Уж ты заинька, уж ты серенький

        Посвящается моему отцу, Монгустову (Мангустову) Александру Ивановичу, который рассказал мне эту историю в моём далёком детстве.

        Произошла эта история в зауральской деревне Налимово, что в Курганской области, в самом начале 20го века.

        Деревенька эта дворов на пятьдесят протянула свою единственную улочку вокруг озера, которое и дало название самой деревне. К тому времени, о котором пойдёт рассказ, налимы в озере не водились, есть большие сомнения в том, что и вообще когда-то водились. В озере плавали несметные полчища жирных пиявок, просто мечта Дуремара!, да по вечерам перед дождём усердно квакали лягушки.

        Тем не менее, деревушка была красива. В центре почти идеально круглой формы озеро, кое-где с камышами по краям. Дальше геометрические прямоугольники огородов, очерченные заборами из тальника, по-деревенски такие заборы назывались тыном. Улица в нескольких местах прерывается оврагами или овражками, по которым весной текут в озеро талые воды. На берегу озера, поближе к воде, стоят баньки, топившиеся по-чёрному. Неподалёку от них колодцы с журавлями и противовесами из деревянных тележных колёс.

        Домики крыты в основном дёрном или тёсом. Среди невысоких одноэтажных домишек, выделяются несколько двухэтажных, или вернее полуторных, первый этаж заглублен в землю. Огороды на противоположной стороне улицы заканчиваются берёзовыми колками, так что практически деревенька со всех сторон окружена лесами. Лишь с одной стороны леса немного отступают, открывая вид на прекрасные луга с пасущимися стадами. Идиллия!
   
        Встречались на улице и другие домики, с покосившимися заборами, растрёпанными соломенными крышами. При взгляде на них становилось понятно, что в этом домишке нет хозяина - мужика. В те времена деревня жила традиционно патриархально. Все жители деревни, включая детей с шести-семилетнего возраста, много и тяжело работали, для того, чтобы просто выжить. Девочки нянчили младших, помогали матерям по хозяйству, доили коров, кормили скотину. Пацаны рядом с отцами косили сено, пасли скот, делали другую  разнообразную крестьянскую работу.

        Некоторым семьям везло, у них рождалось несколько сыновей, которые с самого детства приучались к труду. Объективно получалось так, что семьи, где много мужчин, были изначально в более благоприятных условиях, было кому работать в поле. И беда той семье, которая по какой-либо причине, осталась без кормильца.
Без мужчины некому было работать в поле, семья нищала, жила только женским трудом, огородом да рукоделием.

        Вот в такой семье и родилась наша героиня, назовём её Лизочка. Была она младшей дочерью в семье деревенского пастуха, отец умер, когда Лизочке было только пять. Старшая сестра вышла замуж в соседнюю деревню, и Лиза с матерью остались в разваливающемся домишке вдвоём.

        Зимой мать с дочерью день и ночь пряли, вязали носки, рукавички, шали для своих более удачливых соседей. Летом горбатились на своем и соседских огородах за нехитрое вознаграждение. Но, несмотря на очевидную бедность, Лизочка к своим шестнадцати годам, расцвела и превратилась в настоящую красавицу. Голубые глаза с поволокой, светлая коса в руку толщиной, румянец во всю щёку да женственная фигурка, не оставляли равнодушным ни одного местного парня. И тем не менее её как бесприданницу, парни обходили стороной.
 
        Летом после тяжёлого трудового дня молодёжь собиралась на вечёрки. Обычно возле какого-нибудь дома хозяева ставили деревянные качели, которые и становились центром притяжения молодёжи. Если качелей не было, для вечёрок очень хорошо подходили брёвна, привезённые для ремонта избы, либо на дрова. Парни и девушки приходили сюда на звуки гармошки, сидели на брёвнах, щелкали семечки, пересмеивались и переглядывались. Под гармошку танцевали вальсы «На сопках манчжурии», «Амурские волны», плясали комаринского, пели частушки и русские народные песни «Во поле берёза стояла», «Уж ты, заинька, уж ты серенький».

