Меж двух войн. Ч. 2. Гл. V. 4. Запах бетона и горо

                4. Запах бетона и «городок».


   На второй год начали строить раньше – в середине апреля, сразу после всех пасхальных праздников.



   А вот уже и конец ноября, а стройка все идет, да и как ее замораживать, когда уже подвели тепло – и в новом доме можно работать в тапочках на босу ногу, что и делают двое постоянных ребят, обустраивающих дом изнутри.

  Уже есть камин, лестница на второй этаж, полностью оборудованная котельная, теплый пол, потолки и стены в финишной шпаклевке. Дел еще невпроворот, но это уже дом, настоящий дом, теплый и свой, в котором еще никто не жил, со своей историей и своими запахами новостройки.

  Ах, как она любила этот запах. С той самой поры, как отец привез их в «лес», в военный городок вдали от цивилизации, куда он и другие отцы все время исчезали из Домны, где оставались семьи.

  Ехали двумя машинами, впереди газик с семьей, сзади – грузовик с вещами. Только проехали КПП, великолепную бетонку вдруг пересек перед самым их носом  яркий румяный лыжник – и остался стоять на обочине с открытым ртом, из которого вырывалось облачко пара. Увидев его, отец крякнул эдак неодобрительно, а Оля с мамой на заднем сиденье залились смехом. Да и было от чего засмеяться.

  Подъехали к дому – небольшой такой дом о два этажа. Серый кирпич, большие окна, лоджии, даже на первом этаже. Так вот он какой, знаменитый Ракитинский дом, построенный  командиром дивизии для себя и своих замов.

  Оля пошла в дом вслед за родителями, с большим зеркалом в одеяле, которое везла в машине на коленях.

  И вот он – незабываемый запах – смесь запахов цемента, краски, паркетного пола, натертого мастикой. Прекрасный холл с подвесной вешалкой, почти как в театре, длинный коридор, ее комната в самом начале этого коридора. Гостиная с эркером и выходом на лоджию, люстры под высокими потолками, эдакий советский ампир под бронзу. На кухне – встроенная мебель – и кафель, прекрасный кафель во всех нужных уютных комнатах и комнатках. И еще – горячая вода. Впервые здесь, далеко-далеко от Москвы, практически, в тайге.

  Они бегали и восхищались, присматривались ко всему, лица раскраснелись, глаза сверкали радостью. А потом вдруг заметили, что папа снова вернулся в холл. Смотрел на эту их метушню оттуда и  тихо заливался слезами  счастья, что смог привезти их в такую квартиру.

   Недавно на сайте «Одноклассники» на снимке городка из космоса она с волнением и радостью увидела рядом со школой этот их дом, возле  которого было написано: генеральский дом. Да, впоследствии он стал так, наверное, называться, когда вслед за первым генералом – Иваном Григорьевичем Ракитиным появились новые и приходили  в него жить. Но тогда, тогда, в дивизии еще не было генералов, а дом уже был. А через пару месяцев  Ракитин стал первым генералом в части, хоть и попало ему одновременно за дом такой комфортности.

  Ну что же, все не приходит сразу. Первые командиры без семей жили в Нерчинске в старой заброшенной «синагоге», как они ее называли, в каком-то бывшем то ли складе, то ли непонятно чем; потом с семьями жили в домах с печным отоплением, где печки регулярно взрывались от спекания плохих местных углей, с выгребными ямами в вечной мерзлоте. А если вспомнить еще и послевоенную Белоруссию, съемные сырые комнатки в Ленинграде, то невольно навернутся слезы, что смог после всех этих мытарств ввести семью в такую квартиру.
 - Да, - воскликнула тогда мама, - такую бы квартиру – да в Москве!
 - Ну, ты скажешь,- сразу парировал отец, - и не мечтай!
   А мечта как раз и сбылась, буквально через каких-то восемь лет и сбылась, да только пожить ему почти и не довелось. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»…


                ------------------

  На второй год стройки, весной, задолго до начала работ, к дому прибился новый молодой песик опять же дворняжного потешного вида. Поскольку он как бы сразу задружил с Блэром, то и окрестили его Дружком. Это был верный ход – дружить с Блэром. Тогда и чувствуешь себя свободней, и много позволено, если «хозяин» – твой друг.  Особенно если у тебя такая славная подкупающая всех мордашка, нечто среднее между лисичкой и маленьким волчонком, и добрый нрав.

 Дружка не подкармливали и не приручали, помня печальную повесть о Шарике. А ему как бы и кормежка не была нужна. И на шейке у него среди пушистой серой шерсти с черными подпалинами разглядели  ошейник, который даже однажды кто-то заменил на другой. То есть Дружок по сути не был бездомным псом. Ну и пусть дружат.  Время  шло, Дружок часто наведывался во двор несмотря на стройку, начавшуюся  летнюю жару и цементную пыль.

  Это был скорбный семейный день – день рождения Володи. А поскольку и его смерть, если, помните, очень тесно была связана с рождением, то целая неделя на переходе из мая в июнь – с тех пор превратилась в печальную неделю.
 
