Размышления на изломе ночи. VI

      Одиночке сложно общаться с кем-то, ведь он не знает, каково это, когда у тебя есть собеседник и слушатель. Самому себе рассказывать ни о чём не надо, точно так же, как и задавать себе вопросы, по большей части, совсем ни к чему. Ты сам себе и друг, и собеседник, и мысли твои тебе ясны и понятны, и ответы ты все уже знаешь, а если и не знаешь, то, по крайней мере, догадываешься о них. Другое дело, когда это благолепное одиночество кем-то нарушено. Ницше с горькой насмешкой замечает: «В одиночестве ты сам пожираешь себя; на людях – тебя пожирают многие: теперь – выбирай!». Тому, кто одинок, зачастую трудно говорить также и потому еще, что очень новым является ощущение присутствия кого-то в твоей жизни. Кого то, кому сказать не только можно, но и нужно. Раньше такого вопроса попросту не возникало:  был ты, и были твои мысли, как единое целое. Они потихоньку крутятся в твоей голове, и озвучивать их совсем не было необходимости, как и вообще отделять их как-то от себя. Теперь такая нужда возникла, и поначалу сам факт ее наличия ставит в тупик.

      А теперь, поскольку есть некто, который является не-тобой, озвучивать свои  мысли все-таки придется, катая во рту, как Диоген камушки, непослушные и внезапно ставшие такими неповоротливыми слова. Это трудно. Приходится переводить сперва с языка своих мыслей в формат диалога, озаботившись тем, чтобы суметь не потерять смысл в процессе всех этих метаморфоз, потом, что гораздо сложнее, добиться, чтобы тебя поняли именно так, как нужно. Трудно ещё не только потому, что ты вдруг некстати разучился говорить, говорить-то как раз легко, но только с незнакомцами и на незначительные темы. Но как только слово наполняется смыслом, оно становится невыносимо тяжелым, набирает вес, будто пропитываясь ртутью, и язык уже не в силах провернуть его и вытолкнуть наружу, на свободу. И чем ближе тебе стал тот, кого ты подпустил к себе, тем тяжелее говорить с ним. Тем больше ты боишься сказать что-то не так, неправильно, неверно, оттолкнуть.

      А иногда бывает тяжело молчать. Вдруг сама собой возникает пауза, сперва-то не очень грозная, потом она наливается недобрым смыслом, как туча атмосферным электричеством и тяжелой влагой, и начинает почти физически давить на тебя. Ты вдруг осознаешь, что молчать нельзя. Молчание будто увеличивается между вами, отдаляет, разносит вас в стороны, и ты понимаешь особенно остро, что надо, обязательно надо сказать что то, и не можешь. Слишком тяжело. И молчать тяжело.

      И тогда несказанные слова превращаются в боль.

      Невысказанные слова сперва застревают комком в горле. Сперва думаешь, что удается его проглотить, но потом понимаешь, что нет, они все ещё застряли, только глубже, и очень мешают. Они будто мстят тебе за то, что не смог вовремя выпустить их на волю, не дал выпутаться из кокона мыслей и переживаний в какую-нибудь вербальную бабочку. Теперь, трудно сглатывая, ты всегда ощущаешь этот неправильный угловатый комок, который и рад бы выплюнуть, да поздно уже, некому и незачем. Этот комок медленно, но весьма уверенно растет, обживается, пускает корни в самое нутро. И скоро ты чуть более, чем полностью весь состоишь из тысяч, миллионов невысказанных слов, каждое из которых царапает неудобными гранями, ворочается тревожно, ноет и мешает дышать.

      Таскать их тяжело, избавиться некуда, и каждое крадёт немного твоей души, сил, времени, нервов. Каждая невысказанная фраза это дополнительный груз на плечи, лишний седой волос, морщинка или потухший взгляд. Это твое богатство, которое ты нажил долгими годами, которое ты хранишь бережнее, чем прочие свои невеликие ценности. Они медленно, но неумолимо меняют тебя изнутри, растворяясь присадкой в бетоне твоей скорлупы, которой ты отгораживаешься от жестокого и такого чужого мира.
 
      Они всё еще рвутся наружу, но теперь уже ты сам не выпускаешь их, ведь за годы они стали такими знакомыми и родными. Ночами ты, в поисках неприходящего сна, катаешь их на языке, ощупывая острые грани, складывая из них фразы, мысли, целые истории. Потом проглатываешь обратно. Из ночи в ночь, из месяца в месяц, из года в год. Твоя плоть невыраженные мысли, твоя кровь безмолвные слова, застывшие в вечном никогда, душа твоя это веер нераскрывшихся надежд и бессмысленных мечтаний о несбывшемся.

      Иногда, когда ночь теряет силы в предчувствии надвигающегося рассвета, ты все-таки выплескиваешь часть на бумагу, и прячешь её подальше, от себя, от других. Но это бывает редко, а чаще ты всё так же перебираешь свои сокровища, скупыми пальцами ощущая их горечь и тяжесть. Когда-то, думаешь ты, я сложу из них длинную, запутанную, многократно пересекающуюся саму с собой  историю, в которой непременно будет все то, чего не хватает мне в жизни, и в которой, конечно, всё будет правильно и совсем не так глупо, как у меня. И осторожно кладешь их на место, аккуратно и бережно, прислушиваясь к тонкому звону, который они издают, подобно льдинкам в бокале с виски. Так и ждут они, как ждали долгие годы.