Меж двух войн. Дочь солдата. 6. Выпускная Чита-46

                6. Выпускная Чита-46.


     Вот мы и добрались до последней  главы в школьной юности нашей героини. И глава эта – всего-то в полгода длиной, и никакими особыми событиями не отмечена, совсем не то, что Домна с ее ошеломляющими приключениями. Только помнится эта самая Чита-46 почему-то всю жизнь – и не ей одной.
 
      Итак, километров 20 ехали еще с мыслями о том, что оставили позади. Это была их жизнь длиною в два с половиной года, промелькнувшая, как один день, хотя и написано об этом кратком дне совсем немало. А в этом весь парадокс – вроде и жизнь коротка, а начнешь вспоминать…

      Следующие километры дороги уже размышляли о том, что ждет их впереди, там, куда все эти два с половиной года регулярно отлучались главы семей, формально проживавшие в Домне.

      Как только проехали КПП и стали выруливать по бетонке к городку, дорогу пересек яркий лыжник с румяным лицом. Это был, как вы догадались, или вспомнили по первым страницам нашего повествования – сам Славик Семиглазов  собственной персоной, который ошалело разглядывал, замерев на дороге – грузовик с мебелью, а перед ним газик с Квадратько  и  ребенком на коленях подле  водителя. Сомнений не оставалось – семья переезжала, а с ней и Ольга.

      Папа же, завидев обалдевшее знакомое лицо, крякнул то ли от неудовольствия, то ли  наоборот, а дамы на заднем сидении, хранительницы большого зеркала, украдкой залились от смеха. Начало было хорошим, даже просто замечательным. Первым увидеть в городке мужчину, да еще впервые  конкретно одного, да еще и такого ополоумевшего от неожиданности и радости. Что и говорить, картинка была такой  яркой до невозможности, что мама опять протянула ей:
   - Я же говорю: - Кра-си-и-во!

      Если помнится, упомянув об этой встрече на дороге в прошлый раз, автор давал торжественное обещание вернуться к этому персонажу где-нибудь еще, так это обещание и выполнено, несколько страниц этому блуждающему герою-любовнику посвящено в предыдущей главе.

      И еще один момент был внезапно подробно описан, когда речь шла о входе в новую «лесную» квартиру в связи с обнаружившейся сентиментальностью  Виталия Николаевича Квадратько. А посему и повторяться, по-видимому, не стоит.

      Квартира, конечно, поражала воображение, и буквально со следующего  дня после приезда  они стали активно ее обживать – расставлять, развешивать, прибивать и раскладывать. А уж потом – выполнять и вовсе титаническую работу – отчищать весь паркет, буквально по досточке, от  килограммов намазюканной мастики грязно-свекольного цвета. Этак с полмесяца ползали на коленках, а уж потом мыли с щелоком, а уж потом  натирали новой желтой солнечной мастикой для паркета, лаком тогда еще не покрывали паркет – и вот она - настоящая красивая жизнь.
 
     Ее новая школа была под боком, практически следующим зданием после их дома в городке. И что это была за школа? Сплошное великолепие – и не иначе – вот что это была за школа. Как говорили, какой-то Таллиннский проект, двухэтажная, с огромным холлом и красивыми лестницами, с настоящими двумя залами – спортивным и актовым, располагавшимися в разных крыльях школы, высотой как раз в два этажа, где на обоих размещались классы и другие кабинеты.

 В каждом классе изящные раковины с горячей и холодной водой, раздевалки перед спортзалом с душевыми. В вестибюле замечательный бетонный разноцветный отшлифованный пол с вкраплением чего-то металлического, создающего неповторимый рисунок. Школа была открыта только первого сентября, а до этого функционировала во временном здании на Площадке строителей, которые с семьями приехали гораздо раньше, в общем, такова доля всех строителей – приезжать раньше и жить менее комфортно, чем те, которые въедут  затем в дома, возведенные ими, первопроходцами. Все такое новое, красивое, свежее, что постоянно радует глаз.

     Городок сам по себе был замечательный, конечно, ведь его выстроили в тайге, пытаясь сохранить каждое возможное дерево. И все это нужно было для наибольшей его секретности, чтобы он не обнаруживался даже с высоты полета спутников, собиравших информацию о таких городках как о наличии военной мощности страны. Для всего этого даже отапливался городок мазутом, сгоравшим без остатка с небольшим белым облачком над котельной – и это было так непривычно, ведь и в Чите, и в Нерчинске, и в Домне в отопительный сезон по улицам летала сажа хлопьями, нередко забиваясь в носы и глаза прохожих – таковы местные забайкальские угли с большим содержанием чего-то негорючего в виде этой жирной сажи…

     В школу они пошли одновременно с Наташей Ракитиной и Леной Бариновой, жившей через стенку, в соседней квартире. А Ракитины жили над Оковитыми, которые соседствовали с Квадратьками через площадку.

     Их с Наташей классы располагались на первом этаже направо от входа, по дороге в спортзал мимо кабинета директора школы – миловидной миниатюрной женщины Валентины Ивановны Колковой, тоже жены офицера.

     Кстати, их знакомая Инна Ксенофонтовна Оковитая  тоже вышла на работу учителем химии и завучем школы. Замечателен их диалог перед выходом в школу:
   - Оля и Наташа, я вас прошу, не вздумайте меня называть тетей Инной, поняли? – на что они дружно ответили:
   - Да, теть Инн, поняли! – и все вместе рассмеялись.

   В классе было полно одноклассников из Домны, поэтому встретили ее хорошо, но… домнинцы держались несколько особняком, потом было еще несколько группок, но коллектива «один все как» не было совершенно.

   Дети строителей были аборигенами, сдружившимися еще в старой школе на их Площадке, домнинцы были отдельной силой – и верховодил в ней, кто бы вы думали – да, Юрка Иващенко, впрочем, скорее, во всем сборном классе, однозначно.

 Были ребята, приехавшие в этот выпускной класс вообще из других городов и городков со всего Союза, они тоже все были сами по себе. Были две пары влюбленных, которые сразу после школы поженились. А что? Уже и по 18 к тому времени стукнуло обеим парочкам.

    Оля села за последнюю парту в первом от входа ряду к симпатичному живому парнишке  с богатейшим черным чубом и такими же черными бровями вразлет. Его звали Яшей  Гойдо. Главными гидами по классу и его обитателям стали у них с Ленкой  да-да, все те же знакомые «Китюхи» - Алла Иванчикова и Надя Китюх, жившие  здесь  в одном доме друг над другом.

