Страна Сияющей Богини I. 4 книга к трилогии

               
Страна Сияющей Богини
(Роман-хроника последнего смутного времени)



«Ты говоришь, моя страна грешна,
А я скажу – твоя страна безбожна,
Пускай на нас ещё лежит вина,
Всё искупить и всё исправить можно»

Анна Ахматова, русская поэтесса. (Строки из ответа анг-ломану Б. Антрепу, бежавшему из России в Англию в 1917 г.)















2010





Книга I. Грозовые восьмидесятые



«Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета,
То будущее выстрелит в тебя из пушки».
Жан-Жак Руссо, французский мыслитель и писатель.




Место действия СССР
К концу XX века мировая закулиса приступила к реализации намеченных после завершения Второй мировой войны планов разрушения СССР – наследника Российской Империи, выбрав удачное время для очередного «Drang nah Osten».
Ядро советского общества – русский народ потерял за прошедшие после войны годы многие свои уникальные качества, приобретённые предками за долгие тысячелетия жизни в суровых климатических условиях на «краю земли». Эти, утрачиваемые ныне качества, подмеченные ещё Наполеоном, назвавшим русских «народом, опирающимся на Северный Полюс», позволяли русскому народу духовно и державно господствовать на одной шестой части обитаемой суши.
В результате бурь уходящего в историю XX века погибли самые лучшие, самые активные, самые пассионарные русские люди и счёт этим потерям шёл на десятки миллионов. Оставшаяся ослабленная часть, которую покидало, уходя в иной мир, поколение победителей во Второй мировой войне, не выдерживала гигантского напряжения и державного служения, у многих ощущалась хроническая усталость и даже апатия.
После гибели Сталина русский народ не имел руководителей, способных привести его к национальному возрождению, а те, кто незаслуженно правил страной, были далеки от интересов не только русского, но и советского государства.
Остановив проводимую Сталиным русскую национальную реформу советского общества, существовавшего с 20-х годов, новые коммунистические руководители, выросшие в тепличных условиях, не знавшие тягот борьбы и не имевшие идеалов, обрекали страну на стагнацию, которая сродни медленному умиранию. Близилась дестабилизация политического и экономического положения страны.
Если Сталин пытался превратить партию в инструмент русской национальной политики, то его наследники, недостойные высоких постов в руководстве страны, как и во времена правления лихих местечковых комиссаров, дорвавшихся до власти после кровопролитной гражданской войны, сделали из поздней КПСС чужеродный России космополитический механизм, не способный дать импульс для продолжения развития советского общества.
Потеряв способность к развитию, партия и советский аппарат управления, начали разлагаться, превращаясь во враждебное Большой России, которая носила имя СССР, безнравственное  космополитическое стадо, тесно связанное с избранной интеллигенцией и живущее потребительским интересами Запада. Многие из них были готовы на сотрудничество с мировой закулисой в лице финансовых баронов Уолл-Стрит и кропотливо создаваемого ими «мирового правительства», прикрываясь благими намерениями и готовя для себя «тихие местечки» за рубежом на тот случай, если всё «рассыплется».
В этих людях уже не было ничего русского, да и не русскими были многие из них, легко раздавая соседям богатства страны. Разве недостаточно примера с уступкой американцам части акватории Берингова моря – шельфа, богатого морскими ресурсами и нефтью? Причём площадь шельфа, уступленная этими предателями интересов страны, превышала территорию малой родины одного из подельников, наделённого властью, к которой его не следовало допускать ни в коем случае.
После смерти в 1982 г. Л.И. Брежнева, кратковременного правления Ю. Андропова и К. Черненко в марте 1985 г. Генеральным секретарём ЦК КПСС и Председателем Президиума Верховного Совета СССР был избран выдвиженец Ю. Андропова М. Горбачёв, которому была предложена программа перемен в стране, названная «Перестройкой».
Вряд ли ответит своему бывшему народу генсек, погубивший страну, что он имел в виду, дав определение программе, которую ему поручили выполнить:
«Перестройка – многозначное, чрезвычайно ёмкое слово. Но если из многих его возможных синонимов выбрать ключевой, ближе всего выражающий саму его суть, то можно сказать так: перестройка – это революция».
Вот так! Высшее руководство КПСС видело задачу не в постепенном реформировании, а в изменениях через слом, с разрывом непрерывности во времени и развитии.
Над этой хитроумной программой, над многочисленными, до определённого времени секретными «приложениями» к ней работали «крупные специалисты» и по эту и по ту сторону Атлантического океана, не афишируя своих имён, предоставив свои наработки заурядным советским экономистам и политологам, которые выдавали их за свои.
Результаты выполнения комплексной программы «Перестройка» были тщательно просчитаны ведущими аналитиками и сверхмощными компьютерами Запада, но сути того, что должно было произойти со страной в ближайшие годы, доверчивые советские люди даже не представляли, надеясь на «ум, честь и совесть» руководителей страны. Не представлял себе результатов запущенной им программы и незадачливый генсек, которого в народе прозвали «Меченым», а боязливые старушки в церквях разносили шёпотом печальную, неведомо кем распущенную весть: «с Михаилом Россия началась – с Михаилом она и кончится».
Так оно и случилось. Не только окраины от себя отторгла Москвы, но и триединый русский народ распался на тайной вечере близ польской границы, похоронив, дай Бог, чтобы не навсегда, СССР, а с ним и Великую Россию. Не стало Страны, которая занимала шестую часть обитаемой суши.









Оглавление:


Часть I. 1986 год. Перестройка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5

Глава 1.  Аркаим . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
Глава 2.  Pax Americana . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  54
Глава 3.  Сёстры .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87
Глава 4.  Самарканд . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  138


                Часть II. 1987 год.  Ускорение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180 
 
Глава 5.  Самолёт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 182
Глава 6.  Белая ночь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 218
Глава 7.  Пакт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  272
Глава 8.  Кандидат . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  305


                Часть III.  1988 год  Процесс пошёл . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 331 

Глава 9.   Високосный год  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 333 
Глава 10. Прощание с тайной . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . 388
Глава 11. Тысячелетие во Христе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  411   
Глава 12. Землетрясение . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  449
   

                Часть IV.  1989 год. Распад системы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 508

Глава 13.  На окраинах . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 512
Глава 14.  Глядя из Лондона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 558      
Глава 15.  Отсчёт времени . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 590 
Глава 16.  Эффект Буратино  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 624    







Часть I. 1986 год. Перестройка

* * *
1981 г. 23 февраля – руководитель КГБ Ю. Андропов направляет в Политбюро записку, в которой отмечает создание сред русской интеллигенции движения «русистов». Андропов поставил вопрос о запрете этого движения, угрожавшего, по его мнению, коммунистическим устоям больше, чем т.н. диссиденты. Начались увольнения русских деятелей культуры.
1982 г. 19 января – неожиданная смерть С. Цвигуна, заместителя председателя КГБ и родственника Л. Брежнева. Одна из версий – самоубийство
1982 г. 25 января  – смерть М. Суслова, главного идеолога советской системы.
1982 г. 24 мая – на пленуме ЦК Член политбюро Ю. Андропов введён в секретариат ЦК.
1982 г. 10 ноября – сметь Л. Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Пленум избрал Генеральным секретарём Ю. Андропова
1982 г. 17 декабря – снят со своего поста министр внутренних дел Н. Щёлоков. На пост председателя КГБ назначен В. Чебриков.
1983 г. 23 марта – ЦК КПСС принял решение о создании «Антисионистского комитета советской общественности» (АКСО). Спустя месяц состоялось собрание представителей ряда общественных организаций, известных в стране и за рубежом учёных, деятелей культуры. Присутствовавшие единодушно проголосовали за создание АСКСО.
1983 г. 13 декабря – застрелился бывший министр внутренних дел СССР Н. Щёлоков.
1984 г. 9 февраля – смерть Ю. Андропова в результате тяжёлой болезни, которая отрицалась до самого последнего момента. Не помогла и вызванная из США бригада врачей-реаниматоров с самым современным оборудованием.
1984 г. 13 февраля – на пленуме ЦК Генеральным секретарём избран К. Черненко.
1985 г. 10 марта – смерть К. Черненко. Генеральным секретарём избран М. Горбачёв.
1985 г. 19 ноября – в Женеве прошла первая встреча президента США Р. Рейгана с М. Горбачёвым.

* * *

1986 год (MCMLXXXVI) – невисокосный год, начинающийся во вторник по григорианскому календарю. В истории СССР 1986 год был первым годом так и несостоявшейся 12-й Пятилетки. Задачи, поставленные Советом министров и ЦК КПСС, были не выполнены, и страна вступила в затяжной кризис, несмотря на объявленную программу перестройки.

* * *

14 января –  в первый рейс вышел советский атомоход «Россия».
15 января – заявление М. Горбачёва о программе полной ликвидации ядерного оружия во всём мире.
11 февраля – правозащитник Анатолий Щаранский, освобожден из советской тюрьмы и  выдворен из СССР.
18 февраля – перестановки в советском руководстве: Б. Ельцин избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Из Политбюро выведен В. Гришин.
25 февраля –  в Москве открылся XXVII съезд КПСС (до 6 марта). Он утвердил новую редакцию Программы КПСС и «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986 – 90-е годы и на период до 2000 года» (курс на строительство коммунизма) и Устав партии.
6 марта – Пленум КЦ КПСС одобрил значительные перемены в составе ЦК и Политбюро.
13 марта – запуск пилотируемого советского космического корабля Союз Т-15, первая экспедиция на станцию Мир (корабль вернулся 16 июля).
25 марта –  решение администрации Р. Рейгана о начале поставок в Афганистан для поддержки моджахедов ПЗРК «Стингер» класса «земля — воздух», что сделало боевую авиацию 40-й армии уязвимой для поражения с земли.
26 апреля – страшная авария на Чернобыльской атомной электростанции близ Киева (Украинская ССР). Власти сообщают народу о взрыве только после того, как поступили сообщения о резком повышении радиационного фона из Швеции, Дании, Финляндии. Самое сильное радиоактивное загрязнение в истории, значительные территории стали непригодными для жилья.
23 мая – принято Постановление Совета Министров СССР «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами».
18 августа –  в Хельсинки (Финляндия) прошли первые за предшествующие 19 лет переговоры между СССР и Израилем по вопросу о положении евреев в СССР.
17 сентября – Государственный департамент США отдаёт распоряжение о том, чтобы 25 членов представительства ССССР при ООН покинули США к октябрю текущего года.
6 октября – в Атлантическом океане затонула советская атомная подводная лодка К-219, погибло 4 члена экипажа, позже ещё 4 скончались от последствий аварии.
11 октября –  встреча советского и американского лидеров М. Горбачёва и Р. Рейгана в Рейкьявике (Исландия) для продолжения переговоров о сокращении ракет средней дальности в Европе (переговоры завершились безуспешно).
13 ноября – Политбюро ЦК КПСС поставило задачу вывести все войска из Афганистана в течение двух лет.
19 ноября –  в СССР принят Закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», призванный поставить под контроль государственных органов уже реально существующий «подпольный» частный бизнес.
16 декабря – начало массовых беспорядков в Казахской ССР вызванных отставкой главы республики Д. Кунаева.
19 декабря – Советские власти объявляют о том, что А. Сахаров и Е. Боннэр могут вернуться в Москву из ссылки в Горький (Нижний Новгород).









Глава 1. Аркаим

1.
– Я приведу тебе тысячи примеров неэффективности нашёй экономики! – кипятился Венгеров. – Страна производит горы никому не нужного оружия, и в то же время мы закупаем на миллиарды долларов обычный и далеко не самый качественный ширпотреб, производить который в стране не кому. Да и продовольствия не хватает, несмотря на громадные земельные ресурсы. Помогаем, кому не попадя. Кормим десятки отсталых стран, которые пообещали нам, что будут строить у себя социализм. Тратим нефтедоллары, заработанные на продаже нефти и газа на то, что могли бы производить сами. По поводу строительства магистрального трубопровода, на которой у нас не нашлось собственных труб большого диаметра – покупаем на «загнивающем Западе», народ, озлобленный нарастающим дефицитом,  язвительно шутит: «им газ – нам труба»! – Мне, как старшему экономисту Госплана всё это видно гораздо лучше других. Нам нужна коренная перестройка, «Перестройка» с большой буквы! Слава богу, наконец-то у нас появился молодой и энергичный руководитель, которого приветствуют на Западе за политику демократизации нашего общества, за новое мышление!
– Да ну тебя, Сашка! Отстань от Генриха Ярославовича! – Светлана включила на полную мощность уже старенький, однако продолжавший прекрасно работать транзисторный радиоприёмник «Сувенир», который мама подарила Генриху на двадцатилетие, и пробежалась по средневолновому диапазону, рассчитывая найти хорошую мелодию. Ей это удалось. Из динамика послышалась яркая, любимая молодёжью песня, под музыку и слова которой студенты выезжали работать на стройки страны в свой третий трудовой семестр, возвращались домой солдаты, отслужив срочную службу в разных концах необъятной страны и за её рубежами: в ГСВГ, СГВ, ЦГВ, ЮГВ , Афганистане… 
 
Колеса диктуют вагонные,
Где срочно увидеться нам.
Мои номера телефонные
Разбросаны по городам.

    Заботится сердце, сердце волнуется,
    Почтовый пакуется груз...
    Мой адрес не дом и не улица,
    Мой адрес — Советский Союз!

Вы, точки-тире телеграфные,
Ищите на стройках меня.
Сегодня не личное главное,
А сводки рабочего дня.

Заботится сердце, сердце волнуется,
    Почтовый пакуется груз...
    Мой адрес не дом и не улица,
    Мой адрес — Советский Союз!
   
Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты:  «Вперед!»
Где песни рабочие новые
Страна трудовая поет.

Заботится сердце, сердце волнуется,
    Почтовый пакуется груз...
    Мой адрес не дом и не улица,
    Мой адрес – Советский Союз!
 
Подпевала Светлана, но вот песня закончилась, началась какая-то неинтересная передача, и она выключила приёмник, заметив, что Венгеров не отстаёт от Генриха, прилип к нему со своей «перестройкой».
– Саша, отстань же, наконец, от человека! Остынь! Если жарко, сбегай и искупайся в Караганке! – Никто не спорит, что из Госплана видно лучше. Видно-то видно, только толку от этого никакого. Словно кто-то нарочно делает всё не так! Не время заводить такие разговоры. Ты мешаешь Генриху Ярославовичу сосредоточиться!  – решительно одёрнула Венгерова Светлана. – Мы что сюда приехали обсуждать планы перестройки? Нет, мы приехали сюда любоваться природой, насыщаться высокой энергетикой этих мест и искать следы древних цивилизаций! И ведь нашли! – Одухотворённое красивое лицо Светланы светилось от счастья. Ещё бы! Ранним утром Соколов, которому никак не спалось, словно что-то предчувствуя, окопал показавшийся ему необычным камень цилиндрической формы, выступавший из земли на полметра и носивший следы обработки. Внешним видом камень напоминал небольшой менгир , глубоко упрятанный в землю и с отколотым верхом. Копал Генрих минут десять-пятнадцать. Углубился в иссохшую почву сантиметров на сорок и совершенно неожиданно наткнулся на глиняные черепки, из-под которых, процарапанная сталью туристической лопатки, в лучах восходящего солнца блеснула бронза самой высшей пробы…

*
Сильнейшее волнение охватило Генриха. Он не верил своим глазам. Древняя керамика, рассыпавшаяся на мелкие части и не сохранившая рисунка, и нетленная бронза древнего металлурга, подёрнутая местами тончайшей малахитовой зеленью окисла. Генрих протёр бронзу суконкой, и она ожила, блеснув в восходящих лучах солнца благородным металлом…
Дух захватывал от такой находки. Генрих опустился на колени и осторожно взял в руки находку, отлитую из практически неподдающейся коррозии бронзы, рецепт которой был известен древнему мастеру.
«Но почему же древнему?» – Мелькнула и пропала тревожная мысль. «Именно древнему!» Неизвестный мастер отлил из бронзы голову женщины с красивым лицом и высоким узлом из волос, украшенных, по-видимому, брошью или гребнем. Соколов повернул находку. На тыльной стороне виднелся отчётливый солярный знак – восьмилучевая посолонь из двух наложенных друг на друга правосторонних свастик – символика распространённая у всех индоевропейских народов, поклонявшихся с глубокой древности Богу-Солнцу Ра-Хору-Яру.
«Кто она была эта земная девушка, женщина или богиня? Кого создал древний металлург, смешав в тигле медь с оловом, добавив серебро, золото, возможно ещё что-то? Кем был тот древний мастер, влюблённый в созданный им образ? Иного быть и не могло, достаточно лишь посмотреть на бронзоволикую улыбку…» – Генрих опустился на колени и, положив драгоценную находку на ладонь, залюбовался бронзовой улыбкой таинственной незнакомки.
«Боже мой!» – Едва не вскричал он, с изумлением обнаружив сходство бронзового лика с лицом Светы Беловой, а более всего их сближали улыбки. Соколов любил, когда Светлана улыбалась. Не смеялась, просто улыбалась. Ему нравилась Света. Не только нравилась, он был в неё влюблён, не решаясь признаться в том себе самому, а тем более ей, набраться смелости и признаться что любит. Увы, он был не «современным мужчиной», каких становится всё больше и больше, которые  зачастую относятся к женщине как к объекту сексуальной эксплуатации, не признавая ни высоких чувств ни длительной привязанности. Кроме того, Соколов был по факту женатым, да и не слишком молодым человеком – перешагнул в начале марта значимый сорокалетний рубеж…
Генрих очнулся и осмотрелся. Утреннее солнце освещало западные склоны холмов, окружавших живописную долину, по которой протекала глубокая и чистая речка Караганка. Туман, скопившийся за ночь над водой, быстро таял. Лёгкий ветерок шелестел кронами берёзок, росших по берегам Караганки и едва подёрнутых ранним осенним золотом. В чистом утреннем небе виднелось единственное облачко –  чуть неполная Луна.
Товарищи по самодеятельной экспедиции, состоявшей из членов исторического клуба, посвятивших свой отпуск путешествию по Южному Уралу, ещё не пробудились ото сна. Генрих взглянул на часы, запоминая время находки.
«Шесть двадцать утра. До подъёма ещё сорок минут». – Соколов положил находку на широкий плоский камень и, время от времени любуясь ею, собрал фрагменты керамики, уложив их на расстеленный рядом носовой платок. Собрав всё что смог, с удвоенными силами принялся вгрызаться в сухую слежавшуюся землю, надеясь докопаться до основания камня, принёсшего такую удачу, но скоро наткнулся на сплошную скальную породу. Цилиндрический камень, который можно было принять за менгир, установленный древними обитателями долины, уходил в глубину сплошного камня, в природное или искусственное отверстие, и извлечь его целиком, имеющимися инструментами было невозможно, а потому Соколов вернул землю на место и притоптал почву вокруг камня-менгира, принёсшего токую удачу. 
«До следующего лета», – подумал он, всё ещё не веря своим глазам и рукам, державшим бронзоволикую девушку, женщину или богиню.

*
– Боже! Какое чудо! – глядя восхищёнными глазами на драгоценную находку, – тихо, едва ли не шёпотом радовалась Света, словно боялась кого-то разбудить. – Это же сенсация, Генрих Ярославович! Следующим летом сюда придут археологи и приступят к широкомасштабным раскопкам! Но всё равно мы были первыми!
Светлане двадцать шесть лет, она влюблена в сорокалетнего Генриха Соколова и это ни для кого не секрет, но в виду значительной разницы в возрасте обращается к старшему товарищу и начальнику лаборатории одного из московских НИИ , где работает после окончания института, по имени и отчеству.
На Венгерова, которому тридцать пять, такая привилегия не распространялась. В свою очередь Александр, будучи человеком семейным и с «крепким тылом», каковым чаще всего бывает не слишком привлекательная, но верная жена, тем не менее, позиционировал себя обделённым женским вниманием мужчиной во цвете лет, и настырно подбирался к Свете. Смуглый и темноволосый Венгеров зачислял себя в брюнеты к тому же с горячей кровью южного народа, о чём красноречиво говорила его фамилия, а таким мужчинам обычно нравятся синеглазые блондинки. Именно такой была Света Белова – девушка рослая, стройная, красивая и не замужняя. Венгеров полагал, что незамужняя девушка в двадцать шесть лет вполне созрела для «самостоятельной жизни», не обращая внимания на Соколова, к которому тянулась Светлана Белова.
«Не до тебя, девушка, «нашему Шлиману », – мысленно рассуждал Венгеров. «Ищет товарищ Соколов свою Трою. Начитался записок какого-то француза, который копался в этих местах больше двух с половиной веков назад, а после утренней находки сам не свой от радости Генрих Ярославович. Впрочем, находка и в самом деле того стоит. Настоящая удача. Великолепный образец бронзового литья и несомненно вещица эта древняя».
Любуясь бронзовой улыбкой девушки, женщины или богини, Соколов рассказал, что у француза Жозефа Делиля  были две бронзовые вещицы найденные в этих местах. Это были крылатые человечки, да утеряны они с частью вещей, которые пришлось бросить, укрываясь от внезапно появившегося отряда конных киргизов, орда которых ворвалась в российские владения.
«Неужели это бронзовое женское лицо, с улыбкой, застывшей тысячелетия назад изготовлено здесь?» – завидуя случайной находке Соколова, размышлял Венгеров, посещавший исторический клуб оттого, что дома ему было совсем неинтересно». Впрочем, о Свете, улыбка которой по единодушному мнению всех участников напоминала бронзовую улыбку древней красавицы, лик которой  запечатлел в металле неведомый мастер, Венгеров был такого мнения: «Ещё чуток потянешься к нашему «Шлиману», да перестанешь. Хотел бы Генрих приголубить – давно б была его. Да видно не хочет. Глупец или что другое? А я не откажусь. Всё равно моею станешь, Светочка!» – размечтался Венгеров. – «Дожму!»   
– Спасибо тебе, Света, за то, что «мы были первыми», – улыбнулся Соколов девушке, которая увлекалась историей и пробовала кое-что писать в стихах и прозе о духовном мира древних славян. Отдельные страницы своего творчества она показывала старшему товарищу, сильно при этом волнуясь.
«Хорошая девушка», – глядя на Белову, подумал Соколов, которому не повезло с женой. Моложе почти на десять лет, после рождения ребёнка не пожелала вернуться на работу, постоянно попрекала недостатком денег, тратя то, что было на всякую ерунду. Год назад ушла к другому, забрав с собой ребёнка, а на требование дать развод, тянула время. В общем, вела себя, Маша, как порядочная дрянь. Жаль сына. Егорке десять лет, а живёт с чужим дядей-полукровкой, тяготеющим к «исторической родине» своей всё ещё активной мамы, перебравшейся недавно в Израиль и ждавшей сына к себе. Но прежде следовало сколотить капиталы для переезда, вот и занимается гражданин Рубин Илья Маркович чёрти чем – что-то покупает и перепродаёт, имея доходы неизмеримо большие, чем кандидат технических наук и начальник лаборатории НИИ, работающего на «оборонку», как в те времена упрощённо называли Министерство Оборонной промышленности.
«А тебе, Сашка, ничего не светит», – глянув на Венгерова, подумал Генрих: «Света тебе не светит. Каламбур да и только. Тебе, Генрих Ярославович, светит. Не отталкивай девушку. Ведь она тебе очень нравится. Молодые люди на неё заглядываются, да она ни в какую. А ведь ей двадцать шесть. Возраст для девушки не малый. Умная и красивая. Вот и эта драгоценная находка не спроста. И в самом деле удивительное сходство. Все заметили! Один лишь недостаток – молода она для тебя, Генрих Ярославович, да и ты всё ещё семейный, не разведённый человек, от которого ушла жена и забрала сына. Жена не права, но что это меняет?»
Что касается Венгерова – коллеге по историко-археологическому клубу, в рамках которого Соколовым был организован поход по Южному Уралу, то Генриха он раздражал своими назойливыми разговорами о «неправильной стране», какой, по его мнению, был СССР и отношением к Беловой, к которой приставал, не имея ни капли совести. Временами Соколову хотелось дать в морду этому Венгерову, однако сдерживал себя, ведь мордобой не метод воспитания.
«Ни за что бы не взял с собой, кабы знал каким ты окажешься!» – раздражённо подумал о нём Соколов, присматриваясь к местности и время от времени сверяя маршрут с планом, который составил ещё в Москве согласно описаниям, сделанным более двух с половиной веков назад астрономом Жозефом Делилем.
Делиль прожил в России больше двадцати лет. Был членом Российской Академии наук и современником Ломоносова , хорошо знал Михаила Васильевича. В свою очередь Ломоносов упоминал в своих трудах об астрономе.
Читая записки Делиля, сделанные по результатам своих трёх путешествий по Южному Уралу, которые француз совершил на собственные средства, Соколов пришёл к выводу, что места для своих экспедиций астроном выбирал не случайные. Все три его маршрута проходили в районе между 52 и 53 градусами Северной широты.
В Россию Делиль прибыл из Индии, где проводил астрономические наблюдения,  упомянув, что принял такое решение после доверительной беседы с одним из брахманов. Учёный и священник, проповедующий индуизм, поведал французу, о том что арьи – предки индийцев тысячелетия назад пришли на берега тёплого океана, названного Индийским, с севера, гонимые резким похолоданием. Но прежде чем разойтись по разным землям, арьи долго жили на южной оконечности Рифейских гор , вдоль которых продвигались с севера на юг. В тех местах, и поныне богатых медными рудами, изготавливались изделия из бронзы. Из мест, указанных брахманами, велись наблюдения за солнцем, планетами и звёздами.
Об этом Делиль упоминал скупо, вскользь, словно что-то скрывал. Соколов обратил внимание на то, что и упомянутый им знаменитый Стоунхендж  – древняя обсерватория в Британии был расположен на градус южнее , чем маршруты экспедиций француза, очевидно не случайно поселившегося в России.
«Делиль что-то искал на Южном Урале» – сделал для себя такой вывод историк-любитель Генрих Соколов. Не будучи астрономом, он познакомился со специалистами в этой области, которые подтвердили, что астрономические наблюдения на широтах в 50 – 53  градуса имеют заметные преимущества в сравнении с наблюдения на других широтах. «Но только ли это интересовало Делиля?» – задумался Соколов, и, возвращаясь к сообщениям француза, пришёл к выводу, что его интересовали древние стоянки арьев, возможно города, существовавшие некогда в этих местах.
Со склона горы Аркаим, Генрих окинул взглядом обширную долину длинной в семь и шириной в три километра, окружённую семью сопками или невысокими горами – потухшими миллионы лет назад вулканами. По долине протекала речка Караганка с замечательной питьевой водой с большим содержанием серебра. В древности склоны гор вероятно были покрыты лесами – словом красивое и благодатное место, которое не могло не привлечь людей.    
             
*
Дневной зной постепенно спадал. Прокалённая солнцем южно-уральская степь, выгоревшая к концу лета, медленно остывала. Лёгкий ветерок трепал ковыль, переливавшийся всеми оттенками серебра. Казалась, что горная степь пребывала в каком-то древнем пленительном танце, от которого невозможно было оторвать глаз. Стой, смотри и наслаждайся. Так красиво, что забудешь обо всём на свете! Однако в конце августа день заметно короче, а вечерами темнеет быстро, так что пора было определяться с местом для ночлега.
Признанным  руководителем туристической группы, состоявшей из членов исторического клуба, был Генрих Соколов. Помимо основной профессии, Генрих был известен среди друзей и знакомых как большой любитель истории, пишущий статьи и рассказы на волнующую его тему, и человек, увлечённый теорией северного происхождения индоевропейских народов.
Друзья шутливо называли его «Шлиманом». Во-первых тоже Генрих, во-вторых историк-любитель, только не купец, а кандидат наук, пока не нашедший свою Трою. Однако успокаивали Соколова тем аргументом, что Шлиман открыл легендарный город, в котором укрывалась Елена Прекрасная, в возрасте пятидесяти лет. Так что всё ещё впереди!
Вторым по старшинству в группе туристов, путешествующих в августе 1986 года по Южному Уралу, был старый знакомый и школьный товарищ Соколова, закончивший МИФИ  и трудившийся по его словам техническим специалистом в организации, которая в последнее время подвергалась нападкам со стороны значительной части общества. Более всего ей доставалось от радикально настроенной творческой интеллигенции, которую подкармливали из-за рубежа грантами, премиями и крупными гонорарами в валюте подчас за всякую чепуху. 
Такой организацией после объявленной в стране «гласности» стал Комитет государственной безопасности, в котором до середины семидесятых годов служила мать Соколова Елена Васильевна. Ветеран Великой Отечественной войны, военная пенсионерка и человек с активной жизненной позицией, Соколова не сидела дома и, уйдя на пенсию, трудилась в издательстве «Правда».
В совершенстве владея английским и немецким языками, Елена Васильевна занимаясь переводами и немного знала Владислава Урицкого, пришедшего в Комитет сразу же после окончания института.   
Когда Генрих сообщил матери, что старый школьный товарищ Владик Урицкий, которого он не видел лет двадцать, вдруг появился в их историческом клубе и при этом был весьма начитан и сведущ в вопросах истории Древнего Мира, мать предостерегла сына:
– Будь с ним, Генрих, поосторожней. В учреждении, в котором я работала, – мама старалась избегать слова «служила», хотя и была майором в отставке, – немало людей не только недобрых, но и опасных. А этот Владик знаком с неким Белецким, бывшим генералом, который теперь работает в ЦК. Урицкий его родственник, племянник, хотя этим не афиширует. Белецкого я хорошо знала. Много крови попортил мне товарищ полковник, а затем генерал. Очень неприятный тип. Прошло много времени, но Белецкий всё ещё «точит зуб на меня». Так что будь с ним осторожен, остерегайся лишних слов, которые могут стать известны недобрым людям и навредить тебе. Надо же такому случиться, что ты, Генрих, учился с ним в одной школе и в одном классе …
– Зря, Генрих, мы забрались так высоко. До воды далеко, да и хорошего топлива для костра поблизости не наблюдается. Голая степь. Сухая полынь, да камни. У меня на эту полынь аллергия, вчера принимал таблетки, – пожаловался Урицкий, – Хорошо, что захватил с собой. Не поздно повернуть обратно к Караганке. Можно и искупаться. – Засомневался в выборе места для ночлега четвёртый участник самодеятельной экспедиции и член клуба, о каких принято говорить – «клуб по интересам».
Владислава Урицкого Генрих знал с детства. Они были одноклассниками, но не более того. Друзьями никогда не были, но год назад Урицкий неожиданно появился в клубе, одним из организаторов которого был Соколов, и школьное знакомство бывших одноклассников возобновилось. Весной, когда Соколов стал готовить поход на Южный Урал, Урицкий неожиданно обратился к Генриху с просьбой включить его в состав участников экспедиции. Желающих отправиться на Урал оказалось немного, и Соколов согласился взять с собой Владислава, у которого семейная жизнь тоже не сложилось – был разведён, к счастью бездетен.
– А вдруг, Генрих, ты там что-то найдёшь и прославишься как Шлиман – открыватель Трои и твой тёзка? В ваших биографиях есть сходство: оба историки-любители и неудачники в семейной жизни, – подметил Урицкий, сознательно или нет уколов Соколова, впрочем, он и сам был неудачником на семейном плане. – Тогда и моё имя будет прославлено, ведь я буду рядом с тобой! – Шутил тогда Урицкий, добавив, что ехать в отпуск на надоевшее Чёрное море совсем не хочется. Лучше уж Южный Урал… 
– Всё правильно, Влад, именно сюда я стремился все последние годы. На этом самом склоне горы Аркаим, которую Жозеф Делиль называл в своих записках горой Арка, в августе 1727 года он останавливался на ночлег. Думаю, что вот там, – Соколов указал рукой на некое подобие грота или неглубокой пещеры, еда прикрытой стенкой, сложенной из крупных плоских камней пастухами, которые прогоняли отары совхозных овец по склонам местных невысоких гор, которые проще называть холмами или сопками. Вот и сегодня они проходили мимо одной из таких отар, и пастухи угостили их свежей брынзой.
– Уверен, именно отсюда он и его спутники  любовались ночной долиной и раскинувшимся перед ними звёздным миром! С Делилем были слуга по имени Якоб и проводник по имени Иван, которого француз называл Жаном. Именно здесь, на этом склоне горы их нагнали казаки, высланные предупредить француза о киргизской орде , которая ворвалась из дикой степи в русские владения, угрожая казачьим станицам и новым меднолитейным заводам. Именно здесь они приняли бой и вышли из него победителями.
Сегодня последняя ночь, которую мы проведём под уральским небом. Пройдено не менее двухсот километров, составлен подробный план местности, а утренняя находка – наша драгоценная награда. Я до сих пор не верю такой удаче! – Взволнованный Генрих был искренен в своих словах. – Завтра к обеду мы доберёмся до совхоза , а оттуда автобусом или попутной машиной до железной дороги и в Москву…
– Что думаешь делать с находкой? – Спросил Соколова Урицкий.
– Передадим в Академию Исторических наук. Пусть проведут тщательное исследование находки. Она поможет выбить средства для археологических раскопок. Можно, конечно передать находку Челябинским учёным, но коллеги из Москвы имеют большие возможности, – заключил Соколов.
– Пожалуй ты прав, – согласился Урицкий. – Челябинским ребятам лучше её и не показывать. Чего доброго потребуют оставить им. Дескать, в нашей земле найдена.
– Не челябинцы меня беспокоят, Влад, тревожат планы создания в Караганской долине водохранилища. Никто не спорит, водохранилище позволит оросить тысячи гектаров засушливых земель. Но если здесь скрыты древние памятники? А ведь они именно здесь и тому подтверждение наша утренняя находка. Повсюду столько нетронутых курганов, что в них? Что скрывает древняя уральская земля. Вот и утренний менгир. Имеем ли мы право на их уничтожение?
– Ладно, Генрих, уговорил, – меняя тему, Урицкий вернулся к началу разговора о месте для ночлега. – Возвращаемся не с пустыми руками, так что имеем право полюбоваться напоследок ночной долиной и звёздным небом. Только следует поторопиться. До грота подниматься ещё с четверть часа. Пока поставим палатки и соберём, хоть что-то для костра, стемнеет. Зато у костра за чаем наговоримся, – заключил Владислав Урицкий, фамилия которого практически у всех, услышавших её впервые, вызывала живой интерес: «а вы случайно не родственник Соломона Урицкого – председателя петроградского ВЧК ?»
В школьные годы на такие вопросы Владислав Борисович отвечал: «Дальний», не вдаваясь в подробности. Однако позже родства не признавал, уверяя, что просто «однофамилец».
– Надеюсь, что сегодня мы не подвергнемся нападению киргизской орды? – пошутил Урицкий, поправляя рюкзак.   
За ними подтянулись остальные участники маленькой любительской экспедиции, по виду напоминавших скорее туристов, забравшихся в глухой уголок Южного Урала.
События происходившие в этих местах более двух с половиной веков назад отчётливо и с немалой долей фантазии представлялись Генриху Соколову, прочитавшему записки французского астронома и путешественника Делиля, которые удалось разыскать в Государственной исторической библиотеке.
– Хотите, расскажу, что происходило здесь в конце лета 1727 года, спустя два года после смерти царя Петра  и спустя месяц после кончины его супруги Екатерины I ? – Обратился Соколов к пяти своим спутникам: Александру Венгерову, Светланой Беловой, Владиславу Урицкому  и молодыми супругам – Ирине и Виктору Кольцовым, которые отработали свой первый учительский год и завершали первые большие учительские отпуска-каникулы. Оба преподавали историю в расположенных по соседству средних школах и были влюблены в науку, ставшую для них профессией.
– Станем на ночлег, согреем воду, заварим здешними травами, и я вам расскажу историю, которая произошла в этих местах с французом Делилем и его спутниками 259 лет назад, – подсчитал и пообещал Соколов.


2.
Дневной зной затихал. Остывавшая степь дышала пряным запахом увядающих трав. Стало еще прохладней, как только зажглись на распахнутом небосводе первые звезды, столь желанные и любимые астрономом, посвятившим их изучению всю свою жизнь. Иван оглядел окрестности. Контуры ближних холмов потемнели, очертания их стали резкими, а дальние, наоборот, посветлели, разгладились, сливаясь у горизонта с небом. Их окружала величественная первобытная тишина. Звон неутомимых цикад, остался далеко внизу. Ветер покинул долину, оставив её в покое, и тростник в пойме Караганки стоял не шелохнувшись. Совсем близко, и в то же время казалось что далеко, горел огонек, возле которого неспешный и основательный Якоб собирал сухую траву для прожорливого костра и готовил ужин. Отсюда, с вершины горы, он казался древним дозорным, который охраняет покой уснувшей долины, наблюдая за звездами, слушая дыхание Космоса и открывая для себя новые нити, связующие Небо и Землю…
Вспыхнул тончайший серп нарождающейся Луны. Иван принялся устанавливать штатив для астрономических наблюдений. Почва вокруг была высохшая и плотная словно камень, и совершенно лишена растительности, бесследно выгоревшей к концу лета под лучами беспощадного солнца. Иван принялся углублять в почву железные ножки штатива, прикладывая к тому немалые усилия. Что-то звякнуло под острой железной ножкой. Показалось что не камень. Иван нагнулся и извлек из разрытой глинистой почвы осколок керамики от горшка или вазы.
Делиля заинтересовала находка. Он взял ее в руки. Стряхнул остатки земли. И даже при слабом свете разглядел на осколке керамики фрагмент незнакомого орнамента и знаки. Это были не буквы и не рисунки. Это были пентаграммы , отдаленно напоминавшие те, которые он видел и не раз в парижском и лондонском исторических музеях.
– О, Жан! Это ценная находка. И если этот осколок от древнего сосуда не потеряли здесь французские или британские археологи, что просто невероятно, то он пролежал здесь тысячи лет! Вот, смотри, что мне удалось найти прошлым летом в ста верстах отсюда к востоку.
Осип Николаевич извлек из походной сумки натуралиста, перекинутой на ремне через плечо, с которой никогда не расставался, две металлические фигурки размером в палец. Иван разглядел в них при скупом свете ночи крылатые человеческие фигурки. Французу было необходимо выговориться в этот момент, поделиться тайной своего открытия.
– Понимаешь, Жан, таких фигурок я нигде и никогда не встречал. Это совершенно новая культура не менее богатая, чем греческая. К тому же металл, из которого отлиты эти удивительные фигурки, нам не известен. Похож на бронзу, но какая-то необычная бронза, почти белая. В Петербурге я показывал их профессорам химии. Они лишь пожимали плечами, не ведая, что это за сплав. Я ведь выкопал их год назад из осыпавшегося берега ручья, над которым возвышался холм. Копал несколько дней, но кроме истлевших человеческих останков больше ничего не нашел. Возможно, там было древнее кладбище?
И вот новая находка. Здесь уже есть рисунок и надпись. Возможно текст, который удастся прочесть. Но, увы, я не специалист в этом. Завтра мы обязательно покопаем здесь, и возможно найдем другие черепки от сосуда с вином или водой, который разбился на этой горе, по неизвестной причине. Эта находка, Жан, знак свыше! Но он пока нем. А вот звезды не безмолвны. Давай у них спросим?
Делиль установил на штатив астролябию и поймал в окуляр Полярную Звезду. Сверив угол наклона звезды со своими расчетами, принялся наблюдать движения планет и звезд, указанных ему бенгальским брамином. Все расчеты, выполненные им не раз и запомненные наизусть, он просчитывал еще раз в уме.
– Знаешь ли ты, Жан, что такое географическая широта? – спросил Осип Николаевич.
– Да, господин астроном, Вы мне об этом и о том, что Земля круглая рассказывали.
– Вот как? Ты запомнил? Молодец! Но, верно, еще не всё понял. Я потом объясню. Так вот, поверь на слово. Я рассчитал широту, и она составляет пятьдесят два градуса и тридцать девять минут ! И сейчас мы с тобой это проверим с помощь прибора, который ты устанавливаешь. Это астролябия, она же используется в качестве секстанта, который позволяет определять наше местонахождение на земле по солнцу или по звездам. Но по звездам точнее.
Иван инстинктивно сохранил в памяти пока непонятные цифры, названные французом, и, уже опережая собственные познания, мир которых необычайно расширился за последнее время, спросил:
– А какова широта того места, где притаилась Мировая Гора, ныне утерянная людьми?
– О! Жан, ты делаешь большие успехи! Хороший вопрос. Так и быть, расскажу. Мировая Гора теперь недоступна, так как там, где по сто дней длится день и ночь, в нашу эпоху стоят страшные холода, земля скована льдом и засыпана снегом. Людям она пока не доступна. Я и сам мечтаю об экспедиции в те места, но боюсь, что мои мечты не исполнимы, – с сожалением заключил Делиль.
– А широту я вычислил, это несложно. Сто дней не заходит солнце под широтой между семьюдесятью шестью и семьюдесятью восемью градусам северной широты.
– Так нам ли, русским бояться снега и льда! – еще не понимая сколь он наивен, воскликнул Иван.
– Ты, Жан, еще очень юн. Не понимаешь, что такое Арктика. Позже я расскажу тебе о ней поподробнее. А пока слушай, Все точно как в моих расчетах! Представь себе, что именно здесь под этой степью лежит древняя страна, значительно древнее Гомеровской Трои, которая так и не найдена и превратилась в прекрасный миф! А здесь, у наших ног, возможно, лежит легендарный Асгард , указанный мудрым индийским брамином! – Размечтался француз. – Как называются эти речки, что орошают долину у наших ног? – словно спохватившись, спросил Делиль.
– Эта Караганка, – указал Иван. – По ее имени и долина Караганская. А другая, поменьше, Утяганка.
Француз силился вникнуть в названия речек, но они ему ничего не говорили.
– А как называется эта гора, на которой мы стоим?
Иван пожал плечами. Он не знал.
Вдруг в ночной тиши послышался мушкетный выстрел. Осип Николаевич и Иван разом вздрогнули и обратили взор к костру, у которого остался готовить ужин Якоб.
Там что-то происходило…
– Бог мой! Что там случилось, Жан? – вскричал Делиль. – Кто стрелял? Почему погас костер?
– Не ведаю, Осип Николаевич. Может быть, там дикий зверь или лихой человек?
– А мы даже мушкеты не взяли, Жан! Бежим скорее вниз. Может быть Жаку нужна помощь?
Они оставили тяжелые инструменты и сумки на горе, и налегке устремились вниз, не чуя под ногами земли.
– Господин Делиль, здесь казаки! – наконец донеслись до них крики Жака. И, уже через несколько минут, Осип Николаевич и Иван оказались у затоптанного костра, возле которого помимо растерянного слуги и двух казаков, спешившихся с усталых потных лошадей, больше никого не было.
– Ваше благородие, господин… – старший из казаков замялся, забыв имя француза.
– Осип Николаевич, говори, в чем дело? – назвался Делиль, вопрошая казака.
– Осип Николаевич! Ваше благородие! Киргизы в округе! Орда с полтысячи конных киргизов вырезала реданки  между двумя станицами и окружила станицу Мироновская, что верстах в сорока отсюда. В ней укрылись жители станицы Лебяжьей, которую басурманы разграбили и сожгли. Казаки и царские солдаты, размещённые в станице, пока отбиваются, помощи ждут, а по степи рыщут конные разъезды киргизов. Набега такого давно уже не было!
Мы посланы, капитаном Барановым, уберечь вас от беды, и препроводить в безопасное место.
– Кто же стрелял?
– Ваш человек. Испугался конского топота, да пальнул в темноту. Хорошо, что не попал, – объяснил казак.
Жак виновато закивал головой, подтверждая сказанное.
– Вы уж извините, ваше благородие, что костер затоптали, и кулеш не сварился. Огонь издалече виден. Как бы киргизов не навел.
– Да уж, – успокоился, наконец, Делиль. – Придется нам, Жан, лечь спать натощак. Ничего не поделаешь.
– Ваше благородие, только нам лучше уйти отсюда. Вон там есть скала, а под ней небольшая пещера. Лучше укрыться в ней. А если киргизы появятся, то к нам смогут подобраться только с одной стороны. Там и переждем, пока казаки и солдаты не отгонят киргизов за Яик .
– Нам бы вернуться на гору, забрать инструменты и вещи, – забеспокоился Делиль.
– Далеко и темно уже, ваше благородие, – принялся отговаривать его старший из казаков по имени Матвей. – К тому же опасно. Что если киргизы нагрянут сейчас? Уж лучше завтра утром сходим.
– А если на лошадях?
– Камней кругом полно. Ноги переломают в темноте. Лучше утром.
– Хорошо. Так тому и быть, – согласился Делиль. – Веди, Матвей к пещере.
Крохотная экспедиция в сопровождении двух казаков, отправилась пешком к темной обрывистой гряде, где, по словам казака, находилась небольшая пещера, в которой в случае чего можно было укрыться от стрел и пуль степных воинов. Лошадей вели за собой. Верхами ехать по ночному бездорожью не решались, то тут то там зияли глубокие ямы, а под ногами гремели камни.
Вот и долгожданная пещера. Переход занял около получаса, и было уже близ полуночи. Лошадей укрыли за стенкой сложенной из камней, а сами разместились у входа в пещеру, где хорошо сохранились следы от кострищ.
– От башкирцев остались, – пояснил Матвей. – И стенку они выложили. С весны и до середины лета, пока не выгорит трава, пасут табуны в этих местах.
Нелегкий ночной переход усилил муки голода. Якоб достал сухари и лук, казаки предложили хлеб, копченое засохшее сало с чесноком, малосольные огурцы, ключевую воду из фляг и початый штоф водки. Все, кроме Ивана, выпили, кто по чарке, кто по две. При этом Делиль, нахваливал крепкую анисовую русскую водку, которую успел оценить и полюбить за два неполных года жизни в России. Этим и поужинали, после чего стали размещаться на ночлег.
– Семён! ступай, братец, в дозор, – приказал Матвей младшему казаку, ровеснику Ивана.
Семён повязал синий суконный кафтан красным кушаком, засунул за пояс пистолеты, на плечо повесил мушкет и, глубже нахлобучив черную овчинную папаху, отправился выбирать позицию для наблюдения. Теплый вечер сменился ночным холодом. Делиль поежился и принялся утепляться.
– А что, киргизы могут напасть ночью? – спросил он Матвея.
– Могут, ваше благородие. Если заметили огонь, или следили за нами, то могут подползти незаметно и броситься на нас с кривыми саблями. Не дай бог! – Матвей истово перекрестился.
Делиль занялся своими делами, а казак пристально посмотрел на Ивана.
– А я тебя парень помню. Из Калиновки ты. Старосты Всеслава сын?
– Я Вас тоже узнал.
– Отойдём чуть в сторонку. Поговорить надо.
Ивана охватило недоброе предчувствие. Они отошли к лошадям.
– Слушай, Иван, – начал слегка захмелевший от водки Матвей, с трудом подбирая слова, – ты в Калиновку не возвращайся.
– Почему! Что случилось! – едва не вскричал Иван, томимый недобрым предчувствием.
– В Яицкий Городок  новое церковное начальство нагрянуло. Свирепости невиданной. От него и православным муки немалые, Всё ересь ищут. Доносы разбирают. Прознали, что в крае немало старообрядцев и того хуже – язычников! Попов да дьяков с солдатами рассылают по глухим деревенькам. Крепостные на рудниках и заводах мрут, как мухи. Новые им нужны работники. Хватают всех без разбора. Старообрядцев вразумляют плетьми и новыми церковными правилами. Язычников крестят, кнутом учат, клеймом метят, семьи разлучают, везут горемык на рудники. А нас, казаков, который раз лишают законных прав.
Казак был явно возбужден. Желваки так и играли на его коричневой, продубленной солнцем и ветром шее. Видно сильно болела душа Матвея за казацкое дело.
– Это ж до чего дошло! Атамана казаки выбрать не могут. Царь, тьфу! царица, а теперь и вовсе непонятно кто, утверждает! А ведь сказано было святым старцем, кто есть Антихрист! Петр! И «число зверя» его! Бритье бороды, куцее немецкое платье! А сатанинский дым из ноздрищ! Не ушел он, не сгинул, змеем-чудищем обернулся и лег на землю, для людей не видим…
Иван молчал. Такие речи ходили в его общине, и они не поразили его.
– Вот так-то, парень, – спохватившись, что многое чего наговорил, за что в ином месте вздернут на виселицу, умолк Матвей, и возбуждение, вызванное выпитой водкой или чем иным, стало постепенно угасать.
– А Калиновка, что с ней? Да не томи ты так! – чуть не рыдал Иван.
– Казаки загодя предупредили Всеслава. Люди все ушли. Скот и имущество забрали. А попы и дьяки с солдатами деревеньку-то сожгли, ироды!
Иван закрыл пылавшее лицо руками, слезы навернулись на глаза.
– Так что не возвращайся, – отсоветовал казак, – оставайся с нами. Прогоним киргизов, вернемся в станицу, станешь жить меж нами. Не выдадим, парень. С Яика и Дону выдачи нет!
– И куда же они ушли?
– Куда, не ведаю. Не знаю. Должно быть, подальше в горы и в леса. Главное, что живы. А теперь вернёмся. Скоро мне в караул. Отдыхать надо. Еще не ведомо, каков будет завтрашний день.
Весть потрясла Ивана. Был он словно не в себе, и было не до сна. Укутавшись в кафтан, прижался спиной к большому камню, и целиком ушел в свои переживания, украдкой смахивая слезы, пролитые по любимой жене Любавушке, с которой прожил-то всего неполный год, да по месячной доченьке, народившейся с золотыми волосиками и названной Златочкой.
– Ох, и не легко же им будет в глухом лесу в крутых горах, да накануне зимы. Землянки нароют, пока избы не поставят. Всевышний своих детей не оставит. Что бы не говорил казак, уйдет он завтра же в Калиновку. Может быть, знак там оставил батюшка Всеслав? Может быль, Любавушка что обронила? – думал Иван, ворочаясь на охапке сухой травы.
Делилю тоже не спалось. То ли от волнения, то ли водка подействовала. Жак похрапывал. Жан долго ворочался, но тоже притих. Делиль успел мельком рассмотреть бледное несчастное лицо своего славного проводника, еще не зная, как скоро они расстанутся, но ничего у него не стал спрашивать. Француза тянуло к казаку. Они на пару допили остатки водки, закусив огурцами, и француз принялся расспрашивать казака обо всем, что приходило ему в голову в этот ночной час.
– Скажи-ка, братец казак Матвей, что это за местность? Нет ли в ней каких останков от древних селений или захоронений?
– А что же вы ищете, ваше благородие, в наших краях? – вопросом на вопрос ответил казак.
– Понимаешь, Матвей, Есть у меня догадки, что в этих местах были древние города, и святилища, откуда наблюдали за солнцем и за звездами наши далекие предки. Слышал ли ты что-либо об этом?
Казак, будучи не без хитринки, насторожился. Что это за местность он знал от мудрых стариков, а те, в свою очередь, от не менее мудрых их предшественников. Но открывать здешние тайны чужим не полагалось. А была здесь в стародавние времена Страна Городов, о которой говорится в древних сказах, передаваемых из уст в уста. Казаки здесь не селились, соблюдая покой спящей под степью страны. Да и башкиры, проходя по этим местам с табунами, подолгу не задерживались. Те сказы, где говорилось о Стране Городов, хранили как великую ценность просвещенные старцы в скитах. А церковные люди разыскивал и сжигали списки с тех сказов, как нетерпимую ересь. Матвей тех списков не видел, но сказы слушал. А француз, похоже, про это знает, а потому и ищет страну древних городов…
– Может быть, что и есть, ваше благородие, да мы ничего необыкновенного в этих краях не находили, – после длительных раздумий осторожно ответил казак.
– И уж городов никаких, тем паче, не знаем, ваше благородие. Может они и были, а может и нет,  – хитро прищурясь, добавил Матвей.
– Ну ладно, не знаешь, так не знаешь. Хотя, кажется мне, что хитришь ты братец! – подумал про себя Делиль, и принялся расспрашивать про другое.
Иван притих, но не спал, и, понемногу свыкаясь с происшедшим и надеясь разыскать своих, прислушивался к беседе астронома и казака.
О Стране Городов он не ведал, но понял, что Всеслав владел этой тайной, а с ним пока не поделился.
– Значит, время не пришло, – разумно рассудил Иван, продолжая прислушиваться к беседе.
– Раз уж ты местный, братец, расскажи-ка мне, что это за гора, где остались наши вещи и инструменты.
Как она называется?
– Гора обыкновенная. Зовется Аркаим. Таких гор, да и повыше, много вокруг долины, – ответил казак,  и эта фраза накрепко сохранилась в памяти Ивана, и она многого стоила, когда его мысли вновь собрались в порядок.
Захмелевший от удивительной русской водки француз, однако, ничего не заметил в словах казака и принялся дальше расспрашивать Матвея, не давая спать ни себе, ни ему.
– Знаешь, Матвей, скоро в эти края нагрянет много государственных людей. Экспедицию готовят в Петербурге и Москве. Только вот заминка вышла… – Делиль не стал делиться с казаком своим видением на смену власти в Петербурге после внезапной кончины императрицы . 
– Я надеюсь принять участие в этой экспедиции, если Бог даст здоровья. Будем по рубежам ставить крепости, города закладывать. Ходят слухи, что Младший Жуз  просится под покровительство России.
– Это нам известно, Осип Николаевич. Хана Младшего Жуза, Абулхаирку ,  теснит хан Старшего Жуза . Это его нукеры  пошли ныне на нас набегом, – вздохнул казак, размышляя о дне завтрашнем. Капитан Баранов сказал – «головой за француза ответишь, если не убережёшь»!
А Делиль продолжал донимать зевавшего Матвея.
– И что это за такое сословие казаки? Нигде больше такого в Европе нет. Разве что в древней Индии, где мне довелось побывать, были кшатрии , да теперь их не осталось, а народ индийский томится под чужеземцами. Ты слышал, Матвей, об Индии?
– Слышал, ваше благородие. Там она, за степями киргизскими, за Арал морем, за землями хивинскими, за городами бухарскими, да за горами персидскими… – казак показал рукой на юг. – Томится под басурманами . Туда пути ходил разведывать через Хиву князь Черкасский .
В том отряде отец мой был, да пропал. И где косточки его белеют, не ведомо нам, – с грустью поведал французу яицкий казак Матвей.
– А тебе не доводилось ходить в дальние походы? – продолжал расспрашивать Делиль.
– Доводилось, – оживился Матвей. – Эх, жаль, всю водку выпили!
Делиль пошарил в походной сумке с провизией и извлек небольшую бутылку.
– Этот напиток ты вряд ли пробовал. Держу на случай простуды.
– Что это? – казак повертел, переданную ему бутылку.
– Ром. Открывай.
– Матвей вытащил пробку зубами и разлил содержимое по чаркам. При этом Делиль незаметно перелил почти весь свой ром казаку. Выпили.
– Ну как? – спросил Делиль.
– Хороша твоя водка, барин, крепкая! Только больно уж сладкая, огурцом не закусишь. Жаль вся. Вот теперь расскажу я тебе о персидском походе . О множестве стран, где довелось побывать, о дивных местах, неизвестных плодах и красавицах персиянках. Все преклонились перед русским оружием, а басурманы сдавались со всем свои богатством, не смея воевать с нами… – казак пустился в долгие хмельные воспоминания, рисуя перед Делилем сказочные картины виденных стран, при этом правильно их называя.
– Да ты, братец, просвещенный казак! Довольно о походе. Ну а скажи, откуда пришли твои предки в эти места? Я читал «Государев родословец» , сочинения господина Байера  и еще кое-что по русской истории. Вот мне и интересно сравнить твои познания с этими трудами.
– Да ни откуда мои предки не приходили на Уральский Камень . Тут мы всегда и жили! – твердо ответил казак, здоровьем много крепче француза, а потому уже почти протрезвевший.
– Так уж и всегда? – удивился француз.
– А как же славяне?
– Те нам родня. А мы, русы, сами по себе. Про Русколань  слышали, ваше благородие?
– Нет, не слышал, – искренне удивился Делиль. – В тех книгах, что довелось читать, о ней не помянуто. А ты откуда знаешь?
– Старики рассказывали, – просто ответил Матвей.
– Так что же, вы значит не славяне? – заключил француз.
– Славяне и русы – одно! Вместе русские мы! Так говорится в старинных сказах. А сюда к нам, исконным казакам, прибыло немало народу славянского из-за Волги. Надо заселять Рассению . Почти вся пустая она пока раскинулась до самого Восточного океана. Обезлюдела в вековых битвах с ногаями, киргизами, кипчаками, и прочими татарами. С тех пор, как Ермак Тимофеевич пришел из Сибирской земли на Русь Московскую за помощью, немало воды утекло из Яика. И вот Сибирь опять наша вся до Охотского моря! А Москва у нас ныне старшая! – заключил измученный расспросами казак.
– А как же Петербург? – опять удивился все еще не протрезвевший астроном.
– Извиняй меня, ваше благородие. Идти мне надо сменить Семена. А Вы поспите до утра… – Так и не высказав своего мнения о Петербурге, Матвей скрылся в ночи и скоро к пещере подошел молодой казак с охапкой сухой травы, на которую тут же улегся и заснул.
Заснул, наконец, и Иван, сморенный трудным днем, дурными вестями и долгой содержательной беседой Осипа Николаевича с казаком Матвеем.
Очнулся Иван оттого, что толкал его в плечо Семен – молодой казак.
– Просыпайся живее, парень! Гости незваные к нам!
Делиль и Жак были уже на ногах и суетились возле огневых припасов, разложенных на разостланной по земле конской попоне. Семен укладывал на землю лошадей под защиту стенки, выложенной башкирами.
– Вот, Осип Николаевич, разлюбезный мой товарищ! – деловито гудел в усы и бороду Матвей. – Чего я более всего опасался, случилось. Так что предстоит нам здесь баталия! Вот и Иван продрал глаза, знать сон хороший видел. Стрелять умеешь?
– Умею. На оленей, на косуль ходил. Волка бил, – отозвался Иван, принимая из рук Матвея и пистолет, совсем не лишний, в пару к своему охотничьему ружью под крупную свинцовую пулю, бившую зверя наповал.
– Тут не волка, а злого киргиза бить будем. Вот он, родимый! – Матвей указал рукой на конный отряд, стоявший на вершине горы, с которой они с Осипом Николаевичем прошлым вечером наблюдали за звездами.
– Пропали наши инструменты и вещи! – едва не рыдал Делиль об утрате. Особенно жаль ему было фигурок крылатых людей, каких уже больше не сыщешь.
– Не огорчайтесь так, ваше благородие! – принялся успокаивать его казак. – Как бы они нас жизни не лишили, или в полон не взяли, что того хуже. А потому берите-ка свой мушкет и выбирайте для боя позицию.
– Может быть, они нас не заметили? – предположил взволнованный астроном.
– Заметили, ваше благородие. Они, словно волки, в степи все видят, обо всем знают. Так что заряжайте скорее мушкет и не жалейте пороха.
– Плохой я стрелок, – признался Делиль.
– Ладно, будете вместе с вашим слугой заряжать мушкеты и пистолеты. А мы втроем займем позиции для стрельбы.
– Я никогда не стрелял в людей, – напомнил Иван.
– Да эти люди хуже зверей! – удивился Матвей. – Басурманы, да и только. Не робей парень. Стреляй в них, как в волка стрелял! Иначе изрубят нас на куски.
– Да видят ли они нас? – вновь засомневался Делиль. – Далеко ведь.
– Еще как видят! Только сейчас совещаются, как им нас взять, – пояснил казак. –  Хорошо, что ночью не напали.
– Сюда бы дедовскую пищаль. Она бы достала басурман и отсюда! – размечтался молодой казак.
– Спроси еще пушку! Голова ты садовая, – урезонил его Матвей.
– Киргизов будет сабель с двадцать, – прищурив зоркие глаза, оценил противника казак. – Не взять им нас! – ободрил своих соратников.
– Выстоим, если станем дружно обороняться. Да и ружей у них одно – два. Вот стрелы опасны и бьют дальше. На стрельбу из луков они большие мастера. Если не устоим, или меня вдруг убьют, то забирайтесь подальше в пещеру и обороняйтесь там. Туда им на конях не ворваться. А дальше… как Бог даст! – напутствовал опытный казак своих соратников.
Тем временем над холмистой грядой вспыхнул край восходящего солнца, и утро окончательно вступило в свои права. Конный отряд стремительно спустился с горы, несмотря на множество камней, рассыпанных под ногами у лошадей, особой древней степной породы. Теперь киргизы видны как на ладони, освещаемые солнцем. До них было шагов пятьсот, не более.
Вот расстояние сократилось вдвое, Иван занервничал, в ожидании, когда старший казак даст команду «пли». За его спиной стоял внешне невозмутимый, бледный от напряжения Жак, с заряженным пистолетом. Рожок пороха и пулю для перезарядки мушкета он уже приготовил и ждал выстрела с не меньшим напряжением. Иметь четыре мушкета и три пары пистолетов было не плохо против двух десятков конников, но их могло не хватить в случае дружной атаки. У казаков имелись еще сабли, но они были слабым утешением. Кругом валялось еще множество камней любой величины, тоже оружие для ближнего боя.
– Укройсь! – скомандовал Матвей, когда в них полетели стрелы.
Все наклонили головы за стенку и стрелы попадали не причины никому ущерба.
– Вот теперь пли! – скомандовал казак.
Грянули три выстрела, и в мгновенье трех конников смахнуло с лошадей.
Иван заранее выбрал цель. Толстого киргиза в кольчуге поверх халата и с железным шишаком на голове, каких уже давно не носили русские воины. Целил он в грудь, зная, что его пуля порвет кольчугу, да попал чуть выше, прямо в горло. Пуля была велика, и пороха он не пожалел. Удар был такой силы, что голова киргиза отвалилась в сторону и беспомощно повисла на обрывках кожи. Степной батыр рухну коню под ноги. Лошадь упала на сраженного киргиза, попыталась вскочить, но на нее налетела другая и произошла свалка.
– Да ты молодец, парень! – похвалил Ивана Матвей. – Добрый казак из тебя выйдет!
Нападавшие расстроились, и, пока приводили себя в порядок, удалось перезарядить казачьи мушкеты и ружье Ивана. Грохнули еще три ружейных выстрела, сбившие с лошадей еще троих нападавших. В ответ полетели стрелы, и одна из них неожиданно вонзилась в голову Жака. Слуга Делиля, обливаясь кровью, замертво упал на землю. Помочь ему уже было нечем.
– Заряжай мушкеты, ваше благородие! – закричал Матвей и матерно выругался, чего никогда бы не сделал в другое время. На Делиля подействовало. Он схватил мушкеты и принялся засыпать в них порох, закатывать в стволы пули и забивать пыжи.
Киргизы между тем перестроились, и, выпустив стрелы, устремились на оборонявшихся русских с новыми силами. Одна из стрел ранила Семена в плечо, и молодой казак, схватившись за стрелу, торчавшую из раны здоровой рукой, взвыл от боли. В этот миг он был не боец. Положение сложилось критическое. Пистолет – не мушкет. Далеко не стреляет, да и кольчугу не пробьет, а киргизы все как один в кольчугах. Тут грохнули два киргизских ружья, и пуля убила смирную серую кобылу Делиля, неудачно поднявшую из-за стенки голову. Казацкие кони, прирученные не подниматься с земли во время боя, не шелохнулись. Лишь учащенно раздувались их чуткие ноздри, да влажные темные глаза раскрылись шире обычного. Хуже было с лошадьми Жака и Ивана. Иван свою удержал, а лошадь убитого Жака поднялась, выбежала из укрытия и ускакала в степь. Киргизам было не до нее.
Нападавшие были уже шагах в двадцати. Иван хорошо различал их дикие, вымазанные салом коричневые лица с жестокими глазами-щелочками. Все происходило словно во сне. Летели стрелы, но Иван был, словно заговоренный. Ни один мускул не дрогнул на его лице. В этот миг он ощутил присутствие Сварога и Перуна  за своими печами, умножившими мужество воина. Руки его сжимали пистолеты. Два других, взятых у Семена, торчали за поясом. Казак свалил еще одного киргиза выстрелом из перезаряженного Делилем мушкета. Затем, отбросив мушкет, выстрелил сразу из двух пистолетов почти в упор, сразив двух нападавших, и, выхватив из ножен саблю, зарубил третьего. В следующее мгновение отважный казак был бы изрублен страшными кривыми саблями киргизов, да один за другим прогремели четыре пистолетных выстрела Ивана и два мушкетных, сделанных опомнившимся Делилем.
 Эти драгоценные выстрелы, сделанные в упор, решили исход скоротечного боя, смели первый ряд киргизов, а оставшиеся дрогнули, и, развернув коней, с жуткими криками поскакали обратно.
– Ура! – закричал Матвей, потерявший папаху, забрызганную кровью зарубленного киргиза.
– Урр-ра! – подхватили в едином порыве Делиль и Иван. Осип Николаевич бросился в объятья к Ивану, восторженно бормоча что-то уже по-французски.
– Жан! Мы победили! Мы опрокинули диких варваров! Этих настоящих потомков Чингисхана!
Прекрасная Франция! Это я, Жозеф Николя Делиль, совершил этот подвиг во имя тебя о, Святая Дева Мария! – слезы радости и гордости брызнули из карих глаз француза.
Между тем, неутомимый Матвей добивал саблей и старинным извилистым бухарским кинжалом раненых пистолетными пулями киргизов. Одного самого толстого и, возможно, старшего, легкораненого, принялся деловито вязать его же арканом, приговаривая:
– Вот подвесит тебя на дыбу, капитан Баранов, да поджарит тебе пятки, а ты все расскажешь ему, басурманин!
Позорно бежавших киргизов, за которыми потянулись несколько лошадей потерявших своих всадников, и след простыл. Только тут Иван заметил полоску пыли на краю степи.
– Смотри, дядя Матвей!
Казак прикрыл широкой залитой вражеской кровью ладонью глаза от солнца и устремил тревожный взор в степь.
– Наши, казаки! Ну, слава Богу. Скоро будут здесь! Нет, не все, – заметив, что часть казаков отделилась от отряда и пытается преследовать киргизов.
– Но это вряд ли, не догонят…
Уже вдвоем с Иваном они крепко спутали пленного, оставив его на земле, и поспешили на помощь Делилю, который склонился над раненым Семеном.
Молодой казак морщился от боли, но не кричал и не стонал. Стрела пробила насквозь плечо, перебив ключицу.
– Это хорошо, что насквозь, легче вынуть, – молвил Матвей. Сломал наконечник и резко выдернул древко стрелы. Семен охнул.
– Терпи казак, атаманом будешь! – наставлял его старший.
– Эх, Осип Николаевич! Водку всю выпили! Было бы чем промыть.
– Есть чем! – Француз вывернул на землю содержимое объемистого саквояжа Жака и разыскал флакон со спиртовой настойкой календулы, йода и еще чего-то, придававшего составу бурый цвет – средство для ран, еще не известное в России. А вот и полотно на бинты.
Рану Семена промыли настойкой, причинив казаку немало страданий, а потом плотно забинтовали.
– До свадьбы заживет! – ободрил товарища Матвей.
– Да женат я, – подал тихий голос Семен.
– Значит, быстрее заживет! – поправил казак.
– Ты, Иван, успокой лошадок, да собери имущество, а мы с Осипом Николаевичем осмотрим добычу.
– Что за слова ты мне накричал, Матвей, когда я перезаряжал мушкеты? – дождавшись случая, спросил Делиль.
– Ох, и не спрашивай, барин! Такие слова, что совестно их сейчас повторить.
– Но они вывели меня из оцепенения, – признался Делиль. Он слышал о русской брани. Кое-что знал и сам, но такого еще не слыхивал.
Принялись считать убитых киргизов. Оказалось их девять. Десятый, пленный, тихо лежал на земле.
– Пол отряда мы перебили! Ай да молодцы! И Вы, Осип Николаевич, не подкачали. Все хочу спросить, Вы из немцев будите, или как? – с тревогой спросил казак о том, чего не решался сделать накануне.
– Нет, француз я. О Франции слышали, господин казак?
– Слышал, ваше благородие, не самый темный. У нас среди казаков есть два шведа и один немец, а вот французов пока не было. Это хорошо, что француз, а не… – казак замялся, – иудей. А то я уж подумал, черненький Вы, да курчавый…. Про указ покойной царицы  слыхали?
– Читал, Матвей, еще в дороге, вместе с вестью о кончине императрицы, царствие ей небесное, как говорят у вас на Руси. Давай больше не будем об этом, тем более, что императрица умерла и теперь царствует юный император Петр Второй. Не вышлют меня, француз я, – Делиль расстегнул воротник запыленной и пропотевшей, прежде белой сорочки, и показал Матвею маленький золотой католический крестик на цепочке.
– Померла, – печально молвил Матвей, – Да мал новый царь, дитя еще. Ну да Бог им судья. А то я никак не пойму, откуда вы. Вот и подумалось… То-то слушаю вашу речь, немцы хуже говорят, их и понять сложно, так коверкают слова. Это хорошо, что Вы француз, – заключил казак.
– А меня ты хорошо понимаешь? – улыбнулся астроном, обнажив белые зубы, сверкнувшие сквозь черные усы.
– Не то слово, Осип Николаевич! Все понимаю, хоть и быстро Вы говорите. Однако отвлекаю я Вас. Ищите свои вещицы.
– Да нет тут ничего. Видно те киргизы, что бежали, унесли! – сожалел Делиль, собирая оружие убитых. Особенно ему понравилось длинное ружье с серебряной насечкой на замке.
Казак принял его из рук француза и осмотрел.
– Знатное ружье, Осип Николаевич, бухарское. Понравилось? Берите, ваша добыча.
– Можно я еще шлем возьму на память, и саблю, и этот кинжал? У нас это называют трофеями.
– Собирайте, что хотите, хоть кольчуги снимайте. Ваша добыча, в бою взята, – деловито рассудил казак, рассматривая другое ружье, короткое, похожее на мушкет, с непонятными знаками на хорошо обработанной стали.
– Увидев, что казак в затруднении, Делиль осмотрел трофей. – Английское ружье, должно быть не плохое, – определил он по надписи:

«Maintone» 76/100 Birmingham 1723.

– Вот откуда тебя занесло! – удивился Матвей. Это ружьецо беру себе.
Заметив, что Иван выполнил его указания, казак послал парня ловить коня погибшего Жака, благо тот ускакал не далеко, и, успокоившись, мирно щипал натощак сухую траву.
– А мы будем встречать казаков, ваше благородие. Вы уж замолвите за нас слово перед начальством.

3.
– Замечательный рассказ, Генрих Ярославович! – воскликнула Светлана, посмотрев влюблёнными глазами на Соколова. – Замечательный! Так и хочется записать! Можно?
– Записывай, Света, Получится рассказ или повесть – напечатаешь в журнале, а нет, так почитаем в клубе, – улыбнулся девушке Соколов. 
– Красиво излагаешь, Генрих! – похвалил Соколова Урицкий. – Так ли это было или нет, но красиво! Только не очень верится, что три или четыре тысячи лет назад в суровых климатических условиях Урала, хоть и южного, ведь это всё-таки не Средиземноморье, существовала высокая культура. Поселения возможно и были, но всего вероятнее они появились значительно позже. Скорее всего, здесь обитали кочевники – сарматы, тюрки или иные племена. А родина нашей прекрасной незнакомки, – Урицкий перевёл взгляд с Беловой на бронзоволикую девушку, женщину или богиню, – где-нибудь в иных местах. Сюда её занесли кочевники, зачем-то закопавшие в глиняном горшке под камнем, который так похож на менгир.
– Вы не правы, Владислав Борисович! – Возмутилась Светлана. – Неподалёку от этих мест восемнадцать лет назад на берегу речки Синташта было обнаружено древнее городище . Раскопки показали, что городищу, по меньшей мере, три с половиной тысячи лет и согласно археологическим находкам жители Синташты были индоевропейцами, а никакими не тюрками и не кочевниками. Жаль, что Синташтинское городище сильно пострадало от разливов рек и находок сравнительно немного. В челябинском музее есть керамика из Синташты и бронзовые изделия высокого для того времени качества. Так почему же в этой прекрасной долине не могло быть подобных городищ? Просто они ещё не найдены! 
Не соглашаясь с Урицким, Светлана посмотрела на бронзовое чудо. В богатом воображении инженера-программиста и девушки, которой не чужда романтика, именно такой была ведическая богиня Лада, которая  разместилась по другую сторону от костра на большом, сверху плоском камне. 
– Пусть полюбуется в последний раз на родные звёзды, – пошутил Генрих, оставляя Ладу, как назвала бронзовую девушку, женщину или богиню Света Белова, на ночь. – Пусть полюбуется…
Венгеров пожал плечами, будучи не готов принять чью-либо сторону, а молодые супруги Ирина и Виктор Кольцовы, им было по двадцать три года, захлопали в ладоши.
– Замечательный рассказ, Генрих Ярославович! Верим, что всё было именно так! Обязательно расскажем нашим ученикам о вашей находке и об истории Южного Урала. Сделаем это в дополнительное время. Ирина и Виктор преподавали в разных школах, но по одной программе, которая была утверждена Министерством Среднего и Высшего образования СССР.

* *
Стрелки часов приближались к полуночи, но спать совершенно не хотелось. Последняя ночь под высоким полным звёзд небом Южного Урала. Всё было точь-в-точь, как в только что оконченном долгом и интересном рассказе Генриха.
Стало ещё прохладней Печальная луна освещала контуры холмов. Очертания ближних стали резкими, а дальние, наоборот, посветлели, разгладились, сливаясь у горизонта с небом.
Величественная первозданная тишина пролегла между небом и сглаженными вершинами древних вулканов – ровесников станового хребта России Уральских гор. Песни неутомимых цикад, звучавших так же, как и два с половиной века назад, едва доносились из долины, которую покинул ветер, и пожелтевший тростник в пойме Караганки стоял не шелохнувшись.
Близ вершины одной из гор, которую жители соседних сёл называли горой Аркаим, горел огонёк. Возле костра, жадно пожиравшего стебли сухих трав, запасы которых были не ограничены – только собирай, разместились московские туристы – любители истории и пеших походов с рюкзаками на плечах по просторам необъятной страны.
Ирина Кольцова – невысокая, худенькая и симпатичная жена Виктора увлечённо рассказывала о высокой энергетике, царившей в первозданном мире Караганской или Аркаимской долины, которую спас от распашки под зерновые культуры сложный и каменистый рельеф. Семь невысоких, но всё-таки гор, причём потухших вулканов окружали долину. В лунном свете все они хорошо просматривались, и, указывая поочерёдно на каждую из гор, Кольцова рассказывала о них, всё, что удалось узнать.
– Вот там, – указала рукой Ирина, – гора Покаяния. Её энергия очищает человека, взошедшего на вершину. С неё мы начали свой путь по долине, который привёл нас к огромному успеху! – Кольцова указала глазами на утреннюю находку.
– А эта гора – Шаманиха, которая дарует человеку здоровье, наполняет его силой и помогает в исполнении желаний. Мы провожали на ней вечернюю и встречали утреннюю зарю. Помните клубок змей, который нам встретился? Эта гора зовётся ещё и Змеиной.
А вот там Грачиная гора – высокая и крутая. Говорят, что эта гора рождает любовь, – Ирина посмотрела на мужа и улыбнулась.
– А та гора – гора Видения, обладающая сильной энергетикой. Её мы посетили первой. Теперь не верится, но на её вершине у меня словно открылся «третий глаз», – с чувством призналась Ирина. – Очень красивая гора. Очень!
Там, поблизости одна от другой –  гора Разума и гора Счастья. Горы с особой энергетикой. Каждый, кто побывал на их вершинах, это почувствовал. И, наконец, мы на горе, которую называют Аркаим. Говорят, что название это происходит от тюркского слова «арка», что значит хребет, спина или основа. Основа чего? Как вы думаете, Генрих Ярославович?
– Продолжай, Ира, я знаю, что на этот счёт у тебя есть своя гипотеза, – попросил Кольцову Соколов.
– Спасибо, – поблагодарила Ирина, с воодушевлением принялась развивать свою мысль. – Вполне возможно, что «арка» – слово не тюркское, а если и появилось в языке тюрок, то от других народов. Вспомните Древнюю Грецию и архитектурный стиль прекрасной Эллады. Одним из главных фрагментов древних дворцов была арка – часть здания, а из домов состоит город. А столица Ругии город Аркона ведь тоже от слова Арка! Кстати слово «арка» в качестве всем известного архитектурного элемента дошло до наших дней. Теперь вспомните имя первочеловека в древнеарийской ведической мифологии?
– Ману, он же Има , – подсказала Светлана.
– Правильно, – согласилась Ирина. Вот  и ответ на вопрос о происхождении названия горы, на склоне которой мы устроили свой последний ночлег: Арка Имы или Аркаим – город или страна первочеловека, каким согласно ведической традиции являлся Има! И не здесь ли близ горы, на которой мы сейчас находимся, стоял когда-то легендарный Асгард, как красиво пофантазировал Генрих Ярославович в своём замечательном рассказе о приключениях француза Делиля? – Ирина с гордостью посмотрела на коллег и после короткой паузы Генрих, Светлана и Виктор одобрительно захлопали ей в ладоши. Чуть позже к ним вяло присоединился Венгеров, ударив пару раз ладонью по ладони. Лишь Урицкий сделал вид, что не заметил открытия молоденькой учительницы истории в средней школе.
Смолкли аплодисменты, и Виктор обнял жену. Все посмотрели вниз со склона горы, близ вершины которой устроили свой последний ночлег в красивой долине, которую жители окрестных совхозов-гигантов Измайловского и Амурского называли Караганской по имени реки или Аркаимской по имени этой горы. 
– Я вот что думаю, товарищи дорогие, – поведал свои сокровенные мысли Генрих. – Россия очень древняя страна, существовавшая отнюдь не тысячу лет, как это принято исчислять от крещения якобы «диких славяно-русов» просвещённым князем Владимиром  и не от призвания на Русь варягов, которые, впрочем, и не были таковыми. Свои же славяне из Ругии , которую терзали даны и саксы , прибыли на Русь во главе с Рюриком, чья мать приходилась дочерью словенскому князю Гостомыслу, правившему в Новгороде .
Летоисчисление славян на пять с половиной тысяч лет старше христианского летоисчисления. Представляете, сколько там было событий – великих и важных, о которых мы теперь почти ничего не знаем. Древние письменные источники, сохранившиеся в России до конца XVII века, безжалостно уничтожались, предавались огню, так же, как это делали испанские конквистадоры, покоряя великие цивилизации Центральной и Южной Америки. Возможно, что в том древнем славянском летоисчислении, окончательно отменённом в царствование Петра Первого  были даты рождения  и основания древних, ныне не сохранившихся стран и городов, в том числе той цивилизации, к которой мы сегодня прикоснулись, открыв миру эту бронзовую улыбку! – Генрих с любовью посмотрел на найденную ранним утром бронзоволикую богиню, женщину или девушку.   
Россия, хоть так она и не называлась, существовала за тысячелетия до тех событий. Это и Троя – третье русское царство, и Этрурия, от которой родился могучий Рим, и Русь Словенская с древними Словенском, Новгородом, Ладогой, Изборском и Старой Руссой , от которой позже родилась Русь Киевская и Московской царство.
Вот что писал Ломоносов в своей «Древней Российской истории», наделавшей в ученых кругах так много шума. Эту рукопись не признавали и рьяно ругали Байер, Миллер  и Шумахер , да и прочие академические немцы, засевшие в Российской академии наук, всячески принижая роль славян в мировой и русской истории. Слишком уж много появилось в нашей стране всяких «немцев» и прочих прохвостов в правление Петра, Анны и двух Екатерин . Вот о чём он писал, обращаясь к оппонентам:
«Да ваших стран и народов в помине не было, когда уже была разорена Троя – третье Русское Царство, от которого и Рим поднялся. А где троянские руины схоронились, не вам знать. А ведь были и Первое и Второе Царство! Где они?
Так ведь сам Плиний ! Не чета вам, безродным, писал: «Венеты от троянского народа происходят…», а Вергилий  поведал нам, как троянцы попали на Италийскую землю. Император римский, Юлий Цезарь, помышлял о восстановлении Трои и переносе в неё столицы империи! Придет время, отыщем место, где она прежде стояла! Выстроим там столицу Российского государства, восходящего от Дарданова царства !» – продекламировал Соколов слова великого Русского учёного, происходившего из простого народа.
Примерно так Ломоносов делился своими мыслями и делами с близким человеком и женой, тоже немкой, с которой познакомился во время учёбы в Марбурге , – улыбнулся Генрих, фантазируя, как это могло бы быть:
«Слушай, Лиза, что пишут тут твои земляки-немцы – этакая напасть для Руси! Сначала гадил Байер. Языка русского так и не выучил, академик хренов! Синопсис  почитал за летописца вроде Нестора . Не удосужился прочитать даже то, что составил к тому времени Татищев . Видите ли – некому было перевести ему сей труд с русского языка! Придумал какую-то нелепицу – норманнскую теорию. Дескать, Рюриковичи – немцы, и Руси без них и не было бы! Теперь вот Миллер гадит...»
Елизавета Васильевна обиженно поджимает губы, – шутливо показал Генрих, как она это сделала.
«Никакие они мне теперь не земляки, Михель. Я православная, русская женщина!», –  словами супруги Михаила Васильевича закончил свою импровизацию Генрих.
– Ну и фантазёр ты, Соколов! Тебе бы романы сочинять, а не программы для ЭВМ  составлять! – Рассмеялся Венгеров. – Вот и разговор Ломоносова с женой выдумал. Был ли такой разговор?
– Был! – Убеждённо подтвердила Белова.
– Конечно же, был такой разговор! – Захлопала в ладоши Ира Кольцова. – Продолжайте, Генрих Ярославович. Очень интересно!
– Знаете ли вы, что за свои труды по русской истории, которые противоречили официальной версии, Михаил Васильевич Ломоносов был приговорён к смертной казни? – спросил коллег Генрих.
– Что-то я об этом слышал, – откликнулся Урицкий, но подробностей не знаю. Интересно послушать.
– Ой, расскажите, Генрих Ярославович! – Попросила Кольцова.
– Хорошо, слушайте, – согласился Генрих. – Против искажений русской истории Ломоносов вёл долгую и упорную борьбу, выступив против взглядов на русскую историю господ Миллера и Байера. Михаил Васильевич подверг резкой критике диссертацию Миллера «О происхождении имени и народа российского», а также труды Байера по русской истории. Ломоносова поддержали многие русские ученые. Член Академии наук Мартов подал в Сенат жалобу на засилье иностранцев в русской академической науке. Ее подписали также Горлицкий, Греков, Коврин, Носов, Поляков, Шинкарёв и другие русские учёные.
В Сенате была создана комиссия для расследования во главе с князем Юсуповым. К сожалению, комиссия встала на защиту Миллера и Байера. Комиссия посчитала выступление русских ученых «бунтом черни» против начальства и рекомендовала Горлицкого казнить, Грекова, Носова и Полякова сослать в Сибирь, Шишкарева и других взять под стражу до решения дела будущим президентом Академии.
В отношении Ломоносова комиссия вынесла такое решение: «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению к Академии, так и к комиссии, и к немецкой земле подлежит смертной казни, или, в крайнем случае, наказанию плетьми и лишению прав и состояний». Почти семь месяцев Ломоносову пришлось просидеть под домашним арестом в ожидании утверждения приговора.
Указом императрицы Елизаветы Петровны, Ломоносов был признан виновным, однако от наказания освобожден. Ему лишь вдвое уменьшили жалованье, и он должен был «за учинённые им «дерзости» просить прощения у профессоров-немцев. Миллер собственноручно составил издевательское «покаяние», которое Ломоносов был обязан публично произнести и подписать. Михаил Васильевич, чтобы иметь возможность продолжить научные исследования, вынужден был покаяться и отказаться от некоторых своих взглядов.
Но и на этом немецкие профессора не успокоились. Они продолжали добиваться удаления Ломоносова и его сторонников из Академии. В 1763 году по доносу Тауберта, Миллера, Штелина, Эпинусса и других Екатерина II уволила Ломоносова из Академии, но вскоре указ о его отставке все же отменила. Продолжая работать над «Древней российской историей», Ломоносов стремился опровергнуть тезисы Байера и Миллера о «великой тьме невежества», якобы царившей в Древней Руси. Особый интерес в этом труде представляет первая часть –  «О России прежде Рюрика», где Михаилом Васильевичем изложил теорию этногенеза народов Восточной Европы и, прежде всего, славяно-русов. Ломоносов указал пути движения славяно-русов или, как сейчас принято называть наших предков, праславян, по огромной Русской равнине с севера на восток,  с востока на запад и в иных направлениях.
Возможно из этих мест, где мы сейчас находимся, часть индоевропейских племён ушла на юг, создав индийскую и иранскую цивилизации, другая часть ушла на запад, создав русскую, славянскую и другие европейские цивилизации. Сохранись письменные источники, которые непременно были, достаточно вспомнить о ведах индийцев и иранцев, которые сохранились в более благоприятных условиях до наших дней, мы могли бы проследить основные вехи утерянного древнего календаря. Увы…– Вздохнул Генрих. – Не сохранились. А то, что есть, в том числе «Книга Велеса» , то этот древнейший манускрипт новые и невежественные «немцы» причисляют к фальсификациям, продолжая придерживаться ложной нормандской теории, которую состряпали господа Байер, Миллер и прочие ненавистники всего русского.  Да и наши авторы Карамзин, Ключевский  и другие были в своих трудах во многом согласны с ними и продолжали повторять вредные выдумки.
К сожалению, большая часть трудов Михаила Васильевича по русской истории не сохранилась. На следующий же день после смерти Ломоносова его библиотека и все бумаги были по приказу Екатерины II опечатаны графом Орловым, перевезены в его дворец и бесследно исчезли…
– Грустная история, – согласился с Соколовым Урицкий. – Однако, что же это за такие новые «немцы» в советских академических кругах?
– Свои доморощенные западники, вот кто эти новые «немцы», твердящие не более чем о тысячелетней русской истории, – не вдаваясь в подробности, ответил Генрих, возвращаясь к событиям завершавшегося дня.
– И вот здесь, на Южном Урале, ждёт своего открытия ещё одна частичка предтечи нашей России. Я уверен, что после Синташты обязательно последуют новые открытия. У меня предчувствие, что они будут именно здесь в Аркаимской долине, где сегодня нами была найдена эта бронзовая девушка, женщина или богиня, – Генрих взглянул на найденное им сокровище. Блики пламени играли на бронзовом лице неведомой красавицы, оживляли её улыбку, так походившую на улыбку Светланы.
«Только бы одумались местные хозяйственники и отказались от строительства водохранилища, которое скроет эту прекрасную долину», – вздохнув, подумал он.
Сквозь дымку тумана скопившегося на дне красивой долины, на водной глади притихшей Караганки блестела луна, казавшаяся бледным фонариком.
«Кто знает, быть может, именно здесь был Ирий – ведический рай, в котором поселился Има –  первый на земле человек», – подумала Светлана и грустно улыбнулась Генриху. 
«Вот и заканчивается наш поход», – вздохнула она, искренне сожалея, что на исходе лето, подходит к концу очередной отпуск, которого теперь ждать целый год, и скоро она не сможет быть рядом с Генрихом все двадцать четыре часа. А очень хочется…
Она любила Генриха, чувствовала, что и он к ней не равнодушен. Долгие месяцы терпеливо ждала, когда он сделает первый шаг, не дождалась, а значит, этот шаг ей следовало сделать самой, и чем скорее, тем лучше! Иначе…. – Что будет, если она так поступит, Светлана не знала…
«Ну и что из того, что женат? Жена ушла он него, значит не любит. Глупая женщина, если не хуже», – думала Светлана. Жену и сына Соколова она видела только на фотографии, да и то в самом начале своей работы в лаборатории, куда её распределили молодым специалистом после окончания МИРЭА .
Фотография оказалась на столе начальника лаборатории Генриха Ярославовича Соколова, и она случайно взглянула на неё, отметив про себя, что женщина, изображённая на ней вместе с мальчиком лет пяти-шести довольно красивая, но лицо её Светлане не понравилось: «не доброе какое-то…»
А  прошлой весной, в мае, когда уже была влюблена в Соколова «по уши», Светлана увидела его маму и сестёр, которые встретили Генриха в какой-то особенный для семьи день прямо у институтской проходной. Все вместе они сели в его машину – «Жигули» первой модели, которую автолюбители называли «Копейкой», и куда-то поехали.
Света до сих пор не могла забыть мать Генриха, узнав чуть позже, что Елене Васильевне – так звали маму, уже шестьдесят пять лет, которые ей никто не давал, так пряма и по-девичьи стройна была её фигура в красивом платье. Красивая мама у Генриха – на лице ни морщинки и сёстры – старшая Лада и младшая Вера и лицом и статью и ростом обе в маму. Позже Светлана узнала, что Лада врач-офтальмолог, а Вера закончила факультет журналистики МГУ  и работала в редакции «Комсомолки» . Вера была всего лишь на год старше Светланы. Ещё у Генриха был старший брат Богдан – доктор физико-математических наук, перебравшийся лет пять назад в Самарканд, куда его пригласили возглавить кафедру математики старейшего в республике университета .
«Вот и верь после этого тем, кто утверждает, что роды портят фигуру женщины, –  вспомнив маму Генриха», – подумала Светлана, сидя возле костра на камушке рядом с любимым человеком. 
Пели песни од гитару Виктора Кольцова, с которой молодой учитель не расставался. Пели старинные русские песни, советские студенческие и туристические, наконец ставшую народной песню на слова Сергея Есенина.

Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню прогуляться вышел

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу,

Ах, и сам я ныне что-то стал не стойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни, под метель о лете.

Сам себе казался я таким же клёном,
Только не опавшим, а вовсю зелёным.

И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку.
 
 «Был ли в России другой такой поэт, как Есенин? Пронзительно русский, с даром от Бога?» – Задумалась Светлана, наблюдая за распахнутым звёздным небом синими печальными глазами. Ждала когда упадёт звезда чтобы загадать желание. Ждала и неожиданно для себя запела одну и самых грустных народных песен. Ведь так, как грустит русский человек, вряд ли может грустить кто иной.

Что стоишь качаясь, тонкая рябина,
Головой склоняясь до самого тына,
Головой склоняясь до самого тына.

А через дорогу, за рекой широкой,
Так же одиноко дуб стоит высокий.

Как бы мне, рябине, к дубу перебраться,
Я тогда б не стала гнуться и качаться.
Я тогда б не стала гнуться и качаться.

Тонкими ветвями я б к нему прижалась
И с его листвою день и ночь шепталась.

Но нельзя рябине к дубу перебраться,
Знать, ей сиротине век одной качаться,
Знать, ей сиротине век одной качаться.

Словно «тонкая рябинка к дубу» Светлана прижалась к Генриху, возложила светлую головушку на его плечо, и пела, наслаждаясь проникновенными словами неведомого сочинителя, не слышала собственного голоса. Пела она одна, без гитары. Остальные зачарованно слушали, даже Венгеров разинул рот от удивления. Слушали в полной тишине, не переговариваясь, а когда песня кончилась, ей захлопали в ладоши. Светлана смутилась, закрыла лицо руками и испугалась. Так была потрясена судьбой «тонкой рябины», за которой угадывалась чья-то судьба…   
Вот пролетела мерцающая звёздочка.
«Нет, это спутник», – догадалась Светлана, наблюдая за траекторией полёта искусственного спутников земли, который возможно был запущен с Байконура – самого крупного советского космодрома, расположенного между южным подножьем Урала и Аральским морем, имя которого сохранилось несомненно от ариев, чьи грубые колесницы, запряжённые могучими прирученными турами  катились тысячелетия назад по степям и пустыням в сторону Инда и Ганга…
А вот, наконец, и болид  – падающая звезда! – Вздрогнула Светлана: «Какое же загадать желание?» – Растерялась она. Посмотрела на Генриха, глаза их встретились, и загадала, успела, пока падала далёкая звезда…
– Я вот что думаю, товарищи, – отложив гитару, неожиданно заявил Виктор Кольцов. Давайте дадим нашей находке имя.
– Имя? – задумался на секунду Генрих. – Какое же ей дать имя? Говори, Виктор, ты, наверное, уже всё продумал, если предлагаешь. Назови.
– Давайте дадим нашей богине имя «Россия»!
– Почему богине? Почему Россия? – удивился Урицкий.
– Да потому, Владислав Борисович, что на древнейшем из языков, на котором разговаривали наши общие предки индоевропейцы или арийцы, Россия и есть «Сияющая Богиня». Вот почему! Смотрите, как сияет она в лунном свете! Генрих Ярославович, назовём находку «Россией»? – Едва не взмолился Кольцов, с надеждой посмотрев на Соколова.
– Назовём «Россией»! – горячо поддержала супруга Ира.
– Назовём! – присоединила свой голос Светлана.
– Хорошо, назовём её «Россией»! – Согласился Генрих. – Пусть будет богиня Россия – покровительница нашей страны! – И с любовью посмотрел на бронзоволикую богиню.
– Назовём, – присоединился ко всем Венгеров, прикрыв рот ладонью от зевоты.
– Как все, – согласился Урицкий, не став оспаривать термин «арийцы», о происхождении которого накануне ему подробно разъяснил Кольцов, отвергая обвинение в том, что слово «арийцы» придумали немецкие фашисты. Виктор аргументировано сослался на известного английского историка Гордона Чайлда , на старинное название Афганистана, который в древности называли Арианой, да и река там имелась с названием Арий – ныне Герируд, которая течёт и по территории СССР, орошая Туркмению. Только река эта у нас называется Теджен. И в Индии есть штат Харьяна – чего же больше?
Доводы, с которыми умный человек не поспорит. Сомневался Урицкий лишь в том, что Кольцов владеет пракритом , о котором почти ничего не известно. Это ведь не санскрит , который медленно, но уверенно возвращается к жизни в Индии, которая со временем будет говорить на своём древнем языке, как это делают израильтяне, взяв в качестве государственного языка язык древних иудеев – иврит. На иврите записаны святыни иудеев – тора и талмуд, так же как на санскрите веды древних арийцев Индии и Ирана. 
– Не пора ли, товарищи, спать? – Зевая и ёжась от ночного холодка, предложил Венгеров, которому песни наскучили. – А то наша Светочка так и уснёт на плече нашего предводителя товарища Соколова как «тонкая рябинка, перебравшаяся к могучему дубу», – съязвил противный Венгеров. – Встрепенулась, словно что-то увидела, а глаза-то сонные.
– Никакие не сонные! – возмутилась Светлана, которую Венгеров злил все последние дни. – Если ты, Саша, устал – ложись и спи, а нам не мешай петь и любоваться небом. Где ещё увидишь такие звёзды? Правда, Генрих?
«Опять назвала по имени», – с раздражением подметил Венгеров. «Ну, держись, товарищ Соколов. Похоже, что наша скромница с минуты на минуту пойдёт на приступ твердыни, каковой ты ей кажешься. А в тебя, Венгеров, так и мечет глазами молнии! Ничего, Светочка, с Генрихом не получится – придёшь ко мне. В двадцать шесть незамужняя женщина, а тем паче девушка, – в таких пикантных вопросах Венгеров был дока, чуял, догадывался по поведению, – заждавшаяся принца, которого нет, теряет голову, и ничего с этим не поделаешь – природа-матушка берёт своё! Природа! В конце концов придёшь и ко мне, Светочка, вот тогда и дожму!» – Изобразив на полноватом лице безразличие, Венгеров повернулся ко всем спиной и направился к большой шатровой палатке в которой спали он, Соколов, Урицкий и Белова. Причём Белова отгородилась о мужчин пологом – этакой перегородкой из тонкого брезента. Супруги Кольцовы спали в обычной двухместной туристической палатке.   
– Пора спать, поддержал Венгерова Урицкий, – Назначай Генрих в караул.
Генрих посмотрел на часы.
– Я дежурю до трёх. Ты, Влад – с трёх до пяти. Ты, Виктор – с пяти до семи. Ну а тебе, Александр, заступать с семи и готовить завтрак. Остальным подъём в восемь часов. Всем всё ясно? Александр, ты меня слышишь? – спросил Генрих Венгерова, который уже скрылся в палатке.
– Слышал, командир, не глухой! – отозвался Венгров. Сидя у костра он несколько раз прикладывался к своей заветной литровой фляге, в которой хранил чай с коньяком. Впрочем, чая в ней было чуть-чуть или того меньше, а от Венгерова после таких возлияний попахивало коньяком. Как однажды он признался: «хороший напиток. Нервы успокаивает и спится хорошо».
– Дежуришь с семи утра и готовишь завтрак, – повторил Генрих .
– Чего только в костёр подкладывать? Поблизости кроме травы ничего нет, – промычал из палатки Венгеров, очевидно добавив до полного счастья ещё глоток.
– Сухая полынь хорошо горит. Вон её сколько, – указала рукой в ночь Светлана.
– От полыни каша будет горькой, – недовольно пробурчал из палатки Венгеров.
– Спокойной ночи, – попрощались Ирина и Виктор, укладывавший гитару в чехол.
– Разбудишь в три часа, – напомнил Урицкий. – Идёшь спать, Света?
Мне не дежурить, – улыбнулась Владиславу Борисовичу Белова. – Посижу ещё немного. На звёзды полюбуюсь. В Москве таких не увидишь.
– Тогда спокойной ночи. – Урицкий скользнул взглядом по находке, бронзовые глаза которой смотрели в ночное небо. – Может быть убрать?
– Пусть посмотрит в последний раз, полюбуется звёздами, – улыбнулся Соколов. – Правда, Светлана?
– Правда, пусть полюбуется, – грустно улыбнулась Белова и Урицкий вздрогнул, от схожести улыбок бронзовой дамы, чей портрет был запечатлён в металле тысячи лет назад, и советской девушки, жившей в конце двадцатого века, но ничего не сказал и скрылся в палатке.
– Света, давай я тебя сфотографирую рядом с нашей бронзовой богиней! – неожиданно предложила Ирина. – Виктор, принеси фотоаппарат! – попросила она мужа.
– Темно, –  засомневался Виктор. – Надо было фотографировать днём.
– Днём нашу находку Генрих Ярославович сфотографировал несколько раз, попробую ночью при лунном свете. Выдержку сделаю от руки. Что получится – то получится! – Настояла Ирина.
Виктор принёс фотоаппарат – обычную «Смену»  и передал жене. Светлана взяла в руки бронзовую богиню и, улыбнувшись, посмотрела в объектив. 
Ирина сделала несколько фотографий и, пожелав спокойной ночи, супруги отправились в свою палатку. Генрих и Светлана остались вдвоём у прогоревшего костра, распавшегося на мелкие угасавшие  угольки – долго ли гореть сухим стеблям полыни?
Светлана вернула богиню на место, поймав на себе взгляд бронзоволикой красавицы, на которую падал лунный свет, и обернулась к Генриху. Глаза их встретились.
Чуть помедлив, они направились к ближайшим зарослям и принялись ломать толстые сухие стебли прошлогоднего чернобыльника , не успевшего сгореть или сгнить.
Генриху показалось, что в глазах у Светланы блеснула слеза.
– Что с тобой, Света, Ты плачешь? – прошептал он.
– Плачу, Генрих Ярославович, плачу. Чуть-чуть, – улыбнулась Света. – Мама болеет. Врачи говорят у неё лейкемия. Она врач. Была командирована в Чернобыль. Принимала пострадавших во время взрыва на Чернобыльской атомной электростанции. Получила большую дозу радиации, – всхлипнула Светлана. – Как увижу эту полынь-траву, так вспоминаю о Чернобыле. Папа утверждает, что это диверсия – удар в самое сердце страны. Папа говорит, что в начале пятидесятых годов у Сталина, отказавшегося от идеи слепого интернационализма, была задумка построить новую столицу СССР там, где сходятся границы трёх братских народов: русских, украинцев и белорусов и даже вернуть древнерусский язык. Так говорит папа, – вытирая пальцами слёзы, добавила Светлана.
– Не столицу Руси построили, а атомную электростанцию, на которой случилась беда. Нельзя было строить электростанцию на таком мистическом месте. Папа говорит, что у нас много врагов, и диверсия была задумана, когда электростанцию ещё проектировали. Говорят, что и в святом писании сказано: «придёт время – взбеленится полынь-трава! И придёт на землю вместе со звездой Чигирь  Зверь , а с ними придёт большая беда…»
Враги наши знали об этом, вот и пришла беда на русскую землю, – добавила от себя Светлана. – Страшно…
Он прижалась к Генриху, словно к близкому человеку, и он услышал тревожное биение её сердца.
– Ну вот, Света, опять ты назвала меня по имени-отчеству, – покачал головой Соколов, желая на время уйти от темы чернобыльской трагедии, которая, здесь он был совершенно согласен с Беловой, нанесла удар в самое сердце его и её страны. В умышленно содеянную катастрофу Соколов всё же не верил. Он полагал, что трагедия произошла по вине разгильдяев, которых осудят, а станцию восстановят. Впрочем, ни Соколов, ни Белова ещё не могли знать о масштабах катастрофы, покрывшей радиоактивными осадками целые области России, Белоруссии, Украины, и даже часть территорий таких стран, как Польша и Швеция . 
– Мы ведь друзья. У костра назвала просто Генрихом, и вот опять...
– Не только друзья! – Глубоко вздохнула Света, – и, наконец собравшись с духом, призналась. – Люблю я вас, Генрих Ярославович, люблю тебя Генрих! – вздрогнула и поправилась Света. – Очень люблю! Просто голову теряю! Не могу больше скрывать своих чувств. Я же не ребёнок, я взрослый человек! Призналась, вся горю и пылаю! Если не так, то казните мня, делайте со мной что хотите, только не обижайте. А то побегу вниз и утоплюсь в Караганке. Говорят глубины там есть не измерянные…
Не выдержав, Света бросилась в объятья растерянного Генриха.
«Вот ведь, голова садовая! Тянул, тянул, заставил девушку первой признаться в любви!» – сокрушался Генрих, целуя Свету в щёки, глаза, губы. «Вот и свершилось. Вот и долгожданное признание в любви. Что дальше?» – терялся он в нахлынувших мыслях и чувствах, ощущая трепет её тела и биение сердца.
– Любишь меня? – спросила Света, с надеждой глядя Генриху в глаза. Он увидел отражение звёзд в её взгляде и с дрожью в голосе ответил:
– Да, Светочка, люблю. Очень люблю…      
– Тогда здесь и сейчас! – Прошептала Светлана, решительно увлекая Генриха за собой…

*
«Боже мой! Да ведь она дева!» – Переживал первую близость Генрих, пытаясь подавить чувство растерянности.
– Шлиман женился на юной гречанке , когда ему было пятьдесят, а ей всего семнадцать, – шептала Светлана. – Тебе всего лишь сорок, а мне двадцать шесть. Удивлён? Для тебя, себя берегла, родной мой, только для тебя! Терпеть не могу самодовольных юнцов! Скажи, Генрих, ты возьмёшь меня в жёны? Я согласно ждать сколько угодно, только не разлюби! – В словах, глазах, дрожавших губах Светланы было столько надежды, что Соколов, не веривший своему счастью, не знал как ей ответить, осыпая её горевшее лицо поцелуями. Наконец, не придумав ничего иного, ответил:
– Я добьюсь развода уже этой осенью, и к Новому Году мы обязательно поженимся. У нас ещё всё впереди. Ведь правда Света?
– Правда, мой Генрих! Правда! – сияли высохшие глаза Светланы, в которых отражались звезды ночного неба, сверкавшие, словно бриллианты над Южным Уралом – становом хребте России. 


* *
С охапками сухой полыни они вернулись к совершенно прогоревшему костру. Генрих взглянул на подсвеченные фосфором командирские часы, которые ему достались в память об отце – генерале ВВС, погибшем в авиационной катастрофе летом 1957 года, когда Генриху было всего лишь одиннадцать лет.
Они отсутствовали почти час. В палатках тихо. Наверное все спят. Только где-то поблизости заухал и взлетел филин – крупная ночная птица.
Генрих уложил часть сухой травы поверх пепла прогоревшего костра и чиркнул спичкой. Сухая полынь занялась мгновенно и Генрих одернул руку.
– Ой! – вскрикнула Светлана и испуганными глазами посмотрела на Соколова.
– Её нет! – прошептала она, указывая на камень, на котором лежала бронзоволикая девушка, женщина или богиня, удивительным образом найденная утром прошлого дня и названная «Россией». Находка исчезла.




























Глава 2. Pax Americana

1.
В центре маленького кишлака, на пыльной площадке из утоптанной до твёрдости асфальта глины, где находился колодец, обложенный плитами из грубо обработанного камня, и росла старая чинара , лежали в лужах крови, ещё не успевшей впитаться в глину, тела мужчин, женщин и детей, зверски убитых душманами .
Изверги не пощадили никого – ни старого ни малого. Среди убитых были мужчины и женщины, древние старухи и малые дети…
«Духи», как прозвали наши солдаты этих бандитов, прорвавшихся небольшой группой в «зелёнку»  с гор под ударами десанта, высаженного с вертолётов, вырезали жителей кишлака, который считался дружественным. Маленький был кишлак, всего-то десяток бедных глинобитных домов за высокими дувалами , а дружественным был потому, что здесь не помогали душманам. Жители кишлака – простые декхане  поддерживали власть, которая утвердилась в Кабуле и была на стороне бедняков. Эти люди дружили с шурави – так в Афганистане называли русских и других советских людей, поставляли им фрукты и прежде всего замечательный виноград, хотели жить по-человечески, как у нас за речкой  в советской Средней Азии. За это и ещё за то, что староста кишлака предупредил шурави – из Пакистана в сторону гор везут на джипах много оружия, душманы вырезали весь кишлак, не пощадили никого. С неверными дружили декхане – сами стали неверными. Видно нашёлся предатель, только кто он – поди узнай?
– Тут так намешано, что не сразу разберёшь что к чему. Рядом с нами живут таджики, чуть дальше хазарейцы , а там, – командир роты капитан Булавин указал на север, – живут узбеки. Те поддерживают нас или соблюдают нейтралитет, но власть в Кабуле им не по  нраву. Воюют против нас часть таджиков, но в основном пуштуны . Они правят Афганистаном. Пуштунов много в Пакистане, а эта страна союзник Америки. Вот откуда корни всех бед, – пытался разъяснить капитан московскому журналисту то, что тот знал не хуже его, но вряд ли слушал, поскольку выворачивало его наизнанку. Страшно такое увидеть впервые. Не приведи господь…    
– Лютые звери! – Ротный, подвинул тело молодой женщины с босыми голыми ногами, которую пред тем как убить по-видимому изнасиловали, а лицо прикрыли чадрой, и поднял с земли залитое кровью голое тельце годовалой девочки. Бережно прижал к себе, запачкав каплями крови камуфляж, и перенёс мертвого ребёнка в тень под высокий дувал.
– Ну что стоите, как истуканы! Помогайте! – Обратился ротный к двум бойцам царандоя , которых придали его отряду в качестве подкрепления. Толку от них было мало, разве только опознают кого-либо  из душманов, захваченных с караваном, который следовало перехватить, не дать добраться до гор.
– Саидов!
– Я! – ответил солдат-таджик, которого ротный использовал как переводчика.
– Объясни им, что тела надо собрать и сложить!
– Есть, товарищ капитан! – козырнул старослужащий солдат Саидов, приложив маленькую ладонь к каске. Да и сам он был чуть выше полутора метров. Сантиметр лишний намерили в военкомате , вот и призвали в армию и сразу в Афганистан.
– Сержант Вихров! – Помогите им отделить детей от прочих тел и похоронить! Невинные души. Грех их в огнь, – тяжело вздохнул капитан. – Остальные тела сжечь! Приказ комполка и мой приказ. Нельзя оставлять их в такую жару. Исполняйте! Быстро!
– Есть! – Громко ответил командир отделения и побежал собирать своих солдат, заглядывавших в дома и за ближайшие дувалы – нет ли там кого? Но глинобитные дома были пусты. «Духи» согнали на площадку возле колодца всех жителей кишлака и устроили дикую резню.
Не прошло и минуты, как четверо бойцов, сложив в тень АКСы , скинув каски, патронташи с боеприпасами и «лифчики» – так здесь прозвали шестикилограммовые защитные бронежилеты Б-2, спасавшие разве что от осколков и пуль на излёте, вместе с двумя бойцами царандоя проворно разбирали тела, разыскивая детей, которых «чумной» ротный приказал закопать вместо того чтобы сжечь всех сразу, и складывали остальные трупы в штабель словно брёвна-дрова.
Двое бойцов вместе с сержантом отчаянно долбили сапёрными лопатками иссохшую глину у такой же глиняной стены, пытаясь вырыть неглубокую яму. Пустое занятие. Тут только экскаватор поможет или динамит. Перепачканные пылью, глиной и кровью убитых, солдаты обливались потом и это несмотря, на то, что наступил октябрь. К тому же, как на грех, задул знойный «афганец»  – редкий гость в эту пору, так что на солнце под сорок градусов – настоящее пекло при абсолютной безоблачности и это в десять часов утра!
– Ну что, журналист, ещё не пришёл в себя? – Утирая ладонью пот с лица, посмотрел капитан на высоченного под два метра московского журналиста, который упросил комполка взять его на боевое задание – обнаружить и перехватить караван с оружием.
По агентурным данным, полученным из Чамана  в этом караване могли находиться «Стингеры» , которые американцы начали поставлять моджахедам, боровшимся по мнению президентов и премьеров стран Запада с «агрессией со стороны СССР» – этой ужасной «империи зла».
Комполка направил журналиста к капитану Булавину, рота которого выступала в рейд, пообещав ротному, что если с головы гостя упадёт хоть один волос, то он – грозный полкан  «натянет ротному одно кое-что на кое-что другое…» Словом напутствовал угрозой, которую нередко обещают в сердцах на войне командиры своим подчинённым. Не со зла конечно, а так, для порядка…
Здоровым оказался  этот москвич, едва не в сажень ростом! Такому в БРДМке  тесно, мешал и водителю и пулемётчику. Вот и сейчас мешает солдатам, всякого повидавшим, прослужившим по году и больше, побывавшим в боях. Пребывает журналист, не прошедший военной школы, словно бы в шоке, мотает его из стороны в сторону от увиденного. Едва сдерживает тошноту при виде крови и перерезанных глоток, а сам, настырный, всё фотографирует, фотографирует и фотографирует… 
«Как будто всё это напечатают!» – Матерился в душе двадцативосьмилетний капитан Алексей Булавин – командир третьей роты первого батальона мотострелкового полка, презиравший сидевших в московских кабинетах чистоплюев в мундирах с большими звёздами или в дорогих костюмах и при галстуках.
Ввели полк в Афганистан без малого два года назад, а до сих пор солдаты и младшие командиры живут  в палатках, расставленных в голой степи в полукилометре от небольшой речушки, сбегающей с высот на равнину, и всего-то в двух километрах от дружественного кишлака, который только что вырезали душманы, просочившиеся с гор по «зелёнке».
«Что с него взять, с москвича! Пусть посмотрит своими глазами на то, что здесь происходит». – Чуть отходя от гнева, подумал ротный и двинул по шее попавшего под руку нерасторопного заблёванного «чижа» , отслужившего год, но увидевшего такую жуткую картину впервые. «Ничего, привыкнет!»
– Живее! Живее! – подгонял солдат ротный и, перехватив двадцатилитровую канистру из рук механика-водителя БМП , собрался облить соляркой трупы людей, которых было не менее тридцати, сложенных солдатами словно брёвна в большом костре.
– Сообразив наконец, что надумал русский начальник, старший из царандоевцев запротестовал.
– Товарищ капитан! –  Ахмад не хочет сжигать тела людей. Просит оставить их обоих и  они предадут тела земле. К вечеру успеют! – Перевёл ротному Саидов.
– Чёрт с ними, пусть остаются! Тольку от них немного. Одна морока, – согласился ротный. – Только если к вечеру не закопают, прикажу сжечь! 
Капитан вернул канистру солдату, и, прислонившись к глинобитной стене, закурил, жадно затягиваясь едким дымом, успокаивая нервы.
– Пошли, журналист, довольно фотографировать. Не повезло тебе, брат. Будут теперь по ночам кошмарики сниться. Сам напросился. Поснимал бы в полку, не привелось бы такого увидеть.
– В это время из-за дальнего дувала раздались выстрелы. Командир взвода лейтенант Саенко с бойцами наткнулись на раненого душмана, который отбился от своих и схоронился, надеясь переждать, спрятать оружие и выдать себя за пострадавшего декханина, иначе его, не способного самостоятельно передвигаться, добили бы свои. Схоронив оружие он мог бы запросто лечь в один из госпиталей, построенных добрыми шурави для местного населения, а подлечившись, вернуться к душманам.
Солдаты вытащили стрелявшего «духа», к счастью никого не задевшего, и перво-наперво избили его прикладами, так что тот не стоял на ногах, и поволокли к ротному. «Душмана» увидели царандоевцы и потребовали отдать им.
– Пуштун, – указав на «духа», пояснил Саидов. – Наши не любят пуштунов, хотят зарезать его.
– Берите, делайте с ним, что хотите! –  Глянув на окровавленные тельца детей, разрешил капитан и отдал команду своим бойцам:
– По машинам! 
Солдаты, укладывавшие трупы, спешно облачились в свои доспехи: подсумки, бронежилеты и каски, подхватили автоматы и, затягивая на ходу ремешки, побежали к  БМП.
Журналист оглянулся на ходу, увидев бойцов царандоя с ножами в руках, но на то, что они сейчас сделают с захваченным «духом» смотреть был не в силах. Раздались дикие вопли пленного душмана и журналист закрыл ладонями уши.

*
Три БМПешки, ведомые БРДМкой, в которой рядом с ротным разместился московский журналист, уже покидали мёртвый кишлак с одиноко шумевшей на ветру чинарой, когда над ними с грохотом пронеслись два «Крокодила» .
– Полетели на помощь десантникам. Ведут ребята бой в горах, выкуривают «духов» на равнину, где им хана! А мы обязательно нагоним тех извергов и вдавим их в землю гусеницами! – пообещал ротный. – Потом вместе с вертолётчиками будем охотиться за караваном! Увидишь, журналист, как это делается! – Азартно подмигнул журналисту ротный.
– Как звать-то тебя, москвич? – спохватился он, вспомнив, что так и не познакомились.
– Кирилл Воронцов, «Комсомольская правда», – представился журналист капитану.
– Алексей Булавин, командир третьей роты, – представился капитан журналисту и пожал ему руку.
– Вашу фамилию назвал командир полка  Я запомнил, – признался журналист.
– Ну что, Кирилл Воронцов, напишешь про нас?
– Напишу что смогу, что разрешат, и в «Комсомолке» и в «Красной звезде», – пообещал журналист.
– Жаль, что только то, что разрешат, – вдохнул Булавин. – Почитаем. Не забудь написать, что потерь у нас пока нет, воюем грамотно. Пусть матери не переживают понапрасну и ждут своих сыновей. Зря ребят не губим, только вот дурман-травку многие курят, план, чарс  и прочую дрянь. Пристрастились. На гражданке придётся отучаться.
– Ракета! – Ахнул ефрейтор-пулемётчик, он же наблюдатель, крутивший из люка по сторонам головой, покрытой каской.
Водитель БРДМ притормозил, ротный открыл дверцу и выглянул наружу. Журналист последовал за ним. Они не видели, как километрах в семи от них из-за скалистой сопки, торчавшей у подножья гор, взлетела маленькая серебристая ракета, прочертила синеву неба и ударила в брюхо одному из «Крокодилов». Вертолёт вздрогнул, накренился, но устоял и уже через несколько секунд ударил ПТУРами  по засевшим в горах душманам, а потом развернулся и пошёл на снижение. Получил таки повреждение. Следовало посадить вертолёт и осмотреть.
– Ага! Не по зубам оказался «Стингеру» наш «Крокодил»! – Обрадовался капитан Булавин. – Что ж ты не сфотографировал, товарищ Воронцов?
– Не успел, да и далеко. Напишу  про это! – Ответил журналист.
– Правильно, напиши! – Одобрил ротный. «Крокодил» – серьёзная машина, сбить его не так просто, а вот самолётам, особенно транспортным, «Стингер» очень даже опасен, так что кровь из носа, а караван перехватим! Не имеем права не перехватить!   
– Товарищ, капитан, а вот и «духи»! – Крикнул наблюдатель. – Попадали на землю, залегли! Шестеро их!
– Те самые! Не схоронились в зелёнке, устроили резню в кишлаке, а теперь некуда им податься! – С глубоким удовлетворением заметил Булавин, и, не теряя времени, связался по рации с командирами БМП, приказав отрыть огонь из пушек и пулемётов по «духам», которым негде укрыться на плоской как стол выжженной солнцем равнине.
– Через пару минут, убедившись, что душманы уничтожены, БМП двинулись вперёд и вдавили гусеницами трупы «духов», разодранные пушками и крупнокалиберными пулемётами, в иссохшую древнюю землю Афганистана, которую более двух тысяч лет назад топтали сандалиями воины Александра Македонского.
 
