Глава vi. федоровка

   ГЛАВА VI. ФЕДОРОВКА

- Вот оно, то место, Герасим Иванович! А у тута землянка моя гди зимовать пришлося! – Закричал Федор Шарапов, показывая рукой на едва видневшийся бугорок, когда гужевой обоз медленно втянулся на небольшую возвышенность, поросшею мелким кустарником с редкими невысокими, кучерявыми деревцами. – Добра;лися никак, люды добрыя! Вота она, земля-то нашенская!

Люди слезая с телег и повозок, стали собираться возле стоящего на краю пригорка, старосты Герасима Ивановича и так же, как и он, стали молча осматривать близлежащие окрестности.

Тут же находилась землянка Федора, представлявшая вырытую яму в земле, перекрытую сверху жердями, ветками и набросанными сверху сухой травой, да присыпанной землей.

Солнце, по-летнему стояло высоко и нещадно жарила все вокруг, лишь слабый ветерок, да редкие его порывы, приносили усталым путникам немного облегчения.

В низу под пригорком тянулась поросшая высокой зеленной травой кочкастая пойма речушки, которая огибая пригорок извиваясь как змея, лениво текла куда-то дальше и лишь по растущему, по обеим берегам тальника, легко прослеживался её след.

Слева от речушки, тянулись волнами холмов зеленные луга, а вдали виднелись темно-зеленные возвышенности леса.

- У чё? Прибыли никак, а? – Панфил снимая шапку и вытирая вспотевший лоб, тоже, как и все подошел к краю пригорка. – А простор то какой, а? Погляньте люды и поля як у нас на Полтавщине, тожить холмистые, токма они здеся як волны и склоны покруче нашенских будэ пожалуй.
            И-и эх, доставай гармоть – тяни меха,
            вот и прибыли сюда!
Сложил тут же коротушку Панфил.

- Да тута поди одни холмы и будя, а полей и не видать чё то. – Засомневался Прохор Головань. Герасим Иванович тоже был не радостен от увиденного, но молчал, думая о чем-то.

Нарушившаяся Панфилом тишина закончилась, люди загудели в один
голос. Ища сравнение все с их родиной стороной. И вроде, как и у них там, а все же здесь было по-другому, и травы; не знакомые и даже воздух показался им другим. 

Герасим Калюжный пнул землю у себя под ногами, затем поднял сухую палку, валявшуюся здесь же и стал ковырять землю. Затем взял её в горсть, понюхал, растер между пальцами и высыпая обратно на землю и больше приказал, чем сказал:

- Шарапов! Подь сюды!

Когда Федор Шарапов, протиснулся к нему, Герасим вновь набрал земли в горсть и суя её в нос Федору сказал:

-  И гды ты Фёдор, кажи мне, тута бачил жирную землю, а? Это чё, я тэбэ спрашиваю, земля разве? – И он сунул Федору под нос кулак с землей, – это глина какая-то сплошная, а не чернозем! Как на такой земле хлиб расти будэ, а? Ты куды глазел, мать твою, тудыть за ногу, когда место выбирал? Али пьян быв як скотина? Усих людэй заманил сюдэ обманом!

А ну открывай свой рот, буду тэбэ сей жирнючей землёю подчивать, як ты гутарил, шо на хлиб можа мазать, ток звени хлебушка-то нима!

И не успел Федор Шарапов даже рта открыть в своё оправдание, как увесистый кулак Герасима Калюжного припечатал его в глаз и повалил с ног.

- Людэ, да шо это такое, а? Пошто меня калечите? Я же как лучше, я же для вас… - Запричитал Шарапов, ползая на коленях перед земляками, - Да вы сами глядите, братцы, какие травы кругом. А раз трава расте, то и хлеб вырасте.

Да я ради вас стилки мук выдержал, да разве може так со мной, а? Помилуйте, братцы!

- А ну кыш, с глаз моих, шоб невидел тебя, пустомелю! – и отвернувшись от него, обратился уже к землякам, - Ну шо дилать будем, мужики? Чё кажите, земляки?

- Да чё тута кажишь, – начал Прохор Головань. – Почитай три месяца топали, в такую глушь забрались, шо не дай Бог никому забраться. Повирили этому супостату, Федьки, а теперя я думаю, шо ходу назад у нас уже ниту…

Я кохды селения проходили, все на поля глядел, овес растет и рожь тожить уже взошла, значит ро;дит земля здешняя. Можа ни так уж усё плохо-то?

