Меж двух войн. Ч. 2. Гл. V. 7. Ленечка Кравцов

                7. Ленечка Кравцов.

     Она нашла обещанное, но не специально, а нечаянно: во время ремонта попался сверток с письмами их с Володей армейской переписки. Объемистый такой, в пакете, перевязанный бечевкой крест-накрест. Хоть и времени не было совсем, но дрогнула, развернула, не смогла отложить бестрепетной рукой, просто поперебирала пальцами, закрыв глаза, как бы ощущая то время на ощупь, как бы материализуя то далекое далеко – вот ведь оно, никуда не делось, все при ней – и чувства и слова.
   Как вдруг выпало несколько листков со стихами, ветхие тонкие желтоватые листы с почерком, который не забылся – вот этот – Леши Ефремова «про власы», но только уже на обороте:
   
   Ты – Солнце, ты – мое Светило!           Ты мне мила, ты всех дороже
   В минуты мрачной пустоты                И здесь не нужно лишних слов
   Люблю тебя, и я не в силах                Да, я горжусь тобой, и все же   
   Забыть родные мне черты                Свобода лучше без оков.               
                26.7.64г. Утро

  Далее - подпись Ефремов, закрученная как скрипичный ключ в заглавной букве и в скобочках /Лёша/, именно в таких, квадратных. Да-да, именно июль и госпиталь. Она даже помнит, как разворачивала эти листы в поезде, который вез ее в Домну:

Я ожидал Вас и казалось,                И если шуткой
                неуместной
Что не увижу боле вновь                Вы мне решили доказать,
Я ждал, томился… Уж смеркалось,                Что божество вы, то мне лестно,
Но тщетно! Где ж моя Любовь?                Что я имею честь вас знать.
Момус – бог шутов, арлекинов                Довольно мучить мне Пегаса,
(Простите) сунул мне свинью,                Спускаюсь с кручи я Парнаса
И оком зорким вас окинув,                А как с сонетами вам
                быть?            
Услугу предложил свою.                Коль будут дуть зимой
                метели

Вы долго тешились в тот вечер,                Заклейте Оконные щели:
Когда страданья как чудак,                Не будет ветер нудно
                выть.
Я еле сдерживал до встречи?                А мне плыть дальше…
А не попали ль вы впросак?                P.S………………….

                Отныне Музе лишь служить
                Я буду верно, неизменно.
                Мы будем с нею век дружить
                И буду счастлив, несомненно.
                А коль дурным вспомянешь словом
                Помочь советом буду рад:
                Времен Эзопа иль Крылова
                Учи «Лиса и виноград»                26.7.64. Вечер
      
          Вот такая вот прелесть из восклицаний, подражаний высокому слогу, неожиданных выводов и умозаключений, все – сплошь монологического характера, героиня явно придуманная «Дама сердца». А вот читать все равно приятно и трогательно  через столько-то лет, да и тогда, признаться, очень тешило самолюбие и повышало самооценку, т.е. можно было и повоображать.

Прости меня за дерзость и любовь,             Прости за то, что денно и нощнО
За то, что выбрал средь цветов тебя,           Я с мукой в сердце так любя
                страдал!
Прости меня, что я сегодня вновь               Прости, что каждый день в твое
                окно
Слагаю вдохновенно и любя.                Я взгляды безнадежные бросал.

Прости меня за скромность и стесненье,    Прости меня за все мои грехи,
Что были спутником в любви порой,          Но не уверен, что их впредь не станет
Прости за легкое ко мне презренье,             И вновь придется мне писать стихи…
Меж нами ставшее стеной.                О! Пусть меня надежда не
                обманет!
                19.7.64 Утро.
 
    Вот оно как, эти написаны раньше на несколько дней, вот почему здесь еще надежда, а там он уже отчаивается, весь в мозговом бурлении, изложенном  по строго классическим канонам.

    Удивительное дело, наверное, пора об этом и рассказать, не годится ведь одной недоумевать на некий счет. Весь фокус в том, что еще при первом появлении на сайте, она, естественно, искала Алексея Ефремова, прикинув  соответствующий возраст, и чем бы он мог заниматься в этой жизни. Такой  пользователь «Одноклассников» сразу нашелся, выглядел похоже, т.е. именно так, как и должен выглядеть 70-летний Лешка Ефремов, но… он ей не ответил – и разве можно в это поверить?