    Мальчишки поголовно были влюблены в Инку Войт, смазливую рыженькую смешливую девчонку очень задорного нрава, всю светившуюся от веселости и замечательных веснушек. Чем-то она напоминала и ее саму, Ольку, скорей всего, тем, что еще больше была похожа на «рыжую лисичку», гибкую, мягкую и кокетливую шалунью. Не избежал явной влюбленности в лисичку, как оказалось, и  Юрка Иващенко.  Временами это было очень показушно – и Ольку это раздражало, хоть и Юрка особо не интересовал, вот просто так как-то раздражало – и все.
 
     Ее сосед по парте был совершенно свойским мальчишкой, живым и коммуникабельным, а поэтому с ним было необыкновенно легко.  И они с первого дня стали совершеннейшими приятелями во всем, особенно в поддержать друг друга в разных ситуациях – на уроках, в быту.

 А однажды – это было 23 февраля, Яша пригласил ее к себе домой на день рождения, как оказалось, старшего брата. Жили они на старой Площадке, т.к. их отец был строителем. Братец был уже студентом мединститута в Чите – и приехал погостить. С ним была пара приятелей. В общем, все набрались под завязку, а особенно Олька, изображавшая из себя взрослую в студенческой компании.

 А и пила-то сладкое пойло под названием Донг-Тхап, вьетнамский ликер цвета взбесившейся фуксии. На вкус, как сладкий безобидный напиток, а на самом деле крепостью в 42 градуса…

     Причем развезло ее уже на улице, как ни странно, при сорокаградусном морозе, просто схлынула напряженность и кураж пребывания в незнакомой компании, и началась совсем другая стадия - полнейшего угнетения. Спасибо Яшке, что пошел ее провожать, ведь от его Площадки до их надо было преодолеть лесок, а у нее все время было желание прилечь на кучу лапника – и поспать, и это казалось таким естественным и необходимым.

 А Яшка не давал этого сделать, такой вредный, и чуть ли не силком и волоком  дотащил ее до дома. А там – новая незадача. Весь дом комдива оказался на улице – взрослые и дети торчали на улице ввиду хорошей тихой погоды в честь праздника – годовщины Вооруженных сил, в которых они успешно служили всю свою жизнь.
 
   Яшка и тут не растерялся – протащил ее через дыру в заборе со стороны леса и взгромоздил на их балкон, который был на довольно высоком цоколе, но все-таки на первом этаже. А потом еще и сам влез и втолкнул ее в квартиру, благо балконная дверь была только прикрыта… И только тогда отправился восвояси, разматывая события в обратном порядке.

    Утром она все-таки притащилась в школу, хоть имела кошмарную ночь – и в ванной, наполненной водой, чуть не уснула, и утром собирала себя по частям, твердо помня одно – надо в школу. Родители, слава богу, ничего этого не заметили, ведь уходила раньше их, да они и сами были наверняка слегка после вчерашнего. Но на уроках сидеть было невозможно категорически. Все плыло и кружилось, сама была зеленого цвета. Вот поэтому, наверное, и зеленый   змий, что реакция на него такая, даже если пьешь розово-сиреневую радость, все равно получается зеленая гадость.
 
     Яшка и тут не сплоховал, сам пошел к очередной учительнице, которая должна была прийти на второй урок, и «отпросил» ее по причине нездоровья, естественно, не уточняя, какого свойства. А если бы она сама пошла – то все стало бы яснее ясного. В общем, Яшка был просто другом, Олька не могла себе даже представить влюбленных в нее парней, пользующихся ее благосклонностью, в подобной ситуации – романтичность их отношений  могла сыграть плохую службу в такой житейской вариации, вплоть до обоюдного взаиморазочарования, честное слово.

      Надо сказать, что Яшино такое золотое умение быть полезным, иногда нещадно эксплуатировалось в классе, но он был незлобивым, и помогал почти всем, особенно с математикой.

      Ранней весной мама со Светкой улетела в санаторий и в разведку насчет учебы в Севастополе. Опять Оля с папой остались вдвоем, все семейные заботы за двоих ложились снова на нее, но она справлялась, не забывая необходимое время просиживать за учебниками. К тому времени у нее в школе наметился явный конфликт с учительницей литературы.

 Римма Михайловна, так ее звали, была хорошенькой блондиночкой с завитой стрижкой, которая  после нескольких лет сидения с детьми, вышла на работу – и сразу в выпускной класс, да еще и преподавать современную советскую литературу, за новинками которой она явно не очень следила в последние годы. А тут Олька Квадратько нарисовалась в классе именно в этом полугодии, когда еще обзорно вспоминается весь курс литературы в старших классах перед выпускным экзаменом.

     Так и получилось, что Олька в  своем стремлении к правильности и правдивости не раз с места резко комментировала слова учительницы, прозвучавшие, мягко говоря, не совсем в тему. Так, она явно накрутила в пересказе содержании повестей Чингиза Айтматова «Тополек мой в красной косынке» и «Верблюжий глаз», поэтому Ольке стало абсолютно очевидным, что Римушка их  и не читала совсем. Как в том анекдоте, где  «сам ничего не знает, да еще и других учит».

     Для Ольки уроки литературы стали форменной пыткой, такой непрофессионализм да еще после великих учителей ее, пусть и небольшой, жизни, как Зимергуз и Фаина Сергеевна. В ответ на ее придирки и открытые выступления уже не с места, а в полный рост и вполне аргументированно, учительница люто невзлюбила  ученицу, которая по всем показателям претендовала на золотую медаль.

    А тут еще на них с папой свалились мыши, в полном смысле слова. Была ранняя весна, и лесные мыши, здесь без кавычек, потому что не как принадлежащие «лесному» городку, а как вид мышей, дикие и беспардонные, полезли в дом во все щели, в поисках корма и места для увеличения поголовья себе подобных, зеленоватых пушистых тварей, которых Олька панически боялась, и орала, едва завидев безобидную «мышу», и спасалась бегством, высоко вскидывая ноги от ужаса наступить на нее.