2.
Ранним вечером конца первой декады октября, около семнадцати часов по местному времени за ограду штаб-квартиры CIA  в Ленгли  выехал ничем не примечательный тёмно-серый «Форд». Автомобиль вёл пожилой, приближавшийся к восьмидесятилетнему рубежу, но ещё достаточно крепкий седовласый мужчина в сером в тон автомобилю костюме. Рядом с ним сидел молодой человек не старше тридцати лет – среднего роста, стройный, спортивного телосложения, с волевым лицом и светло-русыми коротко остриженными волосами.
Алекс Салаш – так звали молодого человека, впервые был приглашён на столь представительное совещание и сидел за огромным «круглым столом» неподалёку от советника одного из заместителей шефа CIA и своего деда Джона Салаш, представившего внука влиятельным людям  в курительной комнате во время  двух десятиминутных перерывов.
Впервые принять участие в таком представительном совещании в присутствии самого шефа CIA, почти ничего не говорившего, внимательно всматривавшегося в лица своих подчинённых, испытание не из лёгких, зато наградой была скупая, но, тем не менее, многозначительная улыбка шефа молодому человеку в строгом тёмном костюме. Ещё бы, сегодня Алекс Салаш был представлен всемогущему руководителю ведомства, контролировавшего, в определённой мере, весь мир!
Сидя рядом с крепким, как дуб дедом, которого не брали ни хвори, ни происки завистников и конкурентов, молодой человек погрузился в сладкие мысли. Внеочередное повышение по службе после нелёгкой, но, тем не менее, успешной операции, проведённой в Южной Африке, что в двадцать семь лет, когда молодого офицера могли упрекнуть в недостаточном опыте, было успехом, Алекса перевели в отдел, который «работал по тематике СССР».
Александр Салаши – таковым было истинное имя молодого человека, пока не обременённого семейными узами, имя, несколько изменённое, как и у всех членов его небольшой семьи, состоявшей из деда, матери и его «любимого», с раннего детства ненавидел эту страну. Дед называл её просто Россией без всяких добавок в виде «советских и социалистических республик».
Дед Александра Янош Салаши, носивший теперь имя Джон, принятое среди англосаксов, всё ещё составлявших костяк американской нации , воевал с русскими во время Второй мировой войны и покинул пылавший Будапешт в январе 1945 года с раненой семнадцатилетней дочерью на руках, оказавшись в конце концов в Лихтенштейне , откуда не без труда удалось перебраться в Швейцарию, а затем в США.
Кадровый офицер Янош Салаши, состоял в дальнем родстве с лидером венгерских фашистов Ференцем Салаши . Однако, перебравшись в США, он категорически это отвергал, зато имел отношение к спецслужбам попавшего в опалу венгерского диктора Миклоша Хорти , пытавшегося порвать с Гитлером, когда Германию постигли военные неудачи, предвещавшие поражение.
Очень скоро бывший венгерский офицер, бежавший из Европы в Америку, нашёл себе покровителя в лице одного из заместителей шефа CIA и матёрого разведчика Аллена Даллеса , которому были необходимы энергичные люди, готовые бороться за страны Восточной Европы. Эти страны: Польшу, Чехословакию , Восточную Германию, Румынию, Болгарию и родную Яношу Венгрию, в конце Второй мировой войны прибрали к рукам русские, которые помогли придти к власти в этих странах своим союзникам коммунистам, боровшимся против германского и местных разновидностей фашизма.
Дабы не привлекать к себе повышенного внимания и скорее интегрироваться в американское общество, бывший венгерский офицер поменял имя Янош на Джон – весьма распространённое имя в англоязычных США, а фамилию слегка упростил, до более благозвучной – Салаш.
Дочь нового гражданина США и сотрудника всемогущего CIA оставшаяся хромой на правую ногу после ранения, полученного во время штурма Будапешта советскими войсками, теперь звалась не Илоной, а Хэлен, что, впрочем, одно и тоже. Оба имени происходят от имени легендарной греческой красавицы Елены, из-за которой согласно поэме Гомера, подтверждённой раскопками Шлимана, вспыхнула девятилетняя Троянская война.
Через пару лет жизни в Америке отец и дочь овладели американизированным английским языком, и внешне уже ничто не напоминало их венгерского происхождения, тем более что Илона, которую так звали лишь посвящённые, была довольно привлекательной светловолосой и светлоглазой девушкой. Вот только хромота мешала ей выйти замуж в более раннем возрасте.
Долгожданное замужество должно было состояться летом 1958 года. Старый знакомый отца и коллега по CIA Ян Нильсен познакомил отца и дочь Салаш со своим товарищем Арнольдом Балтимором – эстонцем по происхождению, официальным занятием которого была журналистика. На самом деле Балтимор служил в CIA, куда бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС», бежавшего из Восточной Германии, занимаемой советские войсками, устроил Нильсен.
Александр Мяаге – таким было настоящим имя Балтимора, которое имелось в его личном деле, воевал на Восточном фронте с июня 1941 года до тяжёлого ранения осенью 1944 года, после которого лишился левой руки, а ещё раньше пуля снайпера изуродовала ему левую половину лица.
Илона забеременела до замужества, а в мае 1958 года Балтимор был арестован во время командировки в СССР в своём родном городе Таллине и судим как военный преступник, участвовавший в акциях по ликвидации евреев, а так же в карательных операциях против мирного населения Псковской области.
Балтимор был казнён по приговору суда. Ребёнку дали имя отца – Александр, а фамилию матери и деда – Салаш. Так появился в Соединённых Штатах Америки её новый гражданин Александр или Алекс Салаш…       

*
– Твоё упорство в овладении русским языком оказалось замеченным. Вот и пришло наше время, Алекс! Самая горячая работа до конца века предстоит именно в России! – отвлёк дед внука, погружённого в свои мысли, едва они выбрались на шоссе, ведущее в сторону Нью-Йорка.
– Сегодня ты попал в поле зрения шефа. Шеф любит молодых офицеров, которые пришли в CIA из армии или флота. Впереди много времени и ещё больше дел. Ты будешь продвигаться по служебной лестнице, будешь не просто офицером разведки без конкретного звания , дослужишься до старшего или, как это у нас принято – высокопоставленного офицера, но ещё и навсегда останешься лейтенантом флота Соединённых Штатов!
Это хорошо, что ты послужил в вооружённых силах. Шеф любит таких парней. Он запомнил тебя. Это значит, что очень скоро ты получишь ряд важных и ответственных заданий, выполнив которые, а я уверен, что ты с ними справишься, должен справиться! – посмотрев на внука, решительно добавил дед. – Сделаешь важный шаг в начале своей карьеры кадрового разведчика. Не обижайся, но пока ты занимался… так, мелочами, даже в Африке.
– Неужели? – Алекс с недоумением посмотрел на деда, который, имея противный характер, мог сказать и не такое.
– Я же сказал, не обижайся! – повторил Джон Салаш. – Не принимай так близко к сердцу слова старика, который любит тебя больше чем кто-либо! Больше твоей матери, Алекс! Поверь, больше. – Алекс понял, что дед искренен и успокоился, подумав:
«Собственно он прав. Моя миссия в Южной Африке, если к ней приглядеться внимательней, и в самом деле не бог что. Работа не совсем самостоятельная и далеко не приятная»… – Алекса передёрнуло от недавних воспоминаний. Этого долго не забыть. Перед глазами коренной южноафриканец из тех, кого называли африканерами или бурами , его ровесник, подвешенный на дыбе, окровавленный с сухим блеском в ненавидящих голубых глазах.
Бур отказался разговаривать с палачами на английском языке. К допросу привлекли Салаша, владевшего немецким. Не слишком просто переводить с африкаанса , перемешанного с «местным матом» и стонами, вначале на немецкий, для себя, затем на английский для подельников. Как ещё иначе назвать Вайсмана и Тореса, да и себя, жестоко истязавших белого парня, требуя назвать сообщников и указать место, где хранились документы и оружие, возможно химическое и даже бактериологическое, которые могли быть использованы в одном из бантустанов  провинции Трансвааль …   
– Забудь об Африке, – прервал неприятные воспоминания внука Джон Салаш. – Понимаю твоё состояние. Грязное дело, но очевидно оно необходимо Америке, – каким-то особым чувством дед догадался о душевных муках внука. – Эти буры пошли против «системы». Я их не осуждаю, понимаю, что они тебе симпатичны, эти белые парни, пытающиеся вопреки политике своих руководителей, сдающих страну чёрным, как-то противостоять этому. Ставки сделаны. Наши политики, помешанные на свободе, сути которой возможно и не понимают, под давлением транснациональных компаний, для которых нет ничего святого, кроме денег и прибыли, вначале предоставили её чёрным и цветным на территории Штатов, а теперь готовы сдать буров и передать власть в одной из самых богатых ресурсами стран мира чёрным. Эти парни из племён банту , предки которых были завезены на рудники Южной Африки из тропических лесов Конго и саванн Родезии , изрядно размножились и хотят иметь не выделенный им кусок «пирога», а его весь, избавившись от власти белых. Управлять страной так, как это делали и пока ещё делают буры, они не смогут. Это значит, что весь пирог достанется нам, Соединённым Штатам…
«Достанется…» – Вздохнув, подумал Алекс, вспомним, как Вайсман застрелил, потерявшего сознание бура, поняв, что от парня ничего не добиться. Сильным оказался бур, чьи предки, по-видимому, были крестьянами и выращивали хлеб на африканской земле три века.
– Понимаю, что делать такое, лишая белых того, что им принадлежит по праву первооткрывателей, несправедливо и не слишком приятно, – признался дед, – но это нужно нашей с тобой стране. Тебе это раз и навсегда следует это усвоить, Алекс, для успешной работы в России.
С тем что было, покончено. Забудь об Африке. Надеюсь, что тебя туда больше не пошлют. Поверь мне стоило немалых сил подыскать для тебя другую работу. Словом, считай, мой мальчик, что тебе выдан карт-бланш! – Сделав ударение на последнем слове, Джон Салаш улыбнулся и, как любил это делать, резко сменил тему: 
– Как тебе понравился капитан Тернер – как и ты бывший офицер армии, с которым я тебя познакомил во время первого перерыва? Что ты можешь о нём сказать?
– Тернер? – вспомнил Алекс и пожал плечами, не зная, что ответить.
– И все же? – повторил свой вопрос Джон Салаш, который никогда не делал ничего лишнего, а, следовательно, имел конкретную цель, знакомя внука с одним из самых перспективных офицеров CIA, с которым Алексу предстояло работать в СССР.
– Судя по фамилии – англосакс, однако брюнет, узколиц, смугл и скорее похож на испанца, даже араба, словом на человека, родина которого Средиземноморье или Восток, но никак не Латинская Америка. В нём нет индейской крови, – заметил внук.
– Молодец, Алекс! – похвалил внука Джон Салаш. – Не знаю, случайно у тебя это получилось, или же ты сознательно попал в точку. Для опытного разведчика очень важно уметь определять национальность или этническую принадлежность человека по его внешнему виду. Молодец! – добавил довольный дед.
– По материнской линии лицо Тернера действительно унаследовало семитические черты . При этом Тернер знаток фарси, дари и некоторых других иранских диалектов и это не случайно. Родители матери Тернера выходцы из Ирана, но это не факт, что Тернер должен походить на иранца или перса, какими ты, наверное, их представляешь. Родители его матери принадлежали к иранским евреям. Это очень древняя ветвь иудеев, пережившая и возвышения и упадки Ирана, жить в котором для них становится всё труднее и труднее. Воспользовались случаем и перебрались в США, куда съезжаются эмигранты со всего света, создавая особую и самую жизнеспособную американскую нацию. Впрочем, это не тема нашего с тобой разговора, –  спохватился Джон Салаш, притормозив на повороте, очевидно желая сообщить внуку нечто важное.
– Твоё «похож на араба» – меткое определение. Действительно, похож, поскольку, не только тебе, но и мне известно – чистокровные евреи и арабы состоят в близком родстве и отличаются лишь религиями. Что же касается иранских евреев, живущих в этой древней стране с вавилонских времён , то жили и живут они там обособленно и не смешиваются с местным населением, как это происходило и происходит в Европе. Ну да бог с ними, пусть живут, как это приписывают им их законы.   
Теперь, Алекс, о главном. Боюсь, что дома я уже не найду времени рассказать тебе об этом. – Джон Салаш приглушил мотор автомобиля. 
– Буду с тобой предельно откровенен. Ты дорог мне, Алекс, как никто другой. Ты и твоя мать – это всё, что у меня осталось. Увы, не надолго, я имею виду себя. В следующем году мне предстоит перешагнуть восьмидесятилетний рубеж…
Алекс собрался возразить деду: мол, ты ещё крепкий старик! Но Джон Салаш не дал ему этого сделать, отказавшись от паузы.
– Не успокаивай меня, Алекс. Во-первых, мои шансы дожить до полного и окончательного крушения России, ставшей в этом веке этаким монстром по имени СССР, невелики. Во-вторых: я хочу, чтобы ты уцелел в предстоящих операциях CIA, которые стоят большущей войны, и по мере сил и возможностей буду тебе в этом помогать, – признался дед, и внук понял, что тот искренен, как никогда.
– В нашей с тобой «конторе» идёт нешуточная, однако весьма своевременная реорганизация. Уже очень скоро ты окажешься рядом с Тернером и не только в одном управлении. Временами вам предстоит работать бок о бок, временами вы будете терять друг друга из виду. В это нет ничего особенного. Так работают разведчики. Не исключено, что между вами будут возникать конфликты. Помни, пока Тернер сильнее и опытнее тебя. Он капитан, а ты лейтенант. Не дай растоптать себя из-за пустяка, вовремя отойди в сторону, наберись терпения и учись у него.   
– Тернер будет работать в России? – Спросил Алекс.
– Да. В разное время ты встретишься с ним в Москве, Ленинграде, Киеве и других крупных городах Европейской части России. Здесь Тернер будет работать легально, естественно под другой фамилией и под прикрытием хорошо разработанной легенды, допустим бизнесмена или журналиста. Однако главным направлением его деятельности станут так называемые «советские республики Средней Азии». Когда придёт время, он появится там. Всего вероятнее в Таджикистане. Нельзя исключить и того, что и ты можешь оказаться в тех местах и встретить глубоко законспирированных коллег по CIA в облике «восточных борцов с коммунистическими режимами», и даже посланцем «исламских братьев», прибывшим из-за рубежа – вот роль, к которой готовит себя Тернер. Представь его бритого наголо с бородой и в чалме, с чётками в руках и читающим на фарси суры из Корана, – ухмыльнулся дед.
– Откуда это тебе известно? – мимолётом представив по совету деда Тернера в чалме и с чётками, спросил Алекс.
– Известно. Предстоящие операции, в которых мне отводится роль советника, в стадии активной разработки. Вот откуда. Говорить тебе об этом я не имею права, но ты мой внук. Так что не подведи меня, Алекс. – закончил Джон Салаш, тронул машину и выбрался на шоссе. 
Сегодня у Илоны – дочери Джона и матери Алекса день рождения. Старший Салаш созвонился с дочерью и пообещал приехать вместе с Алексом не позднее восьми вечера. Хотелось посидеть, не спеша, втроём за праздничным столом, вспомнить ушедшие годы и обсудить семейные новости.
– Дед, мне не даёт покоя то, что в качестве официального прикрытия первой поездки в Россию, я включён в группу американских журналистов того же агентства, в котором работал отец. Так ли это необходимо? – Алекс посмотрел на деда, который сосредоточенно вёл машину по широкому прямому шоссе со скоростью под сто миль в час.
Джон Салаш не обернулся, и Алекс отметил, что волевой профиль деда с прямым носом и крупным подбородком ничуть не изменился за прошедшие годы, словно и не было за плечами старшего Салаши семидесяти девяти прожитых лет.
– Что же тебя тревожит? – Спросил дед.   
– Ничего, кроме аналогии, но это тревожит, – признался Алекс.
– Твой отец воевал на нашей стороне и память о нём священна. Ему не повезло. Во время первой поездки в Россию, его опознали, а во время второй – на этот раз его заманили, твоего отца арестовали. Ты только родился, а мы с Илоной следили за процессом, который русские окрестили «судом над военными преступниками». Твоя мать выплакала все глаза. Не знаю, успела ли она полюбить твоего отца, но замуж за другого человека так и не вышла, и у тебя не было отчима. Я стал для тебя и дедом и отцом.   
«Ассошиэйтед пресс»  – крупнейшее американское информационное агентство. Корреспондент этого агентства, в котором ты прошёл трёхмесячную стажировку и даже написал несколько статеек под новым именем, превосходное прикрытие для разведчика, а всякие аналогии, Алекс, оставь. Теперь другое время. На тебя у русского КГБ пока ничего нет, и я думаю, что уже не будет, – скупо улыбнулся дед. – У меня предчувствие, что на этот раз мы, наконец, зароем эту Россию! Сокрушим эту империю зла! – с металлом в голосе жёстко подчеркнул он. – Попомни мои слова. Твои потомки, Алекс, будут гордиться нами!
«Неужели дед думает, что русских удастся так просто одолеть, и без войны?» – засомневался Алекс, а деду ответил, задав при этом вопрос:
– Просто не верится, что всего через неделю я пройду по улицам Москвы, загляну в лица русских мужчин, женщин, детей. Какие они?   
– В своё время я повидал русских военнопленных. Впрочем, среди них были не только русские, но и другие народы, собранные в советскую империю, в том числе азиаты с раскосыми глазами. Это был отработанный материал, пригодный разве что для грязной и тяжёлой работы. Пленный – уже не солдат. В нём сломана некая невидимая пружина. Это уже не человек, а рабочая скотина.
Так и народ, который без мобилизующей его войны, со временем превращается в популяцию, а с этим «стадом» умные политики могут делать что угодно, – сделал интересный вывод многоопытный Джон Салаш.
– Русские воюют в Афганистане. Мне удалось получить в архиве и прочитать несколько номеров из их  главной военной газеты «Красная звезда». Интересны свежие репортажи из Афганистана некоего К. Воронцова – этим именем они подписаны. Я сделал копии и могу тебе их прочитать, – предложил деду Алекс.
– Хорошо, почитаешь, кода появится свободное время, – согласился дед
– Ты сказал умные политики? Наши это политики или нет? – спросил у деда Алекс.
– Наши, Алекс, наши это политики, даже те, которые пришли сейчас к власти в России – тоже станут нашими и будут действовать в наших интересах. Это новая популяция политиков, которые не делали своими руками революцию и не воевали против нас, я имею в виду Германию. Они изнежены, привыкли к мирной и спокойной жизни и не будут бороться за идеалы своих предшественников. Они захотят обеспеченной жизни себе и своим детям после того, как их отправят на пенсию или в отставку, лишив привилегий. А это возможно лишь когда есть собственность и многомиллионные счета в банках и лежать эти деньги в долларах будут в наших банках. Вот тогда эти политики, будь он трижды коммунистами, будут работать в наших интересах!
– А как же народ России? Иметь крупную собственность и миллионы долларов в наших банках смогут иметь лишь немногие? – заинтересовался высказываниями мудрого деда молодой Салаш.
– Согласен с тобой, Алекс, немногие будут иметь собственность и миллионы долларов, но это будет элита разлагающегося «коммунистического общества», которая поймёт, что так, как жила прежняя советская правящая элита, жить больше нельзя. Просто невыгодно. Что касается народа, то народ – это стадо и ему внушат то же самое – больше так жить нельзя . Так было всегда и везде, и у них и у нас. Народ вожди уговорят на любые реформы, пообещав «перестройку» и наобещав в отдалённом будущем «золотые горы» – неправда ли точное и меткое русское понимание богатства или достатка? – спросил дед.   
– Точное, – согласился Алекс.
– Пока эти люди, я имею в виду всех русских – их руководителей и народ, страдают рядом комплексом, но мы сможем помочь им от них избавиться. Прежде всего, необходимо сделать вид, что мы к ним относимся как к себе равным. Сделать вид, но не более того. В первую очередь их следует хвалить за все промахи, которые они совершат, управляя страной, вползающей в затяжной кризис, в который сами же её загоняют.
Слава богу, у нас сейчас прагматичные и умные лидеры. Я имею в виду президента Америки и премьер-министра Великобритании. Остальные мировые лидеры – мелочь, будь то канцлер Германии, президент Франции или прочие президенты или премьер-министры, включая японцев. Как решат сэр Рейган  и леди Тэтчер , так и будет. Вот где все они у нас все эти мелкие европейские президенты и премьеры! – Дед оторвал от руля правую руку и сжал её в кулак.
– Помяни моё слово, Алекс. Все современные коммунистические лидеры России и стран Восточной Европы скоро буду вот так же зажаты в наш кулак! Те, кто будет с нами сотрудничать, останутся на свободе и будут жить в достатке, кто откажется – будут сметены собственными народами, которые мы, умело, подготовим к новым буржуазным революциям.
Обилие наших товаров, которые с помощью их руководителей, принявших наши правила игры, хлынут в Россию, разрушая её экономику, вскружит головы простых людей. Им покажется, что имея дешёвые тряпки, можно и дальше пользоваться такими благами как бесплатная раздача построенного за счёт государства жилья с последующей мизерной оплатой услуг, бесплатное образование, медицинское обслуживание и непонимание, что такое безработица и чем она грозит.   
Весной в России случилась катастрофа на атомной электростанции – это сигнал, ниспосланный богом к очередному походу на восток, в котором не будет ни рыцарей в железных латах, ни танков, ни самолётов, ни военных кораблей. В первых рядах наших армий будут разведчики и журналисты, то есть мы. За нами придут банкиры и бизнесмены, чтобы дать «этим новым дикарям» за ресурсы страны красивые фантики-доллары, за которые они купят всё залежалое и не нужное нам барахло и продовольствие, напичканное нитратами и прочими ядами, которое мы не можем скормить нашему народу из опасения его деградации.
Хороший обмен, неправда ли? Они нам нефть, уран, золото, лес , лучших учёных и самых красивых женщин, а мы им фантики, которых напечатаем, сколько захотим и то, что не нужно, что жаль утопить в Атлантике или сжечь в топках электростанций, как это приходилось делать прежде. Дадим им старые автомобили, место которым на свалках. Пусть катаются по своим дрянным дорогам, чадят, бьют и давят друг друга, наслаждаются не столько свободой передвижения, сколько давками в пробках, от которых разрастаются стрессы и ненависть к себе подобным. Наконец, за небольшие деньги мы осыплем их поделками нашего славного Голливуда, от которых «сносит крышу» и у наших граждан, а каково всё это переварить доверчивым «русским туземцам», загоревшимся радикальной «перестройкой», которую мы придумали и вложили в недалёкую голову их амбициозного лидера, удачного помеченного нашим Богом? А, как известно, бог метит шельму! Я прав, Алекс?
– Ты как всегда прав дед! – согласился внук. – Столько открывается перспектив, что дух захватывает!
– Захватывает! – Подтвердил Джон Салаш. – Ещё как захватывает!
– Вот и сегодня русские получили очередной удар, а мы получили от них дорогой подарок!
– Какой же? – спросил Алекс, которого опять озадачил дед.
«Что за подарок? Что он имеет в виду?»
– Сегодня ночью в Атлантике в пятистах милях от восточного побережья затонула русская атомная субмарина . Свежая новость, очевидно, ты ещё не знаешь об этом, – пояснил Джон Салаш. – У русских на ядерных объектах происходят систематические аварии, свидетельствующие о том, что у них далеко не всё в порядке. Несмотря на то, что такие аварии таят в себе большую опасность, они нам на руку.   
– А экипаж? Спасён или погиб? – с тревогой спросил Алекс.
– Подробности пока неизвестны. Большая часть моряков эвакуирована на русские корабли спасения, которые дежурили севернее Бермудских островов, но есть и погибшие. Поступила информация, что произошёл взрыв в ракетном отсеке. Кстати, эти ракеты, нацеленные на наши города, теперь лежат на океанском дне. Предвижу нешуточную войну на дипломатическом уровне. Нам надо доказать русским, что им не под силу надёжно управлять стратегическими ракетами с ядерными боеголовками, а потому нам необходима «Стратегическая оборонная инициатива», которую ещё называют программой «Звёздных войн». Через несколько дней состоится встреча президента Рейгана с руководителем СССР, и это происшествие с русской субмариной, затонувшей у наших берегов, станет для русского руководства холодным душем, дав необходимые козыри Рейгану. Так что всё, что случилось – ко времени .
– Ты намекаешь, что авария с русской субмариной не случайность? – насторожился Алекс.
– Такое вполне возможно. Ты же служил на субмарине, знаешь, как это бывает. Притаилась субмарина в океане, вычислив курс движения противника. Напала с малой дистанции, ударила носом в середину корпуса и ушла в сторону. Попробуй найди её в океане, когда противник занят борьбой за живучесть своего корабля, – не слишком-то нафантазировал Джон Салаш.
– Есть информация, что русские обвиняют в случившемся нашу субмарину, таранившую их корабль в районе отсека с баллистическими ракетами. Якобы это и стало причиной взрыва и последовавшего за ним пожара, уничтожившего русскую субмарину. Но мы этого никогда не признаем. – Дед умолк и сосредоточил внимание на управлении машиной. Впереди был участок с интенсивным движением.
Лейтенант флота США Алекс Салаш, прослуживший год  на атомной субмарине, бороздившей воды Тихого океана, попытался себе представить, как это случилось, и что пережили русские моряки. Его передёрнуло.
– Что с тобой? – Спросил дед, следивший за внуком краем глаза. – Замёрз?
– Нет, ничего, просто подумал о русских моряках, – ответил Алекс.
– Да, парням не повезло, – согласился с внуком Джон Салаш. – Но это не наши парни, Алекс. Не стоит о них жалеть.

3.
Это по московскому времени сейчас одиннадцать тридцать утра и до полудня, когда главные часы страны на Спасской башне пробьют двенадцать раз, всего полчаса. А здесь в северной Атлантике в восьмистах километрах восточнее американского берега половина четвёртого ночи. «Собачья вахта», как называют это время моряки, да и не только они. Тянет в сон, глаза слипаются, ни о чём не хочется думать…
Так было вчера, когда на вахте стоял лейтенант Николай Витов, отдыхавший этой ночью. Однако отчего-то не спалось. Подводная лодка возвращается на базу после боевого дежурства в Северной Атлантике. Возвращается в подводном положении, чтобы не обнаружил и не проследил её курс американский спутник-шпион. Крутится их вокруг «земного шарика» десятки, а может быть и сотни. Штаты провозгласили приоритетной свою программу «Звёздных войн», которую назвали СОИ, что значит «Стратегическая оборонная инициатива».
«Сможем ли мы равноценно ответить на эту самую СОИ» – невольно задумался лейтенант, встречавшийся этим летом в Москве во время очередного отпуска с дальним родственником, работавшим в одном из оборонных НИИ.
Генрих Ярославович Соколов, приходившийся лейтенанту троюродным дядей, работает в этом направлении, занимается по его словам «бортовой тематикой» или разработкой программ для вычислительных мини и микромашин, устанавливаемых на самолётах или ракетах. На западе такие устройства называют компьютерами, и это слово активно проникает в наш лексикон, следом за недавно появившимися американскими и отечественными персональными компьютерами .
Программу, адекватную американской СОИ, Соколов оценил как очень затратную и трудоёмкую для страны, которая может и не выдержать такой бешеной гонки вооружений.
– Увы, у нас нет таких экономически сильных союзников как Япония, Англия, Франция, ФРГ . Самый сильный и верный союзник СССР – ГДР, но и эта небольшая страна втрое – вчетверо уступает Западной Германии, – вот слова Соколова. Есть над чем задуматься…   
Ночь. Вокруг подводной лодки толща океанских вод: сверху двести – триста метров, под килем ещё пять тысяч. Не самое глубокое место океана, но и не самое мелкое. Не родной Ледовитый океан, а чужой и враждебный Атлантический. На Западе США, на юго-востоке британские Бермудские острова. Красивые острова.
«Жаль, не доведётся на них побывать», – подумалось Николаю Витову – одному из младших офицеров подводного крейсера-ракетоносца.
Лейтенанту не спалось. Он вспомнил красивый американский фильм «Бездна» , в котором во всём великолепии были показаны Бермудские острова и окружающие их лазурные океанские воды на фоне захватывающего сюжета поисков двумя молодыми и красивыми людьми сокровищ с затонувшего испанского галеона. Одинокие в океане, красивые острова…
«Тревога!» – вздрогнул задремавший лейтенант и вскочил с койки. Заныла сирена, затрещал зуммер, замигали тревожные красные лампы. Не прошло и секунды, как последовал мощный удар, от которого вздрогнул корпус подводного крейсера с баллистическими ракетами на борту, и взрыв в ракетном отсеке, нарушивший герметичность корпуса. В ракетный отсек хлынула вода, замкнуло силовой кабель, в чреве подводного крейсера вспыхнул пожар. Началась борьба экипажа за живучесть корабля…

4.
– Алекс Салаш очнулся. Укачанный дорогой он задремал всего на несколько минут, однако в голове крутилось невесть что: и океан, и субмарина на которой он плавал – собственно практически такая же, как русская субмарина, затонувшая прошлой ночью в Атлантике в сотнях милях от Нью-Йорка и Вашингтона…
– Да ты задремал, Алекс? Давай просыпайся. Расскажи-ка лучше, что у тебя с Линдой? Не пора ли привести её в дом и сделать своей женой? – Резко, как это частенько делал, сменил тему дед.
– Линда! Откуда ты знаёшь про неё? – Удивился Алекс.
– Я знаю про тебя всё, мой мальчик, или почти всё. Знаю, что Линда здоровая девушка без дурной наследственности и годится для того, чтобы стать твоё женой.  Такая у меня профессия, – скупо улыбнулся дед, слегка обнажив отличные протезы – ровные и острые, словно зубы акулы.
– Ты уже не мальчик и пора подумать о потомстве. Предстоят годы длительных командировок, в течение которых Линда под присмотром твоей матери родит детей. Не меньше троих, а я через пару лет выйду в отставку, и до конца своих дней буду воспитывать их в нашем общем доме, который мы купим или построим где-нибудь южнее Вашингтона, например в окрестностях Чарльстона или Саванны. Там океан заметно теплее, чем в Нью-Йорке и при этом прекрасный морской воздух, который пойдёт детям на пользу.
И до Вашингтона недалеко, – после небольшой паузы добавил дед, посмотрел на внука и продолжил свою воспитательную беседу.
– Хорошая и верная жена – крепкий тыл, который необходим каждому мужчине, если он мужчина, а не тряпка. Особенно крепкий тыл необходим разведчику, надолго покидающему свой дом.
О том, чтобы Линда или другая девушка, если ты вдруг передумаешь, была бы верной женой, позаботимся мы – я и твоя мать, а вот о детях и моих с Илоной внуках и правнуках позаботишься ты Алекс. Только мой тебе совет – останови свой выбор на Линде, так как на поиски иной жены у тебя не будет достаточного времени и может случиться ошибка. А Линду ты хорошо знаешь. Она из небогатой семьи и будет рада достатку, который её ожидает в нашем доме.
– Ты у неё был первым мужчиной? – дед вдруг задал нескромный и очевидно единственный вопрос, ответа на который не знал, слегка развернул голову и посмотрел на внука.
Алексу захотелось уколоть деда, ответив: «ты же разведчик, дед, и всё знаешь лучше меня!», но он промолчал, не решаясь обидеть старика и сократив паузу до минимума, чтобы дед не заподозрил неправды:
– Да, я у неё первый. Линда домашняя девушка и её родители придерживаются строгих правил, – пришлось таки солгать Алексу, чтобы успокоить деда. Старики в таких вопросах щепетильны. Вспоминают свою молодость и думают что и в «таких делах» всё должно оставаться по-старому.
– Это очень хорошо, Алекс, – скорее всего не поверил внуку дед. – Её родители англосаксы?
– Да, Линда чистокровная англосаксонка! – на повышенных тонах ответил Алекс, которого начинали раздражать нелепые вопросы деда.
«Вот, повсюду ему мерещатся евреи», – подумал он, укоризненно посмотрев на деда.
Этому дед поверил, не замечая или же сделав вид, что не заметил взгляда внука. Тейлор – фамилия девушки Алекса не внушала Джону Салашу подозрений. Америку населяли многие европейские и иные народы, но англосаксы, по его мнению, были лучшими из американцев. 
– Не сердись, Алекс. Ты сделал правильный выбор, как о вполне решённом деле, заключил дед. – Познакомь меня и маму с родителями Линды. Лучше всего это сделать послезавтра. Я буду свободен. Не стоит затягивать с этим делом, мой мальчик. Лучше это сделать до твоей поездки в Москву, а ты будешь там уже через неделю.
Полагаю, что к Рождеству вам следует обвенчаться, а я закажу свадебный обед в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка. У тебя есть пожелания относительно ресторана?
– Выбери сам, дед, – ответил Алекс, дав своё согласие на брак с Линдой Тейлор. Впрочем, он и сам об этом подумывал. Линда Алексу нравилась. Конечно не ослепительная красавица, но хорошенькая, рослая, с крепким здоровьем. И его Линда любила. Чего же ещё желать? 
– Хорошо, Алекс, тогда свадебный обед состоится двадцать шестого декабря в «Онтарио». Тихое местечко для состоятельных посетителей с дорогой, но великолепной европейской кухней! Тебе понравится, – пообещал дед, продолжая свои наставления. Очевидно сегодня он был «в ударе».
– Женитьба – женитьбой, но ты же не будешь стеснён в выборе женщин во время продолжительных командировок. Сдерживать себя в таком естественном деле – вредить здоровью и расшатывать нервную систему. Никто тебя за это не осудит, ни мы, ни Линда, которую ты будешь любить, как жену и мать своих детей. Ей этого хватит, – подчеркнул дед.
– Недавно пересмотрел ещё раз несколько русских художественных фильмов, посвящённых разведчикам. Фильмы художественные и надо сказать неплохие. Картины наших «голливудских гениев» на эту тему много хуже. В них почти нет философии и слабо показан внутренний мир разведчика. В основном экшен: стрельба, погоня, смерть и жестокость. Пожалуй у русских этого не хватает, но в остальном они на высоте.
Особо следует отметить фильм под названием «Семнадцать мгновений весны» , шедший в семидесятых годах в ряде стран Европы, в том числе в обеих Германиях на немецком языке. Занятная картина. Хорошая игра русских актёров, но есть в ней небольшие промахи. Не показана личная жизнь главного героя штандартенфюра СД по фамилии Штирлиц. Фильм большой, а личной жизни в нём нет. При этом в характеристике на штандартенфюрера указано, что он «истинный ариец, спортсмен и связей его порочащих не имел». Возможно, что русский режиссёр, кажется женщина, опустила такие интимные подробности, которые делают фильм несколько недостоверным, а возможно что-то другое? Не знаю. Возможно русские коммунисты середины прошлого века имели слишком высокий и непонятный нам моральный облик, но немецкая контрразведка прежде сего в лице шефа гестапо Берлина, присматривавшего за штандартенфюрером могла заподозрить такой неестественный образ жизни здорового мужчины в расцвете лет. Не знаю, – наконец сдался Джон Салаш, допуская себе такое в мелочах, отказавшись от дальнейшего анализа русского фильма.
– Возможно, что этот русский разведчик, работавший под личиной штандартенфюрера был гомосексуалистом? – устав от наставлений деда, задал Алекс нелепый вопрос.
– Нет. В Германии с эти было строго! – подчеркнул Джон Салаш, который не мог терпеть всех этих «голубых, транссексуалов и прочую нечисть», – полагая, что таковых выродков следовало уничтожать, как это делалось в Третьем Рейхе.
 Они подъезжали к пригородам Нью-Йорка, который завистники, ненавидящие Америку, называют «городом жёлтого дьявола», имея в виду банковские дома, разместившиеся на знаменитой Уолл-Стрит.
Зимой 1945 года эту улицу в припадке бешенства приказал уничтожить одураченный американскими банкирами Адольф Гитлер, потерпевший разгром в походе на Восток, куда его снарядила и направила мировая финансовая закулиса. Не придумав ничего другого, фюрер приказал снарядить тремя центнерами самой мощной взрывчатки первую в мире баллистическую ракету,  управляемую штурмбанфюрером СС , которая, потеряв управление, упала в Атлантический океан. Давно это было.
Через полчаса, купив по дороге роскошный букет роз, дед и внук наконец добрались до дома, и пятидесятивосьмилетняя Хэлен Салаш обняла единственного сына, воспитанию которого посвятила свою жизнь.

5.
Бен Тернер – тридцатичетырёхлетний офицер CIA, полное имя, которого звучало как Бенджамин, но целиком употреблялось у практичных во всех отношениях американцев весьма редко, покинул Ленгли часом позже Джона Салаша и его внука Алекса, с которым, наконец, познакомился, как говорят «живьём». Прежде не получалось. Алекс торчал в Южной Африке, которая ввиду начинавшихся в этой стране весьма серьёзных беспорядков, грозивших миллиардными убытками американским транснациональным компаниям,   переходила в сферу «особых интересов» США .
От CIA требовалось взять под контроль процессы, которые неизбежно приведут к утрате власти в стране белым меньшинством и к перераспределению собственности в этом богатейшей природными ресурсами государстве, слепленном англичанами из завоёванных бурских провинций, которые после прихода к власти чёрного большинства должны принадлежать Америке.
Тернер только что вернулся из Польши, которая была самым слабым звеном в так называемом «Социалистическом лагере» и являлась пока «зоной ответственности» офицеров CIA, задача которых способствовать раскачиванию политических процессов охвативших эту самую большую, однако слаборазвитую страну Восточной Европы с начала восьмидесятых годов .
События, назревавшие в Польше, могли вылиться в то, что происходило в 1956 году в Венгрии или в 1968 в Чехословакии.  Ситуации, которые назревали в тех странах соответственно тридцать и двадцать лет назад активно раскачивали спецслужбы западных стран, стараясь использовать шанс и вырвать Венгрию и Чехословакию из-под контроля Москвы.
Не вышло. Советские войска, откликнувшиеся, по словам руководителей СССР, на призыв венгерского народа о помощи, подавили восстание. Антикоммунистическое восстание в Венгрии, носило чрезвычайно жестокий характер и было отмечено массовой резнёй, которую учинили, затаившиеся фашисты, убивавшие не только коммунистов и советских военнослужащих, но и евреев, чудом переживших войну и немецкую оккупацию, или вернувшихся в страну после войны.
Когда разразились венгерские события, Тейлору было всего лишь четыре года. События в Чехословакии, названные «Пражской весной» случились в 1968 году и были не менее драматичны, хотя и не столь кровавые, названные помимо «Пражской весны» ещё и «Бархатной революцией». В Прагу были введены войска стран «Варшавского договора» и самую «грязную работу» выполнила армия ГДР. В то время Тейлор учился в школе и готовил себя к военной карьере. Шестнадцать лет ещё не тот возраст, когда молодые люди серьёзно интересуются политикой.
Прослужив в армии США семь лет и приняв в самом начале своей армейской карьеры участие во Вьетнамской войне  на заключительной и самой трагичной для американцев её стадии, Тейлор уволился и поступил на службу в CIA.  К тому времени у него сложилось мировоззрение стопроцентного американца и патриота своей страны, сражавшейся в джунглях Юго-Восточной Азии с проникшим туда коммунизмом, с ужасами которого молодой лейтенант столкнулся во время войны с красными вьетнамскими партизанами и которого с тех пор не принимал ни под каким соусом.
В CIA, куда его пригласил служить после случайного знакомства один из офицеров этой всесильной организации, сражающейся за интересы Америки на невидимых фронтах по всему миру, Тейлору очень пригодилось знание фарси – языка, на котором разговаривали в семье родителей матери, перебравшихся в Америку из Ирана. Рядом с ними прошло детство Бенджамина, а отец, оставивший сыну правильную фамилию и гены авантюриста, очень скоро разочаровался в своей «восточной жене» и, бросив семью, пропал где-то в Южной Америке, в которой во все времена не любили выходцев из США или гринго, как их называли к югу о Рио-Гранде .
Свою службу в разведке Тейлор начал на Ближнем и Среднем Востоке, в том числе в Иране времён правления шаха, работая под дипломатическим прикрытием и создавая агентурную сеть, кое-что из которой сохранилось и после бурной иранской революции 1979 года, проходившей под антиамериканскими лозунгами. Будучи на грани разоблачения, ему едва удалось унести ноги из этой древней страны, где его предки по материнской линии жили со времён Вавилонского плена , и Бен ими гордился, ощущая свою причастность к великой истории Востока. Ведь и в его жилах текла кровь древнего, избранного Богом народа.
Затем после полугодового перерыва, прожитого в США, Тейлора направили в Польшу. С экономикой в Польской Народной Республике, как называлась эта страна, образованная при участии СССР после Второй мировой войны, не заладилось с самого начала. Слабая промышленность, неспособная конкурировать с промышленностью соседних стран – ГДР и Чехословакии, отсталое сельское хозяйство из преимущественно мелких крестьянских хозяйств в одну семью, чего не было в других странах Восточной Европы, где прижились и неплохо показали себя госхозы, делали Польшу слабым звеном  среди стран, находившихся под управлением коммунистов.
СССР поддерживал Польшу своими заказами на строительство судов, покупал невыгодный силезский уголь , польский текстиль, трикотаж и готовую одежду, поставляя взамен дешёвые энергоносители, продукцию машиностроения и многое другое. Это позволяло Польше неплохо жить, в среднем лучше, чем жили граждане СССР, но полякам этого было мало. Хотелось жить как в Германии или Франции, но почему-то не получалось как в соседних Чехословакии или ГДР и это обстоятельство раздражало. 
Внутри страны действовало мощное подполье из бывших членов Армии Крайова , подчинявшееся эмигрантскому правительству, бежавшему в Лондон после оккупации страны фашистской Германией в 1939 году, и их последователей из послевоенного поколения. Вокруг представителей Армии Крайова объединились все антирусские силы страны, которая на протяжении тысячелетней истории находилась в состоянии перманентной вражды с Московским Царством, выросшей из него Российской Империей и этим монстром СССР, бросившим вызов всему «свободному миру» . Словом, для агентов западных разведок было с кем работать.
Поначалу Тейлор считал свою командировку в Польшу ошибкой, не будучи специалистом по славянским странам и не зная польского языка. Теперь, перед тем, как окунуться с головой в работу на территории СССР, он оценил и польский период своей карьеры.
СССР – страна огромная и есть в ней не только Москва и Ленинград, где происходят бурные события, вызванные инициативами нового лидера СССР, провозгласившую программу перестройки всей общественно-политической и экономической жизни огромной страны. Несомненно, эта реформа сверху будет иметь далеко идущие последствия, которые сейчас просчитываются ведущими аналитиками CIA. 
В СССР были и окраины – территории, зовущиеся союзными республиками, где под влиянием объявленной перестройки пробуждалось национальное и религиозное самосознание. В одной из таких республик где разговаривали на языке, который являлся одним из диалектов фарси, Тейлора ожидала большая, очень важная и по-своему увлекательная работа. И уже скоро он рассчитывал приступить к ней перейдя на нелегальное положение.
Алекс Салаш, который в ближайшей перспективе перейдёт в его подчинение, Тернеру понравился. Служил, как и он в вооружённых силах, которые оставил в звании лейтенанта флота и поступил на службу в разведку по протекции дела, имевшего, несмотря на солидный возраст, прочные позиция в CIA. Джон Салаш уже оказал немаловажную поддержку капитану Тернеру, упорно карабкавшемуся по служебной лестнице, мечтая после сорока лет осесть в Ленгли и готовить новое поколение разведчиков.
Тернер полагал, что к тому времени с СССР будет покончено и Америка станет единственной сверхдержавой, у которой естественно прибавится врагов, а значит и работы для CIA. Словом – без работы Тейлор не останется и вот тогда, имея стабильный доход, он заведёт семью. С этим он отставал от коллег, но ничего – наверстает.
Тернер жил в пригороде Вашингтона, сняв на время пребывания в Штатах пару комнат в двухэтажном доме с отдельным выходом на улицу. Холостяцкое жильё не столь уютно, но вполне подходит для того, чтобы переночевать и завести на время подружку, с которой можно провести время, утолив голод на женщин свойственный молодым здоровым мужчинам без всяких вредных привычек, а когда придёт время оставить её, не слишком об этом сожалея.
Завтра у Тернера последний выходной день в Штатах, ночь и первую половину которого он проведёт со своей подружкой, а затем, выпроводив её и, попрощавшись – надолго или навсегда – это как время покажет, сообщит хозяину дома, что уезжает на неопределённое время и, забрав личные вещи, умещавшиеся в одном чемодане, сдаст ключ.
Остаток дня Бен проведёт у деда с бабушкой, до которых следовало ещё добраться, преодолев триста с лишним миль. Сутками позже ему следовало быть в Лондоне, откуда в качестве сотрудника британской фирмы – поставщика современного оборудования для строящегося в СССР хлопкоочистительного завода надлежало отбыть в Москву и далее Ташкент и Самарканд.      
Пока Тернера такая жизнь волне устраивала и, подъезжая к дому, он позвонил своей знакомой – нигде и никогда не работавшей двадцатилетней мулатке Саре Вильсон, любившей смуглолицего Бена, за то, что тот был «не совсем белый» и за дорогие подарки. Помимо подарков, добрый парень Бен давал ей деньги на карманные расходы и частенько водил свою хорошенькую «чёрную кошечку» в местные ресторанчики, где можно было вкусно поесть и потанцевать.  Не скрывать же хорошую фигуру, которой пока не грозит полнота!
В восьмидесятые годы пригороды Вашингтона могли показаться старожилу Соединённых Штатов Новым Орлеаном пошлого века, если бы не архитектурные новшества всё в той же одно и двухэтажной Америке, утопающей в пышной для этих широт зелени, среди которой себя хорошо чувствуют субтропические магнолии и даже пальмы. Улочки в таких небогатых и по своему уютных кварталах были заполнены чернокожими улыбчивыми гражданами США, которых теперь даже скрытые расисты, соблюдая укоренившуюся в стране политкорректность, называли не неграми, а афро-американцами.
Америка конца двадцатого века стремительно темнела и не только за счёт иммигрантов из стран третьего мира, которых становилось всё больше и больше, а столица притягивала к себе сытой жизнью коренных американцев, предки которых, будучи рабами завезённым некогда из Африки, трудились на хлопковых полях белых плантаторов .
Рабство было отменено после гражданской войны Севера и Юга, едва не распавшихся Североамериканских Штатов , а после проповедей великого борца с расизмом Мартина Лютера Кинга , погибшего от руки белого экстремиста, Америка переосмыслила свои ценности и с «белым расизмом» было покончено с помощью суровых судебных наказаний. 
Что такое «белый расизм» испытали на себе предки Тейлора, прибывшие на новую «обетованную землю» из Ирана, в том числе его мать и он сам. В школе Бена нередко задевали придурки одноклассники, гордые лишь тем, что родились белыми. Хоть и не совсем чёрным был Бен Тейлор, а всё равно не белый. Обзывали его «черномазым», хотя это было и не так, и совсем уж обидно – «грязным евреем»… 
Но теперь и с этим в Америке следовало быть осторожным. Антисемитов привлекали к судебной ответственности наряду с расистами. А тогда, в шестидесятые годы юного Бена такое отношение сверстников обижало и озлобляло. Он часто дрался с обидчиками, невзирая на численный перевес. Бен полагал себя американцем и никем другим.
По происхождению отец Бена был скорее ирландцем, чем англосаксом, однако новорождённый Бенджамин по настоянию отца, вскоре бросившего семью, был крещён не в католической, а в правильной англиканской  церкви. Спустя три года мать Бена, которую изнасиловал белый маньяк, тяжело заболела и умерла. Так мальчик остался на руках деда и бабушки, которые вырастили и воспитали единственного внука, заменив ему родителей. Дед  владел ремеслом ювелира и маленькая семья жила вполне сносно.
Причины неприязни Тернера к расистам вполне очевидны, как и хорошее отношение и отсутствие фобии к американцам с чёрной и смуглой кожей. Вот и поселился он в квартале, где жили преимущественно афро-американцы, а чернокожая Сара Вильсон ему нравилась больше, чем бледные и «прохладные» девчонки, с которыми удалось познакомиться во время службы в армии, проходившей после Вьетнама в штате Мэн, а это крайний севере Америки, если конечно же не брать в расчёт Аляску.
Не любил Тейлор лишь людей жёлтой расы: вьетнамцев, китайцев, корейцев и «прочих азиатов», делая исключение лишь для японцев. Причиной тому стал «вьетнамский синдром». Он видел изуродованные пытками тела американских солдат и офицеров, парашютистов, проткнутых острыми бамбуковыми кольями, которые крестьяне выставляли в качестве заграждений возле своих деревень. Тейлор видел и ответную жестокость, когда американцы сжигали людей напалмом или вспарывали животы пленным. Во время бегства последних американских подразделений из Сайгона, в который входили отряды Вьетконга  и части северовьетнамской армии он едва не попал в плен.
Вертолёт, в котором эвакуировали остатки взвода лейтенанта Тернера был повреждён и вынужден сесть в тылу наступавших отрядов Вьетконга. Вспыхнул ожесточённый бой в окружении. Погибли почти все солдаты. Те, кто остались в живых, в том числе лейтенант Тернер, были ранены. Не иначе как чудом можно было объяснить то, что им на помощь пробились два боевых вертолёта и вывезли раненых, не сумев взять из-под огня тела убитых…

*
– Что с тобой, красавчик Бен? – отвлекаясь от коктейля, подозрительно посмотрела на Тейлора Сара, называвшая его так, когда ждала от своего парня, впрочем не какого-то там двадцатилетнего ровесника-сопляка, а зрелого мужчины при деньгах, чего-то особенного. Возможно Сара ждала очередного подарка, а возможно и любви. – Ты не заболел?
Тейлор стряхнул  свои мысли.
«И в самом деле, Сара права. Прочь всяки дурные мысли. Сегодня и завтра отдыхать и только отдыхать! Словом – перезагрузка мистер  Бенджиамин Тейлор!» –  подумал он и, улыбнувшись своей очаровательной «шоколадке», как частенько в минуты нежности называл Сару и в самом деле «сладкую», выпил глоток виски.
– Всё нормально, кошечка, просто задумался!
– Смотри, милый, сегодня много не пей, – взглянув на стакан, в котором оставалось ещё немало, серьёзно посоветовала Сара, – а то ночью у тебя ничего не получится…
Со знанием дела Сара подмигнула Бену и улыбнулась, раскрыв пухлые губки, страстные поцелуи которых так  любил Тернер, обнажив при этом ровные ослепительно белые зубки, любившие игриво покусать. Такие зубки – не редкость у молоденьких и хорошеньких негритянок или мулаток, которые нравились Тернеру.
«Афро-американок!» – политкорректно поправил он себя, и поставил стакан, решив, что и в самом деле не стоит нагружаться спиртным, иначе придётся туго. Сара своего не упустит…
Можно я потанцую с Джеком? – спрятав улыбку, спросила Сара, допивая свой коктейль и посматривая на чернокожего парня, которого Тернер кажется уже видел в этом ресторанчике.
– Валяй, танцуй! – Согласился Тернер. – Я пока закажу ужин и посмотрю на вас. Ты уж постарайся, Сара. Дай мне возможность полюбоваться тобой со стороны. Это меня возбуждает.      
               




Глава 3. Сёстры

1.
В середине октября Вера Соколова возвращалась из пятидневной командировки в Ереван. Ил-86 , вылетевший из аэропорта «Звартноц» в час ночи, прибыл в аэропорт «Внуково» около четырёх часов утра.
Время неудобное. Даже если добираться до дома на такси, что стоило немалых денег и никак не вписывалось в командировочные. К тому же придётся будить маму, Ладу и всю её семью: Павла и детишек – Алёшу и Лизу. Соколовы и Арефьевы жили в четырёхкомнатной квартире в Кузьминках, удачно разменяв в середине семидесятых годов большую и престижную «генеральскую» квартиру на Таганке из четырёх комнат с высокими потолками, на две малогабаритные – в Кузьминках и в Чертаново.
В Кузьминки поехали Елена Васильевна с Ладой, которая недавно вышла замуж и ждала первенца, и Вера. Было ей тогда семнадцать лет, и заканчивала она школу, мечтая поступить в МГУ на факультет журналистики. В двухкомнатную квартиру поехал Генрих с женой. Так случилось, что обе свадьбы – Лады и Генриха играли в один день, только Генриху было к тому времени под тридцать, и он едва успевал жениться до срока, который в народной мудрости отмечен поговоркой: «тридцать лет – жены нет – не будет».
Взвесив все «за» и «против», Вера решила скоротать час в зале ожидания, чтобы в начале шестого сесть на рейсовый автобус и быть на Юго-западной к открытию метрополитена.
В пути познакомилась с соседом по креслу – представительным армянином лет тридцати пяти с лицом, сильно напоминавшим известного в прошлом советского актёра, сыгравшего роль личного шофёра товарища Саахова в замечательной комедии Гайдая «Кавказская пленница» .
Фамилия этого актёра вылетела из головы, а сосед по креслу представился Вере Ервандом и весь путь занимал её разговорами. Он оказался торговым работником, ехавшим в Москву для заключения многообещающего контракта с фабрикой, выпускавшей стенные обои по югославской лицензии.
Истинный арменоид  среднего роста и плотного телосложения, обладатель великолепно посаженного крупного орлиного носа, Ерванд не отстал от красивой блондинки и в зале ожидания. Предлагал взять такси за свой счёт и доставить Веру в любую точку Москвы, но после её отказа смирился и остался за компанию дожидаться автобуса. В Москве Ерванд собирался остановиться у родственника, жившего на Ленинском проспекте.
– Просто удивительно, что у нас не могут самостоятельно наладить такое простое дело, как выпуск качественных обоев, – сокрушался Ерванд, хорошо владевший русским языком, учившийся по его словам в ереванской русской школе, а затем в Воронежском политехническом институте.   
– Русские думают о ракетах, космосе, атомных электростанциях и подводных лодках, но совершенно забывают о таких простых вещах, как товары широкого потребления. Поговорят о необходимости уделить этому сектору экономики повышенное внимание, но ничего не делают. Купят большую партию текстиля за границей и успокоятся на время. Вот у нас, в Армении, хоть что-то делается. Вижу на вас замшевые сапожки, купленные в Ереване. Я не ошибся?
– Нет, Ерванд, не ошиблись. В Москве в октябре бывает холодно. Вот и надела. Не бог что, но в Москве такие не сразу купишь, да и финские сапожки, хоть и лучше, вдвое дороже, – ответила Вера, кутаясь в плащ. Хотелось спать. В самолёте Ерванд беспрестанно занимал её разговорами и не дал подремать.
– Вы сказали русские? Выходит, что самих себя, я имею в виду армян, вы уводите от ответственности за то, что происходит в стране? – спросила Соколова, успевшая за три дня, провёдённые в Ереване и его окрестностях узнать многое. Настроения, царившие в самой маленькой по территории советской республике, были, мягко сказать, не слишком «патриотические». Повсюду только и было разговоров, что дай республике самостоятельно решать экономические вопросы, и она немедленно вырвется в число самых развитых стран мира, став «Кавказской Швейцарией».
«Да мы будем продавать наш отличный коньяк, и принимать туристов со всего мира, которые приедут посмотреть на наши древности: Гарни, Гегард, Эчмиадзин! Любоваться озером Севан, горой Арарат, к которой привёл свой ковчег библейский Ной! Где ещё увидишь такое? Долларами будем оклеивать стены своих квартир!» – будучи в здравом уме и нисколько не сомневаясь в своих словах, заявил ей академик, фамилию которого лучше не называть.
Впрочем, такой материал в советской печати давать не следовало. Руководители советских газет и журналов, ответственные за проведение в жизнь «правильной идеологической линии», одобренной партий, обеспокоенные всякого рода искажениями, наметившимися в последние годы на местах и, прежде всего, на национальных окраинах, старательно затушёвывали подобные проблемы, от которых попахивало сепаратизмом.
Соколова пыталась возразить маститому республиканскому учёному, что в мире предпочтителен коньяк, произведённый во Франции, а древностей в Греции или в Египте стократ больше, но переубедить армянского академика ей так не удалось. Зато лично её шестидесятилетний «знаток женской красоты» осыпал комплиментами, назвав «самой красивой блондинкой», которая брала у него интервью, не упустив возможность подчеркнуть, что девушки и женщины с таким цветом волос, могут заблуждаться… 
«Ну и бог с ним», – подумала Вера об академике, мечтавшем оклеить долларами свою квартиру, её больше беспокоили плохо скрытая русофобия с сепаратистскими настроениями, царившими среди интеллигенции маленькой республики, получавшей немалые дотации от центра. Впрочем, коллеги предупреждали Соколову, что В Ереване с этим ещё терпимо. В Баку или Тбилиси с этим куда как хуже, не говоря уже о Прибалтике. 
Более всего в Ереване говорилось о Карабахе, входившем в состав соседнего Азербайджана, однако населённом армянами. Повсюду слышались слова и лозунги: «Карабах – наш» и упрёки в адрес России, которая якобы «отдала туркам исконные земли армян».
Вера не сразу догадалась, кто такие турки, а когда ей объяснили, перестала затрагивать и эту неприятную для ереванцев тему. Словом, командировка не удалась и если бы не поездка на пограничную заставу на крайнем юге республики, где протекала река Аракс, отделявшая СССР от Ирана, ей нечем было бы отчитаться перед начальством. Вот когда пригодились два сэкономленных дня. Зато о пограничниках она напишет хорошую статью, к которой есть отличные фотографии.
Другой материал, в котором Соколова не была уверена, был собран за несколько часов пребывания в Пушкинском районе соседнего Азербайджана, где в девятнадцатом веке поселились русские староверы-молокане, вынужденные покидать коренную Россию, спасаясь от церковных гонений. Сёла, появившиеся в некогда голой, безводной степи, стараниями трудолюбивых земледельцев превратились в цветущий край, где старая вера мирно уживалась с новыми формами хозяйствования – колхозами и совхозами-миллионерами , а молодёжь оставалась на земле, не стремясь в города. Несколько поколений русских людей, преобразивших некогда пустынные земли, стали главными героями её очерка, который она начала писать на месте и обязательно закончит сегодня, чтобы показать его заместителю главного редактора.

2.
– Рад видеть тебя, Верочка! – Майор Лебедев обнял родственницу, приходившуюся ему троюродной сестрой и поцеловал в щёчку. – Что в Москве слышно о подводной лодке? Мы здесь почти нечего не знаем. Затонула, есть погибшие, и это всё! Звонила мама, думает, что пограничники знают больше других. Пришлось расспрашивать её. Слава богу, жив Коля. Среди четверых погибших лейтенант Витов не назван. Не знаешь где он сейчас?
– Не знаю, Игорь. Почти ничего не знаю! Нам журналистам известно не больше, чем другим, если конечно это не твоя тема. А флот не моя, Игорь, тема. По-видимому наши моряки в Североморске или на пути к нему. Будет проведено расследование. Вот тогда можно будет что-то узнать. Жив Николай и это главное. Страшно если получил высокую дозу облучения, ведь подводная лодка атомная…
Кирилл, я тебе о нём писала, побывал в командировке на Северном флоте. Готовил репортаж для «Комсомолки». Ходил на АПЛ в Карское море. Он лучше нас знает как устроена атомная подводная лодка и что может произойти во время крупной аварии. При встрече расскажет, но увижу его в Москве дней через пять – шесть. Если что-то узнаю – позвоню.   

*
Из Еревана в Мегри  добирались через Нахичевань  – другая республика, население которой не испытывало дружеских чувств к соседям. Здесь жили азербайджанцы, которых армяне, в память о застарелой вражде, в прежние времена доходившей до резни, называли турками .
Дорога, проложенная вдоль левого берега неспокойного Аракса, за которым вначале лежала Турция, а потом Иран, оставляла желать лучшего. Спасибо выносливому армейскому УАЗ-469 , способному передвигаться не только по дорогам, но и по горам.
– Не мог, Верочка, упустить такой возможности! Через пару часов будем в отряде. Начальник отряда пожелал лично познакомится с московским корреспондентом «Комсомолки», которую охотно читают на заставах и собирают в подшивки по месяцам и годам, а затем, там уже близко, поедем на нашу заставу, посмотришь, как мы живём! – Улыбался троюродной сестре начальник заставы тридцатишестилетний майор Лебедев. У вас в Москве мы бываем проездом не менее двух раз в году, а вот к нам добраться не просто, к тому же необходимо разрешение. Ещё пару лет и меня переведут на другое место, а здесь есть что посмотреть. Горный хребет Зангезур упирается в Аракс, а за ним уже Иран – древняя страна и другая цивилизация. Сейчас у нас созревают самые поздние фрукты, а виноград в этом году уродился замечательный! 
Внезапно о боковое стекло машины ударился и рассыпался на части ком сухой земли. За ним дугой, третий. К счастью окна были закрыты и стёкла не треснули.
– Вот, паразиты! – не удержался Лебедев, помахав кулаком ватаге подростков кричавших и корчивших рожи вслед удалявшейся машине.
– Через Нахичевань ехать проще, но противно, – заметил невозмутимый на вид водитель с ефрейторскими лычками на погонах. Недели две назад это было, товарищ майор, ехал я с капитаном Зуевым, лейтенантом Ивановым и его женой. Капитан ехал до Арташата , а Ивановы до Еревана и далее в отпуск, домой. На этом же месте эти же, как вы их назвали, паразиты закидали машину камнями. Лобовое стекло треснуло. Пришлось менять. Армяне с Азербайджанцами враждуют, а нам от них достаётся. Я бы их…
– Прекратить разговоры, товарищ ефрейтор! – остановил водителя майор Лебедев. – Следите за дорогой!
– Есть следить за дорогой, товарищ майор! – по форме ответил водитель, так и не сообщивший московской корреспондентке, которую оценил как «очень красивую», необидчивый ефрейтор, что бы он сделал. Да и глупо обижаться на старших по званию, том более на офицера, которого уважали солдаты и уважал лично он – вологодский парень Василий Ершов. Ждал русский парень, призванный в погранвойска, когда же, наконец, закончится жаркое закавказское лето, и польют дожди, как в родной Вологде, где едва ли не всегда прохладно и мокро. Служить ефрейтору Ершову осталось чуть более полугода. В мае от сдаст свою машину молодому солдату и отправится на заслуженный дембель. 
– Кто эти подростки? – Спросила Вера майора.
– Мы покинули Армению и теперь едем по азербайджанской территории. Обидно, что за действиями этих подростков стоят взрослые люди. За последние два года резко возросло число случаев нападения на военнослужащих. Это, Вера, не для газеты, о таком не пишут, но тебе могу сказать, что в штабе погранокруга, а это в Тбилиси приводились неутешительные данные.
Армения на фоне соседних республик Азербайджана или Грузии – островок относительного спокойствия. С полгода назад я был в командировке. Ехал в поезде из Кировабада  в Тбилиси. Расстояние меньше двухсот километров пассажирский поезд шёл всю ночь, со всеми остановками. Начальник поезда, очевидно из предосторожности, не дай бог что случится, поместил меня в отдельное купе единственного купейного вагона. Ехал один и только в пути ко мне подсел пожилой, интеллигентный грузин. Представился историком. Проговорили с ним часа полтора. Рассказывал о своей Грузии, о межнациональных проблемах, которые сильно обострились в последнее время.
Абхазия, утверждал тот историк, хочет войти в Россию. Аджария – в Турцию, а Осетия и вовсе тяготеет почему-то к Ирану ! Во всём интеллигентно винил Россию, в которой, по его словам, после Сталина нет сильной власти, а сейчас, после смерти Брежнева и подавно. Да и в Тбилиси не всё в порядке. Грузин в городе треть, по словам этого человека по численности лидируют армяне, много курдов и азербайджанцев. Есть греки, русские и евреи. Евреи острее других чувствуют неладное, массово отъезжают в Америку и Израиль.
При расселении горожан из ветхого и сносимого жилья в новостройки дома заселяют по национальному принципу. Грузин селят отдельно в лучших районах и лучших домах. Армян, курдов, осетин и прочих, в том числе и русских в районах и домах похуже и тоже с соблюдением национальных особенностей. Наших военных стараются поселить в домах, где проживают грузины. Один мой знакомый подполковник, служивший в штабе, получил отличную квартиру в элитном доме по адресу, знаешь какому? – хитро прищурил глаз Лебедев.
– Какому? – удивилась вопросу Вера.
– Верхнее плато, Варкетильский массив.
– Это же в горах? – удивилась Вера.
Да нет, в городе. Рядом станция метро. Очень престижное место. А перепады высот там по всему городу. Местные автовладельцы шутят, что «Москвич» или «Запорожец» осилят не всякую улицу. Вот почему приходится пользоваться «Волгами», у которых моторы мощнее. Трамвай и тот тянут в гору на тросах, а из центра города в центральный парк, который на горе, ходит фуникулёр.
– И что же знакомый подполковник? – напомнила Вера, не бывавшая в Тбилиси и не слишком отчётливо представлявшая себе как выглядит город.
– Ушёл на пенсию и остался жить в Тбилиси. Дети разъехались и у них на двоих с женой трёхкомнатная квартира на третьем этаже площадью девяносто метров и с десятиметровой лоджией. В Москве с такими лоджиями не строят.
– Не строят, – подтвердила Вера.
– Так вот, подполковник прожил на гражданке год, и с началом перестройки, от которой не ждал ничего хорошего, собрался покинуть столицу солнечной Грузии. Пытается поменять свои тбилисские хоромы хотя бы на Подмосковье. Никто не хочет. Лишь недавно нашёлся один грузин, кажется в Солнечногорске. Предлагает на обмен свою сорокаметровую «двушку».
– И что же? – спросила Вера.
– Согласился. В декабре переезжают. Вот так-то, Верочка. Только всё, что я тебе рассказал, не для печати. Ты понимаешь меня, – ещё раз предупредил Лебедев.
– Понимаю,–  вздохнула Соколова. – Хоть и объявлена по стране «гласность», но острые углы продолжают сглаживать пуще прежнего. Богдан пишет из Самарканда, что в Узбекистане  тоже нездоровые межнациональные отношения. Всё обострилось буквально в последний год, особенно в густонаселённой Ферганской долине, где узбеки конфликтуют с таджиками и киргизами из-за воды, пастбищ и просто из-за застарелой вражды, о которой, казалось бы, забыли.
В регионе много крымских татар, турок-месхетинцев, чеченцев и ингушей, корейцев. Словом, обстановка не слишком спокойная. Пишет, что если бы знал наперёд, что ожидает страну, то не согласился бы на переезд в Самарканд. Подумывает о возвращении, благо московская квартира и прописка сохранилась, а в Самарканде он «гость» уже шестой год. Привык. Полюбил город, и Шуре древний Самарканд понравился. Приглашает к себе. Попробую добиться в конце октября командировки в Узбекистан. Хотим съездить вместе с Генрихом. Его Богдан пригласил на семинар, посвящённый математической логике и теории алгоритмов. Я в этом не очень разбираюсь. Впрочем, мне и не надо, – призналась Вера. – А вот написать очерк о современной жизни древнего города, в который стремился Александр Македонский, мне очень хочется.
– Азербайджан проехали, – напомнил о себе водитель, конечно же, слушавший разговор московской корреспондентки «Комсомольской правды» и майора Лебедева, командовавшей лучшей заставой Мегринского погранотряда. По тону их разговора ефрейтор догадался, что Лебедев и корреспондентка по имени Вера – родственники или хорошие знакомые.
– Теперь, Верочка, уже близко. Заедем в отряд, затем в комендатуру и на заставу, – пояснил Лебедев дальнейший маршрут.
– Игорь, мне необходимо быть в Ереване завтра вечером. В час ночи самолёт вылетает из аэропорта «Звартноц». Успеем?
– Не беспокойся. Завтра мы съездим  в ещё одно интересное место. Это уже в Азербайджане. В Пушкинском районе есть несколько сёл староверов-молокан. Очень интересный народ и колхозы у них богатые, и фрукты отменные, и вино замечательное. Хочешь посмотреть?
– Хочу! – Загорелись глаза у Веры. – Обязательно поедем, а на обратном пути доставишь меня в Ереван. Василий, твой водитель, – Вера посмотрела на ефрейтора,  – упомянул, что ездить через Нахичевань не слишком приятно. Значит, есть другая дорога?
– Да ты успела познакомиться с ефрейтором Ершовым? – удивился Лебедев. – Знаешь его имя!
– Знаю! Очень приятный товарищ и замечательный водитель, – посмотрев на ефрейтора, который заулыбался, – ответила Вера. – Профессия у меня такая, знакомиться с людьми.
– Есть и другая дорога, горная, через три перевала и по берегу Севана до Цахкадзора, а затем через Раздан в Ереван. На этот путь уйдёт не два часа, а все четыре, но места там очень красивые, – объяснил Лебедев.
– Давайте вернёмся этой дорогой? Я напишу о горах очерк!
– Хорошо, поедем через Зангезур и Севан. Посмотришь на горное озеро. Сделаешь много красивых снимков, – согласился Лебедев.    

3.
– Да вы совсем ушли в себя и забыли о попутчике? О чём задумались, Верочка? –  Окликнул её Ерванд, принёсший из буфета два стаканчика с кофе и пирожные. Давайте подкрепим наши силы перед Москвой. Предстоит очень насыщенный день, но вечером я свободен и тогда мы можем продолжить наше «воздушное знакомство» где вам будет угодно. В кафе, ресторане, на худой конец в театре. Словом – где пожелаете!
– Ну почему же театр, да на «худой конец»? – не согласилась Вера, которую попутчик начинал раздражать.
«Вот пристал», – подумала она, вспомнив Кирилла, который, провожая её в командировку, предостерёг от чрезмерного внимания «горячих южан»:
– Соблюдай дистанцию, Верочка. Очень уж они «сексуально озабочены» эти горячие южные мачо , – пошутил-предостерёг любимую Кирилл, успевший побывать в Закавказье, во всех трёх республиках, тяготившихся с началом перестройки «имперской политики России, замаскированной под Союз равноправных республик».
В Ереване её не оставляли без внимания, соблазняя всякими сомнительными предложениями как-то «поехать в горы, где есть небольшое красивое озеро, на берегу которого стоит красивый особняк и всё, что в нём есть будет принадлежать вам Верочка…»         
Приходилось дипломатично отказываться, ссылаясь на занятость, а, запершись в своём номере гостиницы, отключать телефон, избегая назойливых звонков.
«Жаль, что не смог встретить», – подумала Вера. Кирилл был на год старше её, и они работали в одной редакции. Её отправили в Ереван, его – на Сахалин.
«Такая у нас работа, летать, снимать и писать…» – шутил Кирилл, произнося эту фразу на мотив известной песни о пилотах, работа которых «учить самолёты летать!» В перерывах между командировками, он на пару с товарищем подрабатывал вечерами и по выходным дням ремонтом квартир, зарабатывая деньги, чтобы как можно скорее рассчитаться с долгами. Кирилл внёс первый взнос за однокомнатную квартиру в кооперативном доме, который будет готов к заселению в середине декабря, а в ноябре они поженятся.
«Жаль, что мы не поженились чуть раньше» – сожалела Вера. «Тогда бы нам разрешили купить двухкомнатную квартиру. Ненамного дороже, зато две комнаты».
Кирилл её успокаивал, утверждая, что однокомнатные квартиры пользуются с большим спросом, и они сразу же обменяют свою квартиру, как только вселятся. К тому времени у него будет необходимая сумма для доплаты, а кандидаты на обмен у него уже есть – пожилые бездетные супруги. По словам Кирилла: «замахнулись на две комнаты, но потом решили что, лучше вернуть часть денег.
Мысли о скором замужестве и жизни в двухкомнатной отдельной новой квартире, которая у них обязательно будет,  согревали лучше любого стаканчика горячего кофе, предложенного Ервандом. Впрочем, Вера выпила кофе и съела пирожное, спросив:
– Сколько я вам должна?   
– Не обижайте меня, Верочка, – ответил Ерванд. – Как насчёт вечера? Могу я надеяться?
– Надейтесь, Ерванд. Надейтесь, – рассеянно ответила Вера, продолжая думать о предстоявшем новоселье в собственной квартире и о том как её лучше обставить. Чтобы поскорее купить мебель и всё остальное Кирилл опять начнёт подрабатывать по вечерам и по выходным. Нет, она больше не разрешит ему надрываться, и с мебелью они подождут. Зато в большой комнате она устроит зимний сад. Вера любила возиться с цветами и давно мечтала о просторной светлой комнате, а их окна на одиннадцатом этаже выходят на юг, где будет много цветов и обязательно попугай в клетке. Лучше Ара, которого можно научить разговаривать.
Вера посмотрела на Ерванда и улыбнулась, представив, что попугай будет похож на обладателя великолепного носа, хозяин которого ждал её ответа на своё предложение.
«Ведь не отстанет?» – оценив блеск крупных карих глаз Ерванда, подумала Вера.
– Так куда мы отправимся этим вечером? – Повторил свой вопрос Ерванд.
– Пока ещё не знаю, – ответила Вера, подумав: «Хорошо, что он не знает о моей профессии, тем более, где я работаю, иначе заявится в редакцию».
– Вот и наш автобус, – увидела Вера через стекло подходивший автобус, курсировавший между аэропортом и станцией метро «Юго-западная».
– Дайте хотя бы ваш телефон. Созвонимся, – взяв в руки два чемодана – свой большой и маленький Верин, – потребовал Ерванд.
– Запоминайте. – Вера назвала этому «прилипале» первые пришедшие на ум семь цифр и вошла в автобус. Приём отработанный, когда пристают всякие типы. Жаль, что Кирилл не смог меня встретить, – ещё раз подумала Вера. Кирилл был на полголовы выше Ерванда, который рядом с таким красавцем выглядел бы не самым лучшим образом и не казался бы «этаким мачо». «Жаль, что не встретил. Соскучилась. Ждать возвращения любимого ещё два дня. Очень жаль…»      
В метро Вере удалось оторваться от назойливого попутчика, обижать которого резким словом ей не хотелось. Пока Ерванд покупал жетоны на проход через турникет, Вера, у которой жетон имелся, успела сесть в отходящий поезд и через двери вагона, закрывшиеся перед самым носом Ерванда, помахала ему рукой.
«Слава богу, отвязался», – с облегчением подумала она, прикидывая как ей ехать –  через центр с одной пересадкой или через кольцо с двумя. Решила ехать по кольцу, чтобы взглянуть на родную с детства Таганскую кольцевую, где необходимо было сделать пересадку на радиальную линию.
Раннее утро. Вагон полупустой. Вера села с краю, поставила рядом чемоданчик, с которым выезжала в командировки, извлекла из сумочки блокнот с записями и углубилась в чтение, сочиняя в уме будущую статью.

* *
Около семи утра Вера добралась до дома и, припав к двери, позвонила – четыре коротких звонка означали, что это пришла она.
 Лада готовила завтрак, Павел собирался на службу, а девятилетний Алёша  и семилетняя Лиза в школу. Маму Вера не застала. Елена Васильевна трудилась не полный день, и обычно в половине третьего встречала пообедавших и отдохнувших на продлёнке внуков возле школы, затем все вместе шли домой, заходя по пути в магазин. Елена Васильевна готовила на всю семью ужин и следила, чтобы Алёша и Лиза выполнили домашние задания, после чего отправляла их погулять во двор, присматривая за внуками из окна. Но сегодня она задержится в надежде, что малышами займётся Вера, у которой сегодня выходной. В редакции Веру ждали завтра.
По нечётным дням недели детей могла забирать из школы Лада, не оставляя их на продлёнку, Но сразу же уходила на работу и дети вынуждены были оставаться в квартире одни, дожидаясь бабушку но этот вариант был не лучшим. Так и крутились, как очень многие работающие москвичи. 
Сестры поцеловались, Павел не остался в стороне и по-родственному поцеловал Веру в щёчку, сделав ей комплимент:
– Надо же! да ты загорела в солнечном Ереване! Смотрю на тебя, Верочка, и вспоминаю, как выглядела Лада лет десять назад!
– Значит, уже вспоминаешь? – шутливо спросила мужа Лада. – А что же, такая я тебе уже не нравлюсь?
– Ты, конечно же, год от года хорошеешь, но и Верочка от тебя не отстаёт! – отшутился в ответ Павел, одевая китель. – Тебя, Верочка, все заждались. Час назад Кирилл звонил с Сахалина, из Охи  пробился. Угадал, позвонил вместе с будильником. Беспокоится, о тебе спрашивал, не приехала ли? С мамой вы разминулись минут на пять. Наверное, ты поднималась в лифте, а мама любит спускаться пешком. Это для неё спортивная гимнастика. Минут через сорок позвони ей. Ладно?
– Позвоню, – улыбнулась Вера. – А ну показывайте, что у вас на завтрак. Я голодна, как волчица. В самолёте давали воду и бутерброды, да по прибытии в аэропорт Ерванд угостил кофе и пирожным.
– Какой Ерванд? – спросила Лада.
– Так, привязался один тип – этакий носастый мачо с волосатыми руками. Вспомнила фамилию артиста, на которого он похож. Фрунзик Мкртчян, играл в «Кавказской пленнице»  и в «Мимино» . Ерванд приглашал провести с ним вечер. Нахальные эти южане, и в Ереване липли и в Москве пристают. Неужели не понимают, что ведут себя, если мягко сказать, то противно?
Если бы не встреча с Игорем и не поездка к пограничникам, а затем в соседний Азербайджан, в Пушкинский район, я бы посчитала командировку неудачной, – призналась Вера уже одной Ладе, после того, как Павел и дети отправились в школу. Учились Алёша и Лиза на Таганке в той же школе, где учились все Соколовы от Богдана до Веры, и из Кузьминок теперь добирались на метро. Впрочем, недалеко. На дорогу уходило не более получаса 
Офтальмолог Лада Ярославовна Арефьева работала в Центральной поликлинике КГБ, разместившейся в Варсонофьевском переулке, и по чётным дням принимала с восьми до четырнадцати, возвращаясь домой пораньше, но сегодня было нечётное число и с утра она была дома, могла сходить в магазины и заняться домашними делами.
Впрочем, сегодня делать ничего не хотелось. Середина октября. Погода чудесная! Ночью подморозило, а сейчас солнечно и к обеду будет тепло. Словно возвращается «бабье лето»
Вера с удовольствием позавтракала рисовой кашей с изюмом, которую мама приготовила с вечера и выпила чашку какао с кусочком сыра, отказавшись от хлеба.
– Боишься поправиться? – Улыбнулась Лада.
– Ничуточки, просто в Армении наелась лаваша впрок. Пока лаваш свежий – очень вкусный. Заворачивали в лаваш кусочки шашлыка, сыр и зелень и запивали красным сухим вином. Вино у них хуже грузинского, но под шашлык тоже хорошо идёт. 
– Вот что Вера, давай сегодня погуляем, съездим на Таганку, пройдёмся по знакомым улицам. Зайдём в магазины. Потом я на работу, а ты в школу, возьмёшь детей пораньше, а мама сегодня задержится. Она на тебя рассчитывала. В «Правду» приехали американцы и немцы из ФРГ. Директор попросил её быть переводчицей одновременно с английского и с немецкого языков, – посвятила Лада сестру в события текущего дня. – А пока, – Лада улыбнулась, готовясь преподнести сестре сюрприз, – пойдём в нашу комнату, я тебе что-то покажу.   
– Новую картину? – догадалась заинтригованная Вера.
– Не только. Хотя и картина новая появилась. Написала по памяти морской пейзаж, как запомнила его этим летом в окрестностях Никиты , куда мы приплывали из Ялты купаться и загорать. Помнишь красивый вечер и две белоснежные яхты, ловящие лёгкий бриз?
– Помню! – взглянув на написанный маслом морской пейзаж, узнала тот красивый вечер Вера, выбравшаяся на неделю в Ялту, где отдыхала Лада с детьми. Им удалось снять однокомнатную квартиру недалеко от набережной.
Вера прилетела в Симферополь вместе с Павлом, а дальше они добирались до Ялты на троллейбусе. Только Павел побыл с семьёй пару дней и улетел в Москву, оставив сестёр и детей принимать целебные морские и солнечные ванны.
– У тебя, Лада, отличная память на цвета. Смотрю – так и хочется окунуться в море! – не удержалась зачарованная пейзажем Вера. Она знала ту давнюю историю любви сестры к морским пейзажем, за что её ещё в школе прозвали «Айвазовским».
Было это задолго до рождения Веры. В пятьдесят шестом году, кажется, это было. Отца пригласили в Югославию югославские офицеры, которых он обучал летать на советских истребителях. Соколовы с детьми побывали в Белграде и на Адриатике. Ядран – так называют южные славяне красивое тёплое море – одно из прозрачнейших в мире. Именно после увиденной синевы Адриатики восьмилетняя Лада написала свой первый пейзаж на хранящейся до сих пор фарфоровой тарелочке ученическими масляными красками, которые неожиданно потребовала ей купить…    
– Как же хорошо было в Ялте! – не удержавшись, воскликнула Вера, любуясь новой картиной сестры, к работам которой присматривались специалисты, и Ладе Ярославне Соколовой уже поступили предложения вступить союз художников. С этим Лада не спешила, зато её морские пейзажи, в которые она вкладывала частицу своего сердца, стали покупать. В семье появились дополнительные деньги, которые были не лишними.
– Ну-ка, посмотри, сестрёнка! – Лада раскрыла платяной шкаф и извлекла «плечики» с модным женским костюмом тройкой: жакет, брюки и юбка любимого Верой коричневого цвета. Ткань к костюму она покупала в Центральном Военторге  две недели назад и вот!
Вера ахнула и от восторга захлопала в ладоши. Затем обняла и поцеловала сестру.
– Когда же ты успела сшить? Перед отъездом только раскроили вместе…       
– В выходные дни. Была хорошая погода, и мама с малышами ездили на дачу, а я осталась, –  призналась Лада.
– Сидела дома за швейной машинкой? Милая моя, – не знала, как благодарить сестру Вера. – Огромное тебе спасибо!
– Мой тебе подарок, Верочка. Считай, что к свадьбе! Только вот пока не знаю, что подарить Свете? Не подскажешь?
– Ой, не знаю! – Всплеснула руками Вера, любуясь хорошо отглаженным костюмом, который не терпелось примерить. Ей очень хотелось, чтобы Генрих и Светлана скорее поженились. Только вот отчего-то оба мучаются, по лицам видно…
«Что-то у них случилось. И любят друг друга и как будто не ссорятся, но что-то их угнетает…» – задумалась Вера, и словно угадав её мысли, Лада открыла сестре секрет, о котором узнала на днях.
– Света беременна, на втором месяце. Вот! А Генрих получил, наконец, развод на другой день как ты улетела в Ереван. Вот такие, сестрёнка, новости!
«Радость-то, какая! Наконец!» – пронеслось в сознании Веры. «Только всё равно что-то их мучит…» – и снова другое, теперь уже личное: «И мне не следует с этим тянуть, не молоденькая девочка. Скоро двадцать восемь…» – От таких мыслей лицо Веры вспыхнуло и от Лады это не укрылось, но сестра промолчала, не спросив, что это с ней, или же решила, что переживает за Генриха и Свету.
– Вот ещё что, Вера. Вчера маме позвонила из Ленинграда Ольга Владимировна, сообщила что к ней дозвонился Николай. Моряки с затонувшей подводной лодки в Североморске. Проходят медицинское обследование. Если всё будет в порядке, а по её словам Николай чувствует себя хорошо, то недели через две ему предоставят отпуск. Василий Владимирович, Ольга Владимировна  с нетерпением ждут приезда внука. 
– То, что случилось, ужасно. Пытаюсь себе представить, как всё происходило, становится страшно, – призналась Вера. 
– Позвони маме на работу, сообщи, что всё в порядке и приходи примерять костюм, – напомнила сестре Лада и принялась внимательно осматривать произведение своих рук не менее значимое, чем написанный маслом морской пейзаж. Нет торчит ли где нитка, хорошо ли пришиты пуговицы и так, по мелочам…
Минут через пять вернулась Вера и сообщила сестре:
– Мама готовится к приёму представительной делегации зарубежных журналистов. День предстоял нелёгкий. Переводить сразу с двух языков непросто, тем более когда рядом настырные журналисты, которым подавай всё и сразу.
– Вроде тебя, – улыбнулась Лада.
– Вроде меня, – согласилась с сестрой Вера.
– Директор просил маму постараться и выглядеть «поэффектней». Вот мама и готовится, старается. Красивая одежда и обувь, Лак, косметика, духи и хорошее настроение помогают нам женщинам стать ещё неотразимее, – напомнила сестре Вера. Она с удовольствием представила себе маму в строгом, прекрасно сидевшем на её по-прежнему стройной фигуре костюме, сшитом Ладой. Младшая дочь гордилась мамой, которой удалось сохранить красоту и здоровье в свои шестьдесят шесть лет.
«Нам бы так суметь…» – с такими мыслями Вера быстро разделась и примерила костюм. И жакет, и брюки, и юбка прекрасно сидели на её великолепной фигуре.
– Сестрица-мастерица! Я так бы не сумела, – призналась Вера.
– Придёт время, научишься. Всего не купишь, да и подобрать на себя не просто. И детям надо уметь сшить штанишки. Можно, конечно, сшить в ателье, но и там могут испортить. Мы, женщины, должны уметь всё! – заключила Лада, довольная тем, что костюм сестре понравился.
– И писать пейзажи маслом! – Взглянув ещё раз на картину, – согласилась с сестрой Вера.
– И пейзаж написать тоже надо суметь, – согласилась с сестрой и улыбнулась Лада. – Одевайся, не будем терять время.

* *
До метро пять минут ходьбы и четыре остановки в сторону центра. Пятнадцать минут и сёстры на Таганке.  Вышли на площадь неподалёку от «Звёздочки» – любимого детского магазина.
– У меня сохранились об этом месте самые лучшие детские воспоминания, – в который раз призналась младшей сестре Лада. – Мы с Генрихом часто приходили в «Звёздочку» и подолгу рассматривали игрушки и школьно-письменные принадлежности. Меня занимали прежде всего краски и кисточки, а Генриха заводные игрушки и сборные модели. Когда ты, Верочка, подросла было уже не то. Не те игрушки, а магазин торговал в основном детской одеждой. Да и мороженое, которое продавали прежде с колясок, выстроившихся возле этой стены, тоже стало не тем знаменитым московским мороженым, которого теперь нет. И старого гастронома, возле которого делал круг трамвай, тоже не стало. Снесли весь торговый квартал в том числе магазин «Рыба», в витрине-аквариуме которого плавала стерлядь, карпы и молодыё осетры, а привередливые покупательницы требовали поймать им именно «вот того осетрёнка», который им приглянулся, – ностальгируя, вспоминала своё детство Лада.
– В шестидесятых годах всё резко переменилось, а мама сказала, я запомнила её слова на всю жизнь, что лучшие годы для страны прошли. Тебе, Верочка, было тогда всего годик. Ты пришла в нашу семью, словно чудо и все тебя  любили… – Лада, как-то особенно посмотрела на сестру и глаза её повлажнели.
Они перешли через Таганскую площадь и подходили к красивому и в восьмидесятых годах дому на Гончарной улице, который жильцы любовно называли «сталинским» очевидно за то, что дом был выстроен в пятидесятые годы и отличался особой архитектурой, которой не стало в годы массового строительства безликих панельных домов. 
Эти пятиэтажки с низкими потолками, которые смягчили пресловутый «квартирный вопрос», всё же не пользовались у москвичей и жителей прочих городов страны уважением, получив не слишком приятное название «хрущобы» в память о Никите Сергеевиче, прозванном «Кукурузником».
Председатель Совета министров и Первый секретарь ЦК КПСС, сохранился в народной памяти как самодур, стучавший по трибуне Генеральной ассамблеи ОНН ботинком и грозивший показать американцам «кузькину мать». А так же как «безграмотный агроном», засеявший страну кукурузой и «архитектор», настроивший панельных коробок, не слишком комфортных для жизни.
Прочее, в том числе ничем не обоснованную передачу Крыма Украине , или разоблачение «культа личности Сталина»  граждане оценили не сразу, и лишь спустя три с лишним десятка лет осознали оба деяния едва ли как не преступления против страны, которую потеряли…
Посмотрев на окна бывшей квартиры Соколовых, сёстры прошли мимо церкви, и вышли на Верхнюю Радищевскую улицу.
– На Таганке опять «Мастер и Маргарита», – взглянув на афишу, заметила Лада. – Когда-то здесь ставили детские спектакли . Мне запомнился поход всем классом на «Золотой ключик» , – улыбнулась она. – А теперь идём к нашей школе!
– Идём! – улыбнулась сестре Вера и, взявшись за руки, сёстры перешли через садовое кольцо на зелёный огонёк светофора. Через минуту они уже были на Большой Коммунистической улице , где находилась родная школа.
– Немногочисленные прохожие оборачивались, заглядывая в лица двух высоких и красивых женщин, которые были очень похожи и, если бы не заметная разница в возрасте, их можно было бы принять за близнецов. Оборачивались и глядели им вслед, любуясь великолепными фигурами и гадая, кто эти женщины – неужели мать с дочерью? Нет недостаточная разница в возрасте. Наверное родные сёстры, уродившиеся лицом и статью в красавицу мать?
– Здравствуй, Лада! – окликнул старшую сестру мужчина в светлом плаще нараспашку, шедший сёстрам навстречу.
– Влад! – Узнала Лада, прищурив глаза от солнца, Владислава Урицкого, который в девятом и десятом классах оказывал повышенное внимание младшей сестре своего одноклассника Генриха, учившейся в шестом и седьмом классах. Девочки в школе шептались, что Урицкий влюблён в Соколову, а та в ответ на чувства старшеклассника из интеллигентной и обеспеченной семьи, никак не реагирует, словно не замечает своего воздыхателя и даже груба с ним, называет «прилипалой» и запрещает провожать до дома после уроков.
– Здравствуй Владислав! – поздоровалась Лада. – У тебя сегодня выходной?
– Вроде того, – ответил Урицкий. – А это твоя сестрёнка? Помню, провожала тебя и Генриха в школу первого сентября. Мама держала её за ручку. Как же выросла! С тобой, Лада, последние десять лет я встречаюсь каждый год во время ежегодного весеннего профосмотра, но так и не разу толком не поговорили. Генрих рассказывал, что у тебя двое детей и учатся они в нашей школе, а муж служит в милиции в ОБХСС .
– Служит, – подтвердила Лада. – Извини, Владислав, нам надо идти. Мы торопимся.
– Правда торопитесь? Прекрасная и я вижу ещё незамужняя… – Урицкий сделал намеренную паузу, ожидая, что Вера ему преставится, хотя знал имя младшей сестры Генриха из разговоров с ним во время августовского похода по Южному Уралу.
– Вы забыли добавить «незнакомка», – закончила за Урицкого Вера. – Или что-то не так?
– Так, – кивнув головой, согласился Урицкий. – Только хотелось бы узнать ваше имя. Помню вас совсем маленькой. Мы с Генрихом уже окончили школу, когда вы пошли учиться в первый класс. Простите, не успел познакомиться. Ваша сестра не замечала моих юношеских чувств и отвергла первую и чистую любовь. Быть может вы, Вера, предоставите свободному мужчине возможность поухаживать за вами? – Лукаво улыбался Урицкий.
– Так вам известно моё имя? – Заметила Вера.
– Известно, – признался Урицкий. – Генрих о вас рассказывал. В августе мы совершили увлекательный поход по Южному Уралу. Вы журналистка?
– Да, – ответила Вера.
– Прощай, Владислав. Мы и в самом деле спешим, – Лада одёрнула Веру за рукав, и сёстры перешли на левую сторону тихой улицы, не обременённой большим количеством транспортных средств. Не оборачиваясь в сторону Урицкого, смотревшего вслед сёстрам, пока они не скрылись, Лада и Вера направились в сторону Факельного переулка, откуда можно было пройти в парк имени Прямикова и через него на Таганскую улицу, с которой были связаны стойкие и незабываемые детские воспоминания.
– До свидания! – крикнул им вслед Урицкий, любуясь двумя красивыми женщинами, одна из которых оставила глубокую занозу в его сердце. Летний поход по Южному Уралу освежил в памяти школьные годы и в этот солнечный октябрьский день Урицкого потянуло в места где проходило его детские и юношеские годы, а тут ещё встреча с Соколовой, ставшей Арефьевой, ну словно по заказу…
– Случайная встреча или не случайная? – Задумался Владислав Борисович, однако, взглянув на часы, ускорил шаг в сторону метро. В отличие от сестёр Соколовых, которые, Урицкого не обманешь, никуда не спешили, гуляя и наслаждаясь солнечной погодой, время прогулки Владислава Борисовича подходило к концу.
Через полчаса его ожидала встреча с родственником по материнской линии, родство с которым Урицкий не афишировал. Об этом его просил двоюродный дядя – в прошлом генерал КГБ, а ныне ответственный работник партийного аппарата, проживавший в роскошной квартире элитной сталинской высотки на Котельнической набережной.      

4.
 Покончив со всеми формальностями  в отряде и сделав несколько памятных снимков, Вера пожала руку полковнику, сделавшему ей несколько изысканных комплиментов, и УАЗ помчался на заставу, которой командовал майор Лебедев.
– В прежние времена заставами командовали, как правило, старшие лейтенанты, реже капитаны, но теперь время другое и на важных направлениях заставами командуют майоры, – вводил майор Лебедев в курс приграничных дел и новостей корреспондентку центральной газеты Веру Соколову, которая приходилась ему троюродной сестрой, а о себе подумал:
«Может статься, товарищ Лебедев, что и закончишь ты службу в майорах и начальниках заставы. Не умеешь, ты брат, подстраиваться под начальство. Хотя, что может быть лучше твоей наипервейшей в погранвойсках должности?»
Так уж случилось, что первым мужем Ольги Владимировны – матери капитана Игоря Лебедева был младший брат отца и его родной дядя капитан Игорь Лебедев, погибший осенью 1944 года.
Своего сына родители назвали Игорем в честь капитана-пограничника. Очевидно, с кровью матери, начинавшей семейную жизнь в 1940 году на границе с Восточной Пруссией, сыну передалась любовь к пограничным войскам.  И это несмотря на то, что отец Игоря – Василий Владимирович Лебедев служил во флоте и вышел в отставку в 1958 году в должности капитана 1-го ранга.
Окончив среднюю школу, младший Лебедев поступил в пограничное училище. По окончании служил на восточной границе с Китаем, а затем бы переведён в Закавказье. Служил в Ленинаканском отряде на границе с Турцией, а теперь служит в Мегринском на границе с Ираном.
Здесь, на южных рубежах страны тридцатидевятилетний майор, которому до полной выслуги оставалось прослужить ещё шесть лет, командует лучшей погранзаставой отряда на южных рубежах страны.
– Удивительное соседство, Верочка, рассказывал сестре майор Лебедев об участке государственной границы СССР, который охраняла его застава. – На этом берегу Аракса СССР, Армения, Россия, первой пославшая человека в космос, а на том берегу, всего в каких-то ста метрах находится исламская страна, в которой сохранились уголки глубокой старины, настоящего средневековья!
– В Тегеране и других крупных городах жизнь бурлит, древняя страна становится на ноги после своей революции, свергнувшей шахский режим , подконтрольный Америке. Иран в отношении нашей страны проводит мирную, дружелюбную политику, но на окраинах это далеко не так. На той стороне проживают иранские азербайджанцы, да и на нашей стороне и справа и слева от Мегри живут азербайджанцы, у которых вновь оживает застарелая вражда с армянами. Через нашу границу лезут контрабандисты всех мастей и, что очень настораживает, участились случаи переправки на нашу территорию оружия. В воздухе пахнет бедой, – признался Вере майор Лебедев. – Недоброе у меня предчувствие. В семидесятых годах всё было не так. Нас, военных, уважали, а сейчас смотрят косо и даже плюют вслед. Особенно это заметно в Закавказье, где перемешались народы, религии и культуры. Нет былого интернационального воспитания, к тому же у молодёжи падает уважение к труду и растёт национальное и религиозное самосознание. Это, Верочка, тоже не для газеты, но это следует знать, – вздохнул майор Лебедев. – Об это пока довольно. Вот мой дом, а вот и мои вышли тебя встречать. Узнаешь?
– Узнаю! – Ускорила шаг улыбавшаяся Вера. – Как выросли мальчики! Загорелые, серьёзные, оба в папу! Здравствуй, Зоя!
Вера и Зоя обнялись и по-родственному расцеловались. Майор Лебедев оглянулся, заметив нескольких отдыхавших после наряда солдат, гревшихся на ласковом осеннем солнышке. Солдаты с любопытством рассматривали красивую московскую корреспондентку в модном брючном костюме, подчёркивавшем не только её отличную спортивную фигуру, но и женственность.
Под строгим  взглядом майора солдаты вскочили со скамеек, и, надев на головы фуражки, отдали начальнику заставы честь.
Майор ответил на их приветствие, приложив ладонь к фуражке и объявил:
– Вольно, товарищи пограничники! Как настроение?
– Хорошее, товарищ майор! – ответил за всех сержант Белоножко. – Сегодня вечером фильм покажут. Говорят хороший фильм, кинокомедия.
– Знаю. Не новый, но хороший. Подвезут из отряда. «Вокзал для двоих» . Сразу две серии, – пояснил солдатам Лебедев и направился в дом вслед за оживлённо разговаривавшими между собой женщинами и сыновьями: двенадцатилетним Володькой и восьмилетним Сашкой, на ходу приглаживая ладонью светлые вихры младшего сына.
До солдат уже дошли слухи, что к майору Лебедеву приехала из Москвы корреспондентка «Комсомольской правды» и родственница по имени Вера.
– Красивая! – глядя вслед удалявшимся женщинам, восхищённо, нараспев произнёс сержант. – Жена у нашего майора красивая, а эта корреспондентка прямо как из фильма! Высокая, повыше нас с тобой будет. Таких женщин берут в фотомодели и в манекенщицы! И одета как! Сразу видно, что из столицы!
– Как думаешь, Федин, – обратился сержант к ефрейтору. – Придут они смотреть фильм?
– Это вряд ли, – немного подумав, ответил ефрейтор. – Фильм они этот уже видели и не раз. Дома останутся. Завтра корреспондентке уезжать, а вот сегодня товарищ майор станет показывать ей заставу, так что, ребята, айда наводить порядок, а ты, Белоножко, пригласи её в столовую чаю попить или компот из кизила отведать. Там и поговорим с корреспонденткой. Сфотографирует нас, смотришь – в газете напечатают.

* *
Осеннее московское солнышко согревало лица сестёр, расположившихся на скамеечке детского парка, откуда, через решётку ограды был виден дом и окна квартиры, где когда-то проживали Лебедевы.
– Мне запомнилась осень пятьдесят седьмого года, – вспомнила Лада, посмотрев на окна бывшей квартиры Лебедевых, которые уже давно перебрались в Ленинград. Впрочем, Лена – старшая дочь Ольги Владимировны и Василия Владимировича теперь жила вместе с мужем и детьми в ГДР, а Игорь служил в Закавказье на границе с Ираном, откуда Вера вернулась этим утром, и несмотря на бессонную ночь, проведённую в самолёте, чувствовала себя хорошо и совершенно не хотела спать. Пока. 
– Игорю тогда было десять лет, мне восемь, а тебя, Верочка, ещё и на свете не было, – вспоминала Лада. – В конце ноября или начале декабря, точно не помню, маму отправили в длительную командировку. Куда и на сколько мы не знали и очень переживали за неё, а к Новому году стало ясно, что с ней что-то случилось. Мы промучались несколько месяцев, а в мае она неожиданно вернулась…
– Лада, ты старшая, – заглянув в глаза сестре, – с придыханием спросила Вера. То, как она была взволнована, не укрылось от внимания Лады, почувствовавшей, какой вопрос будет следующим, и старшая сестра не ошиблась.
– Папа погиб в августе пятьдесят седьмого года, а я родилась в январе пятьдесят девятого, то есть через семнадцать месяцев. Возможно ли такое? 
Лада опустила глаза. Что она могла ответить младшей сестре, взрослому человеку, которому через три месяца исполнится двадцать восемь.
– Мама вернулась в конце мая пятьдесят восьмого года. Как ты думаешь, где она была полгода? – не надеясь на ответ продолжила Вера.
– Покойный Николай Иванович Калюжный знал где мама, собственно он готовил её командировку. Это было известно Ольге Васильевне, а так же маминой подруге Анне Скворцовой. Нам, детям об этом не рассказывали. Мы понимали, что мама не могла нам ответить на этот вопрос, и не решались её спрашивать. Однако, по прошествии стольких лет, в результате случайных слов, услышанных от старших, в результате догадок, у меня появилось ощущение, что мама была там, где она находилась с декабря сорок четвёртого по май сорок пятого года. Заметь, Вера, в те же самые месяцы.
– Так значит, она была в Германии? – Догадалась Вера.
– Думаю, что да, – подтвердила Лада, – И не только в Германии...
– Тайна моего появления на свет не даёт мне покоя все годы сознательной жизни. Весной я побывала по заданию редакции в Прибалтике – в Риге и Таллине. На обратном пути ухитрилась заехать на день в Ленинград. Побывала у Лебедевых. Всего несколько часов, а потом они провожали меня на вокзал. Не удержалась, спросила у тёти Оли куда исчезала мама, в те дни, когда мы с ней приезжали в Ленинград, обычно осенью.  Мне было тогда два, три, четыре года и я помню, как нас встречали на вокзале тётя Оля и Василий Владимирович, – так Вера называла дядю, почему-то избегая называть его дядей Васей. – Потом я оставалась с ними, а мама исчезала на несколько дней, ненадолго появлялась и опять исчезала.
– Позже она неоднократно ездила в Ленинград одна. А вот тётя Оля приезжала к нам с Василием Владимировичем, Игорем и с семьёй Лены, если Вирены приезжали из ГДР и гостили в нашей стране. Я гуляла во дворе с Таней и Куртом, а дети с соседних улиц приходили посмотреть на немецких сверстников, удивляясь, что те хорошо разговаривают по-русски, а девочка носит русское имя.
Вирены собираются приехать в Ленинград на Новый год. Дядя Генрих направлен к нам в полугодовую командировку, так что тётя Лена с внучкой проживут в Ленинграде до середины лета. Обязательно съездим к ним в гости, – сообщила сестре Лада свежую новость. – Так что же тебе ответила тётя Оля? – Вернулась к затронутой теме старшая сестра.
– Ничего не ответила Ольга Владимировна. Сказала, что мне следует обратиться с этим вопросом к маме, и тут же добавила, что не советует этого делать. «Придёт время – сама расскажет», – вот слова тёти Оли. При этом она так посмотрела на меня, что я всё поняла. У мамы был другой мужчина, и она его любит… – на глазах у Веры навернулись слёзы. – Кто он? Почему мама молчит? Ведь я уже давно не ребёнок! 
– Успокойся, Верочка, не надо слёз. В том, что у мамы был и возможно есть любимый человек, мы давно догадались. Кто он – это её тайна. Наверное она имеет право на свою тайну. Знаешь, в детстве мама была со мной откровеннее. Позже, после возвращения из командировки, извини, но она вернулась с тобой, Верочка, – улыбнулась Лада и словно ребёнка погладила младшую сестру по волосам, – этого больше не было, я имею в виду былой откровенности. У нашей мамы очень интересная судьба, однако единственное, что я твёрдо знаю, что папа вывез её в сентябре 1939 года из Восточной Пруссии, которая тогда принадлежала Германии. Вывез не совсем точное слово. Они прилетели на трофейном польском самолёте, а потом папа раздобыл ей документы на имя Елены Васильевны Ольшанской и они поженились. Вот как это было.
– Почему же ты раньше не рассказала мне об этом? – требовала ответа Вера, едва сдерживая себя чтобы не накричать на сестру. – Так значит мама немка?
– Нет, я этого не сказала, – остановила младшую сестру Лада. – И папа так не считал. Остынь! Приведи в порядок свои мысли и чувства! Разве можно такое рассказывать детям? – улыбнувшись, попыталась пошутить Лада. – Узнай об этом посторонние люди, у мамы и у нашей семьи могли бы появиться крупные неприятности. Впрочем, не исключены они и сейчас… – Лада оглянулась, не прислушивается ли кто к ним.
Неподалёку, копаясь в песочнице, играли детишки, бабушки которых грелись на осеннем солнышке, подставив лица ласковым лучам и разговаривали между собой. Им было не до молодых женщин, присевших что-то обсудить. Лишь пожилой мужчина, сидевший на скамеечке метрах в двадцати от сестёр, отложил газету и смотрел в их сторону, Однако слышать их разговора он не мог. Шум большого города проникал в парк, кроме того, прямо над ними шелестели, падая, время от времени, на землю листья старого клёна, укрывая землю красивым ковром.
– Вера, нам пора, – встала со скамеечки Лада. – Мне на работу в Варсанофьевский, а тебе, Верочка, на Большую Коммунистическую, в школу. Забери детей и прогуляйся с ними до Пролетарской . И не бери лишнего в голову. Сегодня чудесная погода!   

5.
– Согласен с тобой, Владислав, работать сейчас стало трудней, но нам ли чекистам бояться трудностей? – Михаил Яковлевич строго посмотрел на племянника, затем спохватился, что в кофе чего-то не хватает, и поставил чашечку на низкий столик, который мог служить в качестве журнального или курительного. Хрустальная пепельница на нём имелась, хотя хозяин и не курил. Так и есть, в кофе не хватало лимона, дядя забыл его положить.
Подхватив серебряной ложечкой кружочек аккуратно порезанного лимона, он опустил его в чашку, чуть придавил, так чтобы лимон отдал сок и с удовольствием выпил глоток.. Дядя любил чёрный кофе с лимоном, частенько подкладывая для остроты ощущений дополнительный кружочек и подливая в бодрящий напиток ароматный «Хеннеси» , который предпочитал всем прочим крепким напиткам.   
– Во времена Юрия Владимировича  – лучшего после Феликса Эдмундовича  руководителя Комитета, а затем и Генерального секретаря, порядка было значительно больше, я имею в виду не только госбезопасность, но и страну в целом, – уточнил Михаил Яковлевич, сделав ещё глоток. – Жаль что рано от нас ушёл Юрий Владимирович, многого не успел сделать , жаль… – Урицкому показалось, то в этих словах дядя был искренен, а это с ним случалось не часто.
– После долгих «застойных лет», которыми нас наградил «пятизвёздный герой и писатель», незамысловатые произведения которого изучали даже в школах , наконец-то наметился прорыв. Горбачёв – тот человек, который, наконец, проведёт необходимые стране реформы. Они уже начались, хотя непосвященному человеку пока не заметны, и наш долг помогать Михаилу Сергеевичу и тем, кто рядом с ним, провести эти необходимые реформы любой ценой! – Михаил Яковлевич остановился возле столика и взяв чашку допил остывающий кофе.
– Иного не дано! Мы продолжаем отставать от развитых стран и разрыв увеличивается. Новое поколение, родившееся после войны, не хочет трудиться так, как их отцы и деды. Люди – и те, кто наивно ждали прихода светлого будущего в виде «Коммунизма», обещанного Никитой Сергеевичем  к 1980 году, и те, кто в такое не верили, уже не способны на трудовые подвиги во имя каких-то там «Великих идей». Люди устали, хотят просто жить и жить хорошо. Система уже не работает так, как она работала в тридцатые, сороковые, пятидесятые и отчасти шестидесятые годы. Система себя исчерпала. Вернись сейчас Иосиф Виссарионович , и он не смог бы реанимировать Систему, которую создал и укрепил кровью тех, кто пытался противостоять Системе или же не пожелал стать её частью. Впрочем, как говорится – «не дай бог»!
Урицкому показалось, что дядя собрался едва ли не перекреститься, поставив чашку на стол. Затем, очевидно передумав, он принялся расхаживать по просторной комнате с добротным дубовым паркетом, которой укрывал большой и мягкий ковер. По нему так и хотелось пройтись босиком и, незаметно скинув домашние тапочки, племянник так и сделал, с удовольствием утопая ногами в одних носках в толстом ворсе ковра. Купить такой ковёр было практически не возможно в большой стране, где очень многое было по-прежнему в дефиците, разве что в комиссионном магазине, да и то по знакомству.
«Но это скольких же денег будет стоить такая покупка?» – подумалось племяннику. Он завидовал дяде, несмотря на то, что Михаил Борисовичу уже шестьдесят четыре и он старше племянника на двадцать четыре года – возраст не маленький, учитывая, что средняя продолжительность жизни советских мужчин не превышала шестидесяти пяти лет.
– Система не работает. Её надо в корне менять. Ты понимаешь, Владислав, о чём я говорю? – дядя уставился на племянника немигающими глазами, и Урицкий ощутил важность момента. Сейчас дядя скажет ему нечто очень важное. Не зря же он пригласил его сегодня к себе? Но что он имеет в виду? Неужели…
– Прости, дядя Миша, не очень, – покраснев от напряжения, признался Урицкий.
Михаил Яковлевич вновь зашагал по комнате. Так ему легче было говорить с племянником на тему, о которой ещё год назад не следовало и заикаться. Однако с тех пор много утекло воды, как некогда определили течение времени античные  философы.
– Тенденция мирового развития такова, – продолжил Михаил Яковлевич, – что нашей стране предстоит вернуться к общечеловеческим ценностям, – дядя вновь посмотрел на Владислава, очевидно подумав: «Ну, включай свои мозги, племянничек. Ты ведь не глуп. Сам живёшь не в пустом мире, наблюдаешь за ходом жизни со стороны. Должен понимать, что к чему. Неужели понятие «общечеловеческие ценности» тебе недостаточно понятно? Хорошо, поясню. Ты ведь мне не чужой. Должен сделать правильный выбор и включиться в большую работу, которая нам предстоит. Если не мы возглавим её, то это сделают другие, оставив нас на обочине…»    
– Общечеловеческие ценности понятие многогранное, трактуемое в разных обществах по-разному, но мы должны приобщаться к ценностям близких нам по культуре Европейско-американского социума и иудео-христианской цивилизации. – Витиевато, неожиданно смело для отнюдь не рядового коммуниста,  и в то же время однозначно заключил Михаил Яковлевич Белецкий – бывший генерал КГБ, а ныне ответственный работник аппарата ЦК КПСС, не собиравшийся уходить на покой несмотря на свои шестьдесят четыре года.
Это заводской рабочий или сельский житель, трудившийся в колхозе, изнашивается к шестидесяти годам, да и инженера отправляют на заслуженный отдых, положив ему пенсию до ста тридцати рублей при квартплате в пятнадцать и стоимости авиабилета до города Сочи в сорок рублей. Можно жить и отдыхать, тем более что в такие годы расходы на питание и одежду невелики. Что касается политика, то шестьдесят лет – время расцвета, а семьдесят зрелости, так что у Белецкого всё ещё впереди.
«Дай только, бог, здоровья», – то ли просил у того, в существование которого не верил, то ли подбадривал себя Михаил Яковлевич Белецкий. 
– Вижу по глазам, что тебя смущают едва ли не запретные «европейско-американские» и «иудео-христианские ценности», – как-то странно улыбнулся Михаил Яковлевич. – Привыкай к новым словам. Это прежде они противоречили партийной этике. Времена меняются, и не за горами то время, когда религия вернётся в каждый дом и новые лидеры страны, кем бы они ни были, будут приносить присягу на Библии, Коране или Талмуде, как это происходит при инаугурации президента Америки.
Я не фантазирую, – подтвердил Белецкий. – Что касается иудаизма – то именно иудеи дали миру Иисуса Христа и его учение, завоевавшее умы полвины населения Земли. Учения, которому почти две тысячи лет. Каков срок, Владислав! – подчеркнул дядя, продолжая свою «проповедь» племяннику и беспартийному атеисту.
– Основные концепции иудео-христианской цивилизации не противоречат «общечеловеческим ценностям»: праве на жизнь, свободе и частной собственности. Собственности не личной, которую можно и не заметить, ввиду её мизерности, а именно частной, которая позволяет умным и способным людям достигнуть власти и пользоваться ею в соответствии с библейскими заповедями.
Тяга к собственности хранится в народе на подсознательном уровне. Вспомни «Оптимистическую трагедию» Всеволода Вишневского , его матроса Алексея, роль которого блестяще сыграл Вячеслав Тихонов, между прочим будущий Штирлиц. Заявил матрос женщине-комиссару, от партии большевиков-коммунистов, посланных на флот: «вы споткнётесь через это самое моё».
Видя где-либо непорядок и запустение, люди говорят: «ничьё, нет хозяина». Эти люди готовы к перестройке, эти люди готовы взять собственность.
– Так ведь всем не дадут? – попытался возразить Урицкий, сознание которого базировалось на традиционных советских ценностях: «Свобода, Равенство, Братство».   
– Не дадут, – невозмутимо ответил дядя. – Как уже было сказано и многократно повторено Михаилом Сергеевичем, у которого появились умные и прагматичные советники: «процесс пошёл…»
Пошёл, Владислав, пошёл! Всем собственность, кроме облезлых стен построенных государством жилищ, не дадут. Недалёкие будут и этому рады. Настоящую собственность дадут тем, кто возглавит «процесс», – Михаил Яковлевич сделал ударение на последнем слове. –  Рано или поздно произнесённый тобой лозунг будет выглядеть несколько иначе, скажем так: «Свобода, без Равенства и Братства». Каково?
– Дядя Миша, но ведь это? – Урицкий не знал как продолжить, с удивлением взирая на ответственного работника Центрального Комитета единственной и правящей партии. 
– Ты, Владислав, мне не чужой. Так случилось, что у меня нет своих детей. Полина Ильинична – моя вторая супруга хорошая женщина, но у неё своя жизнь. Я взял её с ребёнком. Борис вырос, я помог ему устроить жизнь, но он не стал ля меня родным. Ничего удивительного – чужая кровь. Да и Полина не стала по-настоящему близкой… – погрустнел, но не надолго Михаил Яковлевич.
– Ты, Владислав, другое дело. Твоя покойная мать мне сестра, так мы с тобой одной крови и сейчас я жалею, что не помог тебе раньше. Впрочем, всему своё время, – тут же оправдал себя Михаил Яковлевич. – Успеем, – посмотрел он на племянника, словно желал убедиться, что так и будет.
– Проработав почти пятнадцать лет в Комитете, в сорок лет ты занимаешься малозначимыми техническими проблемами. Думаю, что тебе пора включаться в настоящую, большую работу, необходимую не только стране, но прежде всего тебе, Владислав. Нельзя упустить шанс, который даёт нам наступающее время больших перемен. Нельзя… – Дядя хотел сказать ещё что-то, но видимо не решился и отложил на другое время. Не всё сразу.
– Дядя Миша, я не жалею о том, что не стал членом КПСС, офицером, агентом, разведчиком и ещё кем-то. Я не жалею, что не работал за рубежом, меняя места проживания, пароли и явки, рискуя при этом свободой и жизнью! Это не для меня, – попытался возразить обиженный племянник, подумав: «Надо же, вспомнил, наконец и обо мне!»
– Не обижайся, Владислав. Это хорошо, что ты технический специалист и работал с базами данных на обширнейшую секретную документацию, для хранения и оперативной подготовки которой начали применять электронно-вычислительные машины. Это очень хорошо. Эти базы данных будут востребованы, но несколько позже,– задумчиво продолжил Белецкий, так и не посвятив племянника в свои дальнейшие мысли на этот счёт, перейдя на дела личные и озадачив Владислава сразу двумя важными проблемами, которые, по его мнению, не терпели отлагательства.
– Я хочу, чтобы ты, Владислав, работал у меня, я имею в виду аппарат Центрального Комитета. В случае твоего согласия уже сегодня в отдел кадров Комитета на тебя придёт подготовленный и подписанный мною запрос с просьбой о переводе. Тебе не откажут и уже через несколько дней ты приступишь к делам. Заявление с просьбой принять тебя в ряды КПСС ты напишешь сегодня. Получишь отличные рекомендации. Год побудешь кандидатом. Членство в партии необходимо. Если ты не станешь членом партии, то им станет кто-то другой и оттеснит тебя. Запомни, не следует уступать дорогу каждому. – Делился мудростью с племянником опытный партаппаратчик.
 – Дел поначалу у тебя будет немного. Помогать тебе будет секретарь или секретарша.  Выберешь сам из тех кандидатов, которых тебе предложат.
– Какими же вопросами я буду заниматься? – растерялся племянник, не ожидавший такого резкого разворота, однако уже принявший предложение дяди, который желал для него только добра.
– Отнюдь не техническими вопросами, скорее гуманитарными, – туманно пояснил дядя. Работа тебе понравиться. Ты согласен?
– Да, дядя, я согласен, – ответил племянник.
– Вот и хорошо. Я знал, что ты согласишься. Будем работать вместе. По ряду причин, ты понимаешь меня, – Михаил Яковлевич посмотрел племяннику в глаза, найдя, что они очень похожи на большие карие глаза его покойной сестры, –  между нами будет значительная дистанция. Твоим непосредственным руководителем буду я. Тебя, Владислав, ожидает интересная и перспективная работа. О материальной стороне не думай, будешь жить в достатке. Поездишь по стране, заведёшь полезные знакомства. – Михаил Яковлевич остановил взгляд на крупном старомодном серванте работы известного мастера-краснодеревщика прошлого века, приобретённом в комиссионном магазине. За стёклами уникального произведения «мебельного искусства» разместилась коллекция бронзовых изделий, среди которых встречались редкие вещицы, в том числе средневековые, изготовленные в Европе и Азии, и даже античные.      
– Тебе приходилось бывать в Средней Азии? – спросил дядя, обернувшись к племяннику.
– Нет, ещё не бывал.
– Через несколько дней ты слетаешь в Узбекистан. Увидишь столицу Востока красавец Ташкент и древний Самарканд. Тебя встретят уважаемые люди. Заведёшь с ними знакомство. Присмотришься к их работе. По возвращении поделишься со мной своими наблюдениями. Свежий взгляд весьма полезен,  –  подчеркнул дядя, внимательно посмотрев на племянника, словно оценивая его возможности.
– Узбекистан – это восемьдесят процентов нашего хлопка. По его производству мы делим с США первое и второе место в мире. Хлопок – стратегическое сырьё. Впрочем, в последние годы в хлопководческой отрасли далеко не всё в порядке. Ты уже наверное слышал о так называемом «Хлопковом деле» ?
– Читал в газетах. Там выявлены крупные злоупотребления, – припомнил племянник.
– Коррупция, милый мой, коррупция. Болезнь, которая погубила не одну страну, в том числе такую, как Римская Империя, – философски изрёк дядя. – Что касается Узбекистана, то там сейчас работает следственная бригада. В коррупции замешаны многие ответственные партийные руководители республиканского и союзного уровня. Но расследование не по твоей части. Пока присмотрись, что и как в этой солнечной республике, почитай местные газеты, посмотри новости на каналах местного телевидения и не забудь о достопримечательностях древнего Самарканда. Словом, знакомься с республикой, в которой тебе придётся часто бывать в последующие годы.
– И это всё? – удивился Урицкий.
– Пока всё, – с невозмутимостью крупного чиновника ответил Михаил Яковлевич. 
– А билеты на самолёт в оба конца? – зачем-то спросил Владислав.
– Не беспокойся, билеты для тебя закажут, проживание в хорошей гостинице тоже, –  невозмутимо ответил дядя. – Такие мелочи не должны тебя заботить.
– Как у тебя с делами сердечными? – Дядя вновь озадачил Владислава другой непростой проблемой: – Знаю, что развёлся. Не сошлись характерами или ещё что-нибудь, скажем различная ментальность или  отсутствие комплиментарности. Теперь модно говорить о ментальности и комплиментарности, как о врождённых свойствах разных рас и народов.
Бывает, сам прошёл через это. Ошибки молодости, – вздохнул Михаил Яковлевич. – Не думаешь ли жениться?
– На ком? – задал в свою очередь сорокалетний мужчина такой банальный, но тем не менее странный вопрос, вспомнив во многом неожиданную, но столь желанную утреннюю встречу с Ладой Соколовой, которая вышла замуж и стала Ладой Арефьевой. Родила двух детей, а он всё ещё не может забыть её, любит, стесняясь признаться в этом самому себе…
«Разная ментальность – это точно. Комплиментарность? Тоже нет. Что же тогда?» –  задумался Владислав. Отвечать не хотелось, даже себе…   
Оставив на время племянника без внимания, Михаил Яковлевич, поднял трубку телефона и позвонил.
– Владимир Аркадьевич?
– Я вас слушаю, Михаил Яковлевич! – услышал громкий ответ Урицкий.
– Посылай запрос в Комитет. Прямо сейчас. Отошли с курьером. Так будет быстрее и надёжнее.
– Слушаюсь, Михаил Яковлевич! Посылаю! – послышался голос невидимого Владимира Аркадьевича.   
Белецкий положил трубку и посмотрел на племянника.
– О чём задумался, Владислав?
Урицкий пожал плечами.
– Если жениться не на ком, предложу тебе хорошую кандидатуру. Тридцать шесть лет. Симпатичная. Брюнетка. Из семьи моего старого друга. Я её знаю давно, жаль не познакомил тебя с Жанной раньше. Наблюдая за ней в течение продолжительного времени, готов поручиться, что ты и Жанна – комплиментарны. Побывала замужем. Брак не сложился по известным теперь тебе причинам. Разведена. Имеет шестнадцатилетнюю дочь.  Через два года дочь станет взрослой девушкой и займётся устройством собственной жизни, а Жанна родит тебе ребёнка, а если постараешься, то двух. Сорок лет для мужчины – период расцвета, вслед за которым приходит зрелость. Справишься, ведь ты здоров. Жена от тебя беременела, но рожать не хотела…
– Дядя Миша! Откуда вам это известно? – с трудом скрывая охватившее его раздражение, Урицкий неожиданно перешёл в общении с дядей «на вы».
– Навёл справки, – строго ответил Белецкий. – Не забывай, Владислав, я ведь бывший генерал КГБ, к тому же дотошный, как все «хохлы», – усмехнулся дядя, неожиданно подмигнув племяннику, дескать «не обижайся, всё нормально»! Для тех, кто, не доверяя паспорту, пытался интересоваться его происхождением, Михаил Яковлевич с присущей ему твёрдостью, подчёркивал, что он киевлянин в четвёртом поколении и точка!
– Вечером познакомишься с Жанной и её родителями. Постарайся им понравиться, – как о вполне решённом деле сообщил племяннику Михаил Яковлевич.
– Хорошо, дядя Миша, – подавив раздражение, облегчённо вздохнул Урицкий, подчинившийся воле дяди, который и в самом деле желал ему добра. – Мне можно идти. Надо быть на работе. Отпросился до обеда. Дела ждут, – словно оправдываясь, признался Урицкий, которому было необходимо отладить программу архивации.
– Не надо, Владислав, приказ о твоём переводе подпишут ещё до того, как ты доберёшься до рабочего места. Мы привыкли работать оперативно. Три – четыре дня отдыха с  Жанной и её родителями на даче, а затем займёшься делом. Они захотят поближе с тобой познакомиться. Кстати, у них великолепная дача в Малаховке. Тебе там понравится. К тому же синоптики обещаю солнечную погоду в течение всей недели.
– Вот что, Владислав. Сегодня в издательстве «Правда» приём большой делегации американских, британских и немецких журналистов. Я должен с ними встретиться, да и тебе не помешает при этом присутствовать. Такие встречи станут частью твоей работы. Присматривайся, привыкай. Знаешь кого мы там увидим?
– Кого же? Неужели журналиста с мировым именем?
– И это будет. В качестве переводчика на встрече будет присутствовать небезызвестная тебе сотрудница издательства, владеющая английским и немецким языками Елена Васильевна Соколова – мама твоего однокашника Генриха Соколова, с которым ты путешествовал в августе по Южному Уралу.
Загадочная женщина Елена Васильевна. В прошлом майор государственной безопасности. Мать четверых детей. В конце пятидесятых – начале шестидесятых мне довелось работать с ней в Комитете.
Соколова старше меня на два года, однако, всё ещё очень красивая и не менее загадочная женщина, – озадачил племянника таким неожиданным признанием бывший генерал Белецкий.
– У меня есть предчувствие, что сегодня мы встретимся с ней. Как-нибудь расскажу тебе о Соколовой подробнее. Весьма занятная история.
«Есть там что-то…» – Сделав паузу, задумался Белецкий, и продолжил:
– Будет случай, и ты, Владислав, присмотрись, к товарищу Соколовой и членам её семьи. С ними ты хорошо знаком, учился в одной школе. Впереди выходные дни. Ты можешь навестить Соколовых на даче. С Жанной или без неё – решай сам. У них тоже в Малаховке. Генеральская дача осталась от погибшего в пятьдесят седьмом году мужа. Непростая она женщина, очень даже непростая… – задумался вслух Белецкий. – Работает в издательстве «Правда», куда мы сегодня поедем посмотреть на западных журналистов. Тебе частенько придётся бывать в главном издательстве страны – этом могучем идеологическом центре , которому как и всей стране предстоит грандиозная перестройка. Со временем напишешь ряд полезных статей, их напечатают.

6.
– Господа, вот она улица, ставшая цитаделью коммунистической идеологии! Вот он идеологический «монстр», который угрожал и всё ещё угрожает основам западной демократии! – указывая рукой через стекло автобуса на многоэтажные корпуса редакций крупнейших советских газет издательства «Правда», выстроившиеся вдоль московской улицы с одноимённым названием, воскликнул широко известный своими публикациями в англоязычной прессе независимый британский журналист, публиковавшийся под именем Боб Стилет. Имя журналиста, надо сказать, вполне оправдывалось острыми статьями , попортившими не мало крови, как лейбористам, так и консерваторам .
Знающие люди уверяли, что это его псевдоним, однако настоящего имени ветерана британской журналистики никто толом назвать не мог. Уже полвека его все знали как Боба Стилета и это было признанием для журналиста, статьи которого в разных газетах и журналах читали миллионы граждан из многих стран по обе стороны Атлантического океана, а книги его переводились на другие языки и издавались большими тиражами.      
– Этот «монстр» способствовал сокрушению мировой системы колониализма и самой могучей и обширной Британской империи, над территорией которой никогда не заходило солнце! Сегодня, господа, мы посетим эту фабрику «коммунистических идей», к которым прислушивается весь мир, и у нас будет возможность приобщиться к «коммунистическим ценностям».
Вот вы, молодой человек, простите, с кем имею честь, ещё не успел познакомиться со всеми? – Седовласый ветеран с морщинистым лицом и узким орлиным носом, делавшим его обладателя похожим на хищную птицу, едва склонил голову и протянул сухощавую руку. Боб Стилет обращался к коллеге, к лацкану пиджака которого был приколот значок с американским звёздно-полосатым флагом.
– Генри Роулинг, «Ассошиэйтед пресс», Нью-Йорк, – представился молодой человек.
– Рад видеть молодого представителя американской прессы. Имени вашего, к сожалению, не слышал.
– Я начинающий журналист, – ответил известному британцу молодой человек среднего роста, светловолосый и светлоглазый, с красивым волевым лицом.
– Вы бывали в России? – поинтересовался Стилет
– Нет, здесь я впервые, – ответил Роулинг.
– Я тоже, – понизив голос, признался британец. – Теперь сожалею об этом. Много писал о русских, называя их страну «Империей зла» и получая за это хорошие деньги. Что буду писать теперь, пока не знаю. Хочу смотреть, спрашивать, слушать. А вы что-либо писали о России?
– Пока ничего, мистер Стилет, –  ответил молодой американец.
– Как вы считаете, мистер Роулинг, сможем ли мы приобщиться к «коммунистическим ценностям», побывав в этих стенах? – Стилет указал глазами на здание редакции газеты «Правда», напротив которого останавливался автобус.
– Посмотрим, мистер Стилет, – пожав плечами и без тени улыбки на лице, присущей успешным американцам, ответил молодой журналист.
Стилет рассмеялся, обнажив великолепные протезы, стоившие ему тысячи долларов, и поспешил к выходу из автобуса. Делегацию иностранных журналистов из трёх ведущих западных стран встречали руководители издательства «Правда» во главе с директором и главными редакторами газет и журналов, представители партийных и государственных органов, а также телерепортёры и естественно сотрудники КГБ, отвечавшие за безопасность участников встречи журналистов, проводимой в ставшем модным с недавних пор  формате «Восток – Запад».
– Боб Стилет, энергичный несмотря на свои семьдесят пять лет, сразу же выделил из группы советских граждан, встречающих делегацию, высокую, уже немолодую женщину в строгом тёмном костюме, юбка которого была недостаточно длинна для её возраста, подчёркивая стройность хорошо сохранившихся ног, на которых отлично смотрелись модные туфельки на высоких каблучках. Несмотря на возраст женщина была стройна и очень красива. Стилет это оценил.
Галантный британец ловко подхватил протянутую руку женщины с единственным неброским, подобранным со вкусом перстнем с маленьким глазком-изумрудом, на безымянном пальце и, поцеловав её, представился:
– Боб Стилет, Лондон. – При этом он обратил внимание на золотые серьги с сапфирами, украшавшие ушки красивой дамы, отметив, что камни ей к лицу.
Стилет бывал на многочисленных светских приёмах, он был знаком с членами королевской семьи, с премьером Маргарет Тэтчер, с баронессами и даже с молодой матерью будущего короля леди Дианой .
Однако то ли ему показалось, то ли так оно и было, эта немолодая советская дама с руками аристократки, превосходила по красоте всех женщин, которых он когда-либо повидал, и это обстоятельство более всего удивило британскую знаменитость во время поездки по СССР. 
– Елена Соколова, Москва. Рада приветствовать британских, американских и немецких гостей на улице Правды. Я ваша переводчица с английского и немецкого языков.
– Я потрясёт! Вы очень красивы, миссис Елена Соколова, – британец не смог воздержаться от комплимента. – Теперь я знаю куда скрылась Елена Прекрасная после падения Трои . Ну конечно же, самая красивая на свете блондинка  бежала от Минелая  и поселилась в России! – пошутил  остроумный британец. – Время над вами не властвует, миссис Соколова, чего увы не скажешь обо мне, – общительный британец склонил голову, тайком вдохнув ни с чем не сравнимый по его мнению аромат тонких духов, которыми пользовалась русская «Елена Прекрасная».
– Мы с вами нигде не встречались? Определённо, ваше лицо мне знакомо, – вряд ли имея на то основания, заметил британец.
– Вы бывали у нас?
– Нет, впервые.
– Тогда вряд ли, мистер Стилет. В кино я не снималась. В Великобритании не бывала,  так что вы не могли мня видеть. Красивых женщин в СССР много. Прогуляйтесь по Москве и вы убедитесь в этом, –  улыбнулась Соколова, а Стилет убедился, что у дамы, покорившей его свои ровные и здоровые зубы.
«Вот что значит порода!» – подумал он. «Очевидно снег и холод делают русских женщин такими красивыми…» – Другого объяснения Стилет не находил.
– Вы правы! –  приложив руку к голове, извинился активный британец. Вы напомнили мне одну американскую актрису из далёких тридцатых или сороковых годов. Впрочем не помню её имени. И ещё, манерой держаться вы мне напомнили леди Диану принцессу Уэльскую. Знаете кто это?
– Знаю, мистер Стилет. Давайте поговорим о ней в следующий раз.
– Простите, миссис Соколова, больше не буду вас отвлекать по пустякам. На нас уже недовольно посматривают господа директор и главные редакторы. Знакомьте с ними!
– Герр Роулинг, – обратился к молодому американцу, неплохо владевшему немецким языком, его германский коллега-журналист из газеты «Ди Цайт» , – обратите внимание на активность и коммуникабельность этого старикана. Вот у кого следует перенимать опыт общения. Умеет располагать к себе. Сразу же выделил среди безликих русских мужчин, каждый второй из которых определённо агент КГБ, женщину, притом и в самом деле очень красивую. Как вы думаете, сколько ей лет?
– Право не знаю. Пятьдесят. Возможно пятьдесят пять. Не знаю, Гюнтер. Женщина действительно очень красивая. Позже узнаем у Боба Стилета. Этот тип не отстанет от неё до конца нашей экскурсии по «центру коммунистической пропаганды» всё узнает и пожалуй напишет о нашей переводчице в одной из своих статей о России. Знаешь, Генрих, – так на немецкий лад Бош звал своего нового знакомого, – мне хочется сделать несколько фотографий этой женщины!
– Мне тоже! – Спохватился Роулинг, готовя фотоаппарат и выбирая выгодную позицию для съемки.