    Соглашусь с вами – невозможно. Он стал профессором, что и взаправду очень может быть, помня семейные занятия, имеет сноски про печатные труды в своей области, на стыке классической философии и ее истории, если можно так выразиться. Но, возможно ли, чтобы он не ответил на ее невинное письмецо, где она спрашивает, а не преподавал ли он музыку в средней школе одного военного городка? И вообще, не служил ли он срочную службу в Забайкалье?  Если нет, то проще было бы так и ответить.
 
    Однако, не случилось – и это удивительно до невозможности, неужели человек может так измениться, что напрочь забывает свою юность и молодость, т.е. самое прекрасное, что было и что могло быть в жизни. И специально «отмораживается и не колется»? Но это противоречит всему образу в данном случае. Ну, и кому от этого хуже, вдобавок?

     Была, правда, мысль, что он не сам ведет свою страницу, а какой-нибудь ассистент, которому неудобно  расспрашивать профессора о молодости, а вдруг там серьезные похождения  с последствиями? Или – еще как вариант – что она просто ошибается, и это не тот Леша, складной двухметровый музыкальный верзила с характерной внешностью? Тогда откуда у этого professore  внешность Мефистофеля, хоть и постаревшего, с особо выдающейся челюстью?

      И она застыла в некотором недоумении  с пожелтевшими потертыми на сгибах листками  стихов на коленях вперемешку с листами из нотной тетради с двумя песенками того же автора «Песенка влюбленных» и «Ты придешь на свидание?» Ну, что ты будешь делать с такими находками? Купаться в любви и воспоминаниях – что же еще?
 Ведь это так приятно – перенестись со всем неоднозначным багажом с наслоениями разного толка и характера в теперешней голове – в ту далекую и светлую пору юности, хоть на самом-то деле какой -нибудь скептик из нынешних резко заземлил бы ее восторги – время ограниченности и бедности. Ну, что ж, кому как! С таким взглядом ей-ей легко и жизнь проглядеть и неудачником стать, ведь все так серо и непримечательно.

    В листе, размеченном  нотным станом, поскольку он был покрепче и лучше сохранился, нашелся  еще один стихотворный опус с середины текста, начала которого она не помнит:

 - Мне  не понятна речь твоя                Кавказ и Терек громогласный
 Ты молвишь странное признанье.              В миражах виделись ему
 - Открой мне сердце, слушать я                И аксакалов седовласных
 Готова с чуткостью, вниманьем.                Он слушал речь про старину…

Ну, что ж, раз выслушать готова,                В святой мечте, кляня чужбину,
То внемли бреду моему                Горел свободой наш               
                герой
И не суди меня сурово,                Увял, угас, затем в могилу
И будь Фемидой по сему.                Сошел с поднятой головой.

Ты помнишь Лермонтова «Мцыри»?                Быть птицей вольной – это счастье!
Как был герой тот угнетен                Вершина мыслей всех моих:
Разлукой с родиной! И в мире                Петь гимны солнцу в дни ненастья
Дороже не было ее.                Среди полей, лесов
                родных.


    Ах, Леша, не перестаю тебе удивляться, твоему юношескому максимализму, соединенному с утонченностью – тут гимны и Лермонтов, а тут – твой приезд с целью жениться, не спрашивая  вторую сторону – смешной ты и трогательный «Ефлемофф». И песенки, и стихи пролежали втуне долгие годы, но совсем не зря они были тобой придуманы и сочинены – они, оказывается, всегда были во мне и со мной, а теперь  становятся достоянием этих памятных ей записок.
 
                ----------------------               

      Ну вот, Лешино творчество отразилось неожиданно и приятно, но ведь вместе с его строчками нашлись и  вот эти, Ленечкины, в смысле Кравцова, времен его учебы в Новосибирске, для нее – еще в последнем классе в Домне, называются – «Раздумье»:

Прошла пора любви,                В безмолвии ночном
И звон ручьев весенних                Луне стихи читаю
Не слышится вдали                Ее лишь об одном
И птиц не слышно пенье                Сказать мне умоляю:

Угасли навсегда                - Ответь, скажи, Луна,
Моей души порывы                (Свидетельница счастья)
Нахлынут иногда                Когда ко мне Весна
Воспоминания приливы.                Придет взамен ненастью?

И звезды в вышине                И встречу ль, о Луна,
Не радуют сияньем,                Ту, что своим сияньем,
Как тяжко, грустно мне,                Тебя б затмить смогла            
И мучают страданья.                Красой, очарованьем…

                Но тихо все кругом,
                И яркое светило
                В смущении немом
                За тучи  лик свой скрыло.