        Под мелодии гармошки водили хороводы, играли в ручеёк. Ручеёк была одной из самых желанных игр, в игре можно было запросто взять за руку понравившегося парня или девушку, и заговорщицки пригнувшись, пройти вместе по живому тоннелю из мужских и женских тел. Можно было пожать приглянувшемуся парню руку в ответ на его выбор. Другие вольности не позволялись. Выбор пары происходил у всех на глазах, горе было той девушке, которую видели гуляющей наедине с каким-либо парнем. Ей могли и ворота дёгтем вымазать, а замуж она после такого проступка могла выйти только за старика либо убогого какого.

        Вот на одной такой вечёрке во время игры в ручеёк Лизоньку и подхватил Василий. Парень видный, голубоглазый, чубатый, все признаки мужественности налицо. Многие девчонки по нему сохли, тем более, что все вокруг знали, что парень из богатой семьи, отец его староста, даже батраков держит. Когда Василий крепко взял Лизоньку за руку и потянул за собой, Лизонька сомлела, разве могла она, бесприданница, мечтать о таком парне?, но руку Василию пожать осмелилась. А он как прикипел к ней. На дрова рядом с ней сел, семечки из её руки грызёт, глаз с неё не сводит. Девчонки деревенские заперешёптывались, глазом на парня косят, на Лизу ревниво поглядывают: дескать, чего в ней такого есть, чего в нас нету?
Лизонька вернулась домой раскрасневшаяся, с горящими глазами, на вопросительный материнский взгляд счастливо рассмеялась.

        - Мамонька, меня Василий любит! Гуляли с ним сегодня весь вечер! – прошептала она, примостившись под материнским боком.

        - Ой, доча! Какой Василий? Нашего старосты? – голос матери стал обеспокоенным.

        - Ну да, мамочка, он самый лучший! Все девчонки мне завидуют,- Лизонька продолжала делиться своим счастьем.

        - Ой, не к добру, доченька, какая ж ты ему ровня?! Ему отец никогда не разрешит на тебе жениться! – мать вздохнула. – Слышала я, отец его хочет на Маруське с соседней деревни женить, у её батьки мельница, богатые они. А у тебя приданого подушки, да половики самотканые.

        Лизонька притихла, впервые в её душу закралась тревога, она так и уснула в слезах, под успокоительный говорок матери:

        - Всё пройдёт, доча, всё будет хорошо, родная моя!

        Следующей встречи Лизоньке и Василию пришлось ждать целую неделю. За эту неделю Лизонька стала ещё краше, от переживаний она похудела, только ярче горели на её лице влюблённые глаза.

        На следующую вечёрку молодёжь собралась на лесной поляне, на которой парни установили огромные деревянные качели. Играла гармонь, жарко горел костёр, девчонки и парни качались на качелях, смеялись, дурачились. Лизонька смеялась громче всех, взлетала на качелях выше всех, она ждала Василия. Он не появлялся. Постепенно её возбуждение проходило, настроение катастрофически менялось от радостного предвкушения встречи до реального ощущения горя.

        Лиза, едва сдерживая подступающие слёзы, отошла на край поляны, подальше от любопытных взглядов подружек. А молодёжь придумала новое развлечение, пробегать под раскачивающимися качелями. Бежали парами, девушка с парнем или две девушки. После каждой удачной пробежки, над поляной разносились одобрительные крики и смех. Вдруг вместо смеха раздался крик боли, очередная пробежка закончилась неудачей. Тяжёлые качели попали прямо в лицо девушки, пробегавшей под ними.

        Лизонька рванулась было в толпу, но неожиданно крепкая рука остановила её порыв.

