Глава IV. Тракт

   

ГЛАВА IV. ТРАКТ

В одно ранее, весеннее утро, состав прибыл в Иркутск. Почти сразу к составу прибежал станционный смотритель и позвал старосту переселенцев к начальнику станции. Когда Герасим Иванович вернулся, то первым делом созвал всех мужиков и довел до них распоряжение железнодорожных властей.

- Значит так мужики! – Командирским голосом начал староста, – билеты у нас приобретены як вы усе знаете, ажно до станции Сретенск, но обстоятельства таковы, шо на дворе распутица и переправа по Байкалу не работает, до самого растаяния льда. Так мене начальство казало. А когды оно растае, то никто не знае, може день, а може и неделю, а то и две. А по сему дает нам начальство приказание – выгружаться и двигать своим ходом, по Кругобайкальскому тракту, до станции Мысовой, а тама уж опять на паровоз садиться. Тута говорят не шибко далече, версто;в за две сотни буде, думаю за дней пять управимся.

Мужики, народ не капризный, раз начальство приказало «выгружайся», то стало быть, надо выгружаться.

Стоял уже конец апреля, снег в Иркутске уже почти весь стаял, лишь в темных местах, куда забывало заглядывать солнце, еще лежал, превратившийся в лед. Утренние заморозки были не сильными, а день предвещал быть теплым, так как солнце уже почти взошло, на чистом голубом небосводе.

- Глянь, мужики, како нибо, чистое. Эт хоро-оший знак, – сказал кто-то.

И все покидающие теплушки, смотрели в небо, на этот «хороший знак» и многие крестясь, тихо молились. 

Выгрузка скота и домашнего скарба времени долго не заняла и уже к полудню, караван повозок тронулся в путь. Дорога, по которой они двигались была разбитой, с глубокими, покрытыми тонким льдом лужами, лед которых проваливался под копытами лошадей и колес повозок.

Сам, утренний Иркутск, предстал перед ними, белокаменными двухэтажными домами с железными крышами и строениями из красного кирпича. Со множеством, белоснежных церквей с колокольнями, раскинутых по всему большому городу, и возвышающемуся над всеми этими церквями, величественным храмом с позолоченными куполами.

Окраина же города, как прочем и во всех городах, была представлена, деревянными, рубленными домами, стоящими вплотную друг к другу, построенных с двух сторон, вдоль длинных, немощёных улиц. Дома были с двухскатными крышами, крытыми тесанными досками, как и говорил Силантивский кум.

Проезжая мимо дворов, местных жителей, мужики дивились укладу жизни Сибиряков, кивали в сторону их строений, невольно сравнивая со своим укладом. Ограждали домовые строения заборы из досок, а не как у них, из плетенных ивовых прутьев. Поленницы колотых дров, пиленные чурки, лежащие кучей во многих дворах, все это было им в диковинку.  И вообще, все здесь для них, переселенцев с Украины, было по-другому, словно попали в другое государство.

За городом, когда обоз переселенцев, по деревянному мосту, какой-то мелкой речушки, покинул его пределы, дорога уходила в лес и скрывалась где-то далеко, за поворотом.

Лес, обступивший с двух сторон переселенцев, пугал их своей величавой тишиной и густо поросшей растительностью. В лесу еще лежал снег и лишь вокруг стволов деревьев уже были видны проталины. И чем дальше углублялись в лес переселенцы, тем выше и круче становились, поросшие высокими деревьями, горы. И с каждой пройденной верстой, горы те, всё ближе прижимались к тракту, как будто хотели зажать с двух сторон в тиски и раздавить незваных гостей своими каменными боками, заставляя переселенцев, пугливо озираться по сторонам.

В первую ночь, переселенцы заночевали на большой поляне в лесу. По старым кострищам было понятно, что здесь оставались ночевать все идущие на восток, переселенцы. За хворостом для костров пришлось далеко углубляться в чащу леса. И люди, идущие за хворостом, держались кучкой, озираясь по сторонам, им казалось, что за каждым толстым стволом дерева, скрывается, разбойник-душегуб или страшный зверь, готовый их растерзать на месте. И этот страх, передавался по невидимым нитям связи, каждому, от «мало до велика». 

Поэтому, наверное, в эту ночь почти все не спали, а жгли костры, да вслушивались в пугающие звуки ночного темного леса. И с каждым днем, чем дальше уводила дорога в лес, тем страшнее он казался для переселенцев, привыкших к простору полей и сроду не видавших такого густого леса с огромными, упирающимися в самое небо деревьями. Хвойные кроны которых да высокие, крутые горы, не давали солнечным лучам пробиваться днем и луне со звездами – ночью.