*
– День солнечный, на улице золотая осень, а здесь как-то тускло, – заметил немец, окинув взглядом коридоры, которыми их вели. – Впрочем, мы несколько отстали от общей группы и позади нас крепкие парни из КГБ. Следят чтобы мы не затерялись. – Немец указал глазами на двух молодых мужчин в строгих тёмных костюмах, белых сорочках и при галстуках. Молодые офицеры в штатском медленно следовали в конце процессии иностранных журналистов, прибывших из самых враждебных СССР стран. Впервые их пригласили в таком представительном составе в издательство «Правда».
Елене Соколовой приходилось вести беседу руководителей крупнейшего издательства с иностранными гостями сразу на трёх языках: русском, немецком и английском. При этом она обнаружила хорошее знание американизмов, без которых не мыслим полноценный язык представителей США, которых набралось до половины из группы журналистов в шестьдесят человек.      
Среди представителей встречающей стороны и далеко не сразу, очевидно он подъехал позже, Соколова заметила к своему глубокому неудовольствию Белецкого. Михаил Яковлевич, некогда предлагавший ей свою дружбу, а проще сожительство, склонил голову приветствуя на расстоянии Елену Васильевну. Соколова не ответила на его приветствие, на это у неё просто не было времени. К счастью уже через минуту Боб Стилет увлёкся беседой с редакторами газет, один из которых владел английским языком, а на смену энергичному ветерану прессы пришла не менее энергичная и настырная молодёжь. 
– Товарищ Соколова, я Хэлен Эйр, из «Глоуб энд Мейл» . Я хочу задать вопрос главному редактору молодёжной газеты «Комсомольская правда», – совсем уж официально, словом «товарищ», как это принято в СССР, обратилась к переводчице канадская журналистка. Мисс Эйр – молодая, невысокая, худенькая и обаятельная женщина, известная своими симпатиями к социализму, в составе делегации была заявлена как американка.
– Это мои новые друзья Генри Роулинг – «Ассошиэйтед пресс» и Гюнтер Бош – газета «Ди Цайт», Германия, – Эйр представила Соколовой двух молодых мужчин.
– Мы впервые в СССР. В Москве второй день, но увидели так много нового! Непросто переварить всё сразу. Бросается в глаза бедность ваших магазинов и отсутствие рекламы. Днём улицы немноголюдны, однако люди хорошо одеты и приветливы, а вечерний концерт ансамбля «Кубанские казаки» в Большом Кремлёвском дворце нас просто потряс. У вас богатая духовная жизнь, товарищ Соколова и очень вкусное мороженое!
– Да это так, Хэлен. По-русски ваше имя звучит, как и моё – Елена. Рада с вами познакомится, рада, что вам понравилась Москва. Не обращайте внимания на магазины, и не переедайте мороженого. Оно действительно хорошее, но горло можно застудить. Днём улицы немноголюдны оттого, что все работают или учатся. У нас нет безработных и бездомных бродяг. Сходите в Большой театр и обязательно посетите Выставку достижений народного хозяйства. Вы ещё многое откроете для себя, товарищ Эйр, – посоветовала Соколова молодой канадской журналистке.
– Да, нас туда повезут завтра. А послезавтра наша группа разделится на части. Мы совершим поездку по стране и встретимся в Москве через неделю. Хотели попасть в зону аварии Чернобыльской атомной электростанции – не пускают. Там всё ещё очень опасно. Нам наметили другие маршруты. Генри отравится в Ташкент и Самарканд, Гюнтер в Ленинград и Ригу, а я – до сих пор не могу в это поверить – в Сибирь, на Байкал! – похвалилась Эйр. – Говорят, что сейчас там холодно?
– Думаю, что без тёплых вещей вам не обойтись, – ответила Соколова молодой и симпатичной канадской журналистке, с недоверием посмотрев на её короткий и тонкий плащик.
– Сегодня обязательно куплю тёплую куртку с капюшоном. Я слышала, что в Москве три больших магазина: ГУМ, ЦУМ и «Детский Мир». Там продаются тёплые куртки? – поинтересовалась канадская журналистка.
– Продаются, товарищ Хэлен Эйр! На ваш размер вы подберёте недорогую тёплую и практичную курточку в «Детском Мире», – улыбнулась Соколова. – Судя по фамилии, ваши предки были ирландцами?      
– Да! – улыбнулась в ответ симпатичная канадка. – Я и есть чистокровная ирландка!
– Вот, что, молодые люди. Пока главный редактор молодёжной газеты, и его товарищ, владеющий английским языком отвечают на вопросы ваших старших коллег, я хотела бы подробнее расспросить вас о чём вы пишете, что надеетесь увидеть в нашей большой стране, территория которой больше, чем территории Канады, США, Германии, а также Франции, Англии, Италии, стран Бенилюкса  и ряда прочих европейских государств. Естественно вместе взятых, – добавила Соколова.
– Думаю, что это будет интересно одному «очень ответственному товарищу», который направляется к нам, – вздохнув, пошутила она. – К тому же он не один. – Следом за  Михаилом Яковлевичем шёл Владислав Урицкий, тот самый Владик, который учился в одном классе с Генрихом и безуспешно пытался подружиться с Ладой.
За довольно крупной фигурой Урицкого Соколова не сразу разглядела невысокого коренастого молодого человека с обширной лысиной на крупной круглой голове, чуть прикрытой прядью волос, росшей то ли сбоку, то ли сзади.
«Взял таки под своё крыло племянника. Ещё одним паразитом станет больше», – с неприязнью посмотрев на Белецкого, подумала Соколова, отрицательно относившаяся к безобразно разросшемуся с конца семидесятых годов партийному аппарату, в котором окопались карьеристы всех мастей, готовые в любой момент предать идеалы социализма и растащить общенародную собственность.
«Растащат, погубят страну, созданную в муках индустриализации, сбережённую в разрушительной войне, восстановленную всем народом, боровшуюся с Америкой на равных за мировое лидерство в пятидесятых, шестидесятых и семидесятых…» – горько такое сознавать…
Близкие люди и родственники знали, что Елена Васильевна обладала даром предвидения, однако пользовалась она этим, богом данным, свойством крайне редко и столь же редко её предсказания не сбывались.
«Страшно если сбудутся…» – задумалась, готовясь представить зарубежным журналистам ответственного партийного работника, его протеже, а за компанию с ними и молодого человека, с обширной, едва прикрытой лысиной и то ли хитроватой, то ли глуповатой улыбкой на широком лице.
Едена Васильевна была знакома с ним. Настырный молодой человек, занимавшийся социалистической экономикой, приходился внуком известному детскому писателю и герою гражданской войны. В «Правде» он появлялся регулярно, приносил статьи в газеты и журналы, где с неиссякаемой энергией члена КПСС с двадцати четырёх лет от роду, отрицал рыночную экономику «загнивающего Запада» и обосновывал преимущества государственной социалистической экономики .
Ходили слухи, что планируется его назначение на ответственную должность заведующего отделом экономической политики в журнале ЦК КПСС «Коммунист».
«Очень высокая и ответственная должность», – подумала Соколова, до которой дошёл тот слух, оправдавшийся уже через несколько месяцев. «Однако не дай бог допустить этакого реформатора до реальных дел, такого натворит…
Впрочем, увлечь своими взглядами молодых иностранных журналистов ему вполне под силу, не соскучатся».

* *
– Даже после такого напряжённого дня, вы прекрасно выглядите, Елена Васильевна. На вас засматриваются мужчины и я не исключение, – растянув губы в улыбке, Белецкий сделал Соколовой очередной комплимент, когда, она, наконец, распрощалась с журналистами, садившимися в автобусы и отправлявшимися в гостиницу «Москва»  на обед. – Но вы мне, кажется, не рады? 
Соколова не ответила, раскрыла сумочку и, достав зеркальце, посмотрелась – «всё ли в порядке?»
Экскурсия по крупнейшему в стране издательству «Правда», длившаяся более двух часов, завершилась, и директор поблагодарил Соколову за проведённую с иностранцами работу, подчеркнув:
– Что бы мы без вас делали, дорогая вы наша Елена Васильевна! Огромное вам спасибо! Отдыхайте сегодня и завтра. – И тут же озвучил ближайшие планы:
– Послезавтра вы нам понадобитесь. Предстоит заключить контракт на поставку полиграфического оборудования из ФРГ. Немцы по этой части вне конкуренции, а по части владения немецким языком вне конкуренции вы, Елена Васильевна. Не буду вас больше задерживать, а то Михаил Яковлевич с нетерпением посматривает на меня. Понимаю, бывшим коллегам есть о чём поговорить. – Директор знал, что Белецкий до середины шестидесятых годов, а Соколова до начала семидесятых работали в КГБ.
Белецкий оглянулся на племянника.
– Владислав, я немного задержусь. Минут десять мы прогуляемся с Еленой Васильевной по солнышку, а ты подожди меня в машине.
– Хорошо, –  Михаил Яковлевич, почтительно склонил голову Урицкий и, попрощавшись с Еленой Васильевной, на которую так была похожа её старшая дочь Лада, навсегда оставившая занозу в сердце молодого человека, отправился к чёрной «Волге», возле которой, греясь на солнышке, прохаживался водитель.
«Сегодня особенный день!» – Подумалось Владиславу. «Во-первых, дядя буквально потряс своими предложениями, в корне менявшими жизнь. Во-вторых, надо же такому случиться! Встретил обеих Соколовых – мать и дочь. Осень, а они обе такие красивые, словно пришла весна. Обе счастливые в отличие от меня. Погода хорошая и сегодня меня познакомят с Жанной. Какая она?» – От последней мысли становилось не по себе. Одна надежда на многоопытного дядю, который заявил, что наконец-то рядом с племянником будет «правильная» женщина.
Оглянувшись ещё раз на дядю, беседовавшего с Соколовой, Урицкий уселся на заднем сидении «Волги» и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза, продолжая осмысливать этот бурный, тёплый и солнечный октябрьский день, суливший огромные перемены в жизни сорокалетнего, одинокого мужчины… 
– Как поживаете, «Елена Прекрасная»? Давненько мы с вами не виделись. Годы идут, а вы ничуть не меняетесь. Я уже давным-давно седой ветеран, а вы по-прежнему стройная блондинка, за которой так и хочется поухаживать. Откройте секрет?
– Краска для волос, пудра для морщинок, правильное питание, физзарядка по утрам с небольшим кроссом, посещение бассейна. Зимой лыжи. Жаль в последние годы проблемы со снегом и частые оттепели. Вот и все секреты, Михаил Яковлевич, – ответила Соколова, стараясь не смотреть в глаза Белецкому.
– Полина Ильинична на десять лет моложе вас, Елена Васильевна, однако уже располнела и выглядит отнюдь не спортивно. Вы бы ей посоветовали последовать вашему примеру, – посетовал Белецкий, продолжая бесцеремонно осматривать Соколову, словно свою собственность или понравившуюся ему вещь.
– Посоветуйте сами, Михаил Яковлевич, – отказалась Соколова. – Знаете, товарищ Белецкий, – на официальном уровне продолжила она, надеясь поскорее распрощаться со старым и, тем не менее, не слишком желанным знакомым, – я очень устала. Ноги гудят, дают о себе знать туфли на каблуках. Десять минут я не выдержу. Давайте попрощаемся и разойдёмся. Мне на Ленинградский проспект к метро, да и у вас много дел.
– Дел действительно много, – согласился Белецкий. – Но хотя бы десять минут уделите бывшему коллеге и генералу. Впереди свободная скамеечка. Давайте присядем, посидим на солнышке, и ваши ноги отдохнут. Зачем вам на проспект. Я довезу вас до метро, а если пожелаете, то и до дома, – предложил он, уговаривая Соколову. – Красивой женщине всегда хочется сделать приятое. – Белецкий заметил некрупный перстень с маленьким изумрудом на безымянном пальце правой руки, на котором обычно носят обручальные кольца замужние женщины.
«Перстень, не простое кольцо, однако, может служить в качестве обручального», – подумалось Белецкому.
– Вы ещё не вышли замуж, Елена Васильевна? – неожиданно спросил он.
– Замуж? Пока нет. – Сделала удивлённый вид Соколова. – Неужели чтобы задать такой странный вопрос вы попросили уделить вам десять минут? – Внутренне напряглась она, с тревогой ожидая продолжения допроса. Именно допроса, которые ей учинил в рамках служебного расследования полковник Белецкий двадцать восемь лет назад в июне 1958 года, когда она вернулась с задания, которое было провалено…
– Не только для этого. Хотя по моим наблюдениям одинокая, тем более немолодая женщина без хорошего мужа или любимого человека увядает подобно цветам, которые испытываю нехватку воды. Простите меня за такое сравнение, – извинился Белецкий. – Мне показалось, что вы чем-то взволнованы?
– Вы наблюдательный человек, товарищ Белецкий, – усилием воли попыталась успокоиться Соколова, с тревогой ожидая новых вопросов.
«Прошло столько лет и вот… Что ему надо?» – подумала она
– Память о муже. Вы затронули душевные струны. Больше ни о чём не надо расспрашивать, Михаил Яковлевич. Ладно? – Попросила Белецкого Соколова. – Всего вам доброго. Я пойду…
– Нет, попрошу вас остаться, – потребовал Белецкий. Есть веские основания задать вам ещё несколько вопросов.
– Спустя столько-то лет? Побойтесь бога!
– В таких делах не принято говорить о сроке давности. Прошло не так уж и много времени. Вы, Елена Васильевна, не слишком-то изменились с тех пор. Возможно, что  наша встреча и не случайна, – Белецкий переменился в лице. Взгляд его тёмных «библейских» глаз стал жёстким.
«Как похожи их глаза», – мысленно оценила Соколова, вспомнив взгляд Владислава, которого не видела лет десять-пятнадцать. Она знала, в каком родстве состоит Урицкий с Белецким. Увидев их вместе, подумала: «Пристраивает племянничка к партийной кормушке».
Они присели на скамейку, на которую отбрасывала тень молодая желтеющая берёзка.
– Вы вернулись из Германии в конце мая 1958 года, а в январе 1959 года родили дочь. Это притом, что муж ваш погиб в августе 1957 года. В подобный феномен я не верю, да и никто не поверит. Значит, у вас кто-то был? Не в Германии ли это случилось?
– Ну,  знаете ли, товарищ Белецкий! – Искренне возмутилась Соколова. – Такие вопросы не задают и, тем более, на них не отвечают! – Она попыталась встать, но Белецкий ухватил её за руку и удержал.
– Возможно, я ошибся. Возможно вам «подарил» ещё одну красавицу-дочь «ответственный советский и партийный работник», на которого, не, назвав его имени, вы ссылались в июне 1958 года? Или всё было не так? – Белецкий требовал ответа в издевательском тоне. 
– Возможно! – жёстко ответила Соколова. – Пожалуйста, отпустите мою руку. На нас смотрят прохожие!
– Не обращайте на них внимания. Прохожие засматриваются на красивых женщин, –  заметил Белецкий. – Успокойтесь и отдыхайте на уютной скамеечке, – строго, словно выговаривал ребёнка, продолжил он.
– В сентябре 1958 года, когда вы уже не могли скрывать беременность, я был занят другой работой. Торчал месяцами то на Украине, то в Молдавии и, узнав о вашем положении, промолчал…
– Спасибо за ваше молчание. Может быть и сейчас не станем ворошить прошлое. Каждая женщина имеет право на ребёнка и только ей решать, кто его отец! – Соколова посмотрела в глаза Белецкому, давая понять, что большего ему от неё не добиться. Решительно встала и, не оборачиваясь, красивой походкой направилась по солнечной стороне улицы Правды в сторону Ленинградского проспекта.
– Ты ещё пожалеешь, «Елена Прекрасная» о том, что не была со мной откровенна! – прошипел ей вслед Белецкий, сожалея, что не затрагивал эту тему раньше. Тянул, не решался, стал о ней забывать, но вот, увидев сегодня красивую и счастливую Соколову, вернулся на время в памятный июнь 1958 года, когда от его расследования зависело очень многое, в том числе и судьба этой непокорной женщины.
Осмыслив всё заново, Белецкий пришёл к выводу, что Соколова встретила в Западной Германии, куда её командировали кретины, которых уже нет в живых, хорошо ей знакомого человека. По всей вероятности это и было то лицо, которое ей поручили разыскать с целью захвата и доставки в Союз.
Кем был этот человек, сказать трудно, но, по-видимому, Соколова знала его по командировке 1944 – 1945 годов, когда выполняла важное задание, работая в Управлении имперской безопасности Гамбурга. Отлично сыграла роль унтерштурмфюрера  СД. Уцелела и была награждена.
Тогда в 1958 году, по горячим следам, опасаясь давления со стороны «ответственного советского и партийного работника», которым мастерски прикрылась Соколова, Белецкий не решился на самостоятельное расследование. Позже догадался, что она его обманула, и никакого «ответственного работника» в её жизни не было.
«Но кто-то ведь был, пожалуй есть и сейчас? Неужели этот кот-то живёт или, по крайней мере, жил, все эти годы, на Западе и она имеет с ним связь и даже встречается? Вот вопрос? Всё это попахивает ничем иным как изменой родине! Но как иначе объяснить, что женщина счастлива? Этого не скрыть, видно по лицу. Ведь женщина по-настоящему счастлива, когда любит, и когда любят её», – рассуждал про себя Белецкий, глядя вслед Соколовой пока она не скрылась среди прохожих, направлявшихся к Ленинградскому проспекту. 

7.
Елена Васильевна вернулась домой в седьмом часу вечера. Лада кончала работу в восемь и Вера была дома одна с малышами, которые уже погуляли, сделали уроки и смотрели по телевизору мультик – большой и красивый о Царевне-лягушке и Кощее бессмертном. 
Обеспокоенная долгим отсутствием мамы, Вера звонили ей на работу. Ей ответили, что встреча с иностранными журналистами закончилась раньше намеченного времени, где-то около двух часов дня, и Соколова на работе не задерживалась…
Мама вернулась усталая. Поцеловала младшую дочь и внуков, задала несколько вопросов Вере о командировке, затем переоделась в домашний халатик и надела на ноги мягкие домашние туфли. Подумав, приняла ванну и поужинала сырниками, которые приготовила дочь, рассеянно просмотрев телевизионные новости. У Соколовых имелся второй телевизор, установленный на кухне.
Вера заглянула в газету и сообщила, что в девятнадцать тридцать по второй программе будут показывать кинофильм «Москва слезам не верит» .
– Вот и хорошо, посмотрим и отдохнём, – обрадовалась любимому фильму, начинавшая приходить в себя Елена Васильевна. Правда ей нравилась только первая серия. О второй она говорила: «в ней много фальши…», – не вдаваясь в подробности.
«Ей лучше знать. Мама жила в то время»,  – думала Вера, не смея возражать.
К половине девятого, когда первая серия ещё не закончилась, с работы вернулась Лада. Быстро проверила домашнее задание у Алёши и Лизы и после просмотра передачи «Спокойной ночи малыши» уложила их спать.
Сёстры и мама собрались на кухне, выпить по чашке чая и дождаться Павла, который в последнее время часто задерживался на службе. Недавно позвонил и обещал быть дома не позже двадцати двух.
– Знаешь, мама, мы сегодня неожиданно встретили Влада Урицкого. Помнишь такого? – размешивая сахар ложечкой сообщила Лада.
– Помню. Сегодня какой-то особенный день. Сегодня и я встречалась с ним и с его дядей. Белецкий, ты его знаешь, Лада. Крупный партийный работник, – сообщила мама.
– Противный тип! – добавила Лада, вспоминая детские годы, когда полковник Белецкий часто звонил маме домой, а однажды даже пытался провожать её после работы и мама с трудом от него отделалась…
– Дядей? – спросила Вера, не знавшая о родстве Урицкого, которого плохо помнила, с крупным партийным работником и бывшим полковником и генералом, который попортил маме не мало крови.
– Да, дядя Владислава, Михаил Яковлевич Белецкий, – я работала с ним в Комитете с пятьдесят восьмого по шестьдесят пятый год. Потом его перевели на работу в аппарат ЦК. Теперь Белецкий берёт к себе в аппарат племянника и однокашника Генриха, – напомнила Елена Васильевна.
– Мы заждались тебя, мама, – призналась Вера. – Всех обзвонили, нигде не могли найти.
– Погода хорошая, я гуляла, вспоминала молодость, – грустно улыбнулась Елена Васильевна.
– На высоких каблуках долго не проходишь, – заметила Лада.
– Ты права, дочь. Я очень устала, да и туфли следует отдать в ремонт – сбились набойки. А когда мне было двадцать лет, то мы с папой как-то прогуляли всю белую ленинградскую ночь. Я была в туфлях на высоких каблучках, и хоть бы что! Такие были замечательные туфельки… – Вспомнила мама.
– Не о том мы говорим, мама, ой не о том! – Простонала Вера, обняв мать.
– О чём же? – Сделала удивлённый вид Елена Васильевна, хотя и почувствовала, что имела в виду Вера.
«Нет больше сил скрывать от взрослой дочери. Вот и Белецкий сегодня подбирался с тем же. Что ему надо? Неужели хочет так подло отомстить?» – промелькнуло в сознании Соколовой.  «День сегодня какой-то особенный…»
– Мама, я хочу наконец узнать правду! – напряглась Вера. – Хочу знать правду о своём появлении на свет. Сегодня мы говорили об этом с Ладой, считали…
– Считали месяцы, доченьки мои ненаглядные, – едва заметно улыбнулась мама и через несколько секунд её красивое выразительное лицо стало серьёзным и в то же время счастливым.
Елена Васильевна прошла в свою комнату и вскоре вернулась с конвертом, в который были вложены несколько старых фотографий. Она достала первое групповое фото, на котором были запечатлены на фоне льда или снега пятеро мужчин в меховых куртках, и протянула его дочерям.
– Папа? – внимательно вглядевшись в лица мужчин и выделив среди них знакомое лицо, вскинула на мать удивлённые глаза Лада, прежде никогда не видевшая эту фотографию, которая была датирована 1939 годом – надпись, сделанная карандашом,  имелась на обратной стороне.
– Нет, Лада. Этот человек, – мама сделала долгу паузу, посмотрев любящими глазами на младшую дочь, – твой отец, Верочка. Зовут его Сергей Алексеевич Воронцов! Вот так, хорошая моя. Тебе несказанно повезло с Кириллом. Ведь они однофамильцы!   
– Боже мой! – воскликнула потрясённая Лада, вглядываясь в лицо человека, которого мама назвала отцом Веры. – Как же он похож на отца!
– Он жив? – с дрожью в голосе, спросила разволновавшаяся Вера, широко раскрытые глаза которой наполнялись слезами.
«Надо же, Воронцов! Мама знала и молчала! Фамилия Кирилла – Воронцов! А я, глупая, ещё раздумывала – брать его фамилию или остаться Соколовой. Вот это да! Вот это сюрприз… Впрочем о чём это я?» –  Спохватилась Вера, которой было необходимо срочно привести свои мысли в порядок. 
«Да», – глазами ответила мама. 
«Ведь все догадывались, что у мамы был, и, оказывается, есть любимый человек, не решались вторгаться в её тайну. А Верочка как мучалась...» – в мыслях переживала старшая сестра. –  Как же они похожи – отец и этот человек! – Прошептала она, всё ещё не веря своим глазам и ушам, и вновь ушла в мысли. – «Ведь тогда, в конце 1957 года мама прощалась со мной, стремясь как можно быстрее встретиться с ним. Вернулась беременная Верочкой и была очень счастлива, несмотря на крупные неприятности на службе. Тогда её едва не уволили без права на пенсию. Случись такое, пришлось бы Соколовым бедствовать. Разве проживёшь впятером на одну пенсию за погибшего отца… А как мама обрадовалась, узнав, что фамилия Кирилла Воронцов!» – вспомнила и улыбнулась Лада.
– Мама, я очень хочу видеть папу. Я кое-что ещё помню. Маленькой девочкой, лет до четырёх, ты брала меня с собой в Ленинград, чтобы встретится с Сергеем Алексеевичем? Это правда? – затаив дыхание, спросила Вера.
– Правда, Верочка, правда!
– Поему же он не живёт с нами? У него есть другая семья?
– Нет, – прошептала мама. – Доченьки мои: Ярославна и Сергеевна, – из глаз Елены Васильевны покатились слёзы, – он одинок и живёт в другой стране. Так уж сложилось, в Ленинград приезжает осенью или весной и тогда я спешу к нему. Май – наш любимый месяц! Не судите меня, родные мои, – не выдержав, расплакалась мама. Затряслись её плечики. – Он старше меня на четырнадцать лет, – сквозь слёзы поведала дочерям сою тайну Елена Васильевна. –  Серёжа – моя первая девичья любовь. Случилось это в 1936 году.  Мы плыли на огромном пароходе по бескрайнему морю. Мне было тогда шестнадцать, ему тридцать. Любовь моя была чиста, как утренняя роса. Мы вместе встречали Рождество. Я с ним танцевала, была признана королевой бала, а через месяц мы расстались на долгие годы, не надеясь встретиться…
Спустя три года в судьбоносный сентябрьский день, день, когда мне исполнилось девятнадцать лет, на берегу залива приземлился свет ясный сокол Ярослав. Чёрные коршуны гнались следом за ним. Светлый сокол был ранен, жизнь его висела на волоске, – слова матери были загадочны, словно была она не в себе, однако дочери, мало что понимавшие  из её рассказа, жадно слушали.
– Во мне пробудились глубинные силы, и руки остановили кровь. Ярослав очнулся. Он был как две капли воды похож на образ моих девичьих грёз. Я улетели вместе с ним в новый огромный мир, где в любви и согласии мы прожили почти восемнадцать лет. В этом мире появились на свет наши дети: Богдан, Генрих и ты Лада. А потом не стало светлого сокола Ярослава, а спустя три месяца волею Провидения я оказалась в ином мире, где встретилась с Серёжей. Случилось это в мае 1958 года. В конце того незабываемого месяца я вернулась в Москву. Вернулась с тобой, Верочка. Не судите меня доченьки, не судите меня слишком строго, – тихо плакала мама, заливались слезами Лада и Вера. Разве удержишься…
– Сергей Алексеевич Воронцов – потомственный дворянин, граф. Так что ты, Верочка, у меня графиня! – улыбнулась сквозь слёзы Елена Васильевна Соколова – по-прежнему необыкновенно красивая и счастливая в свои шестьдесят шесть лет.
– Вот его фотографии, в том числе последняя, сделанная в мае. На ней мы вместе в Петродворце, – мама выложила из конверта несколько фотографий, сделанных в шестидесятые и последующие годы.
Лада и Вера склонились над фотографиями седовласого человека, которому уже исполнилось восемьдесят лет, однако был он ещё крепок и красив для своего возраста, словом – потомственный дворянин, граф, и был очень похож на отца Лады, Богдана и Генриха. Наверное, так бы выглядел в эти годы Ярослав Владимирович Соколов, если бы не его трагическая гибель в августе 1957 года…
– В ноябре Сергей Алексеевич будет в Ленинграде. Видно пришло, Верочка, время съездить нам в Ленинград вместе. Воронцов тебя видел ребёнком, пора познакомиться с взрослой дочерью. Время течёт. Кто знает, представится ли другой такой случай?
– Мама, из твоих загадочных слов мы мало что поняли, – первой осмелилась спросить Лада. – А как же белорусская девушка Алёна Ольшанская, на которой женился наш папа Ярослав Соколов? Разве это не ты?
– Потерпите, всё расскажу, – промокая платочком слёзы, ответила Елена Васильевна. – Я безумно устала, а рассказ очень длинный, я просто не выдержу. Перво-наперво нам необходимо собраться всем вместе: и Богдану быть с нами, и Генриху и вам доченьки. А мне следует собраться с мыслями.
– Вот что, – задумалась мама. – Регистрация твоего, Верочка брака с Кириллом назначена на субботу двадцать девятого ноября в Дворце Бракосочетаний. Генрих и Светлана подали заявления в обычный Загс и тоже на двадцать девятое? Жаль, что регистрация в разных местах, зато сразу сыграем две свадьбы. Закажем зал в ресторане и отпразднуем два радостных события. На следующий день соберёмся у нас всей семьёй вместе с Лебедевыми, они тоже приедут на свадьбу, вот тогда я расскажу вам историю своей жизни полностью. С тех пор прошло много лет, и я думаю, что пора с неё снять «гриф секретности», – попыталась пошутить Елена Васильевна. – Полетишь, Верочка, в Самарканд, ты ведь собиралась туда вместе с Генрихом и Светланой?
– Ещё в сентябре «пробила» командировку, – подтвердила Вера. – Мой репортаж с пограничной заставы на Советско-иранской границе обязательно напечатают. Я уже звонила в редакцию, репортаж ждут. Из Узбекистана привезу большую статью или цикл статей об истории древних Самарканда и Бухары и их прекрасного, соседа Навои  – нового города современной промышленности, образованных молодых людей, фонтанов и роз, построенного в пустыне усилиями всех республик! – озвучила Вера свои планы, одобренные в редакции.
–  Будете с Генрихом в Самарканде, пригласите Богдана с семьёй к нам в Москву. Пригласите на ваши свадьбы, а я ему позвоню. Хочется слетать в этот чудесный город вместе с тобой, да не кому присмотреть за малышами, – Елена Васильевна посмотрела на Ладу.
– Мама, а если мне слетать в Самарканд вместе с Верой? Я ведь там ещё не бывала. Очень хочется посмотреть древний город!
– А Отпустят тебя с работы?
– Отпустят! Упрошу дать неделю за свой счёт! – просияла Лада.
– Летите, «голубки» мои! Квартира у Богдана большая, всех примет. – Елена Васильевна встала, прошла в свою комнату и быстро вернулась со сторублёвой купюрой. – Это тебе, Лада, на дорогу. Хватит в оба конца.
– Ой, что ты, мама! Зачем? – Попыталась возразить Лада. – Та и так нам всё время помогаешь. У нас есть деньги. Не надо…
– Бери, дочь. У вас дети, а у меня пенсия большая и гонорары за переводы, – не терпящим возражением голосом ответила Елена Васильевна. – А в ноябре, Верочка, ехать нам с тобой в Ленинград. Постарайся «пробить» командировку.
– «Пробью», мама! Обязательно «пробью»! – Просияла Вера.
– Хорошо, если с нами поедет Кирилл. Сергей Алексеевич смог бы познакомиться с твоим будущим мужем. Приехать на свадьбу он не сможет, но готовит вам подарок. Ты, Верочка, будь осторожна. О существовании Сергея Алексеевиче никто не должен знать. Так уж сложилась жизнь, – вздохнула мама. – Сейчас его имя Свен Бьёрксон. В настоящее время проживает в Стокгольме. Известный в Швеции и за её пределами врач-хирург.  Профессор. Уверяет, что это я вдохновила его на «научные подвиги». С шестидесятых годов регулярно бывает в Ленинграде. Его приглашают читать лекции. В такие дни мы встречаемся… – Улыбнулась мама и, обняв, поцеловала дочь в щечку, словно ребёнка. – Она у нас младшенькая, – зачем-то извинилась перед Ладой мама.   
– Зато переросла всех: и тебя, мама, и Богдана и меня, – откликнулась Лада. – Только Генрих чуть выше её. Молодец Вера! Ух, и красивая ты, сестрёнка, вся в маму! 
Вера вспыхнула и посмотрела на сестру.
– И ты у нас красивая, Лада. Всякий скажет! А мне нельзя отставать от Кирилла. Он у меня под два метра! – с гордостью за любимого человека напомнила Вера.
– Верочка, тебе скоро двадцать восемь. Подумай о ребёнке. Мой тебе добрый материнский совет. Ни в коем случае не откладывай. Журналистика подождёт. Дети – это самое главное в жизни, – прослезилась Елена Васильевна, любуясь дочерями и вспоминая молодость. – Тебя, Верочка, я родила в тридцать девять. Была я тогда на два года старше Лады. Далась ты мне не легко, но была славным и послушным ребёнком. Лада мне помогала, пеленала тебя, кормила из ложечки, гуляла с тобой. Хорошее было время, – улыбнулась мама обнимая дочерей.
















Глава 4. Самарканд

1.
Ил-86, поднявшийся из аэропорта «Внуково» в воскресенье в 23:30 по московскому времени, летел навстречу новому дню новой недели и должен был приземлиться в Самарканде ранним утром в 05:30 по местному времени – так велика была страна. Если продолжить полёт и дальше на восток, то впереди простирались ещё семь часовых поясов и студёное Берингово море, за которым лежала Америка. Копила мировая хищница силы и деньги для нанесения решающего удара по самой непокорной стране, в которой зародилась и разрасталась невиданная доле смута, угрожавшая существованию самой страны.
Во второй половине октября 1986 года ещё мало кто догадывался, что может случиться в ближайшие пять лет. Разве возможно было себе представить, что большой и могучей стране, поборовшей неграмотность, одолевшей фашизм и первой пославшей человека в Космос, жить осталось, если по факту, то менее пяти лет, а если юридически то чуть больше…
Соколовым и Беловой удалось улететь одним рейсом. Уже в салоне самолёта с помощью приветливой бортпроводницы Генрих поменялся местами c пожилым узбеком, носившим на помятом пиджаке орденские планки с наградами за Великую Отечественную войну, и усадил Светлану рядом с сёстрами – пусть пообщаются, а сам пристроился в хвосте самолёта, намереваясь подремать во время полёта.

*
– Погода стояла великолепная. Высокое голубое небо и ни единого облачка. Как правило, вторая половина сентября и октябрь в Закавказье самое лучшее время года. Нет изнурительного зноя, тепло и сухо, словом – комфортно.
До Пушкинского района мы добрались за два часа, побывав за это время в горах, поросших лесом и кустарником, в полупустыне и, наконец, в цветущем оазисе, возникшем в безводной Муганской степи  более ста лет назад. В те времена в Закавказье переселялись гонимые из родных мест раскольники-молокане , – увлечённо рассказывала Ладе и Светлане Вера, закончившая и передавшая в отдел свой очерк о двух закавказских республиках, в которых она побывала во время недавней командировки в качестве собкора газеты «Комсомольская Правда».    
– Прежде переселенцы жили общиной из нескольких небольших сёл, занимаясь земледелием. Теперь на их землях создан один из лучших в республике совхоз-миллионер. Молодёжь за редким исключением не уезжает в города. Даже ребята, отслужившие в армии, возвращаются в родной совхоз практически все. У пограничников с совхозом давние и налаженные связи, закупают продукты, качество которых высочайшее. Нас – меня и майора Лебедева, принял директор совхоза Никифор Авдеевич Ухломин. Узнав, что я корреспондентка центральной газеты, провёз нас по своим владениям, показал поля, сады и виноградники. Время горячее, мужчины убирали кукурузу и овощи, женщины собирали поздние сорта винограда – столовые и технические.
– Что значит технические? – не поняла Светлана.
– Из технических сортов делают вина и коньяки, – пояснила Вера. – Помимо винограда убирают поздние яблоки, груши, гранаты, персики и её много чего. А какой там растёт инжир! Я привозила домой, Лада пробовала. Словом – райская земля.
– Великолепные плоды! Недаром инжир называют смоковницей! – Вспомнила Лада. – Жаль, что ты, Света, не попробовала, но ничего, в Самарканде осенью фруктов не меньше. Нам посылает посылки Богдан, а в прошлом году Генрих привёз роскошные дыни. В Москве такие можно купить разве что на Центральном рынке, и стоят они от трёх и выше рублей за кило. В Самарканде на рынках их продают, не взвешивая, в зависимости от размера, на глаз. Дыня до трёх килограммов стоит пятьдесят копеек, до пяти – рубль, а десятикилограммовую дыню отдают за два рубля.
– Что-то мы всё о фруктах и дынях, – вмешалась Света, – слюнки текут! А как живут люди в Пушкинском районе?
– Живут, как и прежде, общиной. Видели бы вы, девочки, какие красивые женщины там живут! Загорелые, светловолосые, синеглазые! Держатся прямо, грациозные словно античные богини! И не удивительно – здоровая наследственность, ведь многие поколения молокан не употребляют спиртного, не курят, правильно питаются – среди них нет тучных людей, пьют чистую воду и дышат божественным горным воздухом. Как в старину, женщины и девочки повязывают на головы белые платки. Без них нельзя – солнце сильное. Их кофты и юбки пошиты на старинный лад. Смотришь на них и вспоминаешь «Тихий Дон» Михаила Шолохова . Наверное, так выглядели казачки…
Пока живут хорошо, только вот обособленно. Беда в том, что у молокан стали портиться отношения с окружающим коренным населением. Председатель совхоза рассказал, что межнациональные трения стали отчётливо проявляться с середины семидесятых. С тех пор с каждым годом проблемы лишь нарастают. Его коллеги – директора и председатели соседних азербайджанских и армянских совхозов и колхозов стараются смягчить межнациональные конфликты, но делать это всё труднее и труднее. В республиках и за их пределами появились силы, которым выгодно раскачивать ситуацию… – совсем уже грустно добавила Вера. 
– У азербайджанцев и армян застарелый конфликт, обагрённый большой кровью многих поколений. Один уважаемый пожилой азербайджанец с наградами за Великую отечественную войну приколотыми к пиджаку, с которым мне довелось говорить, зло пошутил: «у вас, в Москве, ещё есть советская власть, а у нас её уже нет. Только в Москве этого не видят или не хотят видеть». Вот так и сказал. И это не шутки. Об этом я наслышалась и от Игоря и от многих других. Обеспокоены люди, боятся. Со страхом вспоминают старое время, когда в этих благодатных местах  лилась кровь.
«Нас задевают, но пока терпимо» – поделился своими мыслями директор совхоза, который выполнял и перевыполнял планы, устанавливаемые для него в Баку, «а вот между азербайджанскими и армянскими сёлами уже идёт скрытая война. Так и сказал Никифор Авдеевич Ухломин. Только писать об этом не советовал, иначе «завернут весь материал» и «по головке не погладят». Почти то же самое, что и пожилой азербайджанец, сказал директор Ухломин: «Москва не видит того, что происходит на окраинах или не хочет этого видеть. Вот она откуда, беда…»
– Война? – испугалась этого слова Света. – Неужели в нашей стране такое возможно?
– Никифору Авдеевичу виднее, – за Веру ответила Лада и задумалась. – Больше ничего не говорил директор совхоза? – спросила она после паузы.
– Посетовал, что случись беда, придётся бросать дома, в которых родились и прожили почти полтора века. Придётся бросать земли, отвоёванные у засушливой Муганской степи и возвращаться в Россию, – вспомнила Вера слова Ухломина: – «Примут ли нас? Или придётся, как в гражданскую войну, бежать, куда глаза глядят, хоть в саму Америку…»
Только в очерке этого нет, не пропустят, – вздохнув, добавила она.

*
Ночь, в окошко не посмотришь. Внизу ничего не видно. Лишь сверху чёрное небо и мириады холодных звёзд, напомнившие об августовском походе по Южному Уралу.
С тех пор осталась горькая досада, не отпускавшая и сейчас. Пропала, по сути, единственная и ценнейшая находка – бронзоволикая богиня, женщина или девушка, улыбка которой напоминала улыбку Светы Беловой…
«Милая моя Светка…» – Закрыв глаза, вспоминал Генрих. «В последнюю волшебную ночь на склоне горы Аркаим, первой призналась в любви, одарила клятвами, поцелуями, горячими ласками, самым сокровенным…»
Когда оба – безгранично счастливые, они вернулись в маленький лагерь и бросили в прогоревший костёр охапки сухой полыни, то увидели, что пропала оставленная на камне бронзовая богиня, названная ими Россией. Как пропала? Куда?
Криками разбудили спящих: Венгерова, Урицкого и Кольцовых. Обшарили всё кругом – нигде нет…
– Раззявы! Куда же вы смотрели? – накричал на них нетрезвый Сашка Венгеров, допивший перед сном коньяк из своей заветной фляги. С неприязнью посмотрел на сжавшуюся в комок Свету. Словно зверь учуял, что произошло между Соколовым и Беловой.
Чем ему возразить?
– Может быть прошёл рядом кто посторонний? Пастух или другой человек. Прошёл тихо мимо и забрал. Не в пустыне же мы. Неподалёку совхоз? – предположил огорчённый Урицкий, нервно меряя шагами вытоптанную площадку возле прогоревшего костра.
Ирочка Кольцова расплакалась. Виктор принялся её утешать. Да разве утешишь. Остаток ночи прошёл ужасно. Заснул лишь разругавшийся со всеми Венгеров, да и то –  сморил его выпитый коньяк.
С рассветом обшарили всю округу – тщетно. Как в воду канула бронзоволикая богиня, женщина или девушка, которую нарекли Россией. Впрочем, воды рядом не было. Разве что Караганка, до которой не менее полутора километров…
Пропала бронзовая находка, словно её и не было. Возникли неизбежные в таком деле подозрения, что находку мог взять кто-то из своих. Опять все переругались, едва не дошло до мата и рукоприкладства. Света и Ирочка плакали…
– Нечего на других пенять, Генрих Ярославович! Чего ты её не убрал? Ты охранял лагерь, ты и виноват! Вместо того, чтобы поддерживать огонь и сторожить находку, гулял, видите ли, со Светкой под луной… – Венгеров хмуро посмотрел на Белову и сплюнул, за что едва не получил от Генриха по морде, да Урицкий вовремя перехватил его руку…
В Москве Генрих проявил отснятую плёнку – оказалась засвеченной. Такого с ним ещё не бывало. Невольно подумалось, что в это дело вмешались какие-то дьявольские силы…
Кольцовы отпечатали со своей плёнки несколько фотографий, но сделаны они были уже в густых сумерках. Разве на них что-нибудь разглядишь?
Недели две Генрих не разговаривал со Светланой, словно она была в чём-то повинна. По институту пошли слухи, что Соколов чем-то очень обидел Белову, на которой и в самом деле не было лица. Сразу видно – страдает бедняжка. Наверное, уйдёт из лаборатории или уволится из института. Незамужние женщины, тем более девушки в таком возрасте очень ранимы. Белова не девочка – ей двадцать шесть.
Светлану и Генриха успокоила и помирила Елена Васильевна – мудрая, многое повидавшая женщина. Хорошо, что это ей удалось. И ещё одна очень радостная новость за последние две недели. Мама первой сообщила ему, что Света беременна, а на следующий день они подали заявление в районный Загс и упросили зарегистрировать их брак двадцать девятого ноября в один день с Верой и Кириллом. Впереди приятные ожидания, только по-прежнему болит сердце о двух утратах – сыне, которого увезли в чужую страну и пропавшей бронзоволикой богине, женщине или девушке с улыбкой похожей на улыбку Светланы…
С женой Генриху, наконец, удалось развестись. Собралась, наконец, замуж за Илью Рубина. Надумали перебраться в Израиль «переждать» по словам Ильи Марковича «тот бардак, который предстоит пережить стране», однако с намереньем, как похвасталась Маша в последнем разговоре с бывшим мужем по телефону: «жить на две страны».
«Так поступают паразиты. Мерзкое это дело тянуть соки из одной страны, а жить в другой», – Подумалось тогда Генриху. Противно такое слушать. В Израиле у Рубина обосновалась мать – Мира Иосифовна – довольно известный стоматолог, сумевшая неплохо устроиться. Отговаривала сына расстаться с Машей и «хвостом», обещала подобрать правильную жену.
Не желая терять красивую женщину, Илья упорно не слушал материнских советов, а «нужные люди» помогли ему купить документы, подтверждавшие «правильное происхождение» Марии Соколовой-Рязановой по материнской линии. Документы были липовые, но Рубина заверили, что в Израиле к ним присматриваться не будут. Окрылённый Илья Рубин, коммерческие дела которого шли успешно, любил приговаривать: «Израиль – шестнадцатая республика СССР, самая непослушная, зато с правильной экономикой, а, вас», – он имел в виду страну, которая его вырастила, выкормила, выучила и защитила от германского нацизма, – «спасёт перестройка, но прежде изрядно помучит. Вот когда выдавите из себя «совка» , тогда будет полный порядок!»
О Маше Генрих не жалел, жаль было Егорку. «Увезут мальчика мать и отчим в чужую страну к чужой бабке и воспитают евреем – абсурд какой-то…» – Мучительно заныло сердце: «Что там его ждёт?»
Опять, словно по кругу, мысли вернулись к бронзовой находке. «Куда она пропала? Кто её похитил? Кольцовы? Венгеров? Урицкий? Кто-то посторонний, оказавшийся поздним вечером возле маленького лагеря у потухшего костра? Кто?» В иные неведомые или дьявольские силы он не верил.

*
В голову лезла всякая чёртовщина, и усилием воли Генрих прогнал сон. За бортом воздушного лайнера, летевшего над огромной равниной, раскинувшейся между Волгой и Аральским море, мерно, убаюкивая, гудели могучие двигатели. Его кресло было крайним в левом ряду, он выглянул и осмотрел салон. Сёстры и Света сидели далеко впереди, Генрих не видел их. Успокоился, подумав: «Задремали или шепчутся о своём».
Помимо обычных пассажиров преимущественно восточной внешности в Самарканд летела группа туристов из Великобритании – человек двадцать, в основном пожилые люди, и иностранные журналисты – до десяти человек. Кое с кем из зарубежных коллег перед самой посадкой познакомилась общительная Вера. Больше других её внимание привлекли молодые люди: американец Генри Роулинг и миниатюрная канадка, внешним видом напоминавшая подростка. Вера успела рассказать брату, что девушку зовут Хэлен Эйр, она из Торонто и поначалу была очень огорчена. Ей была обещана поездка на Байкал, но в последний момент что-то переиграли и в Сибирь вместо молодой корреспондентки из газеты «Глоуб энд Мейл» оправился маститый американский журналист из газеты «Нью-Йорк Таймс».
По совету переводчицы, в которой после нескольких слов, описавшего её Генри Роулинга, Соколовы узнали маму, Хэлен уже купила в «Детском мире» тёплую куртку, однако в результате таких перемен была вынуждена оставить её в Москве.
– Не переживайте, Хэлен. Советская Средняя Азия не менее интересна, чем Сибирь, где вы ещё побываете, а Самарканд – жемчужина Востока и там сейчас тепло. В этом древнем городе Александр Македонский встретил и полюбил Роксану . В Самарканде – четвёртом по посещаемости зарубежными туристами городе СССР после Москвы, Ленинграда и Киева много исторических памятников античности и средневековья. В Самарканде правил Тамерлан  и здесь находится его усыпальница, – обнадёжила Вера невысокую, коротко остриженную канадку, выглядевшую рядом с рослыми сёстрами девочкой-подростком.
Вера познакомила Генриха с его американским тёзкой и канадкой. Пожали друг другу руку и обменялись улыбками.
Соколов летел в Самарканд в третий раз. Брат – профессор математики Самаркандского государственного университета Богдан Соколов проводил осенние семинары по математической логике и теории алгоритмов. Такая тематика Генриху, как программисту, была полезна и интересна. Кроме того, весьма полезны были контакты с коллегами, слетавшимися в Самарканд на семинар со всех концов страны. Планировались такие командировки загодя, и ещё в феврале Соколов подал заявку на себя и Белову, которая работала по этой тематике и очень хотела побывать в Средней Азии. Таким командировкам в институте не препятствовали, их поощряли. Деньги для этих целей выделялись.   
Убаюкиваемый звуком моторов, Генрих вновь задремал и очнулся от шума в головной части салона, где находились сёстры и Света. Не успев понять, что происходит, он увидел крепкого молодого мужчину в костюме и при галстуке, который вёл рядом с собой, взяв под локоть левой руки, брюнета восточного типа. Кисть правой повреждённой руки брюнета неестественно дёргалась. Мужчина стонал от боли и пытался сопротивляться, однако был не в силах сладить со своим конвоиром, который вёл задержанного в сторону туалета.
Вот они поравнялись с креслом Генриха и он разглядел перекошенное злобой лицо смуглого черноволосого молодого человека лет двадцати семи, задержанного, вне всякого сомнения, сотрудником КГБ, сопровождавшим зарубежных журналистов. Пальцы обеих рук задержанного человека – здоровой и повреждённой, очевидно имел место сильный вывих или перелом, были унизаны золотыми перстнями.
Задержанный грязно ругался и угрожал конвоиру. Не выдержав, тот нанёс ему свободный рукой короткий удар в пах. Задержанный скрючился и замолк, а через мгновение оказался в туалете.
Глядя им вслед, кое-где выглядывали со своих мест пассажиры крайних кресел, а в головной части салона, там, где сидели Лада, Вера и Света стояли уже знакомые Генриху американец с канадкой и ещё один мужчина, оказавшийся вторым сопровождающим группу сотрудником КГБ.
«Неужели там что-то случилось?» – Вздрогнул Генрих и поспешил к ним.
Сильно взволнованная Вера, привстала навстречу брату. Лицо её горело от возмущения. 
– Ну не везёт, мне Генрих! – словно оправдываясь перед  ним, Вера принялась сбивчиво объяснить ему суть неприятного инцидента.
– В Ереване приставали, но не так нагло, а тут… Мы разговаривали. Подошёл этот… – Вера не находила слова, как назвать нахала, который прицепился к женщинам.
– У нас в Штатах таких наглецов бьют по физиономии, а затем подают на них в суд, за сексуальные домогательства. У нас с этим строго! – неожиданно и на хорошем русском языке, пояснил Генриху американский журналист, гордый тем, что заступился за честь красивой девушки и журналистки, летевшей в Самарканд вместе со старшей сестрой и подругой.
– Вы приходитесь братом гражданки Веры Соколовой? – спросил Генриха сотрудник госбезопасности.
– Да, братом. Объясните, что произошло?
– Гражданин, имя которого сейчас устанавливают, похоже, обкуренный, приставал к вашей сестре. Она крайняя в ряду. Схватил её за руку, попытался поднять. Гражданин США пришёл женщинам на помощь и то ли вывихнул то ли сломал руку нарушителю. Это ещё предстоит выяснить. У вас сильные руки, мистер…
– Генри Роулинг, «Ассошиэйтед пресс», – назвался американец, хорошо говоривший по-русски.
– К вам, мистер Роулинг, претензий нет. Владеете русским языком – это хорошо. Прошу извинить за неприятный инцидент. И вы, гражданка, Соколова, извините. Такое бывает, к счастью не часто. Пожалуйста, все вернитесь на свои места, а вы, товарищ Соколов присматривайте за женщинами. Они у вас все красивые и блондинки. К таким женщинам мужчины востока особенно не равнодушны, начнут останавливать, заговаривать. Не оставляйте их одних на улицах города.
– Спасибо за совет, – поблагодарил Генрих сотрудника Комитета.
– Что значит «обкуренный»? – не удержалась, спросила Светлана.
– Анаша. Наркотик. В Средней Азии это зелье не редкость, – пояснил москвичу сотрудник КГБ, сопровождавший на пару с коллегой иностранных журналистов, летевших в Самарканд. До окончания полёта оставалось ещё полчаса, и пассажиры постепенно успокаивались, ожидая команды «пристегнуть ремни и приготовиться к посадке».

2.
– Эта южная территория или азиатская республика чем-то напоминает мне Мексику или наш пограничный штат Нью-Мексико, – обнимая свободной рукой миниатюрную, словно девочку-подростка, обнажённую канадку, делился своими впечатлениями с Хэлен Эйр симпатичный американец Генри Роулинг, на которого бойкая канадка сразу «положила глаз». Не долго думая, она забралась к Генри в постель в первый тихий и звёздный самаркандский вечер.
По жизни Эйр изображала из себя этакую «самостоятельную девчонку», которая не задумывается о будущем и живёт одним днём, но в и этом дне она не желала ничего упускать. Ей всего двадцать пять, впереди ещё уйма времени, тем более что создавать семью она не собиралась. Во-первых замуж пока никто не приглашал, этого могло и не случиться, а во-вторых Хэлен чувствовала, что не сможет стать ни хорошей женой, ни хорошей матерью. Девушек таких как она в Канаде и её огромном южном соседе  становилось всё больше и больше – эмансипация «набирала обороты».
Они успели подружиться ещё в Москве. Уже тогда Хэлен захотелось заманить такого видного парня в свой номер, улечься с ним в постель, щёлкнув таким образом по носу девицу по имени Линда, с которой Генри, рассказавший кое-что о себе, обручился перед поездкой в СССР. Роулинг ничего не имел против того, чтобы переспать с «крошкой» Эйр, которая была по его меркам довольно умна и развита, хотя далеко не красавица, но выбора у молодого и здорового мужчины без вредных привычек не было, а природа брала своё…
В Москве ничего не вышло. Скучный немец Гюнтер Бош плотно опекал своего американского коллегу и не расставался с ним ни на час, не оставляя времени для Эйр. Как хорошо, что Гюнтер сейчас в другом месте, да и Эйр теперь ничуть не жалела о том, что не попала на Байкал. Там она ещё побывает. Надо только сделать несколько потрясающих репортажей о СССР, а это она сумеет, и тогда её опять пошлют в эту огромную, раскинувшуюся на одиннадцать часовых поясов, и очень интересную страну.
В первый день иностранные журналисты, которых поселили в интуристовской гостинице –  так в СССР называли лучшие отели, знакомились с достопримечательностями города. Активная канадка вовсю знакомилась с местными жителями, внешне похожими на мексиканцев, как метко заметил Генри, владевший русским языком и переводивший вопросы и ответы. Странно, что свои лингвистические способности он не проявил в Москве и впервые заговорил по-русски во время неприятного инцидента в самолёте.
Несдержанность в отношении к женщинам и особенно блондинкам – ещё одно подтверждение сходства нравов мексиканцев и этих советских азиатов, строивших из себя этаких мачо. Впрочем, против них Эйр,  уродившаяся не высокой и стройной блондинкой, а «полутораметровым огрызком», как критически называла сама себя, когда была не в духе, пока ничего не имела.
«Как же хороши эти три русские женщины, несомненно родственницы! Красивые, словно три королевы!» – Увидев их в самолёте подумала Хэлен, однако этими мыслями решила ни с кем не делиться, даже с Генри, который заступился за честь одной из русских красавиц. Почему-то пришло в голову сравнить их с немолодой, но всё ещё очень красивой переводчицей по фамилии Соколова, которая работала с иностранными журналистами, знакомившимися с крупнейшим советским издательство с весьма ответственным названием «Правда».
Позже, узнав, что Соколова мать двух молодых женщин, летевших в самолёте, Хэлен зачла свою проницательность в личный актив. Впрочем, по её же устоявшемуся мнению – «Все красавицы на одно лицо, а потому нет в них особой изюминки…»
«Фу! Ненормальная! О чём это я думаю, когда Генри рядом и ещё не растратил всех сил!» – Вздрогнула Хэлен от вызывающих приятную дрожь прикосновений пальцев «красавчика» к очень чувственным местам. «Ещё поиграем, немного потерпим, соберёмся с силами и тогда…» –  Размечталась она, энергично отвечая на ласки Генри, словно соревнуясь с Линдой, которой достанется этот великолепно сложенный парень.
– А что ты там делал, в Нью-Мексико? Обнимался с мексиканками? Брюнетки цвета шоколада. Какие они? – Сама не зная зачем спросила любопытная Эйр, затягивая тем самым время.    
– Побывал в командировке по заданию редакции, – вернулся к прерванной фразе и солгал Генри, который на самом деле стажировался в секретном центре ЦРУ, располагавшемся на базе Военно-космических сил США в штате Нью-Мексико, над которым всегда безоблачное небо. – Проторчал там почти месяц, однако обниматься с горячими, как местный климат «шоколадными» брюнетками не пришлось, а такой девчонки как ты, там не оказалось, так что намучился…
– Как же так? Неужели они такие недоступные? – удивилась Эйр.
– Да нет, наверное вполне доступные для своих парней, но не для нас. Я имею в виду белых.
– А как же другие мужчины? Ты ведь там был не один?
– У всех, кто там был, имелись жёны и они не страдали. Местечко маленькое, скрыть в таком ничего не возможно, так что рассчитывать на благосклонность чьей-либо «доброй» жены не приходилось. Вечера проводил в полупустом местном баре. Кроме виски и осточертевшей музыки никаких развлечений. Скукота. В третье воскресение вопреки советам местных служащих этого не делать, отправился в город, подыскать себе подружку, которой не жаль заплатить и триста долларов.
Побродил по городку, в котором полно праздно слоняющихся типов, зашёл в одно заведение – что-то среднее между баром и притоном. Только едва унёс оттуда ноги. Не знаю почему, но очень я не понравился местным завсегдатаям, разве только из-за цвета моих волос и глаз. Раскричались на испанском, так что ничего не понять, размахались руками. Наверное угрожали прикончить, когда я «положил глаз» на черноглазую красотку да видно не на ту, и попросил на пару часов комнату. Вместо комнаты оказался на улице.
А вот блондинкам, отважившимся путешествовать без мужей в этих солнечных краях, местные мачо просто не давали прохода. В тот злополучный день вынудил меня один усатый тип дать ему по физиономии. Едва успел добежать до машины. Гнались, но всё обошлось. Увидев военный патруль отстали.
– Довольно, Генри, больше не рассказывай! – Остановила его Хэлен. – Ты, как Робин Гуд, но не грабишь богатеньких, а бросаешься на защиту блондинок. Только тебе там ничего не светит! – намекая на инцидент в самолёте, заключила Эйр и со свойственной ей энергией приступила к активным действиям, не желая упустить момент…   

* *
На семинар профессора Богдана Соколова собрались около сорока человек со всех концов страны, с доброй половиной из которых Генрих был знаком по первым двум семинарам, которые проводились в прошлом и позапрошлом годах.
Прибывших разместили в комнатах общежития студентов университета, которых отправили на уборку хлопка в пригородные колхозы и совхозы. Ладу, Веру и Генриха со Светой Богдан и Шура приняли у себя. Большая профессорская квартира из четырёх комнат и двух громадных по московским меркам лоджий увитых виноградом, от созревших гроздьев которого исходил чудесный аромат, позволила дорогим гостям разместиться с комфортом.
– Очень жаль, Верочка, что с вами не прилетел Кирилл. Очень хочется познакомиться с твоим будущим мужем, – слегка огорчились Богдан и Шура – оба ровесники, поженившиеся в двадцать лет и собиравшиеся отметить свой серебряный юбилей в конце ноября – аккурат к свадьбам Верочки и Генриха.
– Мы читали его афганские репортажи в «Комсомольской правде» и «Красной звезде». Кирилл талантливый журналист! – похвалила Шура жениха Веры. 
– И обманщик! – Добавила Вера. – Мне сказал, что командировка на Сахалин. Даже звонил, обманул, что из Охи, а сам, оказывается, был в Афганистане! Вот и верь после этого… 
– Не хотел, Верочка, чтобы ты волновалась и переживала, – Встал на защиту будущего зятя Богдан.
– Спасибо, успокоили, – вздохнула и улыбнулась Вера. – Познакомитесь на свадьбе. Кирилл вам понравится. Он у меня большой, ростом под два метра, а точнее «без пяти два»! Это значит, что не дорос до двух метров пяти сантиметров, – улыбнулась Вера, не стеснявшая своего «модельного» роста в сто восемьдесят два сантиметра, любившая ходить в туфлях на каблучках и великолепно державшаяся в любом обществе. Её не раз останавливали на улице, предлагали пойти работать манекенщицей в Дом моделей, однако, узнав, что Вера студентка журфака МГУ и хорошая теннисистка – победительница студенческой Универсиады, извинялись, со словами «жаль».   
– Вчера звонила мама, приглашала в Москву на ваши свадьбы, – сообщил Богдан.
– И мы приглашаем вас всех! – Хором объявили Генрих, Вера, Лада и Света. – Бракосочетания состоится в один день двадцать девятого ноября, но так уж случилось, в разных местах, так что можете выбирать, – добавил Генрих. – Ожидается много гостей и обе свадьбы сыграем в ресторане, а затем, надеюсь, что к тому времени выпадет снег, мы все вместе: Соколовы и Лебедевы, Арефьевы и Воронцовы, – Генрих улыбнулся Ладе и Вере, – соберёмся в нашем старом добром доме на даче в Малаховке и наговоримся всласть…
– И покатаемся на лыжах и коньках. Ужасно как хочется! Четвёртый год в Самарканде, соскучились по зиме, – вздохнул Богдан, твёрдо решивший: «ещё год и попрошу вернуть меня в Москву».
Желающих занять место Соколова в Самаркандском университете хоть отбавляй, а он – русский профессор уже внёс свой немалый вклад в подготовку местных кадров, в развитие национальной математической школы.

3.
Октябрь – горячий месяц в солнечной южной республике. Многие трудоспособные горожане,  том числе школьники старших классов и студенты отравлены на уборку хлопка до середины ноября.
В России, на Украине, в Белоруссии и Прибалтике к этому времени закончена уборка картофеля и овощей и зарядили дожди, а студенты, помогавшие рабочим колхозов и совхозов собирать урожай, уже приступили к занятиям.   
В Средней Азии по-прежнему тепло и сухо. Днём солнце прогревает воздух до тридцати градусов, а ночью столбик термометра не опускается ниже десяти. Погода комфортная для отдыха и туристических программ, но не для работы семинара в одной из пустующих аудиторий университета.
Всё это учёл профессор Соколов, подготовив для каждого слушателя пакет методических материалов, ограничившись трёхчасовыми утренними лекциями, после которых оставшееся время посвящалось экскурсиям по городу и его окрестностям. На четверг – предпоследний день работы семинара была запланирована поездка на целый день в Бухару с остановкой в молодом и красивом городе Навои, который получил статус областного центра вновь образованной области и развивался самыми высокими в республике темпами.
Такую культурную программу на все четыре дня со вторника по пятницу объявила собравшимся супруга Богдана Ярославовича Соколова Александра Алексеевна, для родных и близких людей – просто Шура. Невысокая миловидная сорокапятилетняя женщина, несколько склонная к полноте, оказалась на удивление энергичной и подвижной. Александра Алексеевна обладала хорошо поставленным голосом и энциклопедическими знаниями, что крайне необходимо для хорошего экскурсовода или гида, как таких людей принято называть за границей.
Богдан и Шура познакомились в 1959 году в новом здании Московского университета на Ленинских горах , принявшем первых студентов в 1953 году . Богдан учился на Мехмате , а Шура училась на филолога и, окончив университет, прекрасно владела английским и французским языками. В Самарканде Александра Алексеевна занималась переводами, а теперь, как заправский гид, проводила экскурсию по Афрасиабу  – древней цитадели Самарканда одновременно для слушателей семинара, британских туристов и зарубежных журналистов, прилетевших в город в понедельник утром. Соколовой помогали два местных экскурсовода – мужчина и женщина, но всем была ясно, кто среди них главный.      
– Весной 329 года до новой эры защитники столицы Согдианы  Мараканды сложили оружие перед непобедимой греко-македонской армией царя Александра. Знать Согдианы покорилась силе оружия и преклонила колена перед царём царей, как величали великого полководца. По этим ступеням «молодой лев» Александр вбежал на вершину холма, окружённого стенами, и вошёл в Афрасиаб… – увлекательно рассказывала Александра Алексеевна своим слушателям, успевая при этом переводить свой рассказ на английский язык.
– Кто эта женщина? – пробившись к своим знакомым – Генриху, его невесте и сёстрам и здороваясь со всеми за руку, как это принято в Европе и Америке, – спросили опоздавшие к началу экскурсии Роулинг и Эйр. – Отлично владеет английским языком и так увлекательно рассказывает!
– Александра Соколова, супруга нашего старшего брата, – представил Шуру, на время передавшую туристов своим помощникам, которые повели их по территории древней крепости, от которой за два с лишним тысячелетия мало что сохранилось, и лишь осенний воздух, прогретый щедрым солнцем, «дышал  историей» древней земли.
– О! – Удивился Генри Роулинг. – У вас, мистер Соколов, большая семья и такие красивые сёстры! Правда, Хэлен?
– Правда, – как показалось Роулингу не слишком охотно подтвердила Эйр.
«Ревнует «серенькая мышка». Рядом с такими красавицами ей явно неуютно. Впрочем, маленькая, да удаленькая. В постели даст сто очков фору скромнице Линде. Надо будет обучить будущую жену кое-чему из «любовного арсенала» маленькой, однако опытной в таких делах канадки с ирландскими корнями», – подумал американец. – «Не от ирландской ли крови её темперамент»?
Занятый такими мыслями и уже строивший планы на следующую ночь, Роулинг  прослушал часть разговора с женщиной-экскурсоводом, оказавшейся родственницей его русского тёзки.
«Вот и родственница мистера Соколова носит то же имя, что и покоритель Вселенной, который более двух тысяч лет забрался в такую даль от Греции и завоевал помимо Персии и части Индии ещё и Афганистан, с которым теперь не могут сладить русские. Застряли в горах Гиндукуша на семь лет ». – Об этом задумался офицер ЦРУ Генри Роулинг, присматривавшийся к стране, которую предстояло максимально ослабить, а если получится, то разрушить и окончательно уничтожить, как о том мечтал дед, воевавший с русскими во Второй мировой войне.
Впрочем, против народа этой большой и сильной страны Роулинг ничего не имел. Обычные люди, в большинстве своём жизнерадостные, открытые, красивые, – Роулинг перевёл взгляд на сестёр Соколовых, убеждаясь, что это именно так.
«Если бы русские девушки или женщины принимали участие в конкурсах красоты, то, несомненно, могли бы стать первыми претендентками на короны «Мисс Мира» или «Мисс Вселенная», – подумал он. «Однако, страна, созданная этими людьми очень сильная и опасная для стран, где основой всему частная собственность. Её необходимо максимально ослабить и даже разделить на части, приняв по отдельности в цивилизованный мир, которыми будут единолично править Соединённые Штаты Америки. Править на основе провозглашённых демократических ценностей!» – От перспективы гигантской работы, которую предстоит совершить, захватывало дух, и Роулинг гордился своей страной, одним из рядовых солдат которой, был он, Александр Салаш – офицер CIA, осматривавший, словно его тёзка полководец Александр Великий, поле предстоявшей битвы.
«Русские, которые пойдут за нами против «советского тоталитаризма», получат нашу поддержку. Те, кто встанут на нашем пути – будут сметены, а «болото» – добрые девяносто процентов любого общества, которое счастливо тем, что сыто и имеет крышу над головой, покорно примет нашу волю» – припомнил Роулинг произнесённую шефом CIA фразу, которой следовало руководствоваться в дальнейшей работе.   
А пока с высоты древнего Афрасиаба Роулинг профессионально рассматривал с помощью захваченного с собой небольшого бинокля панораму густонаселённой, покрытой садами и убранными полями долины Заравшана, на востоке которой едва виднелись предгорья таинственного Памира – «крыши мира», откуда река брала своё начало.       

*
– Моё имя Рустам, я старший брат человека, который доставил вам неприятности в самолёте, – почтительно склонив голову, на хорошем русском языке представился Генриху мужчина лет тридцати с небольшой тёмной бородкой. Глаза его прикрывали тёмные очки – то ли от солнца, то ли по какой-либо иной причине. Появился он незаметно и Генрих вздрогнул от неожиданности, обернувшись к незнакомцу, который назвался Рустамом. Убедившись, что он привлёк к себе внимание, и что его услышали, в том числе и женщины – три высокие и красивые блондинки, Рустам продолжил:
– Мы оба – я и моя сестра, Таджинисо, подойди к нам, – попросил Рустам довольно высокую хрупкую черноволосую девушку лет двадцати с красивым не слишком смуглым лицом восточного типа, черты которого были правильными, как у красавиц из индийских фильмов, пользующихся огромной популярностью у местного населения.
Девушка подошла поближе и, склонив в приветствии голову, поздоровалась с гостями Самарканда:
– Здравствуйте.
– Мы просим прощения у вашей… – Рустам указал глазами на Веру.
– Сестры, – подсказал Генрих. – Знакомьтесь: Вера, Лада и Светлана, – представил Генрих женщин.
– Просим прощения у вашей сестры за грубость брата. Его имя Фархад. Он раскаивается. Простите его.
– Прощаем, – ответил Генрих, переглянувшись с Верой. – Как его рука?
– Сильный вывих в запястье, но врач уже вправил. Пройдёт, – ответил Рустам. – Фархад сожалеет о случившемся. Он был не в себе. Дабы окончить дело миром, я и Таджинисо приглашаем вас в наш дом, где вы убедитесь в таджикском гостеприимстве. Приходите в любое удобное для вас время. Таджинисо вас встретит и найдёт меня. Занятия в университете прерваны, и студенты уехали на сбор хлопка. У Таджинисо есть освобождение и сейчас она дома, изучает персидскую поэзию. Мы будем рады гостям. – Рустам почтительно сложил руки и поклонился. – В городе у нас свой дом на улице Пушкина. Видите, как у нас почитают русских классиков, – пояснил Рустам. – Есть другой дом, побольше, в Ленинабаде . Если окажетесь в Фергане  – милости просим. Я историк и писатель. Дом Рустама Рустамова вам укажет каждый. Будете в Душанбе – тоже заходите в гости. Зимой я бываю в столице, я имею в виду столицу Такжикистана, – пояснил Рустам.   
– Историк и писатель? Это интересно! Я тоже увлекаюсь древней историей, и сегодня ближе к вечеру мы планируем посетить местный музей, – признался Генрих. – Жаль, не читал ваших книг.
– И вероятно не слышали о Рустаме Рустамове, имя и фамилия которого, то же, что Иван Иванов в России, – пошутил Рустам. – Письменных трудов пока не много, но есть книжка на русском языке, обязательно подарю. Что касается музея, у нас очень хороший городской музей, и я готов стать вашим экскурсоводом, – предложил он. – Сегодня у меня там дела, так что буду ждать вас в музее после семнадцати часов. Приходите.
– Хорошо, если успеем, – ответил Генрих
– У вас столько домов? – удивилась Лада, внимательно рассматривая Таджинисо.
«Красивая девушка», – подумала она.  «Имя у неё интересное».
– Да, Ладанисо, – ответил Рустам. – Наш отец один из руководителей Ленинабадской области. Есть ещё домик в Хороге. Летом люблю работать на Памире.
– Ладанисо? – удивилась Лада. – Что это значит?
– У нас так принято, уважаемая. Таджики прибавляют к женским именам уважительную, ласкательную приставку, если таковой нет. По-русски вас бы назвали Ладочка, а у нас вы – Ладанисо, – охотно пояснил Рустам. – А Вас, Генрих, у нас могут звать Генрихшо или Генрихджон. 
– В Армении к имени часто прилагают «джан», – припомнила Вера.
– Мы с ними в дальнем родстве, да и с вами, русскими, тоже. У армян «джан», у иранцев, к каковым относят таджиков – «джон». Я ответил на ваш вопрос, уважаемая Веранисо?
– О да, Рустамджон, вполне! – улыбнулась Вера. – Так вы таджик?
– Таджик. Таджики – царский народ. Когда-то нашим предкам-иранцам принадлежала вся Центральная Азия от Урала до Индийского океана. Сестра моя носит имя Таджинисо. Такое имя дают чистокровным таджичкам из благородных семей и красивым как царица Роксана, которую взял в жёны Искандер Великий .
– Царский? – заинтересовалась Светлана. – Я кое-что слышала об этом. Слово «тадж» в арийских, точнее в индоиранских языках звучит как «корона». Отсюда дворец «Тадж-Махал» в Агре , название которого переводится на европейские языки как «Большой царский дворец». Верно, Рустам?
– «Тадж» – это «царский», а «большой» и «дворец»? – заинтересовалась Вера, которой в силу её профессии не следовало ничего упускать.
– «Мах» – то же что и «максимум» или «большой». «Хал» или «холл» – это же «зал» или «дворец». Вспомните «халле» в немецком языке или «холл» в английском! Большинство европейцев состоят в дальнем родстве с иранцами и индусами, – с удовольствием объясняла Светлана. Она была столь убедительна, что Генрих залюбовался ею.
За всей церемонией представления местных жителей гостям из Москвы, последовавших вслед за этим извинений и экскурса в историю с близкого расстояния, что позволяло слышать и понять, о чём идёт речь, внимательно следил Генри Роулинг.
– О чём это они? – спросила Хэлен Эйр.
– Эти люди – брат и сестра того типа, которому я вывихнул в самолёте руку. Её уже вправили, а они пришли извиниться за неприятный инцидент. Надо же, вполне порядочные люди. Девушка красива, словно звезда Боливуда , а её брат представился историком и писателем. Интересная и состоятельная семья. Владеют несколькими домами в разных городах. С удовольствием побывал бы у них в гостях! Тем парням из Нью-Мексико, о которых я тебе рассказывал, такое не пришло бы и в голову. Нет, латинос из наших южных штатов, не говоря уже о Мексике, куда как не воспитанные люди, несмотря на то, что христиане-католики.
– И я хочу! – откликнулась Хэлен Эйр.
– Чего? – поинтересовался Роулинг.
– Побывать в их доме. Мне это необходимо для сногсшибательного репортажа! Идём знакомиться! – Хэлен подхватила Генри под руку и решительно увлекла за собой.

* *
– Шура, тебе известен Рустам Рустамов? – спросил Генрих, когда участники семинара разместились в скромном местном экскурсионном автобусе и отправились следом за шикарным интуристовским автобусом к гробнице Тамерлана.
– Да, мы знаем Рустамовых, – ответила Шура. – Вы отстали от общей группы и о чём-то с ним беседовали. С Рустамом была его младшая сестра Таджинисо. Хорошая девушка, учится в университете на факультете истории, изучает санскрит. Сейчас все студенты на хлопке, но у Таджинисо освобождение.
– Твоя  Настя не в школе, а на хлопке, – заметил Генрих.
– Пусть поработает на воздухе. В октябре уже не так жарко. Настин класс – хороший, дружный. Три недели физического труда пойдут детям на пользу. В субботу вечером проводим вас, а в воскресенье навестим Настю. Заканчивает девочка школу… – Вздохнув, задумалась Шура.
– Куда думает поступать? – спросил Генрих.
– Здесь учиться не хочет. Большинство русских детей едут поступать в университеты и институты России. Володя учится в Оренбурге в лётном училище . Пошёл по стопам деда, чем очень расстроил Богдана. Мечтал отец, чтобы сын стал математиком. Не захотел, говорит, что нет у него способностей к точным наукам. Хочет летать, – вздохнула Шура, очевидно так же не одобрявшая выбор сына.
– Настя поедет в Москву. Школа у неё хорошая и мы помогаем ей заниматься. Попробует поступить в МГУ на филологический. Слава богу, квартира в Москве есть, пустует, а следом через год, максимум два и мы вернёмся в Москву. Богдан уже хлопотал о переводе на прежнее место. Смену себе готовит из местных кадров. Хочется на родину, по берёзкам и снегу соскучились… – В светлых глазах Шуры затаилась грусть.
– Знаешь, – она перешла на шёпот, и Генрих уловил в её голосе тревогу. – За последний год многое изменилось. Мы связываем эти перемены с Горбачёвым. Хочется верить, что грядут перемены в лучшую строну. Объявленная в стране перестройка, давно назревшие реформы. Как всё это воплотится на деле? У нас сейчас в разгаре борьба с так называемыми «экономическими злоупотреблениями и приписками в хлопковой промышленности». «Хлопковое дело», которой для полноты называют ещё «Узбекским делом». Из Москвы одну за другой шлют следственные бригады. Своим следователям не доверяют. Проводятся аресты, заводятся уголовные дела. Наверное, многое в этой компании правильно, однако под неё, прежде всего, сводятся личные счёты . Многое было запущено, с коррупцией надо бороться, только те, против кого ведётся борьба, объединены в очень мощные кланы. Клановость в Средней Азии, да и в Закавказье сохранилась от средневековья. Мы много говорили на эту тему с Богданом. Нельзя привести народы из средневековья сразу в коммунизм. Они к этому не готовы. Мы –  русские ко многому ещё не готовы, что же говорить о таджиках, узбеках, киргизах, казахах, туркменах, которые не привыкли жить без господина – бая, хана, эмира, даже если в кармане у него партблет. А наши республиканские руководители ведут себя словно восточные владыки. Их тронули за живое – будет ответ и боюсь, что скоро. Где начнётся, не знаю, но напряжение, возникшее в обществе, даст о себе знать. Местная власть покажет свои зубы . В Москве этого не видят или же делают вид, что не замечают. Знаешь, какой анекдот у нас популярен?
– Какой? – спросил Генрих. – Расскажи.
– Расскажу, и об этом хватит, на нас и так уже посматривают. Хорошо если не прислушиваются. К тому же скоро приедем. Ты побывал у гробницы Тамерлана в прошлом году, сможешь дополнить мой рассказ. Слушай, – Шура наклонилась поближе к Генриху и рассказала ему анекдот.
– Принимают в партию достойного человека. Из президиума, где расположились старые партийцы, прищурив единственный глаз, задаёт ему последний вопрос, уважаемый аксакал:
«Лицо мне ваше знакомо. Скажите, уважаемый, вы воевали в тридцатом году в отряде одноглазого Абая?»
– «Воевал», – опустив голову, отвечает кандидат.
– «Зачем же ты, такое сказал?» – возмущается секретарь парторганизации. «Не примут!»
«Разве мог я отрицать, что служил в отряде одноглазого Абая. Ведь в президиуме сидит сам курбаши !» – покраснев, отвечает кандидат.
– Смешно, – улыбнулся Генрих.
– Смешно москвичам, а нам не очень. Знаешь, как у нас называют многих из тех, кто сейчас вступает в партию? – задала вопрос Шура.
– Как? – спросил Генрих, заранее ожидая подвоха.
– «Пятитысячниками».
– Не понял, – признался Генрих.
– Для того чтобы занять выгодную должность, необходимо быть членом партии. Вот и дают, кому положено взятку в размере пяти тысяч рублей.
– Наверное, у нас то же самое, только деньги пока не берут, впрочем, мне не известно, – усмехнулся Генрих. – Сильно деградировала организация, которой приписывают «Ум честь и совесть нашей эпохи». Просто не верится, что в одной партии с карьеристами и хапугами состоял наш отец, состоит мама и немало честных людей…
«И Богдан», – подумала и промолчала Шура, давая выговориться Генриху. 
– Я беспартийный, карьеры не сделал, да и не сделаю. Некоторые попрекают тем, что есть. Зато, как шутят в армии – «чистые погоны – чистая совесть».  Мог вступить в кандидаты, когда по окончании института, в течение года служил в армии, да не решился. Потом раздумал. Работал в НИИ, учился в аспирантуре. Припомнили, что беспартийный перед защитой диссертации. Под всевозможными предлогами не желали допускать к защите. Спасибо Емельянову, заступился. Это наш главный инженер, хороший мужик, – пустился в воспоминания Генрих.
– Года два назад случился у меня конфликт с секретарём парторганизации отделения. Неприятный тип по фамилии Ковалёв. Работала в моей лаборатории молодая женщина. Лаборантка, а значит у неё рабочая специальность. Вызвал меня к себе парторг Ковалёв и порекомендовал провести с женщиной беседу, уговорить её подать заявление о вступлении кандидатом в члены партии.
Спрашиваю, «зачем это ей?».
Парторг отвечает: «Ей-то может быть и ни к чему, но в райкоме для ИТР  установлен лимит. В партии наметился перекос. В ней всё меньше и меньше рабочих и колхозников. Для вновь вступающих в партию в райкоме ввели правило: на одного принимаемого из числа ИТР необходимо принять двух рабочих. Так что требуется твоё участие, Соколов. Надо помочь нужному и перспективному человеку. Одного рабочего с опытного производства мы сагитировали, подал заявление. Женщина-лаборант за тобой. Поговори с ней…».
Отказался я, сослался на то, что сам беспартийный. В общем, противно…
– И что же парторг? – спросила Шура.
– Сказал: «не понимаешь ты, Соколов, текущего момента. Если откажешься – пожалеешь. Тебе это припомнят…». Противный тип этот парторг. С основной работой у него не клеилось, так и двигался наверх по комсомольской, общественной и партийной работе. Сам взялся уговаривать мою сотрудницу, довёл до слёз. Написала женщина заявления, только на увольнение. Не держалась за своё место. Зарплата у лаборанта маленькая. Прощаясь, сказала, что нашла работу поближе к дому, и приставать к ней не будут. Вот так-то, – закончил Генрих грустный рассказ.
– Ну вот, опять заболтались. Приехали! – встала Шура и направилась к выходу из автобуса. –  Договорим после. Экскурсанты уже выстроились и ждут нас. Смотри и Рустам с Таждинисо уже здесь. У него собственная «Волга». Обогнали нас, и приехали первыми.
Чем-то вы понравились Рустаму. Просто так извиняться за непутёвого брата он бы не стал. Понравились, я имею в виду Ладу, Веру и твою Свету. Такими красивыми женщинами можно гордиться! Однако ходить с ними по улицам, когда стемнеет, всё же не рекомендую. Всякое может случиться, –  совсем уже тихо посоветовала жена Богдана.
– Так ты хорошо знаешь Рустама? – Повторно спросил Генрих.
– Знаю… – пожав на этот раз плечами, как-то неопределённо ответила Шура, догоняя экскурсантов, которые направились к гробнице Тамерлана. Генрих старался не отставать.            
Мимо проехали два крытых армейских грузовика. Из фургона выглядывали загорелые лица солдат. Кое у кого виднелись забинтованные части тела.
– Тут неподалёку госпиталь, куда поступают на послеоперационное лечение раненые из Афганистана. У нас тут под боком война, – тяжело вздохнула Шура.

* *
Генри Роулинг и Хэлен Эйр откололись на время от группы британских туристов и коллег журналистов, с которыми работал интуристовский гид, и старались не отставать от своих новых знакомых. Если Роулинга больше интересовали москвичи: Генрих, его сёстры и подруга Светлана, то Эйр буквально осаждала Рустама и Таджинисо, задавая им массу вопросов о городе, его истории и людях, успевая при этом делать снимки своим замечательным фотоаппаратом с мощным объективом. Рустам неважно владел английским языком, выручала Таджинисо, с которой общительная Эйр, названная Хэленнисо подружилась и уже получила приглашение посетить дом Рустамовых вместе со своим американским другом Генри Роулингом, чему, конечно же, очень обрадовалась.
   Выбрав момент, Эйр шепнула об этом Роулингу и по его лицу поняла, что Генри доволен приглашением, тем более, что Рустамовы уже пригласили в гости Соколова, его сестёр и подругу.
«Хорошо бы побывать в гостях у этих образованных людей вместе с москвичами», –  подумал Генри. – Такая встреча в непринуждённой обстановке обещала много интересной информации, которой не почерпнуть из прочтения множества газет.
Наконец в небольшой зал, где была установлена гробница Тамерлана, пропустили группу, прибывшую в местный университет на семинар и примкнувших к ним иностранцев. Высокая энергетика, окружавшая останки великого полководца, скрытые в каменном саркофаге, была столь велика, что стихли голоса самых активных экскурсантов, в том числе вездесущей канадки Хэлен Эйр. Роулинг переводил ей шёпотом рассказ энергичной женщины и самодеятельного экскурсовода, которая, как он уже успел узнать, приходилась родственницей его русскому знакомому и тёзке Генриху Соколову.
– Из глубины Средних Веков – того отдалённого времени, когда Европа ещё не знала о существовании Американского континента, когда ещё не родился Христофор Колумб, до нас дошло грозное предание о том, что если прах Тамерлана будет потревожен, начнётся страшная война. Об этом гласит и надпись, вырезанная на надгробной плите: «Всякий, кто нарушит мой покой в этой жизни или в иной, будет подвергнут жестоким страданиям и погибнет». 
Исторически достоверен тот факт, что захоронение Тамерлана в мавзолее Гур Эмир было вскрыто советскими учёными, которыми руководил выдающийся советский учёный-антрополог и художник Михаил Герасимов , 21 июня 1941 года, а на следующий день началась Великая отечественная война… – Александра Алексеевна сделала продолжительную паузу, повисшую в притихшем зале, и продолжила свой рассказ.
– Сохранились воспоминания кинооператора Каюмова – одного из участников вскрытия могилы Тамерлана. Вот они:
«Накануне вскрытия могилы я вошёл в ближайшую чайхану, смотрю, а там сидят три древних старца. Увидели меня, спрашивают – не из тех ли я людей, кто собрался вскрывать могилу Тамерлана? Отвечаю старцам – да, буду с ними работать. Смотрю, а они на мои слова нахмурились. Подошёл к ним поближе. Вижу в руках у одного старца книга – старинная, рукописная, написанная арабской вязью. Старец пальцем по строчкам водит, говорит мне – смотри, сынок, что в книге написано. Кто вскроет могилу Тамерлана, тот выпустит на волю духа войны. Будет бойня такая страшная и кровавая, какой мир не видывал…»
Так и случилось, раскопали могилу, а 22 июня грянула война. Тех старцев по словам Каюмова больше никто не видел. Чайханщик сказал, что видел их в первый и последний раз. Таково старинное предание и воспоминание одного из участников вскрытия могилы великого полководца, – закончила свой красивый рассказ Александра Алексеевна Соколова. 
Затаив дыхание, Вера слушала пересказ кинооператора, который Шура поведала экскурсантам, стараясь запомнить его слов в слово. Она окинула взглядом притихшую аудиторию, заметила американца и маленькую канадку. Роулинг шептал ей на ухо, очевидно переводил. Неожиданно глаза её встретились с глазами американца, и Вера поспешила отвернуться.

4.
Благодатная тёплая осенняя ночь. В высоком, чёрном небе древней Согдианы, где, сменяя одну за другой, возникали, жили и исчезали: империя Александра Македонского, Парфянское царство, государство Хорезм-шахов, Империи Чингисхана и Тамерлана, Бухарский эмират, Российская империя и Узбекская ССР в составе Советского Союза, раскинулся звёздный мир, в который тысячелетия назад, поделив его на двенадцать знаков зодиака, всматривались великие арийские пророки Рам и Зороастр.
Отсюда за два тысячелетия до рождения в Палестине, младенца Иисуса Христа, Великий брахман Рам двинул пламенных ариев на огромную равнину между Индом и Гангом, основав великую индийскую цивилизацию. Отсюда тысячелетием позже пророк Зороастр внёс в арийский мир великую смуту, которая разделила его на два враждующие с тех пор мира ванов и асов … Непостижима суть мироздания, суть судеб народов, населявших вселенную…
 Из высококачественных динамиков радиолы немецкой фирмы «Грюндиг» разливалась волшебная музыка Индостана, на просторах которого расселились потомки пламенных ариев, создавшие за четыре тысячелетия особую цивилизации – самую многочисленную, духовно спаянную древней религией, и динамично развивающуюся индоевропейскую общность.
Эта общность, уже превысившая миллиард человек, становилась последней надеждой вырождавшихся народов Европы, на землях которых появились многочисленные и бурно разрастающиеся диаспоры из арабских и африканских стран, угрожающие переварить и предать забвению великую индоевропейскую культуру…
– Боже мой! – прошептала зачарованная Лада, – Какая красивая музыка!
– На её талию легла рука Рустама. Он был хорошим партнёром, прекрасно двигался под очаровательную музыку, записанную на дисках. Они танцевали под красивую индийскую мелодию. Танцевали экспромтом, двигались по наитию. Танцевали нечто в стиле танго – необычного, индийского танго.
– Я и Таджинисо очень рады, что, несмотря на утомительную поездку в Бухару, вы пришли к нам в гости насладиться волшебной самаркандской ночью и восхитительной музыкой, – шептал Ладе Рустам.
– А где же ваш брат, Фархад, напомнивший мне своим именем роскошный розовый сад и фонтаны Навои , которые мы осмотрели по пути в Бухару? – спросила Лада. Неужели у Фархада такой сильный вывих, что он не смог встретить нас, да и просил прощения за бестактность в отношении Веры вашими устами, – поинтересовалась Лада. – Между прочим, у Веры остались на руке синяки от его пальцев.   
– Простите Фархада, он болен и сейчас в Ленинабаде с отцом, который знаком с вашим братом Богданом. Жаль, что он не пришёл к нам вместе с женой, которая влюблена в наш город и хорошо знает его историю. Отец хотел с вами познакомиться, но появились срочные дела в Ленинабаде, – извинился за родственников Рустам. – Вслушайтесь в музыку, ведь она прекрасна, правда? 
– Правда, – охотно подтвердила Лада. – Музыка и в самом деле очаровывала даже тех, кто к ней не привык.
– У нас, да и во всём исламском мире очень популярно всё индийское, в том числе музыка и танцы, – объяснял Ладе Рустам. – Вы очень красивы, Ладанисо. Вы и ваша сестра Веранисо. Наверное, такими красивыми были арийские женщины, ступавшие крепкими стройными ногами на нашу землю по пути к тёплому океану…
– Вы слишком много фантазируете, Рустамджон, – остановила партнёра Лада, – поберегите комплименты для вашей жены. Кстати, вы нас с ней не познакомили. Где она сейчас?
– Старшая жена – Лейла, в Ленинабаде нянчит детей, а младшая – Джамиля в Душанбе. Ей скоро родить, – лукаво улыбаясь ответил Рустам. 
– Что? – Лада вскинула на него удивлённые глаза. – Разве у нас такое возможно? Вы двоежёнец?
– Не надо об этом так громко. Исламская традиция позволяет мужчине иметь несколько жён, при условии, что он может их всех прокормить и обеспечить безбедную жизнь, причём в разных домах или хотя бы в разных квартирах. В Ливии, где я побывал весной, состоятельные люди имеют по четыре жены. Ливийский руководитель Муаммар Каддафи , который строит в своей стране социализм с исламской спецификой, считает, что он будет окончательно построен, когда у каждого ливийца будет по четыре жены.
– Где же им взять столько женщин для строительства социализма? – съязвила Лада, которая уже успокоилась и ей стал интересен этот разговор. Об исламских традициях она была наслышана и догадывалась, что такое возможно и в СССР. Вера, посетившая Азербайджан, рассказывала, что там есть подобные семьи. Первую жену ведут в Загс, а вторую к мулле. Местные власти стараются не замечать подобные правонарушения.
– Я гостил у одного человека, он тоже историк и писатель, трёхэтажный дом которого построенный в пригороде Триполи , раздёлён на четыре половины. У него четыре жены и пока семь детей, но думаю, что на этом он не остановится. Кстати, одна их жён – русская женщина, из Куйбышева . Две другие – гречанка и итальянка. Лишь старшая жена местная женщина. С русской женой, которую зовут Мариам – это арабская производная от Марии, я разговаривал. Призналась, что считает себя счастливой. У неё двое очаровательных малышей и во всём полный достаток.
«Лучше жить так, чем выйти замуж за человека, который не способен содержать семью, да ещё и пьёт» – вот её слова, – закончил свой необычный рассказ такой же необычный по понятиям москвичей слишком уж хорошо обеспеченный «советский человек», доходы которого были не сопоставимы с доходами её семьи и многочисленных московских знакомых.
«Откуда такой достаток в не очень-то и богатой республике?» – подумала Лада. «И это при том, что даже по старой части Самарканда бегают восьмилетние голопузые и сопливые детишки без штанов и с записанными «крантиками», выпрашивая у прохожих монетки, а дети постарше часто не ходят в школу и торгуют на улицах местной выпечкой, которая называется «самса», предлагая покупателю помыть пальцы из пластиковой бутылки прежде чем взять выпечку. Таков сервис! Генрих не советовал покупать эти пирожки, над которыми вились мух, однако пару раз они обедали под открытым небом в тени огромных платанов. Вкусный плов, шурпа, шашлыки, маринованные по корейским рецептам овощи, лепёшки с пылу с жару и зелёный чай в прикуску с халвой всем пришлись по вкусу.
Спиртное, с которым в Москве в последние годы возникали определённые трудности – то ограничивали время его продажи, то местами вводили талоны, в Самарканде имелось всюду. Поражали газетные киоски, в которых наряду с газетами или журналами можно было вполне официально прикупить бутылку вина или коньяка.
На вопрос: «Как такое возможно?» Продавец печатных изданий в тюбетейке на бритой голове ответил: «Узбек не шибко грамотный. Газету и журнал не купит, а план выполнять надо».   
Богдан рассказал, что многие многодетные семьи живут именно за счёт детей, получая от государства по пятьдесят рублей за ребёнка ежемесячно. «Десять детей – пятьсот рублей в месяц. Да на такие деньги при местной дешевизне на продукты питания можно жить, не работая. Недаром в Узбекистане матерей-героинь больше, чем в любой другой союзной республике, в том числе и в России», – таков вывод профессора математики.
– Мы с вами поедем в Бухару. Старинный город, столица бывшего Бухарского эмирата. Так вот, построили там новую ткацкую фабрику, а работать на ней некому. Местные женщины не фабрику не идут – хозяйством, детьми заняты. Что делать? Стали приглашать на фабрику русских девчат, обещая райскую жизнь в тёплом крае и денежные надбавки. Приехали самые смелые, только не прижились. Не давали им проходу местные мужчины, убеждённые, что с русскими девушками всё позволено. Девчата вернулись домой, не успев толком даже загореть на горячем солнышке. Станки демонтировали и отправили в Иваново  вслед за ткачихами. – Вот какие у нас случаются истории в свою очередь рассказала Шура.

*
– Так что вы там рассказывали об арийских красавицах, которые ступали крепкими ногами по вашей земле по пути к тёплому океану. Не слишком ли много вы фантазируете, Рустам, – вернулась Лада к индийской музыке и прерванной теме, надеясь узнать что-то новое, интересное.    
– Фантазирую? Ничуть. Иначе я не могу, ведь я историк и писатель, – вздохнув, ответил Рустам. – Посмотрите, какими глазами на вашу сестру смотрит американец. Да он влюбился в неё, как я влюбляюсь в вас Ладанисо!
– Что вы, Рустам, не пугайте мня своей влюблённостью! – сдержано возразила Лада. – Я старше вас на семь лет, у меня есть дети, есть муж, которого я люблю. Между прочим, он милиционер. Так что не надо Рустам, не огорчайте меня, и своих жён, не мучайте себя.
– Хорошо, не буду. Считайте, что я пошутил, – согласился Рустам. – А вот американская подруга Роулинга скучает. Пьёт вино и недобро посматривает на вашу сестру, словно видит в ней соперницу.
– Напрасно. У Веры есть жених. В конце ноября у них свадьба, да и вряд ли ей интересен мистер Роулинг. Не более как партнёр в танце. Надо же, у них неплохо получается, хоть и танец новый и неизвестный, да и Вера заметно выше своего кавалера. Как танцуют у вас под такую красивую музыку?
– У нас, как правило, не танцуют, у нас слушают музыку, – ответил Рустам.
– Давайте и мы выпьем вина и послушаем музыку, которая и в самом деле великолепная, – предложила Лада. –  К ней надо только привыкнуть. Присоединимся к Генриху, Светлане, Таджинисо, наконец к Владиславу Урицкому – вот уж кого не ожидала увидеть! Где вы его отыскали, Рустам?
– Приехал с отцом из Ташкента. У него командировка, наверное всё по тому же «хлопковому делу», – предположил Рустам. – Узбеки погрязли в коррупции. В Москве решили с этим разобраться. Таджикам это на пользу. Нас обделили после гражданской войны, передав узбекам исконных земли таджиков, в том числе Бухару – наследницу эмирата . Аллах видит несправедливость. Придёт время и Бухара станет нашей! 
– Вы верите в бога? – удивилась Лада.
– В бога – нет, в Аллаха – да! – лукаво улыбнувшись, ответил Рустам. То ли пошутил, то ли сказал правду. Разве узнаешь….
Урицкий, явление которого стало для Соколовых полной и по сути неприятной неожиданностью, с удовольствием наполнил бокал вернувшейся к столу Лады белым десертным вином.
– Давай выпьем за дружбу и любовь! – предложил он, поднимая свой бокал.
– Так сразу нельзя, –  опередив неизбежные возражения со стороны сестры, которые должны были последовать в ответ на такое предложение, возразил Генрих. – Просто выпьем за этот красивый вечер, за здоровье и благополучие гостеприимных хозяев и за чудесную музыку. Признаюсь, сегодня я сделал для себя открытие – влюбился в индийскую музыку.
– И я то же! – подхватила Светлана, поднимая свой бокал. Она была очарована ночью – тёплой, несмотря на вторую половину октября, и звёздной. Припомнилась последняя ночь, проведённая на склоне горы Аркаим . Те же звёзды в августовской ночи, звон цикад, близость любимого человека, горячие поцелуи, клятвы, долгожданное соитие…
Дальше вспоминать не хотелось. Примирение с Генрихом состоялась, но боль утраты осталась и ничего с этим не поделаешь.
Светлана посмотрела на Ладу, которая едва сдерживала себя от желания высказать много нелицеприятных слов Урицкому, перевела взгляд на Веру, которая танцевала с американцем. Они были неплохими партнёрами, хотя Роулинг не дотягивал до её роста добрых семи-восьми сантиметров, даже если бы Вера танцевала босиком, а она была в туфлях на каблуках.  Они чём-то оживлённо разговаривали, не обращая внимания на маленькую канадку Хэлен Эйр, нахмурившуюся и пившую глотками крепкое красное вино. Её почему-то никто не приглашал танцевать.
Пригласи Хэлен, – шепнула на ухо Генриху Светлана, – не то огорчённая бедняжка напьётся. Ревнует Роулинга к Верочке.
Генрих кивнул в знак согласия и направился к Эйр, которая не заставила себя долго упрашивать. Однако танцевала она слишком активно, что-то в американском стиле и явно не в ритмах индийской музыки. Скоро ей это надоело и захотелось выкурить сигарету. Вполне достаточно, что мистер Соколов, который выглядел в данной компании самым представительным и красивым мужчиной – ещё бы брат таких красавиц-сестёр! пригласил её на танец.
Светлана отщипнула от огромной виноградной грозди веточку и наслаждалась вкусом спелых ягод – таких сладких и ароматных, каких ещё никогда не пробовала. Вот что значит щедрый солнечный край!
Музыка смолкла и гости вернулись к столу, установленному в небольшом внутреннем дворике частного дома, окружённого высокими каменными стенами, по которым карабкались виноградные лозы, увешанные спелыми гроздьями. К радиоле подошла Таджинисо, переодевшаяся в сари, поставила новый диск и под музыку из какого-то кинофильма исполнила для гостей красивый индийский танец.
– Хорошо танцует Таджинисо! – Не удержался от похвалы родственник Рустама, представленный гостям как подполковник Максуд Рустамов.
– Если по-русски, то Максим, – уточнил стройный, подтянутый офицер с погонами подполковника, который прибыл в Самарканд в командировку из Молдавии, где проходил воинскую службу.
– Самарканд – город моей молодости. Здесь я учился в Самаркандском инженерно-командном училище. Люблю Самарканд. Осенью он прекрасен. На рынках столько винограда, фруктов, арбузов и дынь, что глаза разбегаются. В Молдавии нет такого разнообразия, а Москва – совсем бедна фруктами. Кубинские бананы и марокканские апельсины. Вот и всё.
– Есть ещё яблоки, замечательные антоновки, – возразил Генрих.
– В июне-июле у нас на даче созревает вкуснейшая подмосковная клубника! – поспешила брату на помощь Вера. – Привозная клубника, а её доставляют на самолётах из Греции, Испании и даже Израиля – совсем не то. А какая у нас малина, смородина, крыжовник! Будете в Москве, приезжайте к нам на дачу. У нас там главная мама. У неё необыкновенные, золотые руки. Мама шутит, что руки у неё «зелёные». Она выращивает великолепные цветы и ягоды! А маринованные огурчики… – увлеклась Вера.
– Ловлю вас, Веранисо, на слове и с благодарностью принимаю ваше приглашение, – Рустам опередил подполковника, которому Вера рассказала о плодах подмосковной земли. – В Москве я бываю часто, а к вам на дачу мы приедем вместе с Таджинисо. – Вы ещё не побывали в Таджикистане, – продолжил словоохотливый Рустам. Это же земля Древней Бактрии  – самого просвещённого государства, к которому стремился Александр Македонский и откуда помимо сокровищ вывез старинные манускрипты, а так же многочисленных учёных.
Земля Бактрии, которая раскинулась по берегам священной реки Окс , особенная. Только таджики – разделённый народ. Жаль, что большая часть Бактрии и две трети таджиков находятся на той стороне под властью пуштунов  в отсталом Афганистане, а СССР, который ведёт там войну, не поддерживает идеи раздела страны на Таджикистан и Пуштунистан. Для русских это чужая война, но это наша война! – неожиданно признался Рустам.
– Вот как? – с трудом сдерживая возмущение, Вера неприязненно посмотрела на Рустама. – Вы это серьёзно? Неужели и вы отделяете себя от СССР и во всех грехах готовы обвинить Россию и русских, которые видите ли не согласны на раздел Афганистана и воссоздание Бактрии? А что если в Афганистане, в котором могут не одобрять светскую, свободную от религиозных догматов государственность Таджикистана в составе СССР, гарантирующего вашему народу независимое развитие, возникнут идеи сломать существующий порядок и забрать всё что есть таджикского на правом берегу Амударьи под свой контроль? Думаете такое не возможно? – Под напором аргументов, которые привела Вера, хорошо разбиравшаяся в подобных вопросах, что впрочем не удивительно – обязывала профессия, Рустам слегка растерялся и на помощь ему пришёл Генрих, понимавший, что разговоры на подобные темы излишни и ни к чему хорошему не приведут.
– Верочка, оставь пожалуйста в покое уважаемого Рустамджона и его мечту о возрождении Бактрии. Война в Афганистане длится уже восемь лет, погибли тысячи наших ребят и десятки тысяч афганцев, а конца и края этой беде пока не видно. Хоть и называют наше присутствие в Афганистане не войной, а «интернациональным долгом или помощью афганскому народу» на мой взгляд это большая ошибка. В Афганистане мы столкнулись не только с афганскими повстанцами, которых поддерживает проамериканский Пакистан, но и с интересами западных держав и прежде всего США. Такое противостояние в Центральной Азии не новость. С тем же столкнулась в прошлом веке Российская империя, с той лишь разницей, что тогда России противостояла Британская империя . Так что оставим требующую разрешения проблему нашим политикам в надежде на то, что теперь, когда отношения между СССР и США, кажется, улучшаются, будет найден выход и из афганской проблемы .
– Благодарю вас, за поддержку, Генрихджон, – взбодрился Рустам. Будем надеться, что проблема будет решена, и рано или поздно наш народ объединится, как это с помощью СССР уже произошло во Вьетнаме , как это обязательно случится в Германии  и в Корее, – Рустам победоносно посмотрел на Веру.    
Случись такое, таджики смогли бы объединиться и возродить Бактрию. Тогда мы стали бы самым сильным государством Центральной Азии. По запасам гидроэнергии мы занимаем первое место в мире! Построим Рогунскую ГЭС , построим в горах ещё множество мощных электростанций и станем экспортировать электричество, производить самый дешёвый в мире алюминий, оросим новые земли под хлопок и фрукты!
Наша земля родит поистине прекрасные плоды! Жаль, что за пределы республики поступает самая малость. А будь мы самостоятельны, смогли бы завалить Европу великолепными фруктами, виноградом, дынями! Вырученными за электроэнергию, алюминий и продукцию земледелия марками, франками, фунтами, долларами могли бы оклеивать стены домов!
– Чему вы улыбаетесь, Веранисо? Разве не так? – Рустам посмотрел на Веру, которая едва не рассмеялась, прикрыв лицо рукой.
– Рустам, вы словно сговорились с одним ереванским профессором! Совсем недавно я побывала в командировке в Армении. Так вот, один местный учёный, профессор, правда, в области кибернетики, сказал мне, что получи его республика независимость, жизнь стала бы прекрасной, а долларами, вырученными за коньяк, можно будет оклеивать стены квартир.
– Вот как? – удивился Рустам. – И что же вы ему ответили?   
– Выразила своё сомнение.
– Только и всего? Ну, это не страшно. Просто женщине трудно себе такое представить. Вот получим самостоятельность – посмотрим! – в глазах Рустама сверкнул недобрый огонёк.
 – Рустам, а что вы понимаете под самостоятельностью? – спросил Генрих. Его раздражал этот разговор, который пошёл по второму кругу. – Многие десятилетия союзный центр вкладывает в развитие Республик Средней Азии, в том числе Таджикистана огромные средства. Электростанции и заводы, такие, как алюминиевый гигант в Турсунзаде  строили для братской республики русские рабочие и инженеры, в виду отсутствия квалифицированных кадров в Таджикистане, которых так и не прибавилось. Таджики предпочитают трудиться на полях, торговать, рожать детей и петь – это о Горном Бадахшане  – высокогорной области, разместившейся на «Крыше мира»  и едва ли не на все сто процентов дотационной из союзного и республиканского бюджетов.
– В конституции СССР записано, что союзная республика имеет право на выход из состава Союза и на образование самостоятельного государства. Время, когда мы станем самостоятельной страной, приближается, – убеждённо ответил Рустам. С помощью СССР или без неё, но таджики правого и левого берегов Амударьи объединятся и возродят Древнюю Бактрию!
– А если этому воспротивятся пуштуны. У них ведь нет такой конституции и давать самостоятельность таджикским, хазарейским и узбекским провинциям пуштуны не собираются. Как быть в таком случае?
– Мы будем воевать! – вновь заговорил о войне Рустам, а Вера, потерявшая всякую охоту к диспуту, задумалась: «Ведь накаркает…»
– Воевать? – удивился Генрих, подумав: «Что же это? Загребать жар чужими руками? Эдак Рустам договорится до того, что русские должны воевать за их интересы! Себя уже позиционируют чем-то отдельным, пытаются противопоставить СССР, словно не являются его частью…»  – А справитесь ли? – Взяв себя в руки, спросил он.
– СССР уже ведёт войну с Афганистаном. Ещё несколько лет и Афганистан сам рассыплется на части. Вот тогда мы объединимся, – ничуть в том не сомневаясь, ответил Рустам. – Или вы думаете иначе?
– Во-первых, СССР ведёт войну не с Афганистаном, а борется с его врагами на территории Афганистана и за его целостность, – жёстко ответил Генрих, заметив, что к их застольному разговору, переходившему в нездоровую плоскость, прислушиваются Роулинг и Эйр. Американец переводит разговор и шепчет на ушко канадке, включившей диктофон.
«Этого ещё не хватало!» – подумал Генрих. Разговор накалялся, а тут эти американцы, да ещё с диктофоном.
К иностранцам подсел Урицкий и время от времени делал для них какие-то комментарии. Это тоже не нравилось Генриху. Он начинал нервничать и мысленно ругал себя, что согласился на этот вечер, который затянулся до глубокой ночи. Уже пришлось звонить Богдану и Шуре чтобы до утра их не ждали.
К счастью, резко поменяв тему разговора, всех выручил подполковник Максуд Рустамов, которому тоже не нравилось, как себя ведёт воинственно настроенный двоюродный брат, в армии не служивший и плохо себе представлявший, что такое война.
– Рустам! И как это я забыл! – воскликнул Максуд, ведь я привёз тебе в подарок юбилейный молдавский коньяк. Подполковник извлёк из портфеля красивую картонную коробку и, раскрыв её, извлёк на свет от фонариков, развешанных над столом, бутылку юбилейного коньяка «Молдова» многолетней выдержки. – Вот сейчас и отведаем благородный напиток солнечной Молдавии, с выдержкой в двадцать лет! Когда созрел виноград, из которого сделали этот коньяк, тебя, Таджинисо, ещё не было на свете, – улыбнулся Максуд, любуясь красивой племянницей, о чём-то шептавшейся с Верой, с которой успела подружиться и даже поделиться некоторыми тайнами.
Обе девушки – темноволосая Таджинисо и блондинка Вера в тюбетеечке на голове, которую ей подарила хозяйка, были так увлечены беседой, что не сразу поняли, о чём говорил Максуд – тридцатишестилетний подполковник, облачённый в военную форму, которая заметно контрастировала с непринуждённой гражданской одеждой присутствующих.   
Близких подруг у Таджинисо не была, зато Вера ей сразу понравилась, а предложение брата побывать, конечно же летом, когда в России тепло, на даче у Веры и её мамы, выращивавшей цветы, клубнику и маринованные огурчики, Таджинисо очень хотелось. И ещё она поведала Вере, которая в свою очередь призналась, что в конце ноября выходит замуж за любимого человека и тоже журналиста, что её обещали в жёны «большому человеку».
– Я его видела лишь однажды. Он старше меня вдвое, уже женат. Директор крупного хлопководческого совхоза в Ленинабадской области. Отец и братья настаивают на этом браке, который осветит мулла. Говорят так нужно. Через родственные связи влиятельные ленинабадские семьи, заключают союз в борьбе с кулябскими  за власть в Душанбе. Когда я думаю, об этом, мне становится страшно, – едва сдерживая слёзы, призналась Вере Таджинисо.
– Боже мой! Разве в нашей стране такое возможно? – качала головой Вера, переживая за Таджинисо. – Какие-то феодальные пережитки!
– У вас, наверное, нет, а у нас на Востоке такое не только возможно – такое везде и всюду, –  с грустью ответила девушка.
«Восток – дело тонкое» – припомнилась Вере фраза, произнесённая полюбившимся советским зрителям товарищем Суховым из замечательного кинофильма «Белое Солнце пустыни» .
– Жених уже передал отцу и братьям часть денег в счёт калыма и как только я окончу университет, меня выдадут замуж. Только дядя Максуд, поддерживает меня. Предлагал свою помощь. Советовал перевестись в Кишинёвский университет и продолжить учёбу в Молдавии. Но отец и братья не разрешают … – Таджинисо посмотрела печальными глазами на Веру, словно ждала поддержки.
– Что это вы, девушки, приуныли? – заметив печаль в карих глаза Таджинисо и грусть в голубых глазах Веры, – обратился к ним Максуд. – Давайте пить чай. Мужчины отведают по рюмке коньяка, а вам по ложечке в чай. Согласны?
– Мне можно и рюмочку. Недавно я побывала в Армении и дегустировала лучшие сорта армянского коньяка. Хочется сравнить армянский коньяк с молдавским, – сообщила Вера.
Не дожидаясь дополнительных указаний, у стола захлопотала служанка – женщина лет сорока, постоянно жившая при самаркандском доме Рустамовых. Служанка принесла серебряный поднос с маленькими серебряными стаканчиками для коньяка, тарелочки с восточными сладостями и принялась расставлять перед хозяевами и гостями чайные приборы.
Урицкий предложил Ладе свою помощь, наполнив её пиалу ароматным, отнюдь не блеклым зелёным, а бархатным чёрным индийским чаем.
– Тебе с сахаром? – спросил Владислав.
– На востоке пьют без сахара, – ответила Лада. – Чай пьют с халвой, лукумом, сладкими орешками.
– Меня не оставляет чувство, что наша встреча здесь, ночью, совсем не случайна, – заметил Урицкий, разволновавшийся от близости женщины которую продолжал вспоминать и любить со школьных лет едва ли не четверть века. Позволь пригласить тебя на следующий танец.
– Что ты, Влад, Рустам меня затанцевал так, что гудят ноги. Пригласи лучше канадку. Она в отличие от меня молода и очень активна. Ты же видел, как она бесподобно танцевала с Генрихом! Он до сих пор отдувается! Такой, знаешь ли, танцевальный, не знаю как сказать – спаринг что ли или  променад, – пошутила Лада. – Тебе понравится, Влад. Давай-ка лучше, выпьем вместе со всеми по глотку молдавского коньяка, который привёз в подарок Рустаму подполковник Максуд.
– Давай, – не имея альтернативы, согласился Урицкий и одним глотком опорожнил свой серебряный стаканчик, размышляя над превратностями жизни.
«Третий день в Средней Азии, а уже столько знакомств и встреч, столько случайных и совсем не случайных высказываний, которые следует взять на заметку. Встреча и знакомство с американцами. Не только с американцами, Эйр – канадка. Жаль, что Лада отказала в танце. Сердце так и стучит. Совсем не так, как рядом со скучной и так себе на личико и фигуру, Жанной, на которой по совету дяди он скоро женится… 
Впрочем, эту маленькую канадку и в самом деле стоит пригласить на танец», – оживился Урицкий, поднимаясь из-за стола. Проходя мимо, он внимательно посмотрел на Веру, найдя, что младшая дочь Елены Васильевны Соколовой, о загадочном появлении на свет которой ему рассказал дядя, очень похожа и на мать и на Ладу.
– Что вы на меня так смотрите, Владислав Борисович? – спросила Вера.
– Для тебя, Верочка, просто Влад, – попытался улыбнуться Урицкий. – Ты такая же, как Лада, такая же красивая. И вы Таджинисо красивая, только совсем другая. Простите, я хочу пригласить на танец мисс Эйр. Подберите для нас что-нибудь повеселее. Ладно?      
«Ведёт себя так, словно пьян», – подумала Вера и посмотрела на Ладу. В ответ сестра  лишь покачала головой.
Таджинисо грустно улыбнулась Вере, встала, прошла к радиоле и поменяла диск. Новая пленительная индийская мелодия отвлекла на время и гостей и хозяев от нелепых в такую волшебную южную ночь разговоров и мыслей.
 
5.
В пятницу, в последний вечер перед отъездом, Богдан и Шура повели участников завершившегося семинара на площадь Эль-Регистан,  где разыгрывались красивейшие светомузыкальные представления. На скамеечках для зрителей разместились несколько сотен гостей города, в том числе туристы их Германии и Дании, сменившие улетевших британцев, а так же группа иностранных журналистов, которые побывали за пять дней во многих городах самой крупной среднеазиатской республики, и улетали в Москву в субботу утром. Увидев среди зрителей Соколовых, неразлучная парочка – Генри Роулинг и Хэлен Эйр поспешили к своим московским друзьям.
– Мы уже думали, что больше не увидимся с вами! – обрадовалась встрече Эйр. 
– Добрый вечер, мистер Соколов! – Роулинг пожал руку Генриху. – Добрый вечер, миссис Лада! добрый вечер мисс Вера и мисс Светлана! Рад видеть вас! – Приветствуя дам, Роулинг склонил голову, а Эйр поздоровалась со своими знакомыми обычным рукопожатием, как это было принято среди деловых женщин за океаном.
– С минуты на минуту должен подойти мистер Урицкий, – сообщил Роулинг. Он улетает завтра утром вместе с нами. Говорят, что обратно лететь крайне удобно. Вылетаем в десять утра, и в Москву прибудем  тоже в десять. У вас большая страна, мистер Соколов!
– К Востоку ещё семь часовых поясов, а всего их у нас одиннадцать, – уточнил Генрих.
– Много! – согласился Роулинг. – Очень большая страна…
– Вам понравилась советская Средняя Азия? – Спросила Вера коллег-журналистов.
– О да! Очень интересная поездка. Удалось собрать много отличного материала и отснять несколько плёнок! – Широко улыбаясь, так это делают американки или канадки, подражая звёздам Голливуда, у которых потрясающие зубные протезы, – закивала головой Хэлен Эйр, начинавшая улавливать смысл русских слов, а чего не понимала, ей переводил Роулинг.
– А вот и мистер Урицкий! – Роулинг первым заметил в быстро наступавших сумерках Владислава Борисовича, который был один и шёл к ним. – Мистер Урицкий рассказал, что знаком с вами, мистер Соколов и вашей семьёй с детских лет, учился вместе с вами в школе. Уверяет, что этим летом побывал вместе с вами на Урале, разыскивая следы древних цивилизаций. Это крайне интересная тема и Урицкий обещал рассказать о вашем путешествии подробнее во время полёта. Жаль, что вы не летите вместе с нами.
– Да, мы улетаем вечером в двадцать два часа, и субботний день проведём в Самарканде, – ответил Генрих. – Погуляем по городу, погреемся на солнышке, которого так не хватает в Москве, купим в дорогу фруктов и по замечательной дыне…
– Здравствуйте! – запыхавшийся от быстрого шага Урицкий приветствовал кивком головы Соколовых и американцев. В этот момент послышалась музыка, и по стенам дворцов и храмов историко-архитектурного заповедника Эль-Регистан забегали всеми цветами радуги лучи светомузыкальных установок. Представление начиналось, и все поспешили занять места на длинных скамейках, напоминавших те, которые устанавливают для зрителей на небольших стадионах или футбольных полях.
Темп и сила звучания знакомой музыки нарастали. Метавшиеся световые блики поднимались всё выше и выше, устремляясь в тёмно-синее небо, на котором загорались крупные южные звёзды. Вот блики света стали опускаться и сгущаться, принимая фантастические формы, двигавшиеся вдоль старинных стен под таинственные звуки, так до конца и не понятого ни современниками, ни потомками «Болеро» Равеля . В «Болеро» красиво вплетались магические звуки из балетов Хачатуряна , прежде всего знаменитый «Танец с саблями» .
Перед глазами зрителей поплыли спускавшиеся с небес видения, одно другого фантастичнее. Вот, мерно покачиваясь, идут по древнему «Шёлковому пути» караваны из Китая. Их обгоняет конница древних кочевников – саков и массагетов. Горячие степные скакуны стучат копытами по высохшей земле, над головами воинов в остроконечных шлемах лес копий, звенит оружие, доносятся боевые кличи…
А вот явились миру и идут, тяжело ступая по земле Согдианы, греко-македонские фаланги, опережая своих пеших воинов, скачет конница Александра Великого. За ними мчатся конные рати парфян, дальше Арабские  воины с зелёными знамёнами и на горячих аравийских скакунах. Сменяют их идущие войной грозные тумены  монголы, вырвавшиеся из Тартара …
Светлана прижалась к Генриху, с восторгом наблюдая за потрясающей феерией, сотканной из музыки и света.
«Поездка в Самарканд – наше предсвадебное путешествие», – улыбнувшись, подумала она. «Закончится осень, пройдёт зима, а весной появится маленький. Какой он будет?» – Мысли приятные и в то же время тревожные. Как-то сложится жизнь?
За необычным представлением рассеянно наблюдал Урицкий, тайком посматривая на красивый профиль Лады и думая о ней. Думать ни о чём другом не получалось.
Слева от Урицкого на длинной скамеечке разместились Соколовы и Света Белова, улыбка которой так походила на улыбку уральской бронзовой богини, женщины или девушки. Светлана прижалась к Генриху и зачаровано следила за фантастической игрой звука и света.
Справа от Урицкого сидели Генри Роулинг и Хэлен Эйр. Канадка пыталась запечатлеть на цветной плёнке световые эффекты и, наверное, включила диктофон, записывая музыку. Роулинг о чём-то глубоко задумался, забыв о погасшей сигарете, которую зажал губами. Вот между ними, жестом попросив Урицкого подвинуться, уселся господин по виду иностранец и положил руку на плечо Роулинга.
– Good evning, mister Rowling , – приветствовал подсевший к американцам господин. Роулинг вздрогнул от неожиданности, отвлекаясь от фантастической феерии света и музыки. Он просто не заметил подсевшего к нему господина, потеснившего Урицкого.
– Here we met. Fred Color , – Господин протянул руку Роулингу, которую тот не спешил пожать, очевидно пребывая в некоторой растерянности.
Урицкому показалось, что Роулингу этот человек знаком.
«Зачем же тогда представляться?» – машинально подумал он, и обернулся влево, любуясь профилем всё ещё любимой и недоступной Лады Соколовой – девушки своих юношеских грёз.         



















Часть II. 1987 год. Ускорение

1987 год (MCMLXXXVII) – невисокосный год, начинающийся в четверг.
В истории СССР 1987 – год начала активной фазы реформ. В общественной жизни –  провозглашение гласности, в экономике — появление негосударственных форм хозяйствования (совместные с иностранцами предприятия, кооперативы) и расширение самостоятельности госпредприятий. В международной политике в этом году также происходит существенный сдвиг – отношения СССР и США заметно улучшаются, продолжен процесс разоружения.
Внутри страны нарастает напряжение, становится заметным дефицит многих товаров широкого потребления, а так же пользующегося спросом продовольствия. В союзных и автономных республиках нарастают сепаратистские настроения, однако, вооружённых конфликтов на межнациональной почве удаётся избежать.
1987 год – последний относительно мирный год на просторах самой большой страны мира, равной по площади 1/6 обитаемой суши.

