Старый дом

В Геркину память на всю жизнь вошёл старый родительский дом. В общем-то, ничего особенного в нём не было. Обычный русский рубленный, деревянный деревенский дом, задняя с передней. Дом, которых в посёлке как говорили, было полным-полно. Может, только вот большое несуразное, с массивными ступенями крыльцо, которое далеко выступало к дороге, выделяло его из всей улицы. Крыльцо, под которым удобно расположился рыжий пёс Шарик, который через щель оторванной доски лениво посматривал на тихую и спокойную жизнь улицы посёлка.  Дверь, что вела с крыльца в дом, открывалась с большим трудом, хотя имела фасонный резной вид. Крыльцо  было каким-то страшно неудобным и несуразным, и, видимо, поэтому по нему никто не ходил. Хотя ранней весной Герка любил на нём погреться на тёплом весеннем солнышке, наблюдая, как ребята постарше режутся в орла рядом на проталине у забора соседнего дома. В весеннем ожившем воздухе под лучами солнца, поблёскивая, падала на согретую весенним теплом землю монета.  Порой среди игравших, возникал спор, который потом переходил в драку по любови.
- Да ты чо? Не было у тебя орла, торчок был. Мечи по новой. Чо «нет»? Щас получишь!
- От кого?
- От тово. От меня!
Ну, и начиналось. Дрались, как правило, до первой крови или кто первым скажет: всё, хорош. Но были случаи, когда тех, кто дрался, друзьям удавалось разнять с большим трудом. Со стороны всё это казалось интересным и даже  забавным. Но каково было бойцам? Это мог знать только тот, кто прошёл эти испытания.
Иногда в солнечную погоду Герка брал у брата большое увеличительное стекло и что-то выжигал, сидя на крыльце, следя, как из-под маленькой, яркой точки появлялась струйка сизого дыма, а временами вспыхивал язычок пламени. Запах дыма, смешавшись с весенним упругим воздухом, приятно щекотал ноздри.  Устав от этого занятия, Герка поднимал глаза к небу, по которому, как кусочки ваты, иногда пробегали белые облака. Порой, когда он лежал на ступенях крыльца и смотрел в эту небесную бездну, ему казалось, что он летит среди облаков, расправив волшебные крылья. Прищурив глаза, он видел, как вспыхивают  разноцветные солнечные круги, рисуемые чародеем-художником, и он не переставал удивляться этому непонятному, сказочному миру вокруг себя. И как же всё-таки было хорошо!
В дом ходили через калитку, расположенную у массивных ворот, а там, далее, через сени в заднюю. В сенях на столике, на железном листе стояла двухфитильная керосинка. В доме, в задней, справа от входа стояла русская печь. Это было что-то, это было русское чудо! Согревавшее и кормившее русского человека в суровой среде его жизни. Чуть левее стояла печь-голландка, а между ней и стеной-шкафчик со скромным набором посуды.  За ними-маленькая кухонька со столиком и выходящим в прогал окном. У стены, рядом с русской печкой толпились ухваты для чугунов. В центре задней  стоял небольшой стол, который окружали венские стулья. По вечерам зажигали и ставили на стол пятилинейную керосиновую лампу.
В передней были две спаленки. Та, что была без окна, называлась «тёмной». Спаленки разделяла маленькая перегородка и печь-голландка. В левом углу передней стояло старинное зеркало, которое опиралось на небольшой  столик. В правом верхнем углу зеркала было большое тёмное пятно. А само стекло оплетала красивая, немного непонятная, причудливая резьба. Рядом, с левой стороны, между окнами, выходившими во двор, располагался старинный комод с ящиками. На нём толпились различные статуэтки, шкатулки и вазочки для цветов. Это было любимое место матери. Рядом на стене старинные часы «заморского» мастера в деревянном, резном футляре, на верхней части которого восседала деревянная птица с побитыми крыльями. За стеклянной дверкой, поблескивая, размеренно двигался маятник, отмеряя время. Через каждый час комната наполнялась боем часов. В центре стоял раскладной квадратный стол с круглыми, толстыми точёными ножками, которые старательно пожирал жук-точильщик. Комната была пропитана своим, ни с чем не сравнимым ароматом ухоженного жилища. Она играла своими красками, своим цветом, так радовавшим и умилявшим  Геркино сердце, особенно когда в неё заглядывало солнце. Всё это несло необыкновенный уют и тепло, долгие годы гревшее Геркину душу, да, в общем-то, оно осталось в ней навсегда. Не  известный Герке мастер, а может, это заботливые и умелые руки матери покрыли в    общем-то, разную по виду мебель приятным, тёплым тёмно-коричневым, с красноватым оттенком, лаком.
Особо выделялась в проёме между окнами, выходящими на улицу, чёрная тарелка-радио. Герке нравилась эта не совсем понятная штуковина. Он любил, оставшись один, в тишине слушать её. И тогда он жил другой жизнью. Эта «тарелка» раздвигала и расширяла горизонты его жизни, будоражила и волновала его воображение. И эта представляемая им жизнь казалась ему интересной, красочной, лёгкой и свободой. Он мог представить себя капитаном корабля, который плывёт по океану, или путешественником, идущим по сказочным странам, или таёжным охотником, выслеживающим зверя и метко стреляющим, как тот охотник Дерсу Узала. А в общем, это было так ужасно здорово!
  В правом углу была спаленка родителей, в ней была дверь. В спальне было окно и стояла небольшая этажерка с книгами. Здесь же находилась    массивная железная кровать с шарами на спинках. В спальне было очень светло. Стены и потолок в ней так же, как и в других комнатах, мать аккуратно побелила мелом. И когда Герка был маленьким, он любил забираться к отцу на кровать в те редкие минуты, когда тот  отдыхал. Особенно он любил слушать рассказы отца, а рассказывать отец умел. У него это получалось хорошо, можно сказать, здорово. А ещё Герка любил, когда тот читал ему книги. Впервые в жизни он от отца услышал пушкинские строки из той толстой, уже пожелтевшей книги, которую Герка сохранил потом на всю жизнь. А те услышанные строки затем, как казалось Герке, поселились в нём навсегда.