 Отец тоже, надо сказать, не испытывал особой к ним приязни, и даже однажды похвалился, что ночью прибил одну оч-чень оригинальным способом – встал воды попить – а она в раковине на кухне круги нарезает… А едва его увидела – спряталась в норку, как она думала, а это было сливное отверстие, куда папенька моментально стал наливать воду, открыв для этого «горячий» кран…

     Для усидчивых занятий – это было сущим кошмаром, отовсюду скрипы, шорохи, шебуршание и такие звуки, как будто чего-то грызут… Оля даже однажды Яшке пожаловалась, что они совсем замучились с отцом – житья от этих мышей нет, да и только.
 В этот же день вечером раздался звонок во входную дверь – и на пороге вырос ее сосед по парте с кошкой за пазухой. Папа сначала вроде  хотел отказаться от нее, когда Оля представила ему Яшу. Но, пока знакомились, кошка, не будь дурна, быстро вычислила, кто здесь хозяин, и стала ходить восьмерками возле папиных ног, все еще обутых в сапоги – он только перед Яшей переступил порог квартиры – и этим уважением, лаской и чинопочитанием к гладким сапогам – совершенно растопила его последние  слабые возражения:

  - Ишь ты, тварь бессловесная, а понимает… что почем…- растрогался папка и у них началась взаимная любовь с кошкой, которая неслась к нему сломя голову, едва он переступал порог дома, и сидела у ног или даже на коленях, пока он вечером читал газеты или книгу.

     Одновременно он хвалил Яшку, приговаривая:
  - Вот надо же, пацан-пацаном, а о других уже заботится. Да и в дом наш не побоялся прийти без всякого приглашения, - что и говорить, в дом  командира дивизии  никто особенно не стремился ворваться непрошеным гостем, хоть это и было чистейшим предрассудком, ведь, судя по всему, эти годы уже тогда были полной демократией в этом военном городке.

     Однажды Олька задержалась у «китюхов», а когда папа в дверь шутливо спросил:
  - Кто там?- бездумно ответила:
  - Яшкин! – на что он тоже отреагировал моментально и в том же тоне:
  - О! Уже даже так?
  - Да нет! Ты что? Это сейчас манера такая говорить у молодежи: Я – это Яшкин, ты – это Тышкин, мы – это Мышкин, - на что он, смеясь, иронично ответил:

  - Мне из этой белиберды понятно только Яшкин, ну и еще, может быть, Мышкин, чтоб им провалиться совсем. К слову сказать, кошка своим вторжением полностью и сразу отвадила мышей от их квартиры… но сама оказалась с котятами, которыми  вскорости и окотилась. А здесь тоже целая история.

 Когда котята подросли, папин водитель завез их всех вместе с мамашей далеко от городка,  таково было папино решение, несмотря на Олины слезы. Завез далеко, километров за 20.Каково же было их изумление, когда где-то через неделю, вечером, они увидели ее, худую и ободранную, в окно балкона, сидящую на перилах и уставившуюся в дом. Она даже не кричала и не просилась внутрь, так устала и так была рада, что, наконец, дошла и нашла единственно нужный ей дом. Конечно, пораженные таким подвигом, люди впустили ее, и она снова водворилась в квартире и в привычной жизни.

   Тем временем последняя школьная весна неслась семимильными шагами. Пару раз ездили в Домну вчетвером, двое мальчишек, двое девчонок, чтобы садиться в попутные машины со своими ребятами. Одну поездку нельзя забыть никогда. На огромном грузовике подъехали к реке Ингоде, да, той самой, что омывала и Домну, зимой на ней была ледовая дорога, а теперь лед почернел и кое-где вода была поверх него, но не глубинная, а подтаявшая сверху. На реке дежурили два трактора ближе к берегам и  военные дядьки с красными флажками.

 На лед велено было въезжать с открытыми дверями, на них вообще дядька покосился и изрек:
   - А вам-то чего  об эту пору дома не сидится?- на что оба, и Олька и Толя Хрульков ответили быстро и без запинки:
  - А школьный вечер в Домне.
  - Ну, это важная причина, - и старшина ухмыльнулся, сам, небось, тоже из Домны сюда прикатил.

  С пригорка съехали на лед, который неимоверно трещал у берега и долго ломался, но это было не страшно, там ведь мелко, но до воды так и не достали. Медленно ехали по дороге через лед, иногда объезжая опасные участки, отмеченные красными флажками. Невдалеке из-подо льда торчала  ось с колесом притопленной и вмерзшей в лед перевернувшейся машины. До следующего берега доехали без приключений, но с треском и внутренним напряжением.
 
   А тут и началось. Твердая кромка льда вдруг закончилась, и машина сначала передними, а затем и задними колесами съехала в воду, но натужно рыча выползла на берег, но не удержалась на скользком склоне – и сползла назад в воду, но только задними колесами и как-то боком, грозя перевернуться. Так раза четыре, измучив весь склон и саму себя, машина откатывалась, взрыкивала и пыталась выбраться, пока, наконец, ей это не удалось. А потом все повыпрыгивали и стали смотреть, как выберется вторая машина, где сидели Надька Китюх и Васька Мысло. Они выбрались намного удачней, учитывая их опыт, немного выше по течению, где кромка льда и сам берег не были так раздолбаны.

    После вечеров Олька бегала ночевать к Фаине Сергеевне, которая жила прямо под ее бывшей комнатой. Нагулявшись с Лешкой допоздна, она потом еще  более допоздна болтала с учительницей, вместе и чаевничали. Во второй и последний перед выпуском раз Олька заговорила о выпускном сочинении, в смысле, чего можно ожидать, какие могут быть темы.

 Надо вам заметить,что тогда и в помине не было манеры знать темы заранее, как сейчас, да еще и списывать сочинения из реально опубликованных книжек – все писалось всерьез и по-настоящему, это действительно был экзамен, а не отрепетированное действо. Попутно Олька в первый раз обмолвилась о конфликте с учительницей литературы, на что Фаинушка  моментально среагировала по-своему:
  - Ну, если учительница конфликтует с лучшей ученицей – это не добавляет ей ума. Только умерь свой юношеский максимализм в этом случае, ведь ты ее посадила в лужу, а такое не прощается, даже если она не права и мстительна вдобавок.

  - Да что вы, какая уж тут мстительность, да и в чем?
  - В чем, в чем! Люди изобретательны, с этим ты наверняка еще столкнешься. А по поводу возможных тем, сама посуди, в этом году 20 лет Победы в войне, возможна такая тема? Да, вполне. Затем, М.А.Шолохову исполняется 60 лет – это ли не хороший повод для школьного выпускного сочинения. А потом, недавно состоялся съезд  писателей страны – там богатейшие выступления и наблюдения над современной литературой. Возьми в читалке, почитай  о съезде в «Литературной газете».

