Двадцать лет тюремное

Победитель конкурса «Светлые души» им. В.М Шукшина 2019 года
Суд прошел, а голоса все еще продолжали звучать в голове. Не замолкали. Привязались. Смешалось все: истеричные крики матери погибшего, поставленная строгость судьи, шепот адвоката в правое ухо, крики отчаянья собственной матери, как огласили приговор, какие-то необязательные пожелания друзей и любимой девушки, а под конец – отрезвляющее распоряжение охранники: «Встать! Руки за спину! Пошли!»
Все стихло. Звякает ключ в замке, но это в соседней камере.
Неужели это все?
Осознание случившегося медленно доходит до сознания Константина:
- Виновен… Убил … Двадцать лет строгого режима …
Можно ставить точку. Жизнь закончилась. Ничего больше не будет. И это истина, хотя тебе только еще исполнилось двадцать пять. Потому что это – ни-ког-да! Вся молодость, да и зрелость - коту под хвост. Сколько сейчас матери? Около полтинника? А будет? Старуха. И кто виноват?
Константин один в камере. По крайне мере – пока. Это хорошо. Будь кто другой сейчас рядом – задушил бы, как ему было плохо. Такое настроение. Вернее, никакого настроения. Пустота. Ужас, ужас и ужас!
Убийца! Сколько раз он это слово слышал. Не хотел признавать. Какой он убийца – случай. Никто от него не застрахован. Убийцы – они другие. Тут – или ты или тебя. Не повезло другому человеку. А что он? Двадцать пять ножевых ранений просто так не наносят. Поэтому, как адвокат ни старался, не поверили, что это обоюдка. А столько денег забрал, подлюга! Такой срок мне бы и бесплатный адвокат обеспечил, не пришлось бы мать в долги вгонять.
Константин заходил по камере. Ра-два-три. Раз-два-три. После последнего счета – поворот. С ума сойти можно!
Он – убийца!
Как это принять! Но если на прямоту, если откровенно, то он именно убить тогда хотел. Такая злоба охватила, что помутнело в мозгу. Сдохнешь! На куски порву! Живого места на тебе не оставлю! Будешь знать, как со мной связываться!
И - получилось - убил.
А через два часа домой полиция нагрянула. Свалили, наручники на запястьях застегнули. Мать схватилась за сердце:
- За что? Куда вы его? Это все неправда! Он не мог! Он не такой! Люди, помогите!
Дальше все уже без нее происходило. Матери, кажется, плохо стало, побежали скорую вызывать, а его повели, не дали даже попрощаться. На улице публики собралось – столько в их дому не живут. Все глазеют, всем интересно, даже детей не отводят. Вот тогда впервые это слово и прозвучало:
- Убийца! Убийцу ведут!
Константин сел на деревянную скамью. Затем лег. Снова сел. Ничего не помогает. Действительность не меняется. И ее уже никак не изменить.
Двадцать лет.
- Мы будем писать апелляцию, еще не все потеряно. Это беспредел! – голос адвоката снова лезет в правое ухо.
Отрабатывает гонорар. Четыреста тысяч! За такие деньги каждый кричать станет. Вот только где результат?
- Не надо было двадцать раз его ножом тыкать. Обошелся бы десяткой, максимум.
Я – зверь?
Константин закрыл лицо руками.
Я давно шел к этому. Постоянно запугивал окружающих, что завалю, бравировал, что мне это ничего не стоит, тюрьмы, мол, я не боюсь, отсижу, если что, и тогда каждому, кто против меня шел, мало не покажется.
Вот и сел. И мстить почему-то никому не хочется. На практике все оказалось не так героически, как это представлялась в разговорах.
Двадцать лет.
Сколько это месяцев? Двести сорок. А дней? Не хочется даже думать.
Никогда.