На вторую ночь, когда дети и бабы уже легли спать, а мужики докуривали свои трубки и цигарки, к их горящему, ещё ярким пламенем костру, подошёл мужичок, закутанный в зимний, длинный до пят, бараний тулуп.

- Здорово мужики! Пустите замершего путника погреться у вашего костра. – Сказал незнакомец, протягивая озябшие руки к костру.

- И тебе здорово;, коли не шутишь! – Ответил за всех Кузьма Дудка, - нам жара; костра не жалко, все равно ночь греем. Присаживайся, чё уж там. – И он подвинулся на бревне, уступая место незнакомцу.

Услышав шум и возню возле костра к ним подошел староста Герасим и с ним еще человек пять мужиков, кто с топором, а кто с вилами. И враз окружили чужака.

- Кто таков будешь? – С ходу спросил Герасим Калюжный. – Отвечай? Може какой душегуб-разбойник, вынюхиваешь здеся шо, а?

- Да ну, вы чё мужики? Я ж христьянин, я ж туташний, местные мы, Куликовы, с Иркутска будем, я Яков, а вон тама, мой сын Се;нюшка, подводу привязывает. Мы с железной дороге возвращаемся. Ездили туды с подводами, мясо в артель возили. А теперя вот домой возвращаемся. Думали вместе с вами заночевать, за компанию. Все ж веселее будет.

В этот момент к костру подошел его сын Семён или Се;нюшка, как он его назвал, на вид годков двадцати, не более и если бы не наивное по-детски и глупое по выражению лицо, его вполне можно было бы принять за разбойника. На целую голову выше Герасима и в плечах в два раза больше его, в огромных ручищах он держал котомку, по-видимому с харчами.

- А, вот и сынок подошел – обращаясь уже к нему: - поздоровкайся с честны;ми людьми.

Семён кивнул головой, засмущался весь и невнятно промычал наподобие «здрасьте вам».

- Што ж, мы добрым людям завсегда рады, - более миролюбиво ответил Герасим и мужики пораступились в стороны.

- А позвольте и мне поразузнать, - осмелев, спросил мужиков, Яков Куликов –из каких краев будете?

-  С самой Украины, из Полтавской губернии путь держим – Кузьма опять ответил за всех – в Амурские земли добираемся.

- Ух ты, из далёка будете. А скажите мне братцы, не боитесь в те края поселяться? Сказывают люди, шо живет в тех краях страшный зверь один, а вот как кличут того зверя, позабыл, мудрёно как-то. Чичас маленький пока, на вроде белки, но говорят, через сто лет он вырастит по более тигра. И тогда уж спасу никому не будет от него.

- Не-е, не слыхали, - отвечали мужики и сами оглядывались вокруг, ища глазами своего ходока Федора, что бы узнать у него, что он слышал по этому поводу. Но как назло его нигде не было видно.

-  Подумаешь, через сто лет — это когда еще будет? – Сказал Панфил, - а можа то вообще, сказки, мало ли люди чехо набрешут, всему ли верить?

 - То не сказки, - обиделся Яков, - то по-научному называется: рево-лю-ци-онировать. Мне это один ученный человек говорил. А еще расска;зывал, шо в результате этого рево-лю-ци-онироватния, человек стал человеком.

- Это как так? – Озадачено спросил Панфил.

- А вот так, был он раньше, давным давно, тыщу лет назад, а может и больше, человек этот, обезьяной и жили они, обезьяны эти значит, на деревьях. Там и питались всякими плодами, шо на тех деревьях росли. И как-то случился видно у них неурожай, жрать было нечего, вот они и слезли с дерева. А опосля, видно покумекали, изготовили себе лопату и топор и стали хлеб сеять, вот и получился из обезьяны, человек. То бишь труд превратил тошо обезьяну в человека! Во как! – Решил блеснуть своими познаниями Яков.

-  Ха-ха-ха! Ну ты даешь, мил человек! Бреши да не завирайся! – загудели мужики.

 Герасим, как староста, встал среди всех и громким голосом сказал:

- А як же библия? В ней ясно сказано: «по своему образу и подобию», а ты и впрямь завираться стал Яков.

- Вот те крест, не вру – и Яков перекрестился. – Я ж говорю, то мне один ученый говорил.

- Да где ты его взял-то здесь? Ученного твого. – Опять загудели мужики.

- Да много их тута, и ученых разных, и инженеров всяких, ссыльные они. И князья тут тожить попадаются, те кто в царскую немилость попал, по глупости видно или по озорству, по большей частью молодые, глупые. Я тут одному такому, не-благо-наде-жному, мясо к столу поставлял, да дрова. Так он меня как увидит, сразу усадит и давай спрашивать: «а знаешь ли ты, Яков…». А я ему и говорю: «да откудать мне знать-то ваш благородие, господин хороший, я человек маленький». А он тады все мне рассказывает, што да как, а мне все интересно.

