Предки. Глава 2. Кулаки

Была у Кузнецовых дочка старшая, Марьянка. Красоты необыкновенной.
Надо заметить, что дети у Степана со Степанидой все были видные. Разве что Зойка выбивалась из этой шеренги тополей и берёзок. Но рассказ сейчас не о ней.
Марьянка была девка высокая с длинной косой, горделивая осанка, брови дугой и губки, как говорится, бантиком.
Деревенские парни на неё заглядывались, а подойти не больно решались.
Работала она в ту пору секретарём при председателе сельсовета Иване Кузьмиче. Мужик он был незлобливый. Нормальный был мужик. С пониманием и в меру строгий.
Марьяше тогда лет 19 было. Принеси бумажку, унеси бумажку. Напиши, прочитай, дай на подпись, ответь на вопрос и прочее. Село не город, но и не деревня. Тут и побегать за каким нерадивым сельчанином приходилась, да председателю пред ясные очи представить для вопросов и нравоучений.
Работа не тяжёлая, а в семью дополнительные доход.
Степан в поле работал, скотину обихаживал, на торжище продавал или менял зерно, пеньку, покупал необходимые в хозяйстве товары или продукты.
Степанида по дому хозяйничала, да за детьми младшими присматривала.
Говорят, за всю жизнь свою семейную днем ни разу не присела. Всё мечтала детей подрастить и, наконец-то отдохнуть.
***
Годы были беспокойные. Раскулачивание, коллективизация.
Степан под эту раздачу тоже попал. В хозяйстве два коня, две коровы, куры десятка два. И гадать нечего – чистой воды кулак. А то, что в семье без малого десять душ и из них пятеро мал-мала меньше, никого не интересовало.
Хорошо, что семью никуда не выслали.
А животинку забрали. Сильно Степанида горевала. Кричала иной раз, кликушествовала. Соседей пугала. Свои-то привычные были к крикам этим, а односельчане вздрагивали и на крики бежали. Мало ли что в семье случилось. Степанида просто так не закликушествует.
Бывало и без повода кричать начинала. Ну тут уж жди беды.
В наши времена говорят – предсказала беду, а тогда говорили – накликала.
Сильно не любили в селе беспричинные крики Степаниды, потому как неизвестно было откуда неприятности придут и какого масштаба они будут.
Так было и с раскулачиванием.
Закричала вдруг во дворе Степанида протяжно, тонко так, с надрывом.
Сельчане насторожились. Слух про то быстро по селу разнёсся. Да когда не знаешь, откуда беда придёт, вроде и не веришь в неё. Мало ли что там Стешка закричала? Может просто болезнь нервная обострилась?
А через неделю прибыла комиссия. Классический вариант из теперешних фильмов.
Трое их прибыло.
Один в кожанке с наганом в кобуре. Низенький такой, коренастенький, на лицо неприметный, но кожаная куртка и наличие нагана выделяли его из всей троицы и было понятно, кто тут главный.
Второй в шинельке военной, помоложе первого, чуть прихрамывал на левую ногу. Видать, ранение на войне получил. Лицо было хмурое и небритое.
Женщина с ними в традиционной для большевиков красной косынке. Возраст неопределённый. То ли 20, то ли все 30 годков. Лицо уставшее, но довольно тонкое и видно, что не из крестьян или рабочих. Белая косточка явно проглядывала сквозь одежду и тонкое тело.
Мужчина, что постарше, зашёл в сельсовет, показал председателю свой мандат, о чём-то переговорил и минут через пять вышел на крыльцо, где стояли его товарищи уже с Марьяной Кузнецовой.
И пошли они по деревне от улицы к улице, от двора ко двору. Подойдут к калитке, посмотрят на дом, на постройки, спросят Марьянку кто тут хозяин и что-то там в книжечку свою карандашиком и запишут. Во дворы не заходили.
Вернулась троица в сельсовет к вечеру. Уставшие, голодные и злые они ввалились в кабинет председателя и потребовали устроить их на постой в дом, где их накормят и устроят на ночлег.
