлом воздухе между лестничных пролётов перемешалось всё: кухонный чад, плесень, сырость, запах старых пыльных вещей, псина - Андрюша даже заткнул нос.
       Бабушка с внуком поднялись по раздолбанной бетонной лестнице на третий этаж и остановились перед дверью, оббитой рваной коричневой клеёнкой с клоками стекловаты. По наличникам, с двух сторон, торчали грязные кнопки звонков.
        «Вот здесь мой Коленька жил. Правда не знаю, какой звонок в его комнату. Давай нажмём, может подскажут» - бабушка уже поднесла палец к кнопке, как вдруг застыла, о чём-то задумалась, резко развернулась и, крепко взяв внука за ладонь, вышла из подъезда. С того раза она больше никогда не ездила на Леснорядскую вместе с Андрюшей.
                ***
       Коля выскочил из вагона и метнулся к кустам, превратившимся во временное отхожее место для эшелона. Посмотрев по сторонам, он понял, что до него нет никому абсолютно никакого дела и, уже не оглядываясь, бросился в сторону своего дома.
       -Раз, два, три… десять… сорок четыре… шестьдесят семь… восемьдесят два… девяносто пять… – Николай считал каждый шаг и с цифрой «сто» прыгнул на крыльцо под деревянным козырьком.
       Стремглав взлетев на третий этаж, юноша принялся неистово трезвонить и барабанить в дверь.
       -Иду, иду! – услышал он мамин голос и приближающиеся шаги.
       - Николушка! Ты откуда? – открыв дверь, вскрикнула мать и припала к груди сына.
       Юноша смутился и, указав рукой в сторону окна, за который вдоль железной дороги вытянулся эшелон, ответил:
       - Представляешь, я вон в том поезде еду, вернее, сижу уже четыре часа. И просто прибежал к тебе!
       Мать осыпала лицо сына поцелуями.
       - Я только на минутку! Как ты, мамочка? Аля не приехала?
       - Всё хорошо, сыночек. Алечка пока не вернулась.
       Мать поправила воротник с петлицами на шее сына:
       -Какой ты у меня совсем взрослый, ладный, военный – и, потрепав его по стриженной голове, улыбнулась - А я знала, что ты придёшь.
Они зашли в свою комнату.
       - Ой, да что же это я! Садись сыночек, я сейчас чайку согрею - всплеснула руками мать.
       - Не надо, мам, не успею почаёвничать, у меня всего пять минут. Давай лучше посидим на кровати.
       Сын опустил голову на колени матери, а она, плача от счастья, всё гладила и гладила его по колючей стриженной голове.
      - Мам, ну откуда ты знала, что я вернусь? – спросил Николай.
      - А потому, что ты образок Богородицы на полке забыл. Я как пришла с призывного, так и увидела его. И поняла сразу - ты придёшь за ним.
      Мать подошла к этажерке, и, взяв с полки бронзовый лик Небесной Царицы, повесила образок на шею сына.
      - Ну вот, так хорошо. Хорошо. Ты уж не снимай его, Богородица тебя защитит - не оставит!
      Николай взглянул на часы и подскочил. Время пролетело мгновенно, он пробыл дома не пять минут, как хотел, а четверть часа.
      - Мам, я побежал, не провожай! Я обязательно, обязательно вернусь!!! – он крепко-крепко обнял маму, подхватил её на руки и закружил в воздухе, потом, поставив на землю, снова обнял и выскочил из квартиры.
      Перепрыгнув первый пролёт, Коля остановился у окна, посмотрел вдаль – на пустырь и длинный серый эшелон. Потом, вдруг достал из кармана свёрнутый тетрадный листок и маленький простой карандаш.
       Разгладив бумагу на подоконнике, он вывел что-то красивым почерком, затем аккуратно оторвал широкую полосу с запиской, тщательно сложил её и наклонился вниз, где под подоконником была глубокая щель, заделанная паклей, служившая в детстве тайничком для них с Алькой.
        В шестом классе Колька специально проковырял такой секретный почтовый ящик. Через него они с Алькой обменивались записками, когда не хотели, чтобы родители видели их вместе и знали об их планах. Правда, потом они повзрослели и тайник опустел.
      Николай вытащил паклю и положил в щель своё послание, потом задумался, снял с шеи бронзовый образок на верёвочке и просунул его туда же, стараясь запихнуть подальше вглубь. Затем плотно утрамбовал волокна и сбежал вниз…

