Музыка курортного дня

Говорят, в прежние времена в этом курортном городе постоянно звучала музыка. Господа пили нарзан и красное вино, и кружились в бесконечных вальсах, кадрилях и мазурках под звуки духовых оркестров. Времена меняются. Здесь уже не принято танцевать на улицах, но музыка иногда все же звучит. В старом парке, там, где начинается каскад фонтанов, молодые ребята настраивают свои электрогитары, играют что-то невразумительное. Я иду между роз и переливающихся водяных струй, не обращая на них никакого внимания. И вдруг вслед мне несется: «Привет, дождливо этим летом…». Сердце мое сжимается от сладкой тоски, мгновенно вспоминается вот такой же курорт, только за много километров и лет отсюда. Пашка и Серега прячутся в моем номере от десятка назойливых барышень разного возраста и калибра. Оба они красавцы. У них тертые джинсы, дубленки и кассетный магнитофон, от них пахнет  одеколоном «Чарли» и чуть-чуть табаком «Marlboro». Они старше меня лет на десять и относятся ко мне как к младшей сестренке. А я… Я тайно влюблена в Пашу, в его шоколадные ласковые глаза, в мягкие каштановые кудри и шелковистую бороду. Но мы – друзья, и только. Парни пьют красное вино, мне наливают газировку, но я не обижаюсь, я не люблю спиртное. Они ставят в магнитофон кассету, и провокационно спрашивают: «Кто это?». Я уверенно отвечаю: «Beatles!». «О, наш человек!», - одобряет Серега. А потом мы слушаем первый концерт  «Секрета» и эту незатейливую песенку «Привет». «Блин, все, как в жизни!», - произносит чуть захмелевший Пашка. А я мечтаю, что когда-нибудь мы встретимся в городском троллейбусе, и он мне крикнет: «Привет!». И да, потом мы встречались и в троллейбусах, и в автобусах, но не здоровались. В городе у всех другая жизнь. В девяностых он умер в чужом подъезде, его долго не могли опознать, потому что с женой он развелся, а на работе числился в отпуске. Говорили, что перепил, а может, это была передозировка, но я не верю. Просто не выдержало сердце, оно было слишком нежным для наступающих жестоких времен. А по парку уже неслась другая песенка: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она …». Я оглянулась, Паша, оглянулась, чтобы сказать тебе спасибо, за наш несбывшийся курортный роман, потому что самые красивые романы – это, как раз, несбывшиеся.
      Уже на выходе из парка слышу звуки гармони. Немолодой человек в солдатской форме поет: «На позиции девушка провожала бойца…». И снова к горлу подкатывает комок. Так происходит последние пятнадцать лет, с тех пор как не стало моей любимой бабушки. Она была очень мужественной, моя бабушка, но никогда не показывала это. Она думала, что все стойко переносят невзгоды, болячки и страх приближающейся смерти, и она вовсе не исключение, но все же она была исключительной. И еще она очень любила меня. Даже не знаю, за что мне была дана Богом эта безусловная любовь, может быть, для того, чтобы я взяла хотя бы половину ее мужества и не скулила бы по пустякам? В молодости бабушка была красавица и певунья. Я помню, как в их с дедом  маленькой хрущевке собирались большие компании. На всю комнату раздвигался огромный стол, но гости еще умудрялись, и танцевать под радиолу, преимущественно в коридоре и на лестничной площадке. И всегда пели. Пели песни их молодости, песни войны. А потом не стало деда, один за другим уходили в небытие ее друзья, и, наконец, из близких осталась одна я. Но бабушка не унывала. Каждую пятницу мы с ней накрывали праздничный стол, болтали о пустяках, а иногда, она говорила важные вещи, но, не напрягая, как будто в шутку. В нашу последнюю пятницу она почему-то была грустна, и чтобы как-то развеселить ее, я предложила что-нибудь спеть. Бабушка сначала засмущалась, но потом запела «Огонек», я подтянула, продолжая чистить картошку, потом мы посмеялись сами над собой, дескать, певицы нынче не в голосе, посидели, как водится, и разошлись. Через три дня ее не стало… И это была самая жестокая потеря в моей жизни. Ну, не совсем потеря, ведь хоть ее и нет рядом, она всегда со мной. Любовь не уйдет, пока я жива, а может быть и там, за чертой, будет поддерживать меня. Слезы непроизвольно катятся по щекам, я скрываю их за очками, выгребаю из кошелька всю наличность, оставляю солдату, и быстро ухожу из парка. Слишком много эмоций для одной прогулки.
Вечером иду к поющим фонтанам. Это гордость города! Они и вправду очень впечатляют. Разноцветные струи вздымаются к небу и падают в такт музыкальным композициям, а на водяной пыли возникают голограммы. Германские воины под «Кольцо Нибелунгов», трехметровая фигура скрипачки под «Каприз» Поганини. Народ только ахает и аплодирует. Но вдруг звучит «Bella Ciao» и в какой-то момент в нее вплетается мелодия «Лезгинки». На какой-то миг площадь замирает, лишь что-то выкрикивает бородатый мужчина. Сначала мне кажется, что он пьян, но он делает несколько резких движений и уже несется в вихре бешенной пляски вместе с танцорами, возникающими за струями фонтанов. Степень эмоций достигает такого предела, что за ним только на танки с вилами бросаться. Когда музыка замолкает, площадь взрывается сотнями гортанных криков, наверное, это боевые кличи многих кавказских родов, представители которых сейчас здесь в большом количестве. Мне делается страшно и весело одновременно. Вот она, свежая, дикая кровь, которая когда-нибудь разрушит одряхлевший старый мир, но это еще не сейчас. Не сейчас! Сейчас из динамиков несется «Lasciatemi cantare», песенка, которой во всех странах мира итальянцам подпевали русские. Мы знаем ее наизусть, мы любим вас Тото, Аль Бано, Адриано, наши милые итальянцы, спасавшие нас в сумрачные годы перестройки. Когда у нас не было ничего, у нас были вы – настоящая гуманитарная помощь. Люди, пережившие это, покачиваются в такт музыке, им, как и мне, отчаянно хочется танцевать, но никто не решается. Зато маленькие внуки не стесняются и отрываются во всю. Мы все безмолвно шевелим губами, произнося непонятные итальянские слова, подпевая нашему прошлому. Ах, постаревший Тото, пусть ты сегодня поешь о той Италии, которой больше нет, а я о той России, которая исчезла вместе с моей легконогой юностью, но мы поем, и наши голоса еще существуют. Пой, пой, мой солнечный Тото, пусть «сумерки богов» будут красивыми!