Моя жизнь моя судьба Надежда Глотова 1947-1948

1947-1948 годы. В детсад я ходила до школы.
Держали скотину. Мать шила людям.
Вот как-то пошла она в Курган-Тюбе на осмотр после операции, долго её не было. Стадо пригнали с пастбища. Я загнала тёлку в сарай, а она вылезла в дырку. Я снова загнала, она вылезла. Так повторялось несколько раз. Пошла вдоль арыка я, нарезала осоки, снопы всегда носила на голове. Принесла в сарай, разложила – и тут только тёлка уже никуда не пошла. Кое-как привязала к околышку её. Сама голодная села у сарая на камушек – и жду мать. Уже ночь, а её нет и нет.
Тут меня соседка позвала к себе: «Идём ко мне, я сварила рисовую кашу, угощу, поди кушать хочешь». Пришли к ней, дала мне каши вкусной, душистой. Такую кашу я никогда не ела. Этот вкус рисовой каши сопровождает меня всю жизнь, и действительно – такой я никогда уже не ела. Пошла потом в свою комнату спать.
Тёлку пришлось продать из-за болезни глаз. Купили бычка, кормила его мать, я помогала тем, что рвала траву для него. Бык вырос огромный, никого не подпускал, кроме матери. Пришло время его резать на мясо. Отец не мог. Мать попросила соседа-тракториста. Небольшого роста был, чуть выше быка, но справился ловко – одним ударом обуха топора между рогами свалил махину.
Был большой чугун – наполнили его разным мясом, на плите отварили-потушили со специями.
Мать уже где-то работала, отец – на МТС. Я собрала детвору, мал-мала меньше, уселись вокруг чугуна, руками я доставала мясо и всех угощала. Наелись и пошли играть на улицу.
Было уже поздно, я домой идти боялась, знала, что сделала плохо. Но в то время жизнь была ещё трудная, многие недоедали, вот я и проявила милосердие.
Но всё-таки пришлось идти домой. Сразу я легла спать. Мать видит, что я сплю, решила не будить, а на следующий день меня спрашивает, куда делось мясо. Я, конечно, не призналась, только сказала, что я целый день была на улице, играла с детьми. Так мать и не узнала всей правды, думала, что соседи съели, ведь двери не запирались. Но всё равно мне попало. С этих пор в углу стояла палка, которая часто меня «гладила» по спине.

Как-то я была дома одна, было это уже зимой и было прохладно. У печки лежало штук пять промасленных пробок, и я решила затопить печь, чтобы было тепло дома. Сложила их в печке, подожгла, загорели, через некоторое время я решила помешать их кочергой. Только открыла заслонку, одна чурка горящая скатилась на пол. Я так сильно испугалась, что сделаю пожар. Давай её ловить в совок, она не закатывалась, но после нескольких попыток я справилась. Не узнал бы никто, только по дыму в комнате и коридоре мать поняла, в чём дело. И, конечно, я получила очередную порцию палок.
А всё-таки я любила мать.
Она раз решила со мной «поиграть». Внутри барака в конце коридора были четыре колонны. Ночь, темно в коридоре. Я пришла с улицы, в комнате никого не было, я хотела пойти снова на улицу. Вдруг я слышу голос матери: «Я здесь». Я начала бегать вокруг этих колонн. Долго бегала, звала мать, а она в угол встала, её не видно было в темноте. Тут я испугалась за неё: что её кто-то унёс, а я осталась одна. И заревела. Тут мать выходит из укрытия и смеётся, называя меня глупышкой, мол, она нарочно спряталась и хотела посмотреть на меня, что я буду делать.