   Что она и сделала. Но не просто о съезде, она с огромным интересом прочитала все стенограммы съезда, все выступления – и основного докладчика, и в прениях, при этом так много для себя уразумела в современном литературном процессе, что поневоле многое отложилось и разложилось в голове  «по полочкам».

   Когда уже совсем потеплело, а до экзаменов оставалось с полмесяца, прилетели мама со Светкой. Оля была в школе, отец поехал встречать их в аэропорт Кадала сам, вместе с водителем и сопровождающим офицером. Водителя звали Вася Вахнин, был он родом из Феодосии, простой круглолицый парнишка, передававший Ольке иногда письма от Славика Семиглазова, к тому времени уехавшему в военный городок под городом Калининградом, продолжать службу на флоте, поскольку имел универсальную специальность баллистика после окончания Академии.

  Было такое, что Вася позвал ее и на последнее свидание перед его отъездом еще зимой, где-то через месяц после их переезда в городок.
   Письма были хорошие, очень живо и приятно написанные, но присылались они через третье лицо, а потому и невероятно нейтральные, подчеркнуто дружеские, не более того.

   Кстати, однажды, еще в Домне, раз мы добрались в своем повествовании до Васи, папа утром по телефону в гараж сказал следующее:
  - Передайте Вахнину, чтоб подъехал к дому моему! – и этот нечаянный стишок так и стал произноситься каждый день, к особой гордости Васька среди водителей и гаражного персонала.

    Вернувшись в этот день из школы, Оля застала дома такую картину - взбешенный чем-то отец, весь красный, нервно вышагивал по квартире и вычитывал за что-то маме:
   - Нет, если ты меня и себя совсем не уважаешь, то хотя бы о посторонних подумала. Это ж надо заявиться в таком виде из отпуска! – это он уже обращался к Ольке, как к новому свидетелю, который благоразумно помалкивал…

   - Ну что ты, в самом деле! Да что я такого сделала?
   - Она еще спрашивает! Вот, дочь, ты только глянь, в каком виде они прилетели, эти две красавицы. Но с этой-то какой спрос, - при этом он указал на Светку. А мать твоя выползла из самолета вот в этом – и он растянул на вешалке синий древний плащ, точно в таком их еще подвозил  дядька в Домну, которые уже тогда лет 10 как никто не носил.
    - А сверху? – Олька имела в виду – на голове.
    - А сверху – вот это, - и папа показал на белую пушистую и свежую шапку из искусственного меха.
    - Ну, тогда это еще ничего… - протянула Олька, представив такой конгломерат и стараясь не прыснуть от смеха.
   
    Мама моментально вставила:
    - Я и тебе такую же привезла, они, знаешь, какие модные сейчас, эти «нейлоновые» шубки и шапочки.

    - Ну, не знаю, мне как-то больше нравятся мои «шанхайские барсы» из рыжей лисы – Олька  модничала в шапке и воротнике, самолично купленных ею в Чите на деньги, данные папой на туфли. Что и говорить, Квадратько иногда поражал их щедростью только потому, что абсолютно не знал цены некоторым товарам и предметам по одной простой причине – был постоянно занят на службе. Правда, служба не мешала ему самому выглядеть весьма импозантно, будь то форма, или «гражданская» одежда, в которой он иногда по предписанию свыше тоже летал в командировки.

 Что и говорить, это именно он привез ей из Москвы плащик «болонью» в этом году, и он стал первым в их школе. Папиному вкусу Оля и доверяла больше, и ей хотелось быть на него похожей, несмотря на то, что мама была на самом деле  гораздо красивей папы, но не всегда ей удавалось себя подать, а ему – таки-да, всегда, он вообще был похож на спортивного босса в демократичной обстановке – это в штатском, а в папахе набекрень – на молодого казака.

      Но тут, видя, что разговор ускользает из-под его контроля, а он еще не все сказал, папа снова подтащил ее к вешалке и стал тыкать рукой в нечто, напоминавшее подобие бывшей детской шубки из кролика, но абсолютно вытертой до кожи бедного животного полностью спереди и на рукавах. Вдобавок, она была так мала, что на Светке скорее напоминала бы нищенскую кофтенку:
   - И вот в этом она приволокла моего ребенка! Мне было стыдно за них перед офицером и даже перед Вахниным, хоть я и привык, признаться, к сюрпризам мадам Поцелуевой, - мамину фамилию он вспоминал очень редко и в исключительных случаях – когда был гадкий борщ, «поцелуевский», ведь он же вырос на юге, где знали толк борщам. А теща, т.е. бабушка Женя, варила «поцелуевские» щи, на которых в войну, слава богу, продержалась вся семья.

   - Да уж! – только и протянула Олька, чтобы никого не обидеть, ведь рада была, что, наконец, прилетели мама с сестренкой, давно обниматься пора, а они тут выясняют отношения, хоть и причины никакой нет. Просто, как выяснилось, Маруська их ободрала, по сути, сняв с мамы ее пальто с чернобуркой для себя, а со Светки цигейковую блестящую шубку для внучки, мол, весна уже, жарко вам лететь. Это там жарко, а здесь еще вполне могло бы показаться нормальным.

    Отец моментально и резко отказался от поездки Оли в Севастополь для учебы, когда увидел, как Светка, полтора месяца прожившая у тетки, села за стол, как бедная родственница как-то бочком и смолотившая, не поднимая глаз, все, что ей ни подавалось. Нет, в этом был свой несомненный плюс, но в то же время, был подавлен  детский мир и характер личности, будто это вовсе не она раньше была жуткой капризулей насчет поесть и вообще, и выводила их всех своими слезами и длительным сидением над каждым блюдом, чего ни подай.

   - Это что? Воспитание голодом? Сестрицей, которая вдобавок раздела обеих? И ободрала на деньги, наверняка?
   - Да, Витя! Прямо с первой минуты, как приехали, и только готовились сесть за стол. Сразу выложила свои непомерные требования, как бы с полной калькуляцией.

   - И ты думаешь, что я отправлю свою старшую дочь в семейство этого связиста по профессии, но интенданта по жизни, у которого вместе с женушкой, в каждой мелочи – один расчет. Да я даже вообразить себе не могу, что они из нее сделают, и какую черную работу для нее изобретут за непослушание. Этому, Катя, не бывать. Помяни мое слово!
   - Да я и сама не хочу уже, ты прав.
   - Алло, а может, и меня кто-нибудь все-таки спросит?