    Ах, какое «раздумье» минорное для его 18 лет. Это еще школьное с Ленечкой общение, который один был ее настоящим другом, безнадежно влюбленным в нее в течение без малого 10 лет, т.е. до настоящей взрослой жизни. Помнится, как он свалился на нее, как снег на голову, когда она еще сидела в Н-ске на своей фабрике, вся в преддверии больших перемен, с любовью по уши к своему Доронину, но в значительном смысле еще с явными неопределенностями своего будущего семейного и студенческого состояния.

 С Ленечкой же она не переставала переписываться, но без излишних подробностей. А он сдал последнюю в жизни сессию и госэкзамены в  своем Новосибирске, получил диплом и летел через Москву в Кишинев, где после демобилизации осели его родители с младшим братом.

     Нет, она была несказанно рада его появлению, как лучшей подруге, чтоб рассказать, какая она счастливая, глядя в добрые глаза.  У него уже был билет через несколько дней, поэтому решили, что он погостит у нее, оглядится, а она будет продолжать  свою трехсменную работу. Хотя в первый момент, когда она объявила о своей неземной любви к появившемуся неизвестно откуда Доронину, у него был нешуточный порыв сразу уехать, улететь, умчаться, ускакать, куда глаза глядят, но только не видеть ее, такую счастливую и уже все для себя решившую.

    Когда она улетучивалась на смену, он слонялся в четырех стенах, очень подружился с соседками, перечинил им все возможные приборы и кухонную утварь, много и с охотой рассказывал о себе, но во всем лейтмотивом сквозил  риторический  вопрос «почему?» неизвестно к кому и упрямое нежелание понять  простой ответ – «по кочану» и «никогда».

    Вот и диплом с отличием, вот и все он знает и умеет, и сам не дурен, и преданность свою доказал многократно, но почему-то – какой-то солдат, и возможно, дело уже идет к женитьбе, а все же не он?  Но ответов ни от кого не получал, да и не мог получить. Да потому, что заканчивается на «у», в конце концов, что тут еще скажешь? И все это тонко чувствовали Марь Николавна с теть Зиной, и где-то сочувствовали, но ничем помочь не могли. Просто рассказывали ей о его нешуточных переживаниях, психологи доморощенные на склоне мудрых лет.
   
     К ее приходу он готовил еду, в чем поднаторел, однако, в студенческих общежитиях за  годы учебы.  Ей – своей обиды не показывал, даже как бы желал ей счастья от всей души. Попутно рассказывал, что диплом с отличием достался ему более тяжело, чем другим, потому, что невольно вошел в конфликт с руководством, от имени студентов-выпускников кинувшем клич о добровольном призыве и  отправке на флот, где не хватало специалистов их профиля.
 
    Так вот он, Ленечка, категорически отказался идти добровольно-принудительно. Его куда-то таскали, стращали разными карами, вплоть до диплома под большим вопросом, но, наконец, оставили в покое. И вот он вольной птицей летит в Кишинев, с залетом к любимой девушке, хоть она и до сих пор не знает, каким ветром занесло его в Н-ск, и каким образом  старших Кравцовых занесло из Домны в Молдавию.

    В свободное время они гуляли по Н-ску, по окрестным достопримечательностям, ходили в кафе, и было просто замечательно, если бы не разительный контраст в ее сиянии от счастья и его хорошо скрываемой грусти от такой встречи, ведь он наверняка намечтал себе совсем другое. Когда он уехал, они обещали друг другу писать, и еще переписывались лет 5, она потом продолжала ему писать уже  из Д-ска, что несколько настораживало ее свекров, но якобы почти не волновало их сына.

      А если и волновало, у нее была масса контробъяснений:
  - Тебе хорошо, ты живешь в родном городе, в котором живут и твои одноклассники, с которыми поневоле вынуждена дружить и я, потому, что новых друзей найти не просто, – уже тогда она это понимала, - так почему я не могу переписываться с одним-единственным человеком, моим самым хорошим другом школьных лет?

     Нет, изредка она еще переписывалась и с Лешкой Прийменко, но это и перепиской назвать нельзя было: она ему 100 слов в красках, а он три односложных предложения  для первоклассника, чуть ли  не «мы ходили за грибами. Наша семья живет теперь в Чите. Видел Надю Китюх»,  в общем, «мама мыла раму». Что и говорить, такая переписка быстро ей наскучила, ведь эмоции должны были чем-то подпитываться, не могли существовать только в памяти, да и происходит в молодости все так стремительно, что и не уследишь, тем более, что переписывалась еще и с девчонками из Н-ска.               
 