* * *
13 января – постановление СМ СССР «О порядке создания на территории СССР и деятельности совместных предприятий с участием советских организаций и фирм капиталистических и развивающихся стран». Курс на создание  частных   предприятий
21 января –  прекращено глушение Русской службы Би-би-си. 
27 января – состоялся Январский Пленум ЦК КПСС. В том числе, на Пленуме было принято решение о необходимости альтернативных выборов в Советы, а также взят курс на поддержку развития кооперативов (в первую очередь, в сфере общественного питания и бытового обслуживания).
10 февраля – советское правительство объявило об освобождении из мест заключения 140 политических диссидентов.
19 февраля – секретариат Союза писателей СССР отменил решение об исключении Б. Пастернака.
20 февраля – на заводе «РАФ» (Рига) впервые состоялись выборы директора трудовым коллективом, которые затем начались по всей стране (в соответствии с решениями Январского Пленума ЦК КПСС). Директор был избран из 15 кандидатов.
9 марта – совершил первый полёт Як-41 — первый в мире сверхзвуковой многоцелевой самолёт вертикального взлёта и посадки. 
19 марта – генеральный секретарь ЦК КПЧ Густав Гусак объявил о проведении в Чехословакии политических и экономических реформ.
28 марта – официальный визит в СССР премьер-министра Великобритании М. Тэтчер.
20 апреля – США выдали СССР нацистского преступника Карла Линнаса
1 мая – в СССР вступил в силу Закон об индивидуальной трудовой деятельности.
6 мая – первая несанкционированная демонстрация неправительственной и некоммунистической организации — общества «Память» в Москве.
25 мая – атомный ледокол «Сибирь» достиг Северного полюса.
28 мая – 19-летний пилот Матиас Руст из ФРГ посадил свой самолёт на Красной площади, преодолев все рубежи советской ПВО.
12 июня – во время визита в Западный Берлин президент США Р. Рейган призвал советского лидера М. Горбачёва разрушить Берлинскую стену.
18 июня – состоялся официальный советско-американский «Марш мира» Ленинград-Москва.
19 июня –  городу Устинов возвращено историческое название Ижевск.
20 июня – начало крымско-татарской кампании в Москве за возвращение Крыма.
21 июня –  запуск советского пилотируемого космического корабля Союз ТМ-3, с первым сирийским космонавтом Мухаммедом Фарисом на борту. Корабль вернулся на  Землю 29 декабря.
23 июня – в Москве открылся Всемирный конгресс женщин, в нём участвовали  представители свыше 150 стран.
25 июня – пленум ЦК КПСС рассмотрел вопрос «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой». Доклад Н. И. Рыжкова. Фактически признан провал курса на «ускорение». Членом Политбюро избран А. Н. Яковлев.
25 июня – запущен советский 15-тонный спутник «Космос-1870», созданный на базе орбитальной станции военного назначения типа «Алмаз».
11 августа – СССР. Моссовет принял «Временные правила организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий, демонстраций и иных мероприятий на улицах, площадях, проспектах, в парках, садах, скверах и других общественных местах г. Москвы».
20 августа – в Москве собрались представители 47 «инициативных общественно-политических групп». Диссидентское движение преобразуется в  «движение неформалов».
23 августа – митинги протеста в годовщину так называемого Пакта Молотова-Риббентропа в городах Прибалтики.
7 сентября – руководитель ГДР Эрих Хонеккер начал пятидневный официальный визит в ФРГ. Это первая поездка лидера Восточной Германии в Западную Германию.
2 октября – в эфир центрального телевидения СССР впервые вышла программа «Взгляд».
21 октября – Пленум ЦК КПСС: Борис Ельцин выступил с критикой темпов  перестройки; Гейдар Алиев выведен из Политбюро.
 22 октября – Иосифу Бродскому присуждена Нобелевская премия по литературе.
7 ноября –  в СССР торжественно отмечено 70-летие Октябрьской революции.
11 ноября – Б. Ельцин отстранён от должности первого секретаря Московского городского комитета КПСС после того, как он выступил с критикой медленного проведения реформ. 
8 декабря – в Вашингтоне, США, глава СССР М. Горбачёв и президент США Р. Рейган подписали Договор о ликвидации ракет средней и малой дальности (вступил в силу с 1 июня 1988).
21 декабря – запуск советского пилотируемого космического корабля «Союз ТМ-4» (вернулся на Землю 17 июня 1988).
23 декабря – в эфир Ленинградского телевидения вышел первый выпуск передачи  «600 секунд».
31 декабря – доллар США упал до минимальной отметки относительно курсов основных мировых валют за всю историю существования США.
 
Глава 5. Самолёт

1.
– Отличная машина! На таком самолёте можно летать где угодно, причём на самых малых высотах! – похлопывая ладонью по фюзеляжу самолёта, рассуждал о достоинствах спортивной модели «Цессна-172Б Скайхок»  мистер Роулинг, с которым молодой немецкий пилот познакомился на лётном поле небольшого частного аэродрома в пригороде финской столицы. Пилот прилетел сюда вчера вечером из Гамбурга и провёл ночь на аэродроме, поспав несколько часов в кабине.
Конец мая на юге Финляндии и над акваторией Балтийского моря выдался тёплым и солнечным – идеальная погода для полётов на небольших спортивно-прогулочных самолётах. 
– Мир стремительно меняется, становится более динамичным. Темпы жизни нарастают, особенно в сфере бизнеса. Не только спортсмены, но и деловые люди вынуждены перемещаться на повышенных скоростях. В известную поговорку – «время – деньги» пора добавить слово «скорость».
Однако далеко не везде можно воспользоваться «Боингом» или «Аэробусом». У нас, в Штатах, многие деловые люди, которым необходимо быстро перемещаться в пределах мегаполиса, имеют личные вертолёты или самолёты. Даже в небе над центром Нью-Йорка вертолёт или самолёт не редкость. Летают над Гудзоном , и при этом нет необходимости каждый раз получать разрешение у военных. В Европе тоже благоприятные условия для развития частной авиации, но вот в России, до которой всего-то полсотни миль, – Роулинг указал в сторону Финского залива, – такие полёты под запретом. Да и приобрести самолёт там вряд ли возможно даже для человека с деньгами.
– Жаль. Россия – огромная страна, в которой отец видит перспективный рынок. Расстояния в России впечатляют, а хороших дорог не только недостаточно – их просто нет. Вот где может развернуться малая авиация! – откликнулся пилот – молодой человек не старше двадцати лет, худощавый, чуть ниже среднего роста, по-юношески стройный, подтянутый и подвижный. В нём угадывался спортсмен, который дружит не только со штурвалом самолёта, но и увлекается другими видами спорта.
Общительный молодой человек успел рассказать Роулингу, хорошо владевшему немецким языком, с которым был знаком не более часа, что увлекается теннисом, плаванием и гимнастикой, и продемонстрировал гимнастические упражнения перед тем, как забраться в кабину самолёта и подняться в воздух. На краю небольшого аэродрома под кронами сосен разместилась спортивная площадка с перекладиной, и молодой человек с удовольствием покрутился на ней, исполнив «солнце» – упражнение, развивающее вестибулярный аппарат, столь необходимый пилоту.
– Вы имеете в виду возможности советского рынка? – Спросил Роулинг.
– Да. Отец продаёт самолёты фирмы «Цессна», однако дела идут не так хорошо, как бы того хотелось.
– Но в СССР есть собственные разработки в области малой авиации, например самолёт «Ан-2» , который экспортируется во многие страны мира, – напомнил Роулинг.
– Не смешите меня, мистер Роулинг! – едва не рассмеялся немец. Я летал на «Ан-2». Не стану спорить, машина надёжная, однако в дизайне и удобствах для пилота и пассажиров не выдерживает никакого сравнения. Не говоря уже о разнообразии моделей и модификаций. Да и цена многих моделей «Цессна» ниже чем у «Ан-2», прозванного «кукурузником». К тому же экспортируется «Ан-2» в основном в отсталые страны.   
– Вы бывали в СССР? – спросил Роулинг.
– Нет. Ни я, ни отец в России не бывали, но обязательно побываем и очень скоро, –  загадочно улыбнулся молодой человек.
От Роулинга это не скрылось. «Значит, всё идёт по плану» – подумал он. «Однако не следует давить на него, чтобы не передумал. В его возрасте ещё силён юношеский максимализм, который подчас приводит к резким переменам…»   
– Один мой родственник со стороны матери воевал в России и погиб под Ленинградом в 1941 году, – продолжил молодой немец. – Я обязательно побываю на этом месте, но, прежде всего, загляну в Москву. Прогуляюсь по Красной площади и сфотографирую Кремль. Хотите лететь со мной?
– Куда? В Кремль? Вы шутите молодой человек! – Сделал удивлённый вид Роулинг.
– Конечно, шучу, – как того и следовало ожидать, ответил немец, однако от Роулинга не укрылось нервное возбуждение, в котором пребывал молодой человек. 
«Полетит», – подумал он. На финском аэродроме Генри Роулинг выполнял контрольные функции. Очень влиятельные лица в Ленгли и не только там были заинтересованы в этом полёте. С юным немецким пилотом, который позиционировал себя «бесшабашным, безрассудным парнем, способным ради минутной славы на всё», работали в Германии. С ним работал вездесущий Тернер, мотавшийся согласно «легенде» о британском специалисте по городам СССР от Средней Азии до Ленинграда, а так же по европейским странам. В настоящий момент он находился в Гамбурге, ожидая сообщений от Роулинга.
– К сожалению, я недостаточно внимательно слежу за событиями в мире, – признался молодой человек. – Отец говорит, что в России начались реформы под названием «перестройка» и скоро там начнут покупать наши товары, в том числе автомобили и самолёты. Вы что-нибудь слышали об этом, мистер Роулинг?
– Разумеется. Следить за новостями – моя профессия. Я ведь журналист. Не только слышал, но и видел. СССР, который вы упорно называете Россией, постепенно становится «открытой страной». К власти в этой стране пришла новая формация руководителей – довольно образованных людей, не делавших революцию и не воевавших во Второй мировой войне, а потому не страдающих «догматами коммунизма»,– усмехнулся, удачно подобранным словам, Роулинг. – Наконец-то появилась надежда, что страна встанет на путь демократических преобразований и восстановит право наиболее энергичных и способных людей на частную собственность и бизнес.
Русские сами себя загнали в тупик. У них отличная военная техника, тяжёлая промышленность, энергетика, космическая отрасль. Неплохое машиностроение и в то же время отсталая лёгкая и пищевая промышленность, неэффективное сельское хозяйство. Это, несмотря на то, что СССР по-прежнему занимает первое место в мире по производству пшеницы, треть которой пропадает из-за бесхозяйственности , и согласно заявлениям советских лидеров Советский Союз уже обогнал США по сбору хлопка , который, впрочем, уступает по качеству нашему и тем более индийскому – не тот климатический пояс. 
Для преодоления отсталости в СССР началась так называемая «перестройка», инициированная партийным руководством, которая пока привела к тому, что товарный голод в стране нарастает, вызывая недовольство населения. Многолетняя политика экономической изоляции ни к чему хорошему не привела. Время мобилизационной экономики прошло. В настоящее время в СССР нет сильных лидеров, и плановая экономика забуксовала, – попытался кое-что разъяснить молодому человеку его новый американский друг, но, похоже, что безуспешно. Вопросы экономики его мало интересовали. Мысли молодого человека были заняты другим. Он морально готовился к предстоящему перелёту и Роулинг сменил тему.
– Первый раз мне довелось побывать в СССР в октябре прошлого годы. С тех пор я там частый гость. Позавчера покинул Ленинград и вот случайно познакомился с вами. Когда-то сам мечтал стать лётчиком. Не пришлось. Не всё в порядке со здоровьем…             
– Глядя на вас, трудно в это поверить,  – Сделал комплимент Роулингу молодой немец. Впрочем, жаль, что вы не переносите качки, мистер Роулинг. В противном случае я бы с удовольствием полетал вместе с вами над морем. Погода великолепная! При полном баке можно облететь всё Балтийское море и полюбоваться островами. Борнхольм, Готланд, Аланды  – они очень красивы!
– Тем не менее, это так, – вздохнув, развёл руками Роулинг. – С детства не переношу качки. От каруселей и от морских прогулок меня тошнит. Даже в «Боинге» или в советских «Ту» или «Илах», которые не совершают сложных пилотажных фигур, я не чувствую себя комфортно. Увы, – Роулинг попытался изобразить на лице грустную улыбку и задал вопрос:
– А видели ли вы, молодой человек, с высоты орлиного полёта острова Хийумаа, Сааремаа , Рюген, наконец, Куршскую косу?
– Первые два труднопроизносимых слова мне ни о чём не говорят. Что касается Рюгена, то это часть Восточной Германии и в этот район лучше не залетать. Куршская коса прежде принадлежала Германии, но теперь там русские. Несколько дней назад я видел её издали, пролетая над нейтральными водами. Пожалуй, даже нарушил границу, но без последствий. Издали видел Пиллау, Раушен, Кранц, Мемель . Появился какой-то охотничий азарт! – с блеском в глазах признался молодой немец. 
– Азарт? Вы чего-то не договариваете? – Спросил Роулинг, впрочем, не надеясь на ответ. Он был удовлетворён. Десять к одному, что юноша осуществит ненавязчиво предложенный ему план, который, несомненно, уже полагал собственной задумкой – сделать то, на что до него не решался никто!
Отличиться и прославиться – разве не цель для молодого и амбициозного человека? Не позже, чем через четверть часа Роулинг свяжется с Гамбургом и скажет «O’Key» тому, кто возьмёт в руки трубку. Он знал, что этим человеком будет Тернер.   
– Ну мне пора, мистер Роулинг, – взглянув на часы ответил молодой человек. – Чтобы прилететь вовремя, следует поторопиться. Пожелайте мне удачного полёта! – С этими словами немец, пожал протянутую руку Роулинга и, слегка пригнувшись, вошёл в кабину самолёта. На одном из кресел Роулинг заметил парашют – очень полезная вещь, если не дай бог что-нибудь случиться…
– Так куда же вы летите? – Попытался для порядка уточнить Роулинг.
– Жаль, что вы не пожелали стать моим пассажиром. Многое потеряли! – посочувствовал молодой человек американцу, представившемуся журналистом, так и не ответив на его вопрос. – Впрочем, по всей вероятности вы скоро об этом узнаете и напишите о нашей встрече в своей газете, – загадочным тоном пообещал немец, продолжавший по оценке Роулинга пребывать в состоянии нервного возбуждения.
Американец отошёл в сторону и самолёт вырулил на взлётную площадку. Закрутился пропеллер, «Цессна» разбежалась и, взлетев в небо, скоро исчезла над Финским заливом среди множества белоснежных облаков, плывущих с запада на восток по бескрайнему голубому майскому небу.
«До скорой встречи в Москве!» – помахав рукой вслед самолёту, подумал Роулинг и взглянул на часы, убедившись, что потяни пилот «Цессны» с отлётом ещё полчаса и он не смог бы его проводить, поскольку через час пятнадцать вылетал самолётом советской государственной и единственной авиакомпании «Аэрофлот» из Хельсинки в Москву.
Из Шереметьева сразу же на Красную площадь, – решил Роулинг, впрочем, не надеясь застать там немецкого парня, которому суждено стать разменной пешкой в большой геополитической игре.
Незадачливого пилота к тому времени арестуют, но почувствовать настроение людей, которые вряд ли так скоро разойдутся с главной площади страны после увиденного, Роулинг всё же надеялся.

2.
После ЧП с АПЛ, затонувшей в октябре прошлого года в Атлантике, экипаж погибшего корабля был расформирован, а лейтенанта Николая Витова, признанного годным к дальнейшему прохождению службы в ВМФ, направили на Балтику на военно-морскую базу, расположенную в маленьком эстонском  городке Палдиски .
Такая неудача в самом начале службы могла серьёзно повлиять на дальнейшую карьеру молодого морского офицера. Одно дело служить на Северном или Тихоокеанском флоте, так сказать на океанских просторах, другое дело служить на маленьком и мелководном Балтийском море, откуда нет выхода в океан через узкие датские поливы, контролируемые силами НАТО. Да и дизельная подлодка далеко не АПЛ океанского класса, которыми был увлечён лейтенант, надеясь, что в Палдиски он всё же недолго не задержится и вернётся на Северный флот. На военно-морские базы, расположенные на Кольском полуострове, с верфей «Севмаша» , где была построена знаменитая «Золотая рыбка» , поступают подводные крейсеры новых проектов, оснащённые баллистическими ракетами, способными поразить любую точку земного шара. 
Дед, Василий Владимирович Лебедев – капитан 1-го ранга в отставке, у которого проездом к новому месту службы побывал Николай, советовал не отчаиваться и служить верой и правдой в любом месте и на любой должности.
– Я, Николай, начинал службу на лучшем корабле КБФ крейсере «Киров» , а через год оказался на СКР  «Агат» и не в Кронштадте, а в Либаве , где посреди зимы поселили нас с твоей бабушкой и мамой, которой не было и года, в щитовом домике. Как такое случилось ты знаешь. Прадед твой был человеком честным, да попал за что-то в тридцать восьмом под «жернова»…
Меня, как зятя, убрали с крейсера. Хорошо, что хоть не уволили. Но ничего. Через полгода назначили командиром «Агата» и я сделал из него образцовый корабль. Воевал на «Агате». Про это ты тоже знаешь, а в сорок втором вернулся на «Киров».
Заканчивал войну на Северном флоте, командовал кораблями, потом работал в штабах и не будь в конце пятидесятых годов крупных сокращений в армии и на флоте, вполне мог бы стать адмиралом. Как думаешь, Ольга Владимировна? – подмигнув жене, которая не была Николаю родной бабушкой спросил дед.
– Пожалуй стал бы адмиралом, Василий Владимирович, прослужи ещё лет пять «верой  и правдой», – улыбнулась Ольга Владимировна и поцеловала Николая в лоб. Наверное так бы целовала его и родная бабушка, погибшая зимой сорок второго года в осаждённом Ленинграде во время артиллерийского обстрела. – А я могла бы стать адмиральшей. Жаль не пришлось… Зато ты, Коленька, будешь служить недалеко от дома. И девушек в Палдиски много. Выберешь себе дочку старшего морского офицера, женишься и мы с Василием Владимировичем ещё понянчим ваших деток.
– Я ему о службе, а ты о дочках морских офицеров, – попытался возмутиться дед, да не смог устоять против аргументов мудрой бабушки, у которой меньше чем через месяц юбилей – шестьдесят пять лет. Возраст не малый, а по-прежнему статная и красивая баба Оля, как называл её в детстве Коля, и любовь у них с дедом такая, что позавидуют многие молодые… 
Раздался телефонный звонок и дежурный по части лейтенант Витов, упрятав подальше свои мысли и воспоминания, взял телефонную трубку.
– Отдельная бригада подводных лодок, дежурный по части лейтенант Витов! – представился Николай, офицеру, звонившему по внутренней связи.
– Старший лейтенант Шумилин, – назвался офицер. – Я только что от погранцов . У них сегодня праздник , но наблюдатель не проспал, заметил неизвестный самолёт. Нарушил государственную границу. Вынырнул из облаков со стороны моря и куда-то пропал. То ли сел, то ли летит невысоко над землёй. Так что доложи, лейтенант, по команде!
Шумилин положил трубку, а Витов немедленно доложил о происшествии командиру бригады и вышел из дежурного помещения на воздух. Прямо перед окнами дежурного по части на плацу маршировали, отрабатывая строевой шаг проштрафившиеся матросы, отправленный под арест на гауптвахту. Матросы, которых нечем было занять, топали по бетонным плитам грубыми ботинками под барабанный бой. Скучающий сверхсрочник – старшина 2-ой статьи, служивший барабанщиком в команде музыкантов отдельной бригады подводных лодок, задавал ударами барабана ритм строевых занятий.
– Не сачковать, салаги! Выше ногу! – как и полагалось, дежурный сделал замечание провинившимся матросам, отбывавшим по несколько суток на гауптвахте, и присел на скамеечке под окном так, чтобы слышать звонок телефона.
– Кто тут салага? – возмутился известный своими проделками, старослужащий матрос по фамилии Белоконь, которого знал весь дивизион.
– Прекратить разговоры! – прикрикнул на матроса Витов.
– Есть прекратить разговоры, товарищ лейтенант! – нарочито громко заорал Белоконь и пнул маршировавшего позади матроса первого года службы, который сбился с ритма и чуть не наступил ему на ногу.
– У, салага! Придётся тренировать тебя строевому шагу на губе ! – прорычал старослужащий.
На реплику матроса лейтенант не обратил внимания. К такому начинали привыкать. Год от года старослужащие матросы всё больше и больше помыкали молодыми. Такое явление уже получило название «дедовщина» и начало проявляться в нашей армии и флоте с середины семидесятых годов. Впрочем, точно никто сказать не мог, когда это началось, но пока с этим было терпимо, не обращали должного внимания на такое позорное явление, свойственное и зарубежным армиям и бывшей царской армии.
Старшие офицеры, служившие с шестидесятых годов, вспоминали, что прежде отношения среди матросов и солдат были иными, можно сказать товарищескими, а «дедовщина» если и имелась, то была незаметна. Появление «дедовщины» связывали с заменой штатных политруков на замполитов, которые были нагружены боевой работой и мало времени уделяли воспитанию солдат и матросов, а так же отсутствием хорошо подготовленных сержантов и старшин из числа сверхсрочников. От таких младших командиров, стали отказываться в шестидесятые годы во времена во многом непродуманных армейских реформ, затеянных Хрущёвым, заменяя профессионалов одногодками из числа призывников, подготовленными в учебках .
Такие сержанты и старшины не пользовались должным авторитетом у старослужащих солдат и матросов, которые демонстративно не подчинялись тем, кто прослужил меньше их. Конфликты в ротах, батареях  и экипажах гасили офицеры, поддерживая относительный порядок, но долго сохраняться такое положение в армии и флоте не могло.
Буквально за последние пару лет состояние дисциплины в армейских и флотских коллективах резко ухудшилось Рядовые матросы и младший комсостав – они, словно барометр. По ним судят об армии и флоте. А это значит, что ветры перестройки достигли воинских частей, только вот позитива с собой не принесли…
На базе располагался дисциплинарный батальон Балтийского флота и был он укомплектован полностью – столько развелось среди матросов злостных нарушителей дисциплины. Недавно в дисциплинарный батальон едва не направили группу матросов из бригады подводных лодок за драку, учинённую с местной эстонской молодёжью.
Лейтенант Витов в бригаде офицер новый, но и он жалел матросов, полагая, что они наказаны незаслуженно. К счастью за старослужащих матросов, выслуживших установленные сроки службы и ждавших со дня на день демобилизации, заступился командир бригады, посчитав, что матросы дали достойный отпор националистам, которые оживились в последний год и, по словам командира  «повылезали изо всех щелей».
Эстонцы встретили группу матросов, решивших провести последние часы увольнения в местном кафе, криками «Оккупанты» и «Убирайтесь к себе в Россию». Такого здесь ещё не было, да вот случилось. Очевидно ветры «перестройки» достигли маленького городка на Балтике. Провокаторы из местных, которыми явно кто-то руководил, завязали драку, в которой матросы одержали верх, проучив немало местных парней. Ремни и пряжки матросов против стальных прутьев и ножей зачинщиков драки оказались эффективнее, если не считать порезанного матроса, которого увезли в госпиталь в Таллин и к счастью спасли парню жизнь. А вот шестерых его товарищей едва не отправили на полгода в дисциплинарный батальон. Повезло ребятам, отсидели по десять суток на гауптвахте и неделю назад демобилизовались. Разъехались по домам, и будут вспоминать службу всю оставшуюся жизнь. Всё, что было в ней плохого, постепенно забудется, останется в памяти только хорошее…
 «Не стало нигде порядка!» – частенько, словно заклинание, повторял эти слова заведующий столовой для матросов и старшин срочной службы или камбузом, как принято называть на флоте помещение для приёма пиши, старший мичман Деев, прослуживший на базе более двадцати лет. Матросы и офицеры называли Деева «дедом бригады». Тогда же, лет двадцать назад Деев женился на местной эстонке, которая за прошедшие годы настолько обрусела, что по-эстонски уже и не говорила. То ли забыла язык, то ли не хотела. Родила Дееву двух сыновей, один из которых служил срочную где-то на Дальнем Востоке, а второй заканчивал школу. 
«Порядок только в хозяйстве Деева», – подумал лейтенант Витов, питавшийся в отдельном зале для несемейных офицеров, находя флотскую кухню очень даже хорошей. Только на Севере всё было куда как лучше. И с дисциплиной и с питанием для матросов и никаких обидных лозунгов типа «Оккупанты, убирайтесь домой» не могло и быть. Служили и жили среди своих, русских людей…         
Прикрыв рукой глаза, Лейтенант принялся осматривать небо, полное кучевых облаков, сквозь которые вместе с солнечными лучами пробивалась весенняя лазурь. Время спокойное, послеобеденное. Основные занятия и работы на кораблях закончились. Впереди политзанятия с личным составом, затем вечерняя физическая подготовка, игры в футбол и волейбол, ужин и смена караула.
Ночью лейтенанту поспать не удалось. Звонили ему, звонил он, проверял посты. В общем было всё, что выпадает на долю дежурного по части, так что после сдачи караула и ужина отправится он в общежитие, заберётся в постель и будет отсыпаться до шести утра, когда по расположению бригады разнесётся команда «подъём» и он начнёт новый день с физзарядки, которую проведёт с матросами своей БЧ .
Каждый день одно и тоже, однако, скучать некогда, а в плавании жизнь ещё веселей. Корабли Северного флота ходят в дальние походы, заглядывая за экватор и даже за южный тропик, а на Балтике дальше Балтийска или Рюгена идти некуда. Тесно на Балтике. Это в далёкие времена для извечно враждовавших между собой славян и варягов море казалось бескрайним. От северного берега Ботнического залива до Мекленбургской бухты всего две тысячи километров – часов сорок  ходу для подводной лодки, которой местами и погрузиться негде – мелко. Не то, что в океане, где в октябре прошлого года затонула АПЛ К-219 – подводный крейсер, на котором начиналась служба  лейтенанта Витов – потомственного морского офицера. Прадед, дед и отец Николая служили в российском и советском флоте. Из всех ныне жил и здравствовал только дед, а отец с мамой погибли в дорожной аварии. Страшная, нелепая в мирное время смерть в разбитых новеньких «Жигулях», о которых родители столько мечтали…
В училище Николай Витов подробно изучал военные действия советского и германского флотов на Балтике. Вот что особенно запомнилось. В сентябре 1941 года на дальних подступах к Ленинграду, который штурмовали войска Вермахта появились главные силы немецкого флота – Линкоры «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» с отрядом крейсеров и эсминцев . Прибыли принять капитуляцию кораблей КБФ, которые с потерей Ленинграда и Кронштадта лишались своей последней базы на закрытой со всех сторон Балтике, которая становилась для советских моряков ловушкой.
Однако Ленинград, в котором погибла его родная бабушка Людмила и где воевал дед Василий, выстоял, а «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» даже не смогли войти в Финский залив. Их не пропустили крупнокалиберные дальнобойные орудия военно-морской базы Ханко  и острова Осмуссар . Так и ушла немецкая эскадра из Балтики не увидев Ленинграда и русских кораблей, которые огнём своих орудий отбивали немецкий штурм поддерживая  части Красной армии.

*
Около девяти часов вечера лейтенант Витов наконец добрался до койки и через несколько минут заснул. Но уже в половине одиннадцатого его разбудил сосед по комнате лейтенант Ковалевский, который заявился с дамой – своя, хорошо знакомая женщина, вольнонаёмная уборщица в офицерском общежитии.
– Выручай Коля. Мы тут с Танечкой на часок. Ладно. Погуляй, дружок, или посмотри в холле телевизор. Там фильм какой-то, вроде кинокомедия…
Таня, с которой гуляли многие несемейные офицеры, ничуть не смущаясь посмотрела на лейтенанта Витова.
– Товарищ лейтенант. Если надумаете, я вас подожду. Мне одного Ковалевского на сегодня не хватит! – не удержалась, прыснула от смеха бесстыжая двадцатидвухлетняя женщина к тому же явно «под градусом», которая редко кому отказывала и охотно принимала подарки от своих ухажёров, к числу которых пока не принадлежал симпатичный лейтенант.
– Нет, Таня, не беспокойтесь. Я лучше посмотрю телевизор, – поспешно одеваясь ответил Витов.
– Ну что ж, смотрите на телевизор, если вам ничего другое не интересно! – рассмеялась Татьяна, обдав лейтенанта горячим дыханием и запахом коньяка.
– Ты уж извини, Николай. Вчерашней ночи нам с Танечкой не хватило, а послезавтра в плавание. Говорят, что на месяц. Возвращайся через час, а лучше через полтора. А вообще-то, брат, тебе надо жениться. Правда, Таня?
– Правда. Женитесь, Николай. Вашей будущей жене можно позавидовать Вы будете верным мужей, – как показалось Витову, с грустью произнесла Татьяна и, обняв Ковалевского, увлекла его на кровать.   

3.
Маленький спортивный самолёт американской фирмы «Цессна» летел над территорией Эстонской ССР на юго-восток, прижимаясь к лесным массивам. До поры до времени, пилот держался в стороне от автострад и железных дорог, ориентируясь по компасу. В приграничной полосе самолёт было легче обнаружить.
«А как дальше поступят русские? Вдруг все заверения о том, что полёт пройдёт без всяких происшествий и послужит интересам влиятельных людей не только на Западе, но и в России ничего не стоят?» – Пилот поёжился, припомнив судьбу корейского «Боинга», сбитого три года назад на Дальнем Востоке , усилием воли взял себя в руки и постарался успокоиться.
Не тут то было. Мимо промчалась пара истребителей, от звука реактивных двигателей которых задрожала хрупкая «Цессна».
«Вот сейчас ударит ракета или снаряды из скорострельной пушки!» – Пилот инстинктивно пригнулся. «Пронесло…» Облегчённо вздохнул и с жадностью выпил из бутылочки несколько глотков «Кока-колы». Истребители, обладавшие в сравнении с «Цессной» огромной скоростью исчезли и больше не появлялись, то ли не заинтересовались маленьким самолётиком, то ли получили приказ не трогать «неопознанный летающий объект». А быть может и вовсе не заметили маленький спортивный самолётик. «Кто знает, что на уме у этих русских?» – облегчённо вздохнув подумал пилот.
На горизонте показались обширные кучевые облака и «Цессна» поспешила укрыться в них. Пилот набрал необходимую высоту и сверился с компасом. Эстония осталась позади. Он забирался всё дальше и дальше вглубь России. Вероятность случайного столкновения с каким-либо препятствием в виде горы, высотного здания или летательного аппарата – самолёта, вертолёта или воздушным шара, была ничтожна. Пол крыльями самолёта расстилалась пустынная по европейским меркам и плоская как стол Великая Русская равнина, простиравшаяся до Урала и занимавшая  добрую половину территории Европы.
«Чёрт подери, ведь на такой высоте не спасут никакие облака! Обнаружат радары!» –  опомнился пилот и пошёл на снижение. Часы на приборной панели показывали 14:40. По расчётам пилота самолёт пролетал восточнее Пскова и чтобы не сбиться с курса следовало повернуть на Восток к озеру Ильмень и городу Старая Русса, в районе которого была запланирована посадка и получасовой отдых. Карту предстоявшего маршрута пилот выучил наизусть. Посадка была запланирована с целью сбить русских с толку, которые, потеряв цель на экранах радаров, возможно успокоятся.
Наибольшую опасность представляла система ПВО, защищавшая воздушное пространство над Московской областью и ближайшими районами соседних областей, поэтому пилоту настоятельно рекомендовали лететь последние триста километров над прямой как стрела железнодорожной магистралью Ленинград – Москва, прикрываясь помехами от движения электропоездов и ЛЭП . 
Внизу показалось зеркало крупного озера под названием Ильмень. Пилот взял чуть южнее, чтобы не оказаться в небе над Старой Руссой, и через четверть часа, выбрав лужайку на опушке соснового бора подальше от жилья – ближайшая деревня находилась километрах в трёх, пошёл на посадку.
Самолёт приземлился среди цветущего разнотравья, видеть которого молодому человеку ещё не доводилось. От ароматов цветущих трав перехватило дыхание, защекотало в носоглотке и от избытка незнакомых городскому европейцу запахов, пилот расчихался. Присев на захваченный с собой шезлонг, молодой немецкий пилот забросил руки за голову и залюбовался природой. Лёгкий ветерок перебирал ветки сосен, в высоком небе пели жаворонки, над луговыми цветами жужжали шмели и пчёлы, порхали бабочки, которых практически не осталось в густонаселённой, закатанной асфальтом Европе…
Очнувшись от созерцания окружавшей его красоты, пилот открыл термос и, наполнив пластиковую кружку горячим кофе, основательно подкрепил силы тремя бутербродами с ветчиной. До ужина в Москве было ещё далеко…
Покончив с трапезой, молодой человек встал, убрал в самолёт шезлонг и термос и прошёлся по лугу, с удовольствием приминая ногами сочные майские травы.
«А это что такое?» – услышав чьи-то голоса, вздрогнул пилот и огляделся, заметив двух девушек не старше пятнадцати лет, приближавшихся к самолёту. По-видимому, подружки гуляли вдоль опушки леса и, заметив приземлившийся самолёт, из любопытства поспешили к месту посадки.
Убедившись, что пилот ненамного старше их, девушки осмелели и о чём-то шептались между собой, ожидая, когда пилот вернётся к самолёту. Посматривая на парня, который неизвестно откуда взялся, подружки улыбались, одёргивали коротенькие ситцевые платья и поправляли на головах венки из цветов, которые сплели по дороге.
– Здравствуйте! А кто вы? – В один голос спросили девушки. 
«Хорошенькие блондинки», – подумал пилот, кивнув в ответ головой – «не отвечать же им по-немецки».  «Пора улетать, не то появятся следом за ними…»
Кто мог появиться следом за девушками, пилот не стал уточнять даже в мыслях и жестом попросил подружек отойти подальше от винта. Вскочив в кабину, зарыл дверцу и завёл мотор.
Самолёт тронулся с места и, пробежав воль опушки леса, оторвался от земли. Пилот взглянул на землю и увидел, как девушки помахали ему вслед венками.
«Хорошенькие девчонки, свежие как утренняя роса, крепкие, белые, подрумянившиеся  на майском солнышке…» – провожая подружек взглядом, подумал пилот. «В Европе такие – редкость».
В 16:30 самолёт пролетал над Валдаем. Внизу расстилался красивейший лесной, озёрный край, напомнивший пилоту Финляндию. По причудливым очертаниям он узнал русское озеро, название которого звучало как-то по-немецки – Селигер. Пилот и не предполагал, что его «Цессну» снова засекли радары, операторы которых идентифицировали обнаруженный объект как вертолёт поисковой службы, планер и даже «неизвестное метеообразование».
Приближался самый опасный участок маршрута, попадавший в зону действия ПВО Москвы, и самолёт летел на предельно низкой высоте   
 «Вот и она!» – обрадовался пилот, увидев полотно прямой, как стрела железнодорожной магистрали Ленинград – Москва. Скорректировав курс, самолёт завис над скорым поездом, мчавшимся в Москву, обошёл его и устремился к столице России, в которую зимой сорок первого года так и не удалось вступить победоносным германским войскам…
Дух захватывал от мысли, что через полтора – два часа он приземлится на одной из московских площадей, лучше всего, конечно же, на Красной площади, под стенами Кремля. Пилот изучал карты и планы Москвы, просмотрел немало хроники о московской жизни, удивляясь тому, как мало автомобилей на московских улицах, а это значит, что легче выбрать свободную площадку и посадить «Цессну». 
Уже сегодня он и его самолёт станут известными всему миру. О его беспримерном полёте сообщат в телевизионных новостях во всех странах и на всех континентах, а завтра выйдут газеты с крупными заголовками, с его фотографиями и с фотографиями самолёта.
«Отличная реклама!» – подумал пилот. «После такого полёта эту модель «Цессны» станут охотно покупать во многих странах…»
Интересно было наблюдать с небольшой высоты за поездами, бежавшими в обе стороны – Из столицы бывшей Российской империи Санкт-Петербурга в столицу СССР Москву и обратно. Обладая острым зрением, пилот замечал приветливо махавших ему руками людей вышедших из прилегавших к железной дороге домов и строений. Теперь ему уже не мерещились ракеты и снаряды, способные разнести в клочья маленький самолёт. Пилот уверовал, что всё будет, как ему обещали «в полном порядке» и у стен Кремля его уже ждут иностранные журналисты, которые постоянно дежурят на Красной площади в ожидании любых происшествий.

4.
Около семи часов вечера Елена Васильевна и Лада, с покупками вышли на свежий воздух из ГУМа в сторону храма «Василия Блаженного». День выдался сумбурный, напряжённый и в то же время радостный. В обед позвонил Генрих и сообщил, что Светлана, которую он отвёз утром в роддом, родила мальчика!

*
Оставив с детьми Веру, ушедшую неделю назад в декретный отпуск, Елена Васильевна созвонилась с Ладой, которая трудилась в первую смену и заканчивала работу в три часа. Они встретились на площади Дзержинского и вместе отправились в «Детский мир» за «детским приданым» – комплектом пелёнок, распашонок, подгузников, ползунков и чепчиков для новорождённого, которому ещё предстояло дать имя.
Хождение по магазинам в конце восьмидесятых годов – непростое испытание. Товарный голод не просто ощущался, он, как грустно пошутила Лада – «Достал!». А ведь ещё пару лет назад было вполне терпимо, не говоря уже о семидесятых годах, когда родились её дети.
– Просто какой-то саботаж! – возмущалась измученная полная дама средних лет, вытирая платочком пот с крупного лба. – Третий час здесь по очередям. Дышать нечем, взмокла! Всё в дефиците! Простых колготок не купить, и это в Москве! Что уж тогда говорить о Челябинске, в котором кроме копоти от заводов уже ничего не осталось! Дымят заводы, дают стране продукцию, да всё уходит куда-то, как в прорву! Африке что ли помогают? – предположила гражданка с Урала, которую занесла нелёгкая в Москву.
– Все в Москву лезут, вот и нам, москвичам, ничего не достать! – огрызнулась на приезжую из Челябинска коренная москвичка, не успокоилась, продолжила о наболевшем. – Я вот работаю в научно-исследовательском институте. Нас прикрепили к универмагу «Прага»  –  филиал ГУМа у нас в Чертаново. Раз в три месяца дают талон на посещение магазина и только тогда можно кое-что купить – туфли чешские, костюмы, трикотаж...  В обычный день хоть не ходи в магазин. В очередях одни цыгане, да кавказцы. Всё скупают с переплатой и увозят к себе, перепродают, спекулянты проклятые! – продолжала возмущаться коренная москвичка, на что ей заметил мужчина лет пятидесяти.
– Чешские им подавай ботинки и туфли. Вон, свою отечественную обувь некуда девать. Покупайте. По три пары на человека, включая грудных младенцев, производят наши фабрики в год. Покупайте отечественную обувь. Вот я привык к нашим ботинкам. Родная колодка для ног удобнее и полезней. Что касается спекулянтов – давить их надо паразитов!
– Нет уж, спасибо, – не обратив внимания на совет «давить паразитов», не успокоилась коренная москвичка. – Мы с мужем привыкли к чешской, немецкой и итальянской обуви. Отечественную пусть носят другие! – сказала и, гордо подняв голову, пошла по секциям детского универмага.
– Вот что, Лада, здесь нам больше делать нечего. Пойдём к выходу. Зайдём ещё в ГУМ, – предложила дочери Елена Васильевна.
Они вышли на площадь, перешли на другую сторону по подземному переходу и по сравнительно спокойной Улице 25 октября  прошли к ГУМу.
– В пятидесятых и шестидесятых годах всё, что было необходимо для детей, для вас, милые мои Богдан, Генрих, Лада и Верочка, я покупала в «Звёздочке» или здесь в «Детском мире». В магазинах имелось всё необходимое. Не столь привлекательное, как на Западе, зато из натуральных тканей. Когда появились первые импортные вещи из нейлона – носки, сорочки, бельё, их покупали, переплачивая втридорога. Потом появились отечественные изделия из нейлона, а теперь нейлоновых сорочек и белья практически не встретишь. Перестали производить. Не покупают люди, поняли что хлопок, лён или шёлк лучше и полезней, –  вспоминала мама, радуясь тому, что удалось купить в «Детском мире» для новорождённого. – Пройдёмся по ГУМу, посмотрим что там, – предложила Елена Васильевна.
– Мама, давай купим вино и торт. Если повезёт, то в ГУМе можно купить Хванчкару или Киндзмараули .  Вечером отметим появление на свет ещё одного Соколова. Родился мальчик в День Пограничника. Позвоним в Ленинград Ольге Владимировне. Поздравим с праздником, сообщим о рождении малыша. У них сейчас гостит Игорь с семьёй. Поздравим всех Лебедевых с Днём Пограничника!
– Хорошо, Лада. Уговорила, – улыбнулась Елена Васильевна. – С продовольственного отдела и начнём!
– Что же происходит в стране? Почему всё в таком дефиците? – Задалась вопросом Лада и сама себе ответила и опять вопросом. – Неужели саботаж? Неужели есть силы, препятствующие продвижению реформ? Как ты думаешь, мама?   
– Тревожно у меня на сердце, Лада, – устало вздохнула Елена Васильевна. – Боюсь за страну. Как бы не погубили её недалёкие реформаторы. Возможно, что они не представляют, что делают, а возможно преследуют определённые цели…
– Какие цели? – спросила Лада, которой начинала передаваться тревога матери. – Что же может произойти с нашей могучей страной? Разве возможно её погубить? Даже Гитлеру не удалось этого сделать!
– Увы, есть враги и похуже Гитлера. К сожалению, они среди нас… – Загадкой ответила дочери Елена Васильевна.
Мать и дочь не заметили, как оказались среди людей, которые увлекли их за собой в один из крупнейших магазинов столицы.
– Лада, – Елена Васильевна остановила дочь, готовую задать следующий вопрос. Давай поговорим об этом дома. Ладно?
– Хорошо мама.
ГУМ не добавил ничего существенного к купленным в «Детском Мире» детским вещам, зато удалось купить Хванчкару и свежайший, любимый детьми торт «Сказку».
Они уже покидали ГУМ, когда Елена Васильевна обратила внимание на оживление в торговых залах. Возбуждённые покупатели заторопились к выходам.
«Что-то случилось?» – подумала она, и словно услышав её вопрос, пожилой мужчина сообщил:
– Самолёт сел на Красной Площади! – И, прихрамывая, побежал к выходу.
– Самолёт? Какой самолёт? – удивилась Лада и поспешила следом за мамой.

* *
Со всех сторон на Красную площадь стекался народ. Елена Васильевна и Лада оказались в первых рядах невольных зрителей, удивлённо рассматривавших небольшой лёгкий самолёт, из которого на брусчатку главной площади страны вышел невысокий худощавый молодой человек, на вид не старше десятиклассника. Пилота и его самолёт, только что приземлившийся на Красной Площади обступили люди. Царило всеобщее оживление и удивление. Щёлкали фотоаппараты гостей столицы, среди которых Елена Васильевна заметила иностранных журналистов, буквально дежуривших под стенами Кремля, в ожидании чего-либо «горячего».
Удивлённая Лада заметила среди граждан, обступивших самолёт, Влада Урицкого и сообщила о нём маме, подумав: «Он-то, что здесь делает? Неужели оказался случайно?»
– Посмотри, Лада, вот на того молодого человека с чемоданчиком у ног и фотоаппаратом на груди, – в свою очередь указала глазами Елена Васильевна. – Кажется, я его знаю. Да это он. Американец  из «Ассошиэйтед пресс».
– Генри Роулинг, – узнала журналиста Лада. – В прошлом году он был вместе с нами в Самарканде. Тогда за ним неотступно следовала канадка Хэлен Эйр. С чемоданом, наверное только что прилетел, даже вещи не оставил в гостинице, – заметила она.
– Да, ты рассказывала о них. Из-за этих американцев у Генриха в институте возникли крупные неприятности, – напомнила дочери Елена Васильевна. – Смотри, он направляется к нам. Узнал, машет рукой, улыбается…
– Давай уйдём, не хочу с ним встречаться, – предложила Лада. – Ни с ним, ни с Урицким. И этот смотрит на нас. Давай вернёмся в магазин!
– Не получится. Роулинг уже рядом. Поспешный уход будет напоминать бегство, – вздохнула Елена Васильевна.
– Добрый вечер, миссис Соколова, добрый вечер миссис Арефьева, – раскланялся с женщинами Роулинг. – Рад видеть вас всё такими же красивыми!
– Спасибо, мистер Роулинг, за комплимент, – ответила Елена Васильевна. – Дочь рассказывала, что вы владеете русским языком. Во время нашей встречи в издательстве «Правда» вы не проявили своих познаний.
– Из скромности, Елена Васильевна, – учтиво улыбнулся Роулинг.
– Браво, Роулинг! Вы запомнили моё имя и отчество?
– Запомнил, – ещё скромнее улыбнулся американец.
– Откуда вам известна моя фамилия? – удивилась Лада. – Кажется, я вам её не называла.
– Называли, – спохватился Роулинг. – Кажется в ту волшебную самаркандскую ночь в доме мистера Рустамова. Кстати, он и его сестра передавали привет вам, вашей сестре и брату, которого я с удовольствием могу назвать тёзкой. Я встречался с мистером Рустамовым  и мисс Таджинисо в Душанбе в феврале этого года, – пояснил Роулинг.
– Вы много путешествуете, – заметила Елена Васильевна, кивнув на чемодан.
– Да, только что прилетел, – признался Роулинг. – Профессия такая, журналист…
– И сразу на Красную Площадь?
– Из Аэропорта добирался на такси. Обычно я останавливаюсь в отеле «Россия», – кивнул американец в сторону крупнейшей московской гостиницы , которую наполовину прикрывал своими великолепными формами храм Василия Блаженного.
– Ну, если вы оказались здесь именно сейчас, то может быть объясните, что это за представление? – спросила Елена Васильевна, – указав глазами на самолёт. – Четырёхместная «Цессна», похоже, прилетел из Германии, – разглядела она цвета немецкого флага, начертанного на фюзеляже.
– Из ГДР? – спросила Лада.
– Нет, из ФРГ, – ответила Елена Васильевна, и Ладе показалось, что мама чем-то встревожена, посматривая на приближавшегося Урицкого.
– Здравствуйте, мистер Роулинг! Здравствуйте, Елена Васильевна! Здравствуй, Лада! Вот так встреча! – Приветствовал всех Урицкий. – Выполняйте, мистер Роулинг, просьбу дамы. Кому как не вам, журналисту, знать что здесь происходит. Что это за самолёт? Откуда он взялся? Кто позволил ему приземлиться на Красной Площади?
Роулинг посмотрел на Урицкого, с которым поддерживал контакты после знакомства осенью прошлого года в издательстве «Правда» и в Самарканде, демонстративно пожал плечами и ответил:
– Откуда мне знать. Я только что из аэропорта, зашёл в ваш лучший магазин, купил жене перстень, который присмотрел во время прошлой командировки, и направлялся в отель. Так что удивлён не меньше вашего.
– Смотрите, милиция! – заметила Лада приближавшихся к пилоту милиционеров и офицера госбезопасности. – Сейчас они арестуют пилота, – догадался Урицкий и оказался прав. Приложив руку к козырьку фуражки, один из милиционеров потребовал документы у растерявшегося молодого человека.  С его лица сошла улыбка, которой он только что награждал обступивших его москвичей, но документов не предъявил. То ли не понял чего от него хотят, то ли не имел их при себе.
– Ich komme zu ihnen mit der Goodwillmisson angoflogen. Ich schlage der Ost-West-Bruecken! Stoeren mit nicht! Sind sie nicht benachrichtigt?  – попытался возразить пилот, но второй милиционер и офицер госбезопасности взяли молодого человека под руки.
– Вы задержаны за незаконное нахождение в воздушном пространстве города и посадку на многолюдной площади, что явилось серьёзной опасностью для жизни граждан, –  заявил пилоту офицер. – Пройдёмте с нами для выяснения вашей личности.
Из того, что ему сказал офицер, пилот, не владевший русским языком, ровным счётом ничего не понял. Догадался лишь, что радушной встречи не предвидится и то, что он арестован. Милиционеры и офицер повели задержанного в сторону Спасской башни, а на площади появились солдаты кремлёвского полка и милиционеры, требуя от граждан не приближаться к самолёту, который было необходимо убрать с площади как можно скорее.
– Надо же такой молодой, почти мальчик. Что он сказал? – спросила маму Лада.
– Заявил, что «прилетел к нам с визитом доброй воли, открыл мост между странами Востока и Запада. Требовал чтобы его не трогали его. Удивился, что мы не были предупреждены о его полёте», – ответила Елена Васильевна и подозрительно посмотрела на Урицкого.
– Что вы на меня так смотрите? – забеспокоился Урицкий.
– Странная встреча. Мы, мистер Роулинг и вы, Владислав. Все здесь, на Красной площади, да ещё во время прежде невиданного события! Случайная ли? А с вами, Владислав, мы встречались в ноябре прошлого года в Ленинграде.
– Браво! – захлопал в ладоши и попытался улыбнуться Урицкий. – Вижу что в вас, Елена Васильевна, просыпается бывший офицер государственной безопасности, майор! Сейчас вы устроите мне и мистеру Роулингу перекрёстный допрос, который начнёте с меня и моей поездке в Ленинград в ноябре прошлого года…
– Офицер государственной безопасности? Если я правильно понял – это о КГБ? – Сделал удивлённый вид Роулинг.
– Да, мистер Роулинг, Елена Васильевна в пошлом майор КГБ, служила несколько лет вместе с моим дядей, – пояснил Роулингу Урицкий. – До недавнего времени я тоже работал в этой организации, но по технической части. Моя специальность вычислительная техника или компьютеры, как принято у вас называть подобное оборудование, а миссис Арефьева  и сейчас работает в центральной поликлинике КГБ. Она офтальмолог.
– Вот как? – ещё больше удивился Роулинг. – Просто не верится, что такие красивые женщины служили, – Роулинг улыбнулся Елене Васильевне, – и продолжают служить, –  он улыбнулся Ладе, – в организации, которой у нас пугают непослушных детей! – Представляю, миссис Соколова, как вам шла военная форма и погоны майора!
– Не улыбайтесь так широко, мистер Роулинг. Я крайне редко надевала форму, – остановила Елена Васильевна американца и укоризненно посмотрела на Урицкого. Взгляд её говорил: «Слишком болтливы вы Владислав…»
За разговорами, повинуясь просьбам милиционеров, они отошли от самолёта на значительное расстояние, наблюдая как солдаты обступили со всех сторон «Цессну» и покатили её вручную по площади в сторону Васильевского спуска и к набережной Москвы-реки. 
Рядом прошла группа молодых людей в майках или обычных рубашках и с зелёными фуражами на головах – бывшие воины-пограничники, отмечавшие в этот майский день свой праздник.
– Откуда он взялся? – наблюдая, как солдаты кремлёвского полка убирают самолёт с Красной Площади, – возмущался бывший пограничник. – Не могли пограничники не заметить его среди белого дня. Сообщили куда следует. Южнокорейский самолёт над Сахалином уделали по полной программе, а этакую мелочь из рогатки можно сбить! Тьфу! – едав не выругался бывший пограничник, но заметив женщин сдержался. – Прости мать, прости сестрёнка, – так мужчина лет тридцати, отслуживший срочную службу на границе Советского Союза, протянувшейся только по суше на двадцать тысяч километров, назвал Елену Васильевну и Ладу.
– Или измена где завелась, или?..
– Пошли, Колян. Выпьем пивка и поедем в парк Горького, – взяв товарища за руку, не дал выговориться до конца бывшему пограничнику, другой парень в зелёной фуражке. – И в самом деле, как-то погано вышло, – вздохнул он. –  Сопляк какой-то немецкий посадил самолёт на Красной Площади! Ну и дела. Того и гляди – всплывёт американская подводка на Москве-реке...
– Ежели в парке Горького, то мы её там и потопим! – Заявил третий парень в зелёной фуражке и подмигнул Ладе, сделав ей комплимент:
– Красивая вы! Это я говорю вам сержант Селиванов.
Подгулявшие парни в зелёных фуражках помахали женщинам руками и свернули к ГУМу.
– У вас сегодня праздник? – Поинтересовался Урицкий, заметив, наконец, в одой руке у Лады коробку с тортом, а в другой пластиковую сумку с бутылкой красного вина. 
– Да, праздник. У Генриха и Светланы родился сын! – ответила Лада. – Мы с мамой ходили по магазинам, купили малышу «детское приданое».
– Здесь оно, – Елена Васильевна указала глазами на свою объёмистую сумку с пелёнками, подгузниками, ползунками и прочими вещами для новорождённого.
– Вот как! Поздравляю! – воскликнул Роулинг. – Моя жена тоже ждёт ребёнка. Мы уже знаем, что скоро у нас с Линдой будет дочь. Думаю, что при следующей встрече смогу сообщить вам о том, что она появилась на свет.
– Надеетесь, что мы ещё встретимся? – спросила Елена Васильевна.
– Непременно! Я бываю в Москве довольно часто. У вас сейчас «перестройка». Заканчивается «холодная война», СССР становится открытой страной и наших граждан интересует всё что у вас происходит! – заявил Роулинг.
– Заканчивается? Что-то я сомневаюсь в этом, – возразила Елена Васильевна. – Боюсь, что вы, я имею в виду Америку и её союзников, воспользуетесь теми процессами, которые разворачиваются в нашей стране чтобы её ослабить и захватить единоличное лидерство в мире.
У Роулинга перехватило дыхание. Эта мудрая и всё ещё очень красивая несмотря на свои годы русская женщина, в совершенстве владевшая английским и немецким языками, догадывалась, нет, пожалуй знала о той незавидной судьбе, которая уготована её стране уже через несколько лет.
«Что, если русские опомнятся» и продолжат свою перестройку не по правилам, которые разрабатываются для них за океаном, а по своим собственным правилам и с новыми руководителями?», – задумался он, однако после недолгой паузы вдруг задал вопрос, которым можно было посчитать провокационным.
– У меня складывается впечатление, что вы не доверяете руководителю своей страны, которого мы приветствуем за новое мышление? Неужели такое возможно в СССР, где привыкли к единодушию и одобрению курса, который проводит партия. Вы ведь член Коммунистической партии. Я не ошибаюсь?
– Нет, не ошибаетесь. Я член коммунистической партии с 1943 года. Тогда наша партия называлась ВКПБ . Что касается руководства страны, конечно же вы имеете в виду Горбачёва, то лично у меня он не вызывает доверия, – сохранив твёрдость голоса ответила Соколова. – Недостаток интеллекта, подтверждённый просчётами во многих вопросах, в том числе кадровых, тому подтверждение, – добавила она.
– Вот так заявление! – едва не присвистнул от неожиданности Урицкий. – Вы это серьёзно, Елена Васильевна?
– Вполне.
– Хотите ещё что-то добавить?
– По-моему я выразилась вполне ясно!
– Не боитесь?
– Чего? Что вы расскажите об этом дяде? Нет, не боюсь. – Уверенность Елены Васильевны обезоруживала и Урицкий отложил свои вопросы, посчитав их излишними и даже бестактными. Он был восхищён поведением старшей Соколовой, успев тем не менее заметить тревогу в глазах Лады. Они говорили: «Ну зачем ты так, мама!»
– Спасибо, Елена Васильевна за откровенность. Вы сильная женщина! Скажите, я могу повторить ваши слова в американской прессе?
– Если посчитаете нужным.
– Спасибо, однако чтобы не причинить вам и вашей семье неприятностей, Роулинг как-то особенно посмотрел на Урицкого, я изменю вашу фамилию. 
– Простите, мистер Роулинг, нам пора, – взглянув на часы заторопилась Соколова. – Ждут дети и внуки. Занятия в школе заканчиваются. Готовимся к переезду на дачу.
– Вы говорите, что мы стали встречаться лишком часто. Как же нам не встречаться, Елена Васильевна. Ведь мы с вами теперь соседи, – сообщил Урицкий.
– В каком смысле? – удивилась Лада. – Ты что, Владислав, перебрался в Кузьминки?
– Нет. Я ведь женился, – вздохнул Урицкий, любуясь Ладой, которая и в самом деле была необыкновенно хороша в этот майский солнечный день. – Живём мы с Жанной на Проспекте Мира, зато дача её родителей в Малаховке. Словом, соседи по дачам. Впереди лето, так что заходите. Улица Рябиновая дом 17. Будем вам рады.
– Спасибо, – поблагодарила  Лада. – Это хорошо, Владислав, что ты наконец женился.   

5.
– Ну что ж, что случилось то случилось, –  сделал своё заключение Михаил Яковлевич, выслушав подробный рассказ Владислава Урицкого, наблюдавшего за посадкой «Цессны» на Красную Площадь. – Ты не зря прогулялся у стен Кремля. Видел всё собственными глазами. У нас была информация о том, что сегодня вечером на Красной Площади произойдёт нечто неординарное. Произошло. Уже сегодня об этом узнают во всём мире, и в ближайшие дни Михаил Сергеевич вполне обоснованно отправит в отставку ряд противников проводимых реформ из числа военных . Генералы, которые способны не подчиниться проводимому курсу, очень опасны для страны. В своё время Никита Сергеевич отправил в отставку весьма авторитетного в армии маршала Жукова, воспользовавшись его визитом в Югославию . Накануне визита в самую проблематичную из социалистических стран, строившую социализм с «особой спецификой», Жуков пообещал «разобраться с тем, что происходит в стране». Улетал министром обороны, а вернулся пенсионером … – с явным удовольствием вспоминал Белецкий, бывший свидетелем тех давних событий.    
– Неужели в партии и среди военных есть серьёзные противники назревших реформ, без которых уже невозможно дальнейшее развитие страны? – задал Урицкий постоянно мучивший его вопрос.
– Есть, Владислав, и таких людей не мало. Наша задача не позволить им сметить Михаила Сергеевича и прекратить реформы. Мы обязаны построить, наконец, «Социализм с человеческим лицом» . Эту цель поставил перед собой Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Горбачёв и его ближайшие соратники, – ответил племяннику Михаил Яковлевич.
– С осуждения культа личности Сталина на XX съезде КПСС , Никита Сергеевич Хрущёв – далеко не ангел, руки которого были запачканы кровью жертв сталинских репрессий, начал тридцать лет назад в 1957 году свою «перестройку». Человеком он был осторожным, по-своему хитрым, однако без должного образования и со слабым интеллектом. После четырёх классов сельской школы проучился пару лет в Промышленной академии, были такие, и пожалуй всё. Не имея хороших и преданных помощников, Хрущёв совершил ряд грубых просчётов и ошибок, результаты которых сказываются до сих пор и дискредитируют плановую социалистическую экономику , которая не без усилий Хрущёва заходит, если ещё не зашла в тупик. Во время отпуска на правительственной даче в Пицунде, который Хрущёв решил наконец устроить для себя, он был смещён со своего поста противниками реформ, слава богу хоть не расстрелян .
– Что ты так на меня смотришь, Владислав. Я сказал что-то не так? – заметив перемены в глазах Урицкого спросил племянника многоопытный партийный функционер, в прошлом генерал-чекист Михаил Яковлевич Белецкий.
– Представляешь, дядя, сегодня на Красной Площади в момент приземления самолёта я повстречал Елену Васильевну Соколову со старшей дочерью Ладой. Они покупали пелёнки и ещё что-то для новорождённого. У Елены Васильевны родился внук.
– Внук? Кто же ей подарил внука? – заинтересовался Белецкий, который так и не смог простить Соколову, за то, что она отвергла двадцать девять лет назад предложение жить с ним, сославшись, что у неё «есть друг в высшем партийном руководстве страны».
Позже Белецкий узнал, что Соколова солгала, тем самым усилив глубокую, не проходящую обиду молодого и амбициозного полковника, разведённого и на два года моложе неприступной красавицы, которая только что вернулась с важного задания, провалив его вчистую…
Нет не провал, такое может случиться с каждым, тем более с женщиной, не прощается отказ. Боль от обиды давала знать о себе даже сейчас…
– У Генриха родился сын. Он был как и я разведён. Жена и сын с недавних пор живут в Израиле с неким Ильёй Рубиным. Осенью прошлого года Генрих женился повторно. Я знаком с его женой. Но это так, к сведению. Я не о том, дядя. Я о Елене Васильевне, которая в присутствии мистера Роулинга призналась, что не доверяет реформам Горбачёва при этом назвала его человеком «с низким интеллектом», точно так же как ты охарактеризовал Хрущёва. Вот это меня поразило! – Признался Урицкий.
– Кто такой этот Роулинг? – спросил Белецкий.
– Я рассказывал о нём. Мы познакомились в октябре прошлого года в издательстве «Правда», где с иностранными журналистами работала переводчиком Соколова. Не прошло и недели, как встречаю его в Самарканде. Завязалось знакомство…
– Ах да, вспоминаю того молодого человека! – Михаил Яковлевич сделал вид, что это действительно так. – И что же, он тоже стал свидетелем того, как на Красной площади приземлился самолёт немецкого юнца, возомнившего о себе чёрт знает что?
– Да, он только что прилетел в Москву, направлялся в гостиницу «Россия», где на него был забронирован номер.
– Любопытное совпадение, а откуда он прилетел, не сказал?
– Нет. Я у него не спрашивал. После того, как ушла Елена Васильевна и её дочь, а с Красной Площади убрали самолёт, Роулинг пригласил меня к себе в номер в любое удобное время и мы попрощались.
– Полезное знакомство, Владислав, однако будь с ним осторожен. Не он должен использовать тебя в своих целях. Сделать это должен ты, разумеется когда придёт такое время, – дал дядя племяннику такой несколько туманный совет и после недолгой паузы добавил. – Практически все западные журналисты, в том числе и американские в той или иной мере сотрудничают со спецслужбами. Полагаю, что этот Роулинг связан с ЦРУ. Посети его в гостинице, поговори с ним о жизни, о работе. Роулинг на удивление хорошо владеет русским языком. Это несколько подозрительно и подтверждает мои предположения, зато тебе не надо напрягаться с английским. Это большой плюс. В непринуждённом разговоре поинтересуйся  откуда он прилетел в Москву.  Пусть это будет твоим небольшим заданием, но постарайся это сделать так, чтобы Роулинг не заподозрил твоего излишнего внимания. Ты понял мня, Владислав.
– Вполне, – ответил Урицкий, хоть и не понял, зачем это дяде. Узнать откуда прилетел корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Генри Роулинг было проще простого, сделав запрос в аэропорт «Шереметьево».
– Теперь об оценке, которую Соколова сделала Михаилу Сергеевичу, да ещё в присутствии американского журналиста. Смелая женщина! Впрочем, она практически ничем не рискует. Времена репрессий давно прошли, а карьере пенсионерки это не сильно повредит, даже если Роулинг, который обязательно сделает репортаж из того, что увидел сегодня на Красной Площади, упомянет в нём об оценке интеллектуальных качеств руководителя страны, – усмехнулся Белецкий.
– Елена Васильевна Соколова – непростая «штучка», – улыбка, не успевшая сойти с лица Михаил Яковлевича, приобрела неприязненное выражение. – Я с ней знаком уже двадцать девять лет, с конца мая пятьдесят восьмого года. Я только что был переведён из Киева в Москву, и мне поручили провести служебное расследование. Соколова только что вернулась с задания, которое было провалено, однако уличить её в грубых ошибках, не говоря уже о преднамеренном провале, тогда не удалось.
Позднее я подробнейшим образом изучил её биографию, начиная с того момента, как она поступила на службу в органы Государственной безопасности, а это случилось летом 1941 года. К сожалению о её жизни до начала войны мало что известно. Согласно документам родом она из белорусской деревни, от которой в годы войны ничего не осталось. Не осталось у Алёны Ольшанской – это её девичья фамилия, ни родителей, ни родственников. Удивляет, что деревенская девушка столь высоко образована и владеет в совершенстве двумя иностранными языками, но этот факт можно отнести к её личным способностям. В 1939 году она вышла замуж за военного лётчика Ярослава Соколова, служившего в Белоруссии, и они разу же переехали к новому месту службы мужа под Ленинград.
Во время войны Соколова дважды побывала в тылу врага. В сорок втором году в течение девяти месяцев служила в гестапо небольшого городка – районного центра на временно оккупированной немцами территории Калининской области. Теперь этот городок районный центр Псковской области, которая была образована в конце войны . С  помощью Соколовой, которая служила в гестапо под именем штабсшарфюрера  СД Эльзы Ланц, нашей авиации удалось разгромить крупную авиабазу Люфтваффе .
В сорок четвёртом – сорок пятом годах она работала в Управлении имперской безопасности на севере Германии, в Гамбурге под именем унтерштурмфюрера  СД Эльзы Шнее и справилась с заданием блестяще, собрав данные на сотни агентов СД и гестапо, которых немцы оставляли для нелегальной работы в зонах предстоявшей оккупации нашими войсками и войсками союзников. Имеет боевые награды, наградные листы подписанные Берией, Меркуловым  и Абакумовым . В совершенстве владеет немецким языком и в послевоенное время работала с наиболее ценными сотрудниками СД, которые оказались в нашем плену.
В пятьдесят седьмом году Соколова получила важное задание и была направлена в Западную Германию в район Гамбурга в те самые места, где работала в конце войны. Именно это обстоятельство, а так же знание двух языков – немецкого и английского послужили основой того, что выбор пал именно на неё. Будучи матерью троих детей и вдовой – муж Соколовой погиб во время полёта на новой модели реактивного самолёта всего тремя месяцами раньше, она могла отказаться от сложного и опасного задания, но не отказалась. Мало того, проявила при подготовке, на которую отвели лишь месяц, необыкновенную активность. На этот раз она была заслана на территорию Западной Германии под именем богатой американки Элизабет Джонсон.
– Дядя, я знал семью Соколовых со школьных лет, скажу тебе, как единственному близкому родственнику, который у меня остался после смерти родителей, я был влюблён в старшую дочь Соколовой Ладу, да и сейчас…         
– Что сейчас? – вздрогнул Михаил Яковлевич посмотрел в грустные глаза племянника. – Любишь?
– Даже не знаю, что сказать. Наверное. Постоянно думаю о ней… – в глазах Урицкого заблестели слезы.
– Не надо так. Успокойся, Владислав, – Белецкий похлопал племянника по спине. – Не надо так переживать. Ты женат, Жанна именно та женщина, которая тебе нужна. Поверь мне. Что касается Соколовых, наверное это у нас семейное. Я ведь тоже… – он не договорил. Владиславу должно быть понятно, что не просто так дядя интересуется Еленой Васильевной. Личная жизнь Михаила Яковлевича, недавно перешагнувшего шестидесятипятилетний рубеж, так и не сложилась. Собственных детей так и не нажил. Со второй женой отношения слишком прохладные. Вот и сейчас живёт на даче, совершенно не заботясь о муже.  Даже забрала с собой прислугу.
«Крутись один, как хочешь!» – проворчал по себя Белецкий и отлучился в спальную комнату, оставив Урицкого на пару минут одного.
«Надо же, как сказал – семейное…» – подумал Урицкий вспоминая недавнюю встречу с Ладой и её мамой, которую так хорошо знал дядя. «Вот такое, наше семейное…», –  вздохнул он и протёр лицо руками.
«Видно и в самом деле кареглазые темноволосые мужчины тянутся к голубоглазым блондинкам. Евреи хоть и разбавлены кровью многих народов, по-прежнему тянутся к славянкам, женятся на них вопреки осуждению родни. Хорошо ещё что в нашем просвещённом веке не так сильны религиозные догмы…» – Владислав очнулся от глубинных мыслей, которых не стоило доверять никому, услышав шаги возвращавшегося дяди.
К какой нации, к какой крови себя отнести Владислав уже и не знал, хотя и был по паспорту, как и дядя украинцем. Он чувствовал, что дядя, который наконец-то взял его под своё покровительство, в таком же положении.
«Легко американцам – они все американцы, невзирая на происхождение, цвет кожи, разрез глаз. Ну а мы все – советские люди, и точка! А пятый пункт в анкете – какой-то анахронизм, который конечно же будет изъят в скорм времени…» –  От такой вовремя появившейся и правильной мысли на сердце стало значительно легче.
Не сказав ни слова, Михаил Яковлевич открыл ключом, который хранил в спальне, ящик просторного рабочего стола, занимавшего значительную часть комнаты, где разместился его домашний кабинет, и достал пакет с несколькими фотографиями.
– Вот взгляни, Владислав, – предложил он племяннику, выложив на стол три фото. – Тебе знакомо это лицо?
Перед Урицким лежали три фотографии разных лет, с лицом мужчины, в котором с первого взгляда угадывалось сходство и могло показаться, что на фото один и тот же человек. На одной из фотографий был отец Генриха и муж Елены Васильевны, генерал Соколов, но не в военной форме, а в штатском костюме. На двух других возможно он же, либо человек очень походивший на него. Пожалуй именно так, походивший, причём на третьей самой свежей фотографии был изображён пожилой, но всё ещё крепкий мужчина с волевым красивым лицом, практически лишённым морщин, обычных в таком возрасте. На вид ему было лет восемьдесят. Волосы его были совершенно седые и аккуратно причёсаны.
Это был другой человек. Генерал Соколов погиб почти тридцать лет назад. А вот одна из старых фотографий, сделанная примерно в то же время, принадлежала именно этому седовласому человеку.
Урицкий вопросительно посмотрел на дядю.
Михаил Яковлевич сдвинул одну фотографию, ту, на которой был запечатлён точно отец Генриха и муж Елены Васильевны, оставив в центре стола две другие.
– Практически одно лицо, но люди разные. Верно? – Белецкий посмотрел на племянника.
– Верно, – согласился Владислав.
– Как ты думаешь, кто этот человек? – указал дядя на две оставшиеся в центре стола фотографии.
Урицкий пожал плечами. Он не знал что ответить.
– На днях Елена Васильевна приобрела билеты в Ленинград и обратно на одно лицо. В ноябре прошлого года она побывала в Ленинграде вместе с младшей дочерью Верой, которая в конце ноября вышла замуж. Известно, что в это же время в Ленинграде побывал некто Кирилл Воронцов, журналист, корреспондент «Комсомольской правды» и жених Веры. 
– Да я знаю. В один день справляли две свадьбы. Женился Генрих, которому супруга сегодня подарила сына, и выходила замуж Вера, – припомнил Урицкий насыщенный ноябрь прошлого года. Он рассчитывал на приглашение со стороны Генриха – как-никак старый школьный товарищ, вместе путешествовали по Южному Уралу.  Однако так и не получил его. Впрочем, в день свадьбы Владислава не было в Москве. По пустяковому делу выехал в Киев, что бы из рук в руки передать важные документы. Словом, выполнял обязанности курьера фельдъегерской службы. Так что поздравил Генриха и Свету, а через них и Веру по телефону из Киева, в котором в отличие от покрывшейся снегом Москвы, ещё лежали на газонах последние осенние листья…   
– В понедельник пятнадцатого июня она отправляется вечерним поездом в Ленинград. Обратный билет приобретён на воскресенье двадцать восьмого июня. Шестнадцатого июня юбилей у её подруги Ольги Лебедевой, которой исполнится шестьдесят пять лет. Моя ровесница. Муж её, морской офицер, курировавший программу ядерных испытаний на Новой Земле, вышел в отставку в пятьдесят восьмом году, попал под сокращение , и они переехали в Ленинград, обменяв свою Московскую квартиру. Соколова всегда останавливается у них. Ей можно позавидовать. Впереди  замечательное время ленинградских «Белых ночей».
Впрочем, тебе, Владислав, тоже предстоит командировка в Ленинград, примерно в то же время. Тебе предстоит встреча с одним очень перспективным человеком. Его имя и фамилию я назову позже. Передашь ему несколько документов, а он введёт тебя в курс ленинградских дел. Весьма интересная личность. Напористый, интеллектуал, юрист по образованию, преподаёт. Как и ты кандидат в члены партии. Так что в вопросах партийных вы с ним на одинаковых исходных позициях. Думаю, что твои командировки в Ленинград станут регулярными. Поучишься у этого человека основам права. Он посоветует что почитать, послушаешь его лекции. Основы юридических знаний пригодятся. Такие люди, как Анатолий Аркадьевич – наш кадровый резерв! – подтвердил Белецкий.
– Анатолий Аркадьевич? – переспросил Владислав.
– Довольно. Увлёкся, назвал его имя, – замахал руками дядя. – Фамилию назову позже. Постарайся с ним подружиться. Он старше тебя, но думаю, что вы понравитесь друг другу. И ещё. Весьма возможно, что тебе посчастливится встретить этого пожилого человека, – Михаил Яковлевич указал пальцем на фотографию, – в компании Елены Васильевны Соколовой. Ты остановишься в гостинице «Советская», в которой как правило останавливается этот человек. Прошлой осенью, когда была сделана эта фотография, он останавливался именно там. Прилетел в Ленинград из Швеции по приглашению Академии медицинских наук. Оказывается, он в нашей стране частый гость. Крупный хирург, доктор медицины, про-фес-сор! – нарочито растянул последнее слово Белецкий. –  В рамках научного обмена специалистами в области хирургии преподавал в нашей стране ещё в шестидесятых годах. Полиглот. Владеет четырьмя языками: английским, немецким, шведским и русским. К сожалению, о том кто этот шведский подданный мне стало известно совсем недавно. С прошлой осени, а ведь Соколова знакома с ним давно и все эти годы регулярно с ним встречалась! – Белецкий принялся нервно расхаживать по кабинету, однако чтобы успокоить нервы ему не хватало простора. Здесь было слишком тесно.
– Так кто же этот старик? – взглянув ещё раз на фотографию, – спросил растерянный племянник.
– Тот человек, на поиски которого была откомандирована в пятьдесят седьмом году Соколова, очевидно хорошо знавшая его и провалившая по этой причине задание. Её любовник! Наконец, отец младшей дочери Соколовой Веры! Вот кто этот, как ты соизволил выразиться старик! – закипал Белецкий. – Тогда ей удалось провести меня! Удалось столько лет хранить в тайне встречи с ним! – Белецкий устал и присел в кресло. Извлёк из кармашка атласного домашнего халата носовой платок и промокнул вспотевший от напряжения высокий лоб с большими залысинами.
На несколько минут воцарилась гробовая тишина. Дядя наполнил стакан «Боржоми» и с жадностью выпил.
– Разве нельзя арестовать Соколову и этого шведского господина, – осторожно спросил Урицкий.
– Зачем? – строго посмотрел на него дядя. – Лет пять назад это было бы ещё возможно, но теперь уже не стоит. Наступили новые времена. К шведу так просто не подступишься. А что мы предъявим Соколовой? Запоздалую любовь к иностранцу? Или же станем ворошить старое бельё и доказывать, что уважаемый профессор разыскивался нашими чекистами тридцать лет назад из-за некой информации, которую следовало сохранить в тайне? Ты понимаешь, Владислав, какой поднимется шум в западной прессе? Да и у нас в период наступившей демократизации и гласности найдётся немало желающих лягнуть партию и Комитет. Да нас засмеют. Выставят полными идиотами!..
Нет, этого делать не надо. А вот использовать в наших интересах связь Соколовой со шведским господином, имя которого Свен Бьёрксон – стоит. Впрочем, настоящее имя этого господина Сергей Алексеевич Воронцов, который в пятидесятых годах скрывался в Западной Германии под именем британского подданного Ричарда Смита. Из белоэмигрантов. Граф. Во время войны служил в Вермахте и Кригсмарине. Военный хирург. В России остались его родственники, одна их таких родственниц живёт в этом доме двумя этажами выше. Её муж в недалёком прошлом крупная фигура в МИДе . Сейчас на пенсии, но продолжает преподавать в МГИМО . Беспокоить их не следует. Не те теперь времена. В течение последних нескольких месяцев я просмотрел ряд всё ещё секретных документов из архива Комитета государственной безопасности и сегодня посвятил тебя в эти секреты, которые не следует доверять никому. Ты мой ближайший родственник и единственный наследник и помощник. Тебе, Владислав, можно.
– Почему же этого Воронцова разыскивали наши чекисты в пятьдесят седьмом году? Не за то же, что он белоэмигрант? – недоумевал Урикий.
– Доподлинно мне это пока неизвестно. Находясь в Югославии, этот Воронцов передал через свою родственницу – ту самую, что живёт в нашем доме,  в Комитет документ как-то связанный с программой ядерных испытаний на архипелаге Новая Земля. Этот документ мне не удалось получить. Особый гриф секретности. Ядерный полигон на Новой Земле законсервирован и вся информация о нём по-прежнему строго засекречена.   
Ничего, придёт время и мы узнаем какой тайной обладал граф Воронцов. Придёт время и мы обязательно используем этого Воронцова – Смита – Бьёрксона в своих интересах. Это время придёт и уже скоро! – заскрипел зубами-протезами Михаил Яковлевич. – Но сделать это следует без привлечения сил госбезопасности.
– Почему? – удивился Урицкий.
– Да потому, что в ближайшее время КГБ будут ломать через колено и лучше держаться подальше от этой организации! – Как ни странно, но после таких слов Михаил Яковлевич Белецкий, в прошлом генерал КГБ, а ныне высокопоставленный функционер пока ещё всемогущего аппарата ЦК КПСС начал постепенно успокаиваться и потянулся к чашечке остывающего кофе.
– Дядя, а что если я возьму с собой в Ленинград Жанну? Белые ночи, фестиваль искусств. Ей будет полезно и интересно.
– Возьми, если хочешь, только предупреди секретаря чтобы для вас заказали двухместны номер и билеты на фирменный поезд на два лица. Кстати, я так и не слышал от тебя отзыва о твоём секретаре, вернее секретарше. Ты её загружаешь какой-либо работой?
– Загружаю. Алла Иосифовна подбирает для меня материалы из периодических изданий и кое-что переводит из англоязычной прессы.
– Так уж и Иосифовна, –  хитро улыбнулся дядя. –  Ты с ней ещё не близок?
– Если ты имеешь в виду интимные отношения, то нет, – не покраснев солгал Урицкий, которого тридцатилетняя незамужняя Аллочка успела таки соблазнить прямо в кабинете, а про себя подумал: «Вот ведь какой противный дядюшка. Во всё суёт свой нос!»
– Если и соврал – не беда, – с недоверием посмотрел на племянника «тёртый калач» Михаил Яковлевич Белецкий. – Только не слишком ей доверяй. Эта «кошечка» внештатный сотрудник Комитета. Другие кадры нам не предлагают. Если она тебе надоест, скажи – поменяем, – как бы между прочим добавил дядя.   


* *
«Ну хитрец же ты дядюшка! Так и не дал оценки словам Соколовой, которые касались Генерального секретаря партии», – подумал Урицкий возвращаясь домой в персональной «Волге» Михаила Яковлевича, которой управлял водитель и сотрудник Комитета государственной безопасности по имени Володя.
«Наверное так оно и есть. Не секрет, что многие руководители не только у нас, но и в других странах страдают тем же. Вот и нынешний президент США подчас вызывает своими словами либо улыбку, либо недоумение. Возможно это осталось от прежней профессии актёра. Зато у него грамотные советники. Есть ли такие советники в окружении Михаила Сергеевича? Вот вопрос? Впрочем, лучше об этом не думать…» – Опомнился Урицкий и провёл рукой по лицу, словно избавлялся от наваждения.
Осенью ему предстояло вступать после годичного кандидатского стажа в члены КПСС. По словам дяди без этого шага дальнейший служебный рост и успешная карьера немыслимы. «А возвращаться к прежней жизни, к прежней работе…» – От такой нелепой мысли по коже пробежал холодок.
За прошедшие полгода в жизни Владислава произошли огромные перемены. Помимо всего прочего он женился, опять же по совету дяди, и стал привыкать к семейной жизни с женщиной, которую наверное не любил, но понемногу к ней привязался. Зато Жанне он, кажется, понравился и наверное она его полюбила. На ласки не скупилась, охотно исполняла все его прихоти и фантазии, наделась забеременеть. Правда пока это у неё не получалось, но врачи успокаивали, утверждая, что она вполне здорова и следует немного подождать…
Жанна заставила мужа сделать анализы и убедившись, что и у Владислава с этим всё в порядке увлеклась гороскопами, выбирая благоприятные для зачатия дни, устраивая пред ними небольшие перерывы. По её расчётам конец мая приходился именно на такие «благоприятные дни», которые не следует упускать, и сегодня Жанна потребует от мужа «дополнительных супружеских обязательств». Придётся исполнять…
Урицкий взглянул на часы. Половина десятого, но ещё светло. Неожиданно он передумал возвращаться домой так рано. Захотелось встретиться с Роулингом. Согласие дяди на эту встречу имелось, а американец приглашал его в любое время.
«Завтра до обеда свободен, так что успеем выспаться», – подумал он о жене. «Позвоню ей».
– Володя, я сойду у станции метро. Домой доберусь сам. Михаил Яковлевич тебя отпустил, так что на сегодня свободен.
Из телефона-автомата Урицкий позвонил жене, пообещав, что будет дома не позже полуночи, а затем заглянул в записную книжку и набрал номер гостиницы «Россия».         
















Глава 6. Белая ночь


1.
Июнь самый светлый месяц в бывшей имперской столице России, утратившей свой статус в марте 1918 года , когда советское правительство во главе с Ульяновым-Лениным переехало в первопрестольную Москву, собиравшую в течение многих веков земли, на которых раскинулась самая большая страна мира.
Петроград – так назвали город на Неве с началом Первой мировой войны, отказавшись от неуместной в военное время приставки «Сант» и чуждой для русского патриотизма окончания «бург», получил после смерти вождя Октябрьской социалистической революции новое имя Ленинград и с тех порт июньские светлые ночи стали называться ленинградскими белыми ночами.
В эти особенные петербургские, петроградские, ленинградские белые ночи, привлекавшие к себе не только советских людей, стремившихся посмотреть в эту пору на самый красивый северный город мира, но и множество иностранных гостей приплывавших, приезжавших и прилетавших со всего света, в городе торжественно открылся ежегодный фестиваль искусств. Ленинградские «Белые ночи»  – так назвали это ежегодное значимое событие, делавшее город на Неве культурной столицей Советского Союза.
В половине двенадцатого в Мариинском оперном театре  закончилась красивая русская опера «Садко»  и довольные зрители не спеша расходились по ленинградским улицам, наслаждаясь наступавшей светлой и тёплой ночью, наполненной запахами доцветавшей на бульварах сирени  и недалёкого моря, откуда тянул слабый ветерок.
Пожилой, но всё крепкий на вид седовласый мужчина, с осанкой бывшего офицера и твёрдой походкой, подтверждавшей, что он по-прежнему наделён мужской силой, нежно прижимал к себе, обнимая за плечо стройную хоть и не немолодую женщину – удивительно красивую и счастливую с букетом белых роз в руках. Прохожие невольно засматривались на эту пару, провожая взглядом счастливых супругов или возлюбленных, направлявшихся к набережной Невы.
Ночь с пятницы девятнадцатого на субботу двадцатого июня обещала быть ясной тёплой, и многие ленинградцы и гости города решили прогулять её до утра. Такова притягательная сила белых ночей, особенно если завтра выходной день и можно выспаться всласть.
– Верочка вспоминает о тебе каждый день. В сентябре ей родить. Ей делали ультразвуковое обследование. Вынашивает доченька мальчика. Просила с тобой посоветоваться, как назвать малыша. Как думаешь, Серёжа? – Елена Васильевна заглянула в глаза любимому.
– Пусть родители решат сами, – ответил Сергей Алексеевич Воронцов, носивший последние двадцать девять лет имя шведского подданного Свена Бьёрксона. Так сложилась жизнь...
Покинул Россию Серёжа Воронцов вместе с мамой и бабушкой в далёком восемнадцатом году в двенадцатилетнем возрасте и побывал тех пор подданным Германии и Великобритании, Финляндии и Швеции. В пятьдесят восьмом году встретил любимую женщину, с которой познакомился ещё в тридцать шестом году, когда Русе, как тогда звалась Елена Васильевна Соколова было всего шестнадцать лет и влюбилась девочка в тридцатилетнего Сергея Воронцова первой чистой девичьей любовью. Затем пришла разлука длинною в двадцать с лишним лет, в течение которых в мире разразилась и закончилась самая страшная и опустошительная война, которую знала история.
Они оказались по разные стороны фронтов. Он служил военным хирургом и спасал жизни немецким солдатам и офицерам. Она работала в тылу врага, делая всё от неё возможное, чтобы не иссякал поток убитых и искалеченных солдат и офицеров Вермахта, кое-кто из которых возможно попадал на его операционный стол. Так сложилась судьба...
Живя вдали от родины, он продолжал любить Россию, которую пришлось покинуть после того, как терпеливый и покорный русский народ не выдержал и восстал против своих насквозь прогнивших господ, кидавших ради чужих интересов лучших русских мужиков в топку братоубийственной империалистической войны.
Мировую бойню, сулившую огромные прибыли, развязали разбогатевшие потомки менял и торгашей, изгнанных две тысячи лет назад Иисусом Христом из храма и укрывшихся на берегах Сены, Темзы и Гудзона . Безбожники, почитатели Мамоны  и Золотого Тельца  стравили две неподвластные им, породнённые в многочисленных династических браках и прежде дружественные империи – Российскую и Германскую, погубив их обе...
Вслед за восстанием мог последовать русский бунт – жестокий и бессмысленный. Не последовал. Нашлись вожди, которые возглавили русский народ, одержали победу, выдержав натиск нескольких белых армий и четырнадцати держав. От великих: Великобритании, Франции, США и Японии,  до малых, как то: Польша, Финляндия или Румыния, и совсем крошечных – Хивинского ханства, Бухарского эмирата  и иже с ними – всех теперь не упомнить.
Они были супругами, хоть и не венчанными, не имевшими ни единого документа, который бы подтверждал их союз. У них была дочь, которую он впервые увидел ребёнком в начале шестидесятых годов и с которой наконец познакомился в конце прошлой осени. Познакомился с дочерью и её женихом, обладателем той же фамилии, что и у него! Фамилия в Росси не редкая и всё же – такой сюрприз…
Кирилл Сергею Алексеевичу понравился. Видный молодой человек, подстать Верочке, которая уродилась красавицей, вся в маму, а ростом догнала отца, каким он был в молодые годы.
Свадьба состоялась через две недели, но он не смог на ней побывать, передав детям в подарок – Кириллу золотые часы, Вере серьги и перстень и ещё деньги, из которых молодые выплатили разницу за двухкомнатную квартиру, обставили её мебелью и купили всё необходимое для молодой семьи. 
За разговорами на семейные темы – такая у них особенная семья, Елена Васильевна и Сергей Алексеевич оказались на берегу Невы возле Зимнего дворца. Здесь было особенно оживлённо. Ожидался развод Дворцового моста  и загулявшие белой ночью ленинградцы и гости Северной Пальмиры  или Северной Венеции  – как называть в такие волшебные ночи северную столицу России каждый решал сам, раздумывали – оставаться им до утра на левом берегу реки, или же перейти на Васильевский остров и провести благословенную ночь там.
Гостиница «Советская», находилась в центральной части города на левом берегу и под утро, когда устанут ноги, а супруги были далеко не молоды, туда можно было добраться на такси. Если же прийти под утро к Лебедевым, где остановилась Елена Васильевна, приехавшая несколько дней назад из Москвы, то следовало перейти на Васильевский остров.
– Ольга и Василий пообещали, что будут нас ждать, – прислонив голову к плечу мужа, напомнила Елена Васильевна. – Жаль, что ты прилетел только вчера. Во вторник мы отметили юбилей Ольги Владимировны. Ей исполнилось шестьдесят пять лет. Собрались самые близкие, жаль, что не все,  не успевали приехать Вирены. Зато вместе с ними отпразднуем Олин юбилей ещё раз завтра в субботу. Сын Лебедевых Игорь, уже уехал в Закавказье к новому месту службы, оставив семью на лето в Выборге, погостить у родителей жены. Был ещё внук Василия Владимировича от первого брака Николай Витов. Бедный мальчик. У него кроме деда и  Ольги Владимировны никого не осталось. Словно какой-то рок навис над Крыловыми и Витовыми. Прадед Николая был расстрелян в тридцать восьмом году. Родная бабушка погибла в Ленинградскую блокаду , отец и мать в автомобильной авариии, когда ему было четырнадцать лет. Пошёл Николай по стопам прадеда, деда и отца. Военный моряк. Сейчас служит в Палдиски. Это в Эстонии.
Вот что, Серёжа, не надо гостиницы. Давай посетим Лебедевых и останемся у них до понедельника? – предложила Соколова, решив на этот раз уговорить Воронцова.
– Не подведу ли я Лебедевых своим появлением? Вдруг увидят соседи и сообщат в милицию? Всё-таки иностранец, – засомневался Воронцов, временно возвращаясь в образ Свена Бьёрксона. – У Ольги юбилей, а без подарка как-то неудобно…
– Подарок  я ей уже подарила, серебряное пасхальное яичко. Хоть и не ко времени, но Ольге очень понравилось, – улыбнулась Соколова. – Подарим ей эти розы. Они просто великолепны! – Елена Васильевна вдохнула аромат, исходивший от свежих полураскрытых бутонов, посмотрела в глаза Воронцову и грустно улыбнулась. 
– Какой же ты иностранец, Серёжа? Ленинград твой родной город и русский язык для тебя роднее других, хоть ты и думаешь порой по-немецки или по-шведски. У Лебедевых часто бывают гости. Завтра Лебедевы ждут Виренов из ГДР. Хенрик, как ты называл мальчика в детстве, работает у нас по контракту. Такая вот длительная командировка, что уже побывали в отпуске и завтра должны вернуться. Я им уже шепнула, что как-нибудь мы придём вместе. Хенрик, которого ты помнишь ребёнком, давно вырос. Конечно же, ему хочется увидеть тебя. Представляешь, осенью ему исполнится пятьдесят. Жаль Шарлота ушла от нас, так не побывав ни в Москве, ни в Ленинграде, жаль… – в глазах Елены Васильевны заблестели слезинки. – К старости все мы становимся сентиментальными, – попыталась оправдаться она.
– Я не чувствую себя стариком, – признался Сергей Алексеевич. – Возраст – состояние души. Нет, не чувствую старости, а тебя вижу всё такой же юной девочкой Русой, которую, набравшись храбрости, поцеловал в далёкий снежный рождественский вечер тридцать шестого года, – признался Воронцов и поцеловал Соколову как тогда, в туже щёчку. Она вспыхнула точно так же, как и тогда, и посмотрела на Серёжу влюблёнными глазами. – Так идём же быстрее, иначе разведут мост!
Минут через десять они уже были на Васильевском острове у входа на Биржевую площадь, свернули влево к скверику и расположились передохнуть на скамеечке неподалёку от набережной, откуда хорошо просматривалась Петропавловская крепость, дальше подсвеченный огнями крейсер-музей «Аврора»  и Кировский мост .
Справа за Невой в самом её широком месте, где река распадалась на рукава, впадающие в Балтийское море, виднелся Зимний Дворец, а ещё правее блестели шпиль Адмиралтейства и огромный даже с такого расстояния купол Исаакиевского собора.
– Красиво, очень красиво! – с глубоким чувством признался Сергей Алексеевич. – За последние годы я побывал во многих странах мира, однако не видел более красивого города чем наш Петербург. Город не потускнел и пожалуй похорошел за прошедшие годы. Хотя… – задумался Воронцов, пытаясь припомнить как город выглядел во времена своего детства, но вспомнить так и не смог. Шутка ли сказать, с тех пор минуло почти семьдесят лет.
– Пока ещё Ленинград, – вздохнув, поправила его Елена Васильевна. – Однако меня не покидает предчувствие, что с этим именем город доживает последние годы…
– Откуда такие мысли? Разве такое возможно? – удивился Сергей Алексеевич.
– Возможно, Серёжа, возможно. Вот и Сталинград переименовали, и Чкалов и Молотов и Сталинабад . Думаю, хватит примеров. У нас теперь, Серёженька, перестройка. Во что это выльется – никто из руководства страны толком сказать и тем более объяснить народу не может. Возникли разговоры о необходимости заключении нового союзного договора. Обещают «социализм с человечески лицом», намекают на «шведскую модель». Я уже спрашивала тебя, что это такое. Ты не ответил, не знаешь что сказать? – Соколова пострела в глаза Воронцову. – Не неспокойно на сердце. Советский Союз не Швеция, в нём столько культур и народов. О каком же «шведском пути может быть речь»? А что если возникнут проблемы с новым союзным договором ? Не приходит же в голову англичанам или американцам заключать новые договора о Соединённом Королевстве или Соединённых Штатах. От Великобритании в таком случае останется только Англия. Вечно всем недовольные шотландцы, Уэльс, не говоря уже о жителях Ольстера, из принципа не захотят подписывать  договор. Да и Соединённые Штаты, могут растерять половину своих штатов. Зачем же у нас подвергать сомнению то, что выстрадано народами бывшей Российской Империи на пути к новой жизни? Что если всё посыплется? Что если все перессорятся и прольётся кровь? Слышала и не раз от разных людей то ли злую шутку, то ли страшное пророчество: «Перестройка – перестрелка – перекличка…» Вдумайся в смысл этих слов? Ох, как не спокойно на сердце…
– Да ты совсем загрустила, милая моя! Прочь все недобрые мысли! Давай надеяться на лучшее, любоваться этой прекрасной белой ночью и красивейшим из городов мира! Кто знает, будет ли ещё такая белая ночь. Идём! – Взяв любимую за руку, Сергей Алексеевич поднялся со скамеечки и они прошли поближе к Неве. В этом момент начали разводить Дворцовый и Кировский мосты. Ленинградцы и гости города, пожелавшие провести эту ночь под открытым небом, встретили это событие радостными возгласами, кое-кто закричал «Ура!». В чьих-то руках засверкали «бенгальские огни», захлопали хлопушки.
Вот к набережной подкатила украшенная цветами и шёлковыми лентами белая «Волга» с начищенными до блеска «свадебными кольцами» в сопровождении двух «Жигулей». Из «Волги» на набережную вышли жених и невеста. Оба молодые и красивые. Он в тёмном костюме и белой сорочке, перехваченной у воротничка галстуком-бабочкой, она в длинном белом платье и с красивой причёской, украшенной жемчужными нитями.

Люблю, тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой её гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса…

В два голоса прочитали молодые фрагмент из поэмы Пушкина , и это у них получилось на редкость красиво.
Послышались аплодисменты окруживших их друзей и подруг, захлопали пробки открываемых бутылок с шампанским, раздавались и наполнялись игристым вином бокалы.
– Благословите нас! – попросил Елену Васильевну жених и протянул ей бокал с шампанским.
– Благословите! – попросила невеста и протянула свой бокал Сергею Алексеевичу.
– Почему мы? – улыбнувшись молодым, спросила Елена Васильевна.
– Вы самая старшая, красивая и счастливая пара на Васильевском острове! – Нашёлся жених. – Благословите!
Друзья и подруги молодожёнов, решившихся на свадебную прогулку в белую ночь, наполнили шампанским новые бокалы и ждали что скажет им старшее поколение.
– Как ваши имена? – Спросила Елена Васильевна.
– Сергей и Елена, – ответил жених.
– Вот как? – Удивился Сергей Алексеевич. – У вас те же имена, что и у нас!
– Символично! – Не менее чем Воронцов удивилась и обрадовалась Соколова.
– Будьте счастливы, Сергей и Елена! Будьте счастливы! – Под звон бокалов поцеловала она в горячие румяные щёки слегка смутившихся молодых и подарила невесте самую красивую розу из букета.
– Будьте счастливы! – вслед за Соколовой поздравил новую советскую семью растроганный Воронцов.

*
– Доброй ночи, Елена Васильевна! – неожиданно послышался за спиной знакомый голос, едва они покинули рассаживавшихся по машинам молодых людей, возвращавшихся к гостям чтобы продолжить свадебный пир.
Соколова вздрогнула и обернулась. Следом за ней обернулся Воронцов.
В нескольких шагах от них стояли мужчина и женщина средних лет.
– Боже мой, Владислав! Вот уж кого никак не ожидала увидеть вас здесь и в такой поздний час! – Подавив растерянность ответила Елена Васильевна. – Как вы здесь оказались?
– Так же, как и вы, Елена Васильевна, решили прогуляться по набережным Невы чудесной белой ночью, – ответил Уриций, узкое лицо которого стало значительно шире от расплывшейся по нему улыбке, возможно и не фальшивой.
– А вас, – Урицкий посмотрел на Воронцова, – я уже видел в гостинице «Советская». Мы с Жанной тоже остановились в ней. Расписались в конце прошлого года, а вот свадебное путешествие перенесли на июнь и ничуть о том не жалеем!
– Здравствуйте! – Улыбнулась Соколовой и Воронцову Жанна. – У вас великолепные розы! – Залюбовалась она букетом. – Владислав рассказывал мне о вас, Елена Васильевна. Вы мама его школьного товарища Генриха. Приятно увидеть знакомых людей в другом городе. Неправда ли?
– Да это так, – вынуждена была согласиться Соколова. – Мы с вашим мужем уже второй раз встречаемся в Ленинграде. В прошлый раз, это было в ноябре. Я была одна, и Владислав был один. Та встреча мне показалась случайной. И вот новая встреча, к тому же ночная. Неужели опять совпадение? – Соколова заглянула в глаза Урицкому. Потупив взгляд, он ответил:
– Совпадение, что же ещё?
– Ой ли? – Не поверила Соколова. – Месяца не прошло, Владислав, как мы с вами и с вашим другом Роулингом встречались в Москве, – продолжила она, напомнив Урицкому встречу на Красной площади в тот злополучный вечер когда у стен Кремля приземлился немецкий спортивный самолёт, преодолевший систему ПВО Московского региона и Советскому Союзу была нанесена звонкая пощёчина...
Урицкий пожал плечами, ничего не ответив.
– Поздравляю вас, Жанна, с замужеством, а вас, Владислав, с женитьбой. Будьте счастливы, – принуждённо улыбнулась Елена Васильевна. Она чувствовала, что это встреча далеко не случайна. Её готовил мстительный Михаил Яковлевич, ныне окопавшийся в аппарате ЦК, и пожелавший глазами племянника взглянуть на Воронцова. Что к чему в этой стародавней истории бывший генерал конечно же давно смекнул…
– Вчера мы с Жанной провожали участников первого советско-американского Марш мира , – сообщил Урицкий. – В пешем марше по маршруту Ленинград – Москва участвуют многие организации из нашей страны и из США. Представляете, Елена Васильевна, мы встретили среди участников марша ваших старых знакомых – Генри Роулинга и Хэлен Эйр! Вы не участвовали в проводах участников Марша мира? – спохватившись, спросил Урицкий.
– Нет. Мы провели день в Петергофе, любовались фонтанами, – ответила Соколова. – О Марше слышали, но не провожали. А то, что среди участников марша оказались Роулинг и Эйр, меня ничуть не удивляет. Где же им ещё быть в такое горячее время как не у нас?
– Вот вы какая, Елена Васильевна, не удалось, вас удивить встречей с Роулигом и Эйр! А они передавали Вам привет…
– Нежели? – Сделала удивлённый вид Соколова. – Неужели знали, что я в Ленинграде?
– При случае, – уточил Урицкий. – Только что мы стали невольными свидетелями, как вы пожелали счастья молодожёнам…
– Пожелали, – ответила Соколова. – Они уже уехали и нам пора, – заторопилась она.
– Если в гостиницу, то раньше четырёх тридцати утра с Васильевского острова не выбраться. Смотрите, по Неве уже потянулись суда в обе стороны – к морю и к Ладожскому озеру.
– Мы ещё погуляем, хочется насладиться красотой белой ночи, – согласилась Соколова с доводами Урицкого.
– Что же вы не представите нам своего спутника? – полюбопытствовала Жанна.
– Не знаю, удобно ли, – засомневалась Соколова. – Это мой друг. Он иностранец.
– Иностранец? – сделал удивлённый вид Урицкий. – Ах да! В силу вашей нынешней профессии у вас много друзей, живущих за рубежом. Даже после визита представительной делегации журналистов в издательство «Правда», чему быть свидетелем посчастливилось вашему покорному слуге, у вас появились новые знакомые, такие как Генри Роулинг и Боб Стилет. В англоязычной прессе появился его большой репортаж о том событии, в котором старейшина британской прессы упомянул о вас, Елена Васильевна, а маленькая и энергичная канадка Хэлен Эйр, вы и её, наверное, помните, украсила репортаж несколькими фотографиями. Я читал его, и на фото вы выглядели великолепно!
– Да, я знаю. Мистер Стилет прислал мне свой репортаж с автографом, – подтвердила Соколова.
– Ваш спутник тоже журналист? – поинтересовался настырный Урицкий.
– Нет, он врач, известный хирург, профессор из Стокгольма. Прилетел в Ленинград читать лекции. Его приглашают к нам с шестидесятых годов.
– Свен Бьёрксон, – вынужден был представиться Воронцов, вспомнив, что он и в самом деле видел этого Урицкого в холле гостиницы.
– Приятного вам прогулки молодые люди, – добавил он, давая понять, что пора попрощаться.
– О! – ещё больше удивился Урицкий. – Вы прекрасно говорите по-русски. Как вам  это удаётся?
– Мои предки жили в пределах Российской империи. Так что по рождению мы с вами соотечественники, – слегка улыбнулся Воронцов и кивнул головой, – Честь имею! 
– Всего вам доброго, Жанна и Владислав. Приятной прогулки. – Соколова взяла Воронцова под руку и не оборачиваясь они пошли по набережной Невы в сторону Дворцового моста откуда начиналась Университетская набережная – южный берег Васильевского острова.
«Надо же как держаться! Настоящие аристократы!» – глядя им в след с завистью подумал Урицкий. «Прав дядя, не стоит ворошить прошлое. Испортить жизнь Елене Васильевне конечно же можно, но стоит ли? Особенно сейчас, когда грядут такие радикальные перемены и ещё не известно, кто окажется прав…»

* *
Ах, дверь не запирала я,
Не зажигала свеч,
Не знаешь, как, усталая,
Я не решалась лечь.
Смотреть, как гаснут полосы
В закатном мраке хвои,
Пьянея звуком голоса,
  Похожего на твой,
И знать, что всё потеряно,
Что жизнь – проклятый ад!
О, я была уверена,
Что ты придёшь назад.

Прочитала Соколова маленькое лирическое, навеянное белой ночью стихотворение  Анны Ахматовой и влюблёнными глазами посмотрела на Воронцова.
– Знаешь, Серёжа, о чём я подумала?
– О чём же?
– Символично, что Верочка вышла замуж за Кирилла. Он твой однофамилец. То, чего не удалось мне, удалось ей. Теперь она Воронцова…
«Вот о чём ты думаешь, милая моя» – улыбнулся ей в мыслях Воронцов, и, заметив кружочек от луны, отражавшийся на тёмной глади реки, прочитал в ответ красивые стихи Блока о белой ночи:

Белой ночью месяц красный
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.

Мне провидится и снится
Исполненье тайных дум.
В вас ли доброе таится,
Красный  месяц, тихий шум?..
 
– Спасибо за «исполненье тайных дум», – смутилась и опустила глаза Соколова. – Мне часто снится белая ночь сорокового года, какого дня уже не помню. Ту незабываемую ночь я прогуляла с Ярославом здесь же на Васильевском острове. Мы были женаты чуть больше полугода. Он был в парадной форме капитана ВВС, я была в красивом платье и туфлях на высоких каблучках, и представляешь, ни чуточки не устала. Не удивительно, было мне тогда неполных двадцать лет. Вижу сон и никак не пойму, Ярослав ли это со мной или ты? Проснусь и плачу, вымаливаю прощение у Ярослава, – призналась Елена Васильевна. – Простил ли, как ты думаешь?
Воронцов не ответил. Соколова много рассказывала ему о муже генерале Ярославе Соколовой, который погиб в пятьдесят седьмом году. Показывала ему фотографии Ярослава. Воронцов поражался сходству лиц, словно на этих фотографиях был он, только не в форме офицера и военного хирурга Кригсмарине, а в форме офицера ВВС СССР.
Не дожидаясь и не надеясь на ответ – судить не Воронцову, Соколова сняла туфли на каблуках, в которых пошла в театр, однако для продолжительной ночной прогулки не слишком удобных.
– Пройдусь немного босиком, – извинилась она, извлекли из сумочки тоненькие «чешки» , которые занимали немного места, и надела их на ноги.  – Идём к Лебедевым. Отсюда уже недалеко.
– Запасливая моя! – Улыбнулся Воронцов. – Не простудишься?
– Асфальт тёплый, прогрелся за день. Идём! 

*
– Урицкий приходится племянником тому самому полковнику, а затем генералу Белецкому, о котором я тебе рассказывала. В Москву он перебрался из Киева. В период правления Хрущёва, прежде руководившего Украиной, таковых было не мало. Известно, что «новая метла метёт по-новому», а каждый крупный руководитель тянет за собой «своих людей» с их «многочисленной челядью», я имею в виду подчинённых.
Этот тип, успешно переживший «своих благодетелей» и спустя несколько лет удобно устроившийся по протекции некоего Стропова в аппарате ЦК КПСС, попортил мне немало крови и нервов во время служебного расследования, которое ему поручили провести после моего возвращения ровно двадцать девять лет назад в июне пятьдесят восьмого года.
Я была тогда измотана многочасовыми допросами и находилась на грани нервного срыва, боялась за Верочку, как бы чего не случилась. Наша доченька уже жила во мне и давала о себе знать…       
Уверена, Белецкий о тебе уже знает. Вот и племянника прислал, чтобы убедиться. Недаром лез ко мне в душу в октябре прошлого года после экскурсии для зарубежных журналистов в издательстве «Правда».
Случись такое в пятьдесят восьмом, в шестидесятых и даже в семидесятых годах, у меня возникли бы очень серьёзные проблемы, да и тебя могли бы задержать во время пребывания в Ленинграде. К счастью, этого не случилось. Боюсь, что Михаил Яковлевич не успокоится пока не ужалит меня. Неужели он задумал какую-то игру?
– Полагаю, что мне следует немедленно уехать, покинуть Ленинград, – забеспокоился Воронцов.
– Уехать? – Елена Васильевна посмотрела ему в глаза. – Дать повод Белецкому торжествовать хоть и маленькую, но победу?  – возмутилась она. – А лекции? Тебе ведь предстоит прочитать ещё три лекции по нейрохирургии! Если уедешь, то сильно подведёшь профессора Краснова. Он наш друг. Все эти годы помогал нам. Получая от тебя письма, звонил мне в Москву, передавал самое важное. Благодаря ему, я всегда знала когда ты  в Ленинграде и спешила к тебе… 
– Прости, я об этом не подумал, – извинился Воронов. – Ну их всех к чёрту! Нам нечего бояться! Ведь правда? – Внезапно на лице Воронцова отразилась боль. Он прижал руку к сердцу. Другой рукой обнял Соколову.
– Что с тобой? – Испугалась Елена Васильевна.
– Кольнуло. Ничего, сейчас пройдёт. Я ведь давно уже не юноша, да и тебя, любимая моя, старше на четырнадцать лет, – грустно улыбнулся Воронцов. Боль постепенно отступала.
– Переволновался, – признался он. – Врачи уверяют, что от спазмы сосудов помогает рюмка коньяка. Я хоть и хирург, но в таком деле с терапевтами вполне согласен, – попытался пошутить Сергей Алексеевич.
– Если так, то идём скорее к Лебедевым! – попыталась улыбнуться шутке Соколова. – Ждут ведь нас. Познакомишься, наконец, с ними. Видели тебя издали ещё в шестидесятых, а я про тебя много рассказывала. Ольга моя лучшая подруга ещё с довоенных времён. Изборянка. Отчаянной была девушкой. К милому на свидания через границу ходила . Было это ещё в сороковом году, а сейчас восемьдесят седьмой! Нечего нам бояться, идём! – Соколова взяла Воронцова под руку, и они свернули вправо, вглубь Васильевского острова, где начинались жилые кварталы. – Завтра, впрочем, уже сегодня ближе к вечеру у них будут Вирены. Генриху очень хочется увидеть дядю Сержа. Вот и познакомитесь.      
– Мы с ним старые знакомые. Только тогда ему было лет семь, а мне под сорок. Хорошо, идём к Лебедевым, – припомнил Воронцов. 
Около трёх часов ночи, когда до восхода солнца оставалось чуть-чуть, Елена Васильевна и Сергей Алексеевич, переполненные добрыми впечатлениями от волшебной белой ночи и не слишком-то добрыми от встречи с Урицким, который, по мнению Елены Васильевны, искал встречи с ними, добрались до добротного кирпичного дома Лебедевых. Здесь Соколова надела туфли на отдохнувшие ноги и, достав из сумочки зеркальце, подкрасила губы и поправила волосы. 
Дом был построен в середине пятидесятых годов ещё по «сталинским лекалам». Это когда потолки в квартирах под три с половиной метра, а комнаты просторные с добротным дубовым паркетом.
С квартирой в новом доме Лебедевым повезло – удачно обменяли на трёхкомнатную московскую. В настоящий момент они были прописаны в квартире их четырёх комнатах вдвоём и пригласили к себе Виренов, избавив их от жизни в не слишком-то комфортабельной заводской гостинице для специалистов, командированных на крупнейшее в стране судостроительное предприятие. Кто ещё может быть роднее для матери, если не дочь, гостившая в её доме вместе с мужем и внучкой?
Генрих Вирен был надолго командирован в СССР и трудился в конструкторском бюро судостроительного объединения Адмиралтейского верфи , где, будучи ещё студентом, проходил производственную практику. Теперь вместе с ленинградскими инженерами Вирен работал над совместным советско-немецким проектом нового танкера класса река-море. Строить такие танкеры для Советского Союза и государств Восточной Европы предполагалось на верфях ГДР. 
Лена – старшая дочь Лебедевых и жена Вирена гостила у родителей с трёхлетней внучкой от старшей дочери Тани, жившей с мужем и старшим сыном-школьником в Ростоке .
Такая командировка была в радость всем – и родителя Лены и Генриху Вирену, который учился в Ленинграде на кораблестроителя и успел полюбить не только город, но и найти здесь свою судьбу.
У соседнего подъезда Соколову и Воронцова узнали молодые люди – друзья и подружки новобрачных, вышедшие на свежий воздух.
– Надо же такому случиться! И Свадьба здесь, в этом доме! – ахнула от удивления Елена Васильевна. 
– Сюда! К нам! Идите к нам! – принялись зазывать их гости. Свадьбу играли в квартире на втором этаже, предупредив заранее соседей, чтобы потерпели, не жаловались. Так что тёплой и ясной белой ночью не спали многие жители этого и соседнего подъездов. Приходили поздравить новобрачных, выпивали по рюмке за счастье и здоровье для молодых.
Елена Васильевна вспомнила свою свадьбу в древнем русском городе Старая Русса, которая состоялась с шестого на седьмое ноября тридцать девятого года. Свадьбу играли в просторном частном доме – проще избе без большого крестьянского хозяйства, приспособленной для жизни в маленьком городе. Свадьбу играли  до утра и вся улица приходила к ним с поздравлениями.
Не смогли отказаться, зашли. Здесь и встретили Лебедевых. По-родственному обнялись, расцеловались и выпили за встречу и, конечно же, за молодых, по рюмке коньяка, предложенной радушными хозяева квартиры и родителями жениха. Благородный напиток поспособствовал расширению сосудов и сердце Сергея Алексеевича, немного отдохнувшего после многочасовой прогулки по ночному Ленинграду, вновь застучало как у молодого мужчины.
– Смотрите, какие красивые женщины! – перешёптывались гости, успевшие познакомиться с Ольгой Владимировной и её мужем. – Обе немолодые, за шестьдесят им, а как хороши! Кто эта дама? – тихонечко интересовались самые любопытные, указывая глазами на Соколову.
– Родственница Лебедевых. Да и похожи они, словно сёстры! Приезжает она к ним из Москвы. А этот седой старик рядом с ней?..
Воронцова здесь видели впервые, но расспрашивать о нём не стали.
«По лицу видно – человек хороший», – внимательно посмотрев на Сергея Алексеевича, определила мать невесты и положила в тарелочки для гостей всего, что было лучшего на праздничном столе.

2.
– Ну не мы могли пропустить этого воздушного хулигана без приказа, отданного каким-то идиотом! Никак не могли! – Горячился капитан 1-го ранга в отставке Василий Владимирович Лебедев, разменявший в прошлом году седьмой десяток лет, но всё ещё крепкий мужчина с едва заметной сединой в светло-русых слегка поредевших от времени волосах. Здоровьем бог Лебедева не обидел, к тому же сказывалась военная, флотская закалка. – Николай, это, Сергей Алексеевич, наш внук – лейтенант, моряк, звонил из Палдиски, он там служит, звонил на следующий день. Уверял, что пограничники его заметили, дали координаты нарушителя границы. Не верю, что самолёт потеряли. Не иголка в стоге сена, а самолёт, летящий ясным днём. Кто же посмел отдал приказ не трогать его, когда следовало предупредить, а если не послушался, то сбить! В результате – вот он – позор на весь мир! Сел мерзавец на Красной Площади! Разве я не прав, Сергей Алексеевич?   
– Успокойся, Василий Владимирович! – Решительно потребовала Ольга, называвшая мужа по имени и отчеству в такие моменты, когда следовало употребить твёрдость. – Хулигана, как ты назвал этого мальчишку, осудят и строго накажут, чтобы другим было не повадно. А что касается Сергея Алексеевича, так ему в наших делах разобраться не просто. Да и поздно уже. Пора вам спать, товарищи мужчины. Правда, Лена? – Ольга обратилась за поддержкой к Елене Васильевне, однако неуёмный Лебедев опередил Соколову.
– Извини, Оля, но ты не понимаешь до конца, что произошло, – смягчился он. – По всей нашей армии, да что там по армии – по стране нанесён удар, сравнимый разве что с прошлогодней аварией на Чернобыльской атомной станции. Там систему охлаждения не включили, а здесь систему ПВО отключили! Нет, это не просто бардак, которого, что скрывать, у нас хватает, это просто вредительство какое-то! – вновь заводился Василий Владимирович. –  Вот и Елена Васильевна думает так, – Обратился он за поддержкой к Соколовой.
– Да, это так, – подтвердила она. – В отставку отправлен министр обороны. Наш однофамилец. Ярослав хорошо знал его. Отзывался как о грамотном офицере и русском патриоте. Своих должностей и званий лишились многие достойные офицеры и генералы. Кому-то это на руку. Кому-то на руку ослабить нашу армию. Кому?.. – Сама себе задала вопрос Соколова.
– Есть же в конце концов Генеральный секретарь коммунистической партии и руководитель страны. Неужели он не мог принять верного решения? – Ольга не пыталась возразить мужу или ответить Соколовой, она лишь напомнила о том, что в стране есть власть.
На это Василий Владимирович ничего не ответил, лишь пожал плечами.
«Вот и хорошо», – подумала Ольга и посмотрела на подругу. Елена Васильевна ответила ей взглядом: «Угомонился твой Василий, что уж говорить о Воронцове. Устал любимый мой…»
– Вот что, товарищи мужчины, отправляйтесь-ка спать. Нам с Русой ещё убирать со стола и мыть посуду.
– Да, пора, – согласился Лебедев. – Завтра Вирены приезжают, надо выспаться и посмотрел на Воронцова.
– Смотрю я на тебя Сергей Алексеевич и не могу поверить. Так ты похож на Ярослава! – прослезился от избытка чувств Василий Владимирович. Мне туда, – указал он на дверь своей и Ольги спальни, – а тебе, брат, туда. Ты, Оля, тоже не задерживайся. Спокойной ночи…
– Серёжа, я для нас постелила. Отдыхай. Я скоро приду. Приберёмся c Ольгой, и приду. – Елена Васильевна поцеловала Воронцова в щёчку, и мужчины, простившись рукопожатием до обеда – раньше не проснутся, разошлись по комнатам. Через несколько минут оба спали, сморенные усталостью от долгого летнего дня и бессонной ночи. И не удивительно, часы показывали половину шестого утра. Белая ночь давно закончилась. Окна квартиры Лебедевых выходили на запад и лучи утреннего солнца пока не беспокоили.
– Устала? – спросила Ольга.
Не поверишь? Нет! – Отрицательно покачала головой Елена Васильевна. – Мы, женщины, двужильные. Всё нам нипочём!
– Ой ли? – Покачала головой Ольга.
– Пошутила, – сдалась Соколова. – Очень хочется, Оля, посидеть с тобой вдвоём, как в старые добрые времена, поговорить о наболевшем, если хватит сил – вспомнить молодость. Встречаемся ведь не часто, а по телефону не наговоришься, да и всего не скажешь…
– Прежде близкие  люди звали тебя Русой, – напомнила Ольга.
– Выросла, стала Еленой Васильевной, – пошутила Соколова.
– Когда мы вдвоём буду звать тебя Русой и только так. Ладно?
– Ладно, Оля. Помнишь нашу первую встречу осенью сорокового года в Либаве на квартире старшего лейтенанта Василия Лебедева?
– Этого не забыть… – подтвердила Ольга, протирая тарелки и укладывая их в шкафчик. – Знаешь, хоть и не часто, но по-прежнему снится мне тот незабываемый вечер первой и единственной встречи трёх молодых семей в полном составе и особенно ночь, которую мы с тобой проговорили до утра, уединившись на кухне, гадали…
– Нас тогда невозможно было оторвать друг от друга, так и проговорили всю долгую и дождливую осеннюю ночь, – вспоминала Соколова.
– Гадали на кофейной гуще. Было мне тогда восемнадцать, а тебе Руса двадцать лет. Боже мой, как же это было давно? Перед глазами Людмила, Игорь и Ярослав. Как вспомню, так наворачиваются слёзы, – призналась Ольга.
– Недоброе у меня предчувствие, боюсь я за Воронцова, – пожаловалась подруге Соколова. – Стал жаловаться на сердце. Уверяет, что так – пустяки, поболит и пройдёт. Возраст даёт о себе знать. В прошлом году разменял девятый десяток. По сложившейся традиции в первый день пребывания в Ленинграде отправился на Никольское кладбище  поклониться памяти похороненного здесь отца, погибшего в 1916 году под Ригой, и некоторых родственников. Я была с ним. Могил отца и родственников отыскать так и не удалось. В последний раз Серёжа был на могиле отца в восемнадцатом году. Было ему тогда двенадцать лет.
В Отечественную войну на Никольском кладбище, как и на всех других кладбищах блокадного Ленинграда было очень много новых захоронений поверх старых. Возможно, сохранились кладбищенские книги и можно попытаться отыскать хотя бы место захоронения. Однако Воронцов не хочет этого делать, считает, что отец и родственники покоятся в русской земле и это главное. Хочет и сам упокоиться на русской земле, а потому собирается купить себе участок на Никольском. Вот только не уверен, что это позволят иностранцу. Как быть, посоветуй?
– У нас на Никольском похоронена Александра Васильевна, Людмила, и Катя с мужем, – после долгой паузы ответила Ольга, переживавшая за подругу, на которой просто не было лица. Легко ли говорить на такую тему?
– Мы регулярно навещаем их вдвоём, а иногда Василий посещает кладбище один. Я понимаю его, Василию хочется побыть одному рядом с близкими людьми – Людмилой и Катей – первой женой и дочерью. Наверное, такие же чувства охватывают и меня, когда удаётся побывать в Изборске на могиле родителей и Игоря… – глаза Ольги повлажнели.
– Вот что, Руса, – продолжила она. Поговори с Воронцовым. Думаю, что он позволит мне и Василию узнать, как можно приобрести ещё один участок на нашем семейном кладбище и какова его стоимость. Если не удастся оформить участок на иностранного гражданина, то пока оформим на тебя или на нас. Как считаешь?
– На вас, Оля, пока на вас. Моё место рядом с Ярославом, – тяжело вздохнув, ответила Соколова, и после паузы добавила: – О! Уже половина восьмого. Идём-ка спать, моя дорогая, иначе проспим обед, и Вирены застанут нас в постели.
– Звонили, обещали быть часам к трём – четырём, – напомнила Ольга. – Договорились, что встречать их не будем.   
 