Повесится, что ли? Дурость. Да и не смогу я. Придется жить. Хотя бы не ПЖ дали, вот с ПЖ я бы завыл. Все равно, что живым закопаться. А ведь могло такое произойти. Если бы его одиннадцатилетний брат не успел тогда из комнаты выбежать, то я бы его, пожалуй, тоже. И это уже точно – ПЖ. Бог миловал. Хотя десяточка была бы куда лучше. Завертелся ключ в замке. Это уже в его дверь. Просунулась голова охранника:
- Все в порядке? Помощь нужна?
Беспокоиться. По долгу службы или – по-человечески? Хочется думать, что по-человечески.
Но Константину все равно. Никаких чувств. Никаких эмоций. Пустота.
Убийца!
«Лучше бы он меня тогда завалил», - подумал и тут же возмутился – «О чем я? Какой бред несу? Белены что ли объелся! Я – победитель. В моем доме беда, а в его - трагедия.  И между этими понятиями огромнейшая разница. Я ем, разговаривая, пью, думаю, а он гниет в земле; у меня есть шанс когда-нибудь домой вернуться, а ему даже волшебство не поможет; моя мать хоть каждый день разговаривать со мной может и даже приезжать ко мне время от времени, видеть меня, обнимать, чувствовать мое тепло, а его мать, как и все другие родные, что и может, на могильном холмике посидеть и с куском гранита поговорить. Нечего тут сравнивать.
Хотя – двадцать лет!
Я же их не на курорте проведу. Я мучиться буду, страдать, я всего того, что люблю, - лишен: ни жениться, ни детей завести – это разве жизнь! Эта даже не ее половинка -  четверть, десятая часть, хуже! Невыносимо. Но … если подумать, это и не ноль.
- Может, воды хотите? – не успокаивался охранник. – Или вам подсадить кого.
Добрый человек. Такие, оказывается, еще есть. Меньше всего я такое в тюрьме встретить ожидал. Уж кто, кто, а этот человек обязан был меня ненавидеть, а он участие проявляет. И к кому? К убийце! Сам я на такое не способен. С самого раннего детства я себе добрым быть не позволял. Презирал это чувство. Оно для меня сродни со слабостью. И мне это никак не подходило. Сила – мой кумир. А сила всегда только злой может быть, иначе она уже не сила, а посмешище. Кого не боятся – того не уважают. Меня боялись и уважали. И вот куда это все завело.
А ведь было и иначе. Разве он не помнит? Давно произошло, но перед глазами так и стоит. Мне было одиннадцать лет. Шалил на тихом часе и меня вожатый наказал – поставил на веранде в постельном одеянии. Я стоял, смотрел в окно, а там протекала жизнь, которой я был лишен. И так сильно защемило сердце, так захотелось скорее туда, на улицу, что решил никогда больше не вести себя плохо на тихом часу, и во всем слушаться взрослых. И такое счастье испытал, что так просто можно все свои проблемы решить – только не нарушай правил, на всю жизнь запомнил это. Правда, сложилось так, что отступился. Но, однако, тех своих возвышенных чувств не забыл. И сейчас они ему с особой силой явились. Наказание не навсегда. Тебя простят. И ты пойдешь на улицу и будешь счастлив. Все возвратиться!
Но только это не тихий час – двадцать лет.
Прошло два часа после оглашения приговора, а Константин измучился так, словно неделю уже здесь торчит. Если дело и дальше пойдет так медленно, то когда он выйдет на свободу – через сто, двести лет? Но столько люди не живут.
Умереть легче.
Слова произнеслись сами по себе:
- Люди, не убивайте!
Кому он это сказал? Вокруг – никого. Только стены, стены и стены – его новые друзья. Голова не лечится.
Двадцать лет.
Мама, почему ты не защитила меня. Ты же всегда это делала. Почему в детстве, когда я не на ту дорожку встал, не отшлепала меня. Я бы остановился. Потом уже поздно было, заматерел, меня уже с этой ямы было не вытянуть. Как итог – натворил. И все теперь бесполезно.
Замок снова завертелся ключом. Заводят старика, тот испуганно оглядывается. Садится. Нас оставляют одних.
Какое-то время оба молчим. Но долго это продолжаться не могло. Старик не выдержал первым:
- Осудили уже?