     И вот среди пожелтевших разнокалиберных листков со стихами нашлось и последнее письмо Ленечки, которого  тогда же, в год выпуска, вернули из Кишинева в Новосибирск  по распоряжению вояк и призвали-таки на Тихоокеанский флот, как он ни сопротивлялся.
    Просто нашелся кто-то более предусмотрительный, не шумевший во время учебы, а тишком-нишком  не прошедший комиссию по здоровью – и вот он, Ленечка Кравцов, в черно-белом кителе  с золотыми позументами и с кортиком на боку – а куда деваться, бравый лейтенант героических Военно-Морских Сил.

    А когда обменивались последними письмами, уже и полюбил, о чем поспешил сообщить ей, своему другу, хоть и резало глаза от пылких признаний другой девчонке, которую он называл принцессой. И фотографию свадебную прислал, где вредная Квадратя принцессы вовсе не усмотрела из-за ревности, наверное, все-таки какой-то. Хоть она всем своим разумом желала Ленечке счастья, но до тех самых пор - это было приятно - знать, что безответно любят тебя, и как, оказывается, не совсем приятно, когда другую.

 Только вот где он теперь  затесался и затерялся на просторах родины? Так хотелось бы узнать! Но пока ни его, ни его брата Вовки на сайте не наблюдалось – и это было нехорошо и странно – ведь такой  технарь и головастый инженер-электротехник, наверняка, давно бы осилил  персональный компьютер  и общался бы со всем светом, будучи в отставке, судя по возрасту.
 
     Вот оно, его нашедшееся письмо к ней в Д-ск:
      Добрый день, Олюшонок!
Вот ты и ответила, быстро, здорово и веско. Ты сильно изменилась?
      По-моему, я неплохо тебя знал, по крайней мере, считал, что это так, но признаюсь, почему-то твое письмо меня удивило. Удивило некоторыми суждениями, хотя это нюансы. В общем-то, чувствуется, что писала ты, но есть что-то чужое, вернее – незнакомое, непривычное и немножко странное. Но я ведь знал тебя девчонкой, а сейчас ты уже «взросленькая», семейная, живешь размеренно, мечтаешь о мирском, поругиваешься (чтобы не сказать ворчишь – прости) и все такое.
 И у тебя уже такой большой, серьезный и степенный сын, внук, как оказалось, генерала. Только жаль почему-то, что это уже не те, далекие, письма. А может просто я не дорос до тебя?

      Детство. Друг детства. Первая любовь. Конечно же, первая любовь! Здравствуй, первая и предпоследняя моя любовь! Память. Грусть. Воспоминания. Что-то родное, но такое далекое, словно чужое, прочитанное. А ведь пережито все самим, этим вот сердцем и умом! И с ума сходил! И ждал, и верил долгие годы, и так мечтал. А теперь просто друзья, чужие. Зачем же тогда память?

     Мне очень не хочется, чтобы это письмо читал твой Вовка, ну, а если уже эти строчки прочитаны хором, то пусть он не думает ничего. Просто «закричит, позовет наша память нас – не уйти от нее никуда!»  Спасибо за те муки и страдания, обиды и стыд – я серьезно. Не обижайся – они мне пригодились. Жизнь!

      Любил ли я тебя? Да очень, ты же знаешь. А теперь? Видимо, нет.
      О боже! К чему все это? Ты великолепно написала: «все в жизни очень хорошо».
       Плевать на неурядицы, плевать на грязь. Верю. Люблю, мечтаю, живу же, черт побери!
       На кой дьявол я женился? Что мне дали полтора месяца?

        А я очень боялся потерять мое милое сокровище, элементарно просто потерять! Разве не так? Она для меня всё! И это не просто слова. Разве можно из-за пустяков расстаться с мечтой?
       Полтора месяца сказки, счастья, ожившей мечты.
        Жаль, если тебе мои слова покажутся смешными или высокими. Я буду рад, если ошибся в подозрении.
        А «родной комочек» наверно, будет. И я хочу этого несмотря ни на что. Хочу, чтобы была девочка. Девчушка, полностью похожая на свою маму, на мою прелестную Аленку.
        Безрассудно – пусть! Да здравствует безрассудство, «безрассуднейший человек»! Видишь, какое у меня настроение сегодня? Интересно, как ты отнесешься к этому сумбурному письму?
        «Давай живи, пиши». – Живу, пашу рогом землю, деградирую умственно, но не духовно, созерцаю N-ые стороны и удивляюсь.
         Пишу письма кучами, чуть ли не каждый день – это я-то, который с трудом  мог заставить себя написать несколько строчек. Что со мной происходит?
         А самое низменное желание – отоспаться, спокойно так поблаженствовать. Но оно невыполнимо. Уже очень поздно, а вставать рано. Три дня сидели по тревоге – иммунитет уже выработался против Морфея, только бы глаза чем-нибудь разодрать.
 