После быка мы купили козу рыжую с длинными рогами, назвали Зойкой.
Раз сидели на сеновале на крыше сарая. Мать что-то вязала на спицах. Молодец она была, умела шить, вышивать, вязать. Я тоже хотела научиться. Сидим: она вяжет на спицах, мне дала крючок и тряпочку, показала, как обвязывать края. Сначала у меня, конечно, плохо получалось. Но я проявила упорство, и у меня быстро пошло на лад.
Дни рождения мы никогда не отмечали. Но на праздники отец с матерью ходили в магазин, там им наливали в стаканы вино, и они выпивали, мне же покупали конфеты.
Жизнь налаживалась.
В доме как-то появилась пол-литровая банка мёда, а я никогда ещё не ела мёд и не знала, что это такое. Попробовала, мне понравилось. Дома не было никого. Так ложечка за ложечкой и мёд кончился. Банка опустела, но я ещё воды налила, всё размешала, что осталось на стенках банки, и выпила. Значит, съела и запила. Потом мне стало очень плохо, поднялась высокая температура. Конечно, была я вся красная.
Мать пришла, увидела меня в таком состоянии, испугалась, быстро отвела в больницу, меня уложили. Начали лечить. Пролежала там с недельку. Познакомилась с женщиной (она лежала там с ребёнком). Всё время проводили вместе. Вот раз обедали в столовой, и я обратила внимание, как она сметает все крошки хлеба – и в рот. Я спросила, зачем она так делает. Она меня учит, что и ты так делай всегда: «Собирай крошечки в рот, будешь всегда сыта и у тебя всегда в доме будут хлеб и еда». Я усвоила это на всю свою жизнь, вошло уже в привычку.
После «случая с мёдом» у меня появилась золотуха – из левого уха стало течь. А тут вскоре появилась малярия. То в жар бросало, то мёрзла, как на севере. Прописали пить жёлтую хину, а она очень горькая, не могла её в рот брать. Мать меня научила таблетку не класть на язык, а сразу отправлять в горло. Эта болезнь была не постоянно, а временами. Хину пила долго, пока не исчезли признаки малярии. И ухо пришлось лечить долго – капали камфорное масло. Но раз закапали камфорный спирт, вот я попрыгала, больно было до слёз, но после этого всё прошло, но осталось пол-уха, как потом врач сказал.

Видео (Вахш):
https://www.youtube.com/watch?v=F_02eWQpquM
https://www.youtube.com/watch?v=hlRjwzsfdUk
https://www.youtube.com/watch?v=EPaUh3w7yG4
https://www.youtube.com/watch?v=ecLHmh227Bc
https://www.youtube.com/watch?v=Tz8pr4RYC0o
https://www.youtube.com/watch?v=50t_KxKinzw
https://www.youtube.com/watch?v=flP-QwHjjK0


Вот и настало 1 сентября 1948 года. Я пошла в первый класс. Учеников в классе было много. Меня посадили за вторую парту с мальчиком-второгодником. Школа была десятилетка, имени В.К. Коккинаки (был знаменитый такой лётчик).
Раздали нам карандашики, уже по половинке, по одной тетрадке – в клеточку и в косую линию. Как кончится тетрадка, нам снова выдавали.
Первая учительница – Таисия Гавриловна была хорошая, учила нас доброте, трудолюбию и многому хорошему.
Появилась у меня подружка – таджичка Саида.
Мы жили уже в другом доме. Длинный дом, тоже барак, но без внутреннего коридора, комнаты большие, и дверь выходила на улицу.
Саида жила с бабушкой и мамой, папа её погиб на войне. Мама её работала учительницей. У Саиды были длинные косы – бабушка заплетала её «корзиночкой». У меня были короткие – и плела себе косички я сама. Бабушка и мама Саиды были очень добры ко мне, поэтому мне нравилось у них бывать. А им нравилось, что у Саиды была подругой я – очень серьёзная девочка, правильная во всём.
В совхозе был стадион, где проводились разные праздники. Ходили туда мы с Саидой. Как-то раз мы увидели женщину, похожую на нашу учительницу. Я сказала Саиде, что там сидит Таисия Гавриловна. Побежали к ней. Саида, не посмотрев на женщину, поверив мне, положила голову к ней на колени. Женщина погладила её по голове, сказав, что не знает её. Это оказалась сестра нашей учительницы.
В школе в это время не было ни буфета, ни столовой. Кушать приносил кто что мог, некоторые обходились так. Я раз в чашечке красной (подарок дяди Лёни Доронина, брата матери) в школу принесла кашу кукурузную. Захотела есть, вытащила из-под парты чашку с кашей и стала кушать. Шёл урок. Учительница увидела и говорит: «Надя, что ты делаешь? Ведь сейчас у нас урок». Я отвечаю: «А я кушать захотела». Учительница объяснила, что во время урока нужно заниматься, а кушать надо на перемене.
Две четверти до Нового года мы писали только карандашом, перешли к чернилам только в третьей четверти.
Училась я неровно. Рядом сидящий мальчик всё заставлял меня писать так, как он. На что я отвечала, что буду писать, как умею, и чтобы он отстал от меня. Но одновременно я хотела быстро писать, даже заплакала, что у меня не получается писать быстро и красиво. Учительница успокоила меня: всё получится, научишься. Были и двойки, за что дома наказывали. Как накажут – идут пятёрки. Хотела получать пятёрки, но не всегда получалось. Иногда ставила себе за домашнее задание отметку «пять» сама, да так получалось хорошо, что мать верила.
После окончания первого класса родители меня отправили в пионерский лагерь, который находился тут же, в совхозе, в большом зелёном саду. На лето были натянуты большие палатки из брезента, в каждой палатке проживало по 10-12 детей (девочки и мальчики отдельно). Лагерь содержался совхозом. Кормили нормально. Всё было расписано: когда вставать, зарядка, уборка, завтрак, занятия, игры, обед, тихий час, полдник, ужин, досуг.
Просыпались под звуки горна. Постоянно с нами были взрослые, было всем интересно, мне кажется.
Был случай со мной. Утром, когда умывались, кто-то оставил зубную щётку, а у меня не было, а так хотелось её иметь. Оглянулась кругом, никто не обращал на меня внимания, и я её взяла. Но недолго я ею пользовалась. Кто потерял, стал искать, спрашивать, а я молчала. Но потом увидели, что эта щётка у меня. Собрали отряд. Воспитательница стала допытываться, как щётка оказалась у меня. Я, конечно, рассказала. Мне сказали, что нехорошо брать чужие вещи. Мне же было так стыдно, не оттого, что я взяла чужое, а оттого, что меня уличали в воровстве, что родители не могли мне купить зубную щётку, что меня никто не поддержал и не пожалел. И я заплакала. Сказала, что больше брать чужое никогда не буду. Было так стыдно, что даже потом не выходила из палатки играть.
Но время шло. Устроили соревнования по шахматам. Я внимательно посмотрела две-три партии. И воспитательница, видя, как я следила за фигурами, предложила мне сыграть. Я начала. О, выиграла одну партию, потом другую. В отряде я стала чемпионом. Меня похвалили. Дети простили и забыли мой плохой поступок.
Я стала участвовать во всех мероприятиях: танцевать, петь, ходить в походы (а ходили мы в рощу джуды, там речка была, собирали красивые камешки и ели джуду). (Джида, но дети в Средней Азии говорят иногда «джуда», «джюда» и даже «джигида». – Примеч. редактора)
Как-то была встреча с военными. Пришёл к нам офицер в военной форме – красивый, высокий, строгий, на сапогах при ходьбе звенели шпоры. Я никогда не видела военных, смотрела на него во все глаза, старалась быть как можно ближе. Он рассказывал о боевых действиях – не столько его слушала, сколько всё смотрела на него, на его погоны, шпоры. С тех пор на всю жизнь осталась у меня память к военным.
Мать долго работать на одном месте не могла из-за перенесённой операции по удалению фибромиомы – у неё сильно болела спина. Сейчас после таких операций человеку дают инвалидность. А тогда надо было работать и работать. Она устроилась в школу уборщицей. Но во время сбора хлопка некоторых освобождали от основной работы. Вот она и попала в эту струю. Дня три пособирала, надо было мешки с хлопком тащить на склад, а они были до 40-50 килограммов, а дальше не смогла – сильно болела спина. Директор школы и уволил её по статье. Мать рассердилась, вырвала эту страничку из трудовой книжки и сожгла. Отец сказал, что так делать нельзя, ведь это документ, и своей рукой дописал недостающий текст на другой странице.
Из Трудовой книжки Дорониной Анны Григорьевны:
Трудовая книжка
Daftarcaji mehnati