- Да, - безучастно ответил Константин.
- Сколько?
Он показал на пальцах, произнести такое вслух у него не хватило духа.
Старик ахнул.
- Много! Очень много, - и замолчал уже окончательно.
Константину очень захотелось завыть и, будь он в камере один, так бы так и сделал. Злость его разобрала такая, что он чуть на старика не накинулся. Тот, словно почувствовал это, притворился спящим. Спящего Константин тронуть не посмел.
Потом повезли обратно в тюрьму. Как в тумане все происходило, что делал, с кем говорил, чего хотел – не помнит.
Завели в камеру, а там – никого из прежних сидельцев.
- Где все? – спросил он у продольного.
- Перевели.
- Зачем?
- Начальство приказало.
- Сволочи!
- Сами попросились. Сказали, что после приговора, ты неадекватный вернешься, опасались, как бы чего не вышло.
- Они тоже – сволочи!
Руки немеют, дрожат кончики пальцев, в зеркале кто-то незнакомый, с глазами покойника. Дошел до ручки.
Ну, Костик, думай, что теперь дальше делать будешь? Ты – зэк, и это уже на всю жизнь. Чего хотел, то и случилось. Но только чего ты теперь не радуешься, приуныл? Не понравилось? А помнишь, как кричал на всю ивановскую: буду преступником - страшным, беспощадным, знаменитым! И что? Расхотелось? Мальчик с тихого часа пересилил.
Господи, если только можно было вернуть все обратно! Я бы до конца лагерный смены на веранде наказанным бы простоял, лишь бы дальнейшего ничего не произошло!
Но - поздно – убил.
И что с того? Разве я перестал от этого быть человеком? Когда убивал, тогда да, был зверем. Но затем все возвратно повернулось. И от меня теперь одного зависит, в каком я состоянии дальше находиться буду. И мне кажется, выбор напрашивается сам по себе – человеком! Я к тому себе на веранде вернусь, и жизнь свою всю заново начну.
Но разве в тюрьме оставаться человеком возможно? С волками жить, по-волчьи выть. Кто мне такое даст? Зэки точно такое не одобрят, а администрация никогда не поверит: прочитает мое дело и на этом остановится – зверь! Замкнулся круг. Безысходность полная. Кто простит? На коленях готов ползать и пощады просить – вот до какой степени я дошел.
Двадцать лет.
Они кого угодно переделают. Только во что? Как правило – поломают. Окончательно загубят. Но это если ты сопротивляться не будешь, если по течению пойдешь. А если готов на другое. Бороться готов, терпеть, исправляться. К своей мечте вернуться. Там мои истоки нормального человека, на них и опираться надо. Слава Богу, что у меня есть. Вот если бы не было – конец мне.
Спал в эту ночь Константин нормально. Думал, не получится у него поспать, нервы слишком взбудоражены, но как-то успокоился и даже улыбаться стал. Ему показалось, что он нашел для себя что-то очень важное, что способно ему помочь и вернуть все то, что он утратил после приговора.
Двадцать лет – не страшно.
Новый день рождает новые надежды. Вчерашнее Константин запретил себе вспоминать. Не дай бог кому пережить такое, что он испытал. Может, его пример, другим наукой станет.
А еще через день к нему пришел адвокат.
- Есть обнадеживающие факты.
- У вас все факты обнадеживающие, - холодно возразил Константин. – Особенно последний – двадцать лет.
- На этот раз точно. Кардинально могут все изменить. У потерпевшего обнаружились некоторые психические отклонения, которые ставят под сомнение его образ как исключительно только жертвы.
- Что даст?
- Наша изначальная версия начнет работать.
- А мои двадцать пять ударов ножом вы куда денете?
- И это можно обернут на пользу. Психический срыв.
- Кто поверит?
- Я закал экспертизу, необходимо твое согласие ее пройти.
- Сделаете меня психом?
- Срок существенно можно будет скосить.
- Делайте что хотите.