Иван Кузьмич повёл городских к себе. Хата у него просторная, есть где гостей разместить. Жил он с двумя детишками. Старшей дочке Людмилке 15 лет было. Она и была в доме за хозяйку. Жена у Ивана Кузьмича пропала в неспокойные 20-е годы, когда красные, белые и непонятно какого цвета формирования сменяли друг друга в населенных пунктах Сибири. Расстрелы мирных жителей было почти обыденным делом. 
Днём, к примеру, встали в селе на постой красные. Расположились, портянки сушить развесили, самогонку у хозяев потребовали, снедь на закуску.
А тут белые ненароком заскочили. Мимо шли, но тоже захотелось отдохнуть, самогоночки выпить и портянки высушить. Разведка доложила, что в селе красные. Стрельба, шашки свистят, кровища кругом, убитые, раненые!
Выбили красных из села. Хозяина, а то и всю семью, где командир красных квартировал, белые расстреляли, как пособника большевиков.
Через сутки, пока белые в деревне обвыкались, опять красные налетели. Порубали белую нечисть, постреляли тех, кто их не успел пострелять и к стенке ставят хозяина, а то и всю семью той хаты, где командир белых располагался.
Много мужиков и их семей безвинно пострадали. Такое было время.
По лесам и перелескам вооруженные отряды шаталось. Кто воевал, а кто и разбойничал. Но бывало, что совмещали гражданскую войну и разбой.
Жена Кузьмича, Алёна, вдруг решила поехать мать проведать в соседнее Плюхино. Не доехала. Пропала где-то на полпути. К матери не приехала и назад не вернулась. Ни саму Алёну, ни лошади с повозкой найти не удалось.
Года три назад это было. Сильно Кузьмич горевал, но былого не вернуть. Свыкся.

В Бигиле в те годы числилось 276 дворов.
Троица, прибывшая из города с мандатом на раскулачивание зажравшихся эксплуататоров бедного крестьянства, слегка растерялась. Их миссия – выявить количество семей, подлежащих раскулачиванию и высылке с насиженных мест.
Собственно раскулачиванием должны были заняться местные власти и представители ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление).
В дерективах совнаркома не было чёткого определения кто подпадает под термин «кулак» и изначально было решено, что это те, кто нанимает батраков для работы в личном хозяйстве и совсем не бедствует. Теоретически совнарком определил, что доля кулаков может составлять около 4% от общего количества крестьянских хозяйств.
Эти показатели и брались за основу.
Подготавливалась почва для всеобщей коллективизации крестьянских хозяйств, созданию колхозов.

***
Из 42 дворов, которые успели обойти за день, 9 можно было считать зажиточными, 28 – середняками и только в трёх дворах постройки были ветхими, заборы слегка поваленными, крыши домов прохудившимися.
В двух из них жили вдовы с ребятишками и в одном Лёнька пьяница с семьёй.
Лёнька пил горькую регулярно и так же регулярно бил жену и ребятишек. Бил, правда, не больно, исключительно для куражу, но делал это громко, на всю улицу, обзывая жену стервой, а ребятишек ублюдками. Матрёна его так же, для куражу, верещала «убивают!» и простоволосая, с распущенной косой бежала во всю прыть вдоль улицы к речке Бигила. Не добегая  до берега метров 50, она разворачивалась и с криком «Убью, сволочь!» бежала в обратную сторону. Лёнька, подхватив спадающие штаны руками, резко разворачивался и бежал к дому быстрее, чем гнался за Матрёной.
Этот спектакль исполнялся супругами частенько и не надоедал соседям в силу своего небольшого разнообразия. Штаны с Лёньки иногда спадали и он падал на четвереньки, пытаясь всё же убежать от разъярённой супружницы.
В это время Матрёна замедляла бег, давая бедолаге подняться и всё повторялось заново.
Вдоль улицы собирались хохочущие ребятишки и взрослые, с улюлюканьем комментируя события.
***
На утро троица прибывших потребовала от Ивана Кузьмича собрать сельсовет и представить список зажиточных крестьян, в хозяйстве которых использовался труд наемных работников или, попросту говоря, батраков.
Весь сельсовет состоял из бывших членов упраздненного ранее комитета бедняков.
Правда, из него исключили Лёньку пьяницу из-за частого пребывания в нетрезвом виде, что позорило высокое звание члена сельского совета. Исключили и ещё одного жителя села, Гришку Култышку.