        - Вася! - вскрикнула Лизонька, увидев рядом любимые глаза. Слёзы наконец-то прорвались, и Лиза, прислонившись головой к плечу Василия, разрыдалась. Парень ласково гладил Лизоньку по волосам, приговаривая:

        - Ну что ты? Ну что ты? Дурочка моя! Всё будет хорошо! Всё хорошо!

        От этих слов Лизонька расплакалась ещё горше. Они продолжали стоять в тени деревьев, никем не замеченные в общей суматохе. Домой Лизонька вернулась полностью успокоенная, Василий сказал ей, что давно её любит, что пойдёт наперекор отцу и женится на ней.

        - Вот увидишь, на Покров сватов зашлю, батя мне не помеха, любит он меня, уговорю батю, мамка пособит, - нашёптывал он смущённой девушке.

        Быстро пролетело счастливое лето, осенью вечёрки собирались реже, страда. Лизонька не ходила, а летала, во время работы постоянно напевала, мама смотрела в её счастливые глаза, вытирала уголком платка непрошенную слезу, и качала головой.

        Приближался Покров, по обычаю после святого праздника Покрова, когда заканчивалась жаркая летнее-осенняя страда, по домам ходили сваты, наступала сытая и пьяная пора свадеб.

        На улице похолодало, и вечёрки переместились в тёплые дома, которые молодёжь снимала для гуляний. В тот вечер парни и девушки собрались в небольшом домике бедной вдовы, места там едва хватало всем, чтобы разместиться, поэтому все сидели по лавкам, пели песни. Парни щекотали девушек, те привычно повизгивали.
 
        Наконец, всем надоело сидеть по углам, и девушки завели «Уж ты заинька, уж ты серенький». По правилам исполнения этой песни, девушки встают в круг, в середину выходит парень, который во время пения повторяет своими действиями слова песни, выбирая себе подругу.

        «Уж ты заинька, уж ты серенький,
Заинька погуляй, серенький погуляй!
Уж ты заинька, уж ты серенький,
Заинька выбирай, серенький выбирай!»

        Первым девушки вытолкнули в круг Василия. И именно в тот момент, когда Василий потянул за руку в круг свою любимую Лизоньку, открылась дверь, в избу вошёл отец Василия, деревенский староста Семён Васильевич. Всё в избе остановилось. Песня затихла, девушки смущённо посторонились, пропуская вошедшего в центр комнаты, где замерли наши влюблённые.

        Приход на вечёрку взрослого мужика, тем более старосты, событие неожиданное. Видимо, до старосты дошли слухи о выборе сына, и он пришёл им помешать – эта мысль мелькнула в головах не только у Лизы, но практически у всех одновременно.

        Семён Васильевич грозно обвёл взглядом собравшихся, подошёл вплотную к сыну и громко, чтобы слышали все приказал:

        - Василий, домой! Завтре едем в Елошное, Маруську мельникову сватать. Давай, давай! - он перевёл взгляд на Лизу и ещё добавил металла в голосе, - а ты, голубушка, зря на мово сына надеешься, всё решено уже. Через неделю он на Маруське женится. Прощевайте всем!

        - Батя!, - попытался было возразить Василий. – Я не хочу на Маруське жениться, я Лизу люблю.

        - Любишь! – вскричал отец, - а последний хрен без соли доедать любишь? Наследства лишу, быстро домой! – и не глядя на остолбеневшую Лизу и притихшую молодёжь, широко распахнул дверь, - Вперёд!

        Василий шагнул за отцом, Лиза сжалась, провожая любимого глазами, полными слёз.

        Ночью в окно их домика тихонько постучали. Лиза, лежавшая с открытыми сухими глазами, подпрыгнула, она неосознанно ждала этого стука. За окном стоял Василий.

        - Собирайся, - одними губами сказал он.

        Лизонька подхватилась, судорожно заметалась по избе, собирая вещи в узелок. Мать бегала за ней, выхватывала вещи и причитала:

        - Ну, куда ты? Куда? Доченька! На погибель свою… Да разве можно, супротив отцовской воли? Ой, беда, беда! Лизонька, опомнись! На кого ты меня оставляешь? Доченька, не пущу! – мать седая и растрёпанная встала в дверях, раскинув руки.