- Верно Прохор, гутаришь, – Кузьма Дудка протиснулся поближе к Прохору – я тожить бачил на хозяйства местное, вроде справно живут, хотя и землянок еще хватае, но енто за редкостью, видно те, кто недавно, як и мы пришли, а так вроде и скотиной люди по обзавелись.

- Во-во, а я чё вам бачив... – Встрял было в разговор Федор Шарапов, с заплывшим глазом.

- Цыц, паскуда! – Прикрикнул на него опять Герасим, – ты нам давеча уже напел с три короба, помалкивай теперя! – И угрожающе, сделал шаг в его сторону.

Федор быстренько расталкивая людей, поспешил скрыться от «греха подальше» в толпе.

- Назад уже нам не вертаться, то точно Прошка казав, – сказал Панфил– а раз мы сами видали, шо люди поприжились у тута, значимо и мы тута обживёмся.

- Можа и взаправду не так уж и плохо здеся? – Поддержал Герасим Калюжный Панфила, – про то оно конечно, один Бог знае, а мы усе знали на шо идем, когды на чужбину соглашались! Ну а разы знали, то давай, чё уж, мужики – распрягай лошадей-волов, здеся станем! Тута и будем «нову жизня» строить!

Вокруг послышались одобрительные возгласы мужиков.

- И то верно, Герасим Иванович, – За всех сказал Панфилий, – нам бы токмо уцепиться за своё, за свой надел, а тама мы уж, да как-нибудь. С Божьей помощью мы и не такое смогём еще – правда мужики!

- Мужики! Мужики! Герасим Иванович! – Подбежал запыхавшись Аким Задувало. Пока все стояли на пригорке, рассуждая как быть дальше. Аким как слез с телеги, сразу побежал исследовать местность, в надежде застолбить по лучше кусок земли. – Смотрите, чё нарыл я, тама в низинке меж холмов, не чернозем как у нас, а вона, глина не глина, а боле на песок похоже. – И он протянул две полные ладошки местной земли, показывая их мужикам.

Те все обступили Акима и каждый брал из его рук, щепотку той земли и разглядывали, пытаясь определить пригодна будет она или нет.

- Да она на вроде той, шо у нас возле речки Лящевки, в пойме, где вы с Силантием мне часть надела выделили. – Прохор Головань, даже попробовал её на вкус, пожевав и выплюнув. – Ну точно гутарю, я тама гречиху посеял. Взошла хорошо и росла справно, токмо речка от дождей в августе разлилась и потопла моя гречиха-то.

- Ну здеся до речки далёко, чай не затопит. А коли гречка росла, то на такой земле и хлеб расти будэ. – Сделал заключение староста переселенцев. – Ладно мужики, погутарили и будэ, айда обживаться.

Прошла еще неделя, приближался день Ивана Купала. Погода стояла жаркая сухая, дождей не было с самой «Троицы». Лишь один раз в дали прошли черные дождевые тучи с громом и молниями.

 Мужики в ожидании землемера с волости, начали обустраиваться на новом месте: рыли землянки, по примеру Федора Шарапова, готовили плуги и бороны к предстоящей пахоте, да успели облазить всю округу, прицениваясь к возможным наделам.

Даже произошел скандал между переселенцами, когда Прохор Подгорин, срубил росшую посреди поля тонкую березку, для своих нужд. А возникший словно из-под земли Аким Задувало, раскричался:

- Зачем это ты березку срубил? Али ана твоя, чё ли?

- А чья по твоему? Ежели она тут просто растет и никому до неё дела нету? – Начал оправдываться Прохор. – Или ты считаешь чё может она твоя?

- Може и моя! Как нарежут тут наделы, може и моя будэ, а можа и кого другого! А усе равно чужого брати ненадобно! Айда к старосте, пускай он нас порассудит.

И вечером на сходке порешали мужики: чтоб не было никакого раздора между ними, до раздела земли, ничего не трогать, так это будет, по совести. А березку решено было поставить по середине табора, до того времени пока не поделят наделы и кому тот надел достанется, где она росла, того и березка будет.

Иван и Алексей отправились как-то в небольшой лесочек, что был в верстах трех-четырех за речкой, нарубить жердей для крыши строящейся землянки и не доходя до лесочка увидели двух животных, выбежавших из того лесочка и пустились от них в скач по полю.

- О, гляди брат, зайцы скачут вон тама! – Вытянув руку в сторону убегающих животных, закричал Алексей.

- Да ни-и, яки же — это зайцы? Разе ни бачив яки они больши.

- Да це зайцы, тэбэ гутарю! Они тутошней породы, усе таки больши. Вона и зад у них белый, а сами серы.