     Через совсем небольшое время после этого разговора в городке произошла  ужасная трагедия – с балкона, без перил и ограждения недостроенного дома сорвался мальчик из третьего класса и разбился насмерть. Его отец был в отпуске, откуда его срочно вызвали, а мать никак не могла поверить в произошедшее, на нее просто сошло затмение какое-то, прямо с той минуты, как мальчишки приволокли его домой, уже бездыханного. А она все пыталась его усадить за стол делать уроки, разговаривала с ним, пока, естественно, его не забрали для расследования  несчастного случая.

    Хоронили Сережу из школы, которая вся утопала в цветах. От жары, скученности и тягостности мероприятия у всех кружились головы, скорее хотелось на воздух, пара  малышей из его класса даже потеряли сознание. Потом процессия отправилась на кладбище, где была до этой поры всего одна могила – майора Почуева, оперативного дежурного командного пункта дивизии. По бетонной дороге из городка процессия медленно тащилась среди зеленеющей весенней природы. Чирикали птицы, стрекотали кузнечики и всякие комахи, жизнь продолжалась, да еще и в таком обновленном  великолепии.
 
     На повороте дороги навстречу процессии вдруг показалась машина командира дивизии, который всего как с неделю стал генералом. Иван Григорьевич на служебной «Волге» возвращался из Читы, где был со вчерашнего дня, остановился, вышел из машины, отдал честь мальчонке во гробе, который несли солдаты, потом снял фуражку и долго стоял, пока процессия не пройдет, а лицо было такое, будто он сам лично не досмотрел за этим проказником, и что лично он в ответе за всех тут собравшихся и скорбящих. Да так оно и было, этот человек мог взять на себя большую ответственность и нести ее как свою собственную ношу.

     Из Читы он вез неприятность лично для себя и главного инженера, представленных еще зимой, когда часть и городок сменили, в основном, место дислокации, к званиям Героев социалистического труда. Так вот, Героев им не дали в связи с докладной начальника особого отдела, которая была направлена по своим инстанциям чуть позже представления, а, может, и в связи с ним, дабы помешать награждению.

 Так вот, Баринов докладывал, что тогда-то и там-то, в 5 часов утра, при перевозке ракеты  по такой-то дороге, была  авария с колесами тягача (эта дорога с большой натяжкой называлась дорогой, а в обиходе - «тещин язык», которую проклинали все, а легковой транспорт вообще ее не мог преодолеть из-за крутизны подъема с одновременным поворотом).

 А настоящая дорога, как и мост через реку, была к тому времени еще только в самом начале строительства. Так вот, якобы во время ремонта, был расчехлен фрагмент «изделия» - и местные жители могли увидеть это жуткое нарушение  военной тайны. Какие местные жители в 5 утра, если там в окрестностях и жилья никакого в помине нет.

   Но командиров все-таки наградили – орденами Красного Знамени, теперь Трудового, «Боевого Знамени» у них были еще с войны.  А летом собирались всем городком отмечать 5-летие создания  их родной  войсковой части  с конкретным номером, который знал каждый. Только надо было помнить одно правило при почтовых пересылках чего-либо: если пишешь номер части, то без географо-административных обозначений. Но все равно находились артисты, в открытую писавших г. Чита-46, в/ч такая-то, даже если без указания близлежащего поселка, то это было все равно кошмарным нарушением режима, и допускали его, в основном, женщины, за что делали серьезное внушение их мужьям. Да, со времени создания части 1 июля 1960 года в Нерчинске уже прошло почти пять лет…

    Пока шли похороны, нашлись два идиота, воспользовавшиеся тем, что в школе от большого волнения оставили незапертой учительскую, и укравшие все классные журналы, от первого до одиннадцатого классов. Так, в конце последней четверти школа осталась без оценок, даже в выпускном Олькином классе.

    Ребят таскали на допросы, может, кто чего видел, что-нибудь заметил? Одновременно все поражались цинизму – сотворить такое во время похорон. Обвиняли директора школы в халатности, собирались срочно сообщать в районо в Улетовский район, ведь формально школа была подчинена  ему.

    Но тут режимники нашли пропажу местными усилиями. Ими оказались закадычные друзья, один из восьмого, другой – из девятого класса, которые так «пошутили» и спрятали документы в сарайчике одного из них, стоящем прямо по кромке леса. Какое внушение было сделано им самим и их родителям – это неизвестно, но никого даже из школы не выгнали, а против руководства  школы никаких санкций не применялось, Валентина Ивановна Колкова еще надолго осталась ее директором.
 
      Перед самым последним звонком сажали деревья перед школой. Именно им, первым выпускникам этой школы, была доверена такая честь, а не повинность. Первые деревья должны посадить первые выпускники, чтобы оставить по себе память на долгие годы – такова была прекрасная идея этого действа.

     Стояла хорошая весенняя погода, серьезные саженцы лиственных деревьев, в основном, тополей, которые уже сами были деревьями с комлями земли, привезли заранее.  Все собрались возле школы, с лопатами и ведрами с водой. По указанию на определенном расстоянии стали копать ямы вдоль дороги  и параллельно длинному зданию школы, заканчивавшемуся высокими окнами спортзала, прямо на газоне, на котором пока не было ни деревца. Когда только определялись, кто, куда и с кем будет сажать – к ней совсем неожиданно вдруг подошел Юрка Иващенко:
  - Оля, а давай вместе, что ль, посадим деревце?! – при этом в его словах были и вопрос и утверждение одновременно.

  - Давай! Предложение принимается! – а сама думала, что бы это значило, когда антагонист  вдруг подходит  сажать дерево, выбрав не простое, а с двумя раздвоенными вершинами?  И нашла ответ, – чувствует мальчик, что скоро все школьные дурости кончаются, а впереди неизвестность, поэтому и тянется к ней, как к островку привычной стабильности, хоть сам сделал все, чтобы их отношения разладились в этой школе вконец. И куда вся бравада делась?

    Так и растет это дерево среди многих подобных возле школы с той давней весны. Интересно, а Юрка о нем вспоминает?

    А вот и памятный последний звонок, нарядное фотографирование после, несколько дней отдыха – и консультация накануне первого экзамена по литературе и языку.

 Римма Михайловна консультировала их в своей манере, рекомендовала не залезать в дебри, писать короткими четкими предложениями, чтобы не наделать ошибок, особенно повторить Шолохова, которому исполнялось в том году 60 лет. Здесь она не преминула уязвить отдельных учеников, которые вместо простой надежной подготовки штудируют стенограммы о съезде писателей в библиотеке, упуская повторение всего материала – есть такие люди, которым надо всегда пооригинальничать и поинтересничать на пустом месте.