Доронина Анна Григорьевна
Год рождения – 1910.
Профессия – с/х рабочая.
Трудовая книжка открыта 25 января 1939 года.
Октябрь 1938. Совхоз «Вахш». Зачислена работницей столовой в качестве повара при отделении №1.
5 февраля 1939. Уволена с работы по собственному желанию.
14 февраля 1939. Вахшское сельпо Курган-Тюбинский РПС Таджикской ССР. Принята в магазин №2 на должность уборщицы.
10 мая 1939 года. Переведена в Авангардское. Принята в Авангардское сельпо в качестве уборщицы.
5 июня 1939. Уволена по собственному желанию.
1 июля 1939. Принята в пионерлагерь в качестве мастера по пошиву.
1 апреля 1940. Уволена по собственному желанию.
1 сентября 1945. Принята на должность портнихи в Бердюжскую артель (неразборчиво) «Пионер».
1 июля 1946. Уволена ввиду выезда на другое место работы.
15 августа 1947. Совхоз «Вахш». Зачислена сторожем мехмастерской.
2 октября 1947. Освобождена в связи с болезнью с занимаемой должности.
1 августа 1948. Зачислена на работу при СШ №2 имени Коккинаки уборщицей.
1 октября 1948. Освобождена от занимаемой должности. Не справилась с работой.
15 марта 1950. Зачислена в хлопкосовхоз имени Куйбышева на 2-е отделение в качестве сторожа мехмастерской.
3 мая 1951. Освобождена от занимаемой должности в хлопкосовхозе имени Куйбышева по собственному желанию.
26 марта 1957. Курган-Тюбинский Горторг. Зачислена на должность рабочей по кухне в столовую.
12 декабря 1957. Освобождена от занимаемой должности на основании КЗОТ, статья 44 «а».
14 августа 1961. Курган-Тюбинская горбольница. Зачислена кладовщиком вещевого склада.
13 марта 1962. Освобождена от занимаемой должности по сокращению штатов.
1 сентября 1967. Зачислена в школу №48 уборщицей.
8 мая 1968. Освобождена от работы в связи с уходом на пенсию.
Пенсия назначена в 1968 году.
(В воспоминаниях речь идёт об этих записях:
«1 августа 1948. Зачислена на работу при СШ №2 имени Коккинаки уборщицей.
1 октября 1948. Освобождена от занимаемой должности. Не справилась с работой».
Мама не совсем верно запомнила – вырванную страницу сжечь Анна Григорьевна не успела. Её муж Николай Глотов, отец моей мамы, страничку аккуратно вклеил обратно в трудовую книжку. – Примеч. ред.)