- Да ни-и, я тебэ гутарю! У гди ты бачив зайцев с рогами?

- А гди ты их бачив, брат, рога си? Шо то я ни бачив!

- Да ну тебя, Лексей. Иди давай руби жердя, нам их еще вон в каку даль переть надо. А зайцы или не зайцы нам како дело до них. Усё равно их не догонишь.

- Не догонишь, - согласился с братом Алексей. – Вот воротимся, у батьки поспрошаю, может он чё знае про сих зверей.
И братья приступили рубить жерди.

Пользуясь временным бездельем, ребята, которым дома дела не нашлось, тоже не сидели на месте, а с утра и до вечера пропадали на речке Куприянихе, так она называлась, как сказал им Федор Шарапов. Купались в её прохладной воде. Речка эта была мелководной, лишь местами попадались ямы глубиной больше метра. Ширеной же она была с два-три десятка метров. Вода в речке Куприянихе, была чистой и прохладной.

 Кто-то из ребят принес, привезенный родителями, старый бредень, и они теперь весь день ловили по ямам рыбу.

Обещанных сазанов, которых «надо разгонять, чтоб воды в ведро зачерпнуть» и в помине не было, зато хорошо ловились: небольшие караси, гольяны, да еще какая-то небольшая рыбка с серебристой чашуёй.

Панфил, глядя как чужие хлопцы ловят рыбу, то же смастерил две удочки с крючками из загнутых иголок и льняной сученной нити и позвал сыновей Михаила и Федьку.

- Вот чё, хлопцы, нате вам удочки и сбегайте вона до сего озерца, шо вон тама, – и он показал в видневшееся не в далеке, круглое озерцо.

- Ни батько, – стал возражать Мишка, – тама никто еще не рыбалил.

- Вот и я о чем вам толкую, тама наверняка рыба есть. Токма вы червячков да букашек каких пособирайте. Да смотрите мне, не потопитесь тама, а то я вас выпорю как сидоровых коз. Будете тогды знать, как рыбалить!

Не прошло и часа как с криками и воплями, держа удочку на вытянутых вперед руках, и болтающейся на крючке небольшой рыбки, прибежал Михаил, а за ним плачущий с перепугу Федька.

- Батько! Батько! Смотри, какохо мы чёрта, страшенного словили! – Закричал прибежавший, Михей, и суя болтавшеюся на удочке рыбу, прямо отцу в лицо.

На крики и вопли возле Михаила с его отцом вмиг образовалась толпа. А услышанное слово «чёрт», заставило некоторых схватиться за топоры и вилы, с которыми они и прибежали к табору Панфила Крючко.

Рыба и в самом деле была страшной: с большой головой и черным как уголь, небольшим телом. Рыба дыша, открывала жабры и от того голова казалась еще больше и страшнее, а в пасти виднелись острые зубы.

- Брось! Брось тебе говорю! – Закричал Панфил на сына. Но тот не понял сразу, что ему надо бросить и крутясь вокруг себя, только распугивал людей. А когда увидел в руке у отца топор, бросил удочку. Панфил рубанул лежащею на земле рыбу, отрубив ей голову. Теперь, когда она перестала шевелиться, народ осмелел и подошел поближе, чтоб повнимательней разглядеть это чудовище. На вид эта была рыба как рыба, хвост, плавники, но сам её вид вызывал отвращение.

- Надо же, а? Да я теперя в воду ни нагой не полезу! Хоть убивати будут! – глядя на рыбу сказал Аким Задувало.

- Надо бы кого местного шукати да поспрошати у него, чё за черти тута водятся, а то и взаправду, еще чего доброго погубят нас тута. – Молвил Кузьма Дудка.

- И то верно, теперя страшно и за водою ходить на речку-то. – Сказала Маруся, жена Акима.

- А ты чеже, Марусынька, головой чай воду зачерпываешь, – Засмеялся, пришедший в себя Панфил, – али думаешь чё такая малюсенькая рыбка выпрыгнет из воды и проглотит тэбэ? Поглянь сюды, - Панфил взял в руки отрубленную рыбью голову и тыча ей в Марусю – да разе ты уместишься в её-то пасти, рази шо пальчик твой прикусит немного!

Все кругом засмеялись от души, снимая напряжение от испугавшей их было рыбы.

- Я так люды думаю, шо это вовсе не черт рогатый, а боле на сома какого похож, токма черноват малость, да усов нема, а так почитай вылитый сом. Тожить голова больша, да токма хвост ужо больно маленький, у сома, пожалуй, поболя будэ. Можа порода туташняя такая.