Лиза, уже в шали и полушубке, с узелком в руках, остановилась перед матерью. У неё сухим огнём горели глаза, ноздри раздувались, руки без остановки теребили узелок с одеждой.

         - Мама, люблю я его! Пусти меня, на всё Божья воля, а я без него умру, – почти шёпотом сквозь стиснутые зубы проговорила она.

        Быстро упав на колени перед матерью, она стала целовать её руки, колени. Мать тоже рухнула на пол рядом с ней. Обе замерли в объятиях перед неминуемой разлукой. Ещё несколько минут обе плакали, целуя и обнимая друг друга. Наконец мать с трудом поднялась, взяла с божнички икону, перекрестила непослушную дочь:

- Пусть Пресвятая Богородица хранит тебя, доченька, - и отступила в сторону. Когда за Лизой захлопнулась дверь, мать мешком свалилась на пол и зарыдала в голос.

        Но Лиза ничего этого не слышала, они с Василием быстро шли в сторону от деревни. Василий крепко держал её за руку, а вокруг бушевала первая в этом году метель.

        - Вот и хорошо, вот и хорошо, - приговаривал Василий, - сейчас заметёт наши следы, не найдут нас. Батя меня вожжами отходил, я ему сказал, что ни за что на Маруське не женюсь, противна она мне, нос крючком, глазки маленькие, сама толста, на лавку еле входит.  А отец своё: за ней приданое хорошее дают, двух кобыл, тарантас, да деньгами целую тыщу. Отец велел Никишке меня сторожить, а я, только Никишка глаза закрыл, в дверь, да и убёг.

        - Вася, куда ж мы теперь?

        - А до города доберёмся, правда туда двести вёрст, ничего, дойдём! А там на завод устроюсь, не бойся, не пропадём! Я никакой работы не боюсь, зато вместе, Лизонька, - беглецы на минуту остановились, чтобы прижаться друг к другу, почувствовать поддержку. Лизу била крупная дрожь.

        - Да ты у меня совсем замёрзла! – воскликнул Василий.

        Он стянул с себя полушубок, собираясь накинуть его на Лизоньку.

        - Что ты? Что ты? – испугалась она, - не мёрзну я, это так, от волнения.

        Беглецы ещё раз прижались друг к другу в поцелуе.

        - Пошли, пошли быстрее, Лиза, надо побольше за ночь пройти, чтоб не догнали.

        И они устремились в темноту, ветер поднимал за ними позёмку, заметая следы.

        На рассвете Василий, заприметив впереди стог сена, потянул Лизу к нему.

        - Днём пересидим здесь, поспим, а утром снова в путь, - сказал Василий. – Устала, ягодка моя? Снегу порядочно намело, не найдут нас.

        Утомлённые, они забрались в самую середину стога, вход Василий замаскировал тем же сеном. Их убежище быстро нагревалось от дыхания и жара их тел. Звуки метели казались далёкими под прикрытием сена. Впервые оставшись наедине, без любопытных глаз вокруг, влюблённые не смогли сдержать своих порывов, и страстный поцелуй получил своё логическое продолжение. Василий ликовал, Лизонька была счастлива. Через час они уже спали, тесно прижавшись друг к другу и улыбаясь во сне.

        Проснулись оба одновременно, где-то рядом остервенело лаяли собаки. Лизонька сжалась, Василий приподнялся, обречённо взглянул на любимую:

        - Нашли, - еле слышно прошептал он. – Лиза, голубушка моя, не отдам тебя никому, люблю тебя.

        Беглецы замерли, их последний поцелуй был долгим. К собачьему лаю присоединился тяжёлый топот коней. Послышались голоса.

        - Василий, вылезай! И девку свою выводи, не доводи до греха! – голос отца разорвал объятия влюблённых.