3.
Субботний июньский день выдался на славу, и в половине десятого утра Светлана вышла с ребёнком на прогулку. Новенькая коляска легко катилась по недавно отремонтированному асфальту, умытому коротким ночным дождём с грозой.
Во дворах типичного спального московского микрорайона, построенного в начале семидесятых годов на юге Москвы и богатого зелёными насаждениями, столь любимыми москвичами, переезжавшими в массовом порядке в шестидесятых и семидесятых годах из центра города в новые отдельные квартиры со всеми удобствами, доцветала майская сирень.
Душистые гроздья спелых цветов свешивались с высоких кустов, приютившихся к обогнавшим их берёзкам, клёнам, липам, каштанам и лиственницам, радовавшим свежей листвой. Кое-где на недавно подстриженных газонах виднелись кусты жасмина, цветение которых только начиналось.
Светлана выходила на прогулку с трёхнедельным Олежкой во второй раз. Вчера они побывали возле НИИ, где работали супруги Соколовы, и сотрудники отдела, в основном женщины выходили на улицу, оставив пропуска у вахтёров. Поздравляли Свету с первенцем, осторожно заглядывая в коляску со спящим малышом, и уверяли, что ребенок похож и на маму и на папу, радуя Светлану. Впрочем, что там ещё можно было рассмотреть в маленьком личике грудничка с пухлыми щёчками, который крепко спал,  ни разу не заплакал и не раскрыл глазки.
Женщины подарили Светлане букет роскошных белых пеонов – кто-то привёз с дачи, и шерстяной костюмчик для малыша, который ему будет впору месяцев через девять – десять, когда ребёнок встанет на ножки и сделает первый робкие шаги. Женщинам Светлана передала большой двухкилограммовый торт, украшенный розочками из крема, который Генрих купил накануне в «Елисеевском» магазине .
– Вот вам от нас с Олеженькой к чаю…
Сегодня у Светланы и малыша были иные планы. Сегодня они зайдут в продовольственные магазины в надежде купить продукты получше. Вечером, когда люди возвращаются с работы, сделать это было значительно сложнее – раскупали днём, а за тем, что оставалось на прилавках, тянулись длинные очереди. Район большой, а магазинов мало. Вездесущие пенсионерки уверяли, что директора магазинов сплошь жулики и заставляют продавцов придерживать товар, а те и рады – торгуют из-под прилавка. Москвичи давно обратили внимание на то, что со снабжением столицы что-то не ладно. Куда-то всё пропадает. Хорошо ещё, что есть продуктовые заказы на работе, а недавно при институтской столовой открыли магазин.
Генрих с утра ушёл на работу. Ушёл в полном смысле этого слова, поскольку транспортом не пользовался и минут за двадцать добирался до института пешком. Сегодня у Генриха, как выражались программисты, «большой кусок машинного времени» для отладки программного комплекса.
Работать рядом с домом очень удобно. Нет транспортных неудобств и затрат времени на ежедневные поездки в оба конца, без учёта расходов на проезд, которые, впрочем, были столь невелики – пятачок на метро и автобус и три копейки на трамвай, что практически не принимались в расчёт. Очень полезны утренние и вечерние пешие прогулки, а, кроме того – это на перспективу, когда дети, а Света настроилась на второго ребёнка, пойдут в школу, можно будет в обеденный перерыв сбегать минут на пятнадцать домой.
В конце мая малышу исполнится месяц. Светлане и ребёнку предстоял переезд на дачу Соколовых в Малаховке. Генрих обещал отвезти их, как только мама вернётся из Ленинграда. Светлане очень хотелось на дачу. До замужества она побывала там всего лишь однажды, да и то зимой. И ей и ребёнку на даче будет хорошо. Свежий воздух, много зелени. Дом у Соколовых большой, был построен в пятьдесят четвёртом году и капитально отремонтирован лет пять назад. В марте и апреле, используя выходные дни Генрих на пару с Кириллом занимались мелким ремонтом, готовили дом к новому дачному сезону. У Светланы будет своя комната и они будут жить под одной крышей с Верой, которая ушла в декретный отпуск. Ей предстояло родить в сентябре.
Помимо Веры до августа, когда Арефьевы собирались в отпуск в Палангу, на даче будут жить Лада с мужем. Генрих тоже собирался пожить на даче, если получится, то до начала сентября. На его «Жигулях» Арефьевы и Кирилл могли бы ездить по утрам на работу, а возвращаться на дачу в электричках, благо по летнему расписанию они ходили часто и ехать, если от Ждановской , то всего полчаса.
Поставив колясочку поближе к витрине, чтобы видеть ребёнка, Светлана уже собралась зайти в магазин, как её окликнули.
– Света!
– Светлана обернулась и увидела Венгерова, который ускорив шаг приближался к ней.
– Саша? – Удивилась Светлана. – Вот уж кого не ожидала увидеть! Как ты здесь оказался? Днём, в рабочее время?
– Не случайно, Светик. Я на работе. Вот приезжал по делам к Борису Григорьевичу. – Венгеров кивнул в сторону новенького «Москвича». – Моя машина. Нравится?
– Твоя? Прости, но я в этом не разбираюсь. Красивая. Кажется «Москвич» и красного цвета, – прикрыв ладонью глаза от солнца, рассмотрела автомобиль Светлана, – А у нас «Жигули», – вспомнила она.
– А кто этот Борис Григорьевич?
– Соткин, директор этого магазина. Я ведь теперь торговый работник. Из Госплана ушёл и не жалею. Наконец-то стал получать приличную зарплату, – похвалился Венгеров. – Тётка пригласила перейти в торговую сеть. Сейчас такие перспективы открываются! – Причмокнул Венгеров от удовольствия. – Наконец-то в Совмине  появились думающие люди, приняли постановления, направленные на развитие и поддержку кооперативов прежде  всего в сфере торговли, общественного питания и бытового обслуживания! Вступил в силу закон об индивидуальной трудовой деятельности. Додумались наконец, что Ленин был прав, когда одобрил НЭП,  вытащивший за несколько лет страну из нищеты. Сталин НЭП прихлопнул, но не стоит забывать на какие деньги была начата индустриализация! Теперь можно создавать совместные с иностранным капиталом предприятия, прежде всего в торговле, а там и в пищевой и лёгкой промышленности. Дух захватывает от открывающихся перспектив! Так что, Светочка, грядёт в нашей стране капитализм! – С явным удовольствием объявил Венгеров. – После декретного отпуска бросай свой институт и к нам в торговлю! Что скажешь?
– Сияешь ты, Саша, словно блин на Масленицу! Какой капитализм? Да понимешь ли ты то это такое? – Возмутилась Светлана. – Это что же раздать фабрики и заводы, землю, шахты и нефтяные месторождения – нашу общенародную собственность всяким дельца вроде тебя, этого Соткина или твоей тёти?
– Да что ты Света! Кто же говорит о заводах, земле и шахтах с нефтяными месторождениями! Всё это останется у государства, в том и числе такие большие магазины, как ГУМ и ЦУМ. А вот розничная торговля, часть лёгкой и пищевой промышленности перейдут в частые руки. Вот увидишь, это обязательно произойдёт и в стране будет изобилие основных потребительских торов, как на Западе. Так что экономист нигде не пропадёт! – закончил свой ликбез для инженера и программиста Светланы Соколовой начинающий торговый работник с большими амбициями.
– Собрался уезжать, а тут увидел тебя, – вернулся к реалиям Венгеров.
– Сколько же мы не виделись? – попыталась припомнить Светлана.
– С сентября прошлого года. Последний раз виделись в клубе, – припомнил Венгеров. – С юношескими увлечениями я завязал, не до истории. Развёлся. Не сложилась у нас семейная жизнью. Обзавёлся пока однокомнатной квартирой на Варшавском шоссе. Так что, Светочка, многое ты потеряла в моём лице. Я теперь опять жених и завидный, – шутливым тоном похвалился Венгеров. – А ну показывай, кто там у тебя в коляске?
Светлана была готова обидеться на Венгрова, но его шутливый тон примирял и она ответила:
– Сын, назвали Олегом. Имя короткое хорошо сочетается с отчеством. Нашему Олегу Генриховичу уже три с половиной недели!
– Венгеров заглянул в коляску, пытаясь разглядеть крохотное личико спавшего ребёнка.
– Спит. На тебя, Света, похож. Наукой установлено, что три четверти мальчиков похожи на матерей и только одна четверть на отцов. С девочками всё наоборот. Так распорядилась природа. В противном случае, через много поколений женщины стали бы все до единой прекрасными, как Афродита, а мужчины стали бы напоминать горилл или орангутангов! – опять пошутил Венгеров.
– Не захотела стать моей, Светочка, ну да ладно, не обижайся, переживу. Генриху передавай привет. Мужик он хороший, верный. Такой не станет «ходить налево» и деньги все до копеечки принесёт в семью.
– Я и не обижаюсь, с чего ты взял? – ответила Светлана. – Вот «моё солнышко»! – Улыбнулась она, указывая глазами на ребёнка.
– Как мама, ты рассказывала, что она болела? – спросил Венгеров.
– Умерла мама, ещё в марте, – с грустью ответила Светлана и глаза её стали наполняться слезами.
– Прости, Света, не знал. Прими искренние соболезнования…
– Спасибо, Саша…
– Да, этот Чернобыль ещё долго будет напоминать о себе. Знаешь, теперь всю продукцию проверяют на радиоактивность. Особенно сильно пострадала Белоруссия. Почти всё, что поступает оттуда: мясо, молоко и молочные продукты, овощи, фрукты, зерно – всё «фонит», всё превышает допустимые нормы. Не только в Белоруссии, но и в Смоленской, Брянской, Тверской и других областях России с этим неладно. Даже грибы и клюква и те радиоактивны. Конечно, многое проверяется и не допускается в торговую сеть, уничтожается. Оттого и образовался дефицит продуктов. Но не всё проверяется, так что будь осторожна.
– Спасибо, Саша, за предупреждение, – ты всегда был хорошим другом, – грустно улыбнулась Светлана и промокнула платочком слезы. – Жаль, мама не увидела нашего малыша…
– Жаль, – посочувствовал Венгеров. – Как папа?
– Работает. Говорит, что завод стал для него ещё роднее. Сейчас очень много работы. Работают по субботам. Стране нужны вертолёты. Папа говорит, что наши ветолёты поставляются во многие страны мира и спрос на них большой.
– Да, по танкам и вертолётам мы впереди планеты всёй, – шутливо подтвердил Венгеров. Все знали что это так и гордились военным могуществом страны. – А вот по части ширпотреба отстаём. Обуви приличной не купишь, один импорт…
– На всё не хватает сил, – ответила Светлана. – У нас в институте ещё с осени прошёл слух, что будем работать по десять часов в день и по шесть дней в неделю. США объявили о программе СОИ, вооружаются. Мы не имеем права от них отставать. Заработки, конечно бы увеличились, но не только в деньгах счастье. Свободного времени и так не хватает. Хорошо, что мы живём рядом, на дорогу время не тратим.
– Что такое СОИ? – Поинтересовался Венгеров. – Я, понимаешь, других газет кроме газеты «Советская торговля»  теперь не читаю, телевизор почти не смотрю, – признался он. – Некогда.
– Как тебе сказать? – Задумалась Светлана. СОИ – это программа новых вооружений, элементы которых будут размещаться в космосе. Американцы называют её «Звёздными войнами». Очень дорогостоящая программа.
– Ясно. Неймётся им, паразитам. Гонкой вооружений надеются нас разорить! – Выразил Венгеров своё негативное отношение к Америке, не употребив при Светлане крепких выражений. – Ну и как, перешли на шестидневку?
– Пока нет, да и слухи поутихли. Женщины, а у нас в институте их большинство, довольны. Детей надо воспитывать и на домашнее хозяйство много уходит времени.
– Значит Америка пусть вооружается, а мы от неё будем отставать! – Возмутился Венгеров.
– Да ну тебя, Сашка! Ты как Генрих. Он тоже возмущается, – возмутилась в свою очередь Светлана. – Я что тебе, руководство страны? Пусть они и партия думают что и как делать! Скажи лучше, кого ты видел из наших?
«Толку от этой партии», – подумал Венгеров, вдоволь насмотревшийся на никчёмных партийцев, активно вступавших, по его мнению, в ряды КПСС после пришествия Горбачёва исключительно ради карьеры. 
– Кольцовых видел дня два назад. Так и ходят парой, словно жених с невестой. В июле заканчивают школьные дела и собираются на Южный Урал. Весь год собирали информацию о Караганской долине, о строительстве в ней водохранилища. Говорят, что там уже отсыпали плотину. Работы развернулись осенью и продолжались всю зиму. Спешат строители, словно их кто-то подгоняет, так что скоро уйдёт под воду долина, по которой мы путешествовали в августе прошлого года.
Ира рассказала, что в долине Караганки собираются археологи и историки-любители из Челябинска, Москвы и других городов. Будут требовать прекращения строительства водохранилища и заповедного статуса для долины, в которой челябинцы начали раскопки в апреле и уже много чего раскопали. Вот такие дела, Светик.
– Мы в курсе. С Кольцовыми Генрих общался всё это время, – сообщила в свою очередь Светлана. – Заезжали к нам, поздравляли с рождением сына. Ирочка сообщила мне, что год с этим ещё подождут, подкопят денег, но очень им хочется малыша… – Улыбнулась Светлана и, посмотрев на спящего ребёнка, продолжила.
– Ира написала очерк о нашем походе по Караганской долине и предполагаемых древних поселениях по её берегам. Генрих показал очерк Вере, которая отредактировала текст и показала его завотделу, а тот главному редактору «Комсомолки». Отклонили, не напечатали. Жаль, – вздохнула Светлана.
– Жаль, – согласился Венгеров. – Урицкого так и не видел с тех пор. Звонил на работу, сказали, что уволился. Звонил домой, не отвечает.
– Он там теперь не живёт. Женился, перебрался к жене на Проспект Мира. Работает в аппарате ЦК КПСС. Устроился по протекции, вроде тебя, – поведала об Урицком Светлана.
– Значит устроился, – заключил Венгеров. – И этот полез в партию, – не удержался, съязвил он и продолжил после недолгой паузы: – Я вот о чём думаю, Света, – сменил полушутливый тон Венгеров и лицо его приняло серьёзное выражение. – Помнишь бронзовую находку древней богини, женщины или девушки?
– Ещё бы, – насторожилась Светлана. – Разве такое забудешь? Я ведь столько слёз из-за неё пролила. До сих пор во сне вижу, – призналась она. – Что ты молчишь? Неужели ты взял? Был пьян, зол, не в себе. Взял и не признался? – Разволновалась Светлана. – Говори же!
– Да что ты, Света! – Возмутился Венгеров. – Я конечно же «не подарок», и коньяку принял в тот вечер с лихвой. Всё допил, но на подлость я не способен.
– А кто же тогда?
– Доказательств не имею. Кольцовы отпадают, они не могли этого сделать. Возможно Урицкий, – выдавил из себя Венгеров. – Я хоть и был пьян, но уснул не сразу. Ты осталась с Генрихом и это меня разозлило. Понимаешь, что-то вроде ревности, хоть ты и не давала мне повода. Лежал и в мыслях ругал вас последними словами. Тебя конечно же больше, –  признался Венгеров. – Ты уж извини, не в себе был. Урицкий вставал, выходил из палатки. Долго не возвращался. Для малой нужды слишком долго. Когда вернулся не знаю. К тому времени я уснул.
– Это всё? – спросила Светлана. 
– Всё, – пожав плечами, ответил Урицкий. – Мог взять если выходил и куда-нибудь припрятать. Мог и плёнку засветить когда вернулся.
– Мог, – задумалась Светлана. – А мог и не брать. Если взял, то куда подевал? Нет, Саша, не могу я тебе поверить. Вдруг наговариваешь на Владислава? Скоро год, как это случилось, так что лучше не ворошить старое. Искренне завидую Кольцовым! – после недолгой паузы призналась она. – Давай, Саша, прощаться. Мне в магазин и гулять с ребёнком…
– Скажи что тебе надо. Я помогу достать любые дефицитные продукты. Мне не откажут, – предложил свою помощь Венгеров.
– Достать? – Светлана с укором посмотрела на Венгерова. Не надо, Саша, меня вполне устраивает то, что есть на прилавках! – Решительно отказалась она.      

4.
К четырём часам Генрих выполнил намеченную на субботний день работу, закончив отладку программного комплекса, который можно было передавать в опытную эксплуатацию, а это значит, что теперь можно было рассчитывать на отпуск в августе. Основная работа выполнена, доработать документацию он успеет, отпуск по графику, стало быть отпустят.
Очень хотелось поехать вслед за Кольцовыми на Южный Урал, где с весны развернулись масштабные работы в двух направлениях. Строители ускоренными темпами возводили гидротехнические сооружения, а челябинские археологи и любители истории со всей страны пытались этому противостоять. Хотелось поехать, но и оставить Светлану с малышом он не мог.  На этот раз он решил провести свой отпуск рядом с женой и сыном…
Передав «шестьдесят шестую » дежурной смене операторов, круглосуточно загружавших вычислительные машины пакетными заданиями, Генрих уже прощался с хорошенькими девушками – известно, что самые красивые девушки в институте – операторы ЭВМ. Наверное в этом есть своя логика – вычислительные машины «любят хорошеньких женщин». 
Буквально в последнюю минуту ему позвонили прямо в машинный зал.
– Генрих Ярославович, вам звонит жена, – позвала Соколова к телефону молоденькая девушка-оператор работавшая на ВЦ  первый год после окончания профильного ПТУ .   
«Милая моя. Беспокоится, что я остался без обеда. Хочет узнать, когда буду дома», – поднимая трубку, подумал Генрих и улыбнулся.
– Алло, Генрих, это я! – услышал он голос Светланы. – Рядом со мной Виктор Захаров, майор. Представился  твоим товарищем по армии. Передаю ему трубку.
– Здорово, Генрих! – Соколов узнал голос бывшего лейтенанта и командира взвода ЗСУ 23-4, с которым служил в армии в начале семидесятых.
– Виктор! Здравствуй, дружище! Рад тебя слышать! – ответил Соколов. – Какими судьбами?
– Проездом через Москву к новому месту службы. Извини, вспомнил о твоём приглашении. Вот и заехали всей семьёй. Самолёт в Душанбе завтра. Ты уж извини, брат, не знал, что у тебя прибавление. Неудобно. Скоро будешь дома?
–  Минут через двадцать. Никуда не уходите, дождитесь! – Потребовал Генрих.
– Дождёмся, – согласился Захаров и передал трубку Светлане.
– Генрих, ты слышишь меня? Зайди по пути в булочную-кондитерскую, купи торт. Остальное у нас есть. Ладно?
– Хорошо, Света, зайду. Какой купить торт?
– Выбери сам!
– Хорошо, иду. Займи пока чем-нибудь гостей и ни в коем случае не отпускай их! – Соколов повесил трубку и через минуту был уже на улице.
«Надо же, не забывает Захаров!» – Подумал Генрих. Майор Захаров прислал в конце декабре письмо не только с новогодними поздравлениями, но и поздравил с женитьбой. «Откуда узнал?» –  удивился Генрих, потом догадался – от Самофала, которому написал о своих планах. Ответил, поблагодарил. Пригласил в гости, если Захаров окажется в Москве.
До магазина минут десять пешком, ещё столько до дома. Хорошо когда всё рядом. На «Жигулях» Генрих выезжал редко, в основном на дачу. Машина стояла во дворе в металлическом гараже.
«И пусть себе стоит. Целее будет», – здраво рассуждал Генрих, редко выезжавший в «Жигулях» на работу. Есть ли смысл, когда пешком двадцать минут? 
После возвращения из Самарканда он многое пережил. На второй день вызвали в Первый отдел, куда специально выезжал сотрудник Комитета государственной безопасности. Как оказалось, на Генриха Соколова – начальника лаборатории «почтового ящика», каковым являлся научно-исследовательский институт, выполняющий работы по заказам министерств Радио и  Оборонной промышленности, поступила тревожная информация. В вину Соколову ставилось общение с американскими журналистами во время командировки в Самарканд.
Вот тут и возник секретарь парторганизации отделения Ковалёв, решивший свести счёты с Соколовым, за инцидент полугодовой давности.
«Я ведь предупреждал тебя, Соколов, что не понимаешь ты политического момента. Предупреждал, что за  отказ выполнить поручение парторганизации, не говоря уже о личном оскорблении, нанесённом парторгу отделения, которого, будучи трезвым и в здравом уме, ты послал к какой-то там материи, даром не пройдёт. Предупреждал, вот тебе это и припомнили…», – торжествовали противные наглые глаза Ковалёва, давшего отрицательную, просто уничтожающую характеристику начальнику лаборатории в присутствии сотрудника Комитета госбезопасности.
– Беспартийный, политически безграмотен и морально не устойчив. Оставил семью – жену и ребёнка. Уехали в Израиль с гражданином еврейской национальности, у которого там обосновалась мать. Уехал в далеко не дружественную нам и агрессивную в отношении арабских государств страну, с которой СССР не поддерживает прямых дипломатических отношений , – с удовлетворением перечислял грехи Соколова парторг отделения, готовясь вынести свой вердикт. 
– Считаю, что Генрих Ярославович Соколов не имеет право руководить людьми и должен уйти с должности начальника лаборатории, – с удовольствием огласил приговор Николай Иванович Ковалёв – приземистый и плотный, в добротном двубортном костюме и при строгом галстуке основательного вида мужчина среднего возраста с курчавой шевелюрой, остроносый и в очках, прикрывавших неприятные пёстрые глаза. Очки добавляли ему солидности, так необходимой для партийного функционера крупного научного подразделения института, хоть и низшего звена в партийной иерархии, но человека «преданного партии» и с растущими амбициями. 
– Генрих? Откуда у вас такое имя? – Просматривая личное дело Соколова, поинтересовался чекист – невзрачный мужчина лет пятидесяти, много лет протиравший штаны на незначительной должности – так показалось Соколову, гордившемуся мамой, служившей в Комитете государственной безопасности с сорок первого года и до начала семидесятых, работавшей в годы войны в тылу врага. – Судя по анкете вы русский, а имя немецкое? – Проницательный чекист близоруко посмотрел на Соколова из-под стёкол «сильных очков» с большими диоптриями.
– Космонавт Титов  тоже русский, а имя немецкое, – нашёлся что ответить на идиотский вопрос Соколов. В тот момент он был готов ещё раз послать к чёртовой матери Ковалёва, а заодно и близорукого чекиста и немедленно подать заявление об уходе из института.
Положение спас присутствовавший на разборке главный инженер Иван Васильевич Емельянов, ценивший работы Соколова. В итоге от руководства лабораторией Генриха отстранили, однако Емельянов добился того, что в институте Соколов остался и был переведён вместе со своей тематикой в другое отделение на недавно введённую должность главного конструктора отдела с потерей денежной надбавки за научную должность, зато с персональной надбавкой за важность проводимых работ, практически компенсировавшей потери в деньгах.
Ещё раз спасибо Емельянову. Без подчинённых, среди которых преобладали женщины, Соколову легче сосредоточиться над основной работой. Спасибо главному инженеру, не оставил без поддержки…
С такими вот мыслями, вдруг придётся поделиться ими с армейским товарищем, с которым прослужил год в ГДР поблизости от тех мест, где во время войны побывала на задании мама, где после войны, командуя авиаполком служил отец, и где в сорок шестом году родился он сам, Генрих возвращался домой с тортом и бутылкой коньяка. Как тут не выпить по рюмке за встречу.

* *
Открыл дверь Генриху майор Захаров. По-дружески обнялись.
– Поздравляю, Генрих с женитьбой. Замечательная у тебя жена и малыш голосистый. Мы уже познакомились. Обязательно военным станет. Как увидел нас – раскричался. Сейчас его кормит мама. Валентина с ней, а дети вышли погулять во двор на детскую площадку.
– Валя! – не слишком громко позвал Захаров. – Иди сюда, познакомься с Генрихом.
– Из комнаты вышла миловидная женщина лет тридцати пяти – блондинка в красивом летнем платье без рукавов и протянув руку Соколову представилась:
– Валентина Захарова, прапорщик.
– Очень приятно, товарищ прапорщик! – Генрих пожал маленькую, но крепкую руку жены Захарова с обручальным колечком, догадываясь кто в семье Захаровых главный. – Как вы добрались из Заполярья? Куда теперь направили служить?
– Прямо изо льда да в полымя! – шутливо ответила женщина. – Виктора переводят в Таджикистан, под Душанбе. Уезжали из Алакуртти  – шёл снег, а в Таджикистане жара под сорок, если верить сводкам погоды.
– Верить, – подтвердил Соколов. – Сейчас там действительно жарко и много солнца, которого так не хватает в Заполярье, много фруктов, винограда, дынь. Прошлой осенью мы побывали со Светланой в Самарканде. Это недалеко от Душанбе. Представляете, Валентина, вторая половина октября, а днём под тридцать!
– Скоро сами почувствуем! –  Улыбнулась женщина. В это время в прихожей послышался стук детских рук и Соколов открыл входную дверь.
В прихожую вошли дети – мальчик и девочка десяти и семи лет и пожаловались маме:
– Жарко…
– Дети, поздоровайтесь с дядей! – потребовала Валентина.
– Здравствуйте! – хором ответили дети и назвали свои имена.
– Меня зовут Миша.
– А меня Надя. Можно мы поиграем дома?
– Поиграйте, – разрешил Генрих. – В большой комнате, только с игрушками у нас пока туго.
– Мы с собой привезли, – заявил Миша и достал из карманчика штанишек кубик Рубика.
– Бледные, слабенькие растут дети в Заполярье. Солнца, витаминов не хватает, –  вздохнула Валентина.
– Теперь этого будет вдоволь, – обнадёжил Соколов.

*
За обедом, уложив грудничка, который крепко спал на лоджии и, накормив детей, отправившихся в комнату смотреть мультфильмы по цветному телевизору марки «Рубин», какого у Захаровых ещё не было, взрослые собрались на кухне.
Отобедали щами из молодой капусты, которые удавались Светлане, и котлетами с жареным картофелем. Захаровы привезли знаменитую мурманскую сёмгу, которая была необыкновенно вкусной, просто таяла во рту.
Мужчины выпили по паре рюмок коньяка, за встречу и за новорождённого, спавшего под шелест листьев на берёзках, выросших под окнами. Посаженные Генрихом, деревья дотянулись за пятнадцать лет – таков был возраст дома, до третьего этажа, на котором жили Соколовы.
– Сколько же мы не виделись? – пытался вспомнить Генрих.
– Да лет двенадцать, – прикинул Захаров. – Точно, в мае семьдесят пятого года заезжал к тебе по пути из Германии в Грузию к новому месту службы. Был тогда ещё не семейным, познакомился с Валентиной в Богдановке . Она ведь у меня «грузинка», – пошутил Захаров.
– Скажешь тоже! – Слегка возмутилась Валентина. – Не слушайте его, Генрих. Шутит. Русская я, из семьи староверов!
– Я и не слушаю. По глазам вижу, что не грузинка, –  улыбнулся Генрих. –  Со Светой мы поженились в прошлом году, – обнял он жену и поцеловал в щёчку.
– В прошлую нашу с тобой встречу ты познакомился с Машей. Не сложилась у нас семейная жизнь. Последние годы жили врозь, развелись в прошлом году. Уехала с другим мужиком в Израиль. Сына нашего увезла с собой. Захотелось ей богатой жизни, даже на алименты не подала. Вот и адреса, где живёт, не знаю. Просил у тёщи – не дала. Слышал, что бывшая жена раздобыла с помощью нового мужа документы, что по матери и по бабке она еврейка. С такими метриками на «Земле обетованной» легче устроиться. Егорку жалко… – Загрустил Генрих, но, поймав на себе любящий взгляд Светланы, взбодрился и наполнил коньяком по третьей рюмке.
Мужчины выпили, женщины ограничились компотом из кураги.
– На новом месте меня ждёт должность начальника ПВО мотострелкового полка, – поделился с Соколовым майор Захаров. – Семнадцать лет назад, когда в один день мы с тобой прибыли в Висмар  для прохождения службы в 288-й полк, я из училища, а ты с гражданки после института, начальник ПВО полка майор Вальпян казался нам очень большим начальником и командиром. Помнишь, Генрих, как это было?
– Ещё бы, такое не забывается, – улыбнулся Соколов. – В институте с военной кафедрой у меня не заладилось. В те годы лишь немногие выпускники институтов в звании лейтенантов запаса призывались в армию, зато нас, годичников, призывали практически всех.
– Мне повезло. Служил в ГДР, побывал в Витбурге, видел дом, где я родился, – рассказывал Генрих не Захарову, который всё это знал, а Валентине и Светлане. –  Мама вспоминала, что во время войны в нашей бывшей квартире жила семья шефа гестапо Витбурга оберштурмбанфюрера  СД по фамилии Рудель, и она его, оказывается, хорошо знала. В сорок втором году мама под именем штабсшарфюрера СД Эльзы Ланц работала под его началом в гестапо маленького городка на Псковщине. А в сорок пятом году, когда уже под именем унтерштурмфюрера СД Эльзы Шнее побывала с важным заданием в Германии, неожиданно встретила своего бывшего шефа, убеждённого в том, что Эльза Ланц погибла во время налёта советской авиации на военно-воздушную базу Люфтваффе.
Война заканчивалась. Рискуя жизнью, маме удалось убедить Руделя и его племянника, ухаживавшего за ней, в том, что она британская разведчица. Рудель скорее всего не поверил в то, что мама англичанка, однако не сдал её, надеясь на покровительство англичан – союзников русских, ожидая что в Витбург войдут англичане. Но Витбург заняли наши войска, и Рудель был убит…   
На лоджии послышался плач ребёнка.
– Извините! –  Сорвалась с места Светлана и поспешила к малышу, которого следовало перепеленать. За ней последовала Валентина, заявив:
– Вы, товарищи, посидите одни, поговорите, а мы с детьми погуляем. Дело к вечеру, жара начинает спадать.
– Есть, товарищ прапорщик, посидеть и поговорить! – Майор Захаров шутливо приложил руку к непокрытой голове.
– Вольно! – Обернувшись, скомандовала Валентина на полпути к лоджии.
– Она у меня специалист по связи, – пояснил Захаров. Нашла время и силы окончить курсы и заключила контракт. Не сидит дома, как большинство офицерских жён, деньги зарабатывает. С трудом добился, чтобы её перевели вместе со мной.

*
Мужчины остались одни. Спросив разрешения, Захаров закурил возле открытого окна. Генрих не курил. Баловался в юности, но после серьёзного разговора с мамой, бросил, а к табачному дыму относился терпимо.
Разговорились, вспоминая старых знакомых, по большей части офицеров, служивших в разных концах большой страны. Генрих был демобилизован, отслужив положенный ему год, точнее четырнадцать месяцев в должности старшего мастера РСЛ, обслуживая взвод самоходных скорострельных зенитных установок ЗСУ-24-4 , которые иначе называли «Шилками» и демобилизовался в звании сержанта. Захаров за семнадцать лет дослужился до майора и, не имея высшего военного образования, которое давала академия – учиться в ней так и не посчастливилось, мог рассчитывать на звание не выше подполковника.
– Тридцать восемь уже исполнилось. Впереди ещё шесть с половиной лет службы и в 1994 году отправят меня отставку и на пенсию, – размечтался Захаров. – Поступал я в военное училище из Вологодской области. После выхода в отставку думаю поселиться в Череповце. Квартиру нам обязаны предоставить по закону . В Череповце есть где работать, имеется большой металлургический комбинат .
Лейтенанта Самофала помнишь? – Меняя тему, спросил Захаров.
– А как же, переписываемся, как и с тобой. Шлём друг другу поздравлёния с Днём артиллерии  и с Новым годом. Заезжал пару раз проездом через Москву. Один раз с семьёй. Сейчас служит в Моздоке , майор.      
– Знаю, он мне писал. А о прапорщике Сербиеве слышал? – спросил Захаров.
– Нет, но хорошо его помню младшим сержантом. Солдаты в армии шутили про «хохлов», мол те – хозяйственные мужики, идут учиться на «кусков», то бишь на прапорщиков. Но чтобы чеченец или иной кавказец, пошёл в прапорщики, такого никто не припомнил, – ответил Соколов, представив себе приземистого крепкого парня, голубоглазого, внешне не походившего на кавказца. – Командиром «Шилки» Сербиев был хорошим. Его ребята стреляли на отлично, награждались отпусками. Старшина доверял ему каптёрку , и ничего у Руслана не пропадало. Любил порядок, – добавил он.
– По окончании срочной службы младший сержант Сербиев неожиданно для всех подал рапорт о желании учиться в школе прапорщиков. Закончил, но в батарею не вернулся. Отправили в Магдебург. И вот Самофал написал в письме, что служит теперь вместе с Сербиевым в Моздоке, в одном полку. Руслан теперь старший прапорщик и заведует вещевым складом. Женат, имеет четверых детей, и в очередной раз продлил контракт. По словам Самофала такая служба Сербиеву нравится. От Моздока до его родового села недалеко, а прапорщиков крайне редко переводят с места на место. Живёт в частном доме с садом и огородом, которым занимается жена. Говорит, что достался от родственницы и очень доволен жизнью, – сообщил Захаров и неожиданно спросил:
– Помнишь август семьдесят первого года, стрельбы на Вустрове?
– Помню. Жарко было. Целыми днями стояли на позициях у берега моря, ждали мишени. В перерыве между боевой работой и стрельбами купались в море, по много раз в день. Ходили в трусах и сапогах, покрыв голову пилотками, чтобы не перегреться, – с удовольствием вспомнил Генрих. Он рассказывал маме о Вустрове, на котором побывал несколько раз. Мама призналась, что хорошо знает это место и бывала там в разные годы. Особенно её интересовало, как выглядит старый замок, берегут ли военные заповедный лес в южной половине острова, соединённого искусственной дамбой с небольшим городком Рерик.
Почти весь август семьдесят первого года вместе с первым взводом Генрих провёл на зенитном полигоне Вустров, где проводили стрельбы зенитчики всей ГСВГ , настраивая РПК  четырёх «Шилок» для стрельб по одной из самых сложных задач так называемой «зеркалке» . В тот год добавили ещё одну задачу – стрельба по «низколетящим вертолётам». Зенитчики помогали военнослужащим полигона вкапывать высокие столбы и натягивать тросы, по которым перемещались мишени вертолётов. И если траекторию полёта истребителя можно было предугадать и просчитать в счётно-решающем приборе – простой, но очень надёжной аналоговой ЭВМ , то с вертолётом всё было сложнее – прыгал во всех направлениях, словно стрекоза, и от оператора-наводчика «Шилки» требовалось особое мастерство и быстрота реакции.
– Ты это к чему, о Вустрове? – Прервав приятные воспоминания, спросил Генрих.
– Тогда мы участвовали в задержании натовских  лазутчиков, проникших на полигон морем. Говорили, что забросили их с подводной лодки. Их интересовал мощный радар, который просматривал всё воздушное пространство вплоть до Ирландии, – напомнил Захаров. – В тот день ребята брали песок на берегу моря и обнаружили три прикопанных акваланга. Принесли в расположение. Вызвали офицера контрразведки, а потом вместе с солдатами зенитного полком прочёсывали лес. На берегу лесного озера обнаружили троих. Отдыхали. Один был в форме старшего лейтенанта, двое в солдатской форме. Этого я не видел, говорят, что один из лазутчиков – крепкий парень оказал сопротивление и его взял Сербиев, уложил на обе лопатки. Кто бы знал, оказывается, он отлично владел приёмами вольной борьбы и самбо , но никогда этим не пользовался в конфликтах с сослуживцами. 
В последнем письме Самофал сообщил, что Сербиев, несмотря на свои тридцать шесть лет весной этого года в очередной раз стал чемпионом СКВО  по вольной борьбе. Вот так-то!
– Надо же! Молодец, держит форму! – порадовался за бывшего сослуживца Генрих. – Прощаясь с батареей, он приглашал меня в своё село или аул, как это у них называется. Адрес записан на фотографии. Кажется аул Верхний Герлинчук, – вспомнил он. – Кого ещё встречал?
– Многих, но ты их не знаешь. Велика наша армия! – С удовольствием произнёс Захаров.
– И могуча! –  Добавил Генрих. – Я ведь тоже на оборонку работаю. Почтовый ящик, бортовая тематика. Вместе со Светой разрабатываем программное обеспечение для бортовых ЭВМ. – О том, что произошло на работе после возвращения из Самарканда, Генрих умолчал, подумав: «Ни к чему Захарову знать об этом. В армии и не такое бывает…». 
– С нами в Таджикистан летит лейтенант. Молодой парень, мой тёзка. Алакуртти его первое место службы. Командир взвода. Отслужил первые два года, сделал свой взвод образцовым. На севере ему скучно, рвётся в Афганистан. Добился  лейтенант, рассмотрели рапорт, удовлетворили. Вместе летим до Душанбе, где формируются команды в Афганистан, – сообщил Захаров.
– Самарканд  – прифронтовой город. На улицах много военных, видел раненых, которых размещают в госпиталях, – вспомнил Генрих.
– Зря мы ввязались мы в эту войну… – Тяжело вздохнул Захаров. – По меркам Великой Отечественной войны потери как будто невелики , но та война была нашей Отечественной, а эта война бессмысленна. В Пакистане американцы чувствуют себя хозяевами и не оставят в покое Афганистан. Бессмысленно строить подобие социализма в феодальной средневековой стране, где столь сильные позиции религии. 
– Так что же, следовало простить Амину истязания и убийства наших военных советников ? – Задал майору вопрос Генрих.
– Такое не прощают, –  ответил Захаров. –  Наш спецназ уничтожил этого предателя и негодяя вместе с его окружением. Тот штурм войдёт в историю, будет подробным образом изучаться в военных училищах и академиях. После этого нам ничего не оставалось, как ввести войска и взять ситуацию в Афганистане под свой контроль. Так началась война, – добавил он.   
– Так что же влечёт молодого лейтенанта на эту войну? – Спросил Генрих.
Влечёт лейтенанта военная романтика, желание сделать карьеру и, наверное, что-то ещё. Возможно фамилия, такая же, как у покорителя Средней Азии генерала Скобелева . Молод, горяч и холост лейтенант Скобелев. К тому же один как перст – воспитанник детского дома и Суворовского училища .  Ничто его не удерживает от такого шага. Как ещё наши деды-прадеды говаривали: «Или грудь в крестах, или голова в кустах!»   
– Что же ты не пригласил его к нам? Болтается сейчас офицер по Москве, а ведь ему ещё где-то ночевать. С гостиницами в Москве всегда туго, а в зале ожидания аэропорта не слишком-то уютно, – пожалел лейтенанта Соколов. – Разместились бы как-нибудь на ночь.
– Что ты, Генрих. Что ему делать с нами, стариками? В Москве лейтенанту каждый час дорог, хочется посмотреть на столицу, а где переночевать, если будет в том потребность, такой боевой парень найдёт! Не нужен ему зал ожидания, познакомится с барышней, да и заночует у неё…


5.
Виренов встретила традиционная магнитофонная запись песни «Дружба – Freundschaft» , которая породнила русскую и немецкую семьи.

Нас ведут одни пути-дороги!
Так народы наши говорят.
Клич звенит от Одера до Волги:
«Дай мне руку, друг мой, kamerad!»

Дружба – Freundschaft!
Дружба – Freundschaft!

Всегда мы вместе, всегда мы рядом,
 ГДР и Советский Союз!

Единство помыслов и чувств
 И нерушимость братских уз!

Навеки Дружба – Freundschaft!
Дружба – Freundschaft!
Всегда мы вместе, всегда мы рядом,
ГДР и Советский Союз!

– Я вас сразу узнал, герр Воронцов! – Пожимая руку Сергею Алексеевичу, разволновался Генрих Вирен. – На всю жизнь запомнил тот поздний вечер тридцатого апреля сорок пятого года, когда отец потерял всякую надежду дождаться вас, и вдруг вы пришли к нам в дом. Позже отец рассказывал, что в тот день ваш учебный Ме-109  был подбит над морем реактивным Ме-262  и если бы не советские истребители, отогнавшие немецкий реактивный истребитель, он бы вас добил.
Сергей Алексеевич и Елена Васильевна, оба взволнованные не меньше Вирена, переглянулись. Столько раз вместе и врозь они вспоминали тот незабываемый эпизод до предела насыщенного событиями последнего апрельского дня победного 1945 года. В те мгновенья, когда самолёт Воронцова, похищенный им с авиабазы Люфтваффе под Килем , к которому приближались британские войска, горел, а он, смертельно рискуя, надеялся дотянуть до берега и прыгнуть с парашютом, через окно комнаты второго этажа поместья баронов фон Нагель Руса наблюдала в бинокль за воздушным боем над Мекленбургской бухтой .
В тот единственный момент все трое –  Воронцов, Ярослав и Руса оказались так близко друг к другу, как более не приходилось быть им ближе уже никогда…

*
Пара советских истребителей Як-3 , выполнив необходимый манёвр, стала выдвигаться на линию атаки.
«Ме-109» для них был не опасен, а вот грозный реактивный «Ме-262» был для русских пилотов загадкой, вполне сравнимой с тайнами пирамид.
Между тем в небе над заливом, на глазах русских лётчиков происходило нечто странное.
Реактивный «Ме-262», словно не замечая советских истребителей, открыл ураганный огонь по своему «Ме-109». Тот старался уклониться, выполняя сложные манёвры и не пытаясь ответить огнём на огонь.
– Что за чертовщина? – не мог понять происходящего в небе подполковник Ярослав Соколов.
Вот «Ме-109» задымил, так и не сделав ни единого выстрела, и начал снижаться в направлении Вустрова. Горевший «Мессершмитт» прошёл рядом с самолётом Соколова. Пилот, на голове которого почему-то не было шлема, открывал в это время стеклянный купол кабины. Расстояние было столь близким, что Ярослав успел взглянуть на немецкого пилота, самолёт которого не имел вооружений. На мгновение их глаза встретились, и, похоже, оба удивились тому внешнему сходству, какое было в их лицах, только Ярослав выглядел заметно моложе.
– Нет, совсем неслучайно покойный Генрих Браухич так легко мог обознаться в ресторане Московского вокзала довоенного города Ленинграда! – Яркой догадкой промелькнула удивительная мысль в тревожном сознании Воронцова. Но для других мыслей у него уже не было времени…
А подполковник Соколов, не менее потрясённый той удивительной встречей в весеннем балтийском небе, чуть позже, когда дослушает последние и пока неизвестные страницы из жизни жены, будет пытаться восстановить этот миг в своей памяти, самым подробнейшим образом объясняя ей, как всё это происходило в тот последний апрельский день сорок пятого года. И поразительное сравнение неизбежно всплывёт в его памяти.
Вот так же в сентябре тридцать девятого года он летел на беззащитном «Пулавчаке»  над красивым, залитым солнцем Виленским краем , а догонявшие их «Мессершмитты» в любой момент могли обрушить на его машину огонь своих пулемётов…

*
В тот роковой момент встревоженная Руса, наблюдала за полётом «Ме-109» и «Ме-262», которые один за другим взлетели с авиабазы, расположенной километрах в семи южнее поместья Нагелей.
Внезапно она всё поняла. Воронцов, предупреждённый ею и увиденный по дороге через боковое стекло «Мерседеса» ехавшим на велосипеде среди потока беженцев, покинул госпиталь и направлялся именно на базу, где в течение нескольких лет изредка совершал тренировочные полёты – последняя радость для бывшего пилота.
Это он, её незабываемый Воронцов, в первом истребителе, который догоняет и вот-вот собьёт грозный реактивный «Ме-262», в последние месяцы войны приводивший в ужас пилотов набитых бомбами американских «Либераторов»
На стене комнаты, бывшей когда-то «детской комнатой» Адольфа Нагеля, любившего наблюдать за морем, висел мощный морской бинокль. Руса сорвала его, и, припав глазами к окулярам, жадно следила за полётом самолётов, умоляя Всевышнего защитить безоружный «Ме-109», где, она в этом уже не сомневалась, находился Воронцов.
Теперь она видела два русских истребителя, именно Як-3 – на таких летал её Ярослав! Русские самолёты стремительно летели навстречу немецким. Сейчас она станет свидетельницей скоротечного воздушного боя! Вот вдали показалась ещё пара русских истребителей.
– Что если в одном из советских самолётов её Ярослав! –  Дух захватывало от таких мыслей, и набегали слёзы гордости!
На её глазах грозный «Ме-262», легко подбил безоружный «Ме-109» и, уклоняясь от боя с советскими истребителями, стал уходить на запад, в сектор, за который теперь несли ответственность англичане. Спустя некоторое время от подбитого самолёта отделилась маленькая точка, превратившаяся через мгновенье в белый купол парашюта, который, уносимый западным ветром, стал снижаться к морю в той стороне, где находились Рерик и Вустров. От её глаз до того места, где парашютист должен был приземлиться или приводниться, было километров сорок – расстояние, которое морской бинокль сокращал до пяти, но что происходило дальше, на дугой стороне Мекленбургской бухты, Руса не видела…

* *
– Да вы совсем ушли в себя, родные мои, – покачала головой Ольга Владимировна, подумав: «Вот что значит, большая любовь, пронесённая через долгую жизнь…» – Знакомьтесь с нашей малышкой. Она уже все глазки проглядела, ждёт, не дождётся, когда вы обратите на неё внимание. Волнуется наша ненаглядная девочка. Вот и стишок приготовила.
– Вот она, наша красавица? – вернулась из воспоминаний Елена Васильевна и, подхватив на руки, подняла повыше хорошенькую трёхлетнюю девочку, заговорив с ней по-немецки:
– Lasst uns bekanntmachen. Wie heisst du, Maedchen?
– Else, Und wie heissen Sie?   – спросила девочка.
– Oma Lena. Nimm!  – Елена Васильевна присела и протянула девочке шоколадного мишку в красивой блестящей обёртке. – Und hier ist Sergey Alekseevitch,  – представила она маленькой Эльзе Воронцова.
– Guten Tag, kleine Else!  – Воронцов передал маленькой Эльзе куклу девочки в русском национальном костюме, купленную в киоске сувениров гостиницы «Советская».
– Danke! , –  поблагодарила Эльза и, прижав к себе подарки, прочитала разученный недавно и  приготовленный по случаю знакомства стишок про лошадку :

Hopp, hopp, hopp,
Pferdchen, lauf Galopp
Uber Stock und uber Steine.
Aber brich dich nicht die Beine!
Hopp, hopp, hopp, hopp, hopp,
Pferdchen lauf Galopp!

– Спасибо, милая моя, – растрогалась Соколова и расцеловала маленькую Эльзу. Это распространённое немецкое имя было и ей немножко родным…
– Пожалуйста, Бабушка Лена, – старательно, уже по-русски ответила Эльза.
– Молодец, Эльза! – Похвалила девочку Соколова. – Давай будем говорить с тобой только по-русски, ладно? 
– Ладно, – охотно согласилась девочка, которой захотелось побывать на руках у дяди с «белыми волосами» и Елена Васильевна охотно передала её Воронцову, который разговорился с Виреном.
– Здравствуйте, Елена Васильевна, – дождалась своей очереди Елена Вирен.
– Здравствуй, Леночка. Рада видеть вас в добром здравии. Знакомься с Сергеем Алексеевичем. Серёжа, оторвись на минутку от Генриха. Ещё успеете всё вспомнить и обсудить. Познакомься с дочерью Ольги Васильевны.
– Елена Вирен, урождённая Лебедева, – представилась женщина. – Была с вами, Сергей Алексеевич, знаком заочно. Генрих много о вас рассказывал. Помнил вас ещё ребёнком и вот, наконец, встретились. – Елена Вирен хорошо помнила покойного Ярослава Соколова. Когда он погиб Леночке, тогда ещё Лебедевой, было шестнадцать лет. И вот теперь, когда она познакомилась с Воронцовым, то лично убедилась насколько были внешне похожи казалось бы разные люди – Генерал Соколов и Сергей Воронцов, которого так могли называть лишь близкие, посвящённые люди. Для всех остальных он оставался шведским гражданином Свеном Бьёрксоном.
Позже, когда за праздничным столом в продолжение празднования юбилея Ольги Владимировны, Вирен узнала Воронцова поближе, она не удивилась и схожести характеров этих русских людей с такими непростыми судьбами.

* *
После десерта и чая с заранее приготовленным пирогом собственной выпечки, на который расстаралась Ольга Владимировна, женская половина компании затеяла игру в лото, которую так полюбила маленькая Эльза, учившаяся на ходу двузначным русским числам и таким к ним присказкам как «дед», «барабанные палочки» или «семён семёныч»,  мужчины, уединились в комнате, где останавливались Вирены.
Лебедев захватил с собой бутылку коньяка и три рюмки. Приятно было «пропустить по маленькой» под задушевные разговоры.
– Как ты, Сергей Алексеевич, в добром здравии? – спросил он.
– В добром, – подтвердил Воронцов, который и в самом деле чувствовал себя на удивление хорошо. И сердце не беспокоило, и поясница не побаливала, и дышалось на удивление легко. Даже зрение улучшилось, и он старался обходиться без очков. Вот что значит пребывание на родной земле!
– Тогда по маленькой. Зятя не спрашиваю, молодой ещё геноссе  Вирен.
– Скажете, товарищ Лебедев, – улыбнулся Вирен. – Внучка растёт. Ждём теперь внука. Таня беременна.
– К нам не собирается?
– Теперь уже когда родит, да и то не сразу. Вот подрастёт ребёнок, тогда…
– Как зять? – поинтересовался Лебедев, не дав договорит Вирену.
– Служит в госбезопасности. Гауптман, то есть капитан.
– Это Штази  – немецкий КГБ, – пояснил Воронцову Лебедев.
– Как подданный королевства Швеция, я в таких делах могу и не разбираться, – заметил Воронцов. – Однако знаю, что это такое, начитался. За последние полгода я перечитал массу газет и журналов: шведских, немецких, английских и американских. Все пишут о скором конце коммунистической системы. Сам я вне всяких партий, но читать такое тяжело. Что если за закатом системы, какой бы она не была, последует распад страны? От таких мыслей, которые приходят в голову и небезосновательно, становится страшно, – признался Воронцов. – Всё, что я вижу здесь, в России, в СССР, создаёт впечатление, что у вас по поводу будущего царит какая-то эйфория. Что ты думаешь об этом, Василий Владимирович?
– Ещё, какая эйфория! – Усмехнулся Лебедев. –  Народу обещают уже не построение коммунизма, а невиданные блага, которые должны прийти вместе с гласностью и демократизацией. С гласностью, о которой заявил Горбачёв, явные перегибы. Среди высших партийных функционеров всех мастей началась яростная грызня, кто кого больше обвинит во всяких грехах, если сказать по-русски – так и норовят утопить друг друга. Слушать и видеть, что происходят порою просто противно.
Прекратили глушить Би-Би-Си , которая соревнуется с другими «вражьими голосами» в клевете и лжи на нашу страну. Из тюрем выпустили диссидентов – этих врагов советской власти, которые тут же перебрались на Запад и включились в подрывную работу против СССР. Разве это дело?
Дошло до того, что начинают пересматривать историю. Уже и Октябрьская революция была свершена не так как надо. Одни уверяют, что революция была совершена кучкой еврейских боевиков, как будто такое возможно без русского народа, который сам выбрал сою судьбу. Другие обвиняют Сталина в антисемитизме и восхваляют Троцкого, который по их мнению не допустил бы террора, подобного сталинскому. А ведь Троцкий известен своей крайней жестокостью, призывами к всемирной революции с готовностью принести русский народ в жертву «мировому пожару» .   
Даже Ленина выставляют евреем, утверждая, что мать его, носившая фамилию Бланк, якобы еврейка. Другие это отрицают, заявляют, что мать Ленина немка . И те и другие ревизионисты обвиняют вождя в сговоре с немцами, вознамерившимися вывести Россию из Первой мировой войны путём совершения в ней революции. Вот и Ленина с прочими большевиками немцы провезли в опломбированном вагоне из Швейцарии в Швецию через Германию  и снабдили деньгами для Октябрьского переворота, как стали называть нашу Великую Октябрьскую Социалистическую революцию. Противно слышать такое, а ведь печатают! Да ведь и в самой Германии была революция , только задушили её. Не дали поляки пробиться Красной армии к Берлину . 
А разве не отряды рабочей Красной гвардии вместе с солдатами, перешедшими на сторону революции, остановили натиск немцев и разбили их под Нарвой и Псковом в восемнадцатом году , предотвратив оккупацию Петрограда, как тогда назывался наш город?
Заявляют, что сталинская индустриализация тридцатых годов нанесла стране едва ли не вред, коллективизация – преступление, а Отечественная война выиграна слишком большой кровью. Так что же, следовало сдаться и Ленинград сдать врагу, чтобы спасти миллион погибших блокадников, которых фашисты стало быть стали бы кормить и лечить?
Появились публикации, авторы которых просто плюют в нашу историю. Павлик Морозов  у них глупый, Зоя Космодемьянская  и Александр Матросов  якобы были «не в себе», когда совершали подвиг. Нормальные люди поступить так  не могли, значит и герои наши ненормальные! А вот генерал Власов  не предатель, а чуть ли не герой, поскольку боролся против кровавого режима Сталина! И таких писак не наказывают, гласность у нас видите ли! – возмущался Лебедев.
На днях отчитал на улице парня лет двадцати, который заявил таким же моральным уродам, как и сам, что победи немцы и пиво было бы вдосталь и было бы оно качественным, не хуже баварского. Что же ты думаешь, стал угрожать мне, невзирая на возраст… – перевел дух Лебедев и продолжил. Видно наболело:
– Что касается сталинских репрессий, то все кому не лень – поэты, историки и чёрт знает кто, возомнившие себя интеллигентами, соревнуются в цифрах. Дошли уже до того, что сто миллионов были расстреляны и замучены в лагерях! Тесть мой, капитан 1-го ранга Крылов был репрессирован и расстрелян, его дочь Людмила – моя жена и твоя тёща, Генрих, погибла в блокаду. Многие погибли, но есть же предел вранью! – Возмущался капитан 1-го ранга в отставке, воевавший с первого до последнего дня на Балтийском и Северном флотах.
– Прибалтика рядом. Там наших солдат, матросов и офицеров в глаза называют оккупантами. Внук рассказывал, что в Палдиски националисты затеяли драку с матросами, получившими увольнения в город. Одного матроса порезали. Слава богу врачи спасли парню жизнь. 
Вот и зять рассказывает, что у них, в ГДР, тоже не всё в порядке. Волны от нашей перестройки дошли и до них. Расскажи, Генрих, Сергею Алексеевичу что у ас происхдит. Германия ему не чужая страна. Полжизни прожил в ней. Мать похоронена в немецкой земле...
Вирен допил свою рюмку и после продолжительной паузы, то ли с мыслями собирался, то ли ещё что-то, ответил.
– И у нас, герр Воронцов, словно снежный ком нарастают проблемы, которых прежде не было. Производство падает, давление с Запада нарастает, молодёжь, особенно в Берлине конфликтует с властями и старшим поколением. Очень нас огорчил тот злосчастный самолёт, так букашка с крыльями, который сел в Москве на Красной площади. Позор и для вас и для нас, – с горечью признался Вирен.
– Младший сын Курт служит в ННА . Лейтенант, командир взвода. Часть его расположена под Берлином. Курт видит всё, что происходит в столице собственными глазами. Престиж армии в обществе, особенно среди молодёжи падает, в частях нет былой дисциплины. Появились дезертиры, чего раньше не было Пытаются бежать в Западный Берлин.
– Чуть больше недели назад во время визита в Западный Берлин американский президент Рейган призвал Горбачёва разрушить стену, разделяющую Западный Берлин и столицу ГДР . Если это случится, то возможно повторение событий пятьдесят третьего года , и тогда наша республика обречена. Боюсь, что её сдадут, – предположил Вирен и с нескрываемой тревогой посмотрел на тестя. 
– Рудольф – это зять, муж нашей Тани, – продолжил Вирен, – больше молчит, но иногда скажет в сердцах – «дело швах!». А как-то добавил, что лучшими годами для нашей республики были семидесятые. Правда люди постарше с добротой вспоминают шестидесятые годы. Я с ними вполне согласен. Социологи сделали удивительный вывод. За десятилетие с середины шестидесятых годов до середины семидесятых в нашей республике не зарегистрировано ни одного убийства на криминальной почве! Только на бытовой, представляете! В семидесятых годах наша маленькая республика входила в первую десятку индустриально-развитых стран мира, а наши спортсмены  занимали третье или второе места на чемпионатах мира и олимпийских играх, пропуская вперёд лишь СССР и США и начисто обыгрывая Западную Германию с населением вчетверо большим нашего! Всё это было, – тяжело вздохнул Вирен. – Как-то в порыве откровения, Рудольф сказал мне, что сил сберегать республику хватит ещё года на три, что измена поселилась в СССР, и если не произойдёт чуда, то гигант раздавит под своими обломками все страны социалистического лагеря…
«Нет, Генрих, в это невозможно поверить. Партия, народ этого не допустят!» – Хотел было возразить зятю Лебедев, да промолчал.

6.
Дневной зной спал когда, закончив рабочий день, приняв душ и переодевшись, Алексей Афанасьевич Белов вышел через проходную завода на тихую Малую Грузинскую улицу и свернул в сторону Красной Пресни. Пешком до метро минут пять, но Белов не спешил. Куда спешить одинокому человеку?
Осенью выдали замуж единственную дочь, а три недели назад Светлана родила мальчика. Значит есть теперь у Белова внук. Родила через шесть месяцев после свадьбы. Надоедливые соседки-пенсионерки, сплетничавшие целыми днями, восседая по случаю летнего тепла на дворовых скамейках, шептались, что Светка Белова, которую они помнили ещё школьницей, «нагуляла ребенка» с человеком женатым и её начальником, заставила непутёвого бросить семью и выскочила за него замуж…»
«И откуда они про всё прознали, бессовестные сплетницы!» – Возмущался Алесей Афанасьевич, переставший после этого замечать сплетниц и здороваться с ними. «Слава богу не досаждали покойной Нине. Не успели», – с облегчением, если оно возможно, подумал Белов. 
Слегла мать спустя две недели после свадьбы, на которой  держалась из последних сил, а в марте её не стало. Овдовел Алексей Афанасьевич. Дочь при муже, а он остался один в двухкомнатной квартире и это в сорок восемь лет неполных лет…
«Будь ты проклят, Чернобыль! Будьте вы прокляты, подлецы, устроившие народу такую беду!» – Хотелось кричать Белову. Да кто теперь услышит. Всяк сам по себе. Не коснулось и слава богу…
Вот и в цехе рабочие как всегда не довольны новыми расценками. Грозили прекратить работу, еле-еле уговорили не делать этого. Обещали подбросить в премию. В апреле был очередной пересмотр расценок. Денег почти не добавили, заставили работать по субботам. Приработок за переработку есть, да отвыкли люди от «шестидневки», с которой перешли на «пятидневку» с сохранением сорокачасовой рабочей недели лет двадцать назад .
Вот уже и лето, у многих дачи, сады и огороды, а до августа придётся работать по субботам. Срочный госзаказ. Готовят большую партию вертолётов к поставкам за рубеж. Летают наши замечательные многоцелевые машины Ми-2, Ми-8, Ми-26, Ми-17, Ми-28  по всему миру, а завод, изготавливающий важные комплектующие детали и узлы, приносит государству прибыль в валюте, Осознавать такое приятно.
Наконец разрешился конфликт с рабочим шестого разряда Филатовым. Уникальный специалист. Таких умельцев в цехе до недавнего временив было лишь двое – ветеран завода Еремеев, вышедший на пенсию, но продолжавший трудиться по личной просьбе директора, и Филатов, которому до пенсии ещё добрых десять лет.
В скобе – одной из наиважнейших деталей в вертолётной втулке, к которой крепятся винты, только Еремеев и Филатов делали отверстия сложной конфигурации. Другим рабочим эта операция никак не удавалась, а отправлять в брак дорогостоящую деталь, на обработку которой было затрачено столько средств и рабочего времени, было не позволительно.   
  Белов не заметил как оказался возле ограды зоопарка, через которую был виден большой пруд полный птиц. Остановился, залюбовался кусочком природы в центре города, думая о своём. Радовался, предвкушая завтрашнюю встречу с дочерью, зятем и конечно же внуком, с которым обязательно погуляет. Вчера звонила Светлана, в воскресенье приглашала отца в гости. На следующей недели Генрих перевезёт её с малышом на дачу, где Свете помогут родственники и, конечно же, свекровь Елена Васильевна. Очень красивая женщина, несмотря на свои шестьдесят шесть лет!
Притормозив рядом с тротуаром, остановилась «Волга». Дверца раскрылась и через голову водителя Белова позвал немолодой мужчина в костюме и при галстуке несмотря на жаркий день, который, впрочем плавно перетекал в вечер. Часы, закреплённые на соседнем столбе, показывали четверть восьмого.
– Алексей Афанасьевич!
Белов обернулся и узнал машину директора, а вот и он сам, машет рукой.
– Садись в машину, если никуда не торопишься. Обсудить кое-что надо, а потом довезу до дому. Тебе ведь в Зюзино?
– Да, добираюсь на метро до Калужской.
– Вот и хорошо, а мне на Ленинский проспект. Можно сказать, что в одном районе живём.
– Пожалуй, – согласился Белов и сел в машину рядом с директором, который перебрался к нему на заднее сидение. Машина тронулась, и директор озадачил Белова своим неожиданным предложением:
– Как думаешь, Алексей Афанасьевич, не пора ли тебе вступить в партию. Дам тебе рекомендацию, да и главный инженер не откажется. Какие будут вопросы?
Белов растерялся, не сразу собрался с мыслями, не знал что ответить. Вступать в КПСС никогда не собирался, сделать карьеру никогда не стремился, человеком был скромным. Был мастером участка в токарном цехе, работу свою любил, умел работать на всех станках и частенько подменял во время аврала заболевшего или загулявшего рабочего.
Таких случаев было не мало. Бывало, что рабочие являлись в цех «под хмельком», либо прогуливали по причине пьянства – болезнь застарелая. Таких пытались перевоспитывать, лишали премии за прогулы, самых злостных прогульщиков увольняли, а они тут же устраивались на другие заводы, да ещё хвастали, что будут получать на десятку больше .
Стране не хватало рабочих рук, и на работу принимали всяких…
Тяжело было увольнять квалифицированных рабочих, на «художества» которых закрывали глаза, терпели. Так мучались и с Филатовым, а тот ещё больше наглел, требуя для себя персональных надбавок. Дошло до того, что заработки этого отдельно взятого представителя рабочего класса, который по его нетрезвым словам являлся «гегемоном», достигали едва ли не директорских.
Пришлось Белову самостоятельно осваивать операцию, которую выполняли Еремеев и Филатов. Еремеев мужик не плохой, но секретами профессии делиться не стал, а связываться с Филатовым не имело смысла. Тот окончательно запил на шальные деньги и прогулял целую неделю да ещё в то время, когда Еремеев был на больничном.
Дома Белова никто не ждал, вот и сидел он в цехе по две смены, да ещё и на ночь оставался. Наточил болванок, учился на них делать сложные фигурные отверстия, овладел таки мастерством и молодого рабочего обучил. Сам выбирал трудолюбивого, честного и непьющего паренька.
Так что, когда Филатов вышел  из очередного загула, отправили его в отдел кадров за расчётом с формулировкой «за систематическое нарушение трудовой дисциплины и прогулы».
Побежал тот с жалобой в профсоюз, но на этот раз и там не помогли. Уволили Прогульщика и пьяницу с завода, затаил Филатов зло на Белова. Поджидал день спустя после второй смены поблизости от метро, налетел в нетрезвом виде с кулаками, да попал в милицию. Тогда Белову, сумевшему за себя постоять, чуток досталось, зато этого мерзавца больше не видел. Осудили дебошира его на пятнадцать суток, на перевоспитание силами милиции…      
– Спасибо, Николай Иванович, за приглашение, но я об этом не думал, – принялся вежливо отказываться Белов. – Считайте меня беспартийным коммунистом.
– Зря ты, Алексей Афанасьевич. Хотел тебя включить в резерв на должность начальника цеха, – огорчился директор. – Ты отказался, а в партию вступит человек недостойный. Жаль.
– Не потяну я цех, Николай Иванович, ты уж извини. Никак не потяну! Мастер я. Мне по силам участок. Да и образования высшего не имею, попрекать будут.   






























Глава 7. Пакт

1.
Вторая половина июля на восточном побережье США выдалась жаркой и душной, с обильными дождями и грозами. В перерывах между облачностью светило горячее поистине субтропическое солнце, от которого жители и многочисленные, съехавшиеся со всего света гости Нью-Йорка, оказавшиеся в полуденный зной вне квартир, отелей или офисов, оборудованных кондиционерами, прятались в тени небоскрёбов или в хорошо ухоженных городских парках и скверах. И это неудивительно.
Несмотря на близость океана, охлаждаемого мощным Лабрадорским течением , город мирового значения, в котором располагались штаб-квартира ООН, Всемирный торговый центр и много ещё чего, а так же банки на знаменитой Уолл-Стрит, финансировавшие тайное Мировое правительство и антисоветские силы всех мастей вне и внутри СССР, находился на той же географической широте, что и Мадрид, Рим, Неаполь или столица солнечного Азербайджана город Баку.
– Ну и жара! – Недовольно пробурчал Джон Салаш, вытирая потное лицо платком. – Помоги мне, Алекс, уложить в багажник эту навороченную коляску, которая понравится нашей малышке. Никак не умещается.
– Сейчас, дед, передохни. И так загрузились под самую крышу. Никогда бы не подумал, что ребёнку необходимо столько вещей! – отозвался внук, поправляя коробки на заднем сидении автомобиля.
– Много – не мало, пригодиться, – отозвался дед, справившийся, наконец, с прогулочной коляской, которую купил в подарок правнучке, повернув её другой стороной.
– Давай помогу, – подошёл к багажнику внук. – Не надо, сам справился, – ответил дед. – Ты хорошо закрыл квартиру? Проверил замки?
– Проверил, всё в порядке, можно ехать, – ответил внук.
– Тогда едем. Заедем ко мне за фотографиями, которые я видел лет тридцать назад. Остались от твоего отца. Хочу убедиться, что я ошибся, а потом отправимся в горы и только в горы! В Вермонте  нет такого изнуряющего зноя и влаги. Не то, что здесь, дышать нечем. Малейшая нагрузка и тело покрывается потом.
– Не забудь надеть свитер, – напомнил внук. В машине сквозит, простудишь поясницу. Я сяду за руль.
– Садись, Алекс, а я буду подсказывать дорогу. Главное выбраться из города, а там будет полегче. Знаешь, неподалёку от дома, арендованного нами на лето, живёт один русский. Говорит, что писатель. Лет десять назад его изгнали из СССР. Таких как он там называют диссидентами и раньше расстреливали, как врагов народа. Теперь изгоняют из страны. Пиши, что хочешь, но твою писанину читать у нас не будут, – так рассуждали руководители России, сменившие Сталина. Я заходил к этому человеку. Живёт с женой. Она много моложе его. У них двое детей, мальчишки-подростки. Сам уже немолодой, отрастил бороду, как мормон . Меня моложе лет на пятнадцать. Воевал во Вторую мировую, говорит, что был офицером. После войны сидел в лагере якобы за то, что у него обнаружили записки с критикой советского режима…
– В немецком? – не дослушав, спросил внук, не слишком внимательно слушавший деда. Свои мысли одолевали. То, что он сегодня узнал от деда, настолько потрясло Алекса, что и недели не хватит, чтобы придти в себя. Что теперь делать, Алекс просто не знал...
– Да не в немецком, а в советском лагере! Отсюда и диссидент, – проворчал дед. – Укрылся у нас в Вермонте. Копается в саду, как крот. Ему прислали какие-то саженцы из России, кажется яблони. Таких у нас нет. Посадил и надеется дождаться плодов. Я ему говорю – потерпи немного, скоро вернёшься в Россию. Он не верит, отмахивается рукой. Странный тип, неприятный, – подчеркнул дед, и, как это часто бывало с ним, резко сменил тему, вернувшись к делам семейным:
– Хорошо, что ты приехал, хорошо, что тебе предоставили отпуск. Поживём все вместе пару недель. Мать и жена по тебе соскучились. Я тоже скучал, – скупо признался дед. – Линда измучилась, дожидаясь тебя. Ты ей просто необходим. Не только нам, мужчинам, но и женщинам, особенно молодым, трудно без мужчины…
Поживём вместе, отдохнём. Ты и Линда займётесь воспитанием дочери. Ничего, что Бетси  совсем маленькая. Воспитанием детей надо заниматься с первых дней. Психологи уверяют, что характер, формируется в первые недели жизни. Жаль не сын, но это дело наживное. Говорят, что женщины, пока они кормят дитя грудью, не беременеют. Так что, Алекс, копи силы к следующей весне! – пошутил дед. – Вторым должен быть сын!
Алекс пропустил мимо ушей пожелание деда. В таком деликатном вопросе, как говорится – «кого бог пошлёт». Но вот воспитанием дочери, которой всего-то месяц, они займутся вместе с Линдой. По жене Алекс очень соскучился. Хэлен Эйр, с которой он встречался недели две назад, была всё-таки «мелковата» и прежнего влечения к ней у Генри Роулинга – канадка и не подозревала, что её американский друг может иметь другое имя, не было. Линда быстро усвоила азы любви и охотно импровизировала, доставляя мужу удовольствие. Как-то шепнула ему, что почитывает кое-какие книги о роли женщины в интимной жизни…
Алекс часто вспоминал свою ровесницу Веру Соколову, пытался сравнивать с Линдой понравившуюся ему молодую русскую женщину – настоящую красавицу. Линда ей уступала во всём, в том числе в росте. Вера была сантиметров на семь выше Алекса, которому нравились высокие и стройные блондинки…
Поездки в СССР становились регулярными. Корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Генри Роулинг, в образ которого Алекс Салаш погрузился настолько глубоко, что сегодня не сразу отозвался на собственное имя, удивив и в то же время порадовав деда, оказался востребован как журналист. Прочитав некоторые статьи внука, которые появились в газетах и журналах, Джон Салаш убедился, что Алекс успешно вживается в две отведённые ему роли: разведчика-профессионала и профессионального журналиста.
– Быстро ты насобачился писать статейки. Молодец! – похвалил его дед, обычно скупой на похвалу. – Мать собирает их, а потом они вместе с Линдой читают и перечитывают, хоть и мало что понимают в политике. Женщины… – глубокомысленно изрёк дед.
Так было до сегодняшнего дня, когда утром, едва Алекс добрался до нью-йоркской квартиры матери, где его дожидался дед, Джон Салаш, открыл внуку семейную тайну, которая потрясла молодого человека.

* *
– Ты, конечно же, читал прошлогодний репортаж из Москвы своего коллеги Боба Стилета, напечатанный в ноябрьском номере «Гардиан» ?
– Да, Хелен Эйр – это моя знакомая по первой поездке в СССР прислала мне экземпляр газеты с репортажем Стилета о посещении издательства «Правда» – этой «цитадели коммунизма», – попытался пошутить Алекс, ещё не зная, что его ждёт. – Стилет большой мастак на такие дела и репортаж у него получился отменный. Нам, начинающим журналистам ещё учиться и учиться у старика Боба. Я прочитал и передал маме.
– Мастак писать этот Стилет, – согласился дед. – Только меня заинтересовали фотографии, сделанные твоей канадской приятельницей, с которой ты, конечно же, успел познакомиться поближе, – дед проницательно посмотрел на внука поверх очков.
«Вот!» – Алекс едва не обозвал деда «старым чёртом», –  «всё видит, всё знает! Вот что значит профессиональный разведчик!»
– Бог с ней, с этой канадкой. Поступай, как знаешь, только будь осторожен. Эта особа спит со многими, так что не подцепи какую-нибудь гадость, – напомнил дед и, покончив с нравоучениями, продолжил по сути: – Твоё появление в Москве, на Красной площади во время шоу с самолётом, было сопряжено с определённым риском. Понимаю, что тебе захотелось лично убедиться в том, что этот сопляк не передумал и полетел в Москву. Но ты рисковал. Он мог тебя опознать, и тогда у КГБ могли бы появиться вопросы к корреспонденту агентства «Ассошиэйтед пресс» Генри Роулингу. На мой взгляд, ты был неосторожен.
– Это был приказ Тернера, – оправдался Алекс. – Тернер находился в Гамбурге, откуда вылетела «Цессна» и ждал моего звонка из Москвы о приземлении самолёта.
– Неосмотрительно с его стороны, – заметил дед. Он мог тебя подставить. Я предупреждал тебя, будь с ним осторожней. Эту информацию можно было получить из теленовостей. Очевидно, Тернер спешил доложить начальству и использовал тебя, зная, что пассажирский лайнер вдвое превосходит «Цессну» по скорости и пилот «Цессны» не станет спешить.
– Я наблюдал за немцем и его самолётом издалека. На площади было слишком много народа, и заметить меня он не мог, – успокоил деда Алекс.
– Ладно, проехали, – согласился дед. – Задуманная операция была проведена блестяще. В СССР последовали громкие отставки высокопоставленных военных во главе с министром обороны. На их место придут новые, менее компетентные и нерешительные люди, которые не станут противодействовать проводимым в СССР реформам. Шеф доволен Тернером и тобой. Надеюсь, ты уже ощутил весомую прибавку к жалованию?
– Ощутил, – с удовлетворением ответил Алекс. Теперь и он мог внести значительную сумму на строительство нового дома, на земельном участке площадью в несколько акров , который дед уже приобрёл в окрестностях Чарлстона, мечтая к следующему лету въехать всей семьёй в новое, как он выразился «имение Салаш».
«И откуда у восьмидесятилетнего старика такая энергия!» – поражался Алекс, проникаясь к деду ещё большим уважением. «Жить вместе с семьёй на берегу океана в собственном большом и добротном доме с садом и просторной, хорошо подстриженной лужайкой…» – Размечтался он. «Что может быть лучше такого семейного эдема ? Но чтобы этого достигнуть, необходимо много и очень много работать. И вот тогда, когда цели будут достигнуты и не без моих усилий рухнет, наконец, колосс, как оказалось после неудачной пробы одного бывшего ефрейтора  не на глиняных, а на стальных ногах, можно будет жить рядом с матерью, женой, подросшими детьми и, конечно же, с дедом. Дай бог ему ещё лет десять жизни…». Приятно жить, занимая ответственный, вполне безопасный лично для себя и хорошо оплачиваемый пост в центральном аппарате CIA…
Алекс вздрогнул от следующей мысли: «А что если колосс не рухнет?», но тут же успокоил себя: «Коррозия и сталь превращает в ржавчину…»
– Довольно предаваться мечтам, – Джон Салаш прервал мысли внука. Взгляни-ка лучше сюда, потребовал дед, разворачивая на столе газету с прошлогодним репортажем Боба Стилета, украшенного выразительными снимками, сделанными Хелен Эйр.
– Тебе знакома эта женщина? – Джон Салаш ткнул пальцем в фотографию немолодой и тем не менее красивой – это было видно и на фото, женщины, которая сопровождала делегацию зарубежных журналистов во время экскурсии по издательству «Правда», выполняя обязанности переводчицы.
– Да, я знаю её. Это миссис Соколова. Мы познакомились в тот день возле издательства «Правда». Второй раз, по случайному стечению обстоятельств, мы встретились в день, как ты выразился, «шоу с самолётом» в Москве и на Красной площади! – признался внук. – Она была со старшей дочерью. Они покупали детские вещи для внука Елены Васильевны. Так зовут эту женщину. У русских это получается очень красиво и значимо – имя и отчество. У нас этого нет. Я попытался представить, как бы звали меня, родись я в России. Александр Александрович – вот как! – с удовольствием произнёс внук. – Неправда красивая женщина? Понравилась? – Спросил он деда.
– Такая женщина не может не понравиться, – согласился дед. – Только дело не в этом. – Лицо Джона Салаша приняло суровое выражение.
– Тогда в чём же? – Насторожился Алекс.
– Жаль, что в эту газету я заглянул так поздно. У меня есть веские подозрения, что эта женщина повинна в смерти твоего отца. Впрочем, я могу и ошибаться, – ответил дед и вопросительно посмотрел на внука.
– Подозрения? – растерялся Алекс.
– Да, и очень веские подозрения. Скажи, мне, что ты о ней знаешь?
– Ей лет шестьдесят пять, но выглядит гораздо моложе и по-прежнему очень красивая. Вдова. Какова миссис Соколова была в молодости, можно судить по двум её дочерям. Обе красавицы, похожи на мать и имена у них интересные – Лада и Вера. Ещё у неё два сына. Старшему сыну лет сорок пять. Математик, профессор, преподаёт в Самаркандском университете. Это в Средней Азии, где мы побывали вместе с Эйр, и где произошла первая встреча с Тернером. О ней я тебе рассказывал. Второй сын – почти мой тёзка, его имя Генрих Соколов, ему сорок лет. Он недавно женился во второй раз. Мой московский друг, Владислав Урицкий, о нём я тебе тоже рассказывал, очень полезным оказался человеком с большими связями и может пригодиться в дальнейшей работе, говорил мне, что первая жена Генриха с их общим ребёнком эмигрировала в Израиль.
– Она еврейка? – Заинтересовался дед, внимательно слушая Алекса.
– Насколько я понял, нет. Уехала с новым, в финансовом отношении обеспеченным мужем. Тот действительно еврей.
– Тогда понятно, – проронил дед, но что ему в этом обыденном деле понятно, не уточнил. – Продолжай, Алекс, я слушаю.
– Да, вот ещё. В тот день, когда мы встретились на Красной площади, Урицкий в присутствии Елены Васильевны обмолвился, что она работала в КГБ и ушла на пенсию в звании майора в начале семидесятых годов. Интересная информация. Я заметил, что русские болтливый народ. Зачастую говорят то, о чём следовало бы помолчать. Впрочем, нам это на руку.
– Майор КГБ? Вот это новость! Что же ты мне раньше не рассказал об этом? – Джон Салаш встал со стула и принялся расхаживать по комнате. – Старика охватило нешуточное волнение и нервное возбуждение. – Я чувствовал, что это была она, а теперь почти уверен! Не работала какой-то там машинисткой или буфетчицей, а служила! Ты понимаешь, Алекс, служила в КГБ! – воскликнул он, присел, открыл бутылку и, плеснув себе в стакан шипящей кока-колы, с жадностью выпил.
– Твоему отцу так и не удалось пожить нормальной семейной жизнью с твоей матерью. Они даже не успели оформить брак. Его задержали в России в мае 1958 года. Нашлись свидетели, опознали и подтвердили, что Алекс Мяаге служил в эстонских «Ваффен-СС». В России за такие дела судят и поныне, многих расстреливают… – Джон Салаш налил ещё полстакана, перевёл дыхание и выпил.
– Твоя мать и моя дочь выстрадала горе, отдала все свои силы тебе, Алекс. Не забывай этого. Они оба пострадали от той войны . Илона, дед назвал дочь по-венгерски, осталась хромой на всю жизнь, твой отец был несколько раз ранен, лишился руки…
– Дед, я люблю маму! Опять ты тянешь, – перебил деда Алекс. – Говори, в чём ты подозреваешь эту женщину! – Он посмотрел на фото Соколовой, вспоминая тот тёплый солнечный октябрьский день в Москве, Елену Васильевну, увлечённо рассказывающую иностранным журналистам об издательстве «Правда» и канадку Хэлен Эйр, сделавшую эту и другие фотографии, украсившие репортаж Боба Стилета.
– От твоего отца остались кое-какие вещи. Их хранит твоя мать. А эти альбомы с фотографиями, сделанными твоим отцом во время командировок по разным странам, я оставил себе. У нас был общий друг мистер Нильсен. Он то и познакомил меня и Илону с твоим отцом. Нильсен был убит двумя выстрелами из дамского «Браунинга»  в Гамбурге в том же злополучном мае 1958 года, предположительно женщиной, которую описал администратор отеля, а спустя несколько дней в Таллине был арестован твой отец.
  Дед открыл старый альбом в красном переплёте из искусственной кожи, пересохшей и потрескавшейся от времени и открыл его на том месте, где пролегла ленточка-закладка.
– Вот, Алекс, посмотри-ка внимательно на эту фотографию, датированную 30 июля 1957 года. Снимок сделан в Москве на одной из центральных улиц, во время Московского фестиваля молодёжи и студентов . Нет ли на нём знакомых тебе лиц? 
       На фотографии была запечатлена счастливая семья: супруги и трое детей.
– Боже мой! – Вскричал Алекс, узнав семью Соколовых, несмотря на то, что с тех пор, как отец сделал этот снимок, прошло тридцать лет. Их было невозможно не узнать. Елена Васильевна, которая была на тридцать лет моложе, напомнила ему Ладу – так похожи были они – мать и дочь, тем более, что Ладе сейчас столько лет, сколько было её маме тридцать лет назад… 
«Впрочем, вот и она, Лада. Ей тогда было лет семь – восемь. А это Генрих. Он постарше, ему лет десять. Старшему мальчику на вид лет шестнадцать, уже юноша. Это, конечно же, Богдан», – Алекс видел его мельком в Самарканде. Мужчина, обнимавший счастливую, красивую, полную жизни женщину был её мужем. Алекс догадался. Он знал от Урицкого, что Соколова овдовела в августе того же 1957 года. Её муж погиб в авиационной катастрофе. На фотографии не хватало только Веры, но в пятьдесят седьмом году её ещё не было на свете…
– Ну что ты на это скажешь? – Спросил дед, уже зная ответ. – Она? – он опять ткнул пальцем фото в газете.
– Да, эта женщина миссис Соколова, – подтвердил Алекс, всё ещё не понимавший, каким же образом она повинна в аресте и казни отца? Он вопросительно посмотрел на деда.
– В том же пятьдесят седьмом году Соколова был заслана по линии КГБ в Западную Германию. Такую информацию я получил от мистера Нильсена. В круг её задач входил поиск некоего мистера Смита или того человека, который скрывался под этой распространённой у нас фамилией. Собственно цель её задания нас не интересует.
В Гамбурге, в ресторане отеля «Атлантик Кемпински» они случайно встретились: Мистер Нильсен, твой отец и она в роли миссис Джонсон, американки. Её сопровождал британский генерал при полном параде. По словам Нильсена они были эффектной парой. Та встреча стала фатальной. Твой отец и она узнали друг друга…
– Что же было потом? – Потребовал ответа от деда взволнованный Алекс. «Вот, оказывается, какой тайной окутана жизнь Елены Васильевны Соколовой!» – Задумался он.
– Два офицера CIA и один офицер КГБ, к тому же женщина. Силы неравные. Товарищ Соколова, теперь мы знаем имя разведчицы, скрывавшейся под маской американки Элизабет Джонсон, была захвачена. К сожалению Нильсен, он был старшим и твой отец не имел права голоса, не передал её следователям CIA.
– Что же с ней сделали? – спросил Алекс, как ни странно проникавшийся ещё большим уважением к Соколовой, несмотря на то, то дед обвинял её в гибели отца.
Тут запутывается целый клубок. Появляется некий господин Берг, в прошлом офицер русской армии, сражавшийся  в Первую мировую войну против Германии и её союзницы Австро-Венгрии, который живёт вместе с вдовой шефа гестапо немецкого города Витбург фрау Бертой Рудель в поместье бывшего гуппенфюрера СС Густава Нагеля в то время аргентинского подданного, живущего в Буэнос-Айресе под именем сеньора Мендосы.
В конце войны, Соколова работала по заданию русской разведки в Гамбурге. Если и сейчас она столь красива, то можно представить как была хороша в двадцать пять лет. В неё влюбляется и теряет голову офицер СД и сын Густава Нагеля Адольф. Соколова искусно играет роль невесты Адольфа и даёт согласие эмигрировать вместе с ним в Южную Америку когда под ударами русских армий Германия капитулирует.
Адольф знакомит свою невесту с родственниками. Среди них фрау Берта Рудель – жена офицера СД Отто Руделя и родная сестра жены Густава Нагеля. Так случилось, что с сорок первого по сорок третий год герр Рудель служил в России на оккупированной территории и под его началом работала некая Эльза Ланц – штабсшарфюрер СД. Конечно же, Алекс, ты уже догадался, что этой Ланц была Соколова, как тебе известно прекрасно владевшая немецким языком.
– Не только немецким, но и английским, – подтвердил Алекс, внимательно слушавший деда и удивлявшийся его памяти. «И это в восемьдесят лет!»
– Естественно герр Рудель узнаёт Ланц, которая уже под другим именем работает в Управлении имперской безопасности Гамбурга. Но и здесь Соколова на высоте, она убеждает молодого Нагеля и герра Руделя что она англичанка и работает на британскую разведку, предлагая офицерам СД свою помощь по окончании войны, если они сохранят тайну.
– Что же было дальше? – Затаив дыхание, слушал деда Алекс.
– Соколова обманула младшего Нагеля, бежала от него в последний момент. Уже на субмарине, направлявшейся в Южную Америку Адольф, застрелился. Вот что подчас делает неразделённая любовь с молодыми мужчинами, – вздохнув помянул Джон Салаш младшего Нагеля и внимательно посмотрел на внука. – Надеюсь ты ещё не околдован красотой этой русской фрау, – попытался пошутить он.
– Что ты, дед! – Возмутился Алекс. – Она годится мне в матери! – С укором – «ну и шутник же ты!» –  Посмотрел на него и покраснел, вспомнив Веру, о которой думал едва ли не постоянно, особенно когда был близок с Линдой, ласкавшей супруга в постели… 
– Теперь вернёмся из конца апреля сорок пятого года в самый конец пятьдесят седьмого, – продолжил дед. – Под Рождество мистер Нильсен и твой отец, поверивший своему шефу и совершивший ошибку, стоившую ему жизни, передали захваченную Соколову отцу Адольфа Густаву Нагелю, который тут же отбыл со своей пленницей в Аргентину.
– Что же он с ней сделал! – перебил деда Алекс.
– Ты постоянно перебиваешь меня! – Недовольно пробурчал дед. – Слушай! Не знаю как ей это удалось, здесь Нильсен молчал как рыба, возможно и сам толком ничего не знал, но она сбежала от Густаа Нагеля, который конечно же не смог устоять перед такой красавицей, а Соколовой было тогда лет тридцать семь – лучший возраст для женщины. Не верю, что он не попытался овладеть ею, тем боле что она была целиком в его власти. Но Густав Нагель проиграл схватку. Она бежала, а он, согласно телеграммы из полицейского управления Буэнос-Айреса, поступившей на имя фрау Берты и запоздавшей на три месяца, скончался от сердечного приступа… 
– Что же, она его убила? – спросил Алекс, пытавшийся представить себе, как это всё происходило.
– Вряд ли. С Нагелем расправились те, кто похитил твою русскую знакомую. Нильсен знал этого всемогущего человека, но не назвал его имя, убедив твоего отца, что русская разведчица исчезла навсегда и не представляет для него никакой опасности. Он ошибся и эта ошибка стоила ему жизни. Уверен, что та дама, которая расстреляла Нильсена в том же самом отеле «Атлантик Кемпински», была она. Тогда в мае пятьдесят восьмого я побывал в Гамбурге и показал эту фотографию, – дед указал на фото семьи Соколовых, сохранившееся на отснятой плёнке и отпечатанное уже после гибели Нильсена, – администратору отеля, который её видел и дал показания. Он подтвердил, что это была именно она, хотя и перекрасила волосы в тёмный цвет. Она позвонила в номер Нильсену, представившись читательницей Ди Вельт фрау Гофман, и тот её пригласил. Как ей удалось покинуть отель незамеченной администратор не знал.
– А отец? Ей удалось вернуться в СССР и она его опознала во время поездки в СССР? – Спросил Алекс. – Всё было так?
– Между убийством Нильсена и арестом твоего отца прошло несколько дней. Вполне возможно, что она успела вернуться, а возможно предала информацию о нём в КГБ.
– Но ведь есть и третий вариант, Отца могли опознать и другие свидетели?
– Я думал об этом, – пробурчал дед. – Возможно, – добавил он. – Но очень уж много совпадений. Хотелось бы допросить эту леди самому, – устало признался Джон Салаш.
– И наказать? – спросил Алекс.
– Да, – подтвердил дед, – и наказать. Теперь ты знаешь всё, Алекс. Думаю, что маме не стоит об этом рассказывать. Так случилось, что сама судьба свела тебя с миссис Соколовой и её семьёй.  Я не говорю о мести. Прошло много лет, к тому же она исполнила свой долг, но ты должен знать и не испытывать ни малейшей жалости ни к ней, ни к членам её семьи, ни ко всем русским. Ты должен испытывать к ним чувство ненависти и по возможности использовать их в своих интересах! Ты меня понял меня? – спросил дед, требуя ответа.
– Да, – выдавил из себя побледневший офицер CIA Алекс Салаш.    
– Вот что ещё, Алекс, – дед как всегда приберёг кое-что напоследок, – в августе тебе предстоит очередная поездка в Россию. На этот раз в Прибалтику. 23 августа в Эстонии, Латвии и Литве пройдут митинги и демонстрации протеста против подписания Молотовым и Риббентропом договора о разграничении сфер влияния в Восточной Европе, названный политиками пактом . От того как пройдут эти мероприятия зависит многое и прежде всего отторжение этих малых, но стратегически важных для нас государств от СССР.
Это всё, что я могу тебе сказать. Всё остальное узнаешь от Тернера. Он поставит тебе задачу. Тебе необходимо её выполнить, но помни – будь с ним осторожен, – ещё раз предупредил внука Джон Салаш. 

2.
Для Соколовых дачный сезон восемьдесят седьмого года выдался богатым на гостей. В конце июня сразу же после сдачи экзаменов и выпускного школьного бала в Москву из Самарканда прилетели Настя с мамой. Девушке предстояло выдержать экзамены в МГУ, а Александра Алексеевна могла ей помочь в подготовке к экзаменам.
Богдан остался в Самарканде один, но в августе и он прилетит в Москву. В будни Настя и Александра Алексеевна жили и готовились к экзаменам в своей московской квартире, а в выходные дни приезжали в Малаховку.
В середине июля, помня о приглашении Соколовых посетить летом их подмосковную дачу и отведать огурчиков, которые так удавались Елене Васильевне – маме Богдана, Генриха, Лады и Веры, в Малаховке в течение нескольких дней гостили Рустам и Таджинисо, которые привезли в дар москвичам ранние фрукты и дыни.
Женщинам Рустам и Таджинисо подарили огромный букет из роз персидских сортов всех оттенков, который Елена Васильевна, Лада, Вера и Светлана разделили по вазам и разнесли по комнатам. Замечательные цветы в течение нескольких дней наполняли ароматом весь дом, а оставшиеся черенки Елена Васильевна прикопала в песчаной почве, накрыв банками и надеясь, что некоторые из них приживутся и со временем украсят сад. 
Фархад, ставший виновником знакомства Соколовых с Рустамовыми по словам Таджинисо, которая попросила Веру сохранить это в тайне, был болен и лечился от наркозависимости.
– К вам в Москву эта беда ещё не пришла, а у нас уже многие, в основном молодые люди, курят анашу и опий, – призналась Таджинисо московской подруге, с которой у девушки сложились доверительные отношения. – У вас спокойно, а у нас тревожно. Ходят слухи о скорой войне за власть между кулябскими  и худжандским  таджиками, – по большому секрету сообщила Вере Таджинисо. Ты, Вера счастливая, вышла замуж за любимого человека, ждёшь ребёнка. У вас жить хорошо, а у нас жить страшно…
Хотелось Вере успокоить Таджинисо, что войны не допустят. В стране в конце концов есть власть, есть коммунистическая партия, но не сумела. Посмотрев в грустные глаза восточной красавицы, не решилась, подумав: «Многого мы ещё не знаем…»
В это же время, словно им кто-то сообщил о приезде Рустамовых, Соколовых, так и не дождавшись официального приглашения, навестили соседи по Малаховке Владислав Урицкий с женой Жанной.
Елена Васильевна никому не отказывала в гостеприимстве. Стол в саду был всегда накрыт к чаю и редко когда остывал хорошо начищенный пузатый самовар, обеспечивая хозяев и гостей первоклассным кипятком из колодезной воды и с приятным запахом от дымка.
Хватало и ягод. Следом за клубникой пошла малина, дозревала крупная, словно вишня, чёрная смородина и янтарный, сладкий как мёд крыжовник. Золотые руки у Елены Васильевны. Ей всё удавалось: и ягоды и цветы и огурчики, которые только что пошли и были замечательными на вкус и в свежем виде и малосольные.
Во время визита к Соколовым Урицкий не задавал Елене Васильевне «щекотливых» вопросов по Ленинграду, попытался втянуть Генриха и Ладу в школьные воспоминания, но из этого ничего не получилось, только и поздоровался со Светланой, мельком взглянув на ребёнка и поздравив её с рождением сына.
Большую часть времени Владислав провёл с Рустамом. У них появились какие-то общие знакомые и интересы в Средней Азии. Урицкий планировал ряд служебных поездок в Узбекистан и Таджикистан. Жанна между тем скучала, уединившись в саду с книгой на французском языке, которым по словам Владислава хорошо владела.
Едва проводили Рустамовых, в Москву с выставкой своих работ, которая разместилась в одном из залов ЦДХ  на Крымской Валу, прилетел из Баку Ариф Гулиев – армейский товарищ Генриха.  Ариф, как и Генрих, отслужил год после окончания художественного училища, проявив свои способности в оформлении чеканкой солдатских столовых во всех полках дивизии, Ныне Гулиев народный художник Азербайджана, известный в республике и за её пределами художественными изделиями из серебра и чеканкой по меди.
Очень интересный товарищ Ариф Гулиев. Бывая в Москве не реже одного раза в год, каждый раз привозил и дарил Соколовым на память что-нибудь из своих работ. Получив приглашение, побывал в конце ноября прошлого года на свадьбе у Генриха и Веры, подарив женихам по кинжалу в серебряной оправе, а невестам серебряные украшения.
Генрих упрекал, Арифа, что тот прилетел один, без супруги. Ариф в тот раз отшутился, что на востоке не принято брать жён в дальние путешествия, но шутка вышла какая-то грустная и Генрих уже тогда заподозрил неладное…

*
– Плохие настают времена, дорогой Генрих, – вызвался на откровенность Ариф, когда они остались одни, уединившись в тенистом уголке сада. – Только для тебя, – предупредил он. – Не огорчай маму и сестёр. Они у тебя такие хорошие, красивые и счастливые. 
Понимаешь, не знаю как тебе и сказать, – голос Гулиева дрожал. – Родственники считают меня «плохим азербайджанцем». У вас только и разговоров о перестройке и гласности, о дальнейшем совершенствовании социализма, а у нас уже давно перестроились и при полном молчании отменили советскую власть. Её уже практически нет. Всё продаётся и покупается:  руководящие должности, выгодные места, пока ещё мелкие предприятия, магазины и даже колхозы…
Лет пять назад, да это было весной 1982 года, в Баку побывал Брежнев, которому устроили такой пышный приём, что он возьми и скажи: «Баку – образцовый социалистический город».
До глубокой осени бакинцы шутили над ним, смеялись над его словами, понимая какой образец ему показали и как далёк он от реальности. Когда Брежнев умер , шутки стихли. О покойных и у вас и у нас говорят одинаково – либо хорошо, либо ничего…
Ты, Генрих, был в Баку, сам видел, что там всё не так как у вас. Едва ли не весь транспорт отдан на откуп частным лицам. На приличную работу без связей или взятки не устроиться. За медицинскую помощь надо платить наличными лечащему врачу. Нет денег – не сделают операцию и человек умирает. У нас такое не редкость. Но самое страшное – обострились межнациональные отношения. Прежде такого не было, и Баку был одним из самых интернациональных городов.
Помнишь моего школьного приятеля Эдика Рамиресова. Он и его семья – бывшие мексиканцы. Завезли его предков Ротшильды из Техаса на нефтяные прииски Апшерона  в качестве специалистов. Так и остались у нас, прижились. Теперь и на них косо смотрят, как и на русских. Не армяне, но тоже чужие – христиане. Не знаю как у вас, но у нас резко усилились позиции религии, – признался Ариф. – За Араксом Иран. Там живут две трети всех азербайджанцев . В Иране как нигде в мире сильны позиции ислама, особенно после исламской революции семьдесят девятого года. Эта революция оказала сильное влияние и на нас.
После целой цепи событий последних лет обострилась застарелая религиозная и межнациональная вражда армян и азербайджанцев, а это, сам понимаешь, коснулось и моей семьи…
 На Арифа больно было смотреть, так он переживал. Женился тринадцать лет назад по любви на бакинской девушке Роксане из армянской семьи, проживавшей в соседнем доме. Имя среди армянок распространённое, такое же имя было у согдийской красавицы, которую взял в жёны царь Александр Македонский.    
В прежние времена такие межнациональные браки в большом интернациональном городе были не редкость. К середине семидесятых годов их стало уже меньше, а к середине восьмидесятых годов такие браков уже не стало.
Родственники пытались отговорить молодых людей от брака, но те настояли на своём, ввиду не слишком сильного сопротивления с обеих сторон и при поддержке едва ли всей улицы, на которой играли свадьбу. На той свадьбе довелось побывать и Генриху.
Красивая была свадьба в уютном зелёном дворике, поскольку никакая квартира не смогла бы уместить такого количества гостей, как приглашённых, так и тех, кто заходил на звуки зурны , без которой не обходится ни один праздник на Кавказе.
Роксана родила Арифу двух девочек и супруги прожили в согласии десять лет, прежде чем на их долю выпали тяжёлые испытания. К середине восьмидесятых годов Ариф стал подвергаться сильному давлению со стороны многочисленной родни.   
– Представляешь, Генрих, словно с ума все посходили. Объявленные в стране перестройка и гласность неожиданно подняли на поверхность всё, что было негативного в многовековой истории наших народов, прежде всего, непримиримую межнациональную рознь, которая была почти забыта в течение нескольких предшествующих десятилетий. Эксцессы, наверное, были и раньше, но их пресекали в корне, – пытался объяснить другу Ариф. – Если так пойдёт дальше, то у нас на Кавказе не миновать большой беды.
Обидно, когда родственник, даже родной отец выговаривают, что мол ты, Ариф, «неправильный азербайджанец» и чтобы сохранить честь должен искупить вину – развестись с женой. Двоюродный брат дошёл до того, что назвал моих детей «ублюдками». Сказал такое в пьяном виде, но это его не оправдывает. Я разбил ему нос, за что уже досталось и мне. Что делать – ума не приложу?
– Уезжай, Ариф. Забирай Роксану и детей, и уезжай, – посоветовал Генрих, обеспокоенный бедами, постигшими друга.
«Надо же такому случиться!» – Искренне возмущался он, понимая, что глубинные корни национальной нетерпимости, заложенные века назад, попав в благоприятную почву, начали бурно разрастаться не только на Кавказе, но и в других регионах страны, контроль над которой постепенно теряли центральные власти. О сходных процессах рассказывали Богдан и Шура, об этом же рассказывали Вера и Кирилл, после многочисленных поездок по стране.
– Куда уезжать? Я уже думал об этом, советовался с Роксаной, но и она стала относиться ко мне всё хуже и хуже. Мы стали ссориться на глазах у детей. Боюсь, что она не поедет со мной.  Грозится уехать в Ереван и увезти с собой детей. Там у неё дальние родственники. Только не примут её. Жить негде. А если и примут, то будут попрекать неправильными детьми-полукровками. Найдётся местный идиот, который назовёт их «ублюдками». Что делать – ума не приложу! – Едва сдерживал себя Гулиев.
– На Украину что ли податься пока не поздно. У Горовицкого гостили всей семьёй два года назад. Помнишь его?
– Ну как же, полковой фотограф, – вспомнил Генрих крымчанина Александра Горовицкого, который сделал ему немало фотографий на память. В первые годы переписывались. Он по-прежнему живёт в Евпатории?
– Нет, недавно перебрался в Севастополь. Унаследовал от бабушки частный дом на Карантинной улице. От центра недалеко и во дворе виноградник. Сделал дому капитальный ремонт, считай что отстроил заново. Хорошо живёт Саша. Заведует фотоателье. На юге фотография – дело прибыльное. Жена у него красивая, двое детей. Предлагал перебираться в Севастополь, где можно купить старый дом и отстроится. Климат в Крыму хороший, как в Баку, море рядом.
– И что же ты?
– Думал весь год. Никак не могу решиться. В Баку моя родина, там меня все знают, там я народный художник, там мои корни, – признался Ариф. –  Теперь и поздно. С Роксаной отношения совсем испортились. Ушла к родителям, забрала детей. Вот такие дела, Генрих… 


3.
Завершалось лето последнего относительно мирного для страны 1987 года. Война шла за её пределами, как выражались военные, «за речкой» , а на имперской территории пока сохранялось хрупкое равновесие между центральной властью республиканскими элитами.
Ещё не лилась кровь в межнациональных конфликтах, не появились десятки, а затем и сотни тысяч беженцев, устремившихся с окраин в центральные районы страны, прежде всего в Москву, ещё не понимавшую что происходит, и где пока царила едва ли не всеобщая эйфория по поводу перестройки, ускорения и гласности. Но было уже сказано её главным прорабом – «Процесс пошёл…»
От гласности, неожиданно обрушившейся на доверчивых и, как оказалось не слишком политически грамотных граждан, у большинства из них закружилась голова. Повеяло эпохой перемен, которых ждали с большой надеждой, никак не предполагая, насколько изменится, казалось бы, несокрушимая и всё ещё родная для большинства советских людей страна, погружавшаяся в пучину циничной лжи клеветы, словно легендарная Атлантида в бурлящие воды океана.
А на дальнем берегу Атлантики близ статуи Свободы престарелый, но всё ещё импозантный киноактёр и президент Америки, готовящийся к официальному визиту в «Империю зала», как окрестили СССР его советники-русофобы, разучивал впрок русские пословицы и поговорки, среди которых хорошо известные:

От добра – добра не ищут.
Не буди лиха, пока оно тихо.
Снявши голову, по волосам не плачут.

И менее известные поговорки:

Родился – не торопился.
Троица – весь лес раскроется,

О первых трёх пословицах он разумно умолчал, озвучив лишь две последние в присутствии Горбачёва во время своего знакового визита в СССР. Случилось это далеко не радостное событие, сравнимое разве что с визитом Сатаны – кое-кто даже учуял запах серы, в конце мая следующего года и совпало по времени с празднованием тысячелетия крещения Руси, а так же с ежегодно отмечаемой в России и прочих христианских странах Троицей.

* *
Отдых на балтийском взморье подходил к концу. Через два дня Арефьевым уезжать из Паланги, а там и детей собирать в школу. За лето Алёша и Лиза подросли, окрепли, загорели и Лада надеялась, что зимой дети не будут болеть и пропускать школьные занятия.
С отпуском им повезло. Дождей в августе было сравнительно немного. Погода по здешним меркам была тёплой и преимущественно солнечной. Ветры, на которые так богата Прибалтика, оказались умеренными и отдыхающие шутили, что с пляжей их «не сдувало».
Даже морская вода иногда прогревалась до двадцати одного градуса, что для этих мест едва ли не рекорд. И если бы не чёрный флаг или шар, который поднимали в небо над пляжем в период наибольшей загрязнённости морской воды – так страдала в последние годы Балтика на всём её протяжении от датских проливов до устья Невы от загрязнения промышленными странами, разместившимися на её берегах, отдых можно было оценить на отлично. Разве что подпортили впечатления от последних дней местные «воинствующие демократы», а по сути националисты, объявившие отдыхающих из других республик «оккупантами».
В предпоследнее воскресенье августа для отдыхающих пансионата, принадлежавшего МВД СССР, была организована экскурсия в Клайпеду с посещением литовской части Куршской косы и известного на всю страну океанариума. Хорошая экскурсия, жаль что выпала на такой неспокойный день, когда по всей Прибалтике от Таллина до Клайпеды проходили многолюдные митинги и демонстрации протеста в годовщину так называемого Пакта Молотова-Риббентропа.   
Экскурсионный автобус, движению которого мешали участники манифестаций, высыпавшие на дроги одной из самых проблематичных пока ещё советских республик, задерживался. Экскурсанты нервничали, ругали администрацию пансионата, которая запланировала экскурсию на такой неудобный день.
Рядом с Арефьевыми, которые разместились вместе с детьми на удобных креслах экскурсионного автобуса с солнечной стороны и были вынуждены прикрывать окна шторками, сели старший лейтенант Вацлав Малиновский из Риги со своей молодой женой Вандой, решившие отдохнуть в пансионате вместе свадебного путешествия. Им выделили дефицитные путёвки, в один из лучших пансионатов МВД, которых в другой раз может и не быть.
Павел и Лада познакомились с молодожёнами в первый же день. Их номера оказались соседними, и обе семьи обедали, ужинали и завтракали за одним столом, который накрывался на шесть персон.
Ванда, которой ещё не исполнилось двадцать лет, подружилась с младшими Арефьевыми и вместе с ними, пока Павел, Вацлав и Лада, нежились под лучами ласкового северного солнца, отправлялась на продолжительные прогулки вдоль бесконечных пляжей. Приятно было шлёпать по мелководью босыми ногами и всматриваться в набегавшую волну, пытаясь отыскать среди мелких камешков кусочки янтаря, которые заносило в эти места морское течение, намывшее за тысячелетия стокилометровую Курскую косу.
И вот они на последней экскурсии, обещавшей стать самой интересной, если бы не мешали митинги и демонстрации местных жителей, поддержанных многочисленным «десантом» политизированных горожан, понаехавших к морю на выходные дни из Каунаса и Вильнюса.
– Об этих акциях протеста было известно заранее, но местные власти практически ничего не сделали для того, чтобы всё ограничилось небольшими собраниями самых непримиримых протестантов. Словно потакали им! Здесь ещё терпимо, не то, что в Риге или Вильнюсе, – хмуро посматривая на живую цепочку, составленную из взявшихся за руки людей всех возрастов, которые выстроились вдоль приморского шоссе, соединявшего Палангу с недалёкой Клайпедой, заметил Вацлав, служивший во внутренних войсках МВД. Его часть была расквартирована в Риге.
– Националисты, повылезали изо всех щелей, мутят воду, а народ, охваченный перестроечной эйфорией их поддерживает. Даже среди русских и других некоренных народов таких не мало. Независимости захотели! Эти идиоты говорят, что если их не отпускают на ПМЖ  в Европу или Америку, так уж лучше уйти в Европу вместе с независимой Латвией, Литвой или Эстонией Хуже, дескать, не будет! – Возмущался Вацлав или Вячеслав, как звучало его славянское имя на русский лад. – Не понимают, что станут людьми второго сорта, как мы, поляки, испытавшие давление со стороны титульного народа, которому отдали Вильно.
Малиновский рассказал Арефьевым, что он и Ванда родом из Вильнюса – оба поляки. Их предки жили в городе Вильно в течение нескольких веков, и горожане, состоявшие преимущественно из поляков и евреев, а так же из русских,  литовцев, и белорусов, каковых было меньшинство, полагали город польским. Таковым считался и Ковно, переданный Литве после окончания Первой мировой войны. Из этого старинного города на Немане поляки были депортированы и город, переименованный на литовский манер в Каунас, стал столицей Литовской республики, просуществовавшей до 1940 года.
– Дошло до того, что даже великого польского поэта и современника Пушкина Адама Мицкевича  объявили литовцем и стали называть Адамусом Мицкявичусом! – Сетовал Малиновский.
Став советской республикой в 1940 году, Литва получила населённую поляками Виленскую область с городом Вильно, временно входившие в состав Белорусской ССР после освобождения Красной армией Западной Белоруссии и Западной Украины. После окончания Второй мировой войны Литовской ССР передали часть Восточной Пруссии – Мемельский край с городом Мемель и половину Куршской косы, куда направлялись экскурсанты в неспокойный воскресный день 23 августа. Портовый город Мемель переименовали в Клайпеду и через неё республика получила удобный выход в море.
За экскурсионным автобусом следовала «Волга» с ленинградскими номерами, принадлежавшая Лебедевым. Время от времени Павел и Лада выглядывали в приоткрытое окно – не отстали ли Лебедевы, которые приехали в Палангу позавчера и остановились на частном секторе.
 Совершить поездку к берегам Немана и Балтийского моря очень хотела Ольга Владимировна, прожившая в этих местах на пограничной заставе около года – с конца июня 1940 года по начало мая 1941. Ей хотелось посмотреть на места, где началась война и где осенью 1944 года, когда наши войска приближались с боями к границам Восточной Пруссии, погиб её первый муж и отец Лены Игорь Владимирович Лебедев – младший брат Василия Владимировича Лебедева – военного моряка в отставке, служившего до войны на Военно-морской базе в Либаве, командовавшего сторожевым кораблём. 
Вот и собрались в августе Лебедевы с дочерью и внучкой навестить памятные места, а на обратном пути заехать к родственникам Ольги в Изборск, поклониться могилам предков, родителей, праху Игоря Лебедева, пепел которого Ольга схоронила на древнем кладбище неподалёку от креста легендарного князя Трувора  рядом с родными людьми.
Очень жалели Лебедевы и Лена, что Генрих Вирен был загружен работой в КБ и остался один в Ленинграде. В Паланге Лебедевы остановились неподалёку от пансионата, в котором отдыхали Арефьевы. Приятно встретиться с родственниками и отдохнуть несколько дней на балтийском взморье. Вот и на интересную экскурсию поехали за кампанию с Арефьевыми.

*
Наконец, почти с часовым опозданием из-за акций манифестантов, пытавшихся перекрыть приморское шоссе в нескольких местах, экскурсионный автобус и следовавшая за ним «Волга» добрались до Клайпеды. Тенистые улочки, города, сохранившие готический стиль, наиболее характерный для Северной Германии, встретили туристов недружелюбно. Повсюду были развешаны плакатами с надписями на русском, английском и литовском языках с характерными антисоветскими и антирусскими текстами, утверждёнными не иначе как в общем штабе активистов из «демократической общественности» прибалтийских государств, осуждающих договор о ненападении, подписанный СССР и Германией сорок восемь лет назад и получивший название Пакт Молотов-Риббентроп. Такие же плакаты с аналогичными текстами был сегодня развешаны в Латвии и Эстонии
– Жили мы с твоим папой, Леночка, и с твоим прадедушкой, Эльза, – с грустью вспоминала Ольга Владимировна поглаживая девочку по светлой головке, – на пограничной заставе рядом с этим городом, который давно уже наш, а так и не побывали в нём. В мае сорок первого года папа отвёз меня в Изборск, где я родила тебя, Леночка, а через месяц началась война. Пограничники первыми приняли на себя удар. Почти все погибли, защищая рубежи нашей страны.
Начальник заставы старший лейтенант Игорь Лебедев чудом остался в живых, и, скитаясь по лесам с маленьким отрядом из бойцов-пограничников и жён комсостава с детьми, отцы которых погибли в первые часы войны, привёл людей в Изборск. На весь путь через территории Литвы и Латвии, занятых немцами, ушло более месяца, – тяжело вздохнула Ольга Владимировна. 
В прикрытое ветровое стекло что-то ударило. По стеклу растеклась красноватая жидкость.
– Вот паразиты, помидоры кидают! – Сдерживая гнев, заметил Лебедев. – Больше по автобусу, но и нам досталось. Разглядели ленинградские номера! Независимости требуют, нас называют оккупантами. Даже в сороковом году не вели себя так погано. Стреляли из кустов по автомашинам, а в городах вели себя тихо, боялись. На шоссе солдаты внутренних войск расчищают дорогу, а в городе только милиция, да и та бездействует, наблюдают…
– Давай поднимем стекло, протрём, – предложила Ольга мужу.
– Не стоит. Опять запачкают. Нам бы не отстать от автобуса и добраться до парома, а то не попадём ни в океанариум, ни на Куршскую косу. Ты хочешь посмотреть на дельфинов? – обернувшись к Эльзе, спросил дедушка,
– Ja, Opa, ich will sehr!  – закивала головкой Эльза, и, прижав к себе надувного дельфина, которого вчера искупала в море, покосилась на пятно от разбитого помидора.
– А как сказать по-русски? – спросил Василий Владимирович.
– Лена шепнула на ушко внучке, помогая ей подобрать слова, и Эльза кивнула головкой и повторила:
– Очень хочу, дедушка!
– Молодец! Говоришь без акцента. Не забывай, Лиза, что ты не только немецкая девочка, но и русская!

* *
Последним экскурсионным объектом стала Нида – городок-спутник Клайпеды, уютно разместившийся на берегу Неманского залива в курортной зоне северной части Куршской косы.
Очень красивый и чистенький городок среди сосен, застроенный аккуратными домиками местных жителей и коттеджами пансионатов, где отдыхали преимущественно представители республиканской власти с семьями и родственниками. Здесь же разместились дачи творческая элиты процветающей союзной республики, которой стала бедная, аграрная Литва за последние сорок лет. У причалов, построенных на берегу залива, раскачивались красивые яхты, принадлежавшие местному яхт-клубу, на которых любители морских прогулок из числа привилегированных отдыхающих плавали по заливу, а в хорошую погоду выходили в открытое море.
– Хорошо устроились братья-литовцы! – Насмотревшись на местные красоты, заметил Малиновский. – А ведь что было сорок лет назад? Дед вспоминал, как в сорок пятом, сорок шестом, сорок седьмом годах в Вильно свозили литовцев с хуторов и расселяли по опустевшим после войны домам. Тогда многие поляки подались в Польшу. Их приглашали селиться на бывших славянских землях, которые были захвачены немцами на протяжении многих веков. Полякам дали земли до Одера, Померанию и большую часть Восточной Пруссии, зато потеснили на востоке .
Везли в город крестьян, чтобы наполнить литовцами новую столицу Литовской ССР. Мужики зверем смотрели на милиционеров, сопровождавших подводы и грузовики, бабы ревели, не желая покидать свои обнищавшие за войну хутора: порушенное хозяйство, тощих коров, грязных и голодных поросят и прочую полудохлую живность. Наша семья осталась в Вильно, и дед всё это видел…
– Не стоит, Вацлав, жалеть бедных крестьян. Обжились в городах, получили хорошее образование, работу и квартиры со всеми удобствами. Думаю, что в новых условиях чувствуют себя вполне комфортно. Таких богатых домов и дач как здесь, вряд ли где ещё увидишь, – заметила Ольга Владимировна, которой понравилась Нида.
С супругами Лебедевыми, их дочерью и правнучкой Малиновские успели познакомиться ещё в Паланге. Ванда, сразу же подружилась с маленькой Эльзой, хорошо развитой для своего возраста. Девочка легко переходила с немецкого языка на русский, и пыталась читать написанные по-литовски дорожные указатели и вывески на домах.
– И здесь в этом тихом месте собирают подписи отдыхающих в поддержку независимости, – указал Вацлав на раскладной столик, за которым разместились на раскладных стульчиках пожилой мужчина, возраст которого приближался к пенсионному, и молодая женщина. – Зазывают экскурсантов поставить свои подписи.  Представляю, что сейчас творится в Риге…
К столику подошли две любопытные молодые девушки, приехавшие на экскурсию из Калининграда, и мужчина с женщиной принялись им объяснять, где следует поставить свою подпись, «чтобы всем, и русским и литовцам, было хорошо».
– Девушки, позвольте мне объяснить вам, что здесь происходит, – неожиданно подошла к столику Ольга Владимировна и внимательно посмотрела на мужчину и женщину, которые уже собрали несколько десятков подписей отдыхающих, давших своё согласие на самоопределение Литвы, которую сорок восемь лет назад один тиран отдал на растерзание другому тирану. Внимание Лебедевой привлекла упакованная в пластик визитная карточка с фамилией мужчины с фамилией, которая напомнила ей о событиях сорокасемилетней давности, да и лицо мужчины показалось знакомым.
– Скажите, Жегалло, ваша фамилия? – спросила она.
– Да, – мужчина покосился на визитку и посмотрел на женщину, которая была старше его и несмотря на возраст всё ещё красива и стройна. – Чем обязан? Хотите поставить свою подпись? Милости просим. Приглашайте своих спутников. Ваши подписи помогут нам восстановить справедливость и улучшить отношения между нашими нродами. Не стесняйтесь, помогите нам и себе. – На хорошем русском языке предложил мужчина по фамилии Жегалло и зашелестел подписными листами, а его помошница приготовила разу несколько шариковых ручек, очевидно рассчитывая на подписи сразу шестеро взрослых людей. Позвольте ваши паспорта, - фальшиво улыбнулась она, обнаружив такое же хорошее владение русским языком – Я перепишу ваши данные и вы поставите свои подписи.      
– Что с тобой, Ольга! – Василий Владимирович взял жену за руку, словно опасался, что она и в самом деле поставит свою подпись на одном из листков. Да и Арефьевы с Малиновскими были озадачены поведением Ольги Владимировны.
– Вы мне напоминаете одного человека, которого я когда-то знала, – обратилась Лебедева к мужчине. Если бы не ваша фамилия, я наверное не обратила на это внимания. Скажите, вашего отца звали Валдас?
– Да, Валдас, – удивился мужчина – Я его сын, а это моя дочь Даля, – представил Жегалло молодую женщину. – Неужели вы знали моего отца? Ведь он погиб так давно.
– Значит я не ошиблась! – обращаясь к мужу призналась Ольга. Я тебе рассказывала о литовском капитане Жегалло. Помнишь?
– Припоминаю, – ответил Лебедев и, не мешая Ольге, принялся наблюдать за ходом завязавшейся беседы.
– Выходит что знала! – подтвердила Лебедева. – Действительно, это было очень давно. Мне тогда было восемнадцать лет, но у меня хорошая память на лица. Вы похожи на своего отца. Он служил в пограничной страже?
– Да, служил до оккупации Литвы Сталиным. Потом его уволили, а в конце 1940 года русские пограничники убили отца. Мне тогда было десять лет. Мы жили под Кретингой и схоронили его под новый год…
– А Клайпеда, вся Куршская коса и наконец Нида, где вы разместились за столиком с подписными листами, в которых доверчивые граждане оставляют свои паспортные данные и автографы, чьи они были тогда? А? – Лебедева вопросительно посмотрела на Жегалло.
– Не забывайте о Вильнюсе? Ведь и он не принадлежал вам, – Напомнил Малиновский. – Что если с независимостью, которую вам предоставит Советский Союз, допустим, желая «избавиться от лишней обузы», вы лишитесь Клайпеды и Вильнюса? С чем тогда останетесь?
– Литва не обуза! – Жегалло сделал обиженный вид. – У нас развитая промышленность, наука и сельское хозяйство. Наконец, у нас есть своя АЭС, и мы не допустим того безобразия, которое случилось у вас в Чернобыле! – С гордостью перечислил он достижения Литвы за послевоенные годы, не задумываясь, откуда всё это.
– У «вас» это на Украине? – Уточнил Арефьев, которого начинал раздражать этот сепаратист, холёные руки которого вряд ли касались станка или плуга и которого так и хотелось назвать «шутом гороховым».
– У вас… – Настойчиво повторил Жегалло, не став раскрывать, что за этим следует. Впрочем, и так понятно – всё остальное кроме Литвы и быть может Латвии с Эстонией.
– Мне довелось побывать на Игналинской АЭС , которая питает электроэнергией большую часть Прибалтики. Что-то я не видел там литовцев? – Припомнил Арефьев. – Наверное, они занимаются наукой и сельским хозяйством, которое держится исключительно на поставляемой вашей республике дешёвой технике, копеечного горючего и практически дармовых минеральных удобрениях, не говоря уже о кормах.
По роду службы мне приходилось заниматься злоупотреблениями при поставках солярки, бензина и сельскохозяйственной техники, – пояснил причины своей осведомлённости майор ОБХСС Павел Арефьев, впрочем, не слишком надеясь на то, что будет понят.
– Вы не в курсе наших дел, – недовольно буркнул Жегалло. – В Конституции СССР записано, что союзная республика имеет право на самоопределение. Горбачёв не станет ничего у нас отнимать. Мы и так настрадались, мы ещё потребуем компенсаций, – невнятно заявил этот патриот Литвы.
– Вместо компенсаций немцы отберут у вас Клайпеду и переименуют её в Мемель, а Польша вернёт Вильнюс, вернув городу историческое имя Вильно. Что вы на это скажите? – поинтересовался Василий Владимирович Лебедев.
– Ну знаете, это уже другая тема? – попытался протестовать Жегалло. – Не хотите поддержать Литву – не надо! 
– Не хотите – не подписывайте. Не мешайте сделать это другим. – Поддержала отца дочь. – Давайте, девушки, ваши паспорта.
– А мы и не собирались ничего подписывать, – ответила одна из подружек. – Просто любопытно посмотреть на вас, – девушка не стала уточнять на кого, – и послушать умных людей, – улыбнулась она Лебедевой. – Пойдём, Марина. Пора возвращаться к автобусу.
– До свидания! Нам в Светлогорск, – попрощалась с Ольгой Владимировной и её спутниками девушка по имени Марина, – а Вам?
– Нам в Палангу, – улыбнулась Ольга Владимировна. – До свидания!
– До свидания! – попрощалась другая подружка, девушки засмеялись и побежали к заливу, желая посмотреть на яхты.
– Мешаете работать! – Недовольно проворчал Жегалло.
– Какая же эта работа? – Возмутился Арефьев и поманил рукой появившегося откуда-то милиционера. Милиционер в звании лейтенанта не спеша направился в их сторону.
– Ему приказано не трогать протестующих и тех? кто собирает подписи, – пояснил Малиновский, – только наблюдать. – Местным властям не нужны эксцессы. У нас в Риге то же самое. Там где демонстранты не перекрывают дороги, их не трогают.
– Так вы считаете, что вашего отца убили советские пограничники? – Спросила Ольга, которую охватило волнение.
– Да, его нашли возле пограничной заставы, – ответил Жегалло. – Прошу вас не мешать нашей работе, – ничуть не смущаясь приближавшегося милиционера, с которым был хорошо знаком, – попросил он, заметив очередную группу экскурсантов, которым дали тридцать минут свободного времени чтобы побродить по лучшему курорту Литвы.
– Заставой, рядом с которой в ранний рождественский вечер был убит ваш отец, командовал мой муж, хорошо знавший бывшего капитана литовской пограничной стражи Валдаса Жегалло. Как оказалось, он сотрудничал с немцами и водил через границу диверсантов. Так случилось, что вашего отца застрелил офицер Абвера, а впоследствии майор эстонских «Ваффен-СС» по фамилии Мяаге. Есть основание полагать, что Жегалло был недоволен гонораром, который ему предложили и потребовал денег. Мяаге стрелял своему проводнику в лицо…
После этих слов незнакомой женщины Жегалло вскочил со стульчика и облизал пересохшие губы.
– Да это так. Пуля изуродовала ему лицо, – простонал он, поверив словам пожилой, тем не менее, красивой русской женщины. – Откуда вам известны такие подробности?
– Я слышала выстрел, а как это случилось, узнала от мужа. Тогда этого Мяаге задержать не удалось. Ушёл. Он был арестован в мае 1957 года в Таллине, за военные преступления приговорён судом к высшей мере наказания и расстрелян…
Это всё, – как показалось окружающим, облегчённо вздохнула Ольга Владимировна, всё ещё погружённая в далёкие воспоминания. – Наша встреча, Гражданин Жегалло, оказалась случайной, и, поверьте, не доставила мне удовольствия. Оставляю вам на память русскую пословицу:
«Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Вдумайтесь в её смысл. Впрочем,  прощайте! – Лебедева подхватила на руки скучавшую Эльзу, которой хотелось посмотреть а «кораблики» – качавшиеся у причала, и пошла следом за мужем. И Василию Владимировичу захотелось взглянуть на яхты – всё-таки бывший морской офицер.
– Лейтеант Сабонис! – Приложив руку к козырьку фуражки, представился намеренно не спешивший милиционер. – Что здесь происходит?
– Майор Арефьев! – Павел показал милиционеру своё служебное удостоверение, с которым никогда не расставался. – Как вы считаете, товарищ Сабонис, на вашем участке всё в порядке?
– Не получал никаких указаний, – пожав плечами, угрюмо ответил милиционер.
– Павел, нам пора идти, свободное время истекает, автобус ждёт! – Напомнила мужу Лада, и Арефевы, подхватив за руки детей поспешили за Лебедевыми.
– Накликаете беду на свои головы! – Предостерёг отца и дочь Малиновский. – Идем, Ванда!