- А ну дай побачить – и Кузьма взял у Панфила голову и тоже покрутил её в руке – ну да, похож на сома. Мы такого, ток в сто раз больше ентого, на цельну голову выше мэне буде, ловили как-то в речке Суле, нашей. И то не боялись, а это так совсем шмакодявка какая-то!

На том народ и разошелся каждый по своим делам решив, что рыбка сия опасности никакой им не несет.

Наследующий день, возвратился Мишка с рыбалки с разбитым носом неся ведро с двумя десятками гольянов. За ним шел Федька, неся удочки, как верный оруженосец у Дон Кихота.

С хлопчиками поди, подрался, подумала мать. Мальчишки дрались часто и на это никто никогда особого внимания не обращал. Сегодня подерутся, завтра помирятся, на то они и мальчишки. Но на следующий день они возвратились уже обо побитые, на Мишке была порвана рубаха, а у Федьки весь нос был в засохшей крови, но смотрели они бодро, словно победители. На это раз мать не удержалась расспросить их, но они молчали опустив головы в землю.

- Да они за озеро дерутся. – Ответил за них Алексей, стоявший не подолёку. – Они к тому озеру никого не пущают рыбу ловить. Вот и дерутся с каждым.

- Ага, а чё они туды лезют? Это наше озеро, мы тама первые рыбалить начали, значит и озеро нашенское и пущай туды не лезют! Правда Федька!

- Ага! – Радостно ответил Федор, - мы их враз усих отлупим, пущай токмо сунутся! Они пока Мишку били, я как врезал палкой одного, у него даже шапка слетела!

- Оно и видно, шо нос у тэбэ разбит. Тоже мне герой выискался! А ты Мишка, с чахо взял шо озеро твоё, первый ты или не первый, а озеро оно общее и рыбы тама на усих хватит. А не будешь хлопцев пускать, тэбэ еще не так накостыляют, будешь тады знати где раки зимуют.

- Пущай токмо попробуют! – Захорохорился было Мишка.

- Я те попробую, я тебя сама так слуплю, будешь знать тады. – Строго прикрикнула на детей Евфимия, – не хватала токма шоб уси гутарили, шо мы Крючки, озеро захапали в единоличное пользование. Позору потом не оберёшьси!


Обидно было Мишке в душе делится озером с другими, но ослушаться матери не смел. И с того дня, драться с ребятами они перестали, а рыбы стали приносить еще больше.


В канун праздника Ивана Купала, прискакал наконец на лошади, землемер с двумя помощниками и закипела работа. С утра и до вечера ходили они по полям, отмеряя наделы, сбитыми из двух палок с поперечиной, аршином. Мужики, следовавшие толпой за ними, вбивали колышки в межу, где он указывал им.

Сам же землемер, неустанно писал что-то в книге, рисовал линии и кружочки на большом белом листе и прятал все это в кожаную сумку висевшею у него на боку, ремешком перекинутую через плечо.

Когда работы были все закончены, староста и землемер собрали на сходку народ, для распределения наделов и определиться с названием места, где они уже стали обживаться.

Делили меж собой по совести, на каждую семью, как и полагается, по количеству мужских душ. И все же и тут нашлись недовольные: наученный горьким опытом Прохор Головань, просил земли подальше от реки, а Аким Козуля ухватился за самый крайний и дальний участок. В надежде в будущем, втихаря распахать незанятую землю.

А вот с названием деревни вышла настоящая битва. Староста Герасим предложил назвать Лящевкой, откуда они прибыли, чтоб помнить свои корни. Прохор Головань настаивал на том, что называть надо все по-новому так, как и «жизния у нас теперя новая», говорил он.

- И то правда, из Лящевки ушли, да в Лящевку и пришли, – раздались голоса сразу нескольких мужиков. – Давай по-нову зваться!

И поднялся тут невыносимый крик, каждый пытался перекричать другого, не остались в стороне и бабы, тоже стали выкрикивать разные названия. Но тут, стуча по котелку, слово взял землемер.

- По слушайте меня, граждане переселенцы, по существующей традиции название обычно даются по тому месту где решили люди остановиться, ну, например, волостное село наше, Завитая, по речке Завитой названа. Или же еще дают название тех мест, от куда прибыли, вона вам Полтавки разные, Тамбовки опять же или Ново-Михайловка, а еще называют так по именам или фамилиям тех, кто первый в тех землях поселился.

- Во-во, а у нас тут первой Федька Шарапов селился и зимовал дажить! – Дождался своего Панфил, – и чё мы теперя Шараповкой зваться будэм?

Бабы брызнули смехом, средь мужиков поднялся опять спор.