        Послышался приближающийся шорох, кто-то разгребал сено.

        - Не замай! – закричал Василий, - в его руке оказалась палка, которой он стал ожесточённо отбиваться от невидимого врага. Лиза сжалась в комок в противоположном углу их убежища.

        Вскоре всё было кончено. Василия выволокли из стога и прижали к земле, следующей пришла очередь Лизы. Она отчаянно цеплялась за мёрзлую землю, но силы были явно неравны. Её вытащили за ноги, юбки задрались, на снегу белело нагое тело. Мужики заржали, Лиза судорожно пыталась прикрыть наготу, слёзы каплями застывали на её щеках.

        Отец Василия перехватил покрепче кнут и перепоясал им Лизу, и раз, и два, и три. Лиза вскрикнула и потеряла сознание. Василий зарычал, вырвался из под прижавшего его к земле колена, и кинулся на отца. Тот встретил его ударом пудового кулака, мужики снова схватили Василия, связали ему руки и закинули на спину лошади. Через несколько минут печальная кавалькада с несчастными влюблёнными двинулась в обратный путь в деревню.

        Лизина мать, всю ночь не сомкнувшая глаз, утром ненадолго прикорнула, и именно тогда в сенях послышались чужие шаги и голоса. Дверь с грохотом распахнулась, двое мужиков, тяжело ступая по стареньким половицам, внесли обвисшую Лизу. Мать вскинулась, запричитала. Мужики положили Лизу на кровать и с топотом покинули дом. Мать кинулась к дочери, гладила её по волосам, повернула запрокинутую Лизину голову и закричала от ужаса, на неё смотрело обезображённое любимое лицо. Один глаз вытек, поперёк лица вился сине-багровый шрам.

        Прошёл месяц, Лиза потихоньку шла на поправку. Мать неустанно плакала и молилась о судьбе младшей дочери, глаза Лизы оставались сухими. Она молчала и целыми днями лежала, повернувшись к стене. Тем временем в доме старосты сыграли свадьбу, Василий женился на Марусе.

        В тот вечер в доме уже горела лучина, еле освещая центр стола, возле которого пряла седая мать. Лиза лежала на кровати, молча глядя на какой-то сучок на стене. Вдруг в сенях послышались чужие голоса, мать задрожала, гостей она не ждала.

        В дверях показалась разношёрстная компания. Первой вплыла дородная местная сваха Ефросинья Никитишна, или тётка Фрося, разнаряженая, с лицом, расплывшимся в умильной улыбке. За ней, низко склонив голову при входе, вошёл староста, отец Василия. Следом шёл старший брат Василия Ефим, или Ефимка, как звали его в деревне, здоровый крепкий парень, но блуждающая глуповатая улыбка на лице, выдавала его статус деревенского дурачка.

        Вошедшие перекрестились на иконы, и сваха, взяв табурет, села под матицей (потолочной балкой), что по деревенским понятиям означало, что сваха пришла по своему прямому предназначению, сватать. Мать непонимающими глазами следила за гостями, но после действий тётки Фроси подвинула табуреты нежданным гостям, обмахнув их концом фартука. Всё это время Лиза оставалась безучастной, всё также разглядывая что-то, ведомое только ей, на стене избы.

        - У вас товар, у нас купец, - начала умильным голосом сваха извечную формулу сватовства. - Шли мимо двора, увидели горлицу, красную девицу. А у нас ясный сокол по миру летает, свою горлицу ищет.

        На этих словах Семён Васильевич поморщился, движением руки остановил многоречие свахи, взглянул на неподвижную Лизу и заговорил:

        - Матвевна, виноват я перед Лизой твоей, прости меня Христа ради. Искупить хочу вину свою. Мой Ефим твою Лизу хочет замуж взять, ты не подумай чего, жить она будет как у Христа за пазухой. Обещаю, никто её обижать в моём доме не будет. А что Ефим такой, так он зато добрый, сильный вона какой, и из-под моего контроля никогда не выйдет. Что думашь-то?