  Как водится, Володю помянули, вывалились кучей во двор, на вечернюю прохладу, кто покурить, кто потолковать «за жизнь».  Вот тут-то и произошло знаменательное явление Дружка.   
   Песик пришел  похудевший, с озабоченными глазами и с отвисшими почти до земли – ножки-то у Дружка коротенькие – сосцами.
  Да, никто не ослышался, сосцами. И портрет Дружка, обычно безмятежного  и всем довольного, так разительно изменился. Одним словом, бедная мать и те самые дети.
  Все обалдели. А Ольга Витальевна, ёрничая, завопила:
- Дружок, вы мать?
И тут же:

- Господи, почему я так сказала?- И опять:
- А! Это, помните, в «Записках кавалерист-девицы», ну, иначе, в «Гусарской балладе»:
- Корнет, вы женщина?
В ответ вопили, перекрикивая друг друга:
- Какой к черту корнет? Так бы и сказала, Кутузов и Лариса Голубкина!
- О!  Самку назвать Дружком!
- От кобеля не отличить! Ну, вы даете!
- А щенки где?
    Слава богу, щенков искать не стали, но чувствовали, что где-то на соседнем участке.
 
  По двору гоняет Дружок. Оказался отменной мамой. Пять щенят  окружили дворнягу – и для них она больше чем мир. А потом оторвутся и скажут, что для них только жизненный пир. Аналогий больше, чем хочешь,  аналогий не сбросишь тир – он тебя расстреляет  с излета. Все старо – но вращается мир. И все также родятся дети. И уходят, забыв отцов. И все также матери ждут, руку выгнувши  над лицом. А чего? Да никто не знает. Расспросите – вам скажут друзья. Ведь они уже все дождались. Это значит, дождусь и я.

                ------------------

  Здесь следует обмолвиться о соседнем участке слева. Справа, если помните, участок  Одудов, дяди Коли и тети Лены, как в детстве называл их Сашка. Так с тех пор и повелось, и привязалось к взрослым.
   А слева уже много лет стоял заброшенный дом. Много – это уже лет 25, как в нем никто не жил.

  Оля еще помнит, когда были живы баба Ната и дедушка Даня – их соседом был такой мрачноватый, но в общении как бы ласковый, старик Иван Захарыч. При встрече он всегда одинаково приветствовал:
- Доброго здоровьичка!
  Но как-то в искренность его приветствий слабо верилось. Его жены Оля никогда не видела, а потому и не помнила, поговаривали, что перед смертью она ушла из дома и не вернулась. И нашли ее в городском  лесу. Кто знает,  может, память потеряла и заблудилась, а тут и час предстать перед всевышним настал.
 
   А вот про него поговаривали и похуже, якобы  в войну служил немцам, потом сидел в лагере. Здесь тоже много непонятного, оговорить кого хочешь могут.
 
  Помнится, заходит Оля однажды к Володиной однокласснице,  Алке  Курловой. Она жила на одной улице с бабой Натой,  в аккурат по имени имения графа Толстого, только об этом на ней никто и не помнил, разве кроме Оли и ее окружения.
  А Алка с порога хохочет:
- Слушай, какую байку про вас на поселке сочинили.
- А что про нас можно сочинить, все счастливые семьи счастливы одинаково.
- Ну да. Да народ на выдумки досуж, что ему ваше счастье.
- Ну, не томи.
- Помнишь, Вовка с моим братом от  бабы Наты ко мне старый холодильник перетаскивали, и еще швейную машинку я у тебя брала на время?
- Сашка твой тогда был на каникулах из своей консерватории.
- Ну вот. Так теть Нина Кубочкина, она и меня и Вовку знает с детства, как мы с ним в первый класс пошли за ручку, мне и рассказала, смеясь, про образчик людской молвы.
- Да давай уже!
- Так говорят, глянь, мол,  какой внук  у «бирюков» - это уличная кличка бабы Наты и деда Дани, за некоторую обособленность и высокомерие, как им казалось, этих милейших людей. Глянь, этот толстый и бородатый красавЕц, мало ему, что у этой, из Москвы, двое, да ту оставил с дитем, ну возле шахты что живет. Так мало, он уже вещи к Алке перетаскивает.

   Тут они принялись хохотать вместе, до потери  пульса, как говорится в тех же  кругах, кто такие истории придумывает.
  - Ну, из Москвы – это понятно, я – сквозь смех выкрикивала Ольга. Тебя я тоже узнаю. А кто с дитем?
 -  Вот балда! Это Элка Иванова, наша одноклассница, вечный предмет  твоей ревности.
 -  Ну да? – охнула Оля, - да у нее дочка лет на пять моложе нашего Витальки, ей-богу.
- А народ все помнит! Как они до армии встречались. А твои факты никто и не сопоставляет, кому это нужно. Так жить не интересно.
- А зато так – ой, как интересно!

  Вечером Оля со смехом рассказывала это Володе. Но смеха не получилось. Недаром он был потомком «бирюков». Его это потрясло. Он только и сказал:
- Если из меня, порядочного семьянина, мужа и отца сделали такое, то что говорят  о других людях?
- Кристально чистых, согласно людской молве, не бывает.
- Ну, ладно, речь идет хотя бы о приличных людях.
- На чужой роток не накинешь платок. Просто мы с тобой заметные, вот и липнет.
- Нет, я не согласен. И в знак протеста я вообще перестаю верить в то, что кто-то где-то о ком-то говорит.
- И правильно. Уже давно кто-то умный вывел правило:
- Когда кончается сплетня?
- Ну и?
- А тогда, когда находится человек, который ее не передает дальше.
- Вот так просто?
- Да, как все гениальное.