                ***

       Андрея также жизнь больше никогда не заносила этот район и сейчас он шёл, словно в другом городе, с трудом воскрешая забытые воспоминания из детства. Навигатор прерывал музыку и бормотал в наушнике, корректируя маршрут. Наконец Андрей оказался у того самого дома. Он ожидал увидеть жуткую развалюху, однако дом, приведённый в божеский вид усилиями мэра Собянина, выглядел вполне сносно. Фасад был отштукатурен и покрашен.
       Железная дверь с кодовым замком оказалась открыта и Андрей, с содроганием, зашёл в подъезд. Хотя ремонт и обновил нутро дома, но так и не смог победить его тяжёлую атмосферу. Втянув носом воздух подъезда, Андрей будто вновь оказался здесь вместе с бабушкой, как много лет назад.
       «Где найти то, что оставил дед? На лестнице за паклей? За какой паклей?» - в глубоком раздумье почесал щёку Андрей и стал медленно подниматься по ступеням, внимательно осматривая всё вокруг, пытаясь отыскать что-то неведомое. Дойдя до третьего этажа, он не обнаружил решительно ничего интересного – лишь аккуратно побеленные и покрашенные потолки со стенами. Андрей ещё несколько раз тщетно поднимался и спускался по лестнице, пока не столкнулся с жильцами, настороженно смотревшими на чужака.
       Андрей и сам понимал, что его шатание по подъезду выглядит подозрительно, поэтому решил крайний раз пройти всю лестницу сверху вниз, и покинуть дом с чистой совестью. Он уже начал сильно в себе сомневаться. Может ночью ему просто пригрезилось, и это был сон – пускай очень реальный, странный, но всё же сон!
       Тогда, что он вообще здесь делает?
       Андрей ещё раз осмотрел стальные двери на верхнем этаже, потом люк чердака, запертый на замок, и направился вниз. На площадке между третьим и вторым этажом он остановился у окна, за которым лежал заросший бурьяном пустырь и чернела железка.
«А ведь дед видел тоже самое, когда на фронт уходил» - подумал Андрей. В этот миг мерзко затрезвонил мобильник. Андрей вздрогнул от неожиданности и вытащил телефон из кармана. На экране светилось «Абонент неизвестен». Андрей нажал кнопку для ответа, но телефон, выскользнул из руки, упал на пол и закатился за чугунную батарею под подоконником.
        Андрей чёртохнуся и наклонился, чтобы поднять мобильник. Внезапно его взгляд упал на несколько слипшихся от краски волокон, торчащих над батареей.
Он присел на корточки и присмотрелся. В стыке стены и подоконника виднелась замазанная серой краской пакля. Андрей попробовал достать её пальцами, однако та оказалась хорошо склеена и забита. Он снял с брелока длинный ключ, расковырял краску и подцепив бородкой волокна потянул паклю. В стене открылась щель шириной с ладонь и высотой в два пальца.   Андрей включил телефонный фонарик и посветил вглубь.   
        Сначала он увидел свёрнутую бумажку, которую легко достал и, осторожно развернув, пожелтевший и рассыпающийся листок, прочитал еле различимые строки:
        «Аленький мой! Мы обязательно поженимся и будем счастливы! У нас впереди очень очень долгая красивая жизнь! Верь мне, всё будет очень очень хорошо! Не грусти! Почаще улыбайся Алька! Я обязательно вернусь, обещаю! Твой Колька!                28 июля 1942 г.»
        У Андрея перехватило дыхание, комок стал поперёк горла – он понял - это последнее письмо в недолгой жизни деда, написанное им бабушке, которое она так никогда и не прочитала. Андрей протёр глаза, смахивая невольно навернувшиеся слёзы, и снова присмотрелся в глубину щели. У дальней стенки он заприметил скрученную верёвочку и, поддев её ключом, аккуратно потянул на себя.  Верёвка порвалась сразу же, как только Андрей её достал. На его ладони оказался небольшой металлический прямоугольник, покрытый густой малахитовой окисью.
        В этот миг дверь на нижнем этаже лязгнула.
        - А что вы здесь делаете? Вы кто? Я сейчас полицию вызову! – услышал Андрей за спиной дребезжащий старушечий голос. Он обернулся - бдительная пенсионерка въедливо буравила его крысиными глазами.
        - Всё в порядке, не волнуйтесь, я из ЖЭКа – пробормотал Андрей, проскочил мимо старой карги и быстро вышел из подъезда.