         Вместо анекдота – кусок объяснительной матроса: «… и я как таракан или какая другая последняя тварь, забился в умывальник и выжрал эту бутылку водки…»
         Серая жизнь, низкие грязные мужчины.
         Кончаю. Всего доброго, Олёк! Хоть и не вовремя, но поздравляю с «ангелочком» сына. Жду писем от Оли Квадратько. А что из себя представляет латынь? Старославянский я вроде представляю, ежели память не изменяет, из школы. Только убей, ничего не могу вспомнить. Да! И по латыни кумекаю, я же - homo sapience , что ли. Эх, Fortuna! До свидания, Ольгинка! Л.
   
      Вот как, Ленечка – “что-то чужое, непривычное и странное"… естественно, а если бы ты мог последовательно проанализировать и себя в своем письме, то увидел бы, как все мы изменились во многом – и нет в этом ничего удивительного – наступила взрослая жизнь, без дураков.  Вот тогда ты уже и сам женился по великой любви, которая тебя все-таки еще раз посетила.
 
   А еще – главное в себе мы не растеряли – и это тоже видно невооруженным глазом. Ведь можно тысячи слов извести о чьей-то неземной любви к тебе – и все это покажется ложью и придумкой искусственной. А в этом письме – все понятно, и бережно высказано и сохранено, хоть и происходит на дальнем берегу Тихого океана, в каком-то военно-морском подразделении, оторванном от мира.

      И судя по латыни, которую изучают на первом-втором курсе – это до 1970 года, а значит, не последнее письмо. В одном из последующих было  еще и фото их вместе с женой в белом платье, а Ленька в форме морского офицера, которой он сопротивлялся до последнего, но безуспешно.
 А потом еще были и другие, когда он отправлял жену в Кишинев из-за сложностей с беременностью, и Ольга точно  помнит, что-таки родилась девочка, а дальше след друга детства затерялся, хотя ее адрес сохранился как действующий адрес ее свекров все эти годы, вплоть до 2009, когда не стало Людмилы Даниловны.

      Ленечка! Да, они с мамой договорились именно его называть так из-за особой его привязанности к ней, а еще, чтобы как-то отличать всех трех Леш – Прийменко, Ефремова и Кравцова. Так они и обозначались как соответственно –Лешка, Леша и Ленечка. Где же ты, в самом деле? И никто не знает, даже из твоих летунов Домнинских, и даже твой одноклассник Алька Корсаков.


                ---------------------------
 
      Какая удача! Среди старых писем лежала почтовая открытка к 8 Марта 1968 года, адресованная в Н-ск всем троим – маме, Оле и Светке. Кто бы мог подумать, что была такая вообще, и что пролежала столько лет в их личной с Володей переписке. Представьте, от Инны Ксенофонтовны Оковитой, которую она знала с Нерчинска, и принимала некое участие в воспитании их со Спиридоновичем Светки. Она поздравляет ее с рождением сына и всех троих – с 8 Марта, ведь все в это время находились у нее, чтобы помочь ей закончить первый курс без академотпуска.
 
      Еще по рассказам  мамы она знала, что Инна Ксенофонтовна умерла в возрасте около 50 лет в городе Виннице, где семья обосновалась после  выхода Михаила Сптридоновича на пенсию. Света, по слухам, вышла замуж в Киеве. Вот ее-то она постоянно и разыскивала на сайте, пока однажды ей не написала ее одноклассница из Винницы, знавшая Светлану еще в Домне и Чите-46. Как оказалось, Спиридонович на много лет пережил свою жену и даже  почти дожил до смерти Светы, своей дочери, которая чуть не дожила до своего 40-летия, так что искать ее было уже бесполезно.
 
   Но у Светланы остался сын, правда его фамилию она не знает. А еще она смогла увидеть Светку на фотографиях уже совсем взрослой красивой высокой девушкой – и грустной душе стало немного теплей от этого, хотя, видит бог, какое это слабое утешение после большого потрясения.