- Мне не нравится твое состояния. Бороться никогда не надо бросать.
- Вам бы дали двадцать лет, я бы на вас посмотрел.
- А если правым окажусь я и добьюсь послабления?
- Тогда обещаю превратиться в пай-мальчика из Дворца пионеров.
- Ловлю на слове.
- Это к чему?
- Что ты слова свои обратно не отыграешь…

Где бы Константин не оказывался, его огромный срок вызывал везде уважение окружающих. Но это его нисколько не радовало, даже наоборот, он начинал этих людей ненавидеть. Они мешали его стремлению быть таким, каким он наметил себе быть, звали назад, туда, куда он больше заходить не хотел. Константин вдруг как-то ясно ощутил, что преступный мир – не его мир. Он ошибся, когда выбрал его себе в будущее. Для него это было неожиданностью, но неожиданностью приятной, потому что полностью соответствовало его планам. Но в то же время он понимал, что ему с этим миром жить и откинуть его так просто не получится. Действовать придется хитрее и осторожнее, чтобы никто раньше времени не догадался, какие на самом дели мысли заполняют его душу.
Ему стали в камеру заходить малявы. От блатных. Звали в свой круг. А ему от них претило. Он отвечал уклончиво и непонятно, чтобы за психа приняли и отстали. От него и отстали – не тот фрукт. Дурных последствий это для него не имело – не подошел.
Касатка не стрельнула. Те же двадцать лет оставили. Повторная экспертиза сорвалась – кто-то очень не хотел, чтобы она состоялась. Константина отправили в лагерь.
Этап дался ему очень тяжело. И причина тому – люди. Он в тюремных людях сильно разочаровался. Поначалу они все нормальными ему показались, трезво рассуждали, строили планы, но стоило только где появится так называемому тюремному авторитете – менялись абсолютно. Все свои прежние речи забывали и дули в одну дуду, какую им указывали. Выглядело это очень жалко. И Константин решил – «Я буду, как наметил, ничто меня не сдвинет».
Его стали сторониться. Не трогали только потому, что был безобиден – никуда не лез и лишнего не болтал, гостинцами всегда делился, даже в ущерб себе. Лох. Лохов стригут, но не трогают.
 В лагере Константину было спрятаться труднее. Особенно первое время, когда много любопытствующих вокруг него вертелось. Затем один опытный зэк забрал его к себе семейничать, и все сразу отстали. Правда, его для этого приходилось постоянно греть (то есть, делиться своим, ничего в ответ не требуя), но все равно было выгодно – содержать одного человека легче, чем целую ораву. Главное, что человек этот в Константиновы мысли не лез, обходился только сигаретами и продуктами – ничтожная плата за тот покой и те возможности, которые представились Константину быть самим собой.
Затем человек этот, видя, какой Костик странный, посоветовал ему заглянуть в храм, благо батюшка как раз приехал. Бывал святой отец в лагере кране редко, не чаще одного раза в месяц, поэтому Константину повезло, и он не стал откладывать свой визит.
Отец Андрей (а так звали батюшку) принял его участливо и сразу расположил к откровенному разговору.
- Двадцать лет, что делать? – сразу завил ему Константин.
 И батюшка стал говорить. Находил такие слова, что их хотелось слушать и слушать, что конкретно говорил, запомнилось слабо, но сам тон, направление речи оставили в Константине сильные ощущения. Первую секунду он готов был летать, но как только вышел из храма, ему снова на плечи бетонную плиту положили и сказали: «Неси! - Двадцать лет!»
Надо найти смысл существования.
Двадцать лет.
Цель нужна.
Проклятые двадцать лет.
И тем не менее.
Мать прислала письмо. Бумага вся покорежена – от слез, которые высохли, а следы вот остались. Строки прыгают, налезают друг на друга. Читать невозможно. Душа на части рвалось. Ведь ей тоже двадцать лет дали. Друзья, знакомые, жена – те вольны себе другое занятие найти, а мать к своему ребенку как цепью прикована – куда он, туда и она. Еще в радости может позволить себе в сторону отойти, а в горе никуда ей не деться – ни шагу в сторону. Весь смыл ее жизни сегодня – это он. Своей жизни для нее отныне не существует. Вот сколько Константин бед натворил - три жизни из-за него пострадали: одна закончилась, а две другие сами себя замуровали.
