Три минуты ни о чем

                Моей любимой Наде
     Меня подмывало, конечно, зазомбировать великими чарами Хуссара, простирая его ниц перед по - прежнему стройными ногами ведьмы, дабы прикандыбал рисовальщик на концерт говенных пусек, лабающих фуфельный по определению рэп, но моя тщательно скрываемая любовь к иным направлениям и совсем другим вокальным данным бросила мои уши под дранг нах ахуй Тома Арайи, я тряс оглоушенной башкой под  " Эйнджел оф дэф ", рисуя в уме шикарные картины. Вот он я, в чорных сапогах и могучих галифе, в эсэсманской форме оберштурмбанфюрера, стою такой на полустаночке, а внизу, во тьме и скрежете зубовном кишат, как раки, все эти гиркины, вагнеры и прочие диванные патриоты ЖЖ, скулят и пресмыкаются, а я тычу в их обезумевшие от патриотизма зенки нечестивцев сосочек ведьмы и гнусаво, как и положено, жую :
    - Видали, гниды ?
    И опадают нечестивцы, и не хрен им высказать за ситуацию с чурками, и неможно покуситься на открытое море моей тощей Милены Ангел, и вздымается лиловой головкой огромадный всеукраинский хер, оценивая союзность и ностальжи как хер да ни хера. Бля, да я даже из пулеметов не буду, пулю в затылок побрезгую, мне правда важнее, хрена мне скудоумец Верещагин, сформулировавший парадигм самостийного развития в тащить и не пущать, в концлагеря и массовые расстрелы, в голодомор и геноцид. Да проклят будет всяк дрочащий на тоталитарное наполнение говностран, да хавает жидкий кал побед воевавших дедов обочь первоканальных уродцев, да осиновый кол вам, большевики.
    Прогуливаясь по Парижу, Савинков ежеминутно ожидал, что выскочит вот прямо вот сейчас вот из - за угла заманчиво пахнущего свежими круассанами и турецким кофе бистро Бурцев, ёра, забияка. Затрепещется своей нелепой разлетайкой, веясь в сторону разливающей занедорого перно забегаловки папаши Муэ Бьен, а Савинков, невыносимо улыбаясь, подставит ему ножку, будто школяр, каждую перемену терпеливо поджидающий внука Каткова за углом учительской.
    - Негодяй, - вспыхнув до корней волос, кричит Катков, беззвучно разевая рот, - сатисфакции, Савинков.
    - Коньками, - лаконично режет Савинков, немало изумляясь : в своей мимолетной фантазии Катков мелок, как и подобает школяру, но сам Савинков - нынешний, тридцатилетний блондин и террорист, литературно утомленный приземленностью современников, переливающих Модильяни под расписной рюшками подол Коко Шанель, хотя, видит Годохма, через сто лет такая низменность покажется вершинами духа.
    Жующий французскую булку махонький, как мандавошка, Каверин слышит краткий диалог, запоминает и через много лет втискивает его в гимназическую новеллу. Его братан, морской диавол, набрасывает кипу сценариев для будущего НТВ, кузен, еврей, само собой, как и все они, суки рваные, выигрывает в  " пуговицы " яхту табачного фабриканта Месаксуди и спосылает в разрез всех санкций табачок врозь бойцам Первой конной, штурмующей Берлин.
    - Горит и кружится планета ? - уточняет наткнувшийся - таки на Савинкова Бурцев, хватая липкими старческими пальцами аккуратные лацканы писателя.
    - А то, - скалит белейшие зубы Савинков, отталкивая старичка, продолжая дефиле по прешпекту.
    Рассказав эту незамысловатую аллюзионно историю нечестивцам, я закуриваю, покачивая мудро головой, как лошадь, вверх и вниз. Нечестивцы шепчутся.
    - Это он про права, обретенные в борьбе, намекает.
    - Да ни х...я ! Обычно и привычно глумится над уродами, импотентами и говноедами.
    - Надьку соблазняет.
    - Не Надьку, а дочь ейную. Засадить в туза Гере хотит, мамка - то древняя уже.
    И это верно. Это правильно. Натурально старинная моя любовь и муза. Словно Кристина Потупчик или Бэйли Джей, а сказать иначе : да по х...й. Лишь бы качественно были сделаны ноли и единицы, штоп, понимаешь, не было жалко тех трех минут в сутки, что я их и наблюдаю.