Гришка Култышка отличился в 1922 году. Когда до Сибири дошёл указ о передаче церковного имущества государству.
Имущество, представляющее какую-либо ценность, главные государственники забирали в свой главный государственные фонд. Всё остальное, включая иконы, сжигалось тут же в церковных дворах. С церквей сбрасывались кресты и колокола. Здания церквей передавались во владение местных советов. Какие-то церкви под склады пошли, какие-то под конюшни. Бигилинская деревянная церковь с одним престолом во имя Иоанна Златоуста, построенная прихожанами в 1867 году взамен годом ранее сгоревшей, была приспособлена под клуб.
Гришка, который тогда ещё не назывался Култышкой, принимал активное участие в лишении постройки звания церковной.
В день, когда ценное церковное имущество забиралось представителями советской власти, а иконы бигилинской церкви варварски сжигались, Гришка добровольно, с криками «А и правда, Бога нет!» помогал антихристам сбрасывать крест с церковного купола, а затем и колокола с высокой колокольни.
- Чтоб вам пусто было – проклинали бесчинствующих большевиков, а заодно и Гришку-дьявольское отродье, бигилинские прихожане.
Этой же зимой Гришка умудрился не дойти до дома приблизительно метров300,  добираясь в хорошем подпитии от кума. Устав распутывать заплетающиеся друг за друга ноги, он лёг отдохнуть в сугроб и замёрз бы насмерть, если бы жена, не дождавшись своего благоверного, ночью не пошла на поиски непутёвого муженька.
В результате Гришка обморозился до степени лишения обеих рук, но приобрёл новое дополнительное имя – Култышка.
Местные и не сомневались, что это Господь наказал сельчанина за сброшенные наземь церковные крест и колокола.
Гришку исключили из членов за неспособность поставить подпись на каком-либо документе, рожденном в недрах сельсовета.
Был в том сельсовете ещё один персонаж. Михаил Кузнецов – двоюродный брат Степана.
Не любили братья друг друга и почти не роднились последнее время.
Семья Михаила частенько бедствовала и недоедала. Не сказать, что был он ленивый или безалаберный. Работал в поле, как все мужики, старался семью с тремя детьми прокормить. Но не везло ему. То рожь не уродится именно на его участке, то конь, купленный на базаре, сдохнет, то заготовленное сено в сарае вдруг загорится. Хорошо, ветер в ту пору в другую сторону от избы дул. К вечеру дело было, огонь увидели почти сразу и успели потушить.
Женился Михаил на той самой Таньке Ковалёвой, которую когда-то отец Степана прочил ему в жёны.
Танька родила третьего ребёнка и занеможила. Стала болеть, с трудом передвигаться по дому и исполнять супружеские обязанности уже не могла, а может и не хотела.
Михаил тайком бегал к Ирине бобылихе, бабе старше его лет на семь, но любвеобильной и ласковой.
То ли от того, что в жизни ему не везло, то ли родился таким, а только был Михаил Кузнецов завистливым и мстительным.
К Степану у него были свои претензии и обиды. Несколько раз в прошлые годы приходил он к нему просить то зерна для посева, то муки для голодающей семьи.
Степан просьбы без внимания не оставлял, помогал чем мог, зерна и муки давал, сколько было не жалко. У самого семья поболее Михаиловой и последним делиться он не собирался.
Единственное, о чем попросил брата, взамен зерна и муки, помочь в уборке урожая. Рабочих рук не хватало, пацанята ещё слабые, а от девок в поле какой толк? Михаилу такой поворот в братских отношениях не понравился, но делать нечего, осенью помог с уборкой. За что дополнительно получил два мешка муки.
Но посчитал несправедливым отработку долга тяжелым батрацким трудом и обиду затаил.
***
Собрание членов сельсовета в присутствии городских уполномоченных по раскулачиванию эксплуататоров, наживших свое богатство и достаток за счет бедных крестьян - батраков, проходило бурно и могло перерасти в мордобой, если бы не окрики сердитого обладателя кожаной куртки и боевого нагана.
Второй член комиссии, владелец солдатской шинельки и хромой ноги, сидел молча, в спорах не участвовал, но правую руку периодически совал в карман шинели, и это давало повод думать, что и он не с пустыми руками приехал в село. Это и понятно: не бублики приехали раздавать. Оружие в деле раскулачивания не будет лишним.