Вот вы, например, знаете, как вода крутиться? Нет? Так вот слушайте. Вы, наверное, думаете, шо дождь, когда в землю падает то в ней и растворяется? Кабы не так! Он сквозь неё проходит и потом во всяких родниках или ключиках обратно наружу выходит. А после в ручейки стекается, а потом в реки впадают эти ручьи и текут реки в море. А тама уже, в море этом, солнце её нагревает, и вода эта в пар или туман превращается и вновь на небо возвращается.  А тама в небе, в тучи уже собирается, а тучи те вновь дождями в землю льют. Вот так и происходит водоворот воды. Так-то вот, темнота.

Мужики замолчали изумленные услышанным.

- Погодь-ка, Яков, - неожиданно спросил его Панфил, - а ежели я, скажем, справлю малую нужду или там скотина какая, то чё же получается? Моча та, в земле не растворится, а пойдет в родники, потом в реки, в море и опосля в небо поднимется? И потом, та моча нам на голову льется, так што-ли? Не-ет, тут што-то не так, с твоим водоворотом. Тут што-то напутал твой ученный?

- Ну, насчет мочи, ничего сказать вам не могу, круговоротит её или нет, про то мне ученый тот не сказывал, а я не спрашивал. – Ответил Яков, – я как говориться, за что купил, за то и продаю.

Мужики еще немного посудачили о том, есть ли этот водоворот или нет и разошлись спать.

Когда по утру, тронулся их обоз в путь, Панфилу, все продолжало казаться, что за каждым деревом спрятались, притаились, душегубы-разбойники, да еще впечатленный рассказом ночного гостя, чудился ему таинственный зверь, готовый выпрыгнуть из чащи леса и погубить его. От испытываемого им постоянного страха, на третий день пути, ему стало казаться, что сыновья его, Алексей с Иваном, как-то странно переглядываются между собой и подозрительно поглядывали в его сторону, замышляя недоброе. И в голове Панфила, стали рисоваться картины, одна страшнее другой, а мысли так и крутились в его голове: «убьють, как пить дать – убьють, за последние гроши убьють, и ведь сбёгнуть и то некуды, кругом лес, ой пропадет моя головушка-то, ой пропадет!»

Ночью, боясь сомкнуть глаз Панфил не спал, страх все сильнее закрадывался в него, забирая последние остатки разума. И он дождавшись, когда его дети крепко уснули, схватил охапку сена, на котором лежал и перебрался поближе к телеге Кузьмы Дудка, в надежде, что его «душегубы» сыны не сыщут в ночи.

После полудня четвертого дня пути, обоз наконец прибыл на станцию Мысовая, где как им обещало начальство, вновь погрузить в вагоны, а страхи Панфила, так и не прошли. А когда им сказали, что поезд будет только на следующий день и им предстоит еще одна ночевка в пристанционном лесочке, Панфил вообще перестал находить себе места. А как стемнело и люди начали ложиться спать, стали утихать их голоса и уже кое-где под повозками и телегами начался раздаваться мужицкий храп, стал он толкать, уже спящую, Евфимию в бок.

- Слышь, мать, – шепотом стал говорить ей в самое ухо, Панфил, – на,
с ховай куды в юпки свои, деньги-то. – И он стал совать ей в руки, завернутые в тряпицу, ассигнации. – А то Иван с Лексеем, задумали душегубство совершить и ограбить мэнэ. А деньги меж собой поделить. А тэбя може не тронуть? Мать все-таки.

- Да ты шо, ополоумел, старый! Чё городишь-то? Зачем на сыновей напраслину наговариваешь? Креста на тебе нет, окаянный! – тоже шёпотом запричитала, Евфимия, стараясь не разбудить, спящих рядом с ней на телеге, Стёпку и Мотрю.  Иван, Алексей и Миша, вместе с Федькой, спали возле догорающего костра.

- С ховай, тебе говорят! – И он еще настойчивей стал пихать ей деньги. – Не ровен час, еще тюкнут мэнэ топором по голове, утащют куды в лес и бросют на съедение зверям каким. А тама ищи свищи. Ховай тебе говорю!

 - Ну точно ополоумел! – Но деньги все-таки взяла и порывшись в надетых на неё нескольких юбок, спрятала деньги. – Спи давай.

На другой день их обоз погрузился вновь в вагоны, и переселенцы продолжили свой нелегкий путь к своим, обещанным Государем, наделам.