        Мать непроизвольно глянула на дочь, затем с недоверием на старосту.

        - Да што ты, Семён Васильич, как можно? Девушку за этакого? Совсем жизь её погубишь.

        Семён Васильевич нетерпеливо перебил её:

        - Думашь чичас кто-то лучшее на ей женица? Охотников больно нету на голытьбу да уродку твою. Не боись, и тебя не обижу, сыта завсегда будешь, – на этих словах Семён Васильич поднялся и направился к двери. По пути он повелительным жестом поднял сына, который с блаженной улыбкой разглядывал Лизу, из уголка рта его текла слюна.

        После ухода мужчин, мать вновь заплакала:

        - Доченька моя, в несчастливый час я тебя родила, родненькая моя.

        - Ну, запричитала, - недовольно протянула тётка Фрося, она всё также неподвижно сидела на табурете под матицей. - Ты подумай головой своей, Семён Васильич дело говорит. И ты сыта будешь, и дочка пристроена. А как ты помрёшь? Как она одна останеца? А так робёночка народит, Семён Васильич её озолотит, коли наследник здоровый будет. А не согласишься, так подумай сама, кому ж она нужна без глаза то? Останеца бобылкой, ни защиты, ни достатку. Так ты спроси у ей, можа она сама согласная.

        После часа уговоров мать согласилась, сваха проворно подала ей булку хлеба, которую та разломила. Это был символ согласия, половина булки оставалась в доме невесты, вторая половина возвращалась в дом жениха. Всё это время Лиза молчала, как бы её не тормошили мать и сваха.

        Через неделю состоялась свадьба, через всю деревню провезли на санях, запряжённых тройкой лошадей, приданое Лизы: половики, подушки, да постельное бельё. Высыпавший на улицу народ, по-разному реагировал на проезд саней. Бабы завистливо поглядывали на тройку и поджимали губы: неважнецко приданое, дак и откеда ж взять. Подруги утирали слёзы, глядя на бледную невесту в фате, сидевшую в санях с отрешённым лицом.

        Возле дома старосты невесту встречали мать Ефима Анастасия Марковна, властная высокая женщина с суровым лицом. Батраки под её взглядом быстро занесли приданое в дом, вынесли шкуры, тулупы. Застелили сани волчьими шкурами, усадили Лизу, укатанную с головы до пят в тулуп с высоким, выше головы, воротником.

        Вскоре трое саней неслись по дороге в соседнее село Моршиха, на венчание, в Налимово своей церкви не было. Впереди летела тройка, в которой восседал Семён Васильич с женой, и нарядный жених с неизменной блаженной улыбкой.  Следом шли сани с Лизой, рядом сидела мать и сестра с мужем. Завершала вереницу тройка, в которой сидел мрачный Василий с молодой женой.

        В церкви, казалось, Лиза ненадолго очнулась от своего оцепенения. Она судорожно сжала руки под подбородком и подняла обезображенное лицо, как будто ища кого-то взглядом.  Но старенький батюшка чуть повысил голос, торопливо произнося  положенные по церемонии слова, Лиза послушно перекрестилась, глядя в суровое лицо Бога, и безропотно пошла за священником вокруг аналоя рядом с широко улыбавшимся Ефимом. Мать с сестрой вытирали слёзы. Василий во всё время таинства с каменным лицом смотрел в пол, изредка крестясь, и не видел порыва бывшей невесты.

        В двухэтажном доме старосты было жарко натоплено, столы ломились от еды. Напротив жениха с невестой улыбался молочный поросёнок, с петрушкой во рту. Мать заботливо поправила на Лизоньке фату, безуспешно пытаясь прикрыть несуществующий глаз. Вскоре самогон развязал языки, гости зашумели, топая, плясали и нестройно пели, в окна заглядывали вездесущие мальчишки. Во всю свадьбу Лиза не притронулась к еде, не смотрела на гомонивших гостей. Василий поднимал стакан за стаканом, не глядя на увещевавшую его жену.