Женщина в красной косынке часто курила самокрутки с тонким запахом отнюдь не самосада. Из недр широкого не по размеру пиджака она доставала плоскую коробочку, внутри которой лежала тонкая папиросная бумага. Из левого кармана вынимался кисет с табаком. Маленький листик бумаги расстилался на столе и на нём появлялась аккуратно насыпанная узкая табачная полоска. Бумага скручивалась тонкими пальчиками в трубочку и та помещалась в левый уголок рта. Затем, уже менее изящно, женщина брала коробок спичек, лежащий рядом с ней на столе и, слегка прикрыв левый глаз, подносила горящую спичку к самокрутке.
Сельчане, не видевшие до этого курящих женщин и чудных самокруток из папиросной бумаги, с интересом наблюдали за её действиями, отвлекаясь от повестки собрания.
В списки самых злостных кулаков попали 30 семей, добротные дома с амбарами и сараями некоторых из них кучно выстроились недалеко от церкви. Среди них был лавочник Митрофан Семёнович, в двух лавках которого работали наёмные работники, а в доме Глашка Кривоногова, помогавшая по домашнему хозяйству; мельник Трифоныч, владелец девяти ветряных мельниц; Ионыч, хозяин маслодельни, управляющий бигилинского кредитного товарищества и ещё 26 довольно зажиточных сельчан, на которых работали местные крестьяне.
Список семей к раскулачиванию и высылке из Бигилы почти уже утвердили, но тут встал Михаил Кузнецов.
- А что ж вы, братцы, не вспомнили Степана Кузнецова? Я, как его родственник, не смел об этом заикнуться. А вы, значит, решили его укрыть от справедливого возмездия?
- Постой, Михаил Антипыч – удивился председатель сельсовета Иван Кузьмич – Степан батраков отродясь не держал. У него детей восемь душ. Все работящие, старшие батьке во всём помощники. Что ж ты напраслину на брата возводишь?
Члены городской комиссии насторожились.
Тот, что в кожане заговорил первым.
- А сколько крупной скотины у того Степана Кузнецова? Как он живёт? Бедствует или к зажиточным относится?
- Две коровы у него, две лошади, мелкой птицы штук двадцать, сенокосилку в прошлом году купил. Девок своих старших по городскому одевает. А года два назад я на него и батрачил. Так что, Иван Кузьмич, использует он чужой труд и я тому свидетель – заявил Михаил, стукнув себя для убедительности кулаком в грудь.
- Включить в список раскулачиваемых – вступила в спор «красная косынка». На лицо эксплуатация чужого труда и, ишь ты, девок по городскому одевает! Наталкивает на мысль об излишках доходов! Бедные крестьяне голодают, а он дочек наряжает! Раскулачить и точка! – с губ утончённой дамочки вырвалось матросское ругательство.
Наступила напряженная тишина.
Главный в кожане задумался.
- А сколько иждивенцев в семье у этого Степана? – спросил он Ивана Кузьмича.
- Десять душ их всего. Степан да Марьяна, старшая дочка его, работают. Остальные считаются иждивенцами.
Это и предопределило судьбу семьи Степана Кузнецова.
 - А это не она ли у тебя в помощницах? – спросил главный из городской комиссии.
 - Она – ответил Кузьмич – хорошая девка, старательная.
 - И шибко красивая – задумчиво проговорил «кожан» с наганом.
Тот, что в солдатской шинельке и рукой в правом кармане утвердительно кивнул.
Женщина в пролетарской косынке слегка поморщилась. То ли от дыма очередной самокрутки, то ли от слов соратников по партии. 
Собрание сельсовета, под руководством комиссии из ОГПУ постановило:
Крестьянина села Бигила Новозаимского района Тюменского округа Уральской области, Степана Кузнецова, раскулачить без высылки с места постоянного проживания. Сделать опись сельскохозяйственного имущества и домашнего скота с последующей передачей их в собственность коммуны «Труд».
К слову сказать, коммуна «Труд» была создана тринадцатью бедняцкими хозяйствами годом ранее.
Председателем коммуны был тогда ещё избран Михаил Антипович Кузнецов, двоюродный брат Степана Кузнецова.