*
Уже на исходе тот нескончаемый воскресный день 23 августа 1987 года принёс и Ладе Арефьевой свой неожиданный сюрприз, если таковым можно было считать не слишком желанную встречу во время вечерней прогулки к морю без детей, которые легли спать сморённые длительной экскурсией и не долго обмениваясь впечатлениями от посещения океанариума.
Завтра с утра предстояло проводить Лебедевых, которые рассчитывали к обеду добраться до Палдиски и навести внука, а затем заехать к родственникам в Изборск. «Волгу», на которой Лебедевы отправились в путешествие, Василий Владимирович приобрёл в середине шестидесятых годов. Машине больше двадцати лет, однако, как говаривал Лебедев: «При хорошем уходе и своевременном ремонте машина может прослужить и пятьдесят лет».
Завтра Лебедевы уедут. Жаль...
Солнце давно утонуло в море и на небе загорались первые, самые крупные звёзды. К ночи ветер почти иссяк и над кронами притихших на берегу сосен повис тонкий серп луны. Шлифуя песок, за дюнами шелестело море. Похолодало. Конец августа. Остро чувствовалось приближение осени.
На опустевшем пляже горели одинокие фонарики. Любуясь ночным морем сидели на скамеечках или бродили по пляжу немногочисленные отдыхающие. Кто-то купался, но у самого берега, не рискуя далеко заходить в море. Глубины здесь небольшие и чтобы нырнуть следовало отойти от берега хотя бы метров на двадцать. Но ночью и такое расстояние пугало.
Лада зябко поёжилась, застегнула штормовку на молнию и накрыла голову капюшоном.  Вглядываясь в ночное море, она задумала написать по памяти пейзаж – море и звёзды, пытаясь представить как это у неё получится. Павел обнял жену с удовольствием ощущая тепло её тела.
Незаметно к ним подошли мужчина и женщина. Поздоровались, словно старые знакомые:
– Привет!
Лада вздрогнула и обернулась не сразу узнав, кто это.
– Не узнаёте? – Спросил мужчина, говоривший с лёгким европейским акцентом.
– Мистер Роулинг? – От удивления Лада поднялась со скамеечки. – Как вы здесь оказались? О! и вы здесь, мисс Эйр! Не могу поверить своим глазам. Неужели мы опять в Самарканде?
– Конечно же нет, миссис Арефьева. Мы как и вы в Паланге. Знакомьте нас с супругом.
Лада растерянно обернулась к мужу.
– Павел, это мои знакомые по Самарканду американские журналисты Генри Роулинг и Хелен Эйр. Я тебе рассказывала о них.
– Я канадка, сильно корёжа русские слова поправила Ладу Хэлен.
– Извините, мисс Эйр.
– Очень приятно! – Павел протянул руку. – Арефьев Павел Андреевич, супруг Лады Ярославны.
– Генри Роулинг, корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» – представился Роулинг, пожимая Арефьеву руку.
– Хэлен Эйр, корреспондентка «Глоуб энд Мейл». – Маленькая ручка миниатюрной канадки утонула в широкой мужской ладони Арефьва.
– Мы здесь отдыхаем, а вы-то как оказались здесь? –  Спросила Лада.
– Мир тесен, миссис Арефьева. Кажется так у вас говорят когда происходят неожиданные встречи?
– Так, мистер Роулинг, – согласилась Лада. – И всё же?
– Помните в конце мая мы встретились с вами и вашей мамой на Красной Площади возле главного магазина, который у вас принадлежит государству?
– У нас все магазины принадлежат государству, – заметила Лада. – Что касается встречи, то та наша встреча была ознаменована небывалым событием. Такое не забудешь!
– Самолёт с немецким юнцом, успешно преодолевший систему ПВО, садится у стен Кремля! Такое шоу забыть невозможно! – Усмехнулся Роулинг. – Если вы не забыли, то я тогда выразил надежду, что мы с вами обязательно встретимся. Мистер Урицкий был тому свидетелем. Ох, простите, я не справился о здоровье вашей мамы! – картинно извинился Роулинг. – Как она поживает?
– С мамой всё в порядке, – ответила Лада. – Живёт на даче, помогает снохе с малышом. Рядом Вера…
– Несмотря на возраст ваша мама очень красивая женщина. Вы и ваша сестра такие же красавицы, обе в маму. А Вера, как себя чувствует ваша сестра? Она была беременна… – Голос Роулинга едва заметно дрожал. Лада почувствовала, что его охватывает волнение.
– Донашивает ребёнка, ей скоро родить. А как у Вас, Генри?
– Линда родила девочку. Назвали Элизабет, – признался Роулинг, а от Лады не укрылся хмурый взгляд Эйр, который канадка бросила на Генри.
«Ревнует крошка Хэлен», – подумала Лада, догадавшаяся ещё в Самарканде что у этой парочки что-то вроде романа. Эйр и тогда дулась на Генри и косо посматривала на Веру, к которой тянулся Роулиг. Вот и сейчас он не мог скрыть своего волнения, когда услышал о том, что Вера донашивает ребёнка.
– Поздравляю вас, Генри, с рождением дочери. И имя вы ей выбрали хорошее. У нас растёт дочь Елизавета. Мы с мужем зовём её Лизой, а мама Ветой, но иногда возьмёт и назовёт внучку Эльзой…
– Я и Линда зовём малышку Бетси, дед называет ей Бетти, а мама Бесси, – оживился Роулинг, не обращая внимания на Эйр, ревновавшую Генри к жене и малютке дочери.
– Вета напоминает мне Бетти, а вот Эльза? Это ведь немецкое имя. Отчего же ваша мама так называет внучку? Кстати, как её здоровье? – поинтересовался Роулинг, и Лада почувствовала в его вопросах скрытое напряжение.
– Спасибо, хорошо, – ответила она на второй вопрос, проигнорировав первый, поскольку сказала лишнее. – Что касается встречи, то вы, мистер Роулинг, просто ясновидец, – сделала американцу комплимент Лада.
– Я увидел и узнал вас ещё утром, но не подошёл. Вы спешили, садились в автобус. С вами были дети, – заметил Роулинг.
– Ездили на экскурсию. Наши дети, отдыхают вместе с нами, – пояснила Лада. – Мистер Роулинг, вы так и не ответили, что делаете в Паланге? Не поверю, если скажете, что отдыхаете.
– Разумеется не отдыхаем, работаем на пару с Эйр. Не буду скрывать. Я и Хэлен приехали посмотреть на то, как в самых проблематичных республиках СССР отмечают памятную дату, надеюсь не надо объяснять какую?
– Не надо, мы знаем, – ответил Павел, чувствуя, что и Ладе не очень приятны ни эта встреча, ни этот разговор. Им  следовало вежливо распрощаться и вернуться в пансионат.
Лада опередила Мужа, готового распрощаться с американцем и канадкой. К тому же не слишком удобно если кто-то из знакомых увидит их в обществе американцев и наябедничает начальству. У Генриха уже были из-за них неприятности. Павлу они ни к чему.
– Простите нас, мистер Роулинг, простите, мисс Эйр, мы очень устали. Нам следует возвращаться в номер. Там дети. Не следует оставлять их надолго одних.
– О да, конечно! – Согласился Роулинг. – Можем встретиться завтра утром, но в обед мы улетаем в Москву, а оттуда на Урал. Приглашают посмотреть какие-то интересные исторические раскопки.
– Вряд ли получится, – ответила Лада.
«Случайна или не совсем случайна эта встреча? Он словно готовит их!» – с неприязнью подумала Лада о Роулинге, а глубинное чувство подсказывало ей, что будучи неравнодушным к Вере – «Запала таки в сердце этого американца наша Верочка!», он прежде всего интересуется мамой. Лада заметила как изменилось выражение лица Роулинга в тот недобрый день майский день во время гнусного представления с самолётом на Красной площади, опозорившего её страну перед всем миром. Тогда Урицкий то ли с дуру, то ли с умыслом взял да брякнул, что мама в прошлом майор Комитета государственной безопасности. 
«Не кроется ли за этим интересом её прошлое? Не связано ли это с работой в комитете? С командировкой на Запад в 1957 году? Ведь Павел и мама предупреждали что такие молодые и по военному подтянутые американские журналисты, каким был Роулинг, вполне могут сотрудничать с ЦРУ и даже состоять в штате этой враждебной организации». –  Такие мысли не случайно посетили Ладу, и она вспомнила об Урицком, которого здесь к счастью не оказалось, но ощущение того, что Владислав как-то связан с Роулингом, не оставляло её.

*
Как тебе показались миссис и мистер Арефьевы? – спросил Роулинг у Хэлен Эйр когда они остались одни на берегу ночного моря.
– У неё красивый муж. Они достойна пара, только чем-то огорчены, – ответила канадка. Я фотограф и вижу лица людей.
– Не чем-то, а сегодняшним днём! – торжествовал Роулинг. – Каков размах акций протеста и практически никакого противления со стороны властей. У нас отличный материал. Сделаем большой репортаж. Мой текст, твои фотографии. Идёт?
– Как скажешь, Генри, – согласилась Эйр, признавшая, что Роулинг пишет лучше. – Но напечатаем в моей «Глоуб».
– Согласен! Гонорар пополам! Мы вырвем эти стратегически важные для нас республики из СССР! Мы обратим их в свою веру и используем против России, как это делали века назад закованные в броню рыцари Европы! – Сверкнул недобрый огонёк в светлых глазах Роулинга, унаследованных по словам матери от отца – офицера эстонских «Ваффен-СС». 
– Времена меняются и новый натиск на Восток для многих русских, а они по-прежнему один из самых доверчивых народов, не будет слишком заметным, а когда они опомнятся, будет поздно…               
      

4.
– Генрих Ярославович! Это я Ира Кольцова! Вы слышите меня? – В телефонной трубке послышался возбуждённый голос молодой учительницы истории Ирочки Кольцовой, которая в середине июля вместе с мужем отправилась на Южный Урал, и ещё не вернулись, хотя до начала учебного года оставалась меньше недели.
– Слышу, Ира. Что-то случилось? – Насторожился Генрих, подумав: «Просто так Кольцовы не станут звонить издалека и на дачу. Да и номер телефона им не был известен».
– Нет, всё хорошо! Даже очень хорошо! Мы с Витей в совхозе «Измайловский» на Почте. Заказали разговор с Москвой. Дозвонились с большим трудом. Дома вас нет. Звонили на работу. Сказали, что вы в отпуске. Хорошо, что дали телефон вашей дачи. Хорошо, что он у вас есть!
– Что случилось, Ира? Говори!
– Ура! – Послышался голос Виктора, конечно же, стоявшего рядом с Ирой и перехватившего трубку. – Ура! Генрих Ярославович! Строительства водохранилища будет приостановлено! Тут такие находки! Такие находки! Дух захватывает!
– У нас в руках текст письма директора Эрмитажа академика Пиотровского. Получили от челябинцев. Их тут много, ведут раскопки с ранней весны, им помогают школьники. Жаль что вы не с нами. Очень надеемся, что теперь затопления не будет. Вы не слышали об этом письме?
– Нет, не слышал, – ответил Генрих. – До дачи доходят не все новости.
– Зачитать вам письмо? Оно небольшое!
– А хватит денег оплатить телефон? – Спросил Генрих.
– Хватит! Передаю трубку Ире.
– Как Света, как малыш? – Спохватилась Кольцова.
– Хорошо!
– Передавайте ей привет. Читаю! – послышался голос Кольцовой.

«Глубокоуважаемый Александр Николаевич!
Только сегодня утром я узнал, что в Челябинской области в Кизильском районе на землях совхоза «Измайловский» под угрозу уничтожения попал уникальный археологический памятник. Речь идёт об одном из древнейших городов, сохранившихся на территории нашей страны (первая половина II тыс. до н.э.).
Памятник отличается великолепной сохранностью – на современной поверхности хорошо видна планировка оборонительных сооружений, зданий и улиц.
Археологическое обследование города показало, что он связан с протоиранским населением, одним из древнейших этнических пластов нашей страны, оказавшим огромное влияние на историю и культуру многих азиатских и европейских народов.
Изучение памятника, открытого в Челябинской области, несомненно, даст результаты не менее значительные, чем те, которые были получены академиком С. П. Толстовым при исследовании в 40 – 50-х годах древних городов Хорезма, внесшим неоценимый вклад в советскую и зарубежную науку.
Как мне стало известно, древний город, о котором идет рёчь, может быть затоплен весной 1988 года в результате заполнения водохранилища вновь строящейся Караганской межхозяйственной оросительной системы.
Я не знаю, что следует предпринять, но твёрдо уверен, что в случае непринятия мер по скорейшему исследованию этого уникального памятника, мы нанесём непоправимый вред советской археологии.
Директор Государственного Эрмитажа, академик Б. Б. Пиотровский
13 августа 1987 года
.
– Вот! – Закончила чтение письма Ира Кольцова.
– Александр Яковлевич? Кто это? Кому адресовано письмо? – Спросил Генрих.
– Тот самый, Александр Николаевич Яковлев , член Политбюро ЦК КПСС. Вот кто! – С удовольствием ответила Ирина. – Не знаю, он ли помог или ещё кто-то, но вчера, во вторник здесь побывало высокое начальство из Челябинска. Ходили, смотрели. Знаешь, кого мы видели?
– Кого же это, не самого ли Горбачёва? – Пошутил Генрих, искренне завидуя Кольцовым. Очень хотелось побывать в Караганской долине, которую, похоже, удалось спасти, которая приоткрыла свои тайны, где была найдена и утеряна удивительная находка – бронзоволикая богиня, женщина или девушка, да не сложилось…
– Ну что вы, Генрих Ярославич! Влада Урицкого! Вот кого мы видели! Ходил вместе с начальством, журналисты были при нём. Наши и иностранные. Фотографировали. Увидел нас, вначале сделал вид, что не узнал, а потом выбрал время, подошёл, поздоровался.

*
– Генрих попрощался с Кольцовыми, положил трубку и обернулся. Рядом стояли мама и Светлана.
– Ты, Генрих, молчун, почти ничего не рассказываешь, а Света поведала мне о вашем прошлогоднем путешествии и о находке, которая пропала в тот же день. Случайно ли, что там оказался Урицкий? Как ты думаешь? – Спросила Елена Васильевна.
– Не знаю, что и сказать… –  Генрих посмотрел в глаза жены. Светлана рассказала ему о встрече с Венгеровым и о его подозрениях в отношении Урицкого.
«Могло ли такое быть? Мог ли Владислав взять и спрятать где-нибудь находку? Мог ли спустя год вернуться за ней и забрать? Мог…» – Верить в это не хотелось. «Школьный товарищ и такое постыдное дело…» – Сильно огорчился тогда Генрих. «Впрочем, и Венгеров тот ещё тип». – Позднее Светлана поведала мужу, что Венгеров «лип к ней, имел на неё виды», даже склонял к сожительству. «Подлец, да и только, в торгаши подался, сукин сын!»
– Твоя знакомая Ирина говорила так громко, что мы слышала часть вашего разговора, – продолжила Елена Васильевна. – Владислав теперь много ездит по стране, мог оказаться и на Южном Урале. По словам Ирины рядом с ним были иностранные журналисты. Уверена, что среди журналистов был наш общий знакомый Генри Роулинг!      
– С чего ты взяла, мама?
– Сегодня, ещё до твоего возвращения с работы из Паланги звонила Лада. Вечером они выезжают из Кретинги  калининградским поездом и завтра будут в Москве. Так вот, в воскресенье вечером после насыщенной экскурсии Лада и Павел встретили в Паланге Роулинга и его подругу Эйр. Приехали смотреть и фотографировать акции протеста населения прибалтийских республик в годовщину Советско-Германского договора о ненападении. Лада сказала мне, что была потрясена этой неожиданной встречей.
«Словно он преследует нас!» – Передала слова дочери Елена Васильевна. – В разговоре Роулинг сообщил, что завтра они с Эйр улетают в Москву, а потом на Урал. Догадываешься, где они могут быть?
 – Неужели в Караганской долине?
– Там, где же ещё, – подтвердила Елена Васильевна. – В компании твоего одноклассника Владислава. Урицкий и Роулинг теперь большие друзья. Думаю, что эта дружба по интересам.





Глава 8. Кандидат

1.
– Именно таким я вас себе представлял, мистер Воронцов, высоким и сильным человеком, побывавшем на афганской войне и сделавшем прекрасные репортажи! – пожав руку Кириллу, широко, по-американски, улыбнулся Роулинг. – Ого, какая у вас крепкая рука! Только такие руки могли удержать огромные и тяжелые мечи наших предков, многие века и даже тысячелетия истреблявших друг дуга неизвестно ради чего! – Сделал московскому  журналисту комплимент с кратким экскурсом в историю корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Генри Роулинг.   
– Скоро этому придёт конец, мистер Воронцов. Ваша перестройка ко времени! Довольно конфронтации! Наши великие, к счастью никогда не воевавшие между собой народы, должны стать союзниками и навести в мире прядок! У нас есть исторический шанс, который мы не имеем права упустить! Вот и мой русский друг мистер Урицкий, служащий в аппарате вашего ЦК, что по нашим американским понятиям Белый дом, Конгресс и Сенат вместе взятые, подтвердит мои слова.
Урицкий собрался было подтвердить слова своего американского друга, но тот продолжил, не дав времени вставить и пару слов.
– Этим летом состоялся первый в истории наших стран Марш мира, в котором мне посчастливилось участвовать. Мы с мисс Эйр прошли с маршем первые двести километров до вашего самого древнего города, который странным образом называется Новгород!
Дождавшись короткой паузы в обращении энергичного американца, работник аппарата ЦК протянул  в свою очередь руку Воронцову, с которым познакомился летом на даче у Соколовых, когда они вместе с Жанной, выбрав воскресный день, наконец навестили соседей по Малаховке.
– Добрый вечер, Кирилл!
– Здравствуйте, Владислав, – Воронцов пожал мягкую холёную ладонь Урицкого и вернулся к Роулингу.
– Неужели, мистер Роулинг, мои статьи, которые  конечно же вы читали в оригинале, на удивление хорошо владея русским языком, так заинтересовали вас? Настолько, что вы изъявили познакомиться со мной лично? – Спросил Кирилл.
– О да! – как это принято на Западе, Роулинг похлопал Воронцова по плечу. – На ваши статьи в «Красной Звезде» и в «Комсомольской правде» ссылаются в наших изданиях Мы могли бы обсудить с вами условия, на которых ваши репортажи появятся в нашей прессе. У нас хорошие гонорары и вы смогли бы получать за публикации ваших работ хорошие деньги в долларах! – пообещал Роулинг, словно дело было решённым.
– Кроме того, мистер Воронцов, – напор Роулинга заметно снизился, а блеск в его глазах стал угасать, – оказывается я уже довольно давно знаком с вашей женой. Вы счастливчик, Кирилл, позвольте называть вас по имени. Вера одна из самых красивых женщин, которых мне довелось встречать, – вздохнул Роулинг, да так, что Воронцов припомнил рассказ жены об американце, танцевавшем с ней в Самарканде и одаривавшем грустными и многозначительными взглядами. 
«Вот кем, оказывается, был этот бравый журналист, не доросший до Верочки добрых семи, а то и восьми  сантиметров…»
– Я никак не пойму почему наш Голливуд не приглашает её на съёмки в самых амбициозных проектах! – Пошутил Роулинг, сделав ещё один комплимент Воронцову. – Я познакомился с мистером Урицким, вашими родственниками и мисс Верой тогда ещё Соколовой в прошлом году в Самарканде. В октябре там прекрасная погода чего не скажешь о сентябрьской Москве.
– Вера мне рассказывала о поездке в Самарканд и о вас, Генри, Вы читали её статьи?
– А как же, Вера очень талантливая журналистка! – Подтвердил Роулинг. – После знакомства с ней я стал подписчиком «Комсомольской правды» и все номера этой молодёжной газеты исправно поступают на мой нью-йоркский адрес, – признался он. – Простите, всё я не о том, не о главном! – Извинился Роулинг. – Я слышал, что недавно Вера подарила вам сына?
– Да, – улыбнулся Кирилл.
– Ради бога, простите, что сразу не поздравил вас с таким радостным событием! –  извинился Роулинг. – Как назвали малыша?
– Серёжей, ему уже восемь дней, – с удовольствием сообщил Кирилл. – Малыш и мама дома, ждут моего возвращения.
– Жаль, что Вера долго не будет писать. Она, конечно, же вернётся в журналистику? – Спросил Роулинг.
– Вернётся, – подтвердил Воронцов. – Обязательно вернётся.
– Я тоже стал отцом. Дочери пошёл четвертый месяц. Мы назвали малютку Элизабет, а Линда женщина с домашним воспитанием и  станет хранить семейный очаг.   
– Господа, вы увлеклись детьми, а Генри прав. Увы, Москва не солнечный Самарканд. Если мы немедленно не перейдём под крышу, то рискуем вымокнуть. Начинается дождь. Предлагаю посетить этот ресторан, – Урицкий кивнул на «Арагви», неподалёку от которого по просьбе Роулинга состоялась встреча с Кириллом Воронцовым. – Думаю, что там для нас найдётся уютный столик, за которым можно поговорить, отведав что-нибудь из замечательной грузинской кухни под бокал «Хвнчкары» или «Киндзмараули». Позвоните, Кирилл, домой, думаю что жена разрешит вам провести часок в компании двух известных ей мужчин, а вечером передадите ей привет от мистера Роулинга. Я вас приглашаю, господа, и угощаю.
– Привет вместе с поздравлениями и букетом роз! – пообещал Роулинг, уже приметивший рядом с рестораном киоск, торгующий цветами. В отличие от Америки или Европы Москва была бедна цветами. Особенно это бросалось в глаза зимой, но сейчас сентябрь и подмосковные розы были на удивление хороши!
– Неужели вы не находите, товарищ Урицкий, что слово «господин» ржет слух, – заметил Воронцов по пути к «Арагви», где ему приходилось бывать. Готовили там действительно хорошо и вина были отменными. Ещё ему нравились горячие хачапури под грузинский чай. Несколько раз он приглашал в «Арагви» Веру, которой нравились хачапури с чаем, а она привлекала внимание кавказцев, нередко одаривавший их стол вином и фруктами и приглашавших красивую девушку танцевать… 
– Мистеру Роулингу – нет, а нам с вами, товарищ Воронцов, надо привыкать к этому старому-новому, сильно подзабытому слову господин. Вот увидите, скоро оно станет востребованным! –  Усмехнулся Урицкий. 

* *
Насытившись хорошо приготовленным сациви, трое посетителей известного в Москве ресторана, на которых время от времени с любопытством посматривали гости из солнечной Грузии, привлекаемые в это заведение названием родной речки, орошавшей плодородную Алазанскую долину, и избытком денег, которые приносила выгодная торговля фруктами на рынках столицы, пили мелким глотками замечательную «Хванчкару» и вели оживлённую беседу.
– Перестройка, гласность и открытость вашего общества, пребывавшего почти семьдесят лет за «железным занавесом», на глазах меняет вашу страну, которая, если внимательно приглядеться, очень похожа на Америку. СССР имеет выход к трём океанам из четырёх и  Соединённые Штаты омываются тремя этими же океанами , – привёл наглядный пример из области географии Генри Роулинг, свободно говоривший по-русски и почти без акцента – вот что значит годовая практика.
«Молодец, мистер Роулинг, хорошо учат русскому языку в Америке!» – оценив произношение географических названий, подумал Воронцов. Пока его английский язык оставлял желать лучшего. Читал Кирилл тексты из британских и американских газет без особого напряжения, но разговорный язык значительно сложнее и давался ему с немалым трудом. Необходима постоянная практика. Роулинг можно сказать «прописался» в Союзе и за неполный год побывал во многих местах огромной страны, более чем вдвое превосходящей США по территории. Даже в том случае, если Соединённые Штаты поглотят когда-нибудь преимущественно англоязычную Канаду, такое государство не станет самым большим в мире и для равенства территорий им придётся прибавить Гренландию и ещё кое-что. Но это так к сведению .
– У вас теперь почти не глушат западные радиостанции и это положительное явление. Теперь ваши люди могут прослушать объективные новости, узнать правду о том, как мы живём, не испытывая при этом былых неудобств, – перечислял Роулинг достижения года. – Из тюрем освобождаются политические заключённые , восстанавливаются в правах писатели-диссиденты, такие как лауреат Нобелевской премии Борис Пастернак , иначе относятся к произведениям другого Нобелевского лауреата писателя-диссидента Александра Солженицына , которого изгнали из страны и он теперь живёт в США в штате Вермонт. Кстати, я встречался с ним. Копается в саду и что-то пишет. Городам, которые неоправданно получили названия коммунистических функционеров, возвращаются исконные имена . Мы в свою очередь выдаём вам нацистских преступников, совершивших преступления на вашей земле .
– Тем не менее есть издержки демократических преобразований, – заметил Урицкий. – В Москве громко заявило о себе так называемое общество «Память» , с лозунгами, от которых попахивает шовинизмом и антисемитизмом. Пресса заметила их выступления, но решительных мар по пресечению деятельности этой организации со стороны МВД пока не наблюдается. Возможно вы и ваши коллеги-журналисты, – Владислав осуждающе посмотрел на Кирилла, – не улавливаете ранее не существовавших угроз?
– К сожалению, за последние годы появилось так много угроз, что общество «Память» едва заметно на их фоне, – ответил Кирилл. – Это рост сепаратистских настроений в ряде регионов и обострение межнациональных отношений прежде всего на окраинах. Обычная подрывная работа со стороны соотечественников мистера Роулинга, – заметил в свою очередь Воронцов, вопросительно посмотрев на американца.
– Не всё так просто, – улыбнулся американец. – Противостояние сохраняется, но оно уже не столь мощное, как прежде. Хотя между нашими странами ещё очень много препятствий и одним Маршем мира, в котором мне довелось участвовать, всего не решить. Ну вот скажите мне, Кирилл, что делают в Афганистане ваши войска? Прочитав несколько ваших репортажей, я уяснил для себя обстановку в этой бедной и тем не менее свободолюбивой стране, которую пока не удалось покорить ни одному завоевателю, в том числе царю Македонии и Греции Александру. Британской империи покорилась огромная Индия, но Афганистан оказался ей не по зубам.
Ваши предки, создали Российскую империю, соперничавшую с Британией в этом районе едва ли не сто лет, но ни одна из империй не добилась в горах Гиндукуша решающего успеха. Российская империя после Первой мировой войны и революции трансформировалась в новую Советскую империю и продолжает натиск в сторону Индийского океана. Неужели вам не дают покоя подвиги  легендарного предводителя Рама, которому это удалось? Но ведь это случилось не менее четырёх тысяч лет назад и Индостан уже занят. Неужели вы намерены принести и в эти уголки Азии коммунистические идеи и расширить свой «социалистический лагерь»?
Целей советской экспансии в направлении Индийского океана я так и не уяснил прочитав ваши статьи и работы других журналистов, посвящённые Афганской войне. Может быть мы мне объясните зачем вы ввязались в эту войну, пожар от которой придёт и на вашу территорию? – Добивался Генри Роулинг ответа от Кирилла Воронцова.
– Мы не ведём войны в Афганистане. Мы ввели свои войска в эту страну по просьбе её народа и законного правительства, – официальной точкой зрения советского руководства по афганскому вопросу ответил Рулингу Кирилл Воронцов. – К сожалению ваши военные и «ястребы» в Конгрессе оказывают военную помощь незаконным военным формированиям, членов которых мирные афганцы прозвали душманами, то есть бандитами.
– У нас их зовут моджахедами, то есть борцами за свободу, – уточнил Роулинг. – В Афганистане идёт гражданская война, в которую вы вмешались. Ведь вы до сих пор осуждаете Англию, Францию, Японию и Соединённые штаты за вмешательство в гражданскую войну в вашей стране . Теперь мы осуждаем вас, – американец снисходительно посмотрел на советского журналиста, – и имеем моральное право оказывать помощь моджахедам. 
– Я видел собственными глазами, что творят с мирными афганцами эти моджахеды, не щадящие ни стариков и детей. Борцы за свободу так не поступают, – припомнил Кирилл осень прошлого года и маленький кишлак в предгорьях в который прорвалась группа душманов. Прошёл год, но ему по-прежнему  снились страшные картины того жаркого дня, когда вместе с отрядом военнослужащих мотострелкового полка он отправился на перехват каравана с американским оружием, которое поступало через Пакистан.
– Издержки войны, – выдавил из себя Роулинг. Его начинал раздражать этот разговор, который ни к чему не приведёт.
«Жаль», – подумал американец. «Похоже, что этот парень сделан из того же теста, что и коммунисты-фантики и привлечь его к сотрудничеству на моих условиях вряд ли удастся. Тем хуже для него. Всё, что задумано в Ленгли, будет выполнено!» В этом Роулинг не сомневался. «Вот тогда вы пожалеете, мистер Воронцов, очень пожалеете! Другие, более податливые люди будут строить новую Россию или то, что от неё останется. Жаль вас и жаль Веру…» –  От мыслей о русской красавице, в которую он был влюблён и которая казалась ему воплощением греческих богинь Афродиты и Афины, Генри Роулингу стало не по себе. Усилием воли он заставил себя собраться с мыслями, спрятав самые сокровенные из них в дальний уголок, и с завистью посмотрел на Воронцова, который, несмотря на вялые протесты Урицкого, выложил на стол часть денег за ужин и приподнялся.
– Прошу простить меня, Владислав. Прошу прощения, мистер Роулинг, но мне пора. Жена и ребёнок ждут.         


* *
– Как погуляли? – Встретила Вера вопросом Кирилла.
– Сациви под «Хванчкару» и, как обычно, хачапури с чаем под грузинские песни из динамика, – ответил Воронцов, поцеловал жену в щёчку и протянул ей букет чайных роз, не дав времени задать вопрос «Откуда?» или «Это мне?»
– Передал вместе с приветом и поздравлениями твой старый знакомый Генри Роулинг.
– С поздравлениями? – Вспыхнула Вера.
– Поздравил с рождением ребёнка, сообщив, что у него этим летом тоже родилась дочь. Назвали Элизабет. Только был в том момент «малыш» Генри, – Кирилл зачем-то так назвал Роулинга, который, впрочем, и в самом деле был на голову ниже счастливого мужа красавицы, ещё больше похорошевшей после рождения ребёнка, несмотря на то, что не прошло и недели после того как Кирилл привёз её из роддома, – грустен…
Вот как, ты, Вера Ярославна, то бишь Сергеевна, приворожила американца!
– Не шути так, Кирилл, не надо, – мягко остановила мужа Вера, – и не притворяйся что пьян. – Она прошла на кухню и поставила цветы в вазу, предварительно вынув из неё увядавшие астры, привезённые с дачи.
– Прости, не буду, – извинился Кирилл. – Может быть стоило пригласить его к нам?
– Зачем? – Вскинула Вера глаза на мужа. – Неужели ты думаешь, что я дала ему хоть маленький повод?
– Да нет, не думаю…
– Ужинать будешь?
– Что ты, Верочка, сыт как удав только что проглотивший кролика!
– Сациви и хачапури конечно не кролик, но верю, что сыт. Тогда пей чай, и я с тобой посижу. Вера села против мужа и дополнила кипятком две чашки. – Тебе с лимоном?
– С лимоном, – согласился Кирилл. – Как малыш?
И– Спит. Не знаю, как будет вести себя дальше, но пока спокойный. Мама вспоминала, что и я была очень спокойным ребёнком.
– Молочка хватает?
– Хватает, приходится сцеживать. Звонила сестричка из детской поликлиники, интересовалась. В соседнем доме у мамочки с молочком плохо, спрашивала, не могу ли ей помочь?
– Как это? – не понял Кирилл.
– Буду сцеживать молочко, и передавать малышу. Так что у Серёженьки будет молочная сестричка.
– Какая ты у меня молодец! – Кирилл поцеловал жену в щёчку. – А нашему малышу хватит?
– Хватит! – Улыбнулась Вера. – И, пожалуйста, не думай ни о каком Генри Роулинге. Я так люблю тебя, милый мой! Только потерпи немного. Пока ещё нельзя… – Вера покраснела и опустила глаза. Долго молчала, размешивая сахар серебряной ложечкой, и неожиданно призналась:
– Очень переживаю, Кирилл, что не одарила тебя первой девичьей любовью. Прости, так уж получилось… – На глазах Веры навернулись слёзы. –  На третьем курсе потеряла голову, как мотылёк полетела в огонь. Он оказался подлецом… –  Всхлипнула она. – Скрыла от всех, промолчала. Мама догадывалась, что со мною что-то происходит, но и ей не сказала. Сама справилась. Переболела. Потом узнала, что он соблазнил ещё одну девчонку. Только с ней случилась беда, и отец девушки жестоко проучил мерзавца, сделал из него инвалида. Был осуждён. Жаль человека…
– Зачем же ты мне всё это рассказываешь, милая моя! – Кирилл обнял жену, осыпая  горячими поцелуям и едва сдерживая себя.
– Хочу, чтобы ты знал, – ответила Вера. – Обожглась. Прости пожалуйста, прости…
– Успокойся, милая, не надо слёз! Малыш проснётся, что тогда будешь делать? Да и молочко может пропасть от переживаний, – принялся успокаивать жену Кирилл, а у самого сердце разрывалось от жалости и от обиды. Усилием воли взял себя в руки. –  Спасибо за откровенность и больше не надо себя терзать. Забудь, Всё хорошо! Всё будет хорошо! – шептал он, вспомнив зачем-то и совсем некстати свою третью командировку в Афганистан и дикий случай, о котором следовало забыть, поскольку написать об этом было не возможно, разве что рассказать коллегам по отделу в АПН , куда совсем недавно его пригласили работать после цикла удачных репортажей, да и то, не стоило.
В «зелёнке» на небольшом огороде работала молодая пуштунка, рыхлила землю мотыгой на овощных грядках. Сержант-подонок подкараулил её, заткнул кляпом рот и изнасиловал. Когда уже собирался связать свою жертву, чтобы не побежала в кишлак, увидел их муж несчастной и разворотил кетменем  череп насильнику. На крики прибежали солдаты и сгоряча застрелили пуштуна и его жену. Так нелепо оборвались сразу три жизни…      


2.
– За твои дальнейшие успехи, Владислав! – Михаил Яковлевич чокнулся с племянником и с удовольствие выпил коньяк, закусив долькой лимона. – Теперь ты полноправный член коммунистической партии. Считай, что мы обмыли твой партбилет.
Кстати, твой ленинградский знакомый, тоже принят в ряды КПСС. Жаль, что у вас не наладились более тесные контакты. Имей в виду, весьма перспективный товарищ.
– Я это понял, дядя и со своей стороны постараюсь наверстать упущенное. Анатолий Аркадьевич весьма интересный человек, харизматичный, хороший оратор. И фамилия у него многообещающая – Скачков! – пошутил Владислав. 
– Бери с него пример, Владислав, харизмы тебе явно не достаёт, – подчеркнул дядя, не желая этим обидеть племянника. Шутки он тоже не заметил. Фамилия, как фамилия…
Урицкий допил коньяк из своего бокала, который дядя наполнил до краёв любимым «Хеннеси», так что несколько капель скатились на паркет. Полный бокал, граммов на сто пятьдесят, не меньше, это за будущие успехи. Приятное тепло разливалось по телу и через несколько минут наступит лёгкое не менее приятное опьянение.
На улице ноябрьская хмурь с дождём и снегом и до костей пронизывавшим ветром, а здесь, в дядюшкином кабинете, уютно, сухо и тепло. Владислав был голоден и набросился на бутерброды с икрой, салями, ветчину и прочие деликатесы, которые ему предложил дядя.
На днях торжественно отпраздновали семидесятилетие Великой Октябрьской революции, страна готовилась к зиме, к встрече Нового 1988 года, но политические страсти, разбуженные перестройкой, не улеглись, обещая «горячую зиму».
– Ты хорошо поработал в этом году, Владислав. Поездил по стране и многое увидел собственными глазами, познакомился с людьми, которые могут быть полезны, завёл перспективные связи. Что касается Роулинга, с которым ты подружился, то это заметная удача. После твоего вопроса, откуда он прилетел в Москву двадцать восьмого мая, на который Роулинг солгал, умолчав, что прибыл их Хельсинки, у меня зародились веские подозрения, что журналистика не основное его занятие, скорее прикрытие. Этот Роулинг «непростая штучка» и, несомненно, сотрудник ЦРУ. Вероятнее всего, что он принимал активное участие в операции с самолётом, а в Финляндии и в Москве выполнял контрольные функции.
– Как и я? – Урицкий вопросительно посмотрел на дядю.
– В некотором роде, – неопределённо ответил Михаил Яковлевич. – Появилась информация, что в указанное время у стен Кремля должно случиться нечто неординарное, и я попросил тебя лично присутствовать при этом.
– Откуда появилась такая информация? – затаив дыхание, спросил Урицкий.
– Вопросы, на которые нельзя ответить, лучше не задавать. Это на будущее. – Дал племяннику мудрый совет Михаил Яковлевич Белецкий и строго посмотрел на Владислава.
– Как же теперь быть с Роулингом? – Расстроился Урицкий, которому не хотелось его терять. – Ведь придётся сообщить куда следует и дорога в нашу страну будет для него закрыта.
– А следует, ли это делать? – Ответил вопросом Белецкий, чуть помедлил и сам же на него ответил. – Сотрудники Комитета, как правило, отслеживают передвижение иностранцев, тем более из капстран . Допустим, Роулинга уличат в шпионаже и перестанут пускать к нам. На его место придёт кто-то другой, нам неизвестный, а твой американский друг может пригодиться в большой игре, в которой всем нам и очень скоро предстоит участвовать. Как знать, возможно, Рулингу суждено стать нашим союзником.
– Как же так, ведь он не только американец, но и?.. – Раскрыл от удивления рот племянник.
– Ну и что же? Американцы и русские, – дядя не использовал на этот раз обычное и устойчивое словосочетание «советские люди», – всегда были союзниками в важных делах. Вспомни Вторую мировую войну, на протяжении которой мы были рядом, – привёл Михаил Яковлевич широко известным и тем не менее самый наглядный пример.
– Холодная война с её корейским, вьетнамским, афганским и прочими эксцессами – это продолжение соревнования двух систем. Кто выдохнется первым. Времена меняются и перед новыми вызовами, не менее опасными, чем фашизм, мы должны быть рядом.
– Что же нам угрожает теперь? – Спросил Владислав, который привык к манерам дяди излагать свои мысли витиевато и даже загадочно.
«Самовлюблённый индюк!» – Как-то невольно едва не вырвалась у Урицкого такое вот крамольное сравнение, однако он тут же спрятал его подальше, глубоко уважая дядю, избавившего год назад племянника от повседневной рутины, с который постоянно сталкивается программист, прокручивая в голове алгоритмы, воплощённые в программных кодах, приемлемых для ЭВМ.
После сорока лет это уже совсем непросто, не всякая голова переварит. Так что спасибо дяде. Своим новым положением, не говоря уже об окладе и премиальных, Урицкий был очень доволен. Дополняли его насыщенную жизнь две женщины – жена и секретарь. Так что имелся выбор. Впрочем, жена оставалась женой, несмотря на то, что Аллочка, которой он делал с удовольствием не слишком обременительные подарки, была и моложе и аппетитнее…
Наверное, шпионила за ним, но если и «стучала», то вполне разумно. Впрочем, Владислав был надёжно прикрыт двумя такими «глыбами» в лице дяди и тестя, что не стоило обращать на это внимания, да и не враг ему Аллочка, к которой он привык, пожалуй, даже привязался.
Огорчила как-то, заявив, что поработает с Владом ещё полгода, а потом выйдет замуж. Появился у неё кавалер. Сорок лет и директор большого магазина. Любить она его не любит, но ничего, привыкнет. Зато работать ни на кого больше не станет, будет жить обеспеченно, в своё удовольствие.
На шутливый вопрос – «Неужели, Аллочка, ты так перетрудилась, работая на меня?» Ответила: «Я, Владик, не только на тебя работаю», и рассмеялась, а потом добавила: «Ну пошутила. Хватит! Хочу жить вольной птицей, нет – кисой, которая гуляет сама по себе… Тебе, Владик, пришлют другую секретаршу, постарше и поумнее, чтобы ты больше не шалил, копил силы для Жанночки!» – Так и заявила и опять рассмеялась, смешливая была такая. Не смог Урицкий на неё обидеться. «Жаль если уйдёт» – огорчился он. «Пришлёт дядя какого-нибудь пятидесятилетнего «крокодила» в брючном костюме и останется одна Жанна». На поиски других дам, у Владислава не хватало времени, да и донесут тестю доброхоты. «Не дай бог!» – Вздрогнул Урицкий от такой мысли.  «Вот же поганка, и здесь
уколола!» – Вернулся к Аллочке и возмутился. «Знает, что Жанна никак не беременеет».
В последние недели он был сильно озабочен этой проблемой. Пугало, что бесплодным мог оказаться он сам. Догадывался, что это так и что это у них семейное. Надо бы лечиться, да поможет ли? Вот и дяде не пришлось иметь собственных детей. Просто какое-то проклятие висит над их родом…
Устал и мысли перескочили на другое.
«Соколова за общение с Роулингом в Самарканде разжаловали из начальников сектора, с формулировкой, что не имеет права руководить людьми. Бред какой-то! Перестраховщики». Урицкий общался с иностранцами, в том числе с Роулингом куда как чаще. Ему это не возбранялось, а вот Соколову…
«Ну да, почтовый ящик , закрытая тематика. Так что ничего не поделаешь, пострадал бедолага Генрих. Вкалывает за какие-то гроши…».
– Владислав, ты слышишь меня! – прервал дядя несвоевременные размышления племянника.
– Да, да! – Спохватился Урицкий, возвращаясь к реальности. – Угрозы?   
– Угрозы. Третий мир готовит новые вызовы, и в этот раз мы должны быть вместе. Это понимают новые руководители страны, прежде всего, Михаил Сергеевич, Александр Яковлевич и их соратники.
– Капитализм, социализм – люди устали от конфронтации, а на вопрос, где сейчас больше социализма у них или у нас, умный человек не сразу ответит. Возьмёт и назовёт, скажем, Швецию. Королевство, монархия, а качество жизни лучшее в мире! Да, есть там богатые люди, но почти нет бедных. Почему же мы не сможем иметь богатых людей при условии, что не станет бедных, а их в нашей стране не мало. Нищих, как скажем в Китае или в Индии, у нас нет. Швеция и не только она, но и США легко утрут нам нос своим «средним классом».
– Мир меняется, меняемся и мы. Если не изменимся, то проиграем. Но если суждено появиться богатым, то неплохо бы стать этими людьми нам, Владислав. Надеюсь, ты понимаешь меня. Подумай, и не задавай скоропалительных вопросов, – закончил дядя
Между ним и племянником установилась долгая пауза, в течение которой Михаил Яковлевич выпил чашечку любимого чёрного кофе с лимоном и несколько раз заглянул в свежий номер «Правды».
– Ты в курсе дискуссии, которая развернулась между Ельциным и его оппонентами, прежде всего Лигачёвым  и Горбачёвым на последнем пленуме Центрального Комитета партии? 
– Кое-что читал. Ерунда какая-то. Обвиняет правительство, председателя Совмина, своего друга Лигачёва, который способствовал переводу Ельцина на работу в Москву и самого Михаила Сергеевича Горбачёва в нерешительности, в непродуктивности реформ, в недостаточном темпе преобразований. Как будто можно что-то решить и сделать одним махом!
Непонятно на каком основании заявил, что в стране нарождается новый «культ личности», имея в виду Горбачёва, на которого к тому же негативно влияет Раиса Максимовна . Словом пошёл против системы и, естественно, был за это подвергнут острой критике даже со стороны тех руководителей, которые его поддерживали. Потом покаялся, признался, что с критикой согласен, признал, что, выступив с необоснованной критикой, подвел Центральный Комитет и Московскую городскую партийную организацию, совершив тем самым ошибку.
Сейчас находится в больнице. По слухам, которые уже ходят среди москвичей, серьёзно поранился то ли ножницами, то ли ещё чем-то. Говорят разное. То ли несчастный случай, то ли пытался совершить суицид и даже что это инсценировка, – перечислил Урицкий, всё, что слышал за последние дни о человеке, в недалёком прошлом Первом секретаре МГК КПСС – словом московском градоначальнике. 
– Уберут его, отправят обратно в Свердловск, тогда и успокоится, – заключил Урицкий, и посмотрел на дядю, не понимая, чем его заинтересовал Ельцин.
– Уже убрали, – усмехнулся дядя. – В вечерних новостях возможно сообщат. Удивлён, что я заговорил о нём?
– Да, несколько удивлён, – признался Урицкий.
– Сейчас делаются очень большие ставки, – заметил дядя.
– На что же?
– На людей, на лидеров. Ельцин – один из возможных лидеров, которого мы с помощью народа сможем привести к власти, а он в свою очередь не оставит без внимания тех, кто ему помог.
– Почему именно он? – спросил несколько удивлённый племянник. – Мне кажется, что его интеллектуальный уровень не слишком высок. Руководить такой огромной страной не сможет, – выразил свои сомнения Урицкий.
– У него будут молодые, умные и энергичные советники, одним из которых, возможно станешь ты, Владислав. Его задача сыграть роль тарана, который разрушит систему, противостоящую радиальным реформам. Как-то, сразу же после того как Ельцин возглавил МГК КПСС, я беседовал с одним товарищем, хорошо знавшим Ельцина по работе в Свердловске. В непринуждённой беседе он дал Борису Николаевичу следующую характеристику: «Властолюбив, амбициозен, ради карьеры готов на всё. Смел до безрассудности, если чувствует за собой мощную поддержку, но трусоват если не чувствует таковой. Верный коммунист-ленинец, но может резко изменить прежние взгляды на противоположные. Любое задание вышестоящего начальства, в лепёшку расшибётся, но выполнит», – припомнил Михаил Яковлевич слова одного товарища.
– Так ли это? – Засомневался Владислав. – Возможно неизвестный мне товарищ просто недолюбливал Ельцина. Бывает и такое?
– Бывает, – согласился дядя. – Почти два года назад Ельцина избрали Первым секретарём МГК КПСС, фактически градоначальником, заменив им тусклого и неповоротливого Гришина , не способного перестроиться.
Я наблюдал за первыми шагами нового руководителя Москвы, проявившего большую активность на новом месте. Придя на эту должность, уволил многих руководящих работников МГК КПСС и первых секретарей райкомов. Получил известность благодаря многочисленным популистским шагам, таким как широко освещавшиеся московским телевидением поездки в общественном транспорте, которым пользовался некоторое время самолично. Устраивал внеплановые проверки магазинов и складов. Организовал в Москве продовольственные ярмарки, объявил борьбу преступности, пьянству и тунеядству. В последние месяцы его так понесло, что начал  публично критиковать руководство партии. Чем всё это закончилось, ты знаешь. 
– Страдалец, – вздохнул Владислав, – но обречён на всенародную любовь.
– Именно так! – Охотно согласился Михаил Яковлевич, довольный племянником, который за год их совместной работы усвоил азы «аппаратных игр». – Ельцин пострадал от партийного аппарата, который не хочет меняться или делает это под нажимом Горбачёва крайне медленно, сдавая с боем каждую из своих подготовленных за долгие годы позиций. Ельцин оказался бегущим впереди паровоза, но, надеюсь, раздавлен не будет. Номенклатура не сразу сдаёт своих «заблудших детей», даёт возможность покаяться и исправиться. На время он притихнет, но уже скоро общество созреет и он пойдёт в новую атаку на систему. Будет ли успех? Вот в чём вопрос, – размышлял вслух Михаил Яковлевич, делясь с племянником своими мыслями и планами. 
– Пленум вынес резолюцию считать выступление Ельцина «политически ошибочным», и освободил его от должности Первого секретаря МГК, при этом текст выступления Ельцина не была своевременно опубликована в печати, что породило множество слухов. Так в «самиздате», с которым теперь практически не борются, появились  различные  варианты текста, гораздо более радикальных, чем оригинал. Народу это нравится, народ «разогревается». Народ убеждён, что «те, кто наверху всё разворовывают и помогают всем кому ни лень. И Польше, где царит бардак, и Африке и Кубе и Вьетнаму и арабам – всех не перечесть». Недоверие к правящей верхушке растёт, по мере опустения полок в магазинах.
Весь год принимались различные законы, призванные оздоровить плановую экономику, привнести в неё новые рыночные элементы, способные решить дефицит пользующихся спросом товаров широкого потребления и продовольствия, которого производим на душу населения едва ли не больше всех в мире, да гробим, не умея хранить. Теперь разрешено создавать совместные предприятия с участием других стран, заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, декларируется поддержка и развитие кооперативов. Маховик крутится, а на выходе ничего…    
– Приписки и саботаж, – уверенно охарактеризовал экономическое положение в стране Владислав, всё ещё пребывавший в состоянии лёгкого опьянения. – Недавно я побывал в Узбекистане. Там вовсю раскручивают «хлопковое дело». Сотни арестованных и судимых. Обман государства просто поражает. Приписки исчисляются сотнями тысяч тонн. Я показывал тебе отчёт, прежде чем направить его в ЦК.
– Видел, хороший отчёт, – подтвердил дядя. – Что из этого следует? Система не работает, а раз так, то она должна меняться, а если не меняется, то её следует сломать!
– Ельцин покаялся и на время его оставят в покое. Поручат другую работу. Возможно, займётся строительством, переживёт «чёрную полосу» и будет востребован в самый критический момент уже в качестве разрушителя неподдающейся системы. Думаю, Владислав, что на него следует обратить внимание. Находится рядом, но до поры до времени соблюдать дистанцию чтобы можно было отступить без серьёзных потерь. Трудно сказать, чем всё обернётся. Кажется, ты рассказал мне каламбур, который родился в народе: «Перестройка – перестрелка – перекличка».
– Такие перспективы пугают, – признался Урицкий.
– Ничего, будем надеяться, что перестрелки, без которых, пожалуй, не обойтись, не станут масштабными, а переклички пройдут незаметно, – успокоил племянника Михаил Яковлевич. – Постарайся самостоятельно определить круг перспективных людей, которые в ближайшие дни и недели будут консолидированы вокруг фигуры Ельцина. Установи с ними контакты, побывай на акциях, с участием объекта нашего внимания, послушай, о чём он говорит, попытайся понять готов ли он бороться до конца, – озадачил Владислава дядя, и как часто делал это, резко сменил тему беседы.
– Меня, Семёна Ефимовича и Альбину Захаровну беспокоит то обстоятельство, что Жанна не беременеет. Нам необходим наследник или наследница. В противном случае ею может стать дочь Жанны от «неправильного» отца, которого Семён Захарович терпеть не мог. Ты уже знаешь, что этот тип, соблазнивший Жанну и женившийся на ней вопреки воле родителей, служил военным советников в Анголе и пропал без вести в восемьдесят втором году. Официально его гибель была признана только полтора года назад, и все мы надеемся, что это так.
Постарайся, Владислав, Если есть в том необходимость, обратись к врачу, в конце концов, пусть будет донор, но так, чтобы этого никто не знал! – Вырвалось у дяди слово, которое заставило племянника съёжиться и покраснеть. – «Хорошо, хоть не назвал неполноценным…»
– Словом не мне тебя учить, но обязательства следует выполнять. Ты меня понял? Не обижайся, заметив перемены в лице Владислава, – спохватился Михаил Яковлевич и похлопал племянника по плечу.   

* *
Покидая дядю с испорченным настроением, Урицкий заглянул к себе на службу, предупредив вахтёра, что, возможно, задержится до двадцати трёх часов, и уединился в своём кабинете, откуда успел выветриться запах стойких французских духов, которыми пользовалась Аллочка, очевидно сбежавшая с работы после обеда ввиду длительного отсутствия шефа. Тем не менее, она перевела ему с английского языка заказанную статью и напечатала её на трёх страницах. Владислав оценил на глаз объёмы оригинала и перевода. Они примерно совпадали, следовательно, Аллочка поработала добросовестно, не сокращая текст, что иногда делала, когда шеф загружал её «сверх нормы». Норму она устанавливала сама, и Владислав с этим мирился, прощая секретарше многие мелкие шалости в обмен на «служебный романчик», которым его баловала тридцатилетняя и симпатичная брюнетка в самом расцвете сил, не вынося из кабинета, обставленного мягкой мебелью, тайну интимных отношений с шефом.
Владислав взглянул на диван, который Аллочка в нужный момент накрывала свежим бельём, раздумывая – прилечь ли отдохнуть или даже вздремнуть часок. Но не решился, расхотел. Без Аллочки диван был пуст. 
Он взял в руки листы с переводом, но и читать не хотелось. Устало опустился в кресло, снял туфли чтобы проветрились ноги, и задумался. В коридорах тихо, все разошлись по домам. Часы показывали четверть девятого. За окном темно. Похолодало. Вместо нудного дождя, посыпал мелкий снежок. Середина ноября – почти зима. Скоро Новый год. На душе скверно. Опять Михаил Яковлевич наступил на самое больное место.
«Постарайся, Владислав, Если есть в том необходимость, обратись к врачу, в конце концов, пусть будет донор, но так, чтобы этого никто не знал…» – Застряли в голове дядюшкины слова, и никуда от них не деться, хоть ты тресни! «Легко сказать, найди донора! Кого? Как к этому отнесётся Жанна?» 
Владислав устало приподнялся с кресла, проделал несколько шагов босыми в носках ногами по кабинету до массивного комбинированного шкафа с книгами, с чайным сервизом и хрустальными бокалами за застеклёнными дверцами бара, скрытого за полированной ореховой панелью с красивым рисунком.
Открыв бар, он окинул тусклым взглядом красивые в основном импортные бутылки и выбрал «Хеннеси», к которому стал привыкать. Плеснул граммов сто в массивный хрустальный стакан и собрался выпить, но в это время зазвонил телефон.
Урицкий перенёс стакан на стол и поднял трубку. Звонила Жанна.
– Влад, почему ты так поздно на работе! Минут пять назад тебе звонил один товарищ. Не назвался, просил обязательно позвонить по номеру…
Жанна прочитала семь цифр.
Урицкий не сразу сообразил что это за номер, но потом по первым трём цифрам, отняв от них соответственно «3», «2» и «1», догадался, что звонок был из гостиницы «Россия» и это был Роулинг!
О такой известной только им двоим кодировке телефонного номера, они договорились заранее, «для конспирации». Телефонные разговоры могли прослушать. Урицкому было достаточно и того, что его встречи с американцем попадают в поле зрения сотрудников Комитета, но такие встречи являлись частью его работы. Что касалось сугубо личных взаимоотношений, то ни Урицкому ни Роулингу не хотелось чтобы о них знали посторонние. 
«Опять в Москве! Прав дядя, работает Генри в ЦРУ! Тем лучше, Америка нам теперь не враг, дядя прав, потому что он всегда прав!» – Размышлял Урицкий, освобождаясь от депрессии. Куда-то девалась недавняя вялость, и совсем не хотелось пить коньяк.
Он убрал стакан с коньяком в бар и закрыл дверцу. Обул туфли, посмотрел на себя в зеркало и вышел из кабинета.
– Позвоню Генри из автомата и приглашу его домой». – Надумал Урицкий. –  «Пора ему познакомить с Жанной». В этот момент Владислав припомнил недавний совет дяди, и неожиданно его посетила мысль, от которой вначале стало не по себе, а затем, пораскинув мозгами, послушный племянник пришёл к неожиданному выводу, что кто ещё как не Роулинг поможет ему и Жанне! Молодой и симпатичный мужчина, обладатель отменного здоровья, недавно стал отцом, а главное никто и никогда, даже Михаил Яковлевич – дотошный во многих делах, не узнает кто этот донор.
«Да и не было его», – приступил к самовнушению Урицкий того, что ещё не состоялось. «Я сам! Кто проверит?» 


3.
– Завтра все нормальные христиане – католики и лютеране празднуют Рождество Христово. Одни мы сирые, то бишь совки с прикопанными православными традициями, а то и с партбилетами, ещё через неделю вначале встретим Новый год, а потом и Рождество, не понимая того, что это за праздник. Ведь Иисус родился вместе с Солнцем, которое двадцать пятого декабря поворачивает на лето. А что такого случилось седьмого января? – Пользуясь случаем, рассуждал на людях любитель поболтать, а то и заядлый трепач острый на ум и на язык, но совершенно бесполезный для работы кандидат технических наук и коммунист с двадцатилетним стажем Адам Евгеньевич Иголкин. – Неужели святые отцы и руководство церкви не понимают, что дважды отмечать одно и то же событие – рождение младенца, просто абсурдно!
Мужчиной Адам Евгеньевич  был невзрачным, низкорослым хлипким, зато женатым второй раз на молоденькой миниатюрной женщине росточком в сто сорок пять сантиметров, трудившейся поблизости от мужа в техническом отделе. Помимо прочего Иголкин был известным в институте демагогом и широко прославился своим хоть и не стремительным, но уникальным «антикарьерным ростом», впрочем, не ростом, а падением. Умудрился в течение нескольких лет опуститься по служебной лестнице с должности главного инженера отделения до начальника сектора уже другого отделения, чуть задержавшись в должности начальника отдела третьего. Словом, случай уникальный, сопоставимый разве что с затеянной в стране перестройкой.
Энергии однако Иголкин не растерял и активно включился в легализованное в стране кооперативное движение под лозунгом: «Что не запрещено законом, то разрешено!» который выдумал отнюдь не сам.
Воодушевлённый январскими постановлениями Совмина и Пленума ЦК КПСС, выступившими в поддержку кооперативов и частых предприятий, совместных даже с иностранными гражданами, Адам Иголкин принялся сколачивать первичный капитал, пользуясь отсутствием в стране законов, которые могли бы ему помешать.
Как он этого добился, наверное известно одному богу. Что-то и куда-то писал, с кем-то сотрудничал, не обошлось, наверное, без мошенничества, не попадавшего ни под какую статью, но Адама Евыча, как, не стесняясь, звали его некоторые коллеги из-за  библейского тёзки, нажившего с подругой Евой весь «род людской», но у Иголкина появились деньги.
По меркам советских граждан очень даже большие деньги, и Адам Иголкин – коммунист с двадцатилетним стажем, непонятно как оказавшийся в партии, которую с началом реформ активно поливал грязью, окончательно разочаровавшись в социализме с его плановой экономикой, загорелся страстным желанием основать своё дело.
Первоначальный капитал или «шальные деньги», по количеству нулей после значащей цифры вполне соизмеримые с доходами одного ставропольца – земляка Михаила Сергеевича Горбачёва, и тоже члена партии, разбогатевшего на разведении пчёл, Иголкин хранил в Госбанке, не опасаясь никаких репрессий со стороны финансовых органов. Первоначально деньги были заявлены как капитал кооператива «АI & SD», название которого въёдливые женщины из сектора Адама Евыча расшифровали как «Адам Иголкин, сын и дочь», где дочь и сын – дети от первого брака, уже достигшие совершеннолетия.
Затем руководитель кооператива неожиданно изменил название своего «копившего финансы детища» на СП «Апогей», очевидно рассчитывая на большую прибыль и привлёк в качестве компаньона одного своего знакомого иностранца – поляка, в прошлом инженера-программиста, занявшегося торговым бизнесом в Варшаве и взиравшего с надеждой на Москву, страдавшую от острого дефицита многих товаров. Вот где можно было развернуться!
– Время теперь другое – Пояснял всем любопытным Адам Иголкин, когда его расспрашивали о коммерческих намерениях. – Плановая экономика не работает, вот и дают дорогу самым смелым и энергичным людям – предпринимателям! Семидесятилетний эксперимент заканчивается неудачно. Теперь «наш паровоз» без всяких остановок летит к капитализму!
За такие крамольные слова на него и цыкали, называли за глаза придурком, и по партийной линии к порядку призывали, грозили исключением из партии.
– Меня пугать не надо, – огрызался Адам Евгеньевич на парторгов отделения и института. – Скоро сами сдадите или порвёте партбилеты, начнёте каяться. Не верите?   
– Что возьмёшь с юродивого? – отмахивались от него одни, другие вспоминали, что словами «младенцев и юродивых глаголит истина». Неужели, так оно и есть?..
Сегодня, за неделю до конца уходящего 1987 года и накануне католического Рождества, о котором всем напомнил Адам Иголкин, в актовом зале НИИ за час до окончания рабочего дня было, как говориться, не продохнуть. В зал, способный вместить четыреста человек, набилось вдвое больше.
Сотрудники института или ИТР , как называли их кадровики, хотели посмотреть воочию на ныне гонимого бывшего члена Политбюро и руководителя Москвы, который начинал свою московскую карьеру громогласными поездками на службу и по делам в троллейбусе и на метро. Однако накануне католического Рождества он приехал на очередную встречу с трудящимися по приглашению инициативной группы товарищей в служебной чёрной «Волге», а не в автобусе.
В переполненном актовом зале Соколову места не досталось, так и остался стоять в проходе, зато имел возможность рассмотреть Бориса Николаевича поближе. Высок ростом, плотен, седовлас. Лицо широкое с едва заметными монголоидными чертами.
Пока Соколов рассматривал готовившегося к выступлению гостя, который совсем недавно руководил МГК КПСС, а москвичи называли его городским главой, он не заметил, как откуда-то вынырнул Иголкин, покинувший место где-то в задних рядах, к облегчению соседей, и не имея возможности прислониться к стене, встал рядом с Генрихом.
– Привет! – Поздоровался он с Соколовым. – Отсюда ближе. Посмотрим на будущего руководителя страны.
– С чего это ты взял, Адам Евгеньевич, что он будет руководить страной? Почти со всех постов сняли, да и внешний вид у гонимого лично у меня большого доверия не внушает, хоть и ростом не мал. На мой взгляд, простоват, – глядя на гостя, сделал своё заключение Соколов.
– Ты не прав, Генрих. Смотрится, очень даже смотрится! Смотри, какой крупный мужик, да ещё с Урала. Там всё упертые! Глупые бабы тоже любят здоровых мужиков, – подчеркнул Иголкин, осознавая свою физическую малозначительность. – Дойдёт дело до выборов, проголосуют бабы за него, чего бы он им не наговорил, и не наобещал. Женщины – электорат могучий! Их много. И слушать не будут тех, кто настроен против Бориса Николаевича. Вот увидишь, он дальше всех пойдёт! – процедил сквозь зубы Адам Евгеньевич, недолюбливавший очень крупных мужиков, полагая, что «высоко растут по большей части сорняки…»
– Сейчас зарядит о бывших коллегах по ЦК и Политбюро, которые противятся радикальным реформам, а потом начнёт о гласности, которую те зажимают. Слышал, что придумали про гласность некие анонимные рифмоплёты?
– Нет, не слышал, – ответил Генрих. Хотел занять позицию подальше от Иголкина и ближе к оратору, разминавшемуся у трибуны с членами инициативной группы и собиравшему записки с вопросами из зала. Да где там. Зал переполнен. Между тем гость, освежившийся стаканом минеральной воды, принялся излагать своё видение перестроечных процессов, приводя примеры непримиримой борьбы с бывшими коллегами, мешавшими ему в работе за что и был снят с должности Первого секретаря МГК КПСС. Припомнил и о гласности, которая по его мнению всё ещё недостаточна.

Товарищ, знай, придёт она,
Так называемая гласность!
И вот тогда Госбезопасность
Припомнит наши имена!

Приподнявшись на носках, нашептал Иголкин Соколову на ухо.
– Талантливо! И в точку! Вот и Борис Николаевич недоволен…
– Не мешай, Адам, дай посмотреть на гостя, дай послушать! – Отвернулся Соколов от Иголкина и тут увидел среди гостей коллектива НИИ, прибывших вместе с опальным бывшим руководителем столицы, Влада Урицкого, который заметил Соколова раньше. Знал, где работает Генрих, и встрече в актовом зале института не удивился. Наоборот уверенно и энергично стал пробираться к бывшему однокашнику. Протянул руку.
– Здравствуй, Генрих, рад тебя видеть!
– Здравствуй, – ответил Соколов, которому пришлось пожать протянутую руку. – Какими судьбами?
– Приехал вместе с Борисом Николаевичем. Хочу посмотреть, как реагирует народ на выступление опального руководителя.
– Ну и как? – поинтересовался Генрих мнением Урицкого.
– Очень радушный приём. Смотри как аплодируют! Народ любит гонимых, любит тех, кто пострадал от власти за свои взгляды! – присоединился Урицкий к аплодисментам после очередной порции весьма смелых слов в адрес руководства страны.
– Пожалуй, – согласился Соколов, на которого, впрочем, выступление гостя не произвело заметного впечатления, и он аплодисменты не поддержал. – Я, пожалуй, пойду, поработаю, – сообщил Генрих Урицкому о своих планах.
– Не дослушаешь до конца? – Удивился Урицкий.
– В комнатах есть радио. Выступление транслируется по всему институту. Дослушаю на рабочем месте.
– Жаль. Меня дальше актового зала не пропустят, а хотелось бы поговорить в спокойной обстановке. Не виделись почти полгода. Как сын? Как Светлана?
– Сын растёт, Светлана в декретном отпуске, – неохотно ответил Генрих.
– Слушай, ты чем-то на меня обижен? – спросил Урицкий.
Генрих не ответил.
– В конце августа мне довелось побывать на Южном Урале в том числе в Караганской долине, – продолжил он, сделав вид, что не заметил молчания Соколова. – Встретил там Кольцовых. Это год был на редкость удачным. Масштабные раскопки наконец увенчались крупным успехом. Обнаружено несколько древних городищ. Строительство плотины остановлено, и долина Караганки не будет затоплена. С нами были иностранные журналисты, в том числе знакомые тебе Роулинг и Эйр.
– Я знаю. Нам из совхоза звонили Ира и Виктор Кольцовы. Сообщили что выдели тебя. Как жаль, что пропала наша бронзовая находка… – Соколов посмотрел в глаза Урицкому.
– Слушай, Генрих, ты так на меня смотришь, как будто это я похитил и спрятал её! – возмутился Урицкий. Что поделаешь, и мне жаль… – Да не переживай ты так. Раскопки принесут новые находки. Уже найдены изделия из бронзы, которые датируются не позднее вторым тысячелетием до Новой эры. Кто знает, возможно найдут и нашу утрату. Я пытался представить кто мог это сделать. Возможно Венгеров из-за Светы. Очень уж походила улыбка бронзоволикой богини, женщины или девушки на улыбку Светланы, на которую бессовестный Сашка имел виды, да ты её увёл у него из-под носа. Венгеров был пьян, кажется, вставал и выходил из палатки. Кстати, где он сейчас, не знаешь?
– Из Госплана ушёл, торговый работник, – ответил Генрих. – Кажется, или выходил? – он вновь посмотрел в глаза Урицкому.
– Выходил. Я задремал, но сон был ещё не крепок. Помню, что выходил Венгеров, наверное по нужде. Хотя может быть и не он взял находку. Мы же остановились на ночёвку не в тайге и не в пустыне. Неподалёку совхоз-гигант. Вдруг кто-то из местных ребят гулял по ночной долине. Тебе, Генрих, сидеть бы у костра, вот и находка была бы на месте! – Высказался до конца Урицкий.
– Товарищи, имейте совесть! – Укоризненно посмотрела на них пожилая женщина – технолог с опытного производства. – Дайте послушать товарища Ельцина!
– Ладно, Влад, прощай, я пойду, – вздохнул Соколов.
– Почему же прощай, до встречи, – не согласился с ним Урицкий. – Передавай всем своим привет, поздравь от нас с Жанной с наступающим Новым Годом. Вот ещё что! – Скромно улыбнулся он. Летом у нас с Жанной должен появиться малыш! Ранняя диагностика показала. Так что если всё сложится, то  в августе заглянем к вам на дачу втроём!

* *
В коридоре Соколов встретил главного инженера.
– Отчего не дослушал высокого гостя?  – Поинтересовался Емельянов.
– Расхотелось, Иван Васильевич. Посижу у себя поработаю
– Как тебе бывший хозяин Москвы? – прищурив глаза, спросил Емельянов.
– Ничего особенного, – пожал плечами Соколов.
– И я того же мнения, – поделился своими впечатлениями главный инженер. – Не ладное творится в стране. Болтовни куда больше чем дела. Опять урезали финансирование на разработку «Б-50». Придётся экономить на всём, в том числе и на зарплате. Хорошо хоть успели получить премиальные за «Ц-150» Наша ведь бортовая ЭВМ на спутнике «Космос-1870»  – наследница «Ц-100,» которая работала на международной орбитальной станции «Союз – Аполлон» ! Она же и на станции «Союз» , которую запустили в понедельник. Ей летать полгода. Как думаешь, не будет сбоев и отказов?
– Не должно быть. Программы хорошо отлажены и обкатаны, а что касается аппаратуры, то тут мы вне конкуренции!
– Это верно, вне конкуренции. Скажу тебе Генрих Ярославович, по большому секрету, но больше никому. Ты понял меня?
– Можете и не говорить, Иван Васильевич, – шутливо посоветовал Соколов главному инженеру. – Не зная секрета, его не раскроешь…
– Не шути так, Генрих. Знаю, что тебе можно. Маму твою знаю. Разведчицей была в войну, детей воспитала. Тебе я верю. У тебя в комнате никого нет?
– Нет, все ушли слушать Бориса Николаевича, а потом по домам.
– Тогда пойдём к тебе. Чаем угостишь?
– Угощу, Иван Васильевич! С сухариками. Жена насушила в духовке из белого и чёрного хлеба.
– С сухариками, это хорошо! – Одобрил предложение главный инженер. – Идём!
Они дошли до лифта и поднялись на пятый этаж. Генрих открыл ключом дверь комнаты, в которой помимо него работали трое – все женщины, дружно ушедшие в актовый зал на встречу с опальным партийным функционером, которого изгнали из высших эшелонов партноменклатуры, заставили покаяться и ждать нового назначения, скорее всего, по части строительства.
В электрочайнике закипела вода, Генрих заварил чай и достал из стола коробку с сухариками, которые Светлана сушила в духовке, предварительно мелко порезав чёрствый хлеб. Сухарики из бородинского хлеба были слегка подсолены и особенно понравились главному инженеру.
– Вот какое дело, Генрих. Меня недавно вызывали на Лубянку.
– В КГБ? – Насторожился Генрих.
– Туда.
– Не из-за меня ли? Неужели опять вспомнили ту неприятную историю с американским журналистом?
– Нет. Вызывали совсем по другому поводу. В КГБ появилась информация, что нашим изделием «Б-50» интересуются американцы, и кое-что у них на эту секретную разработку уже имеется. «Б-50» предназначено для развёртывания на передвижных командных пунктах в сухопутных войсках – в бронетранспортёрах, вездеходах и прочей колёсно-гусеничной военной технике. Во время маршей по пересечённой местности и особенно в бою такая техника испытывает большие перегрузки.
Наша бортовая ЭВМ «Б-50» выдерживает большие перегрузки от действия взрывной волны. Оригинальное конструктивное решение. У американцев отличная электроника и программное обеспечение, но много хуже механика и система амортизации. За ней они и охотятся, а так же за некоторыми программными модулями.
– Откуда же утечки? – Насторожился Соколов.
– От нас. Кто-то близкий к руководству института пересылает копии технологических документов, кое-что другое, в том числе машинные коды программ.
Я смотрел на копии документов, перехваченных нашими разведчиками. На многих моя подпись, – грызя очередной сухарик, признался Емельянов. – Большинство похищенных материалов датировано первой половиной этого года. Ведётся расследование. Вполне возможно, что и ты, Генрих Ярославович, попал в круг подозреваемых лиц. Вот такие дела, товарищ Соколов.















Часть III. 1988 год. Процесс пошёл

1988 год (MCMLXXXVIII) –  високосный год, начавшийся в пятницу.
В истории СССР 1988 год ознаменовался, с одной стороны, некоторыми позитивными изменениями в общественной жизни (реабилитация религии и Церкви, снятие многих нелепых ограничений), а с другой – углубляющимися экономическими трудностями, общим ростом преступности и появлением невиданных прежде в СССР видов преступлений (вымогательство, терроризм).  Происходило дальнейшее обострением межнациональных отношений и сепаратистских тенденций. С 1988 года в СССР начинает нарастать общая нестабильность. В некоторых республиках произошли первые кровавые межнациональные конфликты, появились так называемые «горячие точки». В конце года в Армении произошло сильнейшее землетрясение, унёсшее жизни более 25.000 человек.

* * *
6 января – в СССР городу Брежнев возвращено название Набережные Челны.
7 – 8 января – Афганская война: бой на высоте 3234. 
22 января – произошло первое столкновение групп организованной преступности в СССР –  долгопрудненской и люберецкой.
20 февраля – Областной совет Нагорного Карабаха проголосовал за переход этого региона из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР. 
26 – 29 февраля – массовые антиармянские погромы в Сумгаите (Азербайджанской ССР).
11 марта – в СССР произведён запуск восьми искусственных спутников Земли выведенных на орбиту одной ракетой-носителем.
13 марта – в «Советской России» опубликовано письмо Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами».
25 марта – Демонстрация со свечами в Братиславе, Словакия, первая массовая антикоммунистическая демонстрация за 1980-е годы в Чехословакии.
2 мая – в Польше прошли многотысячные забастовки рабочих кораблестроительных заводов. Арестованы семь руководителей профсоюза «Солидарность». 
8 мая  –  в СССР основан Демократический союз во главе с Валерией Новодворской. 
15 мая – начат вывод советских войск из Афганистана.
1 июня – в Москве Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв и президент США Рональд Рейган подписали Договор о ядерных ракетах средней дальности.
6 – 9 июня – в Троице-Сергиевой лавре (Загорск) состоялся Поместный собор Русской православной церкви, приуроченный к 1000-летию введения христианства на Руси.
7 – 17 июня – в СССР осуществлён полёт космического корабля «Союз ТМ-5», пилотируемого международным экипажем в составе: командир корабля А. Я. Соловьёв, бортинженер В. П. Савиных и болгарский космонавт-исследователь А. Александров.
23 июня – советские войска введены в Армянскую ССР и Азербайджанскую ССР для того, чтобы прекратить пятимесячные беспорядки на межэтнической почве.
4 – 15 июля – всеобщая забастовка в Армянской ССР.
28 июля – в Москву прибыл с официальным визитом представитель Израиля впервые после разрыва дипломатических отношений с СССР в 1967 году.
21 августа – в СССР первое применение ОМОН для разгона демонстрации на Пушкинской площади в честь 20-летия ввода советских войск в Чехословакию.
29 августа – в СССР произведён запуск космического корабля «Союз ТМ-6» с международным экипажем на борту: командир корабля Владимир Ляхов. В полёте принял участие  афганский космонавт-исследователь. Корабль вернулся на Землю 7 сентября.
31 августа – в Польше Лех Валенса впервые после запрещения профсоюза «Солидарность» в 1981 году провёл переговоры с властями.
4 сентября – в Югославии прошли демонстрации сербов и черногорцев, требовавших введения чрезвычайного положения в Косово для защиты от албанских сепаратистов.
11 сентября – в Эстонской ССР 300 000 человек приняли участие в демонстрации за независимость.
18 сентября –  нападение на армян в селе Ходжалы в ходе «каменной войны». Первое применение огнестрельного оружия в армяно-азербайджанском конфликте.
21 сентября –  в Нагорном Карабахе, СССР, введено чрезвычайное положение.
28 сентября –  в СССР совершил первый полёт Ил-96.
29 сентября – НАСА возобновило полёты шаттлов, прекращённые после катастрофы Челленджера.
2 октября  –  основан Народный фронт Эстонии.
7 октября –  учреждён Народный Фронт Латвии.
15 октября – постановление СМ СССР о выпуске акций предприятиями и организациями.
23 октября  –  учредительный съезд Саюдиса Литвы.
4 ноября – опубликовано сообщение об открытии в Москве первого инновационного коммерческого банка. (ограбление – учреждение)
11 ноября  –  в СССР основан Инкомбанк.
15 ноября  –  первый и единственный запуск советского космического корабля многоразового использования «Буран» и ракеты-носителя Энергия.
16 ноября  –  Верховный Совет Эстонской провозгласил суверенитет республики.
21 ноября  –  армянские погромы в Баку, Кировобаде, Нахичевани, Ханларе, Шамхоре, Шехи, Казахе, Мингечауре. Начало массового исхода беженцев из Азербайджана и Армении. Полная депортация азербайджанцев из Армении (180  – 200 тысяч человек).
22 ноября –  в СССР, на керченском заводе «Залив» завершены швартовые испытания 1-го советского атомного лихтеровоза «Севморпуть».
22 ноября – в США продемонстрирован первый прототип бомбардировщика-невидимки B-2 Spirit.
26 ноября – в СССР запущен пилотируемый космический корабль Союз ТМ-7 (вернулся на Землю 24 апреля 1989).
29 ноября  –  прекращение глушения радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа».
5 декабря –  разгром митинга в Баку, задержано 547 человек. Ночью войска освободили площадь Ленина в Баку от демонстрантов, занимавших её с 18 ноября.
7 декабря – в Армянской ССР произошло сильное землетрясение. Погибли более 25 000 человек, 15 000  – ранено, 400 000 остались без крова.
10 декабря – в Армянской ССР арестовано большинство членов комитета Карабах, выступающего за передачу Карабаха Армении.
21 декабря –  первый полёт самого большого в мире самолёта Ан-225 «Мрия».



Глава 9. Високосный год


1.

– Вот тебе и юг! Холод как у нас в Алакуртти! – поежился лейтенант Скобелев, и, прикрывая уши, поднял ворот тёплой зимней камуфляжной куртки. Из ущелья дул пронизывающий ветер, рождавшийся по ту сторону Гиндукуша, за которым лежал Северный Афганистан, Амударья и Союз…
– Где, товарищ лейтенант, это Алакуртти? – Спросил у своего взводного командира сержант Калинкин.
– Не «это», а этот городок, – поправил лейтенант сержанта. – В Заполярье, в Мурманской области, в сорока километрах от финской границы.
– Не слышал о таком месте, – признался сержант. – Здесь тоже зима. В горах сильно похолодало, но это ещё ничего. Говорят, что в прошлом году было холоднее. Кое-кто уши и носы  поморозил. Зима она и в Афгане зима, особенно если в горах.
– Тебе, Калинкин, служить ещё полгода? – Спросил Скобелев сержанта. Так спросил, знал, что сержант уже отслужил полтора.
– Дембель в мае, но могут задержать и до августа, пока из Союза не пришлют замену. Необученных в Афган не пошлёшь. Вот и гоняют молодых в Союзе по горам и пустыням до июля, а то и до августа. В прошлом году дембелей отправили в Союз в день ВДВ , зато самолётом. Праздник. Десантура надралась браги, многих заносили на борт. В воздухе пришли в себя, песни пели, в окошко смотрели, прощались с Афганом, некоторые плакали. Глядя на них и пехота затосковала…
– А ты, Калинкин, откуда знаешь? – Спросил Скобелев.
– Летел с ними в отпуск. Десять суток без дороги туда и обратно. Домой улетал с лёгкой душой, возвращался с камнем на сердце.
– За что получил отпуск? – Поинтересовался Скобелев. Калинкин был у него замкомвзвода, но о нём  лейтенант почти ничего не знал.
«Хороший сержант. Жаль будет с ним расставаться. До мая почти четыре месяца, если до августа, то полгода. Время быстро бежит…» – Подумалось Скобелеву. Хотел закурить, да раздумал. «На таком-то ветру».
В Афганистане Виктор Скобелев c ноября. На четыре месяца задержался вначале в Таджикистане, где остался сослуживец по Алакуртти майор Захаров, а потом под Самаркандом, где занимался с новобранцев, которых готовили для Афганистана. Хорошо, что Захаров остался в Союзе. Ему, семейному, лучше служить там. От войны подальше, к жене и детям поближе…
Скобелев был вольным соколом, ни родителей, ни семьи. Оставила сына-младенца непутёвая мать в роддоме, так и прожил пока ещё большую часть жизни в детских домах или как называли их прежде – в приютах. Обидно…
Неизвестные родители наградили его только жизнью и, слава богу – хорошим здоровьем, и за это им спасибо. Имя дали сёстры в родильном доме, а отчество и фамилия достались от главврача. Имя хорошее. Виктор на древнеримском значит «Победитель», а фамилия Скобелев по счастью принадлежала известному русскому генералу – освободителю балканских славян от турецкого ига и завоевателю Средней Азии, вошедшей во второй половине девятнадцатого века в состав Российской империи, границы которой коснулись «Большой Индии». Возможно, что из-за фамилии и лейтенант так стремился в Центральную Азию. Возможно… 
Известно, что в древности территория Афганистана, начинавшаяся за Амударьёй, была частью индийской цивилизации. Тому свидетельства индуистские точки-тики, которые и поныне наносят краской выше бровей многие пуштунки, и статуи Будды в Бамиане . Неподалёку от этих исполинов, вправе считаться восьмым чудом света, горную дорогу через Гиндукуш, ведущую от Кабула на север к Герату через Шибарский перевал , прикрывает блокпост, взятый под охрану взводом старшего лейтенанта Виктора Скобелева.
Летом «духи»  могут пробираться из южных районов в северные по горам. Не без труда, но могут. А вот зимой только дальней дорогой через пустыню в обход гор или через ущелье по древнейшей дороге, по которой более двухсот лет назад шли от реки Окс, как называлась в те времена Амударья, к реке Инду воины Александра Македонского.
С тех пор в этих краях мало что изменилось, разве что прежде единственную и не слишком удобную дорогу немного расширили и укрепили. Зато восточнее появилась другая дорога, проложенная с помощью советских строителей через перевал Саланг , связавший кратчайшим путём Кабул с Мазари-Шарифом и Термезом – первым городом дружественного афганцам Советского Союза.       
– В начале апреля это было. Стояли мы в боевом охранении километрах в двух от полка. Время было тревожное, ночами с гор спускались «духи», забирали в кишлаках продовольствие, бродили неподалёку от расположения полка, и ждать от них можно было чего угодно.
Прошли редкие в этих местах дожди. Глина раскисла, кругом стояла непролазная грязь. Тёмной ночью небольшая группа душманов, потом мы пересчитали труппы – всего шестеро, подкрались к нашей огневой точке – БТРу , укрытому в капонире. Я тогда был ещё рядовым, года не отслужил, но в караул ставили чуть ли не через день. В БТРе остались «старики» с сержантом. Брага у них была из изюма, литров пятнадцать, вот и «керосинили», а меня значит в караул.
Слава богу, не дремал. Услышал чьи-то крадущиеся шаги – слух у меня хороший, словно из грязи ноги вытягивали, а она хлюпала. Глянул за бруствер, а они – душманы, уже рядом, приближаются как собаки на четвереньках. Метров десять до них. Грязные, все в глине. Рожи страшные, бородатые. В зубах ножи. Хотели захватить нас врасплох, по-тихому, без стрельбы вырезать и оружие с боеприпасами взять.
Руки от страха скрючило, нажал на спусковой крючок уже и не помню как. Вдарил по ним из пулемёта в упор. Сразу срезал троих или четверых. Заорали, отползли в темноту, откуда полетела граната, но всё обошлось. Меня только слегка контузило – оглох, а ребята сидели в БТРе и от осколков не пострадали, – скупо рассказывал сержант Калинкин, да и то половину его рассказа лейтенант прослушал, задумался о своём.
– В БТРе кто-то очухался и открыл огонь из башенного крупнокалиберного пулемёта, да трассерами. Только куда стрелял – одному богу известно.
Я расстрелял остаток магазина своего РПК  – все сорок пять патронов. Трассеры осветили местность, а я добил остальных «духов». Скрыться им было негде.
– Минут через пятнадцать примчались к нам из полка две БМПешки. В одной комбат. Сам вытаскивал из БТРа пьяных сержанта и «стариков», сам набил им морды. Сержанта потом разжаловали и отправили в дисбат, а мне лычки младшего сержанта, медаль, –  Калинкии тряхнул грудью и медаль под курткой и бронежилетом тихонько звякнула о значок «Гвардия», – и отпуск, в придачу. Вот как дело было, товарищ лейтенант. Всех шестерых «духов» на мой счёт записали, – заулыбался Калинкин.
– Да вы у нас герой, товарищ сержант! – временно перешёл «на вы» в обращении с подчинённым лейтенант Скобелев, которому пока не пришлось участвовать в серьёзных боях. Стрелял, но уверенности, что уничтожил хоть одного душмана, не было.
– Вроде того. На полковой доске почёта с месяц висела моя фотография, – скромно подчеркнул сержант и прислушался. – Однако, товарищ лейтенант, уже двенадцать. Пора отдыхать. Ночь хоть и тёмная, но днём воздушная разведка не отметила передвижений «духов». Сидят сейчас в какой-нибудь горной пещере, куда летом загоняют на ночь овец, чтобы не порезали волки, и дрыхнут, обкурившись анашой.
– Отдыхать, конечно, надо, товарищ сержант, только лучше это делать днём. По оперативным данным большой отряд душманов под командой Кривого Хасана затаился где-то поблизости. В горах душманы не только мёрзнут, но и голодают, а потому будут пробиваться в Бамианскую долину. На Кабул им путь закрыт, а в горах подохнут от голода и холода. Горами зимой к Бамиану не пройти, единственный путь через наш блокпост. Зря не станут держать здесь до полуроты и менять людей каждые пять дней. Вот так-то товарищ сержант. Приказываю проверить часовых, а я загляну в расположение – так солдаты назвали неказистое, но прочное строение из железобетона, в котором можно было укрыться от пуль и гранат противника, да и танковый снаряд его не возьмёт, – и прослежу чтобы были в боевой готовности бойцы караульной смены. Сам, Калинкин, рассказывал, какие мастера эти душманы по части скрытности и внезапных атак. Земля сейчас мёрзлая, как хлюпает глина не услышать.
– Есть, проверить часовых, товарищ лейтенант! Представляете – обуты эти бородачи, лица которых подчас ну как у наших деревенских мужиков, в шерстяные носки и галоши. Галоши эти – наши, союзные, сделаны на нашей фабрике. Я сам из сельской местности, из-под Липецка. Весной и осенью наши чернозёмы просто непролазные. Даже по огороду не пройти, чтобы не затянуло. Очень необходимы нашим людям галоши, а их негде купить. Зато здесь – пожалуйста! Кто-то свёз все сюда. Хоть снимай с ног у убитых, да отсылай домой! Очень удобная обувь чтобы лазать не только по грязи, но и по горам, – заключил сержант Калинкин и отправился по периметру стенки укреплённого блокпоста, где разместились два часовых. Один следил за дорогой на север, другой за дорогой на юг. Посматривали и на вершины соседних скал, где могли появиться душманы, способные лазать и по горам. Но это днём, ночью там не пройти.   
К часу ночи с гор натянуло тяжёлых туч, ветер стих и пошёл снег. Видимость упала едва ли не до нуля. Скобелев приказал включить генератор и освещать прожекторами подступы к блокпосту и свободное для прохода в Бамианскую долину пространство. В этот момент часовыми было замечено движение. По кромке дороги, хоронясь за камнями, которых здесь хватало в избытке, и, пытаясь незамеченными обойти блокпост, продвигались душманы. Их ждали в любую минуту и вот – на тебе – едва не проворонили. Ползут, паразиты…       
Поняв, что их заметили, «духи» ускорили движение, побежали, попадая под свет прожекторов. Бойцы караульной смены, спешно по тревоге покинувшие расположение, припадали к бойницам – зазорам между железобетонными блоками, окружавшими блокпост двухметровой стеной, и открывали огонь по противнику, заставляя душманов отступить. В ответ те огрызались автоматным огнём и выстрелами из гранатомётов. Сбили и погасили оба прожектора, но прорваться через открытое пространство так и не смогли. Теряя убитых и раненных, душманы отошли назад и скрылись из поля зрения наблюдателей блокпоста.
Скоблев приказал прекратить огонь и принялся осматривать прожектора, которые сильно пострадали и восстановлению не подлежали. Других потерь к счастью не было, ни раненых ни убитых. Теперь следовало сообщить комбату о происшествии и время от времени освещать окрестности ракетами, чтобы не дать возможности душманам повторить неудавшуюся попытку. С рассветом придётся собирать трупы душманов, потому что при таком холоде – опять прояснилось и снег прекратился, вряд ли кто их раненых доживёт до рассвета.
«Если же таковые окажутся, то сдам их в полковую санчасть, а там не моя забота», –  рассуждал лейтенант. «Не собирать же их сейчас, рискуя получить пулю?». Ему уже довелось видеть истерзанное тело захваченного в плен раненого солдата-узбека, которого, по-видимому, ещё живого зверски замучили душманы и подбросили к нашему караулу, чтобы запугать солдат. Смотреть на такое было невмоготу, многих молодых солдат тошнило, некоторые украдкой плакали. Не приведи господь оказаться на месте этого низкорослого  и безобидного солдатика к то муже по местным понятиям – мусульманина.
Наши солдаты, если не вступался за пленного офицер, тоже подчас не щадили пленных и раненых душманов, но всё же не так, долго не тянули, добивали…
С рассветом сюда пожалуют «вертушки» и станут обрабатывать ПТУРами и пулемётным огнём, а ночью выжившие «духи» опять попытаются пробраться мимо блокпоста в богатую и сытую по здешним меркам Бамианскую долину, чтобы затаиться в одном из кишлаков и перезимовать.
Ужасная штука – эта война. Всё, о чём прежде слышал, читал, видел в военных кинофильмах, посвящённых Гражданской или Отечественной войне теперь не казалось таким ужасным. На фоне смертей были подвиги и героизм наших воинов. Да и деникинцы, колчаковцы или немецкие фашисты не казались такими зверями в сравнении с душманами, которых на западе называли моджахедами, боровшимися с оккупантами за свободу и независимость своей станы.
«Да на хрена им сдалась такая свобода не говоря уже о независимости, которую у них никто не отнимал!» – Ругался в душе лейтенант Скобелев. Теперь он мог воочию сравнить жизнь людей в соседних с Афганистаном республиках СССР, в которых жили такие же таджики и узбеки, правда, для полной картины не хватало пуштунов. «Вас бы сюда, господа американцы! Посмотрели бы мы на вас в телевизионных новостях или почитали в газетах о ваших подвигах», – думал Скобелев, поначалу мечтавший о том, как поведёт своих бойцов в атаку под полковым знаменем и с криками «Ура».
Но ни знамён, ни раскатистого «Ура», он так и не увидел и не услышал. Вместо алого цвета знамён здесь были лишь надоевший до чёртиков камуфляж и сплошная грязь цвета глины. Вместо раскатистого «Ура», заставлявшего биться сердца воинов, был мат, мат и ещё раз двух или трёхэтажный мат.
К этому добавлялось хмельное пойло из чего попало, и позволявшее на время забыться или снять стресс местное наркотическое зелье в виде обыденных «косяков», которые по случаю, а то и регулярно выкуривали едва ли не все солдаты и младшие офицеры. Среди солдат были отмечены случаи употребления героина, изготовленного кустарным способом из местного мака. Поджигали и вдыхали наркотическую дурь, после чего впадали «в полный ступор»…
Словом, рвался сюда лейтенант Скобелев со спокойного севера, который теперь снился ночами и казался едва ли не раем, а попал если не в ад, то в чистилище. И если бы не письма, приходившие от любимой девушки, жившей и учившейся в Самарканде, было совсем кисло. Впрочем, долой упаднические настроения. Всё хорошо! Где как не на войне может проявить себя офицер, мечтающий стать генералом. Ведь было же сказано, поди узнай теперь кем впервые, что «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!». «Утром обязательно ей напишу!» – решил лейтенант,  –  «Жаль, конверты закончились, придётся просить у солдат».            

* *
Наконец-то лейтенанту Скобелеву предоставили долгожданный выходной день. Душанбе посмотреть так и не удалось, спустя несколько дней перебросили под Самарканд, где предстояло пробыть до конца лета.
Конец июля, жара под сорок, но не валяться же весь день на казённой койке, рядом с включенным вентилятором. Даже любимая книга не читалась, а привёз с собой с севера молодой лейтенант два тома полюбившегося ещё с детского дома романа Александра Степанова «Порт-Артур» , который с удовольствием перечитывал в очередной раз.
В этот солнечный день, несмотря на июльский зной, Скобелеву очень хотелось осмотреть древний город, который по праву называли одной из жемчужин востока.
До Самарканда от воинской части, где готовили команды для Афганистана километров десять. На попутной армейской машине всего-то минут пятнадцать езды. Зато в городе много зелени, есть где погулять, не спеша полюбоваться памятниками не только старины, но и глубокой древности, отдохнуть в тени вековых платанов, которые здесь назывались чинарами, и попробовать блюда узбекской кухни.
Гуляя по городу в «штатском костюме» – сандалиях, джинсах и майке-футболке, Скобелев не привлекал к себе излишнего внимания, как если бы появился в городе в армейской форме, в которой, впрочем, можно было растаять от дневного зноя.
Осмотрев с небольшой группой туристов из Новосибирска, рискнувших отправиться в Среднюю Азию в разгар лета, Афросиаб и гробницу Тамерлана, лейтенант так и не познакомился ни с одной из девушек, которых в группе было предостаточно. Почему так и не понял, словно ждал чего-то большего. Было какое-то особенное предчувствие.
Молодому, физически здоровому человеку, притом офицеру, очень не хватало женского общества. Жениться сходу, как это делали многие выпускники военных училищ, не получилось. В Алакуртти, где началась военная карьера Виктора Скобелева, была у него одна зазноба – уже не девушка, а молодая  ничем не примечательная женщина, на два года старше лейтенанта и побывавшая замужем. Их роман, который нельзя было назвать большой любовью, продлился не долго и подруга не то чтобы изменила, просто вышла замуж за тридцатипятилетнего прапорщика, заведовавшего продовольственным складом, извинившись спустя некоторое время перед молодым человеком. Потом дружил с местной девушкой из семьи староверов, забравшихся в этот медвежий угол ещё при царях, скрываясь от религиозных гонений. Против лейтенанта были настроены её родители, так что пришлось расстаться.
  В Москве, где по пути к новому месту службы Виктор провёл почти сутки,  завязать знакомство не вышло, так что ночевал в аэропорту, где утром встретился с капитаном Захаровым, навещавшим старого армейского товарища. Так что ни женщины, ни девушки у двадцатичетырёхлетнего симпатичного лейтенанта ростом сто восемьдесят сантиметров, светловолосого и голубоглазого в настоящий момент не было. Была только служба, и предстоявшая отправка в Афганистан на большую войну, которую Советский Союз вёл впервые с 1945 года.
Отобедав в заведении под открытым небом в тени огромных чинар – что-то среднее между чайханой и столовой, где подавали шурпу, манты, кебаб, шашлычки и прочее без капли спиртного, а так же зелёный чай без сахара, Скобелев отправился в городской исторический музей.
В послеобеденное время в городе царил нестерпимый зной, однако в стенах музея было прохладно, комфортно и интересно. Лейтенанту понравилась античная экспозиция, посвящённая походу Александра Македонского в Согдиану, снабжённая выразительными рисунками, картами и даже картинами, написанными малоизвестным, но тем не менее хорошим художником.
Скучавшая в отсутствии других посетителей научный сотрудник музея и экскурсовод – по виду местная женщина, однако безукоризненно говорившая по-русски, охотно рассказывала молодому симпатичному человеку и гостю солнечного Самарканда о тех событиях, которые происходили на земле древней Согдианы в четвертом веке до Новой эры.
Персональная экскурсия для лейтенанта Виктора Скобелева подходила к концу и женщина-экскурсовод, которую звали Лейлой Халиловной, увлечённо рассказывала о любви Александра и согдийской красавицы Роксаны, которая стала одной из его жён. Интересная история, о которой Скобелев не знал, пытаясь себе представить, как выглядела эта девушка, связавшая свою судьбу с Великим полководцем.
В музейном полумраке ему рисовалась восточная красавица, каких он видел в индийских фильмах, которые не часто, но демонстрировались в полковом клубе, вызывая особое восхищение у солдат, призванных в армию из Туркво .
Когда же она появилась из соседнего зала, лейтенант всё же удивился и потрогав себя за мочку уха – не сон ли?
Нет, это, конечно же, была не легендарная Роксана, портрета которой история не сохранила. Вошедшая в античный зал девушка с красной пластиковой папкой в руках была очень даже современна для советского Востока – в модных туфельках-босоножках на невысоком каблучке, синих джинсах марки «Wrangle»и белой шёлковой блузе, а её роскошные тёмные волосы были заплетены в косу и уложены в узел, перехваченной белой, в тон блузе лентой. Глаза, незнакомки, от которой не мог оторвать восхищённый взгляд лейтенант Скобелев, были тёмно карими, большими и необыкновенно красивыми.
– Ваше имя Роксана? – невольно вырвалось у Скобелева.
– Почему же Роксана? – удивилась и вопросительно посмотрела на посетителя музея Лейла Халиловна и тут же улыбнулась, догадавшись в чём дело.
– Вы очень впечатлительный молодой человек! Нет, нашу красавицу зовут не Роксана. Впрочем, она могла  быть ею в прошлой жизни, – пошутила экскурсовод. – Знакомьтесь, молодые люди!
– Виктор, – протянул лейтенант руку девушке, от которой не мог оторвать глаз.
– Таджинисо, – очаровательно улыбнулась симпатичному хорошо сложенному светловолосому и голубоглазому молодому человеку красивая длинноногая девушка с великолепной фигурой, красоту которой подчёркивали недёшёвые американские джинсы, и коснулась его руки тонкими пальчиками с ухоженными ноготками. От девушки исходил дивный аромат неведомых лейтенанту духов, от которых кружилась голова.
– Таджинисо Рустамова студентка Самаркандского университета и добровольный помощник нашего музея, – пояснила молодому человеку Лейла Халиловна. А вот кто, вы, Виктор? Я так и не узнала. Представьтесь пожалуйста.
– Я? – покраснел Скобелев.
– Ну конечно же вы. Кто же ещё? – Ещё очаровательнее улыбнулась молодому человеку Таджинисо. Такая улыбка говорила о многом и прежде всего о том, что он ей понравился. Что бы ни говорили, но бывает же такое – увидела девушка молодого человека и понравился он ей с первого взгляда…
– Виктор Скобелев, лейтенант, – перевел взгляд с Таджинисо на Лейлу Халиловну гость Самарканда. – Удивительное у вас имя, Таджинисо, наверное редкое. Прежде о таком не слышал.
– Редкое, – согласилась девушка, – зато ваше имя очень распространённое. Даже у нас иногда называют детей таим именем. Так вы военный?
– Да, командир взвода. В Средней Азии уже месяц. Прибыл с севера в Душанбе, но сразу же направили под Самарканд. Сегодня у меня первый выходной день. Вот и отправился в ваш замечательный древний город.
– Надо же! – Я из Таджикистана, но учусь в Самарканде. Заканчиваю летнюю практику и август проведу в родном Ленинабаде. Извините, Виктор. Лейла Халиловна, я принесла отредактированную статью. Вот. – Таджинисо протянула научному сотруднику музея красную пластиковую папку.
– Спасибо, Таджинисо. Я Сегодня же просмотрю статью и дам рецензию.
– Лейла Халиловна! – У нас группа экскурсантов из Омска! – Позвала коллегу сотрудница музея.
– Ну вот, молодые люди, пойду встречать гостей. А тебе, Таждинисо, передаю молодого человека. Расскажи Виктору о Роксане и Александре. Ведь тема твоей работы – их отношения… – Научный сотрудник исторического музея загадочно посмотрела на Таджинисо и пожелала гостю: –  Всего вам доброго, Виктор. Заходите к нам ещё, – простилась со Скобелевым  Лейла Халиловна и поспешила к туристам, прилетевшим в Самарканд из крупного сибирского города.   
 

2.
В январе очередное дежурство в ДНД  выпало на предпоследнюю пятницу. Дружинников на опорном пункте милиции, устроенном в одной из квартир на первом этаже девятиэтажного панельного дома, набралось немного – всего десять человек при плане в шестнадцать. Остальные просто не пришли. Разболтались люди. Получать три дополнительных дня к очередному отпуску, все горазды, а вот дежурить по пятницам хотели далеко не все. Пятница день неудобный. Во-первых – «короткий» день, а во-вторых – конец недели.  С недавних пор пятницу и у нас принято называть на американский лад «уикендом» .
В такой день хотелось сходить в театр, кино или в гости, имея возможность выспаться в субботу, а потом, пользуясь снежной зимой покататься на лыжах в просторных московских лесопарках или сходить на каток в Парк Культуры и отдыха имени Горького.
В доме у Соколовых растёт, набирается сил звонкоголосый малыш, которому исполнилось восемь месяцев, и Генрих со Светланой предвкушали субботние и воскресные прогулки всей семьёй. Малыш в коляске, укутанный в тёплое одеяло, а родители пешком. Планировали прогуляться в лесопарк, где расчищалась от снега главная аллея. Во второй половине дня, когда Светлана займётся обыденными домашними делами, Генрих собирался пробежаться на лыжах, а с наступлением ранних январских сумерек вернуться домой и ещё раз погулять с ребёнком. На воздухе Олежек так сладко спал…
Глядя на младшего сына, Генрих частенько вспоминал о старшем сыне, о Егорке. Как-то живётся мальчишке с отчимом и в чужой стране, где зимой не опадают листья с деревьев и никогда не бывает снега. Вспоминая о сыне, он пытался себе представить, как мальчик выглядит сейчас, насколько подрос, а волосы? Наверное? выгорели до белизны под горячим солнцем Палестины…
– О чём задумались, товарищ Соколов? – прервал его мысли дежурный милиционер в звании старшего лейтенанта, который только что провёл инструктаж, раздал красные повязки и отправил дружинников по двум маршрутам. Трёх женщин и двух мужчин патрулировать по центральной хорошо освещённой улице, а четверых мужчин по переулкам и с обязательным «закрытием винного магазина».
Магазин, каких в районе осталось немного в связи с постоянно возобновляемой правительством «антиалкогольной компанией», торговал крепкими напитками с четырнадцати до двадцати часов. Впереди суббота и воскресенье, а потому его осаждали желающие запастись водкой, вином и пивом на оба выходных дня. Покупателей, преимущественно мужчин, бывало так много, что без помощи дружинников, а в экстренных случаях и милиции торговля могла затянуться на добрый час. Ну не давали покупатели магазину закрыться вовремя и женщины-продавцы, уступали напору мужчин-покупателей.
Перед инструктажем старшему лейтенанту несколько раз звонили из отделения милиции по телефону, заметно озаботив его сообщениями о неких «люберах», бесчинства которых по оперативным данным ожидаются этим вечером в Москве, причём районы, где могут появиться эти крепкие молодые люди со своей особой идеологией были не известны.
Таких парней называли «качками», поскольку те упорно качали мускулы в неких спортивных залах-клубах, которые называли «конторой», присматриваясь к проводимым в стране реформам и готовясь к рыночным или капиталистическим, их руководители это понимали, экономическим отношениям, и, прежде всего, к предстоявшему переделу пока ещё государственной собственности. 
Посчитав, что «люберы», о которых даже в недрах МВД заговорили совсем недавно, могут оказаться и в микрорайоне, входившем в зону ответственности опорного пункта, старший лейтенант предупредил дружинников, выходивших на маршруты, чтобы проявляли бдительность и осторожность. Обо всём, что могло показаться подозрительным, следовало немедленно докладывать товарищу Соколову. Оставаясь на опорном пункте, он был обязан передавать все сообщения в отделение милиции.       
– Да вы, товарищ Соколов, знаете об этих «люберах» больше чем я! – Удивился пояснениям дружинника старший лейтенант. – Откуда?
– Муж сестры служит в ОБХСС. Он рассказывал о таких молодых людях, живущих в подмосковных Люберцах. Эти парни, не работающие и не желающие учиться, появились не только там, они есть и в других крупных подмосковных городах и посёлках. Есть они и в московских районах. Очень скоро у нашей милиции прибавится работы. Что такое ОПГ  – вы, товарищ старший лейтенант знаете лучше меня.
– Да уж, пожалуй, – согласился милиционер. – В газетах об этом пока не пишут, но нам рассказывают. Нам положено знать.
– Майор Арефьев – это муж моей сестры, предупреждал, что сегодня возможно столкновение двух организованных преступных группировок, пытающихся поделить зоны влияния. По оперативным данным одна из них «Долгопрудненская» , а другая  «Люберецкая» . Что касается «люберов», то эти молодые люди – резерв «Люберецкой» ОПГ и их используют для прикрытия, – поделился со старшим лейтенантом Генрих Соколов, рассказал то, что узнал сам, позвонив с работы Арефьеву. Светлане рассказывать не стал, чтобы не беспокоить. Будет  переживать за него, за дежурство в ДНД. Мало ли что могло случиться… 
Раздался телефонный звонок. Старший лейтенант поднял трубку и, выслушав несколько слов, обратился к Генриху.
– Товарищ Соколов, меня вызывают в отделение, так что остаётесь пока один. Если с маршрута заглянут дружинники, то пусть погреются минут десять и опять отправляются на маршрут. Да, с этим инструктажем, с этими «люберами» совсем забыл! – Спохватился старший лейтенант. – Передайте дружинникам эти повестки, пусть разнесут по квартирам. Ясно?
– Хорошо, передам, разнесут. Не беспокойтесь, разнесут повестки.
– Пусть постараются вручить их в руки адресатам, а если дверь не откроют, то пусть опустят их в почтовые ящики. Я подойду к половине одиннадцатого и подпишу наряд. Женщин можете отпустить пораньше, в десять часов, – разрешил старший лейтенант и, нахлобучив поглубже шапку поскольку на улице было холодно – не меньше пятнадцати градусов мороза, отправился в отделение.
Генрих остался один. Телевизора в комнате не было, радио почему-то не работало, газеты из подшивок читать не хотелось. Он позвонил домой и поговорил несколько минут с женой, собиравшейся покормить ребёнка на ночь. Заглянул в ящики письменного стола, за которым сидел, обнаружив в одном из них толстый литературный журнал. Полистал его и остановился на поэме Евтушенко «Мама и нейтронная бомба», о существовании которой слышал, но пока не читал.
«Однако, странное название», – подумал Генрих, узнав из небольшого вступления, что в 1984 году поэма была удостоена Государственной премии. «Вот что значит технический специалист, до сих пор не прочитал и не оценил поэтическое произведение маститого поэта», – кольнула запоздалая мысль. Впрочем, стихи современных советских и иностранных поэтов Соколову не нравились. Он не находил в них ничего интересного, не говоря уже о смысле и красоте рифмованных фраз. Из русских поэтов, творивших после Пушкина, Лермонтова, Есенина, их современников, полюбил лишь Твардовского. Почему, не стоит объяснять…
Однако делать было нечего, и пока дружинники не вернулись с маршрута погреться, решил немного почитать поэму с таким вот странным названием. Читать после первой страницы Генриху расхотелось. Очень уж было неприятно представлять себе непонятно как оказавшегося в тексте поэмы нелепого африканца в протёртых джинсах, сквозь которые выглядывала «распухшая мошонка». Выяснять, как сей персонаж попал в поэму тоже расхотелось.
Соколов вернул журнал в стол и набрал номер телефона мамы.
– Здравствуй мама! Я на дежурстве в ДНД.
– Здравствуй, Генрих! Мы с Алёшей и Лизой читаем «Плутонию» Обручева . В настоящий момент наши путешественники оказались на берегу Моря Ящеров. Лада работает во вторую смену и вернётся домой около девяти, Павел наверное не вернётся до утра. Дожили. Ходят недобрые слухи о столкновениях крупных преступных группировок. Как сказал Павел – начинается беспощадная борьба «за сферы влияния в бизнесе». У преступников такой способ грабежа называется «крышеванием». Дожили, Генрих, дожили. Грустно всё это слушать. Ох как грустно… – Тяжело вздохнула Елена Васильевна. – У тебя всё в порядке?
– У нас, мама, тихо. Страсти разгораются разве что у винного магазина,  – поспешил Генрих успокоить мать. – Кому мы нужны, спальный район. Недавно звонил Светлане. Кормила малыша. Сейчас, наверное, укладывает спать. В одиннадцать буду дома. Здесь недалеко. Минут пятнадцать пешком. Ну ладно, мама, до свидания. Читайте книгу. Одна из моих любимых…
– До свидания, Генрих, только обязательно позвони из дому, иначе я буду волноваться, – напомнила сыну Елена Васильевна.
– Обязательно позвоню, – пообещал Генрих и положил трубку.
В это время на опорный пункт один за другим пришли три посетительницы, с жалобами на соседей и Генрих предложил им написать заявления на имя своего участкового милиционера. Выдал по листу чистой бумаги и шариковую ручку, которая оказалась единственной и женщины писали заявления по очереди, жалуясь на соседей-пьяниц, не дающих людям спокойно жить. Словом, обычные бытовые неудобства.   
Едва отправил по домам заявительниц, пообещав, что к нарушителям общественного порядка будут применены «строгие меры», явились погреться сразу обе группы дружинников. Генрих взглянул на часы. До девяти оставалось минут двадцать.
– Магазин закрыли, получили за помощь вот это! – Старший техник Саша Тавлиханов – татарин, не любивший когда его называли Шамиль, извлёк из внутреннего кармана тёплой куртки с капюшоном бутылку красного креплёного вина.
– «Солнцедар», – деловито пояснил Тавлиханов. – Девятнадцать градусов!
– А у меня осталось яблоко! – оживилась инженер с пятнадцатилетним стажем сорокалетняя, крупная и бойкая Нина Никифорова, доставая из кармана дублёнки большое румяное яблоко, согретое теплом этой энергичной и розовощёкой от мороза женщины.
– Генрих, Ярославович. – На кухне есть стаканчики, я сейчас их помою! – предложила свои услуги подруга Никифоровой Вероника из другого отдела.
– По семьдесят грамм в честь конца недели! – Разом предложили мужчины, разделив в умах содержимое бутылки на десятерых, а женщины уже трудились на кухоньке квартиры, приспособленной под  опорный пункт милиции. Помыли и резали на дольки большое яблоко, к которому добавили несколько конфет. Сполоснули пластиковые стаканчики, которых нашлось достаточное количество для всего наряда дружинников.
– Ну что с вами делать! – Сдался Соколов. – Давайте только по быстрому, и на маршрут. Женщины могут не возвращаться, а мужчинам прибыть на опорный пункт в десять тридцать! «Люберов» не встретили? – Вспомнил Генрих.
– Какие «люберы» в нашей глухомани! Они если и появятся, то на Новом Арбате, – Возмутилась Никифорова, раскладывая дольки яблока по краям пластиковой тарелочки. – На улицах и нормальных людей немного, все сидят по домам у своих телевизоров. Разливай, Саша!
Тавлиханов откупорил бутылку и уверенно разлил вино по стаканчикам. Всем поровну. В народе по поводу «Солнцедара» шутили, что если его очистить, то им вполне можно травить тараканов. Однако «в верхах» по поводу проблемы потребления алкогольных напитков в последние годы творилось чёрт знает что, словно там нарочно хотели озлобить народ. То ограничивали торговлю, то начинали яростно изводить виноградники, лишая народ хороших вин, при этом постоянно повышая цены на водку. Вот и суррогат «Солнцедар» наряду с дешёвыми портвейнами и вермутами пришёл на смену хорошим крымским и грузинским винам, которые куда-то подевались.
Генрих выпил содержимое своего стаканчика, которое показалось не столь уж плохим, поддержав товарищей, и взял дольку от яблока, а бойкая Нина Никифорова, оказавшаяся в центре мужской компании, рассказала не слишком новый, но к месту и ко времени анекдот.
– Вызывают в Политбюро, представителей трудящихся.
«Время товарищи непростое, в стране полным ходом идёт перестройка, а средств на её проведение как всегда не хватает. Что если мы поднимем цену на водку до двадцати рублей за бутылку? Будете брать, товарищи?»
Отвечает представитель трудящихся.
«Надо, так надо. Будем!»   
Через месяц то же самое. Предлагают поднять цену бутылки до сорок рублей.
«Будете брать, товарищи?»
«Будем!» – Вздыхает самый авторитетный представитель трудящихся.
Ещё через месяц.
«Положение в стране не простое, сказать прямо – тяжёлое. Средств на реформы не хватает. Что если поднимем стоимость бутыли до восьмидесяти рублей? Будете брать, товарищи?»
«Нет, товарищ генеральный секретарь», – вздыхает представитель рабочего класса, «не будем! Аванс шестьдесят… – Громко расхохоталась Никифорова, которую подержали остальные дружинники в том числе и Генрих.
«И в самом деле смешно, кабы не было так грустно. Болтовни с высоких трибун много, а дела всё хуже и хуже. Вот и преступность растёт как на дрожжах. Надо ли было проводить широкую амнистию к семидесятилетию Октябрьской революции? На свободу выходят сплочённые воровскими традициями рецидивисты и уже подминают под себя кооперативы и прочие частные предприятия, появляющиеся в стране как грибы после дождя», – задумался Соколов, не заметив как дружинники дожевали свои дольки от яблока и собирались пройти ещё раз по маршруту, подышать морозным воздухом.
– До свидания, Генрих Ярославович, до понедельника, попрощались с ним женщины.
Соколов остался один. Хотел позвонить Светлане, но передумал. Возможно она прилегла вздремнуть рядом с ребёнком. Решил позвонить маме, спросить у Лады, которая должна была вернуться с работы, нет ли каких новостей от Павла.
Набрал номер. К телефону подошла Елена Васильевна.
– Мама, это я. Какие у вас новости? Пришла Лада?
– Плохие у нас новости, сынок, – с трудом узнал Генрих полный слёз голос мамы. – Лада в больнице. Павел ранен. Неизвестные стреляли в машину с сотрудниками ОБХСС…   


3.
Февраль далеко не лучшее время для путешествий тем пожилым людям, кому за восемьдесят, однако гражданин Шведского королевства Свен Бьёрксон, впервые приехавший в Москву, чувствовал себя на редкость хорошо. И сердце не тревожило, и кровяное давление не сильно скакало.
Остановился гость столицы СССР в огромной гостинице «Россия» в уютном одноместном номере и намеревался прожить в нём полную неделю, а затем вернуться в Ленинград, откуда двенадцатого марта должен был улететь в Стокгольм.
Двадцать девятое февраля, понедельник, день «трудный», к тому уже особенный, примечательный. Такой выпадает раз в четыре года, и год с этим днём называют високосным. Существует поверье, что на високосный год выпадают особые испытания для людей, а значит и для народов, и стран. Вот такое поверье… 
Словно спохватившись в свой последний день, зима проявила крутой нрав. В двенадцатиградусный мороз Москву засыпало снегом, так что горожанам приходилось кутаться в зимние пальто и тёплые куртки, поднимать воротники и укрываться капюшонами. Конец зимы и самого хмурого месяца на Русской равнине, на которой привольно разместилась Москва, отметившая в прошлом году 841-ю годовщину своего основания , были отмечены снегом и холодом. Известно, что на Руси до петровских времён  последний месяц зимы назывался  лютень, а в близкой нам Украине и прочих славянских странах Европы старые названия месяцев сохранились и поныне. Словом, последний февральский день оправдал своё старинное название. 
У выхода из станции метро «Таганская кольцевая» остановилась пожилая пара. Женщина прижимала к шубе большой букет роз, укрытый от снега и холода красивой обёрточной бумагой. Мужчина держал в руке небольшой чемоданчик, который у нас назвали бы «дипломатом». Эти удобные чемоданчики, широко распространившиеся в СССР, практически вытеснили привычные портфели, с которыми некогда ходили на службу руководящие работники министерств, ведомств, главков и многочисленных научно-исследовательских институтов. Таких научных организаций становилось всё больше и больше. На науке СССР не экономил и с начала шестидесятых годов, когда наш космонавт Юрий Гагарин покорил космос , страна вышла на передовые позиции в мире во многих областях науки и техники, соперничая на равных с Соединёнными Штатами Америки.
– Серёжа, может быть нам взять такси? Смотри, как метёт! – обратилась к господину Бьёрксону немолодая, но всё ещё видная и красивая женщина в норковой шубе и норковой шапочке, державшая пожилого шведа под руку.
– Не хочется. Давай пройдёмся пешком. Погода просто чудесная. Настоящая русская зима!
– Глаза потекут, волосы намокнут, да и розы могут замёрзнуть, – заметила женщина. Легко вам мужчинам…
– Прости, Руса, я не подумал, – спохватился Сергей Алексеевич. Знаешь, вспомнил снежное Рождество тридцать шестого года. Как мы катались с тобой на санках, кидали друг в друга снежки, лепили снеговика вместе с Хорстом, Шарлотой и девочками. Как же давно это было… – Глаза Воронцова повлажнели.
– Давно, Серёженька, очень давно, – вздохнув, согласилась Елена Васильевна, которую Сергей Алексеевич с удовольствием, как тогда, называл Русой. 
– Словно угадав намерения пожилой и добропорядочной пары, рядом с ними притормозила машина-такси – усыпанная снегом бежевая «Волга».
– Вам куда? – Поинтересовался таксист.
– Котельническая набережная, высотный дом, – сообщила таксисту Елена Васильевна.
– Слишком близко, не выгодно. Двойной тариф, – бесстрастно заявил таксист – мужчина средних лет с круглым и невыразительным лицом.
– В Стокгольме за такие предложения наказывают, – сделал таксисту замечание Сергей Алексеевич.
– Так мы же не в Стокгольме, – возразил таксист. – У них и проезд в разы дороже и зарплаты совсем другие. А у нас теперь перестройка, кооперативы и прочие экономические реформы. Кругом рыночные отношения, вот и приходится «вертеться», – подытожил новоявленный коммерсант за рулём. – Не хотите, идите пешком. Здесь не далеко.
– Едем, – согласилась с доводами таксиста Елена Васильевна. – Товарищ не совсем в курсе того, что у нас происходит, взглянув на Воронцова, пояснила она. – Возьмите. – Она протянула таксисту три рубля. – Сдачи не надо.
– Садитесь! – подобрел таксист и даже попытался улыбнуться клиентам. Открыл дверцу и пригласил пожилую, по-видимому, супружескую пару, побывавшую в Стокгольме, занять задние сидения салона.
– Товарищ водитель, у меня к вам большая просьба, – обратилась к таксисту Елена Васильевна.
– Какая же? – Поинтересовался таксист.
– Хотелось бы проехать по Гончарной улице.
– Но ведь так же дальше. По Народной улице будет ближе, – удивился таксист. – Зачем вам Гончарная?
– Когда-то мы там жили, хочется взглянуть на старый дом, – призналась Елена Васильевна.
– Это тот, большой дом на Гончарной? – Уточнил таксист.
– Да, он самый.
– Ладно, что с вами поделаешь. Поедем! – Согласился таксист. – Старость надо уважать.
Не прошло и минуты как, снизив ход, «Волга» медленно прокатилась мимо большого дома на Гончарной улице, построенного в эпоху строительства знаменитых «сталинских высоток» .
– Вот здесь, Серёжа, в этом доме мы прожили больше двадцати лет. Вон там наши окна, в них горит свет. Отсюда в конце ноября пятьдесят седьмого года я отправилась к тебе, здесь остались наши с Ярославом дети: Богдан, Генрих и Лада. Сода я вернулась в конце мая пятьдесят восьмого. Вернулась счастливая и в то же время несчастная. Счастливая оттого, что нашла тебя, несчастная, потому, что мы расстались. Давно это было, а кажется что недавно,  – вздохнув, призналась Соколова и прижалась к своему спутнику, продолжая знакомить любимого человека с родными местами. – Гончарная улица выходит на Таганскую площадь, откуда начинается Воронцовская улица, которая постоянно напоминала мне о тебе. Мы и там побываем…
Большой дом на Гончарной остался позади, «Волга» приближалась к месту слияния Москвы-реки и Яузы к высотному дому на Котельнической набережной. За окошками сквозь пелену снега замелькали сохранившиеся кое-где домики старой Москвы, которую, по сути, Сергей Алексеевич видел впервые. По рассказам покойных мамы и бабушки, они побывали в Москве в 1910 году, когда Серёже было четыре года, и, конечно же, он ничего не помнил. Шутка ли сказать, с тех пор прошло семьдесят восемь лет…      
Поездка заняла всего несколько минут и без четверти двенадцать «Волга» остановилась у подъезда одной из семи «сталинских высоток», которая была жилой, как и её «сестры-высотки» на Красной Пресне и Кутузовском проспекте. Таксист услужливо открыл дверцу и, дождавшись когда пассажиры освободят салон, пожелал им «всего доброго».   
– Вы к кому? – спросила Воронцова и Соколову дежурная по подъезду или консьержка, как принято называть таких служащих в Европе, сидевшая за столом и читавшая при свете настольной лампы свежий номер самой читаемой в Москве молодёжной газеты, которой с началом перестройки стала «МК» . 
– К Скворцовым, – ответила Елена Васильевна.
– Проходите, товарищи, в лифт. Вас ждут, – заглянув в списочек, – сообщила консьержка. – Этаж и квартиру знаете?
– Знаем, – подтвердила Соколова, нажимая на кнопку вызова лифта.
Взволнованная Анна Владимировна в красивом праздничном платье встречала гостей в холле возле лифта. Ей позвонила консьержка.
– Вот мы и пришли к тебе, Анечка, на утренник! Прими наши искренние поздравления! – Улыбнулась подруге Елена Васильевна. Женщины обняли и поцеловались. – А вот и небезызвестный тебе Сергей Алексеевич Воронцов, – представила Соколова своего спутника, охваченного сильным волнением. – Вручай, Серёжа, Анечке цветы!
– Здравствуй, сестрёнка! – Произнёс Воронцов и, передав раскрытый в лифте букет роз, двоюродной сестре, обнял и по-родственному расцеловал её. – Ты, Анечка, почти не изменилась, а вот я сильно постарел, неправда ли? Тридцать лет прошло с те пор, как мы впервые встретились, тридцать лет…
– Что же мы стоим! – спохватилась Скворцова. Идёмте скорее в квартиру. Сегодня я одна. Муж на службе, дочь в институте. Вернутся вечером. Так что у нас, дорогие мои, и в самом деле утренник! Лучшее время для пенсионеров, – пошутила Анна, отметившая два дня назад своё шестидесятидвухлетие в узком кругу немногочисленных близких родственников.
Сергей Алексеевич в тот день только прилетел в Ленинград. Впрочем, даже родственникам не стоило видеть Воронцова и знать о его существовании. Мало ли что может случиться. Мужу она расскажет чуть позже, что сегодня встречалась с двоюродным братом, проживающим в настоящее время в Стокгольме под именем Свен Бьёрксон.