        Наступило время провожать молодых, по обычаю свекровь приготовила им постель в нежилом холодном помещении, это был амбар. Невесту подняли, вложили её дрожащую руку в потную ладонь жениха, и повели через строй пьяных гостей. Василий к тому времени спал, навалившись на стол. Увидев его, Лиза вздрогнула, лицо её сморщилось как у ребёнка, но властная рука свекрови подтолкнула её дальше.

        На крыльце свекровь ещё раз соединила их руки и подтолкнула в сторону амбара. Открывая перед молодыми двери амбара, с кривоватой улыбкой шепнула Лизе: - не будь дурой, сношка. Затем, втолкнув Лизу внутрь, задержала Ефима, давая ему на ухо последние наставления. В амбаре горела свечка, Лиза присела на край постели, больше сесть было некуда. Вошедший Ефим, молча подошёл к Лизе и грубо повалил её на спину. В первые мгновения Лиза оцепенела, тем временем Ефим настойчиво и нетерпеливо срывал с неё фату и дрожащими потными руками шарил под юбкой, давя и щипая нежное девичье тело.

        Когда рука Ефима прикоснулась к самому сокровенному женскому месту, Лиза опомнилась, она с силой отрывала от себя потные руки, пиналась, брыкалась, истошно крича. В амбар ворвалась свекровь, очевидно подслушивающая под дверью. Ефим перекатился на спину, схватившись за нос, в процессе борьбы, Лиза расцарапала ему лицо. Свекровь подскочила к Лизе, сверкая глазами, надавала ей оплеух, подхватила своего всхлипывающего сына и увела из амбара.

        Это происшествие тут же стало известно всей деревне. Мужики посмеивались, бабы скрывали ухмылки. Свадьба закончилась, началась обыденная жизнь.

        В доме раньше всех вставала свекровь, она, зевая и крестя рот, будила невесток, пора работать. Невестки готовили завтрак, накрывали на стол. Первым к столу являлся Ефим, степенно, кряхтя и попёрдывая, появлялся хозяин дома. Он крестился на иконы, садился за стол и первым приступал к трапезе. Ефим, как все блаженные, не знал меры в еде, ел неаккуратно, сопя и облизывая пальцы. Василий жевал быстро, старательно обходя взглядом Лизоньку.

        К удивлению, Лиза и Маруся, жена Василия, даже подружились. Несмотря на свою не слишком привлекательную внешность, жена Василия оказалась доброй девушкой. Она искренне любила Василия и жалела Лизу. Всю работу по дому они делали вместе, и, если бы не Маруся, Лизе пришлось бы туго в этом доме, потому что свекровь её откровенно невзлюбила, явно за то, что Лиза так и не подпускала Ефима к себе.

        Что думал Ефим, оставалось тайной для всех, но он, похоже, смирился с таким положением в семье, и даже, казалось, стал счастлив рядом с Лизой. Лиза поступила очень мудро не по годам, она заботилась о муже, как о ребёнке, причёсывала, умывала, вытирала слюни, а иногда и совсем детские слёзы, вкусно кормила. Вечерами, в их комнате, слышался тихий Лизин голос, она рассказывала Ефиму сказки, а он лежал в ногах кровати, изредка взглядывая на неё добрым и счастливым взглядом.

        С Василием Лиза за всё время не перекинулась ни одним словом, ни одним взглядом, когда он появлялся рядом с ней, она старалась повернуться к нему здоровым боком, старательно пряча пустую глазницу, и не поднимая на него глаз. На удивление даже Маруся не ревновала мужа к их совместному прошлому. Ей хватало других забот, она никак не могла забеременеть, и свекровь каждую субботу в бане оглядывая её не изменившуюся фигуру, поджимала тонкие губы и бормотала что-то похожее на «неродиха».