 Это был явно камень в ее огород, но замечание вызвало лишь досаду, ведь козе понятно, что такой интерес к дополнительным знаниям должен вроде бы приветствоваться нормальным учителем, а не наоборот. Как если бы, например, ученик написал стихи, а учитель словесности его за это отругал, потому, что задание было другое, рутинно-анализаторское.

     Выпускное сочинение писали в актовом зале, специально для этого убранном цветами и столами со скатертями. В холле перед залом толпились дежурные мамаши, волнуясь за своих чад и собираясь их даже кормить – ведь это же ужас, что такое – сочинение длится 6 часов, если Ольга Витальевна сейчас не ошибается, а «дети» -  голодные.

   Все ожидали вскрытия конвертов с темами из районо, Олька одна сидела за первой партой у окна, в которое был виден ее дом, только другой  стороной, противоположной той, где была их квартира. За первый стол уселась сама, вернее, так договорились накануне с ребятами, ведь все стремились к более укромным местам в зале.
     Вот и темы: 1. Образ Болконского в романе «Война и мир»
                2. Судьба русской женщины по драме «Гроза»
                3.  Герой нашего времени в литературе  60-х годов.

      Ай-яй-яй!  Вот она, третья, долгожданная, ее, Олькина, неотъемлемая. Да разве бывает такое? Да все эти штудии ее в библиотеке – прямо вели ее к этой теме. Да на уроках и в помине не было ничего такого - один неграмотный обзор современной литературы, а здесь надо дать героя нашего, такого интересного и непростого времени. А и само «Герой нашего времени» - фраза взята из Лермонтова, сперва так и подумала, когда только озвучивали тему – а потом – ах! В литературе современной, о которой велись все эти разговоры и даже баталии на съезде писателей.

 И она начала лихорадочно набрасывать тезисы и пункты плана – вот это, это, и это. Шолохов «Они сражались за родину», Не забыть литературу о войне в  ее новом видении с обнаженным нервом, здесь Симонов с «Солдатами не рождаются» из эпопеи «Живые и мертвые», Ю. Бондарев «Горячий снег», Г.Бакланов «Пядь земли» и «Мертвые сраму не имут», писатели-деревенщики В.Быков и Б. Васильев, и они же о войне,  «Стародуб» Виктора Астафьева, поэты новой плеяды - Рождественский, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, с ними по новизне – прозаик Василий Аксенов, ну, как же без Васеньки и его «Коллег» - это же настоящие «герои времени», титан Чингиз Айтматов и новаторская литература в журнале «Юность».
 
      Поначалу она даже начала писать черновик, но мыслям было так тесно, что постоянно срывалась на тезисы и пометки, чтобы не забыть, не упустить – и это важно, и то. А потом представила, что это надо будет переписывать, т.е. застревать два раза на одном и том же, а это так неинтересно и нерационально. Она забыла, что это экзамен – и голова должна быть холодной, что это просто выполнение задания, к тому же выпускного.

 Для нее было важно только одно – написать, высказаться, вложить всю себя  в этого «героя», как она его знала и как понимала. А поэтому, ведь с вдохновением не шутят, она начала писать сразу  чистовик, повторив лишь пару фраз из вступления. Она писала сочинение, а перед ней вставали газетные полосы «Литературки», т.е на помощь пришла и зрительная память вкупе с обыкновенной – это умение всегда потом приходило к ней и на других экзаменах, в том числе и в вузе – и писала его почти до конца отведенного времени, да и то заставила себя закругляться, лишь увидев, что в зале остались единицы, проверяющие свои сочинения, а остальные давно сдали свои работы по Толстому и Островскому,  и щебетали, свободные,  в холле школы.

     Остановившись, она обнаружила, что накатала 20 страниц убористого текста, до конца осталось каких-то 10 минут, а ведь надо еще и проверить написанное. Видимо, об этом подумали и экзаменаторы, наблюдавшие за ее творчеством, сопровождавшимся  красными ушами и такими же щеками. Они просто взяли и проголосовали за то, чтобы дать Ольге Квадратько дополнительное необходимое время для проверки сочинения большого объема ввиду объемности темы – они уже догадались, над чем она так вдохновенно корпит.
 
     А каково это, сидеть за проверкой, когда остальные все уже ушли, когда ты уже вынырнула из дебрей хитросплетения темы и не забыла даже какого-то «замшелого деда Пахома» из повести, напечатанной в «Юности»? Поэтому решительная ученица-выпускница, прочитав пару листов, остальные медленно проглядела-перелистала – и сдала сочинение, нет, свое творение вышеназванной комиссии – а затем опрометью победоносно вылетела из зала. Она уже рассталась со своим детищем, а поэтому нуждалась в общении и движении.
 
     За пределами зала были суета  и праздничное настроение. Все болтали, чего-то пили и жевали. Вот тут и она почувствовала зверский аппетит, да такой усыпляющий всякую бдительность, что легко отдала целую общую тетрадь своих сочинений  совершенно неизвестному ей солдатику для «переписать», ибо он после армии собирался поступать в институт, а у нее, мол, такие, что все хвалят. И просил всего на неделю, ну, как не согласиться, да и подвел его к ней их учитель физкультуры, тоже солдат срочной службы, но уже закончивший пединститут по специальности «физика», что позволило включить его в экзаменационную школьную комиссию.

 Ну,  разве можно было отказать учителю на радостях, что спихнула это сочинение – и обрела легкость и невесомость.  Сочинения, все ее мысли за  3 года учебы, кроме тех, что когда-то писались специально на отдельных листах, ушли, как вы догадались, насовсем и  с концами.

      В этот же вечер к ним домой пришла  взволнованная Инна Ксенофонтовна, прямо из школы, даже не заходя домой. Она была на проверке сочинений, потому что в качестве завуча была членом экзаменационной комиссии. Собрав всех в большой комнате, она объявила, вся пылая:
   - Ну, что, торопыга, не видать тебе золотой-то медали! – на что Олька моментально среагировала по-своему:
   - Ну и ладно, подумаешь! А что, тему не раскрыла? – и она хорохористо ухмыльнулась.

