Collapsar 1-5

(иллюстрация подготовлена с помощью веб-сайта fusionbrain.ai).
Здравствуй, мой читатель!
Повесть Collapsar создаётся из идеи, что же произойдёт на Земле, когда на короткий миг все законы физики исчезнут.
Приветствуется как конструктивная критика, так и советы и идеи по проработке персонажей, их действий и мотивации, а также физики повести (астрофизики).

РАБОЧЕЕ НАЗВАНИЕ: Collapsar.

ГЛАВА ПЕРВАЯ:
«ОДИН МИГ».

СЦЕНА ПЯТАЯ.

За десять минут до этого Мгновения Эйвелин лежит под белым покрывалом, окутанная им с ног до головы, и не ничего чувствует, не в состоянии вспомнить, что же с ней приключилось.
От этого ей кажется, что она плывёт где-то по течению бескрайнему и неизвестному, и пустота окружает, поглощает её. Мало того, что неизвестность окружает её, как длинное бархатное одеяло в прохладу пикантного вечера, пока свершается ночь и где-то далеко в неоновых огнях мелькает заблудшая тень возлюбленного, накрыв её не столько с головой, сколько проникнув в самую суть Эйвелин, - то, чем она себя считает. Неживой. Так ещё запах свежего мяса, что вне поля зрения наверняка окружало её, щекотал ноздри, будоража кровь, не хуже запечённой индейки в день благодарения. Запах, рождающий необыкновенное возбуждение и стремление, пробуждает целую бурю эмоций, плавно, рывком за рывком поднимает её из неизвестности, но что-то всё же удерживает её, сковывает все механические движения напрочь.
Бархатистое покрывало тьмы с материнской нежностью пеленает её тело, разум же свободно витает в бесконечных просторах этой вселенной в поисках далёкого луча света, где господствуют незримые материи. Жгучий голод затуманивает разум, воспаривший над телом.
Её разрывает не столько голод, сколько бесконтрольное желание убивать. Это чувство, кажется, идёт по вине человека чистоплотного, понимающего, что в подобном месте, где наиболее опасны инфекции, любая бактерия принесёт заразу. Задумчивый взор незнакомца отбрасывает на спокойные без единой морщины щёки девушки серую тень. Длинные аккуратные пальцы неторопливо двигаются вдоль тонких линий губ под покрывалом, спускаясь ниже, к холмикам упругих «апельсинов», скользят по ложбинке между ними.
Олану Марклиффу особенно нравится эта новая покойница, поступившая к ним в преддверии вечера, и определение покойницы с красивым именем «Эйвелин» на временный постой в холодильник, сошло на нет. Вечер обещает быть интересным. И ни отсутствие трупных пятен спустя пять часов после констатации медиками смерти, ни какого бы то ни было окоченения у холодной покойницы, не могут унять дрожь в нём и влечение к прекрасной смуглокожей девушке.
У Эйвелин идеальная кожа младенца, правильные пропорциональные европейские черты лица, каштановые шелковистые волосы спускаются вдоль позвоночника вплоть до талии. Отбросив покрывало далеко в сторону, Олан с нежностью любовника раздвигает её широкие бёдра, удивлённый, что от трупа пахнет не разложением, а совсем наоборот, естественным запахом женщины. Безо всякого формалина и формальдегида. Эта сладострастная истома, исходящая из глубин человеческого естества, оттуда, где рождаются самые сокровенные, манящие фантазии, в которые перерастают тайные желания, заставляют восставший бугор проскальзывать внутрь покойницы. Спокойная и безмятежная, девушка не была одинока, считал Олан. И он не одинок. Пулевое отверстие у левой груди, у самого сердца, ничуть не мешало процессу, и потому Олан, припустив штаны, проник в её холодную восхитительную плоть.
К чему теперь соблюдение приличий, излишняя умеренность рядом с ней и чувство стыда, когда перед тобой покоится самое прекрасное создание, какое ты когда-либо встречал. Её тело, её кожа, её груди просто замечательны. От шелковистых волос исходит запах первого холодка весны, приятный полынный аромат хризантем.
Она напоминает ему Элору, богиню его любви, сонм вожделений, тонкую, белую  как январский снег, любовницу.
Шум проезжающих машин тогда ещё резал слух подобно тому, как наждачкой металл рассекает беззащитную кожу; его Вольво, опрокинутое среди опасных осколков и кусков горячего металла, лежит вдоль разделительной полосы.
Много несчастий приносит то не стихающее шоссе.
Зловещий туман опускается на проснувшийся Манхеттен. Сверкающий, оплавленный позолотой луч мешает Олану сосредоточиться на дороге, когда Элора добивается того, что для него так блаженно и восхитительно. Верный бугор значительно затвердевает, ведомый приятным касанием. Её рука нежна и мягка, а рот тёплый и влажный, словно родного ребёнка охватывающий в свои крепкие сладкие объятия. Элора сосёт, пока он едет по широкой магистрали в Статен-Айленд, с усердием смакуя на вкус пустившую сок вишенку. Оживший вулкан извергает вязкую, густую лаву прямо в её рот, быстро застывающую на полных губах, как мазь на простуженной больной. Сейчас, среди сверкающих звёзд блаженства, его рука соскальзывает с руля, а руль автоматически, повинуясь последнему касанию, поворачивается влево, и Вольво лихо уходит в сторону. Доля секунды, сравнимая с вечностью, и встречный поток лавиной заглатывает влюблённых, автомобиль разворачивает от столкновения, импульсным ударом на сто восемьдесят градусов.