После войны к нам в совхоз приехало много немцев. Их с Волги переселили в Среднюю Азию – такая была политика правительства. Всех обеспечили жильём, работой. Привезли они свою культуру, общение, у детей были игрушки, каких мы не видели, даже одевались не так.
Вечерами молодёжь устраивали игры с танцами. Рядом с нашим бараком была большая площадка – они её подметут, польют водой, чтобы не было пыли, и танцевали под музыку. Мы, дети, собирались кучками и смотрели на их игры, танцы. Вели они себя достойно, вежливо, культурно.
Одна семья, пожилые из немцев, её звали тётя Соня, а мужа – не помню, меня полюбили, я была беленькая. Всегда тётя Соня меня приглашала к себе, угощала, подкармливала. Она хлеб пекла сама – мне очень нравился. У них не было детей, и вообще никого.
С другой взрослой девушкой я сама познакомилась. Она была блондинка, хорошенькая. И очень красиво пела – я любила слушать. Она показывала мне фотографии своих родителей: отец военный – погиб, а мать умерла. Разговаривали как обе взрослые. С детства я умела слушать и поддерживать разговор, поэтому меня уважали взрослые больше. чем ровесники.
Раз как-то она спела, потом разговаривали. Я похвалила её голос и сказала, что ей надо быть артисткой. Она ответила, что она – немка, а немцам путь закрыт. Я, конечно, многого тогда не понимала и не знала, я только училась. Но вскоре эта девушка вышла замуж. Я видела её невестой. Мой отец был на этой свадьбе, потом матери рассказывал о еде, приготовленной всё из картошки.

Одевались мы просто, в основном шила одежду нам всем мать из ситца. Я всегда одета была красиво, опрятно. Платья, кофточки, юбки в складочку на бретельках. Помню, мне мать сшила «матроску»: белая кофточка с синим воротником, по краям его белые полосочки, и юбка синяя сатиновая в складочку на бретельках – я особенно любила этот наряд.
Никогда не было ничего из шёлка.
Однажды мать где-то «нашла» белую шёлковую трикотажную кофточку – такие носили только дети немцев. Она же эту кофточку выкрасила в розовый цвет, и я носила. Но когда я её надевала, очень страшно боялась, что кто-нибудь из немцев увидит эту кофточку, признают своей и сообщат милиционеру, что, мол, мы украли – для меня это был очень большой страх. Раза два я надела эту кофточку, а потом куда-то её спрятала, а матери сказала, что не знаю, куда она делась, за что, конечно, была наказана.
Родители ко мне относились, как к предмету, по настроению. Раз мать захотела заплести мне косы, я удивилась этому её желанию, так как всегда я плела сама. Я не согласилась. Тогда она ленточки мои спрятала, а меня отругала и выгнала из дома. Я пошла на помойку, нашла тряпочку красивую, разорвала на ленты, заплела в косички эти тряпочки вместо лент. Целый день была на улице. А вечером, когда молодёжь устроила танцы, я с девчонками была тут. Вижу, мать стала меня искать, а я вредная (раз выгнала, то и не пойду домой), стала прятаться от неё. Но потом она Саиде сказала, чтобы та меня нашла и послала меня домой, что, мол, мать не будет ругаться. Пришла я домой, ругать действительно не стала, а только сказала: «Явилась». Упрямая была. Росла сама, на улице. Когда обижали меня, не жаловалась, сама выясняла отношения.
Вот раз играла с мальчишками (их было трое), отец которых убил нашего быка, и что-то поспорили, с одним из них подралась. Пожаловался мальчишка своей матери, что я его побила. На следующий день, когда меня дома не было, пришла эта женщина со скалкой и побила мою мать по ногам. Потом вечером мне мать показывает ноги, задрав подол, а они были все синие, и сказала мне, что это за то, что я подралась с её сыном. На следующий день я вызвала этого же мальчишку и так сильно его отлупила, и строго наказала ему, что если он пожалуется своей матери или отцу, то я его ещё сильнее побью. Так я отомстила за мать.