   - Тебе все хиханьки, а там целая баталия на комиссии была из-за тебя. Дело в том, - и тут она покачала головой, отгоняя какие-то слова и внутренне продолжая удивляться:
    - Едва члены комиссии расселись, еще только Колкова инструктировала всех, что читаем по кругу, делая замечания на отдельном листке – а Римма Михайловна уже ухватила твое сочинение и отметила две ошибки  красным карандашом, что не вырубить топором.

   - А что хоть за ошибки-то?
  - Да несерьезные совсем – две запятые, одна лишняя, другая – недостающая. Что было потом, я уж рассказывать не буду. Но почему ты раньше-то никогда не говорила, что у тебя настоящий конфликт с учительницей литературы?
   - Да я не считала это серьезным. Ладно, это за русский, а за литературу что?  - Что-что, пять, конечно. Да там вообще все обалдели от объема и серьезности творения, ответила теть Инна, но тут же продолжила свое:

 - А вот она посчитала, оказалась мстительной – и свела с тобой счеты, хотя на комиссии  прикидывалась просто заблудшей овечкой, когда директриса ей вычитывала, что эти запятые в таких сложных предложениях можно вполне было посчитать за авторскую пунктуацию ввиду серьезности сочинения. И что она украла у их новой  школы золотую медаль, а вовсе не ученица не выдержала испытания.

  -  Да ладно вам, спасибо, что рассказали. – и  Олька пошла к себе, по-настоящему удрученная произошедшей несправедливостью по отношению к ней, еще слыша какое-то время, как теть Инна  говорила родителям о том, что она знала, что их дочь – умная девчонка, но что до такой степени, вот здесь, в городках, в глуши, она  так самообразовалась, такого насочиняла на базе знаний и собственных наблюдений и умозаключений, что перед ней не грех и шляпу им всем снять, вопреки  этой  «душечке» мстительной.

      Через день, когда должны были огласить оценки за сочинение, она зашла за Ленкой Бариновой, хотя особенно и не любила у них бывать. И этому были свои причины – это, во-первых, необыкновенная болтливость папаши-особиста, который страсть как любил неприличные анекдоты, а во-вторых, совершенно непонятная семейная жизнь этой полурусской, полубурятской семьи.

 Так, его жена, мать Лены и младшей Тани, еще до приезда  Олиной семьи в Домну, родила там сына, которого Баринов назвал как бы в честь Квадратько Виталием, от которой, т.е. от этой чести, папа открещивался, как мог. Но самое удивительное, что эту женщину и ребенка никто никогда не видел – такой затворницкий образ жизни они смогли им создать. В магазин – девчонки, продукты централизованно – папахен.
 Гуляли с ребенком, по-видимому, на балкончике, хотя и там их никто не видел. Все давно уже решили, что они сознательно прячутся, и никто в одном подъезде в Домне старался не нарушить их уединения. И вот все переехали  в общий дом, и их квартира – самая первая слева от входа в дом на первом этаже. И мальчонку как бы стали выпускать погулять. Памятна курьезнейшая история, приключившаяся с комдивом именно в этой связи, и рассказанная по секрету его женой Олиной матери:

   - Выходит однажды Иван Григорьевич на крылечко в ожидании машины утром. Весна! Все цветет! Специально пораньше вышел. Хорошо дышится, даже фуражку хочется снять, и подставить голову солнышку. Как вдруг, видит, бегут из-за дома к крыльцу  две Светки – ваша и Оковитая – и хохочут. Вашей – пять, а той – шесть с небольшим, здороваются на бегу с «дядей», и бегут дальше вокруг дома. А чего смеются – непонятно. Как вдруг с той стороны дома, откуда прибежали девчонки, появляется маленькое 3-х-летнее толстое кривоногое создание  с характерной внешностью – Виталька Баринов, как догадывается Ракитин, он и видел-то его впервые.
 Вдобавок малыш злой и вдогонку кроет девчонок по матушке, а сам других-то слов, похоже, еще и говорить не умеет, да все на буквы какие – то на «б» раза три, то на «с» тоже многократно, а потом повторяет раз за разом. От изумления такого, Иван Григорьевич и говорит:  -  Чувствую, что фуражка у меня сама на голове шевелится и подымается, безо всякой моей помощи…

     Так вот, зашла Олька, но лучше бы не заходила, так потом противно стало – Баринов - отец на этот раз вместо анекдота успел похвалиться, как он провернул дельце с сочинением для дочери:

   - А я часа за два, как вам его писать, позвонил по своим каналам во Владик, -  он  имел в виду Владивосток, который на несколько часовых поясов шагает вперед по отношению к Забайкалью, и узнал темы, поскольку там уже сидели и писали. Сообщил Ленке, она быстренько шпаргалку по Катерине состряпала – и дело в шляпе.

       Оля в ответ ничего не сказала, ей было мерзопакостно, да и не хвастаться же тем, что от нее уплыла золотая медаль, ведь официально она еще как бы и не знала результатов проверки сочинений… Но Бариновы каковы, папаша с дочкой, лично для себя, тайно, с использованием служебного положения, фу, какие же они, все-таки.
      Нет, Ленка на медаль не тянула, ни в чем ее не обошла, получила все равно четверку за грамотность, но сам факт того, сколь они все разные и разнятся иногда  так чудовищно, что и не понять, а не стоит ли немедленно прекратить отношения или сделать вид, что ничего не произошло?
 
      Одной девчонке вообще не выдали аттестата зрелости, хотя она эту самую зрелость доказала сверх всякой меры – сорвалась и загуляла, и прогуляла всю весну, эта самая Люба Еремина, в прошлом ее домнинская подружка. Дороги неизменно, где потихоньку, а где внезапно – у выпускников расходились в разные стороны. «И уходят за школьный порог шестьдесят незнакомых дорог».

    Так и с Лешкой, судя по всему, хоть их еще и тянуло друг к другу, но уже учились в разных школах в разных городках, а «с глаз долой – из сердца вон», как известно. Вот вроде и про выпускные вечера договорились заранее, что внесут плату друг за друга – и побывают на обоих, она у него, а он – у нее, ведь несмотря на то, что его отец служил под командованием Олиного отца,  в «лес» он не переезжал, готовился к неизбежной скорой отставке по возрасту.

     Как оказалось, за нее плату никто не внес, и это чрезвычайно ее расстроило, не привыкли Квадратьки пировать за чужой счет, тем более, там оставались только две девочки из авиаторов, а остальные местные сельские, за их счет угощаться  и вовсе грешно, вот Ольке не пилось и не елось, а тут еще Лешкина мать бурчала: - Какие еще деньги мы за тебя не заплатили? – вот надо же, то прямо маму уговаривала  оставить ее у них в семье, чтобы она помогла ее Лешеньке школу закончить, а потом и поженить их, а тут уже и школа закончена – и поет совсем другим голосом.