Ответ Константин смог начать писать через неделю. Сразу был не готов. Нечего ему было сказать матери ободряющее. Он еще не решил, как ему эти двадцать лет в себе самом победить и при этом не дать себе погибнуть. А когда набросал в чернее, еще точно не зная, получится ему этому следовать или нет, взялся писать. Старался ободрить ее, как мог, хотя все было ясно – двадцать лет. В конце письма длинный список привел, что ему в посылке прислать. Стыдно невероятно было. Как в детском лагере - мама, пришли передачку. Горько. Невероятно больно. Хоть сам реви!
Но назвался груздем – полезай в кузов. Теперь ему своим планам надо было следовать. Записался в библиотеку. Хоть какой-то смысл его пребывания здесь – читать! За двадцать лет столько книжек можно осилить – академиком станешь! А если еще иностранный язык выучить? Время позволяет. Еще какие науки изучить – на воле такой возможности нет. Историю, например. У него с ней всегда нелады были. Никак не мог запомнить он этих чертовых дат. Если с умом взяться, распределить нагрузку на каждый год свою, то очень многое можно сделать. В пятьдесят лет жизнь не кончается. А если УДО, ПТР и другие послабления, то гораздо меньше времени здесь провести придется. Совсем другая картина получается, не такая безнадежная, как сперва казалось. Себя терять нельзя – вот мой девиз отныне. Потеряешь себя, даже если тебе назавтра дверь тюрьмы отворять, куда ты такой пойдешь? В тюрьму обратно. Факт!
И как только Константин все это понял, огромную радость ощутил. Я – существую!  С сегодняшнего дня и нужно начинать. Нет, прямо сейчас. Сию секунду. Меня не остановишь уже.
День ушел на составление подробных планов. Константин ликовал. И это в тюрьме! И это при сроке в двадцать лет! Но это была правда. Хорошо бы еще единомышленников найти. Но с этим было сложнее. Вокруг как пустыня – ничего не хотят. С такими Константину не по пути. Один он должен справиться.
Константин приступил к исполнению своего плана. Но что-то мешало. Не снаружи – внутри. Долго не мог понять, что это. А потом как током ударило – жертва. Человек, которого он убил, огромным грузом висел на его шеи. Чувство вины не отпускало. И тогда он решил написать родителям убитого письмо, покаяться. Долго был не готов к этому, а сейчас как прорвало. Без покаяния у него ничего не получится. Но куда только отправлять это письмо. Адреса он не знает. Набрался смелости и спросил об этом начальника отряда. Начальник отряда идею одобрил, сказал, чтобы он писал, а адрес они по своим каналам найдут и отправят.
Константин сел писать письмо.
Очень тяжело было. С одной первой фразой он просидел несколько часов. Пробовал совета спросить, но ему давали фразы слишком обыденные и стандартные, пусть и гладкие. Не пойдет. В таком письме искренность дороже красоты. А потом – как побежало. Не остановить. Четыре листа исписал. Перечитывать, чего добавлять, исправлять ошибки не стал – боялся перегореть. Путь отправляется таким, как есть.
Показал письмо начальнику отряда. Тот прочитал и сказал – нормально. И унес с собой.
Ответа Константин ждал три месяца. Он был уверен, что на его письмо обязательно ответят. Но вот как – очень его пугало. Измучился он страшно, даже следствие и суд вымотали его меньше.
И вот ответ. Он держит его в руках. А руки – дрожат. Письмо уже вскрыто, администрация его прочла – пусть. Что там? Приговор? Прощение? Или что?
В конверте лежала короткая записка – «Бог тебе судья, парень. Живи»
Теперь можно было жить.