        Дома он налил в банку жидкость для чистки металла и опустил туда находку. Прямоугольник запузырился. Андрей с удивлением видел, как зелёный налёт исчезал, подвеска приобретала бронзовый цвет и на её поверхности всё яснее проступали человеческие очертания. Когда бурление реактива окончилось Андрей извлёк подвеску из мутной жижи, протёр, вгляделся и ахнул - на него смотрел пресветлый лик Богородицы!

        Хотя Андрей и был крещён в детстве, но никогда не чувствовал себя глубоко верующим человеком. Теперь же, увидев образок женщины с нимбом, он невольно сотворил крестное знамение.
        «Вот о чём говорил дед» - подумал Андрей и почему-то не удивился. Он повесил образок на прочный шнурок, снова перекрестился и одел на себя.
Одно только не давало покоя: «Что было связано у деда Николая с этим образком, почему он спрятал его в щель?».

                ***

         Николай посмотрел на часы – прошло полчаса, он уже почти добежал к своему вагону. Стараясь быть как можно незаметнее, солдат добрался до ближайших кустов, присел, и, чтобы скрыть одышку от волнения, глубоко втянул воздух носом и медленно выпустил его из лёгких. Огляделся, старшины не было видно. «На совещании» - подумал Николай, поднялся, одёрнул гимнастёрку и, поправляя ремень, словно ходил по нужде, направился к поезду. Закинув ногу на лестницу, он подтянулся и забрался в вагон.
         Пока Николай мчался назад, всё время думал о матери, и на его душе становилось невероятно светло. Как правильно он сделал, что забежал к ней!
          «А может, всё-таки, надо было оставить образок?» - мелькнула мысль и тут над ним словно разорвалась бомба. Юноша ещё не выпрямился, но уже упёрся носом в запылённые хромовые сапоги. Старшина возвышался подобно каменному истукану, уперев кулачищи в бока.
- Всё, Скворцов! Как говорится: бей в доску – поминай Москву. А ведь я предупреждал тебя, предупреждал… - он выдержал паузу и прокричал – Всем смирно! Только что красноармеец Скворцов, прибыл из самоволки. К матери бегал, вон в тот жёлтый дом – старшина указал рукой в сторону Леснорядской.
- Нет, товарищ старшина, я только по нужде, в кусты – попытался оправдаться Николай.
Старшина сощурил хищные глаза, его лицо густо покраснело, и он взревел:
        - Тебя там не было! Я проверял! Слушать мою команду! За самовольную отлучку из расположения воинской части в военное время приказываю арестовать красноармейца Скворцова и доставить его под конвоем к начальнику эшелона. Касается всех! За самоволку – трибунал по законам военного времени!
        Николаю ещё до конца не понял куда вляпался и стоял с недоумённо озираясь вокруг.
        - Смирно! – заорал старшина, протягивая к Скворцову правую руку - Ремень!
        - Что? – удивлённо переспросил тот.
        - Ремень сымай с гимнастёрки и с брюк тоже. Быстро!
        Николай подчинился.
        - Руки за спину – скомандовал старшина и крепко скрутил запястья Скворцова
брючным поясом.
        - Бабенко, Алипов за мной. Вывести Скворцова из вагона. Михеев за старшего.