 И, слава богу, а то бы она никогда не поучилась  в такой красивой и шикарной школе, как у них в городке. В общем, Оле не веселилось и не гулялось  на этом вечере, где она уже себя чувствовала отрезанным ломтем. Уединиться с Лехой тоже не удавалось, ведь все собирались гулять до утра, а поэтому, едва забрезжил рассвет, она отправилась к своей Фаине Сергеевне, где они тепло пообщались, расставили все точки над «и», вспомнили, что месть учительницы ее все-таки нашла, да и ладно:
  - Ты ведь и сама знаешь, чего ты стоишь, взрослая наша выпускница!

     На ее вечер Лешка приехал почти к назначенному времени, хоть обещал  утром. Олька себе намечтала, что и на вручение аттестатов пойдут вместе – и она сразит всех девчонок в классе. Не получилось, ну, и пусть, как-нибудь переживем. К вечеру она даже покраситься успела в ярко - рыжий цвет  хной, хоть на вручении была русой девушкой в черной юбке и белой блузке, но и в этом наряде отличалась определенным шиком.

    На вечер пошли, разодетые, вместе с Лешкой, под ручку, ведь она была в югославских белых туфлях на высоких шпильках. Что было прекрасным в Лешке – он никогда не тушевался, везде чувствовал себя, как дома, так они и вышагивали от подъезда до школы, как будто всю жизнь именно так вдвоем и ходили, нарядные, под ручку.

    Ее платье было сшито из белого нейлона на чехле из белой тафты. А по нейлону нашиты сотни таких же цветочков, в центре каждого из которых была  белая бусинка. На это платье она угробила все свободное время из последних двух месяцев, но эффект стоил того. Они дошли до полянки перед входом в школу, которая пестрела яркими светлыми платьями нарядных и воздушных фасонов.

 Это был такой роскошный цветник, девчонки в их классе были замечательно хороши, а в этот день все поголовно оказались еще и такими щеголихами! Все на лужайке были заняты преимущественно самими собой, но их появление  все-таки произвело ожидаемый эффект, что и требовалось доказать.
    - А кто это? Что за парень?
    - Где?
    - Где-где? Да с Олькой Квадратько! – неслось со всех сторон. Непосвященным сразу же разъясняли, что к чему, и что вовсе она не такая одинокая заученная девица, это все из-за их с Лехой разлученности в последнем классе.

 Естественно, к ним подошел и Юрка Иващенко, чтобы пожать руку своему бывшему однокласснику Лешке Прийменко, который теперь заявился сюда с Юркиной бывшей девчонкой. Парни долго трясли руки друг другу, вообще  в тот вечер, особенно в самом начале, все всё делали  солидно и эффектно, а как же – взрослые люди отныне. Хотя последнее обстоятельство вовсе  не мешало всем регулярно похаживать в один из классов, где потихоньку попивали винцо, в дополнение к тому шампанскому, что было выставлено на столах в актовом зале, убранном цветами и белыми скатертями.
 
    Но все заканчивается, как закончился и этот вечер, и эта ночь. И занялся необыкновенный рассвет над землей и городком, в котором они имели честь стать первыми выпускниками. Выкатилось из-за горизонта огромное солнце, осветило все и вся, от травинки до группы молодежи  в выпускных нарядах и объявило им, что пора по домам, пора спать.
 
    Днем папа захватил Лешку по пути в Читу. Договорились, что через день рано утром, Оля заедет за ним в Домну – и он поедет ее провожать в аэропорт.

     На следующий день была несусветная суета и сборы с хождением в школу за бумажками всякими, последняя встреча с одноклассниками, хохот и воспоминания про выпускной, особенно про то, как быстро он пролетел, обменивались впечатлениями  и сопоставляли их при  этом.

 Она улетала раньше всех и дальше всех, а поэтому прощалась насовсем, не предполагая ни приездов на каникулы, ни зачем-либо еще, ведь мама и папа сами всегда скорее выберутся к ней в Москву, вот именно поэтому ей вроде и незачем возвращаться назад.

    Вечером она вышла на улицу, чтобы попрощаться с их домом, со школой, которая видна была за забором и воротами сбоку, которые открывались только когда кто-то переезжал, и необходимо было подвезти крупные вещи прямо к подъезду. А в обычной жизни машины отцов подъезжали к калитке, к которой вела  дорожка от крыльца, и в нее они и выходили, рассаживаясь рядом с водителями.

    Олька бродила по двору, почему-то чаще всего оказываясь именно у этих ворот из нового дерева, пахнущего смолой, но необычно темного и естественного цвета. Ворота с косыми перекладинами состояли из досок, между которыми были большие зазоры, и в них хорошо просматривалась школа без света, только с лампой  над входом, дорога вдоль их дома и школы, сбоку – детский сад и пятиэтажные дома городка, в которых там и сям еще светились окна.

 Ворота были шершавые и теплые, нагретые днем горячим забайкальским солнцем, а теперь медленно остывающие, но все еще пахнущие этим солнцем. Вот и все! Прощайте!

    Рано утром они заехали в Домну за Лешкой, который выскочил к ним,  вспугнутый ото сна. И когда самолет, разбежавшись по взлетной полосе, делал круг над аэропортом, Лешкина, ставшая маленькой, одинокая фигура, подпирающая одну из колонн, - это было последнее, что Олька видела и помнила о Забайкалье.


                -------------------------


   Вот и закончилось ее повествование о школьной беззаботной юности, хотя жизнь всех вместе с ними, школьниками, была совсем не так уж безоблачна и сплошь радостна, как вспоминается взрослым человеком.

 Мало того, и сама пора юности – совсем непростая пора, ведь недаром в своих воспоминаниях дочь знаменитого Льва Николаевича, дойдя до 12-13-летнего подросткового возраста, признала, что далее идет такой трудный период, что она о нем и вспоминать не хочет и не берет себе за труд, поскольку человек такой поры нуждается в постоянной защите и поддержке взрослых.

   А она все-таки рискнула, и взяла себе за трудный труд, проявила «безумство храбрых», так что уж и не осуждайте слишком, как и за вольный пересказ слов знаменитости.

 
Г. Донецк. 2010г.