        Так прошла зима, подступала весна, а с ней и традиционные крестьянские хлопоты. Мужчины готовили к посевной сеялки, веяли семенное зерно. В этом году хлопот добавилось, недалеко от дома родителей, строился ещё один большой дом, до посевной решено было закончить стройку и переселить туда семью Василия. Свёкор твёрдой рукой руководил мужским коллективом сыновей и батраков, отдав жене на откуп домашнее хозяйство. У свекрови, кроме невесток, тоже были помощницы, которые занимались скотным двором, кормили и ухаживали за немаленьким хозяйством. Снохи убирали дом, готовили еду на всю большую семью, включая батраков.

        Раз в неделю топили баню. Традиционно в баню шла сначала мужская часть семьи, затем женщины. Лиза обычно проскальзывала в баню последней, прячась от сурового взгляда свекрови. В последнее время она ещё больше стала мешкать, находя какое-нибудь заделье, чтобы зайти в баню позже всех. Войдя, она хватала тазик, прижимала к животу, и торопливо забивалась в самый дальний угол, прячась от вездесущих глаз свекрови.

        Но всё тайное рано или поздно становится явным.

        В ту субботу свекровь потребовала:

        - Лизка, ну тка, иди, попарь меня, - она вольготно раскинула свои немаленькие телеса на полке, так что когда Лиза встала, её ничем неприкрытый живот оказался как раз на уровне глаз свекрови. Глаза свекрови расширились, Лиза поспешно схватила веник, прикрывая им живот, но свекровь, прикрыла глаза, отвернувшись в другую сторону и сделав вид, что ничего не заметила. Да, это правда, Лиза ждала ребёнка.

        Из бани Лиза вернулась последней, в доме было тихо, домочадцы разбрелись по своим комнатам, но в их спальне Ефима не было. Лиза не могла усидеть на месте от тревожного предчувствия, и решилась идти искать мужа. Он мог быть только на кухне, не пойдёт же он в спальню брата или родителей. Но на кухне было пусто. У Лизы тревожно забилось сердце.

        Вдруг дверь спальни родителей с грохотом распахнулась, ударившись о стену. В проёме стояла свекровь.

        - Мерзавка, тварь подколодная, - она выстреливала самыми страшными ругательствами в лицо Лизе, неумолимо приближаясь к ней.

        Вдруг, оттолкнув мать, к Лизе подбежал Ефим, куда делась его всегда добродушное расслабленное выражение лица? Он был в ярости. Коротко вскрикнув, он поднял руку для удара, Лиза, закрыв глаза, согнулась, защищая своё ещё нерождённое дитя. Но удара не последовало.

        Она открыла глаза, перед ней стоял Василий, он задержал руку брата и отбросил его назад, прямо в руки матери. Из-под его руки вывернулась Маруся, она кинулась к Василию, и буквально повисла на нём, несвязно крича. Из комнаты показался свёкор, он схватил поперёк туловища свою жену, изрыгающую проклятия  и с поднятыми руками надвигающуюся на Лизу, отбросил её назад и в свою очередь двинулся на девушку, замахиваясь для удара.

        В следующие мгновения время в сознании Лизы то ускорялось, то замедлялось. Она стояла на одном месте, как вкопанная, не проронив ни слова, никак не отвечая на оскорбления. Василий продолжал сдерживать напор всех членов своей семьи, защищая Лизу. Ей казалось, что под защитой его рук, она в безопасности, и все эти людишки кричат и размахивают руками где-то далеко далеко.

        На какое-то мгновение всё стихло, и Лиза увидела в руке Ефима нож, с которого медленно капали густые тёмно-красные капли, глухо ударяясь о пол. Василий пошатнулся и осел на пол. Страшно закричала мать. Маруся и Лиза одновременно кинулись к Василию, но он уже не дышал.
   
        Через пять месяцев Лиза умерла в родах, успев назвать новорожденного сына Василием.