- Ну почему же обязательно Шараповкой, – не возмутимо продолжал землемер, – можно ведь и по имени его назвать. Как вы там сказали зовут его?

- А чё, люды, давай иминим назовёмси, чем оно то плохо? – Начали кричать опять бабы, - пущай по имини будэ! У нас тута таких ямён пол сила; будэ!

- А ну давай голосуй, кто за чё будэ! – Крикнул кто-то.

- А нам можа? – Прокричала Авдотья, жена Прохора Головань, стараясь перекричать толпу.

- А чё те можа, Авдотья? – Тут же подхватили мужики, но дальше шутить не стали.

- Как это чё? Голосовать! Нам ведь тожа здеся жить.

- То не ваше бабское дило – голосовать! Ишь чего удумали, голосовать имя; захотилося? Ваша бабское дило детей рожать, да свого мужика ублажать.

- А мы-то своё бабское дило маем. Токмо и мы не без души, и так усю жизню помыкають нами. Слово и то казать не дают! – Не унималась Авдотья.

- Ты бы Прохор бабу то свою попридержал, незачем ей тута смуту разводить. Ужо больно языкастая она у тебя. – Обратился к Прохору Герасим Колюжный, а затем повернулся к Авдотьи – Ежели бы ты Авдотья посмирней была бы в девках – сосватал бы тебя, ей Богу, да тильки ты и тогды, смолоду еще брыкаста да норовита була.

- А чё не сосватал, Герасим Иванович, можить я бы и посмирнела с тобой, да ты поди по ширше мого Прохора будешь? Як навалился бы я бы враз глядишь брыкаться-то поперестала? – Подперев руки в бока и подначивая старосту, завелась во всю Авдотья, развеселяя баб и мужиков.

- Да угомонись, ты уже Авдотья! – Прикрикнул на неё муж Прохор. – Не до тебя чичас, дай людям догутарить! А то, клянусь Богом, сведаешь у мэнэ вожжей!

Расходились уже затемно, когда белая пелена тумана окутала речку и заполнив собой всю низину меж холмов. И теперь холмы, в наступающей ночи были похожи на множество маленьких островков, словно плывших в молочной реке.

Расходились переселенцы, со своими, закрепленными за ними навечно вожделенными наделами и порешив большинством голосов, назвать деревню по имени своего ходока.

На следующее утро, лишь только рассвело, мужики и бабы, не сговариваясь, все как один, от мало до велика, ведя лошадей и волов, вышли на свои участки.

- Лексей, бери под узцы ево и правь во-он на тот кустик. Бачив ево? Вон тот, шо по высочей будэ, вот и правь туды лошадь! Она еще борозды не мает, вот ты и правь её. – Начал суетиться Панфил, возле запряженного в плуг лошади и раздавать команды своим сыновьями, когда они пришли на свой наделенный участок. – Иван, а ты чё вперед батьки в пекло лезешь, погодь чуток, отойди от плуга! Первая борозда моя, я её может усю жизню жаждал пройтить, не на чужем поле, а на своем, кровном!.. Ну а вы хлопцы, – обратился он к Михею с Федькой, – берите ветки и отгоняйте от неё и от мэне оводов проклятущих. Вишь лошадь уся издергалась, уся избрыкалась!

Панфил огляделся вокруг, некоторые уже приступили к вспашке, подгоняя прутьями лошадей и волов, другие, еще только собирались приступить, примеряясь с какого конца начать вспашку. Затем посмотрел в синее небо, перекрестился, поплевал себе в ладошки, растер их и беря плуг в руки, крикнул:

- Ну мать, с Богом! Но-о, пошла родимая! – Панфил, всей грудью налег на плуг, лошадь вся напряглась, уперлась подкованными копытами в целину и сделала первый, самый трудный шаг. Затем еще и еще. И вот, настал этот долгожданный момент. Момент, когда острый лемех плуга вгрызся в дёрн, разрезая его и переворачивая, обнажая девственную землю, которая теперь стала их наделом, и в которую будет брошено зерно из которого вырастет… их новая, счастливая жизнь.

Позади него стояла Евфимия, одной рукой держа за руку сынишку Стёпку, другой, свой уже округлый живот и смотрела на идущего за лошадью Панфила с сыновьями.

 «Выросли-то они как, настоящие мужики уже. Помоги им Господи, не знать боле нужды. Пусть земля эта, шо дадена им, будет добра к ним яки мать ро;дная». – Про себя молилась за них Евфимия. Не ведая еще про то, какие испытания приготовила судьба для её сыновей.