Человек ко всему привыкает. Это его защитная реакция, это его спасение. Но с другой стороны, можно привыкнуть так, что в цветок превратишься, ни к чему уже не пригодный, а можно … этот путь Константин и выбрал.
Устроился на работу. Хоть немного, но стал деньги зарабатывать, иск гасить. Все матери легче, на магазин уже денег слать было не нужно. Во все кружки, в какие можно было, записался и стал активно в их посещать. Его заметили. Стали появляться поощрения. Мать это очень радовало. Друзья, правда, потихоньку в сторону отошли, но Константин не особо расстроился, ждал этого, новую девушку заводить не стал – срок большой, не хотел никого привязывать, хотя его убеждали, что такие девушки есть, они только об этом мечтают, чтобы их кто-нибудь привязал. Но Константин остался тверд в своих убеждениях. Разводить кого-либо на подарки, не имея честных намерений, он не мог. Совесть не позволяла.
Адвокат не оставлял его, но помочь так и не смог: касатки все отклонили, новую экспертизу не назначили. Константин не убивался. Ему только жалко было маминых денег, но маму было не убедить, что все это бесполезно и лучше смириться с неизбежным – двадцать лет. Но какая мать успокоится?
К тому времени Константин уже настроил себя на все двадцать, и его ничего уже не могло его сбить. На адвоката он соглашался только ради матери. Та уже успела к нему на длительное свидание приехать. Тяжело это вспоминать. Первый день плакала и смеялась, потом только смотрела на него и умилялась, прямо как на маленького. Настрой сына ей понравился. Сама она была в гораздо худшем состоянии. Поэтому адвокат был нужен больше ей, чем ему…
А потом случилось чудо. Или Бог есть на земле? Ему сбросили 8 лет. Когда Константин узнал об этом, первую минуту он даже немного огорчился – весь его план подготовки летел к черту. Он его теперь не успеет выполнить. Потом, конечно, пришло осознание и радость. А план он с большим удовольствием передел, уплотнил его и стал еще более усердно заниматься. Начальник отряда, видя его такое поведение, сказал: «Через пять лет так можете и на ПТР перейти, а это уже совсем другая история»
Вот как жизнь порой поворачивается. Только что у тебя все плохо было, нескончаемые двадцать лет перед глазами стояли, и вдруг – через пять лет все может поменяться. А все почему? Руки не опустил. Собой занялся. Захотел к новой жизни подготовиться. И как по волшебству – одна за другой задачи решаться стали. Конечно, не всем так везет, но вот Константину подфартило.
Видели бы его сейчас те, кто знал его ранее. Совсем другой человек. При встрече не узнали бы. Он и выглядеть стал иначе – серьезнее, достойнее, доверительней.
На собственном опыте Константин убедился: человек может все. Или почти все. Как хорошее, так и плохое. Хорошее ему в целом выгоднее делать, но почему-то во многих случаях он выбирает плохое. Потом всю жизнь мается. А кто виноват? Удивительно существо. И такая глупость из поколения в поколении происходит. Как болезнь. Посмотрели бы на его пример, к чему это привести может, глядишь, задумались бы, кто-то и отказался. Да вот беда, на чужих ошибках человек редко учится. Подавай ему свои. Да еще с кровью. Да еще, чтобы исправить уже было ничего нельзя. Вот каждого для начала на двадцать лет посадить, а как думать начнут, обратно выпустить. Понравилось? То-то!
Лично Константин сейчас букашку обидеть сто раз подумает. Кое-что понял. Хорошо, что обернулось у него все по минимальному. Он теперь матери своей – гордость и опора. Она – самый счастливый человек теперь на земле. Ей сына вернули. И не того, какой был, а каким любая мать своего сына видеть хотела бы.
Двадцать лет.
Эта травма еще долго заживать будет.
Вот только какой ценой куплено это счастье! Человеческой жизнью за него заплачено. Такое тоже не забудешь. Тюрьмой такое не загладишь. Лет через восемь уже дома будешь.
Двадцать лет.
Живи, Костик. Бог тебе судья.