*
В понедельник, в последний день февраля, сразу же после полудня, когда Москву засыпало снегом, в квартире Скворцовых, в знаменитой высотке на Котельнической набережной второй раз теперь уже втроём отмечали день рождения Анны Скворцовой.
Анна Владимировна и Сергей Алексеевич долго не могли нарадоваться встречей – таким долгожданным событием, что едва перенесли волнение от встречи без валидола. За праздничным столом делились воспоминаниями о той первой и до этого февральского дня единственной встрече, которая не иначе как по божьей воле состоялась между ними в Любляне  солнечным и тёплым октябрьским днём 1957 года.
– Если бы я тогда не заговорил, сам не знаю почему, по-русски, вспоминая о маме, которой бы хорошо дышалось в Словении в тот чудесный осенний день, мы с Анной прошли бы мимо друга-друга и наша с тобой встреча, Руса, могла бы и не состояться, – вспоминал Сергей Алексеевич. – Разве теперь узнаешь, как могли бы сложиться наши судьбы…
Меня привела в Любляну память о Миле, Анну – память о бабушке, упокоившейся в словенской земле…
Ясно, словно сейчас, вижу тот трагический ноябрьский день сорок второго года и атаку английских истребителей на наш санитарно-транспортный «Ю-52 », на котором на Крит  и Балканы  доставлялись раненые солдаты и офицеры после разгрома германских войск под Эль-Аламейном , – вспоминал Сергей Алексеевич, а Анна и Руса, затаив дыхание, слушали его рассказ. Анна впервые, а Руса в который раз, невольно ревнуя Воронцова к югославянке  Милице Нишич, которая навсегда вошла в жизнь Сергея, а значит и в её жизнь…

* *
В тот трагический ноябрьский день над Средиземным морем бушевала непогода, свойственная в этих краях концу осени. Самолёт отчаянно «болтало». Особенно плохо было раненым, которых набралось свыше сорока, так что весь пол железного салона самолёта был заставлен носилками. Пользуясь плохой, пасмурной погодой, пилоты приняли решение лететь мимо Крита на континент, где для раненых могли создать более благоприятные условия.
Раненых сопровождали Воронцов, Мила и два санитара. Помимо двух пилотов в самолёте летели стрелок-радист и бортмеханик.
Госпиталь был разгромлен бомбардировками с воздуха и артобстрелами. Хирурги работали до последней возможности, пытаясь спасать жизнь раненым, и гибли вместе с ними от разрывов бомб и снарядов. То, что в этой бойне удалось уцелеть Воронцову, можно было бы отнести к разряду чудес, однако он помнил о камне-обереге, подаренном ему Латой, и не сомневался, что самолёт долетит до аэродрома в Греции. Мила была всё время рядом с ним, но ей просто повезло. Остальные врачи из его бригады погибли или получили ранения.
На носилках, возле которых Воронцов присел на ящик из-под боеприпасов, не приходя в сознание, умирал Кемпке, прооперированный по его просьбе Воронцовым. Ранения были тяжёлыми, и в таких условиях раненый долго не протянет. Лишь в хорошем госпитале в Германии можно было ещё на что-то надеяться. Его батальон, несмотря на молодость солдат и отсутствие боевого опыта, храбро сражался, и солдаты полегли почти полностью, а «злополучный» гаупштурмфюрер Нагель, не будь которого, скорее всего, не состоялась бы встреча Воронцова с Кемпке, охотно уехал «долечиваться» в тыл в тот же день, когда случился памятный инцидент.
Едва пролетели Крит, облачность, на которую очень рассчитывали, расступилась, и выглянуло солнце.
– Этого ещё не хватало! – воскликнул испуганный стрелок-радист, смотревший за морем и за воздухом. Далеко внизу виднелись казавшиеся с такой высоты макетами корабли сильно поредевшей за последний год, но всё ещё грозной британской эскадры  и пришедший им на помощь американский авианосец. Параллельным курсом летели ещё два немецких «Ю-52», с которыми радист время от времени поддерживал связь. С полевого аэродрома в пустыне, буквально из-под носа англичан, взлетели шесть машин, но остальные или сели на Крите и отключили рации, или погибли. Как бы то ни было, но связь с ними отсутствовала.
– А вот и «спитфайеры »! – Стрелок-радист связался с соседями, уже заметившими английские истребители и готовящимися к отражению атаки. До континента было ещё около 30 минут лёта, так что положение у трёх немецких транспортных самолётов было незавидное. Несколько обнадеживало, что навстречу транспортным «Ю-52» вылетели вызванные по радио немецкие истребители, но успеют ли?
К двум «спитфайерам», дежурившим в воздухе, присоединились ещё два истребителя, взлетевшие с американского авианосца. Дежурные истребители дождались подкрепления и выстроились для атаки, чтобы зайти стаей на одинокий «Ю-52», который попытался оторваться от преследования, развернувшись в сторону Крита и надеясь укрыться в видневшихся на горизонте облаках.
Британские истребители нагнали «немца» и, не обращая внимания на большой красный крест на фюзеляже, означавший, что самолёт санитарный, открыли по нему ураганный пулемётный огонь. «Юнкерс» пытался отстреливаться из двух своих пулемётов, но недолго. Загорелись пробитые баки с горючим, один за другим вышли из строя все три мотора, и самолёт, словно тяжелораненая огромная птица, начал падать в море. Прильнув к иллюминатору, Воронцов наблюдал за гибелью самолёта и нескольких десятков человек, большинство из которых составляли беспомощные раненые.
 Покончив с одним «Юнкерсом», хищная стая устремилась за другим, догнала и в несколько секунд расстреляла его. Объятый пламенем, самолёт стал резко снижаться и упал в море. Незадолго до падения часть экипажа, бросив раненых пассажиров, выпрыгнула с парашютами. Два купола раскрылись не более чем в ста метрах от водной поверхности, и истребители принялись поливать их свинцом. Так что вряд ли кто-либо из пилотов достиг поверхности моря живым…
– Ну, теперь наша очередь! – обречёно произнёс бледный стрелок-радист, только что пытавшийся связаться с землей и дать свои координаты. Кажется, ему это удалось, но помощь в виде немецких истребителей, способных отогнать «спитфайеры», вряд ли поспеет вовремя. Стрелок проворно уселся на вращавшиеся турели за крупнокалиберный пулемёт, установленный в башенке над фюзеляжем и открыл огонь с длинной дистанции по стремительно приближавшимся истребителям. Бортмеханик встал за другой пулемёт, установленный у бокового окошка, и вслед за радистом принялся длинными очередями отражать атаку «спитфайеров». Те не заставили себя долго ждать, и по корпусу самолёта защёлкали сотни пуль, пробивая тонкие листы железа.
Объятая ужасом, съёжившаяся в комочек Мила прикрыла руками свой живот, где совсем недавно зародилась новая жизнь, и прижалась к Воронцову. Вдруг она негромко вскрикнула и обмякла. Сергей с ужасом ощутил, что сразу несколько пуль, удивительным образом не задев его, поразили женщину в грудь, живот, руки, шею…
С огромным трудом, на последних искорках жизни, Мила повернулась к нему лицом, и он увидел угасавшую жизнь в её полных боли и ужаса красивых и, как ему показалось, виноватых глазах. Не издав ни звука, она умерла у него на руках с широко раскрытыми, виноватыми глазами.
Потрясённый её гибелью, Воронцов не сразу оглянулся, а когда обвёл взглядом изрешеченный пулями салон самолёта, увидел мёртвого стрелка-радиста и замолкнувший пулемёт, беспомощно болтавшийся в башенке. Бортмеханик, повисший на боковом пулемёте, был ранен в голову и громко стонал. Оба санитара были убиты. Раненые, лежавшие на носилках, и те из них, кто не был поражен пулемётным огнём истребителей, метались и кричали, неспособные встать.
Однако самым непонятным образом, их самолёт продолжал упорно лететь в сторону континента.
Ярость охватила Воронцова, он буквально вцепился в крупнокалиберный пулемёт и, поймав в перекрестье прицела английский истребитель, открыл огонь. Не будучи хорошим стрелком и ни разу не стреляв из пулемёта этой модели, он был сильно удивлён, увидев, как «спитфайер», пронизанный тринадцатимиллиметровыми пулями крупнокалиберного «MG131», загорелся, и, кувыркаясь, полетел в море. В этот момент среди белых облаков, окрашенных в розовое клонившимся к закату солнцем, ему почудились светлые лики древних ведических богов – индусского Индры и славянского Перуна, поразившего стрелой-молнией «спитфайер»-убийцу. Светлые лики богов растаяли так же стремительно, как и возникли, а, возможно, их и не было, но истребитель перед падением в воду взорвался и рассыпался на мелкие части.
– Вот это да! – не поверил своим глазам Воронцов.
Пребывая в большом нервном возбуждении, он принялся искать вторую цель, удивляясь тому, что из четырёх английских истребителей остался только один, да и тот удирал в сторону, включив форсаж.
Воронцов послал ему вдогонку длинную очередь и неожиданно увидел звено «Мессершмиттов », которые, расстреляв только что третий «спитфайер», которого он не заметил, погнались за последним.
– Пришла таки помощь! – подумал жутко уставший за эти несколько мгновений боя Воронцов, только что сбивший вражеский истребитель.
– Жаль, что радист этого не увидел…
В это время Сергей почувствовал, что с самолётом что-то творится.
– Неужели падаем?
    Стараясь не наступать на мёртвых и ещё живых и беспомощных раненых, Воронцов пробрался к кабине пилотов. Один из них был мёртв, оставаясь сидеть в кресле и уткнувшись прострелянной головой в приборную панель. Второй был тяжело ранен и с трудом удерживал в слабеющих руках непослушный штурвал.
Воронцов перехватил штурвал и, разом припоминая азы пилотажа, принял управление на себя.
– Danke , – едва слышно поблагодарил его тяжелораненый пилот и потерял сознание.
Большая часть стёкол кабины была разбита, и сильнейший ветер трепал его непокрытую голову. Он снял залитый кровью шлем с мёртвого пилота и надел на себя. Хорошо бы ещё иметь очки, но их не было. Убедившись, что машина слушается руля, не горит и из трёх моторов заглох лишь один, Воронцов посмотрел вниз. Британская эскадра исчезла, оставшись далеко позади, и море, усыпанное островами греческого архипелага Киклады, казалось с высоты трёх тысяч метров ласковым и приветливым, а на севере темнели горы континента. Это была Греция, Балканы, где на самом севере протянувшихся через весь полуостров Балканских гор лежала маленькая, уютная Словения – родина так трагически ушедшей из жизни Милы.
Воронцов вспомнил о ней, лежавшей на простреленном железном днище фюзеляжа с открытыми безжизненными глазами. Слёзы душили его и застывали на холодном ветру, врывавшемся в кабину через разбитые стёкла.
– Уж не месть ли это пламенной индоарийки Латы? – Воронцов содрогнулся от этих страшных мыслей, с ужасом изгоняя их из сознания.
Потом он вспомнил о гороскопе, который, в память о лекциях по астрологии, прослушанных в Индии, пытался составить для Милы. Гороскоп получался недобрым, и Сергей прекратил работу над ним, успокаивая себя тем, что он не достаточно квалифицирован в таких вопросах и многое забыл за шесть прошедших лет.
– Нет больше кроткой и милой югославянки, которая в полной мере оправдывала своё доброе славянское имя…
Воронцову вдруг нестерпимо – хоть стреляйся! захотелось увидеть Лату вместе со своей маленькой дочерью, но, понимая, что это невозможно, появилось страстное желание рассказать обо всём хотя бы матери…
Воспоминания Воронцова, связанные с Милицей Нишич закончились. Воронцов и Анна, уже оба, вспоминали, как обедали, пили лёгкие словенские вина и беседовали, поминая родных и близких, в маленьком семейном ресторанчике на окраине Любляны, откуда открывался великолепный вид на Южные Альпы.
В то же время ушедшей в себя Елене Васильевне уже в московской февральской метели грезилась ночная тропическая гроза, бушевавшая ноябрьской осенью 1942 года в далёком Импхале  и Лата…
Среди демонических всполохов молний она отчётливо видела покорившую сердце Воронцова индийскую красавицу, заключившую тайный союз с богиней Шачи – супругой грозного индоарийского бога Индры , который помог её возлюбленному уцелеть в страшной войне.
Слёзы наворачивались на глазах Русы. Теперь она уже ревновала Воронцова к Лате и в то же время восхищалась ею, по-женски жалела её. Тайна исчезновения супруги Воронцова Латы Мангеша-Смит в горах Гиндукуша  не давала ей покоя все прошедшие годы.
Что если осенью 1955 года во время падения «Дугласа » она выжила и жива сейчас? Что если?.. 

*
Раскаты грома, напоминавшие стрельбу крупных морских орудий, чередовались с демоническими вспышками молний. Сильнейшие порывы грозы срывали листья с деревьев и пригибали к земле стройные пальмы. Дождь лил как из ведра, заливая пустынные улицы.
Со стороны Бенгальского залива в сторону Гималаев по чёрным грозовым тучам мчалась опоясанная молниями золотая колесница арийских богов-громовержцев Индры и Варуны , запряжённая огнедышащими лошадьми. Великий Индра проливал на землю благодатную воду, а грозный Варуна потрясал Вселенную громом и метал ослепительные молнии.
Лата не спала. Её мучила ужасная головная боль, перебивая мысли о далёкой и, быть может, навсегда потерянной любви. Она чувствовала, что на другом конце света над её любимым нависла большая беда, и молилась арийским богам о спасении Воронцова.
Внезапно гроза стихла, и это её немного успокоило. Опасность миновала, и камень-оберег в очередной раз отвёл беду от любимого…
Рядом кротко спал полковник Ричардсон. С ним война занесла её в Ассам, на границах которого пролегла линия фронта, а в соседней Бирме уже хозяйничали японцы. Они жили в небольшом отдельном домике близ военного городка британских войск, словно муж и жена.
– Вот что значит артиллерист! Его не разбудит даже пальба из пушек! – подумала Лата, не опасаясь разбудить полковника Ричардсона. Джордж очень любил Лату и предлагал ей выйти за него замуж, соглашаясь на свадебный обряд по индуистским обычаям. Они ездили в Дели, Джордж познакомился с мамой Латы и с её очаровательной дочуркой. Будучи порядочным и состоятельным человеком, английским бароном, имевшим поместье к югу от Лондона, Ричардсон понравился маме, и она уговаривала Лату согласиться.
– Соглашайся, Лата. Тебе уже за тридцать. Твой Воронцов вряд ли когда-либо окажется в Индии, даже если не сгорит в этой ужасной войне, – советовала мать, по-женски и по-матерински желая Лате счастья.
– Да, может быть, он уже давно женат…
Лата не пыталась что-нибудь объяснять матери, как и она, бывшей танцовщице, вышедшей из касты шудр и посвятившей ей свою жизнь, так и не выйдя замуж.
Джордж её не раздражал, временами ей даже казалось, что она может его полюбить, но так только казалось. Даже тёмными душными ночами, когда Ричардсон обнимал и целовал её, она представляла себе рядом Воронцова и в тайне от Джорджа в душе дарила любовь Сер-раджу!
– Женское сердце! Что же ты так сложно устроено! – волновалась Лата. Телом она принадлежала Ричардсону, а вот сердцем и душой…
Лата ещё раз взглянула на убаюканного вечерними ласками и дождём английского полковника, осознав в этот миг, к своему ужасу, что он, прежде всего, британец и колонизатор, терзающий её Индию.
В этот момент за окном вспыхнула очередная молния, и она посмотрела на настенные часы. Было без четверти двенадцать.
– Сейчас или никогда! – окончательно решила Лата. Что-то подсказывало ей, что дом британского полковника следовало покинуть до полуночи, иначе будет поздно.
Встав с постели, Лата выпила лекарство от головной боли, оделась в обычное домашнее индийское сари, которое так нравилось Джорджу, спешно собрала самые ценные вещи и два томика – стихи Тагора  на хинди и поэму русского поэта-волшебника Пушкина на русском языке, подаренную ей Воронцовым перед расставанием. Волшебные стихи курчавого русского поэта, изображённого на первой странице поэмы «Руслан и Людмила», она читала строка за строкой в самые сокровенные минуты своей жизни, упорно учась русскому языку, так походившему, если внимательно прислушаться, на родной хинди.
Уложив бесценные сокровища в корзинку, Лата вынула из кобуры полковника револьвер, завернула его в платок и положила под книги. Затем упаковала в дорожную сумку свою полевую форму с бриджами и сапогами, в которой регулярно выезжала вместе с Джорджем на конную выездку среди живописных холмов с чайными плантациями, покрыла голову, взяла зонтик и взглянула на часы, освещённые очередной грозовой вспышкой. До полуночи оставалась одна минута. Стараясь успеть до боя часов, Лата решительно закрыла дверь комнаты и вышла на улицу, не простившись со спящим британским полковником. Его подарок – дорогие швейцарские женские часы в золотом браслете после недолгих раздумий она не взяла, оставив на косметическом столике.
Путь Латы лежал в горные районы к западу от города, где укрывались повстанцы, боровшиеся с англичанами. Их поддерживали японцы, обосновавшиеся в Бирме и формировавшие индийские части из добровольцев и военнопленных, которые изъявили желание сражаться с британцами за свободную Индию. Руководил этими формированиями нетаджи Субхат Чандра, возглавлявший национально-патриотический блок «Вперёд».

 «Перед ошибками захлопываем дверь. В смятенье истина:  Как я войду теперь?»

 Вспомнились ей на прощанье с кусочком прежней жизни слова великого Тагора , а вот уже и его другие мудрые слова:

«Пыль мёртвых слов пристала к тебе. Омой свою душу молчанием…»

Гроза стихала, лишь временами моросил мелкий дождь. Сквозь разрывы в тучах мерцали яркие южные звёзды, повсюду благоухали роскошные тропические цветы, особенно пахучие по ночам. В кронах распрямившихся после бури стройных пальм, словно тлевшие искры, вились светлячки, переждавшие дождь под карнизами домиков старших офицеров гарнизона, между которыми прохаживался выставленный на всякий случай часовой-индус.
– Это Вы, госпожа Лата? – узнал её часовой.
– Что так поздно. На дворе ночь?
– Я скоро вернусь. Срочно необходимо зайти к подруге. Не беспокойтесь, она живёт в соседнем квартале.
Часовой зевнул. Не его это дело останавливать возлюбленную полковника, когда бы и куда она ни шла.

* *
– Руса! Что с тобой? Тебе плохо? – Обеспокоилась необычным состоянием Соколовой Анна Владимировна.
– Нет, нет, Анечка, мне хорошо! Очень даже хорошо. Просто задумалась, – улыбнулась Руса. – Показалось, что вижу сон, удивительный сон. Наверное, так всё и было, – добавила она, не объяснив, что и как было, и загадочно посмотрела на Воронцова, как и Анна, обеспокоенного её состоянием, протянула руку и коснулась его волос, словно желая убедиться, что Сергей Алексеевич рядом.
– Наверное, это от шампанского, – попыталась оправдаться Елена Васильевна. – Давайте пить чай.
– Давайте! – Поддержала Анна. – Я испекла пирог с яблоками, с антоновками. Тесто получилось замечательное! Пирог в духовке, ещё не остыл, пока ты, Леночка, досматривала свой сон, – пошутила Анна, Мы с Серёжей вспоминали обед в Любляне, который состоялся в день нашей первой встречи. Серёжа заказал много вина и фруктов. Там были восхитительные груши и виноград. Почти всё осталось. Эти груши и виноград, – Скворцова указала на фрукты в вазе, конечно же, ни в какое сравнение не идут с теми. Но ведь и Москва не Словения и сейчас не солнечный тёплый октябрь, а хмурый и снежный февраль.
– Последний день високосного года, – задумчиво добавила Елена Васильевна. – Ох, не нравится мне этот год, не нравится то, что происходит в нашей стране! Ох, не нравится! – простонала она. – Сердцем чувствую, впереди большая беда, но этого не видят или не хотят видеть те, кто, прежде всего, в ответе за страну. Сердце болит за внука. Володя сейчас в Афганистане. Недавно прислал письмо. Уверяет, что всё хорошо, летает немного и в воздухе совсем не опасно. А если и опасно, разве скажет правду?
Вчера из Баку позвонил Кирилл, – продолжила Соколова уже о зяте, – Он там в командировке. Почти ничего не сказал, но Верочка всё понимает без слов. Голос у Кирилла  был подавленным. Рядом Баку Сумгаит. Там творится что-то страшное. Ожил застарелый межнациональный конфликт, который сохранился в учебниках истории в виде термина «татаро-армянская резня» . Как такое могло произойти? Как это могло допустить руководство страны и прежде всего Горбачёв? Я видела его глаза в теленовостях. Они были растеряны, но это не самое страшное, в них затаилась ложь… – Прошептала Елена Васильевна.
– Не надо, Руса, о грустном, – попытался успокоить любимую женщину Сергей Алексеевич. – Бог даст – всё обойдётся, виновные будут наказаны.    
– Прости, Анна, прости, Серёжа. Не буду, – попыталась улыбнуться Елена Васильевна. – Давайте пить чай! – Согласилась она, подумав: «Не обойдётся…»
– Вот и славно! – Облегчённо вздохнула хозяйка. – Я за пирогом и чайником, а ты Серёжа и ты Руса, приготовьте чашечки и серебряные ложечки. Чашечки выбирайте любые, в серванте. Ложечки в коробке, – распорядилась Анна Владимировна и прошла на кухню.
Неожиданно в прихожей раздался звонок.   
Анна выглянула из кухни с подносом, на котором разместился румяный яблочный пирог.
– Ты кого-нибудь ждёшь? – спросила Соколова.
– Нет. Ирина вернётся не раньше шести часов, а Юра ещё позже. Нет, я никого не жду. Может быть соседка? – Анна поставила поднос с пирогом на стол и поспешила в прихожую, где раздался второй, настойчивый звонок.
– Воронцов и Соколова переглянулись. «Что если?..»
Заглянув в глазок и узнав человека, который жил в одном со Скворцовыми доме, известном как дом на Котельнической набережной, и знакомого ей по рассказам Соколовой, Анна приоткрыла дверь.
– Здравствуйте, вам кого? – спросила растерянная Скворцова.
– Прежде всего, вас, Анна Владимировна. Позвольте поздравить вас с днём рождения и вручить эти цветы. – Белецкий – так назвала Анне этого человека и бывшего сослуживца Елена Васильевна, протянул Скворцовой букет роз, на этот раз алых. Воронцов и Соколова подарили ей белые розы.
Анна растерялась, не зная, что ей делать.
– Отрывайте дверь и впустите меня, – подсказал ей Белецкий. – У вас моя старая знакомая Елена Васильевна Соколова с неким гражданином, с которым я пока не знаком, но наслышан о нём и желаю познакомиться.
Соколова поспешила подруге на помощь.
– А, это вы, Михаил Яковлевич! Неужели увидели нас у подъезда и решили по этому поводу навестить Анну Владимировну?
– Именно так, Елена Васильевна. Увидел совершенно случайно и решил зайти. Во-первых, не грех поздравить Анну Владимировну, с которой, наконец, познакомлюсь поближе, а во-вторых, хочу посмотреть на вас и вашего спутника. Познакомимся. Мы не дети, а вполне зрелые люди и можем быть полезны друг другу.
Не тревожьтесь, я пришёл к вам с самыми добрыми намерениями, – заявил о цели своего неожиданного визита бывший генерал Комитета государственной безопасности, а ныне ответственный работник аппарата ЦК КПСС Михаил Яковлевич Белецкий, сделавший  без малого тридцать лет назад майору госбезопасности Соколовой предложение, от которого она отказалась, сославшись на покровительство одного из руководителей страны, солгав при этом и тем самым нанеся глубокую обиду человеку амбициозному и никому ничего не прощавшему.
– Как же вы догадались, что у Анны Владимировы день рождения? – Спросила Соколова, сумевшая взять себя в руки и немного успокоиться.
– Догадался, – не вдаваясь в подробности, ответил Белецкий.
Анна переглянулась с подругой.
«Пусть войдёт, если не возражаешь», – ответила ей глазами Елена Васильевна.
Скворцова раскрыла дверь, и Белецкий вошёл в прихожую. Поскольку он жил в этом же доме, обувь его была суха и чиста, так что можно было не заботиться о домашних туфлях. Тем не менее, Михаил Яковлевич вытер ноги о коврик и вручил Анне букет цветов.
Так сколько же вам исполнилось? – спросил он.
– Возраст – женская тайна, – ответила Скворцова.
– Простите за бестактный вопрос, – извинился Белецкий. – Вы и моя старая знакомая Елена Васильевна принадлежите к тем женщинам, над которыми не властвует время. Вы красивы в любом возрасте!
– Спасибо за комплимент. Поскольку на вас нет пальто, раздеться не предлагаю. Раз уж пришли, проходите в гостиную. Мы как раз собирались пить чай.
– О, с удовольствием! – согласился Белецкий. – На дворе такая скверная погода, что от одного взгляда в окно можно продрогнуть. А чай согревает, особенно с коньяком.
– Коньяка у нас нет, могу предложить шампанское. – Анна достала из серванта чистый бокал. – Вам налить?
– Позвольте я сам. – Белецкий взял в руки бутылку и взглянул на этикетку, интересуясь, какое шампанское. Он предпочитал полусухое, оказалось полусладкое. Наполнил бокал и, не найдя на столе других бокалов, ещё раз поздравил Скворцову с днём рождения и выпил.
– Спасибо за поздравления, но что же ещё? Вы так туманно пояснили цель своего визита, что все мы теряемся в догадках. Что всё-таки вас привлекло к нам? – Задала вопрос Скворцова.
– Не буду скрывать, хотелось увидеть Елену Васильевну и её спутника. Думаю, не ошибусь, если назову его Сергеем Алексеевичем? – Белецкий посмотрел через стёкла очков в глаза Воронцову, выдержавшему недобрый взгляд, несмотря на ранее заявленные «добрые намерения».
– Надеюсь, что вы не станете сообщать это имя кому попало? – побледнела Соколова.
– Ни в коем случае! – любуясь переменами в лице Елены Васильевны, неспешно согласился Михаил Яковлевич. – Разумеется, имя вашего шведского друга Свен Бъёрксон – так его заочно представил мне Владислав, который в июне прошлого года отправился вместе с женой в Ленинград любоваться белыми ночами и встретил вас там. Швед, так швед. Какое это имеет теперь значение? Времена меняются. Подули тёплые ветры перестройки, и не стоит копаться в далёком прошлом. Я правильно излагаю?
– Излагайте дальше, – согласилась Соколова. – Свен, – назвала она Воронцова по его шведскому имени, –  я рассказывала тебе о гражданине начальнике, который когда-то носил погоны полковника, а потом генерала. Вёл служебное расследование в мае и июне 1958 года после моего возвращения с задания, которое оказалось проваленным. Некоторое время был моим начальником, не стану скрывать – попортил мне много крови. Ведь так, товарищ генерал?
– Ну что вы, Елена Васильевна! – запротестовал Белецкий. – Разве я вас чем-то обидел? Признаюсь, вы мне нравились. Но разве был рядом с вами хотя бы один мужчина, на которого вы не произвели бы впечатление? Неужели вы забыли, что в нашем управлении вас называли «Еленой Прекрасной»?
– Не забыла, – ответила Соколова.
– Вы и сейчас необыкновенно красивы, – сделал Соколовой комплимент Белецкий. – Как вам это удаётся?
– Ближе к делу, Михаил Яковлевич. Зачем пришли? – Не ответила Елена Васильевна на довольно глупый вопрос, который Белецкий ей уже задавал.
– Хорошо, понимаю, что я здесь лишний и много времени у вас не отниму. Анну Владимировну с днём рождения поздравил, вас увидел, с вашим другом познакомился. Хочу лишь отметить, что вас троих, да и меня тоже, связывает одна общая тайна, которая, впрочем, частично мною разгадана. Вы, буду вас называть мистером Бьёрксоном, приходитесь родственником Анне Владимировне и близким другом Елене Васильевне, с которой по всей вероятности были знакомы ещё с военных времён, когда работали в тылу врага. Я имею в виду сорок четвёртый – сорок пятые годы. Так случилось, что ваш друг, обладающий некоей важной информацией, которую надумал передать в пятьдесят седьмом году в СССР через советское посольство в Югославии, вышел на Анну Скворцову, оказавшуюся его родственницей. Как это произошло – случайно или нет – детали. Но произошли, по крайней мере, ещё две случайности. Возможно и «по воле божьей», хоть я и атеист.
Работать со Скворцовой поручили вам, Елена Васильевна. На искусственном фотопортрете, составленном с помощью Анны Владимировны, вы узнали в человеке, которого руководство Комитета требовало разыскать и доставить в Москву, вашего старого и близкого знакомого, причём удивительным образом похожего на погибшего в августе генерала Ярослава Владимировича Соколова – вашего мужа. Простите, но все эти события произошли спустя неполных три месяца после его трагической гибели, – подчеркнул Белецкий.
– Словом, ваша кандидатура была одобрена руководством. Вас командировали в район Гамбурга, который был вам знаком. Именно там с наибольшей вероятностью мог находиться ваш знакомый, который в тот момент был британским подданным по фамилии Смит. В Германии вы неожиданно пропали. Потом так же неожиданно появились в поле зрения нашего сотрудника товарища Павлышева – тоже между прочим вашего старого знакомого. Случилось это не в Германии и даже не в Европе, а в Южной Америке! Представляете, Елена Васиевна, какой увлекательный роман о своих приключениях вы могли бы написать при желании!
– Спасибо за совет. Я подумаю, – остановила Белецкого Соколова. – Зачем вы мне всё это рассказываете, вернее, пересказываете то, что я вам наговорила тридцать лет назад во время служебного расследования причин провала порученного мне задания?
– Освежить память, Елена Васильевна. Тогда, вы ловко провели руководство и меня лично. Ушедший в отставку генерал Калюжный – ваш шеф, тоже не дал никаких показаний, способных скомпрометировать вас. Я до сих пор восхищён вами! – Признался Белецкий. – Вы вернулись буквально из Тридевятого царства, каковым можно считать Южную Америку ещё прекрасней и причиной тому стала долгожданная встреча с вашим другом. Вы вернулись не одна. Спустя некоторое время родили дочь, которая выросла настоящей красавицей в маму и, тем не менее, похожа и на вас господин Бьёрксон. Браво! Прекрасная операция, товарищ Соколова! – Белецкий попытался изобразить нечто напоминавшее аплодисменты, но более двух или трёх хлопков дело не пошло.
– Вот что, Михаил Яковлевич, – чай  ваш остыл, пирог вы надкусили, но очевидно он вам не понравился. Большая к вам просьба, оставьте нас в покое. Наш гость господин Бъёрксон значительно старше нас и устал. Ему нужен покой, – на правах хозяйки напомнила Белецкому Скворцова.
– Да, да, конечно. Ещё несколько минут и я уйду. И у меня дела, – забеспокоился Белецкий. – У меня одно интересное предложение к господину Бьёрксону. Я говорил слишком много, а он тем временем хранил гордое молчание, присущее «скандинавам», – немного пошутил Михаил Яковлевич.
– Предложение? – Удивился Воронцов и в самом деле не проронивший ни слова, в то время как Белецкий кратко излагал историю с командировкой Соколовой в Германию. – Какое же это предложение?
После прошлогодней июньской ночной встречи с Владиславом и его женой в Ленинграде, все подробности которой, конечно же, стали известны Белецкому, и при этом ничего не произошло, шведскому подданному Свену Бьёрксону беспрепятственно предоставили очередную визу для посещения СССР и прочтения лекций. Так что опасаться ему было нечего.
– Осенью 1957 года, находясь в Любляне, вы, господин Бьёрксон, передал через вас Анна Владимировна и вашего супруга – сотрудника советского консульства в Загребе некие документы, адресованные Комитету государственной безопасности СССР. Полагаю, что эти документы касались испытаний ядерного оружия в Арктике. К сожалению, это всё, что я знаю. Документы либо пропали, либо надёжно скрыты в недрах Комитета. Настолько надёжно, что даже тогда, как говорится «по горячим следам» мне не удалось на них взглянуть.      
К счастью, те мрачные годы позади. Наступают иные времена, и страна начинает меняться. Надеюсь, все здесь присутствующие ощутили дух перемен? – Тёмные глаза Белецкого, скрытые стёклами очков, уставились на Соколову, Воронцова и Скворцову, ожидая подтверждения в том, что присутствующие «ощутили на себе дух перемен», однако ответов не последовало и Михаил Яковлевич продолжил.
– Боюсь, что вы себе даже не представляете, в каком сложном положении оказалась наша страна. Плановая экономика больше не работает. Бремя военных расходов лежит непосильным грузом на бюджете страны, вынуждая правительство экономить буквально на всём и залезать в долги, благо богатые капиталистические страны нам предоставляют займы, но под определённые условия. Сейчас я скажу то, что может вам показаться страшным, тем более неожиданным будет услышать такое из уст коммуниста с сорокасемилетним стажем, ответственного функционера аппарата ЦК КПСС, в прошлом генерала КГБ. – Белецкий сделал продолжительную паузу, налил себе в бокал остатки шампанского, выпил и заявил.
– Социалистический путь развития в той форме, в какой он у нас существует, себя не оправдал. Положение гораздо сложнее, чем это кажется самым прогрессивным руководителям страны, таким как Михаил Сергеевич и Александр Яковлевич. Мы, я имею в виду страну, оказались в «исторической ловушке». Спрашивается, кто сейчас в СССР те оптимисты, которым положение не кажется сложным и даже безнадёжным? Разумеется, я имею в виду людей разумных, а не тех, кто ест, пьёт, спит и тупо смотрит в телевизор. 
Понятие «исторической ловушки»  было введено небезызвестным Вебером  для того, чтобы описать состояние Российской империи, когда она необратимо покатилась к революции. Чрезвычайный характер состояния «исторической ловушки» заключается в том, что любое, даже разумное, действие правительства, в конечном счёте, только ухудшает существующее положение. Попав в такой порочный круг, государство неизбежно доводит дело до катастрофы. Чтобы этого не произошло, нам необходимы радикальные реформы, которые возможны лишь при радикальном ограничении монополии КПСС на власть, что позволит стране стать свободной и запустить маховик нормальной рыночной экономики.
– А вы уверены, что эта свобода не станет неуправляемой и не погубит страну. Посмотрите, что сейчас творится в Москве, где в резутате грубейших просчётов реформаторов появились и продолжают размножаться организованные преступные группировки! В столкновениях этих ОПГ с правоохранительными органами появились неоправданные жертвы. Знаете ли, гражданин Белецкий, что всего месяц назад так и оставшимися безнаказанными бандитами бы ранен муж моей старшей дочери майор милиции Павел Арефьев? 
– Да, слышал об этом, – подтвердил Белецкий. –  Сочувствую. Слава богу, обошлось и ваш зять жив. Служба в ОБХСС – опасное дело, – согласился он. – К сожалению, любая перестройка несёт с собой немало негативного. Но это явление временное. Так сказать, экономические трудности переходного периода, – после небольшой паузы добавил Михаил Яковлевич.   
– Говорите экономические? – Накалялась Соколова. – А что творится в Прибалтике, на Кавказе? От костра, который вспыхнул в эти дни в Карабахе и Баку, может запылать вся страна! А сколько при этом прольётся крови? Кто-нибудь подсчитал? – Негодовала Соколова.
– Вся страна не сгорит, – как ни в чём ни бывало, возразил Белецкий. – Без крови, конечно, не обойдётся, но прольётся она в основном на окраинах, которые мешают нам развиваться и которые лучше сбросить, чтобы как можно быстрее обустроить основные республики – прежде всего Российскую федерацию, Украину и Белоруссию, возможно и Казахстан. Потом, когда мы построим новую экономику, окраины вновь придут к нам и войдут в новую страну на новых условиях.
– Вы рисуете очень мрачную картину, – заметила Соколова, постепенно бравшая себя в руки. Перед такими типами, как Белецкий, необходимо было соблюдать выдержку. – Не опасаетесь, что ваши настроения могут не одобрить в том аппарате, в котором вы служите в настоящее время. Ваши мысли могут посчитать идеологической диверсией со всеми вытекающими последствиями?
– Нет, не опасаюсь. Об этом сейчас думают и говорят многие, в том числе и руководители страны, которые владеют куда большей информацией, – признался Белецкий. – Однако есть силы, способные помешать набирающему силу процессу обновления, который идёт в стране. Прежде всего это старая партийная номенклатура, не понимающая необходимости проводимых реформ. Таких консерваторов называют «верными сталинистами». Ведь даже Ленин, предвидя несостоятельность жёсткой плановой экономики, был одним из главных сторонников НЭП.
– При этом Владимир Ильич, которого вы коснулись, признавал, что НЭП это два шага назад, – возразила Скворцова. – НЭП был временной мерой. На смену ему пришли ударные пятилетки, вырвавшие стану из вековой отсталости, позволившие одержать Великую победу! Разве не так?
– Вы так думаете? – Усомнился Белецкий. – При этом принадлежите к древнему роду дворян Хованских, которые многое потеряли после прихода к власти большевиков.
– Да, потеряли, но остались жить в России, остались служить своему народу, который сделал осознанный выбор. И как видите, не пропали.
– Не все остались. Очень многие покинули Россию и служили совсем другим странам и режимам, далеко не демократическим. – Белецкий посмотрел на Воронцова, который ничего не ответил. Ему не нравился этот тип, он был отвратителен. Именно такими и были предатели, которые подстраивались под любые обстоятельства.
– Вторая сила, которая может противостоять реформам – это армия. Многим генералам не нравятся штатские руководители и у них есть реальная сила, способная установить военную диктатуру.
– Не трогайте армию, гражданин Белецкий! В армии служили мой муж Ярослав и мой сын Генрих. Сейчас служит мой старший внук – лётчик Владимир Соколов! Сейчас он в Афганистане и рискует жизнью в то время как вы рассуждаете о пользе сомнительных реформ, затеянных людьми, не представляющими к чему могут привести страну их непродуманные действия. Не трогайте армию! – Потребовала возмущённая Соколова и подозрительно посмотрела на Белецкого. – Уж не вы ли с вашими соратниками из аппарата ЦК организовали в мае прошлого года громкую провокацию – перелёт из Финляндии на Красную площадь немецкого самолёта, управляемого бесшабашным юнцом, после чего был найден повод и отравлены в отставку министр обороны и многие другие генералы и офицеры?
– Простите, но вы меня не поняли, – извинился Белецкий, а насчёт самолёта – это полная чушь! –  Покраснел от напряжения Михаил Яковлевич. – Дослушайте же до конца!
Третья и пожалуй самая опасная сила, которая будет противостоять проводимым в стране реформам – это организация, в которой мы с вами служили, Елена Васильевна. В наших общих интересах максимально её ослабить, а это можно сделать многочисленными способами и прежде всего дискредитацией прошлого этой кровавой службы, повинной в репрессиях против народа и во многих других преступлениях! Вот и господин Бьёрксон, обладатель неких тайн, скрытых в недрах Комитета, может опубликовать их в западной прессе. Это нам поможет.
– Кому это нам? – возмутилась Елена Васильевна. – Вы всё время подчёркиваете «в наших интересах», «это нам поможет». Мы – это не вы – карьеристы, способные предать любые идеалы. Пока было всё хорошо вы сладко ели и красиво жили, сидя на шее у трудящихся, а как появились трудности, которые следует преодолевать, присоединились к врагам страны, которые жаждут её гибели и готовятся отплясывать свои бесовские танцы на руинах русской державы и на костях русского народа.
Сейчас вы на стороне ярого русофоба Аллена Даллеса, который называл наш народ самым непокорным народом на земле и, не надеясь победить русских силой, призывал к растлению и тем самым к уничтожению! Страну необходимо реформировать, этим надо заниматься постоянно, но реформировать не по лекалам, изготовленным лондонскими и нью-йоркскими «мудрецами», которые называю себя франк-массонами или прочими «вольными каменщиками». Те ещё строители! – повысила голос Соколова.
– Да, были допущены серьёзные кадровые ошибки и их следует исправлять. Что касается плановой экономики то тридцатые, сороковые, пятидесятые и шестидесятые годы доказали её эффективность. Придёт время, и это признают все ! – По-прежнему красивое лицо Елены Васильевны, практически лишённое морщин, пылало. Такой она казалась моложе, сильнее и прекрасней. Воронцов, внимательно слушавший этот непростой разговор двух родных для него женщин с отвратительным типом, предлагавшим ему сделку, которая может причинить вред его стране, любовался Еленой Васильевной или Русой, как называл её наедине или в мыслях.
– Поймите же, наконец, что командно-административную систему нельзя реформировать! Её можно только сломать и для этого хороши всё средства! – Потеряв выдержку нервно расхаживал по комнате и брызгал слюной Белецкий! – Только сломать!

*
– Слава богу, ушёл! – Облегчёно вздохнула Скворцова, выпроводив Белецкого. – Испортил наш утренник, который так славно начинался, – попыталась пошутить хозяйка. Вынула из вазы алые розы – подарок Белецкого и спустила их в мусоропровод.
– Чтобы духа его не было!
Спохватившись отправила в мусоропровод пустую бутылку из-под шампанского и надкусанный Белецким кусок яблочного пирога.
– Вот что, родные мои! – обратилась хозяйка к Соколовой и Воронцову. – Давайте пить чай и поговорим наконец о детях и внуках. Они у нас славные. Наш старший сын Александр пошёл по стопам отца – сотрудник советского посольства в одной из проблемных стран Африки. Ирочка – она, как и ваша Верочка,  у нас с Юрой поздний ребёнок, поступила в МГИМО, учится на первом курсе.
У Русы, – в тот день Анна больше не называла Соколову Еленой Васильевной, – четверо детей и внуки, твоя, Серёжа, дочь – Верочка, твой внук, которого назвали Серёжей в твою честь. Разве это не счастье?
   
4.
Попасть в Сумгаит , где уже четвёртый день шли армянские погромы , Кириллу никак не удавалось. Не помогали ни отчаянные просьбы, ни удостоверение сотрудника АПН. Все дороги, ведущие в охваченный беспорядками город, расположенный на берегу Каспийского моря севернее Баку и известный своими нефтехимическими предприятиями, были взяты под контроль внутренними войсками. Помогали вэвэшникам  и части бакинского гарнизона. Местная милиция со своими обязанностями не справлялась, хуже того – самоустранилась и не принимала никаких мер по наведению порядка.
– Зачем вам в Сумгаит? – рассматривая удостоверение Воронцова, в третий раз задавал один и тот же вопрос, измотанный майор Внутренних войск МВД СССР, не желая слушать никаких просьб. – Там творится чёрт знает что! Людей режут, жгут,  убивают! Вы тоже хотите оказаться в их числе? На армянина вы не похожи, так убьют за то, что журналист! В Сумгаите орудую банды из бывших уголовников, которым хорошо платят националисты из местной интеллигенции. Есть такие паразиты, раскачивают ситуацию, а армян режут за то, что провозгласили выход Карабаха из состава Азербайджана. Армян в городе тысяч двадцать. Живут получше местных, а в городе полно озлобленных жителей, желающих выбраться из подвалов и хибар «Нахалстроя» – это у них район такой, пояснил майор, – и занять квартиры армян, которые всё бросают и бегут в основном к нам в Россию. Знают, что там их не обидят…
– Почему же, товарищ майор, так долго не удаётся пресечь эти преступления? – недоумевал московский журналист Кирилл Воронцов, откомандированный в Баку.
– Да потому, что местное население не только не препятствует погромщикам, а зачастую на их стороне! Такие тут, брат ты мой, дела! Мало тебе Баку. Днём ходи, разговаривай с беженцами из Сумгаита. Их сейчас эвакуируют морем и на армейских грузовиках. Снимай, записывай, а с наступлением темноты возвращайся в гостиницу, целее будешь.
В Баку мы резни конечно же не допустим. Тут армян тысяч двести. И в Сумгаите наведём порядок. Управимся, а убийц и погромщиков навсегда закроем в лагерях самого строгого режим! Ох и натворили дел наши политики, а нам разгребай эту кровавую бучу! – хрипел измотанный и простуженный, тем не менее словоохотливый майор, не спавший двое суток. Какие такие политики и каких дел они натворили, майор не стал уточнять. Впрочем, Кириллу и так было ясно. Высшее руководство страны и партии во главе с Горбачёвым, уже не контролировало те перестроечные процессы, которые инициировало около трёх лет назад.
«Перестройка – перестрелка – перекличка», – так ещё год назад злые языки из числа  закоренелых пессимистов мрачно шутили, наслушавшись с высоких трибун пустого словоблудия про малопонятные для народа реформы, из которых лишь одна – «к 2000 году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире» была понятна и желанна. Впрочем и в это мало кто верил, как и в коммунизм, обещанный Никитой Хрущёвым к 1980 году.
Хрущёва, отстранённого от руководства страной и партией в 1964 году, в народе запомнили как «кукурузника» и строителя панельных «хрущёб», худо-бедно заметно сгладивших пресловутый «жилищный вопрос».
Зато в год обещанного коммунизма, когда советское общество возьмёт от каждого своего члена «по способностям» и отдаст каждому своему члену «по потребностям» – поди пойми, как это? в Москве провели Олимпийские игры . Тоже неплохо, раз уж не получилось с коммунизмом. С квартирами будет не лучше, а пожалуй ещё хуже, а тем временем главного коммуниста страны уже прозвали в народе за родимое пятно «меченым» и мало кто ему верил, руководителю, заявившему, что «процесс пошёл». Какой процесс и «куна он пошёл?»
Обманет. А если и попытается сделать что-то полезное, то не дадут коллеги, уже потиравшие руки в предвкушении дележа огромного и очень «вкусного пирога», каким была общенародная собственность. «Процесс-то пошёл!» Недаром в народе говорят, что «пессимист это хорошо информированный оптимист».

*
– Воронцов? Здорово! – узнал Кирилла, вышедшего из военной комендатуры, знакомый корреспондент из «Красной Звезды». – Тебя-то как сюда занесло? Вы – АПН, всё больше по миру разъезжаете? Европа, Америка, Азия, Африка и даже Австралия. А мы всё больше по гарнизонам, а в загранку – так это в Афган или вот теперь сюда, в «горячие точки».  День ото дня их становится всё больше и больше. Так что без работы не останемся! – Подмигнул протягивая Кириллу руку бывалый корреспондент Вадим Коротков, с которым Воронцов встречался в Москве и в Афганистане.
– Здравствуй, Вадим! Как видишь, не в Австралии, а в Баку. Только вот в Сумгаит военные не пропускают. А тебя?
– Обещают дать пропуск, но завтра утром, – ответил Вадим, пожимая крупную руку коллеги. – Но я думаю добираться самостоятельно, не дожидаясь утра. Часа через два стемнеет. Хорошо, что встретил тебя. Одному не с руки. Был тут один парень из «Огонька», отказался. Заявил, что не трус, однако зазря рисковать не намерен. Ты как? Пойдёшь со мной? Ночью там творятся самые страшные преступления. Народ должен знать, что происходит в его стране!
– Каким образом? – Спросил Кирилл. – Дороги перекрыты войсками. Из Сумгаита пропускают только беженцев. В город никого не пускают, только военных.
Проберёмся минуя дороги и блокпосты. В Сумгаите живёт мой старый армейский товарищ. Вместе служили в ВДВ. Азербайджанец, мужик хороший. Часа три назад я звонил ему, он дома и нам поможет. Только что пытался дозвониться повторно, предупредить, что буду вечером – не получилось, говорят, что связь нарушена. А сейчас, пока совсем не стемнело, берём  левака и едем поближе к Сумгаиту. Как стемнеет – пойдём пешком. Ты, Кирилл, мужик здоровый. Вон какие кулаки! Прорвёмся, сделаем репортажи!
«Да ведь порежут те репортажи в лапшу!» – Хотелось сказать Кириллу, но промолчал. Рискованное дело идти вдвоём и безоружными в ночной, охваченный погромами город.
«Ведь ты же не трус!» – спросил сам себя Кирилл Воронцов. 

*
«Левак» на «Копейке», которую очевидно любил и содержал в порядке, заломил в качестве платы сто рублей.
– Да ты что, командир! – Возмутился Коротков. – Тут ехать-то полчаса, а ты сто рублей!
– Ай, дорогой, если нет денег, то езжай на автобусе, – развёл руками хозяин машины – мужичок хлипкий, зато усатый как едва ли не все кавказцы и в широкой кепке на голове, какие обычно носят провинциальные грузины, но этот тип был азербайджанцем и по-русски говорил хорошо, но с заметным кавказским акцентом.
– Какие же теперь автобусы? Автобусы и электрички сейчас в Сумгаит не ходят! – Возразил в сою очередь Кирилл. – А если пятьдесят? 
– Сто рублей! – не сдавался «левак», который не желал рисковать за меньшие деньги.
– Да ты, командир, несговорчивый! Не на гулянку едем. Друг у меня в Сумгаите, –  заявил Коротков.
– Армянин? – Насторожился владелец машины.
– Да нет, ваш, азербайджанец. Надир Гусейнов, вместе служили в ВДВ, а живёт Надир на улице Ильясова.
– Вот как! – удивился азербайджанец. – Я его знаю! Известная в городе личность! Ладно, только для вас. Пятьдесят рублей! Но едем когда стемнеет. Провезу мимо блокпостов. До улицы Ильясова не получится, дальше пешком с километр. Идёт?
– Идёт! – Согласился Коротков. – Ну что, товарищ Воронцов, скинемся по четвертному?
– Скинемся!
Сидя в машине, с полчаса поговорили с Гасаном – так представился Коротову и Воронцову азербайджанец, рассказавший, что он зарабатывает частным извозом и с начала беспорядков, охвативших Сумгаит, уже вывез четыре армянские семьи.
– Нехорошо поступили армяне. Зачем объявили о выходе Карабаха из Азербайджана! Вместе жили веками. При советской власти не враждовали, армяне брали наших девушек в жёны, наши красивее армянок, – с гордостью подчеркнул Гасан, ничуть не сомневаясь, в своей правоте. – Тех, кто поднимал руку на соседа, забирали в тюрьму. Хорошо жили. Мы фрукты растили, нефть качали, торговали, армяне работали на предприятиях. Пришла беда откуда не ждали. Вот бегут сейчас армяне из Сумгаита. Потом побегут из Баку и отовсюду. За ними потянутся русские. У меня родственники живут в селе под Ленинаканом . Армяне не простят нам и прогонят их. А это двести тысяч азербайджанцев! Кому от этого будет хорошо. А?
– Откуда пришла беда? – Попытался уточнить Воронцов. Разговор с Гасаном его заинтересовал.
– Сам знаешь откуда, – Гасан отвел глаза в сторону, – от вас, из Москвы. Заварили кашу… – азербайджанец виновато посмотрел на Короткова и Воронова: «Дескать не вы конечно, а те, кто придумал эту перестройку, ну и не знают теперь, что и как делать…»
– Ну и вы тоже хороши, за старое взялись, – возразил Воронцов, подумав: «А ведь он прав. Всё началось в Москве…»
– Вот что, Гасан, давай-ка я тебя сфотографирую и помещу твою фотографию в газете вместе с теми правильными словами, которые ты нам сейчас наговорил? – Предложил  азербайджанцу Коротков, – а ты, Кирилл, не возражаешь?
– Нет, Вадим, не возражаю, – ответил Воронцов. – Интересно мыслит товарищ…
– Э, нет! Так не пойдёт! – Запротестовал Гасан, с недоверием посмотрев на двух русских, как он теперь догадался, журналистов. – Фотографировать меня не надо. Довезу вас до Сумгаита и всё! Темнеет, поехали! – спохватился он. – Дождь пошёл, тоже хорошо! 
Дождь и в самом деле зарядил. Вообще-то конец февраля на юге Каспия настоящая весна, но и время дождей, чередующихся с солнечной и тёплой погодой. Снега нет и в помине, разве что в горах, но до них далеко. Земля, деревья и кустарник порылись зеленью и цветами, словом настоящая весна. И вот такие страшные события, происходившие в соседнем с интернациональным Баку рабочем городе.
Другие национальности худо-бедно здесь пока уживались. Кого здесь только не было, даже потомки мексиканцев, которых привезли на Апшерон в начале двадцатого века в качестве опытных специалистов по добыче и переработке нефти. С одним из таких бывших «латинос» Кирилл был знаком. Мексиканский прадед инженера-нефтяника по имени Эдик носил испанскую фамилию Рамирес, а всех его потомков в двадцатых годах вписали в паспорта с фамилией Рамиресов, как было принято у азербайджанцев, большинство из которых получили фамилии с приходом в эти края советской власти. 
Вчера по просьбе Генриха Кирилл встречался с Арифом Гулиевым и передал ему небольшую посылку. Гулиев человек в Баку известный – народный художник Азербайджана. Горе у него большое, тут никакое сочувствие не поможет. Женат Ариф на армянке по имени Роксана, две у них дочки-погодки. Фотография всех троих в рамочке из самшита стоит на рабочем столе Арифа. Он смотрит на них, а в глазах слёзы.
Родственники со стороны Арифа требуют разорвать «неправильный брак», который мог случиться только в советское время, но времена меняются. И если москвичи ещё думают, что у них есть советская власть и все народы братья, то в Баку всё уже не так. И власти советской нет – осталось одно лишь упоминание и уже не все народы братья, а появились и такие, что режут друг друга пока в Карабахе и Сумгаите, а там глядишь, и по всему Кавказу пойдёт эта беда.
Здесь своя «перестройка». Народ на Кавказе горячий, в старину часто хватался за нож или саблю, а теперь, когда не стало советской власти, возьмётся и за веками проверенный нож и за автомат Калашникова, не подумав о тяжких последствиях…
Со стороны родственников Роксаны то же самое. Надеяться им больше не на что. Стали продавать за бесценок квартиры с нажитым добром и покидать большой солнечный город у моря, разъезжаясь кто куда. Часть беженцев подалась к родичам а Армению – в Ереван, Ленинакан, Кировакан, но всем места там не хватило. Да и местные жители косо смотрят на «азербайджанских армян», как на нахлебников. В конце концов большинство беженцев перебираются в Россию – в Сочи, Армавир, Ставрополь, да мало ли куда, но прежде всего в Москву. Принимай матушка-столица СССР «своих сирот»! Вот уже вывозят в подмосковные дома отдыха первых советских беженцев и временно расселяют в номерах, лишая москвичей и жителей области дешёвых профсоюзных путёвок с трёхразовым питанием…
Ариф не скрывает слёз. Он даже не знает, куда увезли Роксану с детьми. То ли в Ереван, то ли ещё куда. Те из её родичей, кто ещё остался в Баку, волком смотрят на зятя, с которым Роксана по факту всё ещё состоит в браке. Видеть его не хотят, не то что разговаривать. 
Сегодня двадцать восьмое февраля и если бы не високосный год, то сегодня последний зимний день и у нас в Центральной России. Если бы не високосный год…
Утром Кирилл звонил в Москву. Вера сообщила, что Москву заметает снегом, и что сегодня из Ленинграда приезжает папа. Все очень волнуются – как он перенесёт дорогу в такой непростой день, который медики называют «метеозависимым», кода пожилым людям лучше бы находиться дома.
Более всех, конечно, беспокоится о здоровье Сергея Алексеевича Елена Васильевна. Такая у них любовь, протянувшаяся через всю большую жизнь, что хоть садись и пиши роман. Кирилл уже не раз ловил себя на такой мысли: «А что если?..»
   
*
– Приехали! – Объявил Гасан и заглушил мотор. – Вот там, – он указал на мерцавшее пламя далёкого костра, – солдаты. Вы туда не ходите, там не попустят. На Ильясова пробирайтесь дворами. Дорогу знаешь? – спросил Гасан у Короткова.
– Знаю, неоднократно бывал у Надира, – подтвердил Вадим, передавая хозяину машины деньги. – Ты обратно в Баку?
– Заеду по одному адресу, заберу семью, если ещё живы, и в Баку, – неохотно признался Гасан.
– Сколько же тебе платят за такие дела? – Поинтересовался Кирилл.
– Сто рублей с человека, – неохотно признался Гасан.
– Доходное дело возить беженцев, – заметит Коротков.
– Опасное, – возразил Гасан. 
– Удачи тебе! – Хлопнул Гасана рукой по спине, попрощался Вадим и вышел в промозглую ночь вслед за Воронцовым.
– Вот что, Кирилл, возьми-ка эту штуку, пригодиться.
– Что это? – Не сразу понял Воронцов.
– Кусок старой водопроводной трубы. Мы, брат, на старой свалке. Здесь много этого добра.
– Зачем? – Поинтересовался Кирилл.
– Вдруг придётся столкнуться с погромщиками. Ты что же, фотоаппаратом будешь от них отбиваться? Штука очень даже удобная, если дело дойдёт до рукопашной, тяжёлая. Мужик ты здоровый, управишься. Только на нож не лезь. Оставь мне. В воздушно-десантных войсках нас учили обезвреживать вооружённого ножом противника.
Пошарив в темноте, Коротков подобрал и себе обрезок трубы с метр длиной.
– Тут этого металлолома навалено – на танк наберётся. Когда в школе учился, собирали металлолом. Сейчас это дело забросили. Железо у нас дешёвое, а здешние пионеры к тому же ленивые, – пояснил он, наверное, знал.
– Пошли!
– Пошли, если знаешь куда, – ответил Кирилл. На сердце было тревожно и что греха таить – страшновато. В Афганистане так не было. Там рядом были советские солдаты и офицеры, а душманы где-то подальше. Иное дело здесь, в охваченном беспорядками городе. Ночью военные патрулировали лишь центральные улицы, а что творилось в средней части города или на окраинах?
Коротков и Воронцов пробирались к окраинам города по неглубокому захламлённому чёрт знает чем оврагу, по дну которого протекал вонючий ручей. Дождь притих, но было очень темно и скользко. Приходилось выбирать куда поставить ногу. Одежда промокла. В куртке с болоньевым верхом было жарко, по телу струился пот.
Вот и первые пятиэтажки, прозванные «хрущобами», которых понастроили по всей стране в пятидесятые и шестидесятые годы. Окна тёмные, жильцы притаились в своих квартирах за дверями, закрытых на все запоры, а то и с придвинутыми к ним шкафами. В любой момент можно была ждать погромщиков, насильников и убийц, банды которых орудовали в городе днём и ночью. Только ночью погромы были ещё страшнее. Милиция попряталась, а солдаты не могли обеспечить охрану большого города.
– Далеко ещё? – Спросил Кирилл.
– Да чёрт его знает! – Выругался Коротков. – Я здесь бывал раза три, но днём и не с чёрного хода. Дома все одинаковые, разве что номера разные. Только ни черта не видно. Тёмно, как у негра в заднице! – образно пояснил он.
Внезапно дверь в крайнем подъезде пятиэтажки открылась и во двор вывалилась группа из четверых пьяных или обкуренных анашой мужчин, которые волокли за руки и за волосы молодую практически нагую женщину или девушку, на которой оставались лишь порванные в нескольких местах шёлковые трусики. Она тихо стонала и даже не пыталась кричать. Один из мужчин прикурил от зажигалки и пламя на несколько секунд высветил жертву. Голое тело девушки лет двадцати было окровавлено, а глаза широко раскрыты и безумны. Один из негодяев продолжал колоть её ножом, матерно ругаясь, а тот, что прикурил, принялся прижигать тело жертвы сигаретой. От ожогов девушка стонала ещё громче, и тело её вздрагивало от боли.
Негодяи смеялись, и грязно ругались. Из их азербайджанских пополам с русскими слов можно было понять, что они волокут свою жертву в овраг, чтобы там ещё раз над ней надругаться, а потом зарезать и закидать тело мусором.
До них было всего шагов двадцать. Кровь прилила к голове Воронцова. Потеряв над собой контроль, с криками: «Стойте, гады!», он бросился на погромщиков, подняв своё грозное оружие.
– Куда, ты! – Хотел, было остановить Кирилла Коротков, да поздно.
«Жаль…», – промелькнула у него досадная мысль. «Ещё минута и их можно было достать из засады! «Надо же такому случиться! До Надира не добрались, а тут такое! Рыщут погромщики по квартирам армян…»
Через мгновенье, с куском ржавой трубы в руках Вадим оказался рядом с Воронцовым, который уже занёс своё оружие над головой и вот-вот обрушит на одного из погромщиков. Тот растерялся и попытался прикрыться руками.
Удар чудовищной силы обрушился на его плечо, ломая кости. Погромщик взвыл от боли и повалился на землю. Второго негодяя достал Коротков, врезав как следует поперёк поясницы. Тут уж затрещал позвоночник погромщика.
Тритий, самый крупный и старший по возрасту мужик, который колол ножом несчастную девушку, схватил её покрепче за волосы и попытался прикрыться своей жертвой. Приставив лезвие крупного самодельного ножа к её горлу, заорал, как оглашенный:
– Зарежу, бил…! 
«Что тут делать?» – Растерялся Воронцов, – Как помочь несчастной девушке. Ведь убьёт, негодяй!»
Тем временем четвёртый погромщик поднял с земли крупный камень и швырнул в Воронцова. Камень угодил в голову, и Кирилл закачался, едва не упав. Погромщик поднял другой камень, но бросить не успел. Не сумев достать рукой, Коротков метнул в него своё грозное оружие, и труба, ударив с близкого расстояния острым ржавым торцом между рёбер, глубоко вошла в бок погромщика. Тот упал и принялся кататься по земле, загоняя трубу всё глубже и глубже.
«Этот гад не жилец»! – Порадовался удаче Вадим Коротков – бывший сержант-десантник, оценивая сложившуюся ситуацию, в которой он не имел права на ошибку. Воронцов был ему не помощник. Зажал рану на голове рукой, обливается кровью, ничего не видит… 
– А ну отпусти её, гад! – Приказал Коротков громиле. – Отпусти, иначе душу выну наружу! Жилы на кулак намотаю!
В ответ негодяй принялся материться, вдавливая лезвие ножа в тело жертвы, которая, по-видимому потеряла сознание и обмякла. Погромщик бросил девушку, переступил через неё и пошёл с ножом на неведомо откуда взявшегося русского парня в гражданской одежде.
Окна в доме напротив, откуда погромщики вывели несчастную девушку, и в других по соседству домах были по-прежнему тёмными, то ли жильцы боялись включать свет, то ли во всём микрорайоне вырубили электричество. Лишь тусклая  луна, пробивавшаяся после дождя через насыщенную влагой атмосферу, скупо освещала малое поле боя, на котором сошлись двое – сумгаитский погромщик с ножом и несколькими судимостями за плечами и московский журналист без оружия, в прошлом сержант ВДВ. Чья возьмёт?

5.
К трём часам дня Сергей Алексеевич устал и Руса предложила ему прилечь на диване в другой комнате, подремать часок, а там и домой собираться, то есть в гостиницу. Соколова решила поехать в «Россию» вместе с Воронцовым, и возможно даже остаться в его номере на ночь, предварительно позвонив Ладе, чтобы её не ждали.
За время, прошедшее с июня прошлого года, когда они встречались в Ленинграде, Сергей Алексеевич сильно сдал. Сказывались годы. Осенью Воронцов долго болел и не мог приехать в Ленинград, прочитать запланированные лекции. Успокаивал любимую женщину, которая впервые после 1963 года не смогла встретиться с любимым человеком во время традиционного осеннего посещения Ленинграда, чрез профессора Краснова, состоявшего в деловой переписке со своим шведским коллегой. Хороший человек, с его помощью Соколова поддерживала связь с Воронцовым в течение последних двадцати пяти лет. Вот такая конспирация…
Слава богу, поправился и вот он в Москве, встретился, наконец, со своей двоюродной сестрой. Тут, как на грех, пожаловал Белецкий, да ещё с предложением, осуществление которого в настоящий момент могло повредить стране, а её, несмотря ни на что, Воронцов считал своей Родиной и любил такую, какой она была.
Этого не отнять – была Большая Россия, взявшая новое имя – СССР, достойной страной. Живя за рубежом, Воронцов мог гордиться ею. Он гордился могучей армией СССР и флотом, будучи полностью согласен в таком вопросе с императором Александром III , который прозорливо заявил, по большому счёту, что «у России нет союзников, кроме её армии и флота».
Так было сто с лишним лет назад и с тех пор мало что изменилось. Не было у Советского Союза надёжных союзников к концу восьмидесятых годов двадцатого века, а как началась перестройка, тем паче. Польша, Чехословакия и Венгрия посматривают на Запад в надежде попасть под крыло богатых стран, с Румынией и Югославией давние нелады, да и Болгария переживает не лучшие времена. Вот уже и верные союзники: социалистическая Куба и социалистический Вьетнам посматривают с недоверием на новое руководство СССР, и даже Германская Демократическая Республика – самый верный друг и союзник СССР, пребывает в недоумении, предвидя свой скорый конец. Сдадут её «крёмлёвские мудрецы» Западной Германии и войдёт территория первого и, наверное, последнего немецкого государства рабочих и крестьян в Единую Европу и военный блок НАТО – враждебный России с какой стороны не взгляни...
 С такими нелёгкими мыслями Сергей Алексеевич задремал, и Соколова, осторожно заглянув в приоткрытую дверь, шёпотом сообщила Анне:
– Уснул.
– Вот и хорошо. Пусть поспит, а мы посидим, поговорим, – успокоилась Анна. – Восемьдесят два года для мужчины немалый возраст. Мы, женщины, выносливее и век наш длиннее.
– Будем надеяться, – согласилась с ней Руса. – Нам ещё внуков растить, а там, глядишь и правнуков. Вот только Воронцов ничего не рассказывает мне о своей индийской дочери, – вздохнула она. – Сейчас ей уже больше пятидесяти. Наверное, в Индии у Серёжи есть внуки и правнуки. Даже не знаю, имеет ли он с ними какую-нибудь связь. Ничего не знаю. Знаю, что была у Серёжи жена – индийская красавица Лата, и пропала она во время авиакатастрофы в горах Гиндукуша. Красивая была женщина. Ты видела её фото. Давай посмотрим на неё ещё раз, я захватила фотографию с собой.
Руса раскрыла сумочку и извлекла на свет небольшой томик стихов Блока, в который аккуратно, так чтобы не помять, вложила старую фотографию Латы, которая попала к ней очень давно, ещё весной сорок пятого года.
С кусочка плотной фотографической бумаги размером девять на двенадцать сантиметров на них смотрела божественно красивая женщина с лёгкой улыбкой на устах. В полумраке комнаты, лицо её казалось ещё более выразительным, вот-вот оживёт…   
– Этого, Руса, я тебе ещё не рассказывала, Впрочем, я и сейчас не уверена, что это был не сон. Возможно, что я видела эту женщину и говорила с ней, – призналась подруге Анна. – Вспоминай, ещё до того, как ты оказалась в Германии, Юру направили в Кабул, и я улетела вместе с ним. А случилось это весной пятьдесят восьмого года, во время моего незабываемого путешествия в Бамиан. 
– Сон это был, дорогая моя Анечка, сон, – прошептала Руса. – Рассказывай…

* *
Всё, что происходило с Анной, казалось ей нескончаемым и странным сном. Она куда-то шла, вслед за дрожавшим пламенем факела, не чувствуя под собой ног. Пожалуй, даже не шла, а её вели. Кто и куда – неизвестно. Разве узнаешь, что тебе уготовано во сне?
Вот факел погас, и движение прекратилось. Впереди обозначился едва подсвеченный зал, с каменной плитой в центре, на которой установлен большой стекловидный предмет, по форме напоминающий ящик. 
«Гробница?», – промелькнуло в сознании Анны. Однако, поскольку она пребывала во сне, то ничему не удивилась. Она знала, что перед ней гробница и догадывалась кто в ней. За полупрозрачными, тщательно подогнанными друг к другу кристаллами горного хрусталя лежал Рам, но видеть его она пока не могла. В зале было слишком темно, к тому же к гробнице необходимо было приблизиться.
О том, что в горах Бамиана захоронен великий брахман, ей говорили. Кто? Разве теперь вспомнишь? Во сне многое открывается само по себе, а многого, что казалось бы хорошо известно, никак не вспомнить…   
 Из сумрака замкнутого пространства, скупо освещаемого четырьмя жирниками, чем-то напоминавшими церковные лампады, выплывали неизвестные ей люди в восточных одеждах. Это были мужчины с непроницаемыми лицами. Они исчезали и появлялись вновь. Потом пропали, не проронив слова, а навстречу ей вышла из мрака немолодая, но всё ещё очень красивая женщина и с очень знакомым лицом.
«Где я её видела?» – силилась вспомнить Анна. Однако во сне все усилия напрасны. Вот-вот истина откроется сама по себе, или же не откроется никогда. Она попыталась закрыть глаза, крепко уснуть и избавиться от наваждения. Не получалось. Быть может, это был вовсе не сон, а наваждение, гипноз, опьянение? 
Анна протянула руку и коснулась руки вышедшей ей навстречу женщины, лицо которой ей было знакомо, хотя они никогда не встречались. Оставалось лишь вспомнить, где она видела это красивое лицо.
Анна вздрогнул, ощутив тепло рук женщины. Значит, это был не сон.
Неожиданно в сознании всплыл тёплый солнечный день, маленькая уютная Словения, Любляна, кладбище с сотнями  каменных надгробий в виде плит или крестов и между ними Сергей Воронцов.
«Здравствуй Серёжа!» – приветствовала двоюродного брата Анна, но слов своих не слышала. Не услышала и его ответа, лишь шевелились губы.
«Так сон это или не сон?» – задумалась Анна: «Можно ли задуматься во сне? Ведь  сон особое состояние души. Во сне не чувствуешь тела, и сердце ничего не подскажет…»
Себя она не ощущала, но вот тепло женщины, на которую засмотрелась, почувствовала, а в подсознании вновь возник Воронцов.
«Ты что-то хотел мне сказать?» – спросила его взглядом Анна. Во сне иначе не спросишь.
«Это она» – ответил ей Воронцов: «Это Лата». Анна не слышала его слов, ведь он явился ей во сне. Она поняла, что сказал ей Воронцов.
«Конечно же! Как я сразу не узнала её? Конечно же, это Лата! Ведь он показывал мне её портрет, рассказывал мне о ней» – догадалась Анна, если, конечно же, во сне можно о чём-то догадываться...
 «Что она делает здесь?» – задумалась Анна, ощутив, что сон, наваждение, опьянение или что-то иное тает, и она пробуждается в просторном зале, который представляет из себя обширную пещеру, наполнявшуюся теплом и светом.
Словно угадав её мысли, женщина, которую Анна признала Латой и совершенно не удивилась встречи с ней, ведь она пропала в этих местах более трёх лет назад и тела её не нашли, заговорила по-английски. Анна её понимала.
– Здравствуй, русская женщина. Тебя похитили и привели сюда слуги Рама, который покоится в этой гробнице. Подойди поближе и ты увидишь его.
Анна повиновалась.
Гробница, в которой лежал великий вождь и брахман, была сложена из тщательно подогнанных кристаллов горного хрусталя, соединенных золотыми скрепами, и покоилась на постаменте из гладкой гранитной плиты.
Внутри хрустального ложа окаменевший мёд, сквозь толщу которого при свете факелов, освещавших зал, Анна разглядела тело человека. Там лежал Рам, пришедший с берегов Студеного океана к берегам Инда с племенами ариев, от которых на широкой и плодородной равнине между Индом и Гангом, родился самый многочисленный ныне индоевропейский народ на Земле…
Анну охватил неистовый душевный трепет, несоизмеримый с ощущениями, возникавшими во время созерцания вождя Великой Октябрьской революции, тело которого  хранится в Москве в мавзолее на Красной площади. Ленина мог видеть каждый советский гражданин или иностранец, побывавший в СССР. Рама видела лишь она, и даже если решится рассказать об этом, ей вряд ли поверят.   
Анна пощупала себя за мочку уха, как проделывала такое нехитрое упражнение в детстве, чтобы убедится, что не спит, и убедилась – дурман, обволакивавший сознание, рассеивался, и мозг начинал проясняться.
За ней наблюдала загадочная женщина, в которой Анна узнала Лату, и, наконец, решилась спросить, пугаясь своего вопроса:
– Скажите, госпожа Лата, неужели я навсегда останусь здесь?
– Лата? – Удивилась женщина. – Кто это?
Анна растерялась, хотела спросить: «Разве не вы?» Однако, не решилась, подумав: «Неужели ошиблась?»
– Моё имя Сита. Я светлая супруга Рама. Я всегда рядом с ним. Я служу ему. Таково моё предназначение, – молвила, не дождавшись ответа, загадочная женщина. – Я здесь всегда, а дети наши – мой народ расселился там. – Лата-Сита указала рукой в направлении юга.
Так подумала Анна. Огромная страна, населённая потомками пламенных арьев, которых великий вождь и брахман вёл к тёплому океану, лежала за горами Гиндукуш на широкой равнине между Индом и Гангом.
В больших и красивых глазах светлой супруги Рама заиграли блики от факелов, она загадочно улыбнулась и прошептала:
Я вижу детей наших! Я вижу новых Рама и Ситу, ведущих свой народ в Страну Полярной Звезды! Я вижу, как дети наши  покидают высохшую землю и возвращаются от Южного океана к Северному. Возвращаются на свою Северную Прародину, куда возвращается жизнь! Я вижу… – Лата-Сита умолкла. Очевидно о том, что она видела дальше, не стоило говорить. Не время …
– А как твоё имя, русская женщина? – очнувшись от видений, спросила она.
– Моё имя Анна Скворцова. А откуда вам известно, что я русская?
– От людей, которые тебя похитили и доставили сюда. Если ты понравишься мне, то останешься здесь и станешь прислуживать мне и Раму, если нет… – Женщина не договорила, очевидно, не зная, что ждёт ту пленницу, которая ей не понравится.
Такая неопределённость не устраивала жену советского дипломата Анну Скворцову, готовую бороться за свою жизнь и право вернуться в свой мир.
– Что со мной будет, если я вам не понравлюсь? – С замиранием сердца спросила она, не ведая чего ей ждать.
– Двух девушек, которых мне показывали, я оставила. Мне они понравились, – не меняясь в лице, ответила Сита. – Но ты из другого мира. Слуги Рама ошиблись. Тебя не следовало приводить сюда.
– Не следовало, – согласилась Анна. – Тогда сделайте так, госпожа Сита, чтобы я вам не понравилась, – попросила она, понимая, что это Лата, пропавшая три с половиной года назад в этих местах после падения самолёта. Ведь Воронцов рассказывал, что тело Латы обнаружить не удалось.
«Что с ней случилось после катастрофы самолёта, узнать уже не удастся. Никто этого не расскажет, а она или потеряла память или пребывает в каком-то особом состоянии», –  подумала Анна, не ведая собственной судьбы, не зная, как поступят с ней…
Внезапно Анна почувствовала, что кто-то стоит за её спиной. Медленно повернув голову, она увидела высокого чернобородого мужчину в синей накидке. Его лицо с крупными правильными чертами и широким застарелым шрамом на щеке от сабельного удара освещалось пламенем факелов.
Мужчина приложил руку к груди и поклонился Сите, обратившись к ней на древнем языке, которого Анна не понимала. Они обменялись несколькими фразами, а затем Сита посмотрела на Анну и перешла с санскрита на английский:
– Ятра Путра согласен отпустить тебя, русская женщина. Я убедила его, что ты не подходишь для служения Раму. Ты с севера, откуда пришли наши боги. Ты госпожа. Прощай. Ступай за этим человеком и забудь о том, что видела. – Сита посмотрела вслед той, что понравилась ей, но это пришлось скрыть, и прочитала сокровенную молитву:

Всевышний – твоё единственное прибежище,
                Где б ни был ты – в лесу, в небе, в доме или в пустыне,
На вершине горы или посреди глубокого моря.
Рам – Бог и господин твой, твой дом
И ты принадлежишь ему…
Оум !
 
Слушая из уст Ситы, прочитанную ей вслед на санскрите молитву, Анна странным образом поняла её суть. Мысленно прощаясь с той, что «всегда рядом с Рамом», Анна подумала, что Лата, пропавшая в горах Бамиана осенью 1954 года во время авиакатастрофы, и есть реинкарнация Ситы, душа которой вошла в прекрасное тело жены Воронцова…
Уже в полном мраке Анну подхватили под руки те же люди, что вели её к гробнице Рама и увлекли в узкий тоннель, напомнивший о чистилище, через которое проходит всякий, идущий в иной мир. Чистилище наполнилось удушливыми благовониями, настоянными на опиуме, и, задыхаясь, Анна уснула.

*
На второй день после исчезновения Анны Скворцовй, в поисках которой принимали участие не только измученные члены экспедиции, но и пастухи с соседнего пастбища со своими собаками-овчарками, наконец, удалось обнаружить пропавшую жену советского дипломата.
Анну нашли спящей в небольшой фисташковой роще. С трудом разбудили, однако у женщины сильно болела голова, и она не могла рассказать, что с ней произошло – ничего не помнила.
Ночью вышла из палатки. Зачем – объяснить не смогла, словно позвал кто-то…
– Худое это место, господин Фари, – покачал головой проводник Хусейн. – Здесь люди пропадали и прежде. Куда пропадали, никто не знает. Ещё никого не находили, только эту женщину нашли. Хвала за это Аллаху! – указал на Скворцову пожилой хазареец и добавил: – Дурное место, господин. Надо отсюда уходить.
Руководитель экспедиции Рустам Фари, в тёмных волосах которого подруга Скворцовой Нина Васильевна заметила прибавление седины, решив, что это «от переживаний», тщательно осмотрел и обнюхал Анну, почувствовав, что похищенную обкуривали опием, но никому ничего не сказал, велев свернуть лагерь и вернуться в долину.
Там жили мирные декхане, было спокойно и находилось много древних памятников, которые подлежали исследованию. Рустам Фари опасался за безопасность русских участников своей маленькой экспедиции, организованной им ради Анны Скворцовой, и в горы больше не поднимался.   




 










Глава 10. Прощание с тайной

1.
За тёмными окнами скорого поезда «Москва – Ленинград» мелькали огоньки населённых пунктов, протянувшихся вдоль первой в России железной дороги, построенной во время царствования императора Николая I .
Шла вторая декада марта, однако Центральная Россия, на которую смотрел через окно Сергей Алексеевич, по-прежнему утопала в снегу.
– Серёжа, уже начало двенадцатого, ложись милый спать. Устал за день, надо отдохнуть и поспать несколько часов, – напомнила Елена Васильевна, провожавшая Воронцова в Ленинград, откуда через несколько дней он должен был улететь в Стокгольм.
У Соколовой было недоброе предчувствие. Последние дни Сергею Алексеевичу нездоровилось. Нет не от простуды, ОРЗ или гриппа, который на исходе зимы посетил Москву, страдал Воронцов. Болело сердце и пришлось обратиться к врачу скорой помощи.
Врач – внимательная женщина средних лет, сделала шведскому гражданину кардиограмму и, взглянув с сочувствием на его по-прежнему красивую, несмотря на немалый возраст, спутницу, пожелала пожилому человеку побольше отдыхать и поменьше волноваться.
– Рекомендую вам, господин Бьёрксон, не пользоваться в ближайшее время услугами «Аэрофлота». Перегрузки вам противопоказаны.
– Как же я доберусь до Стокгольма? – Соблюдая спокойствие, как того требовал врач, на чистом русском языке поинтересовался восьмидесятидвухлетний «странный швед».
– Лучше добираться поездом, – уточнила врач.
– До Ленинграда это не сложно. Мы так и сделаем, а вот дальше? – Вслух задумалась Елена Васильевна.
– Поеду через Финляндию, как Ленин в семнадцатом году , только в обратном направлении, – грустно пошутил Воронцов. – Долго, но с врачами не поспоришь, – улыбнулся он женщине-врачу. – Спасибо вам, доктор. От ваших слов мне уже лучше…
– Не хочется ложиться, – ответил Воронцов, взял руку любимой женщины и приложил к щеке.
– Пощупай, не холодная? – Попросил он.
– Не пугай меня, нормальная, – ощутив тепло любимого человека, – успокоилась Елена Васильевна.
– Я ещё посижу, посмотрю в окно на родные русские заснеженные просторы. Кто знает, доведётся ли ещё? – Вздохнул Воронцов. – Присядь рядом, расскажи что-нибудь,  –  попросил он.
– О чём же тебе рассказать? – Задумалась Соколова. – Всё ужу сказано и пересказано. Впрочем, стук колёс напоминает мне позднюю осень тридцать девятого года, когда я ехала с Ярославом по этой же дороге, только из Ленинграда до станции Бологое, а дальше с пересадкой на Старую Руссу. О нашей свадьбе я тебе уже рассказывала. Красивая была свадьба! – С удовольствием призналась Соколова. – Василий Владимирович, побывавший недавно в родном городе, рассказывал, что пожилые люди, которым удалось пережить страшную войну, всё ещё вспоминают о нашей свадьбе, – улыбнулась она Воронцову.
– Расскажи о ней ещё раз, милая моя Руса, – попросил Воронцов. – Ты рассказывай, я буду смотреть в ночное окно и постараюсь увидеть вашу свадьбу. Знаешь, я всё ещё чувствую свою вину перед Ярославом. Ещё раз попрошу у него прощения. Рассказывай…

* *
Русу увели в невестину горенку «подружки-девицы» и принялись наряжать и готовить к свадьбе. Вначале она хотела надеть своё новое модное английское платье, купленное в Ленинграде в комиссионном магазине, но потом, заглянув в старый семейный шкаф Соколовых, в котором хранилась всякая и новая и старая одежда, увидела в нём расшитый чудным узором свадебный сарафан бабы Ванды. Висел в шкафу лет двадцать, а до того лежал в сундуке не менее полувека!
Ох, и понравился Русе сарафан. Уговорила Любу и её двоюродных сестёр Настю и Катю – «девиц-подружек», прислуживавших невесте, отутюжить старинное платье, не глаженное лет как семьдесят. А когда примерила, было оно ей впору, и дивно как хорошо сидело на ней. Видно в молодости у бабы Ванды была точно такая же ладная фигура.
С сарафаном решили, а туфли она одела новые на высоком каблучке, которые подарил ей к свадьбе Ярослав. Волосы решили заплести в две косы и уложить короной, какую  на неизмеримо далёкое Рождество тридцать шестого года соорудила ей мама Воронцова Вера Алексеевна…
Младшая сестра Ярослава Светка, пролезшая наконец в комнату, где наряжали невесту, нашла в большой, потемневшей от времени семейной шкатулке с украшениями старинный кокошник с серебряными подвесками – рефедями, славянские височные серьги из серебра с янтарём и несколько ниток речного жемчуга. Все эти украшения, возможно, тоже принадлежали бабе Ванде, которая после утомительного дня отдыхала в своём старом доме, не мешая молодым готовиться к свадьбе.
Кокошник, рефеди и серьги очень понравились Русе, и Настя с Катей начистили их до блеска уксусом и суконной тряпочкой, сняв вековой тёмный налёт с серебра. Потом долго примеряли всё по очереди и вместе. Русе всё шло, но надеть на невесту не решились и обошлись алой лентой, которую Люба искусно вплела в косы, и нитками жемчуга, которыми украсили причёску-корону. Нашли ещё жемчужные бусы, но Руса отказалась от них и надела поверх сарафана своё старинное родовое ожерелье из золота и бирюзы, а вместо серёжек из шкатулки, одела на ещё не проколотые ушки позолоченные клипсы с сапфирами – памятный подарок от Шарлоты всё на то же незабываемое Рождество тридцать шестого года. Когда с нарядом и украшениями было покончено, девушки ахнули от восторга, так хороша была невеста.
А гости уже собрались в большой горнице. Все стояли, за столы не рассаживались. Соседи с улицы, знакомые и прочая далёкая родня, которая не помещалась в доме и пришла посмотреть на невесту с женихом и выпить по стаканчику – кому белого, кому красного вина, за здоровье молодых, собрались у входа в дом и у окон. А специальный стол для выпивки и закуски, накрытый чистой скатертью, стоял перед ними во дворе. Но те, кто не был приглашён на свадьбу в дом, долго не стояли, так было не принято. Выпил рюмочку или стаканчик, закусил тем, что поднесут, и пошёл домой.
Вот «крестная мать» невесты, какой назначена была незаменимая и на этот счёт Ольга Милославовна, согласно старому обычаю, пропела перед закрытой дверью, за которой спряталась от гостей невеста:

«Выйду я во чисто полюшко,
Погляжу я на все четыре сторонушки,
  Стану кликать я свою милую доченьку,
  Не откликнется она ль, не оглянется?
  Не на чужой ли она на сторонушке?»
 
  «Нет, здесь она, в горенке!»

 Отвечали ей девушки-подружки из-за двери:

  «А наша молодая
  Не была левая,
  Время зря не проводила,
  По полям зря не ходила.
  Ворон не считала,
  А всё ткала и пряла,
  Пряла и шила,
  Да в наш дом норовила!»
 
При этих словах «крестной матери», специально отряжённые гости, в виду отсутствия другой родни со стороны невесты, выложили на стол подарки, купленные в Ленинграде и зачтённые в качестве приданного со стороны невесты.
Настало время дружки жениха, товарища по школе, трудившегося теперь водителем полуторки на молокозаводе.
Франтовато одетый в чёрный костюм, обутый в начищенные до глянца сапоги и в новенькой русской фуражке с чёрным блестящим козырьком, дружка-молодец постучал в дверь горенки, где пряталась невеста, и принялся упрашивать подружек:

             «Отворите дверь, пустите гостя,
  Одарим вас чистым серебром,
  Наградим вас чистым золотом!
  Нас гости ждут дорогие.
  Да не чваньтеся, отворите же!
  Наш князь младой велел кланяться,
  Низко кланяться, вам не чваниться!»
 
Девушки-подружки открыли дверь, и невеста вышла в горницу, представ перед очами жениха, родителей и всех гостей.
– Хороша ли невеста? – спросил дружка, сдвинув фуражку на затылок.
– Ой, хороша! Чудо, как хороша! – раскрыли рты от изумления гости, не ждавшие такой красы в старинном сарафане. Жаль, не видела Русу в тот момент баба Ванда. Притомилась старушка, отдыхала в своём старом доме.
– А хорош ли жених? – спросил дружка, и все посмотрели на Ярослава. Был он строен и подтянут, в новенькой офицерской форме и при ордене, гладко выбрит и ровно подстрижен. Словом, красавец-парень!
Тут невесте под ноги стали сыпать овес и рожь, а дружка бросил горсть старых советских серебряных монет.
Руса была счастлива в этот миг, как, может быть, больше никогда. Вокруг неё были родные, добрые люди, каких она не знала прежде в не очень доброй, всё-таки, черствой Германии.
А мать с отцом уже подали молодым, вставшим в ряд, каравай испечённого хлеба.
– А ну, кусайте, дети! – велел отец, протягивая каравай вначале жениху.
Ярослав откусил малый кусочек и прожевал. Разочарованные гости недовольно загудели.
– Кусай побольше! – Шепнула Светка Русе.
Руса послушалась и вонзила ровные острые зубки в приятно пахнувший хрустящий хлеб, вырвав из него такой большой кусок, что сразу и не разжевать.
– Любо! Любо! – зашумели гости.
– Тебе, девица-краса! Невестушка-лебедушка, и править в доме!
А дружка уже перехватил у отца надкусанный молодыми каравай и острым ножичком отрезал от другого бока кромушку. Подкинул её вверх и все взглянули на пол – как упала.
– Мальчик! Мальчик родится первым! – заключили радостные гости, по тому, как упала кромушка.
– Если резаным вверх, то будет мальчик. Примета есть такая!..
Закончились обряды, гости расселись за накрытые столы. В тесноте, да не в обиде, едва ли не сотня родственников и гостей, тех, кого пригласили на свадьбу в дом. Ярослав в своей новой и красивой отутюженной материнскими руками военной форме с начищенными капитанскими кубиками взял Русу за руки и провёл, словно паву, сиявшую красотой, в красный угол, усадив под образами, которые всё же имелись в доме, по обычаю. Но среди них были и фотографии в рамочках членов семейства Соколовых, покойных и ныне здравствующих, что были равными богу и всем святым и вместе все собрались смотреть на свадьбу из своего угла.
Собравшиеся во дворе дождались жениха с невестой, вышедших к ним на крыльцо, и, насмотревшись всласть на молодых, пили-ели за их здоровье, подзывая простых прохожих и щедро угощая тех водкой, студнем и солёными огурцами, а на дорожку, деткам в дом, совали в карманы конфеты. Скоро стемнело, и улица постепенно опустела. Свадьба продолжалась в доме.
Молодых давно поздравили, подарки сложили на сундук в другом углу. Столы, расставленные вдоль стен, ломились от всяких яств. Между блюд, подносов и тарелок с угощениями возвышались четверти с водкой и вином, которые любовно называли «гусынями». Захмелевшие мужчины принялись обсуждать события в мире и стране, недавние военные действия на Дальнем Востоке и в Польше, после разгрома которой к СССР отошли обширные земли на западе, проявляя вполне годную политическую зрелость. Женщины то и дело толкали их под локти и, отвлекаясь на время от мировых проблем, все вместе и дружно кричали:
– Горько! Горько!
Под звон стаканов и крики гостей Руса и Ярослав подолгу и с удовольствием целовались.
Наконец, напившись и насытившись, гости потребовали музыки и танцев. Играли в две гармони, и первый танец уступили жениху с невестой. Было в их танце что-то от «Кадрили», что-то от «Сударушки», от «Польки» и от «Барыни». Ярослав на танцы был не мастер, да на него и не смотрели, любовались Русой. Дивно, как хороша была она в старинном красном сарафане, блеск глаз, румянец щёк, красивые, на редкость точные и яркие движения завораживали гостей.
– Идёт краса ненаглядная, словно пава! Посмотрит, словно жар-птица ослепит! – шептались заворожённые гости.
Таким запомнился Русе тот ноябрьский вечер тридцать девятого года, когда в древнем русском городе с говорящим само за себя названием Старая Русса, игралась её с Ярославом свадьба.

* *
– Да ты уснул, милый мой! – Обняла Воронцова Елена Васильевна. Давай укладываться. Уже поздно.
Они ехали в двухместном купе мягкого спального вагона. Недёшево, зато одни и с комфортом насколько это возможно в дороге. Елена Васильевна постелила постель, Воронцов лёг, и она выключила свет, оставив слабый ночной огонёк, прикрытый матовым синим плафоном.
Взглянула на часы. Половина первого ночи. Поезд приходил на Московский вокзал Ленинграда в начале восьмого утра, так что часов пять можно было поспать. Она прислушалась, уловив ровное дыхание любимого человека. Сергей Алексеевич уснул. Можно было ложиться самой, но спать расхотелось. Задумалась…
Утром они возьмут такси и доберутся до гостиницы. Что будет дальше, Елена Васильевна не загадывала. Остаться на ночь в номере шведского гражданина ей могут не разрешить. Можно попробовать дать деньги администратору. А если не возьмёт, поднимет шум?..
Теплилась надежда, что Воронцову всё же станет лучше. Тогда днём они вдвоём навестят Лебедевых и возможно останутся у них на ночь. А ещё через день ему уезжать. Но ведь ещё надо сдать авиабилет до Стокгольма и купить билет на поезд до Хельсинки. Сможет ли Серёжа добраться самостоятельно из Хельсинки в Стокгольм? От близкого и неизбежного расставания ей становилось так грустно, что на глазах появлялись слёзы. Она была не в силах расстаться с ним, не желала расставаться с любимым ни на минуту…
«Как он будет жить в Стокгольме один? Сможет ли приехать в Ленинград осенью?» –  От таких мыслей Елене Васильевне становилось не по себе. Високосный год начался с бед для страны и с несчастий для её большой семьи.
Двадцать второго января служебная машина, в которой находился муж Лады Павел Арефьев, была обстреляна неизвестными из автоматического оружия. Водитель машины был убит, а Павел ранен, к счастью не опасно и уже поправился. Коллега майора Арефьева подполковник Сёмкин, который по мнению следователей являлся главной мишенью покушавшихся, не пострадал.
Тщательно проведённая экспертиза показала, что стреляли из автомата «Калашникова» калибра 7,62, похищенного из воинской части лет двадцать назад и до того дня нигде не «засветившегося». Это означало, что похищенное оружие по всей вероятности не применялось в течение двух десятилетий, дожидаясь своего часа…
В начале марта в Москву из командировки в Закавказье вернулся Верочкин муж Кирилл. Вернулся с перевязанной головой и диагнозом сотрясение мозга. От вопросов жены отшутился, сказав, что упал и ударился головой, но уже всё прошло и рана заживает.
Елене Васильевне, которую язык не поворачивался назвать тёщей, поведал всё, что с ним произошло в тот страшный поздний вечер в охваченном погромами Сумгаите.
– Это пострашнее Афганистана. До сих пор перед глазами голая, истерзанная армянская девушка с многочисленными порезами на окровавленном теле и страшные, звериные лица погромщиков, насильников и убийц, продолжающих её истязать, нанося порезы и уколы! – Едва сдерживая себя рассказывал Кирилл. – Страшно осознавать, но если бы не Вадим Коротков, я бы не вернулся из командировки, – тяжело вздохнув, признался он.
– Коротков служил в ВДВ, владел приёмами рукопашного боя и смог обезоружить громилу с ножом. Девушку, у которой погромщики убили родителей, удалось спасти, однако вернётся ли она к нормальной жизни после такого нервного потрясения? – Дрожал он негодования Кирилл.
– Когда я оправился от удара булыжником, слава богу кости выдержали, к нам на помощь пришли солдаты внутренних войск. Услышали крики и примчались на «Уазике» . Обезоруженного Коротковым погромщика избили, скрутили ему руки проволокой и забросили в машину. Следом подъехала армейская скорая помощь, оказавшая всем пострадавшим, в том числе и мне первую медицинскую помощь.
Той же ночью меня и Короткова вернули в Баку, взяв слово не писать о том, что мы увидели в Сумгаите. Плёнки из фотоаппаратов изъяли, хотя снимков мы и не делали. Вот так-то. Вот вам и демократизация, вот вас и гласность! Какая же это демократизация, если советские люди одной национальности, какими бы они не были негодяями, режут, насилуют и убивают советских людей другой национальности и разнимают их солдаты, которые тоже несут потери от бандитов и в свою очередь ожесточены до предела? Зачем нам такая перестройка? Да и какая это перестройка. Ведь это начало гражданской войны! – Закончил свой жёсткий эмоциональный рассказ корреспондент АПН Кирилл Воронцов, которому продлили на неделю больничный лист в связи с травмой головы.
– Ты прав, Кирилл. Всё, что в настоящий момент происходит в нашей стране, напоминает начало гражданской войны, но не между бедными и богатыми, а на межэтнической и религиозной почве. Кому-то это очень выгодно, – подтвердила Елена Васильевна. – Пожалуй, я знаю кому, но эти люди никогда не признаются в совершённых ими преступлениях, никогда…
Зачем же вы отправились в блокированный войсками Сумгаит? Нельзя так рисковать собой! – Осудила зятя Елена Васильевна. – Не забывай, Кирилл, что у тебя семья! 
– А вы, Елена Васильевна, разве не рисковали собой когда работали в тылу врага?
– Тогда, Кирилл, шла война. Не щадя своих жизней мы защищали нашу страну. Тогда всё было предельно ясно. Там за линией фронта враг, здесь свои, советские люди. Теперь главный враг среди нас, он выше нас, он занимает руководящие должности в стране. Самое страшное, что большинство из наших врагов не осознают того, что губят свою страну, возможно готовят её распад с непредсказуемыми последствиями. Этот внутренний враг гораздо опасней внешнего. Он в недрах Партии, он в недрах ЦК, он в Политбюро и уже не скрывает своих интересов! – негодовала Соколова, вспоминая недавнюю встречу с Белецким на квартире у Анны Скворцовой. – Этот враг перестраивает страну под себя, перестраивает по лекалам, изготовленным в штаб-квартирах финансовых империй западных стран. Этому врагу нужна общенародная собственность и деньги, деньги и ещё раз деньги. С деньгами придёт власть и возможность творить что угодно! Такую власть называют олигархией. Такая власть самая жестокая и бесчеловечная! – С трудом перевела она дыхание, продолжив после недолгой паузы. 
– Рассуждая о неких «общечеловеческих ценностях», этот враг готов любой ценой интегрироваться в мировую элиту, принеся в жертву страну и её народ. Придёт время, а оно уже близко, и эти «общечеловеки» отправят свои семьи жить за границу, в дворцах и имениях, скупленных на награбленное, а деньги, в которые они превратят богатства недр нашей страны и всё что было создано нашим народом за века упорного труда на одной шестой части мира, переправят в зарубежные банки.
Хотелось бы ошибиться в своих прогнозах, но сердце не обманешь, так оно и будет при полном непротивлении зомбированного и ошельмованного народа, которому внушают, что впереди сытое и светлое «рыночное» будущее, совершенно новый «социализм с человеческим лицом», старательно избегая при этом способного отпугнуть и задуматься слова «капитализм».
Время ещё не пришло раскрыть все карты перед жаждущей перемен и тем не менее одураченной нацией. Прав был гениальный Карл Маркс, отметив, что «нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ней насилие…»

 *
Мерно стучали колёса спального вагона скорого поезда, мчавшегося в северную столицу России, которой негласно оставался Ленинград – Петроград – Санкт-Петербург.  Соколова смотрела в тёмное окно, пытаясь увидеть что-нибудь в белой зимней ночи и незаметно для себя задремала, перенеслась в удивительном сне из мартовской ночи 1988 года в ноябрьский вечер далёкого 1939. В последние годы тот вечер ей снился не раз. Вспоминая его, она попросила Воронцова перед поездкой в Москву пригласить её в ресторан при Московском вокзале.
– В ресторан на вокзале? – удивился Воронцов. – Давай поужинаем в другом месте. В Ленинграде много хороших ресторанов.
– Нет, только там, Серёжа, только там и перед самым отъездом в Москву. Я тебе ещё не рассказывала о том далёком ноябрьском вечере тридцать девятого года, не решалась. Тот вечер мне дорог, как память. Ярослав и я ужинали в ресторане Московского вокзала перед отъездом в Старую Руссу, где сыграли нашу свадьбу.
Мы оба были молоды. Мне девятнадцать лет, ему двадцать шесть. Ярослав был в новой форме капитана ВВС СССР, которая ему очень шла, и с орденом на груди. Я была в тот вечер в самом красивом английском шерстяном платье, которое он купил мне несколько часов назад в комиссионном магазине на Невском проспекте. Случайно, а может быть и нет, но именно в тот день и в тот же час в ресторане при Московском вокзале оказался наш старый знакомый Генрих Браухич. На нём была форма железнодорожника. – Слово в слово припомнила Соколова тот недавний разговор с Воронцовым, а затем, укачиваемая дорогой, задремала и ей явился ожидаемый и незабываемый сон…

*
Руса впервые посещала советский ресторан. Здесь не было праздной и распущенной публики, какую можно наблюдать в Европе, да и обстановка была довольно скромной. Конечно, привокзальный ресторан не бог весть что, но всё же. На лайнере «Палестина», а потом в Триесте или Вене всё было гораздо шикарнее.
Официант разместил красивую пару – молодцеватого капитана в новенькой, с иголочки форме капитана ВВС СССР и его красивую и элегантную спутницу, от которой не возможно было оторвать глаз, за отдельным двухместным столиком возле объёмистой кадки с пальмой. Глядя на пальму, подобная которой, только много выше, и рождавшая каждый год великолепные финики, росла в маленьком дворике пещерного храма, скрытого от прочего мира в скалистых берегах, сквозь которые миллионы лет назад пробил себе путь седой Нил, Руса окунулась на мгновение в горячий мир великой пустыни и высокого синего неба. В этот момент у неё вдруг появилось смутное предчувствие события, которое должно случиться в этом зале и именно сейчас. Но пока она запрятала свои мысли, навеянные провидением, в дальний уголок, и удобно устроилась на мягком стуле в тени пальмы, прикрыв глаза и наслаждаясь уютом и теплом зала.
Открыв через минуту глаза, Руса к неописуемому удивлению узнала в посетителе, одетом в форму железнодорожника, который разместился за соседним столиком, Генриха Браухича и инстинктивно попыталась скрыться за сидевшим напротив неё Ярославом, но это было практически невозможно…
К ним подошёл официант и приготовился принять заказ.
– Выбирай, Руса, – протянул ей меню Ярослав.
Она видела, как вздрогнул Генрих, услышав её имя, и, выронив меню, испуганно посмотрела на Ярослава.
– Да что с тобой, дорогая! – недоумевал Ярослав.
Услышав её имя, Браухич оторвался от газеты, которую принёс с собой, и посмотрел в сторону сидевшего к нему спиной офицера и его дамы. Глаза их встретились. Руса увидела в глазах Генриха смятение.
– Как? Как ты оказалась здесь? – вопрошали они. Руки его дрожали. Генрих скомкал газету в кулак и попытался встать, задев и уронив соседний стул.
Ярослав обернулся на шум и посмотрел на Браухича.
– Вот неуклюжий какой!
От этого взгляда русского офицера железнодорожник побледнел, затем энергично встал, отбросив стул, и быстро вышел из зала, оглянувшись ещё раз у выхода.
– Куда вы, гражданин! – закричал ему вслед официант, уже принявший заказ.
– Выскочил, словно кто-то напугал его. Ну и народ. Хорошо, что ему ещё не принесли ужин! – Официант покачал головой. Его коллега поднял упавший стул и поправил скатерть. Неприятный инцидент был исчерпан, и официант мило заулыбался капитану-орденоносцу, сталинскому соколу и его красивой спутнице.
– Вам, девушка, я бы предложил отварную и слегка поджаренную осетрину.
– Да, пожалуй, – попыталась улыбнуться Руса, но улыбка никак не получалась.
– Ты, наверное, устала, дорогая, – поспешил ей на помощь Ярослав.
– Нет, ничего, – успокоила мужа Руса. – Сейчас пройдёт.
– Может быть, она беременна, – подумал Соколов. Он слышал, что с женщинами в положении такое бывает.
Руса, наконец, справилась с собой и улыбнулась.
– Всё в порядке, милый. Просто я очень проголодалась.
Будучи с детства вегетарианкой, она пока не решалась есть мясные блюда, предпочитая овощи, молочные продукты и рыбу, а потому незаметно съела осетрину, сыр, овощной салат и мороженое. От бокала «Цинандали» на этот раз отказалась, что ещё больше укрепило подозрения Соколова.
– Неужели! Вот радость-то какая! Только не стоит её ни о чём расспрашивать, пусть сама скажет…
Сон не исчез. Фантазия, копившаяся годами рисовала чувства и ощущения, которые, быть может, владели в тот миг Генрихом Браухичем, с которым она, шестнадцатилетняя девушка была венчана в далёком африканском порту Массава , но так и не стала ему женой, сохранив девичью чистоту для данного ей богом русского сокола Ярослава Соколова.
«Как это могло случиться?» – недоумевал Браухич.
Всего год назад он видел Воронцова в Киле, они зашли в гаштет  отметить встречу. Однако Генрих вёл тогда себя не лучшим образом, и Воронцов ушёл, не простившись. Он служил в военно-морском госпитале Кригсмарине  в чине капитана. И вот, спустя год, преспокойно сидит в ресторане при Московском вокзале Ленинграда с его женой, которая оставалась в Мемеле! Сидит в форме капитана Военно-воздушных сил СССР, сильно переменившийся, хорошо отдохнувший и даже помолодевший, рядом с красавицей Русой, одетой в элегантное дорогое платье, и делает вид, что не узнает меня? – Голова шла кругом. Браухич шёл вдоль Невского проспекта, спотыкаясь и не разбирая дороги, по лужам, словно пьяный.
В России он был на нелегальном положении. Советскую границу переходил в сентябре прошлого года в Маньчжурии с группой из трёх человек с казаком-проводником, служившим японцам. Дальше пути их разошлись. Браухич добирался поездами до южного города Грозный, где, опираясь на разработанную легенду и надёжные документы на имя Ивана Бондарчука, железнодорожника и специалиста по ремонту локомотивов, устроился на работу в депо.
За два года подготовки в Германии, согласно разрабатываемой легенде, он хорошо освоил профессию ремонтника паровых локомотивов и уже через полгода работы на новом месте стал бригадиром. Человек он был интеллигентный, тихий, ответственный, непьющий, так что имел все шансы сделать неплохую карьеру. Немного подучившись, стать начальником участка, а там, чем чёрт не шутит, и начальником депо.
Иван Бондарчук был человеком ещё молодым и несемейным, потому на него заглядывались многие молодые женщины, которые были не прочь свести с ним знакомство, а там и женить на себе. Но Бондарчук недолго был соблазнительным женихом. Поселился он на квартире в частном доме тридцатилетней вдовой и бездетной казачки, и, по слухам, стал жить с ней.
Никаких подозрений в свой адрес со стороны милиции или других органов надзора он не вызывал. Так прошли положенные, по советским законам, до очередного отпуска одиннадцать месяцев, и Бондарчуку предоставили две недели заслуженного отдыха. Пользуясь льготным проездом по железной дороге, Бондарчук отправился вначале в Ленинград, после осмотра которого собирался в Москву, где была запланирована встреча с коллегой по Абверу.
– И вот, такая встреча! – Браухич-Бондарчук потерял контроль над собой и, останови его сейчас постовой милиционер, мог сдаться на милость советским властям. Но на улице было сыро и холодно, а редкие прохожие не обращали на него внимания.
С полчаса ноги несли его прочь от Московского вокзала. Но потом ужас от увиденного стал немного проходить, и Бондарчук остановился, зашёл в маленький ресторанчик и, не раздеваясь, выпил в буфете фойе сто пятьдесят грамм коньяка, чтобы успокоиться. А потом, посмотрев на часы, отправился пешком обратно, в сторону вокзала, сняв фуражку и подставив воспалённую голову холодному ветру.
С тех пор, как он увидел Русу в первый раз в древнем пещерном храме на берегу Нила, шедшей к нему с обнажённой девичьей грудью и медным подносом в руках, она с неизменным постоянством являлась ему в сновидениях в том же храме и в том же обличии, и эти мгновенья были самыми незабываемыми в его жизни. Он ждал этих снов, и они приходили вновь и вновь…
А потом, после смерти деда и его погребения, они остались одни.
– Ну почему он тогда не овладел ею? Руса покорно бы приняла его. А, став женой, изменила бы всю его жизнь!
Так значит, что-то всё-таки удерживало их от этого шага? – горько размышлял в прошлом немецкий дворянин, идеалист и неудачник Генрих фон Браухич, а ныне агент Абвера и советский железнодорожник Иван Бондарчук, уныло бредущий, не разбирая луж, под мелким холодным дождем в сторону Московского вокзала.
– Но как она оказалась здесь? Как её отпустила мама? Впрочем, при чём тут она… – Теряясь в догадках, продолжал размышлять Генрих.
Связи с домом не было больше года. Руса ему не писала, и это было обидно, а последнее письмо от матери он получил в Маньчжурии, незадолго до перехода границы. Дальше была полная неизвестность.
На первых порах в его задачу входило обустройство в России и вживание в советскую жизнь. Ему разрешалось завести семью, желательно без детей, и, при возможности, даже вступить в ВКПБ, но позже, а сначала зарекомендовать себя ответственным работником и хорошим специалистом. Дальше следовало собирать информацию о продвижении по железной дороге эшелонов с нефтью и бензином, следовавших из Баку и Грозного на Ростов и Сталинград.
В августе и сентябре он передал через агента, вышедшего на него, первые разведданные по грозненскому железнодорожному узлу, используя в том числе и информацию, полученную от своей сожительницы, которая работала составителем поездов. Бондарчук заканчивал свою смену на час раньше и постоянно заходил за Мариной, предварительно сделав кое-какие покупки в деповском магазине. Составительницы грузовых поездов, в основном женщины, завидовали нежданному счастью своей сослуживицы. Бондарчук был во всех отношениях положительным мужчиной и угощал женщин конфетами, терпеливо дожидаясь, когда Марина закончит работу. В большой комнате, на одной из стен которой висела огромная карта железных дорог СССР, было полно графиков и прочих бумаг, которые он, как бы невзначай, просматривал, запоминая цифры. Начальство к нему привыкло и охотно выслушивало едкие анекдоты на бытовые темы, которыми частенько баловал острослов Бондарчук, прибывший, по его словам, в Терский край из Донбасса.
И вот теперь он возвращался на Кавказ через Москву, где планировал провести три дня, осмотреть город и встретиться с агентом, который передаст ему новые инструкции и весточку из дома.
Генрих чувствовал, что ещё раз увидит Русу, которая, наверняка, сядет в скорый московский поезд, а потому пришёл на перрон пораньше и встал у столба в укромном тёмном месте, наблюдая за подходившими пассажирами.
Конечно, была вероятность, что Воронцов уже сообщил о встрече с немецким разведчиком милиции, и сейчас его разыскивают в местах, прилегающих к Московскому вокзалу, в том числе и на перроне, но в тот момент Генрих ничего не боялся, даже ареста. Состояние его было настолько подавленным, что было ему всё равно, что с ним случится сегодня, завтра…
Они действительно появились на перроне минут за пятнадцать до отправления поезда. Капитан, которого Генрих ошибочно принял за Воронцова, нёс в руках большой чемодан и дорожную сумку. В руках Русы была лишь дамская сумочка. Одета она была в модное приталенное пальто и широкополую шляпку, скрывавшую лицо. Впрочем, на перроне было довольно темно, и разглядеть её лица с порядочного расстояния он не мог.
Между их вагонами было ещё несколько, и Генрих отправился устраиваться в своё купе, надеясь увидеть Русу хоть издали ещё раз в Москве. Но надеждам его так и не удалось сбыться ни завтра, никогда…

*
Руса очнулась от дремоты, провела рукой по лицу, стряхивая остатки сна, вспомнила в мельчайших подробностях недавние сновидения и Генриха Браухича, с которым только что повидалась, искренне и по-женски пожалев несчастного человека, погибшего в Приэльбрусье поздней осенью 1942 года.
Уже тогда она чувствовала, что Браухича нет в живых, а скупые подробности о его гибели узнала совсем случайно в августе 1947 года, когда семьи Соколовых и Лебедевых провели первый послевоенный отпуск на Чёрном море и побывали на погранзаставе, расположенной на мысе Пицунда, там где реликтовые сосны выбегали к самому чистому пляжу на всём побережье.
Побывать в самом красивом месте черноморского побережья Кавказа их пригласили друзья Лебедевых – Марина Колесникова и её муж Андрей Максимов – начальник пограничной комендатуры.
Так случилось, что в тот день на заставу в Пицунде неожиданно приехали товарищи Сталин, Берия, Молотов, Микоян и Жуков, отдыхавшие по соседству в Мюссере. Берия, Жуков и Молотов отдыхали с супругами, причём жена Молотова Полина Семёновна Жемчужина, оказавшаяся очень общительной и приветливой женщиной, нагадала Ольге, которая была на тот момент беременна, родить мальчика.
Так и случилось. Спустя несколько месяцев, Оля родила сына, которого назвали Игорем в память о своём первом муже и брате Василия Владимировича Лебедева, погибшего осенью 1944 года при освобождении Литвы.
В тот день Лаврентий Павлович Берия по-видимому находился в хорошем расположении духа и не удержался от комплиментов в адрес Соколовой. Всесильный товарищ Берия, предложил ей свою протекцию на киностудии «Мосфильм», подчеркнув, что советские люди обязательно должны видеть таких красивых женщин на экранах кинотеатров. Поблагодарив товарища Берия за участие, она вежливо отказалась.
Чуть позже, осматривая заставу, она познакомилась с рядовыми пограничниками, которых в тот день одарил своим рукопожатием товарищ Сталин, приехавший искупаться на мыс Пицунда, где самое чистое море, и обратила внимание на часы, которые носил на руке старшина заставы. Точно такие подарила фрау Марта своему сыну Генриху. Попросила старшину показать надпись на корпусе.
Охваченная волнением, взяла часы в руки и прочитала на корпусе знакомые слова, написанные гравёром красивым готическим шрифтом:

  «Любимому Генриху от мамы и жены
Да хранит тебя бог!
1937»

Она вспомнила как летом тридцать восьмого года Генрих в последний раз приезжал из Берлина попрощаться с матерью и своей так и не состоявшейся женой перед «длительной командировкой», как он им тогда объяснил...
Эти часы принадлежали Браухичу и старшина подтвердил, что часы трофейные. Снял он их с руки застрелившегося немецкого майора, не пожавшего сдаться в плен. А было это в конце ноября сорок второго года недалеко от Эльбруса.
Руса попросила Ярослава обменять свои отличные «Командирские» часы на часы Браухича. Старшина отказывался, соглашаясь вернуть часы безвозмездно, однако Соколова настояла и обмен состоялся. Нельзя пограничнику без часов.
Часы – память о Генрихе, который так много для неё сделал, и поныне хранятся среди самых дорогих вещёй в её московской квартире. В память о Браухиче она назвала Генрихом младшего сына, родившегося полтора года назад и купавшегося вместе с родителями и шестилетним Богданом в кристально чистых, прогретых щедрым августовским солнцем волнах ласкового Чёрного моря…
«Боже! Как же давно это было» – вздохнула Елена Васильевна и взглянула на свои золотые дамские часики – подарок Ярослава. Отличный механизм, собранный на Первом московском часовом заводе и безотказно работавший четвёртое десятилетие.
До прибытия поезда в Ленинград оставалось менее четырёх часов и ей было необходимо хоть немного поспать, очень устала. Она чувствовала, что завтра будет нелёгкий день. Поцеловав спящего словно дитя Воронцова, разделась, укрылась одеялом и крепко уснула. Остаток ночи не принёс новых снов.   
   
2.
– Как себя чувствует Сергей Алексеевич? – Встретила Ольга Лебедева вопросом подругу.
– Мне сказал, что хорошо, – не слишком уверенно ответила Елена Васильевна, снимая в прихожей шведские зимние сапожки на натуральном меху, которые ей подарил Воронцов. – Хотела остаться с ним на ночь, собиралась поговорить с администратором, отговорил. Мерить давление отказался, но чувствуется, что пониженное…
Вместо лекарства выпил стакан чая с лимоном и несколькими каплями коньяка. В десять часов вечера лёг в постель, поставил поближе телефонный аппарат, чтобы был под рукой и, попрощавшись до утра, отправил меня к тебе.
Днём мы сдали авиабилеты до Стокгольма и приобрели на поезд до Хельсинки, где забронировали билеты до Стокгольма. Хорошо, что всё удалось сделать не выходя из гостиницы. Как жаль, что у меня нет возможности проводить его. Нет ни загранпаспорта, ни визы, – вздохнула Соколова, поправляя перед зеркалом волосы. – Да и откуда им быть…
Ольга протянула подруге мягкие тёплые домашние туфли и убрала сапожки и шубу в шкаф. Настенные часы в прихожей пробили половину двенадцатого.
– Василий приболел. Спит. Врач поставил обычный диагноз – острое респираторное заболевание. Температура не высокая, но самочувствие неважное, жалуется на ломоту в суставах – сообщила Ольга.
– Это мы, женщины, двужильные, – грустно улыбнулась Соколова. – Нам болеть некогда. На нас и дети, и внуки, и мужья.
– Некогда, – вздохнув согласилась Лебедева.
– Завтра с утра поеду в гостиницу. Если всё будет хорошо, навестим вас. Будем надеяться, что и Василий Владимирович поправится. Посидим на дорожку и поедем на Финляндский вокзал. Серёжа пошутил, что поедет тем же путём, какой проделал Ленин в семнадцатом году, только в обратном направлении.
Проедет через всю Финляндию и северную половину Швеции. Меня успокоил хотя бы тем, что с дороги даст телеграмму профессору Олсону, с которым в дружеских отношениях, так что в Стокгольме Воронцова встретят и проводят до дома.
– Как Сергей Алексеевич съездил в Москву? Понравилась ему столица? – спросила Ольга. – Сейчас будем пить чай, расскажешь.
– Расскажу. Очень хочется горячего. Март, а на дворе холод и сильный ветер с Финского залива. В Москве морознее, но суше. Дышится легче.
– Да это так. В марте погода постоянно меняется. Холод бывает просто «собачий»! – Подтвердила Лебедева. – Недаром в народе говорят: «в марток – наденешь десять порток!» – припомнила Ольга старинную пословицу. – Идём скорее на кухню. Напою тебя чаем с мёдом, а потом расскажешь что нового в Москве. Ладно?
– Ладно, Оля, и мне не хочется спать. Во сне время быстро проходит, а его у нас всё меньше и меньше. Как нередко напоминала мне покойная мама Ярослава Ольга Милославовна – «не гони, дочка, время, не гони…»
– Как Павел? Как Кирилл? – Спохватившись, спросила Ольга, знавшая какая беда постигла мужей Лады и Веры. Подруги регулярно общались по телефону и обменивались письмами.
– Слава богу, оба поправились, – ответила Соколова, но неспокойно в стране и не спокойно на сердце. Чувствую, что тяжёлым будет этот високосный год...
– Что это вы полуночничаете, дорогие мои? – Послышался голос Василия Владимировича. – Устроили, понимаешь, ночные посиделки, а про меня, старого и больного, забыли, – явился на кухню Лебедев. – Здравствуй Руса. Рад тебя видеть, только жаль что не пришла вместе с Сергеем Алексеевичем. Как он?
– Остался в гостинице, сказал что ему лучше. Если получится, то завтра зайдём к вам до обеда, а потом на вокзал.
– Мы обязательно проводим Сергея Алексеевича, правда Оля?
– Проводим, только зря ты встал, Васенька. Давай смерим температуру.
– Тридцать семь и пять. Только что мерил, – буркнул Лебедев. – Ерунда, а не температура. Вот в войну как-то я простудился, за сорок зашкалило. Старпом лечил спиртом. Пятьдесят граммов внутрь, сто пятьдесят – на растирание. Не поверите, но на следующее утро всё как рукой сняло, а к обеду прорезался волчий аппетит!
– Что это у тебя в руке? – Спросила мужа Ольга.
– Сегодняшний номер «Советской России» . Всё читаю и перечитываю одну статью. – Лебедев взглянул на часы, стрелки которых показывали без пяти двенадцать. – Вот и заканчивается  день тринадцатое марта, когда вышла эта газета с такой вот неоднозначной статьёй.
– Что за статья? – Спросила Соколова.
– «Не могу поступаться принципами» . Написала её наш ленинградский педагог Нина Андреева, преподаватель Технологического института имени Ленсовета. Обеспокоена товарищ Андреева тем, что у нас творится, тем как развивается перестройка. Читаешь и становится не по себе. Возьмите, почитайте.
– Завтра прочитаем, уже поздно, – напомнила Ольга и взглянула на Соколову.
– Я читала эту статью, газета осталась в номере у Сергея Алексеевича. Всё так, мои дорогие, права Нина Андреева, чувствует умная женщина большую беду, – подтвердила Соколова. – Прав наш Генеральный секретарь, заявляя, что «процесс пошёл». Пойти-то пошёл, только вот куда? И похоже, что этот процесс очень даже управляемый, но не нашим недалёким Генсеком, – вспомнила она недавний разговор с Белецким, – и направлен он в обход заявленного Горби «социализма с человеческим лицом» в направлении дикого капитализма пополам с «криминализмом».
– А что, очень даже правильный термин «криминализм», – заметил Лебедев. – Столько всякого жулья появилось вокруг! Ты права, Генсек наш человек и в самом деле «недалёкий», да и вокруг него нет никого, кто мог бы остановить эту странную «перестройку», осмотреться, как предлагает товарищ Андреева, не наломать дров.
– Горби? – ты имеешь в виду Горбачёва? – спросила Ольга.
– Да, так его называют на Западе. Там очень довольны нашим разговорчивым и доверчивым  лидером с его «новым мышлением». На Западе высоко ценят то, что он делает. Думаю, что и Нобелевская премия ему обеспечена за развал, который учинит этот политик в ближайшее время с такими же недалёкими коллегами по Политбюро, в том числе с теми, которых оттуда исключили. Только присвоят престижную премию с миллионом долларов в придачу в номинации «За укрепление мира» или что-то в этом роде, – с горькой иронией подтвердила Соколова . Говорила, а саму мучили тревожные мысли о Воронцове: «Как он там, один одинёшенек в пустом и тёмном гостиничном номере?»
Недобрые предчувствия томили её. Догадывалась, не хотел он чтобы видела его любимая женщина слабым и беспомощным, настоял на своём, уговорил побыть до утра у Лебедевых…
– Дорогие мои, довольно на сегодня политики. Давайте пить чай с мёдом. Полезно на ночь, – решительно заявила Ольга, посмотрев на бледное, усталое лицо подруги, и принялась разливать по чашкам кипяток.
    