        Дальше всё прошло словно в тумане. В начавшейся круговерти Николай ощущал себя третьим лишним – будто всё происходило не с ним. Сначала испепеляющий взгляд начальника эшелона, потом гарнизонная гауптвахта, затем следствие и трибунал.
        «Да я только с мамой попрощаться сбегал, и всё! Всего-то сто шагов до дома! Эшелон же всё равно стоял!» - оправдывался молодой человек - «Я ничего преступного не совершил! Только маму обнял и сразу назад!»
        -Ничего, ничего - похлопал арестованного по плечу следователь с малиновыми петлицами и глубоко затянулся папиросой - Про приказ 227 слышал? Ни шагу назад - называется.
        Николай утвердительно кивнул.
        -Хорошо - особист выпустил серое облако - значит, про штрафников тоже слышал?
        - Не слышал - покачал головой арестант.
        - Это тоже ничего. Скоро узнаешь не понаслышке - на своей шкуре.
        -Товарищ лейтенант государственной безопасности,  что мне будет? - съёжился Николай, которому сейчас стало действительно страшно.
        Нквдэшник усмехнулся: - Я, конечно, не трибунал, но думаю, месяца три в штрафном батальоне ты набегал. Искупишь кровью, так сказать, по законам военного времени. Ничего, сдюжишь…- следователь сделал паузу и добавил - Если выживешь.

        Николай отнял у трибунала минут двадцать: две на оглашение судейства, пять на чтение прокурором тонюсенького дела из двух рапортов и объяснительной Скворцова, две - на оглашение приговора: «Три месяца в штрафном батальоне», ещё с десять минут секретарь скрипел пером и работал пресс-папье с дыроколом. 

        Николай всегда представлял свой первый бой так – он с винтовкой наперевес бежит в атаку и почти не ошибся. Штрафбат бросили к деревне Сычёвка.
        Прошедший империалистическую, комбат – капитан Грусланов, построил бойцов и обратился совсем не по-советски:
        - Братцы! Вы должны искупить вину кровью! Нас не жалеют – и вы врага не жалейте! Раньше так говорили: или грудь в крестах, или голова в кустах. Только в кустах, значит для вас - в могилах.
Сегодня цель - взять высоту 126. Ночью в 3.30 выдвигается разведка, задача – подползти к пулемётной точке, завязать бой, отвлечь на себя, если удастся – уничтожить. В 3.55 общая атака батальона. Только вперёд!  Отступившим – расстрел!

        Крещение случилось ночью. Скворцова определили в разведгруппу. Пятеро бойцов перевалили за бруствер. Николай посмотрел на часы – 03.31. Вцепившись в дёрн, штрафники ползли к вражеской позиции.
Над полем взметнулась ракета, осветив всё вокруг. Красноармейцы срослись с землёй, в надежде, что их не заметят. Однако немцы, что-то заподозрили, и принялись поливать низину кинжальным огнём. 
        Скворцов увидел, как два его товарища слегка трепыхнулись и безвольно распластались в траве. До врага оставалось метров сорок – не больше.  Ракета в небе погасла, и оставшаяся тройка с гранатами в руках рванула вперёд. Со свистом взмыла ввысь новая яркая звезда и тут-же зарокотал пулемёт - солдата прожгло насквозь, он охнул от боли, скорчился, подался вперёд, ноги на бегу подкосились и Николай завалился на живот. Его сердце уже не билось, а перед стекленеющим взором, вдруг появилась мама. Она страдальчески посмотрела на сына, утёрла слёзы, перекрестила его и прошептала:
        - Зря ты Богородицу оставил, Николушка…
        Стрелки разбитых часов на руке мёртвого бойца навсегда остановились.
        Короткая на цифре – три, длинная на делении – сорок восемь.

                ***

        Ночью вновь зазвонил телефон. Ложась спать, Андрей выключил звук, но аппарат почему-то сработал.
Андрей схватил трубку и содрогнулся, ощущая, как кожа покрывается мурашками. Часы показывали 03.48. Входящий не определялся.
        - Да, слушаю! 
        - Здравствуй Андрей – сквозь треск в трубке он снова услышал глухой голос деда – Спасибо, что исполнил просьбу. Ты не снимай образок, не повторяй моей ошибки. Не забывай нас…
         Затем возник отец:
        - Андрей, ты всё сделал правильно. Помни, мы ближе, чем кажется.                Мы обязательно встретимся… через много лет…

         Разговор оборвался и мобильник коротко загудел.