Сгустившаяся ночь шумна и непредсказуема. Боль и агония, вытягивающие силы,  пробуждают осознание невероятного. Кости твои словно сломаны, а затем собраны воедино. Олан знает, что без толчка не оценить жизнь другого, пока эта жизнь не оборвётся, и раскаивается в содеянном лишь в последний момент.
Багровые реки с виска Элоры по подбородку стекают вниз, окрашивают белый сарафан в рубиновый цвет, и Олан с огромным трудом открывает глаза, растворяя ночную пелену в свете дня, и видит, как девочка его купается в крови. Ремни не держат, когда в необъяснимом порыве его руки стискивают её грудь. В этом мире не существует ничего, что помешало бы ему подарить ей свой последний поцелуй, и потому он не отрывается от столь знакомых с юности губ довольно долгое время.
Спустя пять лет Олан работает в морге, день ото дня наслаждаясь любимой работой. Изредка к нему привозят и кладут на секционный стол настоящих красавиц подобно Эйвелин Хауггер. Всё в ней идеально, так что грешная фантазия Олана требует слияния с порочно красивым телом. Рот Олана наполняется жадной слюной, в мошонке верный бугор становится твёрже, чем Эскалибур, а холодная и мягкая плоть Эйвелин открывает перед ним бескрайние дали, каких не ощущал он со дня смерти незабвенной Элоры.
Именно в этот момент, момент простой человеческой радости, жизнь Олана Марклиффа вдруг неожиданно и печально обрывается, словно нота си четвёртой октавы в пик игры симфонического оркестра взрывает мозг и аплодисменты благодарных слушателей, не ожидавших от него высокого мастерства; обрывается рукою незнакомца, сжимающей бритву для рассечения спинного мозга, и кровь прорвавшейся рекой заливает глаза, всё лицо и шею Эйвелин.
Сознание — ясное небо — возвращается к ней мгновенно.
-Макс?
Живительная влага горной свежестью наполняет лёгкие, чудесная и бодрящая, кровь стекает по губам, наполняющая ясный после пробуждения ум эйфорией. Зачатая во грехе и рождённая в мерзости, она не в первый раз принимает столь приятный на вкус подарок, способный вдохнуть жизнь в парализованное огнестрельным выстрелом юное тело. 
Три трупа разбросаны и истекают кровью в других комнатах морга, ещё один — труп Олана Марклиффа — лежит лицом вниз на Эйвелин, омывая очнувшуюся девушку кровью. Пронзительный взгляд зелёных глаз Макса, не выражающий никаких эмоций, внимательно изучает открывшуюся ему сцену, как будто не в силах определить, нравится ему то действие на сцене безумного театра его жизни или нет. Затем он отодвигает преграду, чтобы девушка могла оценить достоинства приобретённой свободы, и усаживает её осторожно, точно фамильный антиквариат, на пятую точку. Использованная в качестве привычного одеяла белая простыня, эта верная сторожила утраченных навеки грёз и океана забвений, идёт после некоторых раздумий как расходный материал. Багровые пятна «кетчупа» на ней приводят белоснежное полотно в негодность, и поэтому в довершение картины Макс формирует на полу мумию, во что теперь превращается грешник-некрофил, убитый им покуситель, аккуратно, не хуже чем ремнями электрического стула обёрнутый в простыню Олан Марклифф. Так правильнее, решает Макс, и огоньком электрической зажигалки поджигает кокон, пропитанный вылитой горстью пузырьков коллодия, сколькими тешит себя среднестатистический районный морг.
-Мне пришлось уйти. Этим копам либо шило в задницу, либо пулю в лоб.
И вот он улыбается ей, окрылённый успехом. Пусть ещё час назад он не находил себе места и готов был взорваться, убивать всех случайных и неслучайных прохожих, а сердце щемило от дурных предчувствий. Пусть небо горит как в аду во вспышках оранжевого пламени, а земля растворяется в плутонии и америции, в кислоте и вечной тьме. Радость от облегчения зашкаливает, когда он подводит девушку к ближайшему окну, и мысленно прикидывает, этаж всего лишь четвёртый, и выход прямо здесь, и не потому, что это даёт возможность длительного их поиска полицейскими в секциях и сейфах морга, просто так надо.
-На козырьке после спуска неплохо немного бы перевести дух, не так ли?
Эйвелин смотрит в его одной лишь ей знакомые глаза, как множество раз бывало до этого Мгновения.
И эти холодные глаза, и эти уверенные и нежные жесты продолжают тянуть её за собой. Пластиковое окно бесшумно вваливается внутрь, открытый проход манит пролетающих сорокопутов и вертишеек, стремящихся с ближайших деревьев покинуть гнездо и расширить свой кругозор. Небо ясное, но после заката покрыто свинцовой синевой, которая синеет и чернеет с каждой минутой, и скоро его бездонность нельзя будет даже разглядеть.
 Макс и Эйвелин готовы спрыгнуть на козырёк серого здания и оказаться перед окнами второго этажа, но  на сердце его вдруг словно наваливается механический пресс, разрывающий лёгкие, почки, селезёнку, и, наконец, сердце. На одно практически никому едва различимое Мгновение окружающий их мир ввергается в форменный ад, какой по обыкновению никому и не снится, из стоявших десятилетиями строений, деревьев, автомобилей, фонарей, столбов с высоковольтными проводами, металлов, сплавов, конструкций, органических материалов, пыли и грязи, людей, зверей и птиц.
Когда адское Мгновение свершилось, Макс в прыжке притянул к себе Эйвелин, как подушка под нею, камнем падая вниз.