3.
Воронцов приоткрыл глаза, попытался поднять голову и взглянуть в окно, в которое падал слабый свет от уличного фонаря. Не получилось, не хватило сил…
В комнате было тихо и темно. Он не знал сколько сейчас времени – поздний вечер тринадцатого марта или уже ночь на четырнадцатое. Можно было включить бра у изголовья кровати и посмотреть на стрелки тихонько тикавщих настенных часов, или, набрав «100», узнать точное время по телефону, но руки не слушались. Он не чувствовал их, не ощущал своего тела.
«Не получилось уйти во сне», – с грустью подумал Воронцов. «Вот и Хемингуэй  со своей нелепой философией, заявивший, что мужчина не имеет права умереть в постели. Не все, старина Эрнест, такие герои, как ты, так что не осуждай других. Да и суицид нехорошее дело. Хотя, возможно, что у тебя не было иного выхода… ».
Утешала лишь мысль, что уйдёт он в иной мир не на чужбине. В верхнем полуоткрытом ящике столика-тумбочки возле кровати лежало завещание, написанное загодя, в котором была заявлена просьба похоронить шведского гражданина Свена Бьёрксона, предки которого были выходцами из России, на Никольском кладбище, где некогда упокоились некоторые из его родственников. Памятуя о том, что может подставить под удар любимую женщину и друга, Воронцов не открыл в завещании своего подлинного имени.
В другом завещании, написанном на шведском и русском языках и заверенном нотариусами в Стокгольме и Ленинграде, был сказано, что всё имущество и имеющиеся банковские вклады господина Свена Бьёрксона завещаны его близкому другу Елене Васильевне Соколовой.
Она не знала об этих завещания, не знала и о том, что он уйдёт в иной мир этой ночью. Могла лишь догадываться. Подчинилась его просьбе, ушла, едва сдерживая слёзы. Вошла в его положение. Воронцов был сильным мужчиной и не хотел чтобы она видела его кончину. Так ему будет легче…
Накануне, вечером Воронцов не только чувствовал, что уходит, он знал что это таинство перехода в иной мир случиться с ним в ближайшие часы. Он был очень хорошим медиком и был хорошо осведомлён о состоянии своего сердца…
Изношенное, оно стучало всё реже и реже, всё тише и тише, предупреждая, что скоро остановится. Однако не было ни сил ни желания вызвать по телефону скорую помощь, которая могла продлить жизнь в реанимации всего лишь на несколько часов.
«Зачем?..»
Работал лишь мозг, с удивительной ясностью извлекая из глубин таинственного, во многом непознанного наукой «серого вещества» самые сокровенные моменты большой, увы, уже прожитой жизни. Пришло время прощания с нераскрытой тайной, расстаться с которой ох как непросто…

*
Вот луч света вырывал из мрака очертания постепенно сужавшегося свода. Нет это было не чистилище, как его запомнили те немногие, кто перенёс клиническую смерть и кому удалось вернуться с «того света». Это был вход в таинственный зал пещерного храма, скрытого в Мировой горе. 
Было глубинное предчувствие, что он стоял на пороге возможно одного из величайших открытий. Вот и первая расщелина, слишком узкая, чтобы протиснуться через нее. Мешали обломки скал, очевидно, вызванные обрушением горных пород. Однако расщелина имела явно рукотворное происхождение и напоминала формой узкий проход, вырубленный в скале. Воронцов оглянулся. Земан, Гофман и Клюге занимались рацией и антенной, а Лич лежал возле костра, отдыхая от своего тяжеленного рюкзака.
На Воронцова никто не обращал внимания. Он двинулся к другой расщелине-проходу и осветил завалы фонариком. За неглубоким тоннелем угадывался большой зал – свет не отражался от стены, а уходил в свободное пространство. Здесь обломков было поменьше, и он решился на опасное действие, попытаться протиснуться через завал, рискуя в нём застрять, если обломки вдруг сдвинутся с места. Вынув несколько тяжёлых камней, Воронцов осторожно, ползком, принялся пробираться через завал, который был вызван обрушением верхних частей расщелины, но установить когда это случилось, было невозможно.
Вот щель между двумя плоскими обломками скалы, каждый из которых весил по несколько тонн. Воронцов лег на живот, пригнул голову и с трудом, рискуя застрять, пролез между ними. Что заставляло его смертельно рисковать в этот миг, он не знал. Возможно, его вело само Провидение. Он совершенно не думал об опасности, а когда луч фонаря осветил пустынное пространство огромного зала, много большего, чем тот, первый, в котором остались его коллеги, сердце Воронцова тревожно и в то же время радостно забилось.
Мешали куртка и маскировочная штормовка. Он пожалел, что не снял их перед расщелиной. Однако голова и одна рука с фонарём протиснулись в огромный пещерный зал. Затаив дыхание, Воронцов осветил стены и свод. Стены, гладко обработанные неведомыми работниками, были испещрены древнейшими знаками, предшественниками рун и санскритического письма . Воронцов направил фонарь на свод зала и едва не вскрикнул. На своде были начертаны огромные символы, точно такие же, как на печати потомственного жреца долины Нила, которую ныне хранила его дочь!
В центре зала, каменный пол которого был засыпан мелкими обломками, возвышалось грандиозное сооружение из многотонных плит, напоминавшее ступенчатую пирамиду или зиккурат, какие возводили в междуречье Тигра и Евфрата во времена шумеров .
В этом не было ничего удивительного, так как шумеры были индоевропейцами, а значит, происходили из общего арийского корня, древнейшие следы которого обнаружены их экспедицией на арктическом архипелаге, а вся пещера, возможно, была храмом, перенесённым во времена резкого похолодания из-под открытого неба вглубь горы.
Воронцов осветил фонарём дальнюю стену зала. Там, возле ступенчатой пирамиды стояли открытые и закрытые саркофаги! Именно они! Воронцову показалось, что в одном из открытых саркофагов лежит человеческое тело, нетленное при неизменной отрицательной температуре и высокой сухости воздуха, царивших в пещерном зале.
Напротив ступенчатой пирамиды, на вершине которой тысячелетия назад неизвестный ныне Великий жрец-брамин приносил богам жертвы, взывая о помощи и моля о спасении для остатков своего рода, был высечен огромный символ Сокола-Рерика, падающего с небес. Тысячелетия спустя, вместе с Князем-Соколом, символ-герб рода Рюриков пришёл на Русь Новгородскую, а позже стал гербом киевских князей !
 Воронцов ещё раз окинул взглядом гладкие стены с высеченными на них текстами и приставленные к ним плиты, где размещалось продолжение текстов.
– Вот она, Матрица древнего Арийского Мира! – Хотелось ему кричать от восторга.
– И ведь не случайно русские поморы называют Новую Землю Маткой – матерью всех прочих земель! Да ведь и «Новая» – это имя нередко носят самые древние названия. Ведь не секрет, что Новгород  один из древнейших городов России, если не самый старый.
Пора было возвращаться, и Воронцов, всё ещё потрясённый увиденным, принялся выбираться из завала. Скорее всего, эти обрушения были устроены искусственно. Двигаясь ногами вперёд, он  разрывал об острые края камней маскировочную штормовку. То, что он видел, следовало сохранить в тайне от других участников экспедиции, пока занятых развёртыванием рации и попытками установить связь с субмариной капитан-лейтенанта Шварца.
«Это открытие должно принадлежать только России!» – Последнее, что промелькнуло в угасавшем сознании Воронцова. Сердце остановилось, навсегда угасло таинственное видение, а вместо него обозначился бесконечно длинный и тёмные коридор…

















Глава 11. Тысячелетие во Христе

1.
– Плохо идёт перестройка, очень плохо! Тормозят процесс старые партийные кадры, никак не хотят перестраиваться, жить и работать по-новому! В общем, непростая проблема. Сильно озаботился Михаил Сергеевич, аппетит потерял, осунулся,  не знает что и делать, с кем бы посоветоваться?
Вот является ему во сне образ товарища Сталина. «О чём задумался, генацвале ?» спрашивает его вождь народов.
«Да вот, Иосиф Виссарионович, не знаю, что делать, саботируют перестройку товарищи по партии, хотят чтобы всё оставалось по старому! Как быть? Посоветуйте!» – Взмолился Михаил Сергеевич.
«Хорошо, товарищ Горбачёв, дам тебе три совета» – отвечает ему Сталин.
«Во-первых, расстреляй всё Политбюро! Во-вторых, расстреляй всё ЦК! И в третьих, перекрась Казанский вокзал в жёлтый цвет.
«Это зачем же в жёлтый цвет?» – Удивился Михаил Сергеевич.
«Я знал, генацвале, что по первым двум советам у нас разногласий не будет!» – Расхохотался Иголкин, ожидая реакции коллег на новый анекдот, который сам же и придумал.
– Не очень-то смешно, Адам Евгеньевич. Неужели и Горбачёву придётся прибегать к репрессиям? Опять лагеря, Гулаги  и рытьё каналов? – Заметил один из сотрудников НИИ, как и Иголкин проводивший в курилке значительную часть рабочего времени.
– Это вряд ли, – выпуская ровные колечки дыма – он и на это был мастак, ответил Иголкин. – После отставки Никитки , обвинённого в волюнтаризме, кровавых репрессий не будет. Будут отставки, травля в прессе, но и с этим не всё так просто. Могут и самого отправить в отставку.    
В Политбюро крепко засели никчёмные люди – самые, что ни на есть старпёры, неспособные перестроиться. Они то и подтолкнули эту никому неизвестную Нину Андрееву напечатать статью в «Савраске» , с которой теперь носится по институту товарищ Фадеев, не зная что с этим делать, какое выразить к ней отношение – положительное или отрицательное. Вдруг не угадает и попадёт в опалу. В райкоме тоже «зависли», с опаской посматривают на горком, а те на Кремль, – Как обычно трепался на злобу дня Иголкин в курилке, устроенной на лестничной площадке между этажами, привлекая к себе сотрудников института и не только курящих.
– Что такое Фадеев и какой из него секретарь партийной организации института все мы знаем. Личные интересы от партийных для него просто неотделимы. Объехал с партийными делами по третьему разу все страны народной демократии, включая Вьетнам и Кубу. Понавёз оттуда всякого дефицита и прежде всего тряпья, в которое можно вырядить средний по численности населения районный центр где-нибудь в Рязанской области, но разумно сданного через супругу в комиссионные магазин.
Наварил на дефиците «бабла» , выбил для себя садовый участок в двенадцать соток в престижном районе ближнего Подмосковья. В придачу к даче достал по лимиту роскошную «Волгу».  Квартиру получил площадью аж в сто двадцать квадратных метров в шикарном кирпичном доме в центре Москвы. И ко всему этому имеет прочие блага для семьи и ближайших родственников, от заказав с финской салями и датской ветчиной, до путёвок в лучшие здравницы Черноморья и Прибалтики! Молодец, не теряется!
Но вот какая-то там Нина Андреева напугала нашего партийного босса, выплеснув накопившиеся в стране проблемы  на всеобщее обозрение. Вот начнёт Михаил Сергеевич бороться с ретроградами, возьмёт да и лишит их партийных привилегий, а там глядишь и партий в стране прибавится, конкуренция между ними возникнет, парткомы выведут с предприятий и прощай тогда хлебосольное место!
Придётся вернуться к научной работе, а что это такое товарищ Фадеев крепко-накрепко позабыл! Представляете? – Прикуривая вторую сигарету – одной ему не хватило, разлагольствовал Иголкин. – Я правильно говорю? – спросил он у проходившего мимом и чем-то сильно озабоченного Генриха Соколова.
Соколов прошёл мимо, поздоровался с коллегами и не ответил. Ему было не до словесных упражнений злого на язык, Иголкина, особенно если это касалось перестройки и институтских партийных дел.
– Я тебе отвечу, Адам Евгеньевич, – послышался хорошо всем знакомый голос Емельянова. Главный инженер появился никем не замеченный, достал из пачки сигарету и прикурил от спички. Сотрудники института спешно докуривали и, виновато посматривая на главного инженера, расходились.
– Это хорошо, что ты, читаешь газеты. Правильно там всё написано. Помешались на гласности, многое из того, что было свято, втоптали в грязь. Если не остановить эти процессы, можно не только потерять молодое поколение, но и страну.
– Э, Иван Васильевич, да вы прямо таки махровый противник перестройки! Как же так? – Сделал удивлённый вид Иголкин, убедившись, что курильщики разошлись, и они остались одни. – Вот и народные артисты, озабочены возможность свёртывания реформ. Да какие имена! Марк Захаров! Георгий Товстоногов! Кирилл Лавров! Михаил Ульянов!
С Мишей Ульяновым я встречался вчера, когда вышла эта газетёнка. Разговорились на злобу дня. Многое, ему не нравится, но уверен народный артист, сыгравший роли Жукова  и Ленина , что перестройку надо довести до конца. – Иголкин свернул «Советскую Россию» в трубочку, смял, сложил пополам и убрал в карман брюк.
– Собираются народные артисты и заслуженные режиссёры дать достойный ответ этой ленинградской преподавательнице-писательнице  и поддержать Михаила Сергеевича! Да ведь перестройку пытался начинать ещё Андропов, а да него Брежнев пока был в силах и не впал в старческий маразм. Говорят, что когда в конце семидесятых годов его спросили, почему множатся и не решаются экономические проблемы, тяжело вздохнул Леонид Ильич, посмотрел, что рядом нет женщин, и заявил с присущей ему простотой:
«Это всё мои М.У.Д.А.К.И!» – с расстановкой пересчитал Иголкин буквы, из которых получалось весьма неприличное слово, которое, впрочем, известный хулитель всего и вся не постеснялся бы произнести даже в обществе женщин, и пояснил, дескать, это Мазуров, Устинов, Демичев, Андропов, Капитонов, и Долгих. Причём для товарища Долгих нашлась только буква «и».
– Тогдашние члены Политборо, – с удовольствие перечислил известные в прошлом фамилии Адам Иголкин, лицо которого сияло от удовольствия, словно блин на масленицу.
– Брось, Адам Евгеньевич, такие разговоры! Вылетишь из партии и из института! –  Не в первый раз предупредил Иголкина главный инженер.   
– Да я и сам вот-вот уйду и сдам на проходной свой патрбилет! – Нервно раскуривая третью сигарету, огрызнулся Иголкин. – Партия себя окончательно исчерпала и от парткомов нет никакой пользы, один лишь вред!
– Иди. Скатертью дорога! – Осадил Иголкина Емельянов. – Институт и партия многого не потеряют!
– Да через пару лет отсюда валом побежит народ, и институт прикроют. Не сможет институт работать на хозрасчёте и самоокупаемости, о которых талдычат «прорабы перестройки» ни черта в этом не понимая! – Пророчествовал Иголкин, довольный уже тем, что задел за живое главного инженера.
«Неужели словами вот таких паразитов глаголет истина?» – Задумался Емельянов, бросил окурок в урну и, ничего не ответив, пошёл по делам.
Этажом выше Емельянов столкнулся с Соколовым.
– Что с тобой, Генрих Ярославович? Лица на тебе нет! – Спросил он.
В Ленинграде скоропостижно скончался близкий родственник. Мама сейчас там, Сестра оставила семимесячного ребёнка Ольге и уже вылетела в Ленинград. Словом, мне необходимо срочно уйти.
– Вот как! Прими, Генрих искренние соболезнования и ступай домой. Полетишь в Ленинград?
– Нет, Иван Васильевич, завтра буду на работе, а сегодня жену надо успокоить. Помочь. Как она справится с двумя малышами?

2.
Под вечер первого апрельского дня пара советских истребителей МиГ-21 , управляемые капитаном Шпаком и лейтенантом Соколовым наносила ракетно-штурмовые удары по душманам, пытавшимся уйти через горы в сторону Пакистана. Летали истребители по хорошо отработанному профилю «большая – малая – большая» высота. Так пилоты называли успешную тактику нанесения ударов с воздуха, хорошо себя зарекомендовавшую в Афганистане.
Время пребывания на низкой высоте, когда, выполняя роль штурмовиков, истребители наносили удар по земле неуправляемыми ракетами УБ-32  необходимо было сокращать до минимума, так чтобы избежать поражения от «стингеров», которые имелись у душманов, щедро снабжавшихся американским оружием в соседнем Пакистане. В так называемой Северо-западной пограничной провинции , населённой преимущественно пуштунами, находились опорные базы душманов или как их называли на Западе – моджахедов .
Атака выполнялась в пологом пикировании с максимально возможной скоростью. Ракеты, выпущенные из подвесных блоков, уходили на цель, однако точность поражения оставляла желать лучшего. Зато высокая скорость полёта затрудняла прицеливание духов-зенитчиков и пуски «стингеров», если таковые имели место, как правило не приносили результатов.
Отстреляв ракетами, истребители резко меняли курс и уходили на высоту, где «стингеры», предназначенные для поражения низколетящих целей, были им не опасны. Других эффективных поражающих средств у душманов не было и если бы не граница, до которой не более двадцати километров, боевая задача была бы выполнена без потерь. Там вдоль линии, проведённой на карте британцами ещё в девятнадцатом веке и разграничивающей на две страны Афганистан и Пакистан племена пуштунов, для которых состояние перманентной войны дело привычное, дежурили в воздухе истребители F-16  пакистанских ВВС. 
Во время последней атаки, поскольку в блоках оставались всего восемь ракет, истребителю Соколова не повезло, его прошила пулемётная очередь с земли, повредив систему управления самолётом. Сообщив по рации капитану Шпаку, что выходит из боя и возвращается на базу, лейтенант Соколов с огромным трудом вывел «МиГ» из пике и стал набирать высоту. Однако неполадки привели к тому, что истребитель недопустимо близко приблизился к пакистанской границе, а возможно и нарушил её.
Внезапно истребитель содрогнулся от удара ракеты класса «воздух-воздух», выпущенной с большого расстояния пакистанским истребителем F-16, и загорелся. Несмотря на прямое попадание чётко сработала система катапультирования и через несколько секунд пилот МиГ-21 лейтенант Владимир Соколов завис в воздухе на парашютных стропах. Потоки воздуха, понесли его на юго-восток и ничего с этим поделать Соколов не мог, понимая, что скорее всего приземлится на территории Пакистана.
Обнадёживало, что быстро темнело и если он приземлится удачно, то за ночь можно было добраться до границы, которая охранялась из рук вон плохо, и вернуться в Афганистан. О том, что может случиться если он приземлится неудачно – кругом горы, если его схватят пакистанские пограничники или того хуже душманы, думать двадцатидвухлетнему лейтенанту не хотелось. При себе было личное оружие – пистолет ПМ с запасной обоймой и лейтенант был готов дать последний бой, оставив один патрон для себя…
Вспомнился рассказ деда, когда в сентябре 1942 года истребитель Як-1  майора Ярослава Соколова был сбит зенитным огнём над территорией Белоруссии и он приземлился в лесу, сильно вывихнув ногу, а спустя несколько часов, доковылял до дома знакомого лесника, где встретил бабушку, которую в дом Степаныча – так они называли лесника, привело удивительное предчувствие встречи с мужем.
Героическая у лейтенанта Владимира Соколова была бабушка. Работала в тылу врага под именем штабсшарфюрера СД Эльзы Ланс, переправила важные документы через линию фронта, использовав своего знакомого немецкого пилота, и эти документы помогли нашей авиации уничтожить крупную военно-воздушную базу Люфтваффе…
Не обстрелянный с земли, а это уже хороший знак, Соколов приземлился с парашютом на склоне освободившейся от снега горы, поросшей мелким редколесьем. Кажется это были корявые сосны, росшие вперемешку с арчой, фисташкой и каким-то кустарником. На полянках вовсю цвели первоцветы: подснежники, крокусы и прочие неизвестные Соколову растения.
«А ведь сегодня первое апреля!» – Вспомнил он. «День дурака. Надо же такому случиться… Впрочем, поблизости кажется никого нет, руки-ноги целы и это уже вселяло надежду. Афганистан или всё-таки Пакистан – вот в чём вопрос? Тут всё так перемешано. Одно слово – горы…»
Быстро освободившись от парашюта, лейтенант Соколов свернул купол, засунул в щель между двумя большими камнями и закидал сверху камнями поменьше, чтобы было незаметно. Впрочем было темно и за ночь он постарается уйти как можно дальше. Только вот куда?
Помимо пистолета у лейтенанта Соколова имелись нож, фонарик, планшет с картами местности, пара карандашей, часы, компас и плитка шоколада. Не густо, зато ничто лишнее не мешает движению.
«Где же я нахожусь?» – Соколов присел на корточках, разложил на коленях карту и включил фонарик. Посмотрел на предполагаемый район своего приземления, но при отсутствии каких-либо ориентиров указать это место на карте не смог. Оставалось лишь довериться компасу, а это значит держать направление на север-запад. На равнине это было нетрудно, но в горах идти строго по курсу не получалось тем более ночью. Света звёзд и молодого месяца явно не хватало и часа через полтора лейтенант оказался на дне глубокого оврага, по которому протекал ручей.
Вволю напился холодной горной воды, протёр лицо и присел на камень, вслушиваясь в ночные звуки. Однако кроме журчания воды ничего не услышал. Овраг уходил куда-то на юго-восток, а граница должна была находиться на северо-западе или на севере.
Передохнув, перепрыгнул через ручей, принялся карабкаться на противоположный склон оврага. Потратив не менее часа и обессилев, наконец выбрался наверх и примерно в полукилометре от себя заметил небольшой горный кишлак, откуда тотчас донёсся лай собак. С такого расстояния собаки не могли почуять чужого и по-видимому их привлекало нечто другое.      
Идти в кишлак, не зная кто там, было не только рискованно, но и смертельно опасно. Даже если это был афганский кишлак – граница могла проходить и по оврагу, в нём могли находиться душманы или «духи», как этих бандитов называли солдаты из пехоты. Если же этот кишлак был на пакистанской стороне, да ещё в Зоне племён, то душманы из тех же пуштунов были там наверняка.
Пакистан, как один из важнейших стратегических союзников США, фактически вёл против народной власти Афганистана и ограниченного контингента советских войск необъявленную войну, вооружая моджахедов не только американским, но и своим или китайским оружием, а так же предоставляя душманами свою территорию. Вот и сильно потрёпанный правительственными войсками отряд бандитов, терроризировавших кишлаки, перешедшие на сторону народного правительства в Кабуле, который несколько часов назад обстреливал ракетами самолёт Соколова, пытался укрыться в Пакистане. Вполне возможно что части душманов это удалось. Возможно они сейчас зализывают раны в этом кишлаке.
Соколов прикинул куда ему податься и выбрал северное направление в обход кишлака.

* *
– Мы высоко ценим ваше участие в наших делах и вашу безвозмездную помощь, господин Варзани. Приятно иметь дело с представителем могущественной и дружественной нам страны к тому же близким по крови человеком, владеющим божественным фарси, на диалектах которого говорят все иранские народы и мы пуштуны – самые стойкие воины на земле.
Я бывал в Америке и встречал там выходцев из Ирана, Афганистана и Пакистана, я имею в виду пуштунов, которые неплохо устраиваются за океаном. В Америке много возможностей для трудолюбивого и делового человека. У нас с этим гораздо сложнее. Кругом горы и многочисленное необразованное население, которое способно лишь на то чтобы рыхлить землю кетменем, пасти  на горных лугах баранов или воевать.
С одной стороны это плохо, но с другой стороны неграмотные люди самые истые приверженцы ислама и по призыву муллы готовы пойти в огонь и в воду. Готовы не щадя своих жизней бороться с неверными афганцами, которые захватили Кабул и с ещё более неверными шурави, которые пришли к нам из страны Большого Шайтана  и устанавливают на нашей древней земле неугодные Аллаху порядки, – учтиво склонив голову, высказывался перед американцем один из лидеров моджахедов, лагерь которых находился в Зоне пуштунских племён Северо-западной пограничной провинции. Имя его Ахмад Хекмаль.
Прошлой ночью Хекмаль прислал господину Варзани свою юную и обольстительную наложницу, тем самым подчеркнув особое расположение к американцу, свободно говорившему на нескольких диалектах фарси и обладателю «восточного лица», однако не с типичными иранскими, а скорее семитическими чертами. Теперь, через эту женщину они породнились и Хекмаль надеялся на ещё более щедрую помощь, прежде всего деньгами, за которые в Пешаваре можно было купить не только паршивые китайские автоматы, лишь внешне походившие на те, которыми вооружены неверные шурави, но и гранатамёты и даже «Стингеры», пригодные для уничтожения вертолётов и самолётов. 
«На всё воля Аллаха, смешавшего благородную кровь избранных им иранцев с горячей арабской кровью» – помянул всевышнего чистокровный пуштун в оправдание своим непристойным мыслям относительно внешности господина Варзани, который конечно же имеет на самом деле иные, неизвестные Хекмалю имя и фамилию. Какие? Это уже не важно.
– Где же ваши обещания, уважаемый господин Хекмаль? Где русские пленники, которых вы мне обещали? – Отпив глоток ароматного чая, спросил у Хекмаля господин Варзани. – Тех, двух солдат, кого я увидел в прошлый раз нельзя использовать по назначению. Во-первых оба азиаты, а во-вторых ваши люди их искалечили, а калеки мне не нужны.
– Оба были мусульманами. Один узбек, другой таджик. Простите, господин, не доглядел. И тех и других пуштуны не любят. Покалечили их, но не сильно, я отправили обоих в кишлак, пусть работают на полях. Зато на  этот раз для вас, господин Варзани, есть хороший товар, –  с удовольствие приготовился сообщить американцу Хекмаль.
– Что же вы не сказали сразу! Кто же он? – Заинтересовался Варзани, задержав на секунду пиалу в руках.
– Офицер, лётчик. Его самолёт был сбит два дня назад, а парашют неверного отнесло на нашу сторону. Пробирался к границе. Мои люди искали его, но он сам обнаружил себя, встретив в лесу женщин, которые собирали хворост. Пытался расспрашивать их что это за местность, те не поняли и убежали. Он из не тронул, а женщины сообщили о незнакомце нам.
Мои люди преследовали его. Шурави отстреливался, убил двоих. Расстрелял все патроны и после отчаянной борьбы – он владеет приёмами рукопашного боя и каратэ, был схвачен. Его почти не били и на этот раз вы не скажете, что я предложил вам калеку. Хотите взглянуть на пленника? Если понравится, то он ваш, господин Варзани. Забирайте и делайте с ним что хотите, приложив руку к груди, покорно склонил перед американцем свою голову чистокровный пуштун Ахмад Хекмаль, мечтавший о том дне, когда Северо-западная провинция Пакистана объединится с Афганистаном и пуштуны создают великий Пуштунистан.
Допив чай, Хекмаль и его американский гость в сопровождении охраны из двух крупных бородатых пуштунов, вооружённых трофейными русскими автоматами и старинными саблями, унаследованными от отцов и дедов, сражавшихся с англичанами в прошлом веке, отправились в местную тюрьму, представлявшую собой глубокую яму, прикрытую сверху деревянной решёткой и скрытую от постороннего взгляда за высоким глинобитным дувалом.
В Южном Вьетнаме, о войне в котором господин Варзани знал не понаслышке, такие дешёвые и эффективные тюрьмы, куда в начале семидесятых годов бросали вьетконговцев, а позднее в них содержались американские военнопленные, назвали «тигровыми ямами». На востоке их называли одним не менее страшным словом – зиндан. 
Варзани взглянул на дно зиндана, в котором содержались трое. Двое пленных бойцов из афганского царандоя, которых приволокли с собой душманы, ходившие в рейд по ту сторону границы и пленный русский лётчик, которого Хекмаль приказал поместить в одну яму с этими жутко истерзанными людьми, не способными стоять на ногах, чтобы морально сломить захваченного русского лётчика.
На дно зиндана упали тени. Пленник вскинул голову и увидел двух пуштунов, рассматривавших его сверху.
– Вот он, господин Варзани. Как видите, стоит на ногах и все кости у него целы в отличие от этих двух собак, которые подыхают в этой зловонной яме. Такой товар вас устраивает?
– Устраивает, пытаясь получше рассмотреть лицо пленника, – ответил Варзани. – Пока пусть посидит здесь, но больше не бейте его сильно и хорошенько накормите. Он мне нужен живым и здоровым.
– Как ваше имя? – Спросил Варзани, посмотрев на пленника.
Пленник вздрогнул, услышав английскую речь из уст человека с восточным лицом, облачённого в одежды пуштуна. Лейтенант Соколов неплохо владел английским языком, основам которого его обучила бабушка ещё в детстве. Потом была школа и лётное училище, где преподавали язык наиболее вероятного противника. Вот и пригодились полученные знания. Горько было осознавать, что это произошло в плену…
На второй день своих странствий по горному редколесью, лейтенант Соколов совершил непростительную ошибку. Он вышел к двум женщинам, собиравшим в лесу хворост и обратился к ним на самом скверном пушту с просьбой сообщить название ближайшего кишлака, использовав при этом весь свой словарный запас, состоявший из трёх десятков слов. По названию кишлака Соколов мог определить собственное местонахождение по карте и скорректировать маршрут.
Досадная ошибка, необдуманный поступок. Вместо ответа испуганные женщины заголосили и побежали в сторону кишлака. Разум подсказывал, что в создавшейся ситуации следовало их остановить и уничтожить, но Соколов поступил иначе, свернул в противоположную сторону и пробежал не менее пяти километров, однако душманы имели неплохие средства связи и на пути Соколова ожидала засада.
Первую обойму он расстрелял меньше чем за минуту. Загнав в пистолет вторую, израсходовал, сбившись в запале со счёта, и когда поднёс горячий ствол к виску, обойма оказалась пустой…
Озверевшие душманы окружили безоружного пилота, однако не просто взять молодого крепкого офицера, владевшего приёмами самбо и каратэ. Выбитые зубы, расквашенные носы привели «духов» в ярость и одолев русского лётчика скопом, могли его растерзать на месте, если бы не вовремя появившийся полевой командир, который, памятуя о приказе господина Хекмаля не дал совершить самосуд. Так русский лётчик оказался в зиндане…
– Как ваше имя? – Повторил свой вопрос человек не похожий ни одеждой ни поведением на пуштуна.
«Отвечать или нет?» – Задумался лейтенант – «играть в молчанку или попытаться выиграть время в надежде? В надежде на что? В надежде, что своего будут искать и если не убили сразу, то возможно передадут в руки пакистанским военным, а с Пакистаном СССР не воюет…»
– Владимир Соколов, – назвался пленный пилот.
– Ваше воинское звание?
– Лейтенант.
– Сколько вам лет?
– Двадцать два.
– О! Да вы ещё слишком молоды! – Удивился Варзани. – Как вы оказались в Афганистане?
– Направили служить.
– Напрасно. Война вами проиграна и подходит к концу, – уверенно заявил Варзани. – Проиграна война не здесь в Афганистане, а в Кремле. Скоро русские начнут вывод войск из этой страны. Хотите сохранить жизнь или же желаете подохнуть как эти собаки? – Варзани брезгливо указал пальцем на рядовых бойцов царандоя, медленно умиравших в бессознательном состоянии в лужах собственной крови и мочи. На этих несчастных и на сбитого лётчика, которого не позволили забить до полусмерти, смеясь и показывая ему грязные задницы мочились сверху караулившие пленных душманы.
На  заданный вопрос лейтенант не ответил. Смотреть на несчастных было страшно, к горлу подкатывала горькая тошнота. Присев на корточках, он обречёно обхватил голову руками…
«Жаль отдавать этого молодого русского офицера безжалостным костоломам Хекмаля, которые сделают с ним то же, что и с этими подыхающими в зловонной яме афганцами – жертвами гражданской войны. Будем надеяться, что из него выйдет толк», – оценивая «товар», предложенный Хекмалем, задумался кадровый разведчик ЦРУ Бен Тернер он же, эмиссар могущественной организации, контролирующей едва ли не весь мир.
В начале високосного 1988 года, выполняя порученную ему миссию, Тернер побывал в Саудовской Аравии, Эмиратах , Пакистане и задержался до апреля в отдалённой от внешнего мира Северо-западной пограничной провинции, в самом её сердце – Зоне племён – территории, которая не очень-то подчинялась властям в Исламабаде  и была для руководства исламской страны постоянной головной болью.
Опытный офицер ЦРУ, владевший разговорным фарси и его диалектами прибыл на Восток с конкретной миссией и под именем господина Варзани, хорошо знакомого с обстановкой, сложившейся в Центральной и Южной Азии и с перспективой работы в пока ещё советском Таджикистане, где по мнению аналитиков в ближайшие годы разразится гражданская война.
Кровопролитный конфликт между двумя кланами местной пока ещё «коммунистической» элиты» должен был сыграть немалую роль в развале СССР. В Закавказье уже начались межнациональные столкновения. Скоро они начнутся и там, за Амударьёй. Вначале таджики передерутся между собой. Потом надлежало столкнуть их с соседями и так далее, так сказать «эффект домино»...

3.
Минули трагические для семьи Соколовых весенние месяцы март и апрель тяжёлого високосного года. До конца апреля Елена Васильевна прожила в Ленинграде у Лебедевых. Долго болела, чего прежде с ней не случалось. Несмотря на немалые годы она обладала хорошим здоровьем.
В Ленинграде помянули сороковой день кончины Сергея Алексеевича, похороненного согласно завещанию, на Никольском кладбище с неимоверными трудностями, о которых лучше не вспоминать. Разве что вспомнить добрым словом сотрудников шведского консульства в Ленинграде, которые оказали огромную помощь в осуществлении последней воли покойного шведского гражданина Свена Бьёрксона, упокоившегося согласно завещания в русской земле.
Не обошлось и без нервотрёпки, которую устроили Соколовой и Лебедевым сотрудники КГБ, интересовавшиеся жизнью покойного и прежде всего каким образом майор госбезопасности Елена Васильевна Соколова познакомилась в начале шестидесятых годов со шведским гражданином и известным профессором медицины, причём тридцать лет скрывала свою с ним связь, в том числе интимную…
– Вы понимаете, товарищ Соколова, чем вам могло грозить такое знакомство? – Рассуждал майор по фамилии Криворучко, невольно любуясь красивой немолодой женщиной с поистине «королевской осанкой», пытаясь себе представить, как она выглядела лет тридцать назад.
– Как же вы, вдова генерала и мать четверых детей, могли на такое решиться? – Строго посмотрел ей в глаза майор, годившийся Елене Васильевне в сыновья. – Теперь, к счастью для вас, время другое. Перестройка, демократизация, гласность и прочее… – С плохо скрытым раздражением пробурчал Криворучко. – К тому же вы давно вышли в отставку, так что отделаетесь лишь лёгким испугом и даже сохраните партбилет, хотя секретарь вашей партийной организации обязан «вызвать вас на ковёр» и объявить выговор, возможно самый строгий выговор!
– Спасибо, товарищ майор, за то, что я с ваших слов «отделаюсь лёгким испугом» хоть и с перспективой «объявления самого строгого выговора», – грустно улыбнувшись, ответила майору Криворучко Елена Васильевна, отказавшаяся ответить на ранее заданный майором вопрос: «как она могла на такое решиться?». «Любовь, вот как, молодой человек!» – Хотелось ответить, но промолчала. «Пожалуй, не стоит. Не поймёт. Да и время теперь другое…»
– Не меня благодарите, товарищ Соколова, – попытался сделать строгий вид тридцатипятилетний майор, – а перестройку, будь она неладна! – Едва не выругался офицер. 
К величайшему счастью, дальше шестидесятых годов это новое и не столь щепетильное племя чекистов, подстраивающееся под реалии демократизации, выворачивающей страну наизнанку, «не копало». Это обстоятельство и радовало и настораживало.
«Неужели сотрудники Комитета не догадались сопоставить имеющиеся в их распоряжении архивные данные на Воронцова до 1957 гола с биографией известного шведского профессора и хирурга Свена Бьёрксона?» – Мучалась Соколова. В непрофессионализм её бывших коллег ей не верилось. «Не до такой же степени! Да ведь достаточно было лишь сопоставить фотографию профессора Бьёрксона с полученной в 1957 году фотографией хирурга военного госпиталя, расположенного в Британском оккупационном секторе Западной Германии, Р. Смита, под именем которого укрывался потомок графов Воронцовых военный хирург Вермахта майор Сергей Воронцов…
«Значит здесь было что-то другое. Что? Неужели информация по делу Смита-Воронцова настолько засекречена, что недоступна майору Криворучко и его начальству? Или же перестроечные процессы зашли так далеко, что предаются забвению целые эпохи в том числе эпоха «холодной войны», за которой наступила разрядка? А если кто-то всесильный сознательно выводит её из-под удара? – Задавала себе вопрос за вопросом Елена Васильевна и не находила ответа…
Соколовой и Лебедевым пришлось много лгать. Показания совпадали и слава богу – через несколько дней чекистов отозвали, поручив другую работу, которой хватало с избытком.
И вот, как-то незаметно, пришёл последний апрельский день теперь уже високосного и трагического для Соколовой 1988 года. Тридцатое апреля – день памятный для Елены Васильевны теми событиями, которые происходили с ней и Воронцовым в далёком победном 1945 году. В те незабываемые предутренние часы, когда ненадолго затихла артиллерийская канонада и утомились англо-американские воздушные армады, стиравшие немецкие города с лица земли, она забежала в подвал полуразрушенного дома и сняла трубку телефона-автомата.

*
– Алло! Будьте любезны, позовите к телефону майора Воронцова, – сдерживая сильное волнение, попросила Руса неизвестного мужчину, взявшего, наконец, трубку в операционном отделении морского госпиталя в Киле.
 Домашний телефон Воронцова, который был ей известен, но им из предосторожности она так и не воспользовалась до этого критического дня, молчал. Либо была повреждена линия, что во второй половине апреля случалось повсеместно, либо Воронцова не было дома, либо от дома остались одни руины – Киль сильно бомбили в последние дни.
 Больше всего Руса боялась, что опоздала и Воронцов уже схвачен, или его нет на службе и она не сможет предупредить его о смертельной опасности. Вот почему молодая красивая женщина в тёмном плаще, чёрных туфлях и модной шляпке, надвинутой на глаза поглубже, едва не закричала от радости, когда на другом конце провода ей ответили:
– Герр Воронцов в операционной. А кто его спрашивает? – Голос в трубке был также встревожен.
– Знакомая женщина, – не нашлась, что ответить на обычный вопрос, взволнованная Руса, сердце которой билось тревожно, и недавняя радость вновь сменилась настороженностью.
– Что если на другом конце провода с ней говорил сотрудник гестапо, и сейчас телефонисты пытаются установить, откуда произведён звонок? – промелькнула тревожная мысль.
В эти последние дни войны службы СД и особенно гестапо просто взбесились. Над ними был утерян контроль главного аппарата. Советские войска окружили Берлин, где по всему огромному городу – столице «Тысячелетнего Рейха», доживавшего последние дни, шли ожесточённые бои .
Сотрудники Главного управления имперской безопасности либо разбежались и забились в щели, переодевшись в гражданскую одежду и, дожидаясь конца в надежде сохранить жизнь любой ценой, либо сражались с последними верными фюреру отрядами Вермахта, Ваффен-СС и «Фольксштурма». А в остальных частях Германии, пока не занятых союзниками, не действовали приказы из центра, и всё было пущено на самотёк.
– Герр Воронцов сейчас в операционной. Он оперировал всю ночь. Что ему передать? – спросил всё тот же усталый голос на другом конце провода, и Руса ощутила сердцем, что так не могла говорить сотрудница гестапо.
– Передайте ему, пусть срочно подойдёт к аппарату! Это очень, очень важно! – с придыханием попросила Руса.
– Я буду ждать, – она посмотрела на часы, – ещё… две минуты. Умоляю, поспешите, пожалуйста! – просила взволнованная Руса, на которую уже обращали внимание немногочисленные, практически все военные с подругами или девицами лёгкого поведения – посетители гаштета, устроенного в подвале пострадавшего во время бомбежки дома.
Руса смотрела на циферблат, мучительно наблюдая за прыжками секундной стрелки и умоляя Всевышнего, чтобы с таким трудом заказанный телефонный разговор не оборвался. Дозвониться во второй раз из гаштета, куда она забежала в поисках исправного телефонного аппарата, вряд ли получится.
В последние дни Нагель был особенно взвинчен и подозрителен, практически ни на минуту не оставлял её без контроля. Ночевал в её квартире, прослушивал телефонные звонки на службе и дома, откуда она не могла позвонить без его ведома.
– Очевидно, боится, что сбегу, – решила Руса, которой и в самом деле было пора переходить на нелегальное положение и искать пути на восток.
Гамбург, вне всяких сомнений, уже через несколько дней, а то и часов займут англичане. Оказаться в их руках Руса не планировала. Собранные материалы, переснятые на микроплёнку, она заблаговременно передала пожилому немецкому подпольщику-коммунисту, жившему в рабочем пригороде, и данные о сети подпольных организаций, развёрнутых СД и гестапо на севере и востоке Германии, вероятно, уже переправлены в распоряжение органов НКВД, устанавливавших контроль над населением, оставшимся на оккупированной территории. Копии переданных материалов, ранее хранившиеся в тайнике, а также кое-что, собранное в последние дни, и личные вещи были сложены в небольшом кожаном чемоданчике, который стоял на полу, зажатый ногами.
Вчера поздно вечером Нагель забежал к ней домой и, ничего не объяснив, переоделся в штатский костюм, попросил повязать галстук и умчался куда-то на машине, как бы невзначай посетовав, что коллеги из кильского гестапо со дня на день могут задержать Воронцова.
– Если удастся, я заскочу по дороге к Хорсту Вустрову и предупрежу его, – словно оправдываясь, пояснил озабоченный Нагель, лицо которого было хмурым, как никогда.
Встревоженная неожиданным признанием Нагеля, Руса терялась в догадках, куда помчался Адольф в штатском костюме, захватив с собой, помимо табельного «Люгера», ещё и автомат.
– Ради бога! Не выходи сегодня ночью и завтра утром из дома и не зажигай свет! И, пожалуйста, не звони по телефону, если он вдруг окажется исправен! Дождись моего возвращения! – попросил-приказал на прощанье ей Нагель и быстро сбежал по лестнице вниз.
Известие о грозящем Воронцову аресте подстегнуло Русу искать с ним связь. Надежд на то, что Нагель найдёт Вустрова, с которым не удавалось связаться уже с неделю, не было никаких, а потому, вопреки советам Адольфа, она безуспешно пыталась в течение всей ночи дозвониться до Киля по домашнему телефону, сознавая, как это опасно. Из этого так ничего и не вышло, а потому под утро, не дожидаясь окончания «комендантского часа» , собрала чемоданчик и, надев поверх формы свой модный плащ, который ей подарил Нагель, отправилась разыскивать исправный телефонный аппарат.
В случае невозможности дозвониться, оставался единственный путь предупредить Воронцова – ехать на попутных машинах в Киль, до которого по прямой было около восьмидесяти километров. Но это лишь, в крайнем случае.
Нагель, как выяснилось позже, помчался на ночь глядя на своей машине в Витбург за тётей Бертой. Русские вплотную подошли к городку, который остался беззащитен. Части Вермахта отходили на север, оставив город на милость противника. Оборону родного городка, не имея на это ни устного, ни письменного приказа, возглавил герр Рудель, создав ополчение из верных ему и фюреру сотрудников гестапо и отряда «Фольксштурм», состоявшего из стариков и несовершеннолетних мальчишек.
В большом Гамбурге дела были не намного лучше. Несколько «взбадривало» лишь то обстоятельство, что город возьмут не русские, а англичане. Со вчерашнего дня в гамбургском управлении творилось чёрт знает что. Бремен, Ганновер, Вильгельмсхафен и множество других городов помельче уже были заняты англо-американцами. Пять дней назад передовые части советских и американских войск встретились посредине Германии на Эльбе в районе Торгау , тем самым, расчленив территорию страны на две части.
В Баварии, Австрии и Чехии всё ещё мощные группировки Вермахта и «Ваффен-СС» вели упорные бои с русскими на востоке, а на западе целыми дивизиями сдавались в плен беспрепятственно продвигавшимся к Мюнхену американцам . Возможно, что уже сегодня механизированные британские и канадские части выйдут к Эльбе в районе Гамбурга. Войска, которые должны были оборонять город, отходили на север в район Шлезвиг-Гольштейна, центр которого – Киль становился главным бастионом северной группировки германских войск.
Большая часть кораблей и субмарин покидали побережье Северного моря и проходили через датские проливы  или Кильский канал  в западную акваторию Остзее. Лишь мелкие катера и субмарины, укрывшиеся среди Фризских островов , продолжали выходить в короткие рейды в сторону Ла-Манша и уничтожать суда противника вопреки приказам не сильно скомпрометированного нацистами гросс-адмирала Денница, становившегося первым лицом в Германии и приемником фюрера, согласно договорённостям во время тайных американо-германских переговоров в Цюрихе.
Чуть позже, когда всё будет кончено, эти субмарины практически беспрепятственно уйдут в Атлантику к брегам Южной Америки и Антарктиды , унося в своих стальных чревах секретные архивы, ценности, награбленные за годы войны, и руководителей Рейха среднего звена. Эти чины СС и прочие чиновники, которым грозила виселица, не смогли погибнуть в бою или были командированы в заранее подготовленные поместья в пампасах Аргентины, в сельве Бразилии, в живописных предгорьях Анд на территории Чили и Боливии, и ещё во многих «укромных уголках» по другую сторону океана .
В микроплёнках, сделанных ею с документов, которые передавал Нагель, были и данные на тех лиц, которые вывозились под толщей вод Атлантического океана в Южное полушарие…
Эти и другие мысли мелькали в голове Русы ждавшей, словно целую вечность в загаженном и прокуренном насквозь гаштете, когда, наконец, Воронцов подойдёт к телефонному аппарату.
И совершенно неуместная, особенно раздражавшая в этот ранний утренний час, звучала из радиолы, включенной на полную мощность, весёлая танцевальная музыка.
Между тем двухметровый верзила в эсэсовском мундире, нахально рассматривавший красивую и одинокую, чем-то сильно взволнованную женщину, не выпускавшую телефонную трубку из рук и зажавшую между ног чёрный чемоданчик, встал из-за столика. Верзила отпихнул от себя пьяную девицу, перемазанную губной помадой, и, раскачиваясь словно лодка в неспокойной воде, направился в её сторону, делая на ходу откровенно мерзкие знаки.
Руса мельком взглянула на светящийся циферблат часов. Прошло полторы минуты из отведённых ею двух. Она знала, что будет ждать и больше, лишь бы не оборвалась связь.
Воронцов и пьяный двухметровый гаупштурмфюрер, огромный, как шкаф, подошли к аппаратам в Киле и Гамбурге практически одновременно.
Гаупштурмфюрер бесцеремонно схватил Русу за руку и попытался притянуть к себе.
– Такая красивая фрейлен, и одна. Пойдём за наш столик, выпьем за нашу победу в последнем бою! – Громила разинул отвратительную, дышавшую перегаром от скверного шнапса пасть с крупными передними зубами в золотых коронках и расхохотался, обрызгав Русу зловонной слюной.
– Майор Воронцов слушает! – послышался в этот момент в прижатой к уху телефонной трубке до боли знакомый, ничуть не изменившийся голос человека, от одной мысли о котором зарумянились щёки и загорелись губы той, что восемь лет назад, будучи шестнадцатилетней девушкой, впервые в жизни ощутила вкус любви.
– Иди же, не ломайся! – эсэсовец бесцеремонно оттаскивал её от аппарата.
– Это я, Руса! – назвалась она, боясь упустить драгоценные секунды, занятые борьбой с пьяным хамом, которого была уже готова застрелить, нащупав в кармане плаща на мгновение освободившейся рукой маленький дамский «Браунинг» .
Почувствовав отпор, эсэсовец, глаза которого наливались кровью, вновь перехватил её руку, пытаясь оторвать от телефона.
– Кому ты звонишь, шлюха! Иди сюда! – заорал взбешённый гауптштурмфюрер.
– Серёжа! – услышал Воронцов на другом конце провода, в Киле. Так, по-русски, вместо привычного Серж, его называла только покойная Мила. Но это была не она.
– Руса! – осознал, наконец, измученный бессонной ночью Воронцов, и лицо его вспыхнуло, так же, как и во время ответного поцелуя славной девушки перед Рождеством старого и доброго тридцать шестого года.
– Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи! – на чистом русском языке успела крикнуть в трубку Руса, а озадаченный русской речью эсэсовец, выламывая руки, оторвал её от телефона. Трубка повисла на проводе. Воронцов слышал крики Русы, легкомысленную танцевальную музыку из включенной на полную мощность радиолы и грубые, нетрезвые мужские голоса, срывавшиеся в грязную брань. Потом всё стихло – связь оборвалась.
В это критическое мгновенье дверь гаштета широко распахнулась, и в помещение стремительно ворвался Нагель в дорогом гражданском костюме, в шляпе и при шёлковом галстуке, который Руса повязала ему вечером. Он тоже впервые слышал из уст Эльзы Шнее русские слова, к сожалению или к счастью ничего в них не поняв.
В одно мгновенье Нагель настиг эсэсовца, силой тащившего отчаянно вырывавшуюся из его огромных лап Эльзу Шнее с надорванным рукавом плаща.
Будучи на полголовы ниже гаупштурмфюрера и килограммов на двадцать легче, Адольф принял боксерскую позу и нанёс верзиле сокрушительный удар в челюсть с помощью кастета, надетого второпях на пальцы правой руки.
Гаупштурмфюрер широко взмахнул руками, выпуская свою жертву с синяком на шее и с оторванным наполовину рукавом плаща, и с размаху рухнул на ближайший столик, придавив грузным телом одного из своих собутыльников и его девицу.
Поднялся визг девиц, пьяные эсэсовцы ругались и хватались за кобуры. Гаупштурмфюрер, выплюнув два выбитых золотых зуба, быстро оправился и попытался вынуть из кобуры пистолет.
– В машину! Направо за углом! – крикнул Нагель Эльзе, успевшей подхватить свой чемоданчик.
Уже за её спиной раздались несколько выстрелов. Нагель первым выхватил из-за пояса снятый с предохранителя «Люгер» и, расстреляв гаупштурмфюрера, успел выскочить из гаштета целым и невредимым, не считая руки, ободранной о золотые клыки огромного, словно шкаф, эсэсовца, накачанного алкоголем. Запоздалые пули нетрезвых стрелков, летевшие ему вслед, застряли в захлопнутой двери…

*
Соколова вздрогнула. Тотчас исчезло из сознания начало далёкого последнего апрельского дня сорок пятого года и она осталась наедине с новой страшной бедой.
Вчера на ночь глядя, когда она укладывала вещи в дорожный чемодан, из Самарканда дозвонился Богдан. Едва сдерживая себя от слёз, сообщил маме, что первого апреля во время выполнения боевого полёта над южными районами Афганистана был сбит самолёт лейтенанта Соколова – старшего внука Елены Васильевны Владимира.
Потом к телефону подошла плачущая Шура, которую сквозь собственные слёзы Елене Васильевне пришлось успокаивать насколько это было возможным…
Прошёл почти месяц, как лейтенант Соколов числился пропавшим без вести, а родителям сообщили об этом только сегодня. В Москве уже знают. Шура звонила дочери. Настя плачет, не находит себе места, переживая за брата. Шура звонила Ладе, Генриху, Верочке. Вот такая беда… 
На следующий праздничный день Первого мая, после ужасной бессонной ночи, Соколова простилась с Ольгой и Василием, попросив Лебедевых не провожать её. На кладбище провела едва ли не весь день, возложив букет из алых тюльпанов на свежий холмик, выросший рядом с могилой Александры Васильевны Крыловой – мамы первой жены Василия Владимировича Людмилы – другого места для захоронения бывшего шведского гражданина Бьёрксона, на одном их центральных кладбищ Ленинграда не нашлось, а ближе к вечеру отправилась на Московский вокзал.
Уже на перроне возле своего вагона Соколова увидела Белецкого, который, вне всяких сомнений, был в курсе всего, что случилось за два месяца, прошедшие после встречи у Анны Скворцовой. Впрочем удивилась встрече, ожидая что это произойдёт в Москве, а не в Ленинграде на Московском вокзале. Остро почувствовала, что он оказался здесь совсем не случайно.
«Надо же, примчался! Дождался Михаил Яковлевич своего часа, готов смертельно ужалить...» – Подумала она, когда их глаза встретились, и испугалась своих мыслей, внутренне собралась, готовая ко всему.
– Прежде всего, Елена Васильевна, примите мои глубокие и искренние соболезнования, – склонил перед Соколовой сильно поседевшую голову Михаил Яковлевич.
– Спасибо, если они и в самом деле искренние и глубокие, – вынуждено поблагодарила Белецкого усталая Соколова. – Рассказывайте, с чем пришли? Не удивлюсь, если и вы возвращаетесь в Москву.
– В одном с вами поезде, Елена Васильевна. В одном вагоне и даже в одном купе, –  вымученно, без иронии и на сей раз без показного торжества улыбнулся Белецкий. – Минула целая эпоха, долгие тридцать лет и сейчас не 1958-й, а уже 1988 год. Не будем о том, что нас связывало все эти тридцать лет, не будем о тайне, которую унёс с собой в иной мир мистер Бьёрксон.
– Не будем, – тяжело вздохнув, согласилась Соколова. – Зачем я вам? – Посмотрела она в глаза Белецкому. – Зачем? Неужели хотите отомстить?
– Ни в коем случае. Надеюсь, вы обратили внимание на то обстоятельство, что майор Криворучко ни словом не обмолвился о прошлом вашего друга, я имею в виду ваши взаимоотношения до начала шестидесятых годов, когда Бьёрксон впервые появился в Ленинграде. Не буду расспрашивать о том, какую вы сочинили легенду о вашем знакомстве со шведским гражданином. Не стоит ворошить прошлое, тем более в том, что делу не дали ход как у нас говорят «по полной программе» есть доля моей заслуги. Документы о вашей миссии в Западной Германии, а так же в Латинской Америке, как и дело некоего мистера Р. Смита надёжно скрыты в архиве и в ближайшие пятьдесят лет их не потревожат. Так что не обвиняйте вашего покорного слугу и ценителя вашей красоты, которая и сейчас волнует меня, в желании отомстить.
Лицо Соколовой вспыхнуло, однако она ничего не ответила.
– Нет, нет! Не подумайте ничего плохого. Я хочу для вас только добра. Понимаете, я очень одинок. А одинокого человека тянет к другому одинокому человеку, – вздохнув, признался он.
– Одинокому? – Взяв себя в руки, возразила Елена Васильевна. – У вас есть жена, есть племянник, с которым мы давно знакомы – так уж случилось, учился в одном классе с моим сыном Генрихом. Я слышала, что у Владислава и Жанны скоро появится малыш, а следовательно и вы станете почти дедом. Разве вы одиноки?
– Нелюбимая жена, племянник, почти внук или внучка, которые, надеюсь появятся, –  усмехнулся Белецкий и покачал головой, – поверьте, это не то.
– Вам виднее, – согласилась Соколова. – Неужели вы полагаете, что и я теперь одинока? Хотя… – Она не договорила, голос задрожал и на глазах навернулись слёзы…
– Увы, – подтвердил Белецкий. – После кончины вашего друга…
Между ними повисла пауза
– Но у меня четверо детей, семеро внуков! Старые, верные друзья! Разве этого мало? – Проглотив горькие слёзы не сдавалась Соколова, готовая немедленно уйти, сдать билет и отказаться от возвращения в Москву вместе с Белецким, который, оказывается, продолжает отслеживать едва ли не каждый её шаг и надо же такому случиться, собирается ехать вместе с ней в одном вагоне, одном купе!
– Одного внука вы уже потеряли, он живёт, учится и воспитывается в другой стране, и, поверьте, будет достойным гражданином не слишком любимой у нас страны, вырастившей и воспитавшей его! – Жёстко возразил Соколовой Белецкий.
Соколова не ответила. С болью вспомнила внука Егорку, оказавшегося в Израиле, которому уже двенадцать лет. Жаль ребёнка. Нет от него никаких вестей…      
– Другого внука вы можете потерять и эта потеря намного страшнее, – продолжил Белецкий.
– Что вы имеете в виду? – Насторожилась Елена Васильевна.
– Я имею в виду вашего старшего внука лейтенанта Владимира Соколова, пропавшего без вести месяц назад, – ответил Михаил Яковлевич, наблюдая за реакцией Соколовой.
– Скажите, он жив? – Простонала Елена Васильевна. Глядя на неё, такую беспомощную, Белецкий разволновался.
«Вот же, божественно красива и женственна несмотря ни на что», – подумал он, глядя на женщину, влечение к которой не отпускало все эти долгие тридцать лет. «Кому сказать – не поверят. Впрочем, не стоит никому об этом рассказывать…»
– Успокойтесь, Елена Васильевна. – Ваш внук бывший лейтенант Владимир Соколов жив и, к счастью, попал в хорошие руки. Но слишком многое теперь будет зависеть от него самого.
– Что это значит «попал в хорошие руки»? К кому попал? Где наконец Володя? Что с ним? Что от него зависит? Говорите же наконец!
– Что знаю благодаря знакомству с одним молодым человеком – журналистом, которого и вы неплохо знаете – расскажу, – пообещал Белецкий. – Только мы с вами заговорились, а ведь наш поезд отправляется через пару минут. Вот и проводница вагона посматривает на двух чем-то растревоженных немолодых людей. В её взгляде нетрудно прочитать: «Что с ними? Почему не садятся в вагон?».
Так что пройдёмте на посадку. У меня вещей практически нет. Только этот «дипломат», – Белецкий приподнял, показывая свой маленький кожаный чемоданчик, отделанный блестящим металлом, в котором мужчины обычно носят деловые бумаги и кое-какие мелочи. – Давайте я возьму и занесу в вагон ваш чемодан.
– Да, конечно, – согласилась растерянная Елена Васильевна и с надеждой посмотрела на Белецкого, способного прояснить хоть что-то о внуке, пропавшем месяц назад где-то в Афганистане, в котором уже девятый год шла война не менее страшная, чем та, Вторая мировая война, в которой ей довелось участвовать.

4.
– Русские высоко чтят этот праздник. Даже солнечную погоду в такой  день заказывают ваши руководители. Возможные дождевые тучи, разгоняют самолёты, рассеивая в атмосфере особый состав. Дорого, но наверное стоит того, – взглянув на праздничный фейерверк, раскрасивший темнеющее небо над Москвой, заметил мистер Колор – старый знакомый Генри Роулинга, которого Владислав Урицкий видел мельком осенью 1986 года в Самарканде во время незабываемого светомузыкального представления на площади Эль-Регисан. Однако тогда Роулинг не представил Владиславу своего друга. 
Они сразу же ушли – наверное у них были в то время какие-то неотложные дела, но вот теперь оба в Москве и Роулинг познакомил Урицкого со своим британским другом Фредом Колором, который к сожалению не говорил по-русски и беседа происходила на английском языке, несколько утомляя Владислава.
Прогремели двадцать залпов праздничного салюта, бурно встречаемые зрителями, преимущественно молодёжью, заполнившей Красную площадь, и Колор пригласил Урицкого и Роулинга в ресторан гостиницы «Москва», где он остановился на время своей командировки.
Народу на Красной и Манежной площадях было много и пришлось потратить немало времени, чтобы добраться до парадного входа в гостиницу, где швейцар взглянув на карточку гостя, предъявленную Колором, пропустил его и спутников в холл.
Внизу играла музыка, под которую солисты модного шведского квартета «Абба» исполняли на английском языке широко известную песню «Money, money, money» , так полюбившуюся во многом наивной советской публике, жаждущей перемен, а вместе с ними  товарного изобилия и такой же красивой жизни, как на Западе, который согласно партийным установкам всё «загнивает, загнивает и загнивает»...
– Нам бы так загнивать! – Воскликнет какой-нибудь тридцатилетний, а то и постарше балбес, не понимающий, что за всё надо платить. В том числе и за роскошную жизнь, которая и на Западе удаётся далеко не многим, а за высокооплачиваемую, а подчас и за любую работу необходимо бороться, да ещё как!

I work all night, I work all day, to pay the bills I have to pay
Ain't it sad
And still there never seems to be a single penny left for me
That's too bad
In my dreams I have a plan
If I got me a wealthy man
I wouldn't have to work at all, I'd fool around and have a ball...

Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
Aha-ahaaa
All the things I could do
If I had a little money
It's a rich man's world
It's a rich man's world

A man like that is hard to find but I can't get him off my mind
Ain't it sad
And if he happens to be free I bet he wouldn't fancy me
That's too bad
So I must leave, I'll have to go
To Las Vegas or Monaco
And win a fortune in a game, my life will never be the same...

Money, money, money
Must be funny
In the rich man's world
Money, money, money
Always sunny
In the rich man's world
Aha-ahaaa
All the things I could do
If I had a little money
It's a rich man's world

– Мистер, Урицкий, вам известно содержание этой очаровательной песенки, посвящённой деньгам? – Поинтересовался у Владислава Колор, с которым было приятно общаться, поскольку Фред был почти ровесником Урицкого, а Владислав в свою очередь хорошо говорил по-английски, упорно осваивая по совету дяди язык Шекспира  и Шоу . Вот только в языке Колора, представленного ему англичанином было слишком много американизмов и они напрягали.
«Америка – великая страна, вот и проникают американизмы повсюду, в том числе и в старую добрую Англию», – подумалось тогда Урицкому, пребывавшему в хорошем настроении.
– Да, я понимаю текст, – подтвердил Владислав, размещаясь за столиком в уютном зале ресторана. – Деньги, деньги, деньги. Весело жить в мире богачей. Стать богачё не просто, надо поймать удачу за хвост, а для этого следует отправиться в Лас-Вегас или в Монте-Карло, – повторил Урицкий обрывки фраз только что напетых в песне на английском языке симпатичными шведами, которые по сомнительным слухам «тащившихся» от них меломанов, жили «одной шведской семьёй».
– Не Монте-Карло, а Монако, – зачем-то уточнил Колор. – Вы хорошо знаете географию, мистер Урицкий. Бывали в Монте-Карло?
– Пока нет, за пределами СССР мне ещё не приходилось бывать, но в сентябре побываю в Лондоне, где в Институте Экономических проблем будет проходить семинар для молодых экономистов из СССР, на который я приглашён в качестве слушателя, – охотно признался Владислав.
– О! Это замечательное научное учреждение! – Причмокнул от удовольствия Колор. – В своё время мне удалось там побывать и прослушать пару лекций. В своё время специалисты ИЭП  многое сделали для оздоровления экономики Великобритании, пережившей не лучшие времена после распада Британской империи. Теперь они работают для всего мира. Уверен, что лекции прослушанные в ИТЭ, во многом изменят ваше мировоззрение. 
Так что скоро побываете в Лондоне, а затем и в других странах, но для того чтобы разбогатеть, а после семинаров в ИТЭ и знакомства с ценностями либеральной экономики вам следует непременно обзавестись собственными капиталами, не надо ехать в Лас-Вегас или в Монако, как поётся в песне о деньгах. Проще всего разбогатеть здесь, у вас в России. Помните, деньги рождают власть, а власть приносит новые деньги!
– Да вы шутите, мистер Колор? – Урицкий вопросительно посмотрел на англичанина. «Как? Как можно у нас разбогатеть? Это ведь не возможно по положению! У нас совершенно другой отличный от вашего государственный строй?» – говорил его взгляд, тем не менее понятый и Колором и Роулингом.   
– Ну почему же нельзя, – возразил Колор. – В вашей стране заработали кооперативы и частная инициатива поддерживается новыми властями, которые провозгласили политику перестройки всей вашей неуклюжей экономики. Ещё год назад богатеть было опасно. Можно было стать подпольным миллионером, но нельзя было легализоваться и потратить большие деньги хотя бы на личный комфорт, например купить дорогой автомобиль, построить хороший загородный дом, купить яхту и отдыхать на лучших курортах мира. Теперь уже почти можно, а через два – три года всё переменится у вас будет только рыночная экономика и никакого «плана». На семинаре вам расскажут гораздо больше. Из Лондона вы вернётесь другим человеком, вот тогда и поговорим. Вы отличный парень, мистер Урицкий, а скоро у вас появится наследник, для которого следует постараться.  – Колор подмигнул Роулингу, будучи посвящённым в один семейный секрет Урицкого, к которому Генри имел самое непосредственное отношение…
– Согласен с вами, мистер Колор, что рыночная экономика появится, но чтобы не стало нашей плановой социалистической экономики – не могу допустить. В противном случае страна просто развалится! – Воскликнул Урицкий, задетый за живое, однако никак не отреагировав на слова англичанина о скором прибавлении в семье.   
– Не надо так громко, Владислав, – положив руку на плечо московского друга, посоветовал Владиславу Роулинг. – Колор прав. СССР по сути империя, в которую русские загнали множество столь различных по всем признакам народов, что вашу огромную страну можно удержать в нынешних границах только силой. Ну что общего скажем у эстонца с таджиком? – Задал сам себе вопрос Роулинг и, рассмеявшись, на него же ответил: – Ровным счётом ничего!
– Генри прав, – поддержал Роулинга Колор. – Вам необходимо сбросить с себя всю лишнюю обузу, как это в своё время сделали Великобритания и Франция. Последняя правда долго упрямилась и воевала, не желая отдавать Алжир. Зато теперь англичане и французы живут богаче, чем с колониями, которые всё равно остались для них сырьевыми придатками и рынками сбыта некачественной продукции.
– У нас это называется неоколониализмом, – припомнил Урицкий из курса «Политэкономии».
– Чушь какая-то! – Повёл длинноватым с горбинкой восточным носом Фред Колор, – Просто белые народы освободили себя от обременительных для нового времени забот о чёрных и цветных расах, а новые независимые страны, органично вошли в мировую экономику в качестве сырьевых придатков. Впрочем, никто не мешает им развиваться. Пусть стараются, возможно и им удастся выбиться в развитые страны. Рыночная экономика – вот основа процветающего общества!
Кстати, мистер Урицкий, когда придёт время делить государственную или общенародную собственность, постарайтесь ухватить кусок пожирнее и лучше всего полезные ископаемые, прежде всего нефть и цветные металлы. И не в коем случае не приватизируйте заводы, фабрики и прочие предприятия.
– Это почему же? – Урицкий покосился на не слишком-то и «белого» Колора, который помянул «белые народы и чёрные и цветные расы». Смуглолицый и чернявый англичанин или американец – впрочем какая разница – внешним видом походил если не на таджика, то уж точно а араба.
– Границы для ввоза и вывоза товаров будут открыты, а вашим товарам не выдержать конкуренции. Предприятия обанкротятся. А вот сырьё: нефть, газ металл, лес и прочее, что всегда востребовано, сделает вас богатым человеком 
– Так значит вы предрекаете нам роль сырьевого придатка? – начинал злится Урицкий.
– Да, – как ни в чём не бывало ответил Колор. – Вам придётся пройти через это и крепко побороться за место под солнцем. Я имею в виду за производящую товары экономику. Ну а если не удастся преодолеть отсталость… – Колор развёл руками. – Но в любом случае у вас теперь нет иного пути. Как говорит ваш президент, который ещё и генсек чего том, что скоро не понадобится – «Процесс пошёл». И вы, мистер Урицкий, не должны этого боятся. Главное, что наши страны выходят из эпохи холодной войны. Привыкните к новым реалиям и заживёте так, как живёт весь остальной мир. 
– Нам не придётся воевать между собой. США станут гарантом безопасности во всём мире. С Америкой надо дружить. Меньше чем через месяц в Москву прибудет с официальным визитом президент США Рейган. Мне поручено освещать его пребывание в вашей стране, – добавил Роулинг. – Этот визит должен стать историческим. Сегодня ваша страна празднует день победы над Германией, но без помощи и военного участия Великобритании и США победа была бы не полной . Но это не самое главное. В этом году Россия будет праздновать тысячелетия принятия христианства в качестве государственной религии. Через христианство ваш князь Владимир приобщил дикую языческую Россию или то, что было до неё, к европейским ценностям, сделав первый шаг к построению цивилизованного государства .
Жаль, что за образец христианства было взято так называемое православие греческого образца, а не католицизм, как это сделала Польша. Православие отдалило Россию от Европы. Россия так и не стала её частью. Конечно же христианство в любом случае для России лучше, чем ислам. Мне даже трудно представить, что могло случиться, если бы Россия, став мусульманской страной, объединила свои усилия в натиске на запад вместе с Турцией. Возможно тогда не было бы европейской цивилизации в привычном для нас виде.
– А если бы князь Владимир принял иудаизм? – Задался вопросом Урицкий, интересовавшийся в последнее время историей религий. – Ведь существует вполне обоснованная версия, что матерью Владимира была некая привилегированная служанка при княжьем дворе по имени Малка или Малуша, как назвали её историки. Есть два замечательных романа нашего украинского писателя и историка Семёна Скляренко  «Святослав» и «Владимир», в которых хорошо описано то далёкое время, предшествовавшее крещению Руси. Я прочитал их ещё в детстве. Жаль, что этих книги не переведены и их не знают американские и английские читатели. Так вот, Малка происходила от хазар, по некоторым данным приходилась родственницей последнему хазарскому кагану Иосифу и попала в рабство после разгрома Хазарского каганата , учинённого отцом Владимира князем Святославом , который очень негативно относился к христианству .
– Мать хазарская иудейка? Это любопытно! – Удивился Роулинг. – Я интересовался историей России, владею и неплохо русским языком, но об этом ничего не слышал. – Так вы думаете, Владислав, что князь Владимир в память о матери мог принять иудаизм?
– Всё могло быть, – философски подчеркнул Урицкий.
– Нет, этого быть не могло, – покачал головой Колор. – Так сложилось, что иудаизм довольно закрытая религия. Вернитесь, мистер Урицкий, к христианству и его истории. Христианство было предначертано для России самим Господом. Что касается истории, то у британцев, в том числе англосаксов и американцев  есть своя не менее богатая и более древняя история, а история киевской Руси интересна лишь узкому кругу специалистов. Кроме того у христиан есть общая история, которая их объединяет. Это «Ветхий завет», «Новый завет» и конечно же Библия –  древние тексты, описывающие жизнь иудеев, в которых скрыт глубокий смысл и прежде всего христианские ценности.
Теперь, спустя тысячу лет после введения христианства в вашей стране, вам следует не взирая ни на какие жертвы , сделать второй решительный шаг и войти в мировое сообщество не как «империя зла» , а как нормальная христианская и демократическая страна с либеральной экономикой и уважением прав на частную собственность, – закончил Колор. 
– Утром я был в числе иностранных журналистов на Красной площади и видел военный парад, – вернулся Роулинг к теме Победы во Второй мировой войне. – Слишком много военной техники! Слишком много оружия, производство которого разоряет СССР и делает жизнь людей скромной по американским меркам. После парада мне удалось поговорить с группой молодых людей, которые, кажется не догадались, что я иностранец и приняли меня за эстонца или латыша. Так вот один из этих парней, назвавшийся студентом, заявил дословно: «Зря мы победили немцев. Те теперь вон как живут, не то, что мы. Победи тогда немцы – передавили бы всех «чурок», цыган и евреев, а у нас бы продавалось хорошее пиво. Пришлось бы конечно язык немецкий выучить…»   
– Какой мерзавец! – Возмутился Урицкий. – Надо было сдать этого негодяя в милицию.
– Жаль, Генри, что ты этого не сделал, – поддержал Роулинга Колор.
– А вчера в вашей, Владислав, стране произошло одно знаменательное событие, которого практически никто не заметил, а зря. У вас родилась новая партия, названная «Демократическим союзом». Руководительница этой оппозиционной коммунистическому режиму партии – большой мастер в области демагогии и очень крупная женщина, это в прямом смысле. У нас такие формы создаёт «Макдональдс» , если его посещать по пять раз в день в течение многих лет. Эта дама наговорила мне на несколько репортажей. Представьте – фотогенична. Наши читатели любят такие лица. Есть на что посмотреть. Не знаю, будет ли толк от такой партии, в которую вступает разношёрстная и подчас бестолковая и горластая публика. Самое любопытное это то, что власти фактически не препятствовали родиться этому «чуду перестройки», – пошутил Роулинг. Колор, живо представивший себе новую партии и её «очень крупную руководительницу», вряд ли посещавшую «Макдональдс», который ещё не проник в СССР, неожиданно рассмеялся.   
«Наверное выходец с Ближнего Востока», – подумал Владислав о Фреде Колоре, забыв, что тот англичанин, но почему-то с испанской фамилией. – Впрочем, какая разница. Все мы потомки библейских Адама и Евы, а что касается США, то ведь не даром говорят, что Америка «плавильный котёл всех рас и народов», – припомнил Урицкий расхожее выражение.
«Впрочем и мои отдалённые предки вероятно тоже оттуда, но проживали в Европе, смешиваясь с бог знает какими народами, возможно со времён  позднего Рима . В каких местах они проживали, сказать теперь трудно, но в Речи Посполитой  уж точно. И ведь Рим был по сути такой же империей как современный СССР, а по территории много меньше».
Правда после распада Римской империи наступила смутное средневековье с огромными лишениями и жертвами для народов её населявших в том числе и предков Владислава.
«Но сейчас такое уже не возможно!» – Спохватившись, успокоил себя Урицкий, который, конечно же был «белым человеком».
– Господа! Мы заговорились и совершенно забыли об ужине! – Спохватился Колор. – Вот и официант скучает, не решаясь отвлечь нас от оживлённой беседы и предложить сделать заказ. Первый тост за ваше «тысячелетие во Христе». Что будете пить, мистер Урицкий?
– Коньяк, лучше французский! – Назвал свой любимый напиток Урицкий и только теперь задумался, припомнив слова Колора о том что у «хорошего парня Урицкого скоро появится наследник, для которого следует постараться». 
«Откуда это ему известно?» Неужели ему рассказал Роулинг? Но ведь я ему не сообщал о результатах просвечивания, подтвердивших, что у них с Жанной должен родиться мальчик?» – Тогда Владислав порадовался, что сын будет у него, а вот жена Генри, с которой рано или поздно предстоит познакомиться, родила девочку, чем несколько огорчила супруга. «Ну да это дело наживное», – мысленно поддержал друга Урицкий. «Чертовщина какая-то! Ну конечно же, Колор мог узнать о том, что у нас с Жанной уже через три месяца появится малыш, а наследник – это просто сорвалось с языка англичанина! А что если Роулинг рассказал всё как есть, а о сыне ему сообщила Жанна? Всё-таки не чужой он теперь для неё…» – От таких мыслей Урицкому стало кисло и он выпил одну за другой две рюмки отменного «Хеннеси».
 
5.
В праздничной Москве, готовящейся отметить 1000-летие крещения Руси, предпоследний день мая знакового для России високосного 1988 года. День Святого Духа или «Духов День» – второй день Троицкой седьмицы, которая началась 29 мая в День Святой Троицы и закончится 5 июня.
На исходе весна, впереди яркая пора молодого лета, столь любимого северным народом, каковым в Европе и Америке по праву полагают русских людей, неизбалованных теплом, по девять, а то и более месяцев в году знакомых с холодами, снегами или заморозками, которые даже в самой обжитой Средней полосе России могут наблюдаться до начала июня.
Минуло воскресение, Святая Троица, а вместе с этим любимым в народе праздником всех русских людей: великороссов, белорусов, малороссов, которых теперь принято величать украинцами, а также казаков, поморов, чалдонов, камчадалов, мордвы, мери, карелы и прочих потомков восточнославянского и финского этносов, начинаются празднования тысячелетие крещения Руси.
Понедельник тридцатое – рабочий день, улицы полупустые, горожане трудятся на заводах, фабриках, в институтах. Москва, которую называют первопрестольной, забывая о Киеве – матери городов русских, а так же о Владимире, Новгороде и Старой Ладоге – им довелось побывать столицами в стародавние времена, одета в свежую зелень раскрывшихся к Троице лип, клёнов, дубов, каштанов и прочих деревьев, украшающих столицу России и СССР. 
Кое-где доцветает сирень, а на смену ей спешит душистый жасмин. На бульварах ещё можно встретить яркие бутоны поздних тюльпанов в окружении недавно высаженных виол, петуний, бархоток и прочих летних цветов. Прошумели последние майские грозы. Дышится легко, а от избытка кислорода может кружиться голова.
В только что отреставрированный Свято-Данилов монастырь, основанный в XIII веке князем Даниилом Александровичем Московским – младшим сыном Александра Ярославича Невского, ставший в тот год духовно-административным центром Русской Православной Церкви во главе с Патриархом Московским и Всея Руси Пименом , приехали высокие гости:  Президент США Рональд Рейган с супругой Ненси и сопровождающие их лица, прибывшие в СССР с государственным визитом.
Погода была замечательной. Солнечно и не слишком жарко. После осмотра монастыря и общения с митрополитом Филаретом и архимандритом Тихоном, встречавшим высоких гостей, согласно утверждённого протокола, к американцам допустили журналистов и фоторепортёров.
Короткие вопросы, доброжелательные ответы, не лишённые юмора и освещённые великолепной улыбкой бывшего киноактёра и его немолодой по-прежнему элегантной супруги.
Надолго запомнились довольно редкие пословицы, умело вставленные президентом США в ответы на предмет разоружения и советско-американского сотрудничества:

«Родился – не торопился» и «Троица – весь лес раскроется»

 Под щелчки и шелест фото и телекамер президент и первая леди Америки направились к автомобилю, отвечая улыбкой, кивком головы или поднятой рукой на приветствия специально отобранных для такого случая москвичей, обеспеченных советскими и американскими флажками. Обычное мероприятие, хорошо отрепетированное и успешно проведённое старания аппарата высоко ценимого на Западе за новое мышление молодого по прежним меркам и не обременённого «застывшими коммунистическими догмами» советского лидера, готового к открытому диалогу с Соединёнными Штатами.
Первая леди Америки – довольно высокая, стройная женщина с приятным моложавым подтянутым лицом и стандартной американской улыбкой, демонстрирующей последние достижения высокооплачиваемых дантистов, приостановилась и, приняв букетик весенних цветов от хорошенькой девочки лет семи с огромными белыми бантами, вплетёнными в светлые косички, одарила её хорошо отрепетированным для таких случаев лёгким прикосновением руки к головке ребёнка.
От супруги американского президента, которая остановилась всего в нескольких шагах от Соколовой и Роулинга, благоухало дорогим парфюмом. 
Роулинг сжал руку Соколовой, давая ей понять, что пришло время вручить госпоже Рейган прошение, написанное от руки на русском и английском языках и уложенное в тонкую пластиковую папку. Побледневшая от напряжения Елена Васильевна стояла не шелохнувшись и тем не менее привлекла взгляд супруги президента. 
«Какая красивая женщина! По-видимому ровесница», – подумала она и, шепнув что-то президенту, следовавшему на полшага позади, улыбнулась русской даме. Однако женщина, привлёкшая внимание супруги президента, очевидно пребывала в сильном волнении и не ответила ей улыбкой, подобной тем, которыми светились лица прочих москвичей – взрослых и детей, приглашённых в этот день на встречу с высокими гостями, посетившими Москву в светлый праздник Троицкой седьмицы и накануне празднования тысячелетия крещения Руси киевским князем Владимиром.   
– Елена Васильевна! – Сжав до боли руку Соколовой, прошептал по-русски Роулинг. – Передавайте ей папку! Передавайте! Что же вы?..
– Миссис Соколова, делайте что вам говорят! – Потребовала канадская журналистка Хелен Эйр, прибывшая в Москву вместе с Роулингом.
– Товарищ, в чём дело? – Появился и встал за спиной у Роулинга молодой рослый и крепкий мужчина в тёмном костюме, белой сорочке и при галстуке. – Оставьте в покое руку этой женщины и стойте спокойно!
Момент был упущен и Высокие гости, одаривая москвичей натренированными улыбками, проследовали до автомобиля, дверцы которого услужливо раскрыли молодые люди в тёмных костюмах и при галстуках.
– Пройдите за мной и предъявите ваши документы! – Строго потребовал мужчина в костюме и при галстуке – он же облачённый в штатское офицер Комитета государственной безопасности, призванный следить за безопасностью высоких гостей и порядком среди встречавших их москвичей.
– Генри Роулинг, корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс», протянув офицеру удостоверение, представился на хорошем русском языке американец. 
Сотрудник Госбезопасности в штатском для порядка взглянул на паспорт иностранного журналиста, не обратив внимания на канадку, которая в этот момент делала снимки президента и его супруги, разместившихся в роскошном автомобиле.
– Всё в порядке, господин Роулинг! Ваши документы? – Перевёл он взгляд строгих глаз на Соколову, которую заметил давно и наблюдал за немолодой, однако по-прежнему красивой женщиной, конечно же имевшей пропуск на мероприятие, каким являлась встреча москвичей с Президентом США, его супругой и сопровождавшими их лицами у выхода с территории Свято-Данилова  монастыря, где уже через несколько дней начнётся празднование, посвящённое 1000-ю Крещения Руси.
Елена Васильевна опустила в пластиковый пакет злосчастную белую папку с двумя листами, написанными её рукой на английском и русском языках и, раскрыв дамскую сумочку, протянула паспорт одному из многих рядовых сотрудников госбезопасности в звании не выше старшего лейтенанта.
– Мистер, ваш знакомый? – Имея в виду Роулинга, спросил сотрудник госбезопасности.
–  Нет, мы лишь обменялись несколькими фразами, – ответила Соколова.
– Он вам ничего не предлагал?
– Ничего, – Елена Васильевна обратилась взглядом за поддержкой к Роулингу.
– Я сделал всего лишь несколько комплиментов красивой женщине, которая годится вам в матери, – процедил сквозь зубы Роулинг. – Прощайте, мэм. Не хотел доставлять вам неприятностей. Всего вам доброго? – Скупо улыбнулся он, кивнув головой и не оборачиваясь направился по тротуару вдоль монастырской стены к недалёкой станции метро.
– Что у вас в пластиковом пакете? Что вы только что положили в него? – Спросил сотрудник госбезопасности.
– Ничего особенного. Личные письма, – едва заметно побледнела Соколова.
– Можно на них взглянуть?
– На каком основании? Вам мало моего паспорта! – Взяв себя в руки ответила она.
– Достаточно, – встретив отпор, – согласился молодой офицер в штатском, возможно не желая задавать другие нелицеприятные вопросы красивой пожилой даме, которая и в самом деле годилась ему в матери, да и обращаться за поддержкой к старшим офицерам молодому человеку не хотелось.
 
* *
5 июня 1988 года в Москве, в Свято-Даниловом монастыре начались празднования Русской Православной Церковью 1000-я Крещения Руси.
Основные торжества, которыми руководил Патриарх Московский и всея Руси Пимен при участии Патриарха Антиохского  Игнатия IV, Патриарха Иерусалимского Диодора I, Патриархов Грузинской, Румынской, Сербской, Болгарской церквей и прочих православных иерархов из многих стран, проходили 12 июня – Дня Памяти Всех Святых.






















Глава 12. Землетрясение

1.
– Что, Норейкас, нравится виноград? – спросил рядового пограничника второго года службы ефрейтор Соболев, которому до дембеля оставалось меньше двух месяцев и был он заправским «дедом», каковыми по неписанным армейским законам являлись солдаты, ефрейторы и сержанты срочной службы, которым оставалось отслужить последние полгода.   
– Нравится, такого сладкого никогда не ел, – оторвавшись от килограммовой кисти, подтвердил рядовой боец-пограничник второго года службы Гедеминас Норейкас, хорошо говоривший по-русски, почти без акцента. – У нас такого нет.
– В твоей Литве не только такого, но и никакого винограда нет. Не произрастает. Холодно у вас. А у нас в Крыму виноград повсюду. Столько сортов, что человек не в силах все запомнить. Есть и получше этого. Про Массандру  слыхал?
– Вино там делают, – подтвердил Норейкас. – В Шауляе  в магазинах продают.
– Не то слово – вино. Самые лучшие в мире вина у нас в Массандре!
 – Так уж и лучшие, да ещё в целом мире? – Засомневался Гедеминас.
– В Массандре есть пещеры, в которых вина хранятся десятки, а то и сотни лет. Чем дольше выдерживается вино, тем оно лучше и дороже. Я местный и родители у меня виноградари, – принялся пояснять Соболев.
– У нас и сейчас вспоминают сторожа винодельческого комбината, который во время войны остался охранять эти пещеры, чтобы не разграбили немцы. Могли фашисты эти вина продать, а на вырученные деньги купить, скажем нефть или бензин. Не вышло. Тот сторож разбил сотни бутылок при входе в пещеру, показать, что она разграблена, а сам перенёс, говорят миллион и больше бутылок в самую отдалённую часть пещеры и охранял её два года, пока не пришли наши.
Сторожа того за спасённое народное достояние наградили орденом. Вот какие у нас в Крыму вина! Коллекционными называются! – С удовольствием рассказывал простому деревенскому литовскому парню ефрейтор Александр Соболев, которому скоро на дембель. И альбом с фотографиями, украшенный всякими рисунками готов и дембельский чемодан, покрытый несколькими слоями лака и украшенный красивыми наклейками, которые знакомые парни, служившие в Германии, присылают своим друзьям в почтовых конвертах.
– А сколько бочек было разбито и взорвано при подходе немцев. Говорят, что в море текли винные ручьи, а наши солдаты пили из них вино, черпая касками, а то и просто так, припав к ручью. Сколько добра пропало тогда.
– Угу, – налегая на виноград, согласился рядовой Норейкас, а рука уже тянулась за новой гроздью.
– Начало четвёртого, – посмотрев на часы, зевая сообщил Соболев. – До рассвета почти три часа, а светло. Даже берег на той стороне хорошо виден. Луна сегодня какая-то особенная, полная и на небе ни облачка.
Есть такая картина, называется «Лунная ночь на Днепре» . Очень похоже, только Днепр намного шире Аракса, а наша с тобой ночь будет посветлее. Помимо луны звёзд полно.
– Не знаю, не видел, – отозвался Норейкас.
– Чего не видел?
– Ни Днепра, ни картины.
– Ещё увидишь. Вот демобилизуешься, отработаешь год в своём колхозе.
– Совхозе, – поправил Соболева Норейкас.
– Вот именно, – подтвердил ефрейтор. – Возьмёшь отпуск и поедешь отдыхать в Крым. Заедешь к нам в Массандру, тогда и хорошего вина попьём. На гражданке можно!
Колхозный виноградник был размёщён на возвышенном месте метрах в ста от берега Аракса. Сразу же за виноградником протянулись два ряда ограды из колючей проволоки со всякого рода «сигнальными премудростями», призванными не пропустить перебежчика в наш тыл или же на ту сторону, и КСП , которую не преодолеть без того чтобы не оставить на тщательно разрыхлённой земле каких-либо следов.
Всё предусмотрено. Советские пограничники лучше всех охраняют границы своей страны и Соболев с Норейкой гордились тем, что служат в погранвойсках. Жаль только, что стоит жара и вместо любимых пограничниками зелённых фуражек, на головах панамы и носить их до середины сентября. Ночью, конечно не печёт, можно в наряд и в фуражках. Но в армии приказ есть приказ. Хоть снег выпадет, а до указанного срока будь любезен, соблюдай форму.
– Ты больше ведра, не ешь, не то может случиться заворот кишок, – предупредил рядового Норейкаса ефрейтор Соболев. – Тебя ещё не было на заставе, когда нам зачитывали приказ. В Октемберянском отряде  был такой случай. Боец находился в секрете прямо в винограднике. Лежал себе на плащ-палатке да ел виноград. Сколько съел – никто не знает, только едва не помер солдат. Хорошо что успели доставить в санчасть. Желудок промывали, говорят полтора килограмма виноградных косточек вышло. Вот так!
– Тот боец лежал, а мы с тобой, товарищ ефрейтор, топаем, да и косточки я выплёвываю, – возразил Норейкас, однако то ли насытился, то ли прислушался к словам старшего наряда, но больше за виноградом не тянулся.
– Передохнём, – предложил-приказал Соболев и пограничники присели на хорошо прогретые плоские камни на окраине виноградника. Соболев снял с пояса флягу с холодным чаем и сделал несколько глотков. Норейкас пить не стал, наелся виноградом до отвала. Посидев пару минут, Соболев встал и отошёл на несколько шагов в виноградник справить малую нужду.
– Норейкас обернулся на неожиданно возникший шум, услышал сдавленный крик Соболева и поднял автомат.
«Что там случилось?»

* *
Конец августа, а жара на юге Азербайджана не спадает. Днём за тридцать даже в тени, а ночи душные и лишь раннее утро радует парой часов относительной прохлады.
Семьи офицеров-пограничников, проживающие в выстроенном из туфа  двухэтажном жилом доме на территории комендатуры спят с раскрытыми настежь окнами. «Апшероны» , выпускаемые в Баку для всего Союза, помогают далеко не всегда.
В такую погоду созревают великолепные фрукты и конечно же виноград столовых и технических сортов. Почему-то считается, что качество местного винограда хуже, чем в соседних республиках – Грузии и Армении, и поэтому местный коньяк и натуральные вина не из лучших. Возможно с техническими сортами это и так, но столовые сорта винограда ничуть не хуже. Чудесный аромат от винограда сорта «Изабелла» проникает через открытые окна и делает предутренний сон особенно сладким.
Часть просторной деревянной веранды второго этажа, на которой малыши играют в мяч и катаются на трёхколёсных велосипедах, принадлежит семье Лебедевых. Веранда, обращённая в сторону недалёкого Аракса, за которым раскинулся древний Иран или Персия, как эту страну называли ещё сравнительно недавно , затянута виноградом. Молодые плети винограда, в руку толщиной у земли, закрывают веранду от солнца крупными мясистыми листьями, годящимися для дульмы , и тянутся до самой крыши, цепляясь прочными усами за натянутую проволоку. На лозах крупные тёмные гроздья, источающие аромат, который ни с чем не спутать. Протяни руку и насладись великолепными ягодами…
Лебедевы проснулись в начале шестого утра от резкого звонка телефона, стоявшего рядом с кроватью на стуле, так чтобы был под рукой.
– Алло! Я слушаю! – Поднял трубку подполковник Лебедев – комендант одной из комендатуры Гадрутского погранотряда, граничившего на востоке с Пришибинским, а не западе с Мегринским погранотрядами.
– Товарищ комендант! Докладывает начальник шестой заставы капитан Бережной. На участке заставы ЧП! Нападение на наряд! Ефрейтор Соболев убит! Рядовой Норейкас тяжело ранен! Оружие и боеприпасы похищены!
– Какие приняты меры? – прогоняя остатки сна, спросил капитана подполковник Лебедев.
– Пограничники со служебно-розыскной собакой прочёсывают местность! Собака взяла след! Есть предположения, что нападавши могли скрыться в селе Тарибулаг.
– Продолжайте преследование. В село пока не входите. Выезжаю на заставу! – Лебедев передёрнул рычаг и позвонил в отряд, доложив дежурному о чрезвычайном происшествии на участке шестой заставы.
– Боже мой, Саша Соболев убит! – Поднялась с постели Зоя и накинула халатик. – Такой парень! И служить ему оставалось всего два месяца! И ведь свои убивают! Вот какие пришло времена…
– Не свои эти выродки, Зоя! Бандиты, националисты проклятые! Потомки мусаватистов и дашнаков . Пользуясь перестройкой повылезали из всех щелей. Между собой грызутся, ненавидят нашу армию и во всём обвиняют русских. Дескать их обидели при проведении границ. Так считают и те и другие. Посмотрели бы лучше на карту. Столько анклавов . Нигде этого больше нет. Знают паразиты, что в селе их трудно найти, а местные жители покрывают бандитов! –  Едва сдерживая себя от матерных слов, быстро одевался подполковник Лебедев. Натянул сапоги, надел фуражку и был готов на выход.
– Игорь, давай покормлю. Есть творог, могу поджарить яичницу, – предложила жена. – Я быстро.
– Не до яичницы, Зоя. Извини! – Лебедев позвонил в дежурную часть комендатуры, где уже знали о ЧП на шестой заставе и уточнил – готова ли к выезду машина.
– Всё, Зоечка, ухожу. Когда вернусь – не знаю… 

* *
Тарибулаг – типичное азербайджанское село на полторы тысячи жителей. На вид не богатое, но всем известно, что деньги у местных колхозников водятся. Это видно по немалому количеству легковых автомобилей: «Жигулей», «Москвичей» и «Волг». «Запорожцев» не увидишь. Иметь такую машину в этих местах не престижно. Лучше уж как в старину – на ослике.
Вокруг небольшой заасфальтированной площади в центре села с давно заброшенной старинной армянской церковью, мечетью, построенной лет сто назад, хорошо сохранившейся и действующей второй год, колхозным клубом, сельсоветом, правлением колхоза, почтой, больничным пунктом, магазином и базаром, разбросаны дома колхозников. Дома эти, называемые тунами, сложены из туфа и с обычными для этих мест плоскими земляными крышами. В каждом доме имеется печь в виде тандыра, которая согревает жилище и в ней же готовят пищу, выпекают лаваш.
Ввиду дефицита дров топят кизяками, изготавливаемыми из соломы, перемешанной с коровьим навозом. Такое топливо сушат на солнце и режут на ломти лопатой. В южных степных областях России, которые в основном перешли на уголь и газ, прежде тоже топили навозом. Но и сейчас в самых глухих местах кое-где ещё изготавливают кизяки по технологиям, выработанным степными народами: скифами, сарматами, половцами и прочими жителями безлесных мест, многие тысячелетия назад.
Зелени в селе немного, лишь отдельные деревья. Обычно это инжир, шелковица, алыча, грецкий орех, а то и чинара . При домах земельные наделы соток в десять – пятнадцать, используемые под огороды, но чаще засеваемые ячменём на ком курам.
На окраине села возле небольшой речушки, которую перейдёт вброд и пятилетний ребёнок, гудит толпа местных мужчин. Селяне обступили группу пограничников со служебно-розыскной собакой, представителя местной власти в лице участкового милиционера и председателя колхоза, где трудятся жители Тарибулага. Поблизости вертится стайка мальчишек младших возрастов, которым всё интересно, но взрослые их отгоняют.
– Гасан Абдулатипович, у нас есть веские основания считать, что люди, напавшие на пограничный наряд и похитившие оружие, скрываются в селе. Собака взяла след с места нападения на наряд и привела в село. До приезда сотрудников Комитета государственной безопасности и следственной группы МВД следует опросить людей, а до наступления темноты осмотреть дома. Совершено преступление. Один пограничник погиб, другой тяжело ранен. Врачи борются за его жизнь. Надеюсь на вашу помощь, – обратился к председателю колхоза подъехавший на «Уазике» начальник пограничной комендатуры подполковник Лебедев.   
– Конечно, Игорь Васильевич. Людей мы опросим и комиссию дождёмся. Только обыскать дома колхозников не получится. Село большое. В домах женщины и дети. Солдат не пустят даже на порог. И потом, я не уверен, что преступники укрылись в селе. Собака могла ошибиться, да и эти люди могли пройти через село и укрыться в горах. Возможно, что это армяне и они уши в Карабах, – высказал предположение председатель колхоза имени Нариманова  Гасан Абдулатипович Гасанов – крупный полный мужчина лет пятидесяти пяти, отслуживший в армии и учившийся в Ростове, а потому хорошо говоривший по-русски. – Местное население волнуется. Мужчины не позволят обыскивать их дома без санкции прокурора. Так что до приезда следственной комиссии давайте ограничимся опросом людей.
– Хорошо, но пограничники будут наблюдать за всеми дорогами и тропинками, ведущими в село и задерживать для проверки всех, кто попытается его покинуть.
– Вах! – Разволновавшийся председатель эмоционально всплеснул полными, волосатыми руками. – Люди отправляются на работу. Вы их тоже будете проверять?
– По необходимости, – ответил Лебедев, понимая что из этой затеи ничего не выйдет, да и работники республиканского КГБ и прокуратуры ничего не сделают, по домам не пойдут, да и напасть на наряд могли местные жители, запасавшиеся оружием.
«Хорошо, если выживет рядовой Норейкас, которому преступники проломили голову каким-то металлическим предметом. Возможно даст показания», – Задумался подполковник Лебедев. «Жаль ребят…»
Между тем село просыпалось и на работу в окрестные поля, сады, виноградники и на фермы потянулись колхозники. На дальние угодья бригады выезжали на грузовиках.
– Вот видите, Игорь Васильевич, люди отправились на работу. Извините, и мне пора в правление. Завтракали? – Поинтересовался председатель.
– Не успел, – признался Лебедев.
– Идёмте со мной, накормим, – предложил Гасанов.
– Спасибо, Гасан Абдулатипович, я с бойцами. Захватили сухие пайки, чай в термосе, – отказался Лебедев.
Из крайней улочки показался старенький грузовичок – довоенная полуторка, собранная едва ли не полвека назад и направилась в сторону пограничников.
– А это что за машина? – Спросил у Гасанова Лебедев.
– Армянская семья уезжает из села. Последняя. Левон Еприкян. Работал в колхозе бухгалтером. Держался до последнего, словно на что-то рассчитывал, а вчера взял расчёт. Теперь не знаю кем его заменить, – посетовал председатель. – Спрашивал – куда едешь? Зачем? Говорит в Гадрут, а потом в Степанакерт. В общем, к своим…   
Полуторка, нагруженная имуществом семьи Левона Еприкяна, притормозила возле председателя и офицера-пограничника, в котором близорукий Еприкян не сразу узнал Лебедева.
– Обыщи машину, командир, – посоветовал, подошедший к Лебедеву бригадир овощеводов. – Этот Левон ведёт себя подозрительно. Вдруг похищенное оружие среди его вещей? Армяне в Карабахе вооружаются…
– Тебя никто не звал, Сулейман, Ступай на работу, собирай баклажаны и перец! – Осадил бригадира председатель.
– Здравствуйте, товарищ Лебедев, – приоткрыв дверцу кабины кивнул головой Еприкян.
– Здравствуйте Левон Аванесович. Уезжаете?
– Уезжаем, – тяжело вздохнул Еприкян. – Примите соболезнования в связи с гибелью пограничников.
– Не знаете кто это мог сделать? – Спросил Лебедев.
– Не знаю, Игорь Владимирович. Армяне этого сделать не могли.
– Это почему же? – Председатель с недоверием посмотрел на бывшего бухгалтера.
Еприкян не ответил, опустил глаза.
– На кого дом и хозяйство оставили? – Спросил Лебедев.
– Оставили, не всё ли теперь равно. Слава богу, скотины не держали, а кур успели съесть.
– В кузове тявкнула  собака-дворняжка, которую Еприкян взял с собой, а в кабине рядом с ним и с шофёром-армянином из Гадрута, приехавшим за семьёй, вытирала платочком слёзы младшая дочь Левона, сидевшая на коленях у матери – миловидной рано располневшей женщины лет сорока.
– Карина, не смей плакать! – Велела ей мать, а у самой что-то блестело в красивых тёмных глазах.
Сыновья Еприкянов, старшему из которых этой осенью идти служить в Советскую Армию, разместились в кузове среди вещей и с тревогой посматривали то на председателя, то на группу молодых сельчан, не желавших расходиться, то на пограничников, в которых семья беженцев видела единственную защиту.
– Игорь Владимирович, помогите. Дайте в провожатые до Гадрута хоть одного солдата, – попросил Лебедева Левон Еприкян.
– Что так, Левон Аванесович? – Насторожился Лебедев.
– В прошлую пятницу из села уезжала семья Хачатряна. У него жена, мать и две дочери. Уезжали на своей машине. «Жигули» имелись у Хачатряна. Вещей не взяли, класть некуда. По дороге на них напали молодые парни. Хачатряна избили, несовершеннолетних дочерей, жену и даже мать изнасиловали, деньги отобрали, а машину столкнули в овраг…
Лебедев слышал эту историю.
– Боитесь? – Спросил он.
– За жену, за детей, – опустил голову Еприкян.
– Рядовой Калиниченко!
– Я! – строевым шагом подошёл к подполковнику старослужащий солдат-пограничник.
– Поедите с товарищем Еприкяном в Гадрут. Возьмёте в отряде почту для комендатуры и застав и вернётесь на оперативной машине. Вам всё ясно, товарищ солдат?
– Так точно, товарищ подполковник. Ехать с Еприкяном в Гадрут, забрать почту для комендатуры и застав и вернуться на оперативной машине! – Повторил приказ рядовой Калиниченко.
– Выполняйте! И газеты не забудьте! – Напомнил Лебедев.
– Есть не забывать газет!
– Левон Аванесович, будет лучше если солдат сядет в кабину, – посоветовал Еприкяну Лебедев.
– Большое вам спасибо, товарищ Лебедев. Никогда не забудем вашей доброты! – Сердечно поблагодарила подполковника жена Еприкяна и попыталась улыбнуться.
Глядя, как пограничник с автоматом садится в кабину, недовольная молодёжь начала расходиться, неприязненно посматривая на подполковника.
– Идите! Идите работать! – Бросил им вслед председатель. – Ну прощай, Левон. Счастливого пути! – пожелал Еприкяну Гасанов. – Как говорят русские – «не поминай лихом!
Еприкян ничего не ответил. Лишь махнул рукой, словно хотел сказать – «Да пропадите вы все пропадом!..» Обернулся ещё раз, взглянул на древнюю, заброшенную и частично разобранную на нужды селян церковь, перекрестился, хоть и слыл атеистом, и, тяжело вздохнув, полез в кузов грузовика к жене, дочери и сыновьям. Уезжала семья из села, в котором армяне когда-то, теперь уже в незапамятные времена, были большинством жителей, а теперь их совсем не осталось…

2.
– Измучилась я за этот год, Оля. Так измучилась, что не могу передать! – обняв близкую подругу, призналась Соколова. –  Наступила осень, вот приехала навестить Серёжу, с тобой повидаться…
– Очень хорошо, Руса, что приехала! – Расцеловала Ольга Соколову. – Прежде всего поздравляю тебя с днём рождения! Это тебе! – Ольга протянула букет любимых Русой белых роз.   
– Шестьдесят восемь набежало, – грустно улыбнулась Руса. – Вчера отметили в кругу семьи. Теперь мы все вместе. Нет только Володеньки… – голос её задрожал, в глазах заблестели слезинки. – Богдан и Шура окончательно перебрались из Самарканда в Москву.
Вечером все вместе проводили меня до купе. Тебе, Оленьки, и Василию Владимировичу привет от всех Соколовых, Арефьевых  и Воронцовых. Верочка очень хотела поехать вместе со мной навестить могилу отца, да ребёнка не оставишь. Опять одна. Кирилл где-то в Закавказье, а там неспокойно, уже стреляют. Вот такая у нас «перестройка». Теперь уже «перестрелка», – тяжело вздохнула Руса. – Летом жили на даче вместе с малышами. Хоть какая-то отдушина…
– О Володе нет никаких вестей? – Затаив дыхание, спросила Ольга.
«Никаких», – Промолчав, глазами ответила Руса. Ольга поняла её и не стала расспрашивать.
«Доберёмся до дома, отдохнёт, сама расскажет что знает. Тяжело ей…» – подумала Лебедева. Вспомнились далёкие полустёртые в памяти эпизоды войны, после которой прошло почти полвека и уже не так остро ощущался ужас тех времён, а тут такая беда – внук в плену у диких свирепых душманов, которые превзошли в жестокости даже фашистов.
«Каково Богдану и Шуре? Каково Русе? Страшно подумать…» – Ольга взяла подругу под руку и две пожилые, но всё ещё красивые и по-девичьи стройные женщины, на которых заглядывались прохожие, направились к станции метро.
– Ты одна? Как Василий? Здоров? – Спохватившись спросила Руса.
– Побаливал, но сейчас чувствует себя неплохо. Просит прощения, что не смог тебя встретить. С утра отправился в аэропорт встречать гостей. Понимаешь, два дня назад нежданно-негаданно телефонный звонок из Лондона. Один старый знакомый Василия по сорок четвёртому году – это когда Лебедев побывал в командировке в Скапа-Флоу , где принимал эсминец, передаваемый англичанами для Северного флота , прилетает в Ленинград вместе с супругой. Люди пожилые, старше нас. Жена у Ричарда Грея  – так зовут англичанина, по происхождению русская и родилась в Петербурге, откуда её в годовалом возрасте вывезли родители. Летят в Ленинград впервые с небольшой группой туристов, волнуются, – сообщила подруге Ольга. – Никак не ожидал Василий что может состояться такая встреча, теперь хочет пригласить их к нам. Сорок четыре года назад Лебедев вместе с капитан-лейтенантом Афанасьевым побывали в гостях у Ричарда Грея и его семьи, теперь ожидается ответный визит.   
– Я не ко времени? – Забеспокоилась Руса.
– Ну что ты, родная моя! Ты всегда желанна в нашем доме! Не забывай что ты притягиваешь к себе людей. Мы давно заметили – как ты у нас, то к нам гости. Вот и с англичанами познакомишься. Едем?
– Вначале к Серёже, а потом домой. Ладно?
– Ладно! И я с тобой. Вместе проведаем, а потом к нам. Сколько у нас поживёшь?
– Как всегда, Оля. Хотела побыть недели две. Не возражаешь?
– Руса, да что ты такое говоришь! – Едва не обиделась Лебедева. – Очень хорошо! Отдохнёшь две недели у нас. Скоро и Игорь приедет в отпуск с семьёй. Летом не дали. В Азербайджане сейчас неспокойно. Пограничникам теперь приходится не только охранять границу, но и отражать нападения со своей стороны. Участились попытки перехода границы с нашей стороны, военнослужащих забрасываю камнями, были попытки проникновения в воинские части и нападения на военнослужащих. У местных жителей появилось оружие. А там, где служит Игорь, всё так перемешано. Азербайджанские и армянские сёла соседствуют. Есть ещё курды ,  айсоры . Живут староверы из молокан. Им особенно тяжело. Наши, русские люди, изгнанные из родных мест ещё в девятнадцатом веке. То здесь то там вспыхивают конфликты между армянами и азербайджанцами. Есть жертвы. И те и другие словно в войну роют вокруг своих сёл окопы и запасаются оружием, добывая его где только могут.
– Знаю, Оля. А как же дети? Ведь начался учебный год? – Спросила Соколова, которой было известно о межнациональных конфликтах не только из газет, писавших на такие темы весьма скупо, и не из программ телевидения, в которых о многом умалчивали.
– Хочу предложить Игорю и Зое оставить Володю и Сашу у нас. Володе скоро исполнится четырнадцать, а Саше уже десять. Там им оставаться нельзя. Офицеры, у которых нет родных в России, отправляют детей в интернаты в Кировабад или Баку. Но будет ли им там хорошо? Будет ли там безопасно? Нет уж лучше пусть поживут и поучатся у нас. А по школьной программе я им помогу. Не чужие – свои внуки,– сообщила Ольга о семейных планах.
– Да, – согласилась с подругой Руса. – Русские люди начинают возвращаться в Россию. Вот и Богдан с Шурой вернулись из Самарканда, только о Володе нет вестей. Жив ли? Мучаюсь, Оленька, что не смогла помочь ему, да и не уверена, что это бы помогло, –  Соколова задумалась о своём: «Права ли я, отказавшись от совета Белецкого?».
На другой день после посещения высокими зарубежными гостями Свято-Данилова монастыря Белецкий звонил ей домой и выразил своё глубокое сожаление в том, что Соколова не передала письмо супруге президента, заявив, что «ради каких-то там идеалов так не поступают». 
– Ты это о чём? – насторожилась Лебедева, почувствовав, что Руса чего-то не договаривает.
– Мы уже в метро, Оля. Здесь шумно, да и люди кругом…

* *
Утром в понедельник – тихий и солнечный сентябрьский день на Никольском кладбище немноголюдно, если не сказать пустынно. Листья на деревьях по-летнему зелёные – сказался тёплый и дождливый август, однако с наступлением сентября солнце вновь побаловало ленинградцев, а впереди бабье лето, которое предсказывали тёплым и сухим.
Две женщины расположились на скамеечке, сооружённой Василием Владимировичем Лебедевым на могиле Александры Васильевны Крыловой – мамы совей первой жены Людмилы, рядом с которой в марте похоронили Сергея Алексеевича Воронцова. На месте просевшего холмика в конце апреля, накануне своего отъезда из Ленинграда, Соколова посадила четыре кустика виол, которым не страшны весенние заморозки. К сентябрю виолы, не прекращавшие цветения в течение всего лета, пышно разрослись и покрыли могилку крупными синими, бордовыми, белыми и жёлтыми цветами.
– Мы здесь ничего не трогали, – призналась Ольга. – Только поливали несколько раз в июле, когда было жарко. Виолы двулетники. Перезимуют и начнут цвести в апреле.    
Руса провела по цветкам рукой, ощутив приятную прохладу, и посмотрела на скромную металлическую табличку на ножке, утопленной в землю рядом с массивным камнем-памятником Александре Васильевне Крыловой с фотографией в фарфоровом овале. На серой табличке было написано чёрной краской:

Свен Бъерксон 14.02.1906 – 14.03.1988

– Пусть пока побудет так, а года через два – три, когда всё уляжется, поставим памятник уже Сергею Алексеевичу Воронцову, – посоветовала Ольга. – Гранитных дел мастеру всё равно, что написать на камне, а владелец могилы Василий Владимирович, где похоронена его тёща.
– Спасибо Александре Васильевне, приняла к себе Сергея Алексеевича, – грустно улыбнулась Соколова. – Так и сделаем. Я уже думала об этом, – призналась она.
– Вот ведь как. Вчера 11 сентября, в день своего рождения была с утра на могиле Ярослава. Поклонилась мужу, попросила у него прощения. Потом отметили мой скромный юбилей, а сегодня я здесь, у Серёжи, – Руса извлекла из сумочки две небольшие фотографии в рамочках: Ярослава и Воронцова, поцеловала обе. 
– Вот ведь как похожи, родные мои. Словно братья… Ярославу было бы сейчас семьдесят пять…
Мысленно вернувшись на сорок девять лет назад, Руса отчётливо вспомнила то судьбоносное утро 11 сентября 1939 года, утро своего девятнадцатилетия и Куршскую косу, отделявшую Балтийское море от Неманского залива…

* *
Туман над заливом почти рассеялся, и солнце светило прямо в лицо.
– Но что это? – Руса прикрыла глаза ладонью. Над заливом, совсем низко, едва не касаясь воды, прямо на неё летел маленький самолёт. Сердце девушки учащённо забилось.
– Это он! Он! Он! – Она вскочила на ноги и замахала руками.
– «П-11» ! Польский! – в следующий момент определила Руса тип самолёта, хорошо знакомый ей по многочисленным плакатам, развешанным на стенах аэроклуба после начала военных действий.
– Но почему польский? – Она не могла понять.
– Неужели, сюда залетел польский ас? И вот сейчас, на маленькую деревушку посыплются бомбы и пули? – Взрывы бомб и убитых людей она видела на днях в последней хронике перед просмотром прекрасного музыкального фильма «Большой вальс» , который, наконец-то, показали и в провинциальном Мемеле.
– Неужели этот польский самолёт и есть её судьба? Непостижимо! – от этой мысли её сердце сжалось, и хотелось разрыдаться. Но не успела. Истребитель коснулся колесами уплотненного песка на самой кромке залива и, пробежав сотню метров, застыл рядом с ней.
Пропеллер продолжал вращаться, мотор ревел, но кабина не открывалась. Руса заметила множество пулевых пробоин на фюзеляже и в стекле кабины. Она сжалась в комок, не зная, что ей делать. Бежать прочь или подняться на крыло и открыть кабину.
– Он там! – пронзило её сознание.
Девушка ловко запрыгнула на ступеньку к кабине. Через пробитое пулями стекло виднелась залитая кровью русоволосая голова пилота без шлема. Напрягая все силы, Руса подняла стеклянный купол кабины и увидела бледное лицо летчика, левая половина которого была залита кровью из раны на шее, которую он судорожно пытался зажать ладонью, теряя сознание не её глазах.
Руса увидела мертвенно-бледное, до боли знакомое лицо. Хотелось закричать и от радости, и от отчаяния, но холодное подсознание неожиданно подсказало ей:
– Нет, это не он! Но то же лицо, тот же характер! Это и есть твоя судьба, предсказанная звёздами в первые мгновения твоего появления на свет! А Воронцов – твоё испытание! Именно это событие должно было случиться сегодня. Ты готовилась к нему, и оно случилось!
Что же делать? – Она всё ещё была в смятении, а ловкие руки уже делали то, что нужно. Нащупав задетую пулей артерию, Руса приложила к ней тёплые пальцы, платочком, извлечённым из кармана, промокнула и стёрла кровь с лица и, на мгновенье забыв обо всем, залюбовалась пилотом. Он был такой же, как Воронцов, заметно моложе, но такой же! Его волевой подбородок, прямой нос, продолговатый овал лица, аккуратно подстриженные русые волосы, разве только, чуть посветлее…
Сознание вернулось к пилоту. Он открыл глаза. Они были такие же голубые!
– Кто ты, прекрасная девушка? – спросил изумлённый летчик на родном языке Воронцова! Она услышала его, несмотря на рёв мотора.
– Я Руса. Я твоя судьба, согласно предсказаниям звёзд и сияющего Хора!
Пилот вновь прикрыл глаза.
Руса заметила медикаменты, рассыпанные по тесной одноместной кабине. Пилот пытался оказать себе первую помощь в воздухе, но не сумел и, теряя сознание от потери крови, сел на берегу залива. Она нашла пластырь и ловко залепила повреждённую стенку артерии. Кровь перестала брызгать из ранки фонтанчиком, и пилоту стало легче. Кровообращение медленно восстанавливалось, и он больше не терял сознания.
– Чуть-чуть, буквально на долю миллиметра ближе, и артерия была бы перебита! – с ужасом подумала Руса, и в этот момент по воде и песку возле самолёта ударили пули. Руса вскинула голову. Немецкий истребитель промчался над ними и скрылся за поросшими соснами дюнами.
Сейчас он развернётся, чтобы добить свою жертву. Пилот положил ослабевшие руки на штурвал и, напрягаясь, выжал сцепление. Самолёт сдвинулся с места и покатился по пляжу, несильно утопая во влажном песке.
Ветер от винта едва не сорвал расстёгнутую куртку Русы и растрепал собранные в узел волосы. Прижимая к себе сумочку, она решительно швырнула на песок свои немецкие документы, окончательно порывая с настоящим, ещё не ставшим прошлым, и забралась в тесную кабину, закрыв за собой стекло. Руки её, перепачканные в крови, легли рядом с руками русского летчика на штурвал, и самолёт, оторвавшись от земли, полетел вдоль залива.
Руса взглянула в сторону деревни, где остался уютный домик Браухичей, и, уверенно выжимая штурвал вверх, взяла управление самолётом в свои руки. Польский «П-11» в управлении мало чем отличался от спортивных немецких самолётов и хорошо слушался руля. Ослабевший русский пилот, поразительно похожий на Воронцова, непонятно как оказавшийся в польском самолёте, уступил ей на время штурвал. В тесной одноместной кабине эта удивительная и божественно красивая девушка сидела у него на коленях, а он вдыхал дивный запах её рассыпавшихся волос и уже не мог толком понять наяву всё это, во сне ль, или уже в раю…
Между тем, развернувшийся «Мессершмитт» вынырнул из-за дюн и, заметив «Пулавчака» , помчался за ним, стреляя сразу из двух пулемётов. Но вот патроны иссякли, так и не попав в цель, и «немец», пристроившись в хвост «поляку», начал его преследование, вызывая по рации подкрепление, чтобы уничтожить вражеский самолёт, залетевший в глубокий немецкий тыл.
Так и летели они, «Пулавчак» внизу, «Мессершмит» над ним, в течение получаса. Немец терпеливо дожидался подкрепления и, сам не ведая того, давал передышку русскому летчику. Он вёл самолёт над залитым солнцем красивым Виленским краем, которому уже через несколько дней суждено стать частью СССР , строго по курсу возврата, продолжая снимать подозрительные объекты на местности оставшейся неразбитой камерой. На другой камере, пуля разбила объектив, но плёнка, кажется, не пострадала.
Заботами сказочно прекрасной девушки, сидевшей в тесной кабине буквально у него на коленях, кровотечение из ранки прекратилось, но она продолжала лечить её тёплой ладонью красивой руки, в которой был зажат кусочек янтаря молочно белого цвета.
– Кто эта девушка? Откуда? Почему села к нему в самолёт и подвергает себя смертельной опасности? – Он не понимал этого, и всё происходящее с ним, всё-таки наяву, а не во сне и не в раю, можно было назвать чудом! Соколов пожевал тонизирующие таблетки, немного восстановившие силы. Достал плитку шоколада и разломил её надвое, протянув половину девушке. Красивое лицо незнакомки вспыхнуло и покрылось румянцем. Она вспомнила, как угощал её шоколадом Генрих в жаркой Массаве, теперь такой далёкой, что, кажется, это случилось совсем в иной жизни. Потом её угощал шоколадом Воронцов. И вот теперь русский летчик, так похожий на него. Руса взяла половину плитки, вспомнив легенду об Адаме и Еве. Там было яблоко, а здесь шоколад. Руса только надкусила свою половинку, а русский летчик уже съел свою. Она повязала рассыпавшиеся волосы косынкой и отклонила голову вправо, чтобы не мешать пилоту следить за курсом. Он вёл самолёт, а она наблюдала за «Мессершмиттом», зависшим метрах в тридцати над ними, и откусывала по кусочку. Такого вкусного шоколада, сделанного на московской фабрике, ей ещё не приходилось пробовать. А нахальный немец даже приоткрыл стекло кабины и с удивлением наблюдал за «поляком», на коленях которого сидела красивая девушка, смотрела по сторонам и, как ни в чем не бывало, ела шоколад!
– Ну и донжуан! – очевидно, рассуждал про себя немец. – Только девку ты зря взял с собой! На подлете Ганс и Курт. Их пулемёты заряжены по полной, и сейчас они тебе всыпят! Подумай, пан, хорошенько, да лети за нами. Сядешь на нашем аэродроме – останешься жив, а панночку свою придется уступить нам! Вот мы и «полетаем с ней» вечерком по очереди! – скалился немец и наговаривал Гансу и Курту по радио прочие сальности. В ответ, нахальные молодые немцы смеялись. «Поляк» не стрелял, очевидно, не имея боеприпасов, и пилоты живо обсуждали, как взять его в клещи и увести на свой аэродром.
Руса заметила два «Мессершмита», заходившие на них с левого крыла, и указала русскому пилоту. Тот кивнул, он видел их и включил форсаж с выходом на максимальную скорость, которая всё же была заметно ниже, чем у «Мессершмиттов». Лететь до границы было ещё с полчаса, но этого времени у него не было.
– Ну, давай-ка, старый добрый французский мотор! Неси несчастные, пробитые пулями польские крылья к Двине-реке, на Русь-матушку! – в отчаянии начал декламировать в слух русский лётчик, не подозревая, что прекрасная незнакомка, с которой и поговорить-то не удалось и в которую уже влюбился старший лейтенант Соколов, как говориться, «по самые уши», слушает его и всё понимает.
Руса с восторгом слушала русского летчика, и не было в её сознании ни страха, ни растерянности. Она была счастлива в этот миг, как, быть может, лишь в те незабываемые минуты, когда Воронцов поцеловал её, всю засыпанную волшебным рождественским снегом, после падения с санок. И случилось это теперь уже в бесконечно далёком имении Вустров…
– Милая красавица! Зачем же ты села в мой самолёт! – думал Ярослав в тот миг, близкий к отчаянью, выжимая из старенького, но живучего «Пулавчака» всё, что мог.
– Сейчас они расстреляют нас, как в тире, а нам даже ответить нечем! И парашют у нас один, впрочем, вряд ли придется им воспользоваться…
Странно, но он совершенно забыл о своём ранении, от которого едва не погиб. Что-то случилось, и он вновь был полон сил. То ли смертельная опасность заставила мобилизовать все духовные и физические силы, то ли ещё что-то, не время разбирать, когда вот-вот на его «П-11» обрушится беспощадный свинцовый дождь…
– Может быть, «поиграть» c ними? Нет, не годится, заставят лететь за собой, а чуть возьмёшь в сторону – немедленно расстреляют!
Вспомнив о дымовых шашках, Соколов передал штурвал Русе, даже не успев ещё удивиться тому, что она прекрасно управляет самолётом, а сам достал из кармана две связанные вместе дымовые шашки и зажигалку. Чуть приоткрыл стекло кабины, в которую тут же ворвался ветер и, положившись на судьбу, стал терпеливо дожидаться пулемётных очередей.
«Мессершмиты» не заставили себя ждать и открыли предупредительный огонь, вынуждая летчика подчиниться своей воле.
Соколов поджег шашки, быстро вынул их из кабины и воткнул в специальное приспособление в виде зажима, которое сам смастерил вчера на фюзеляже, так, чтобы можно было достать до него рукой.
За «Пулавчаком» потянулся шлейф дыма. Удивлённые немцы решили, что задели польский самолёт случайно, и прекратили огонь, наблюдая с высоты, как тот пошёл вниз. Маневр удался. Так можно потянуть ещё минут пять, а там, у самой земли попытаться опять оторваться от преследователей или сесть на какую-нибудь лесную поляну, да закатиться под сень деревьев. Маленькому «Пулавчаку» такое было под силу.
«Мессершмитты» чуть отстали и приготовились зафиксировать падение польского истребителя.
Сожалея, что не довелось развлечься с красивой паненкой, немцы, по-видимому, решали, переговариваясь по радио, кто из них нарисует на своём фюзеляже крест, означавший победу в воздушном бою. Но тут по немцам захлопали с земли польские зенитки и заставили их изменить курс.
Это было спасение! Слёзы радости появились на глазах русского летчика, а прекрасная незнакомка неожиданно поцеловала его в не оттёртую от запекшейся крови щеку с колючей вчерашней щетиной.
Они обернулись. Дым от фюзеляжа валил такой густой, что дальше ничего не было видно. Самолёт летел над самым лесом, и до границы оставалось чуть-чуть, минут десять лету. Немного позже, когда дымовые шашки догорели, они с большого расстояния заметили четверку отчаянных польских истребителей, атаковавших три «Мессершмитта», один из которых остался без боекомплекта, но досмотреть до конца воздушный бой не удалось. Вдали сверкнула белая нитка Западной Двины. Горизонт был чист. Близ советских границ польская авиация не летала, и если «промолчат» зенитки, не успев отреагировать на польский самолёт, летящий в СССР, то всё закончится хорошо.
Русский летчик взглянул на «командирские часы». Он был в полёте три часа пятнадцать минут, но за это время прошла, словно целая жизнь, которую он и неожиданно обретенная им прекрасная и любимая незнакомка не забудут никогда!

*
Не заглушая мотор, старший лейтенант Соколов приземлил пробитый во многих местах, удивительно живучий «Пулавчак» на большой лесной поляне за Двиной, в двадцати километрах от границы. Лететь на аэродром своей части с незнакомой красавицей, о которой он пока ровным счётом ничего не знал, Ярослав не решился. Времена были тревожные, рядом пролегала граница, и терять девушку, которую он вывез, по факту, с немецкой территории, Соколов не хотел. Девушку обязательно заберут контрразведчики, и больше он никогда её не увидит.
В этих местах, на лесном кордоне жил добрый старик Степаныч, служивший лесником. Жил он один, а Соколов, будучи заядлым охотником, в немногие выходные дни останавливался у лесника с ночевкой, благо до части было недалеко, всего километров пятнадцать, четверть часа езды на мотоцикле по лесной тропинке. Зимой он прибегал к Степанычу на лыжах.
Охотнику в этих местах было раздолье. На лесных озерах водилась водоплавающая птица, а зимой была славная охота на зайцев. В часть Соколов возвращался с трофеями, которые сговорчивый повар готовил для всей его эскадрильи.
Взяв на изготовку тульскую двустволку, Степаныч со сторожевым псом уже бежали навстречу польскому самолёту.
– Вдруг лазутчик? – беспокоился Степаныч, взводя на бегу курки, и полагаясь на патроны с крупной волчьей картечью.
Но из кабины польского самолёта выбралась женщина и принялась разминать ноги, застывшие от долгой неподвижности и от холода, а вслед за ней – старший лейтенант Соколов! C лицом, перепачканным засохшей кровью.
– Не стреляй, Степаныч, свои! – кричал Соколов.
– И в самом деле, свои! – подбегая к самолёту, облегчённо вздохнул Степаныч, вешая ружье на плечо и беря лаявшую собаку за ошейник.
– Но, Полкан! Перестань! Это же товарищ Соколов. Разве не он баловал тебя сахарком!
Полкан затих и, отпущенный Степанычем, лег на землю, высунув язык.
– Степаныч, ты один на кордоне? – спросил взмокший от напряжения Ярослав.
– Один! – удивился лесник.
– Да что случилось-то?
– Не спрашивай ничего, Степаныч! Вечером приеду и всё расскажу! Только укрой девушку, да так, чтобы ни одна душа про неё не узнала! Больше мне с тобой говорить некогда. Если кто спросит, почему я сел возле твоего дома, скажи, что мотор отказал. Мол, налаживал.
– Ну, пока! Если не приеду вечером – приеду позже. Только укрой ты её! Ничего не пожалею!
Соколов с сожалением посмотрел на Русу.
– Эх! Некогда даже спросить. Как хоть зовут тебя краса ненаглядная? Да и поймешь ли ты меня?
– Пойму, – с достоинством по-русски ответила Руса, одарив его светлым взглядом прекрасных глаз.
Русский летчик сильно удивился, но выстоял, только рот приоткрыл от удивления.
– А зовусь я Русой, судьбою твоей, лётчик Соколов! – с большим чувством произнесла девушка фамилию пилота.
Это ли не знак? Ведь и на золотом диске Хора-Пта-Атона изображён сокол!

* *
Где же ты, Сокольничек наш? – Простонала Руса, возвращаясь из тридцать девятого года к суровой реальности. – Где же ты, лейтенант Соколов? Где же ты, Володенька? Прости что не смогла помочь, не в силах заплатить такой ценой…
Две пожилые женщины с грустными и красивыми лицами, подёрнутыми сеткой морщинок, от которых никуда не деться, сидели на скамеечке возле могилки близких людей в глубине старинного Ленинградского кладбища.
Прихрамывая, мимо прошёл могильщик.
– Могилку поправить надо? – поинтересовался он.
– Нет, спасибо. У нас всё в порядке, – ответила Ольга.
– Хорошо, когда всё в порядке. Видел табличку. Не русский? Иностранец?
– Был, – ответила Руса.
– Памятник будете ставить?
– Не сейчас.
– Понятно. Ну ладно. Если что понадобиться, спросите Мишу. Меня тут все знают, – представился могильщик и заковылял дальше, отыскивая среди кладбищенской зелени редких посетителей, в надежде подработать хотя бы на бутылку портвейна.

*
– Тридцатого апреля, в день отъезда из Ленинграда на вокзале меня встретил мой старый знакомый ещё с пятьдесят восьмого года Михаил Яковлевич Белецкий. Он знал о том, что самолёт лейтенанта Соколова был сбит близ пакистанской границы и встречал меня с этим известием. – Под шелест листьев молоденькой берёзки, едва подёрнутых осенним золотом, делилась с близкой подругой Соколова.
– Не случайная встреча. В Москву мы возвращались вдвоём в одном купе…
– И что же? – Затаив дыхание, спросила Ольга.
– Проговорили всю ночь. Клялся, что по-прежнему любит меня и не держит никакого зла на Воронцова, а в том, что нас с тобой и Василия терзал майор Криворучко, но дальше шестьдесят первого года не копал, есть и его заслуга. Вот так-то, Оля. Слава богу хоть не лез обниматься. Противен он мне даже сейчас, спустя столько лет…
«Догадываюсь», –  подумала Ольга, знавшая о Белецком по рассказам подруги.
– Предложил Михаил Яковлевич свою помощь в деле вызволения Володи из плена, –  продолжила Соколова. – Один наш общий знакомый, молодой американский журналист корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Генри Роулинг много перемещается по миру и в середине апреля побывал в Пакистане. Там ему показали несколько советских военнопленных, в том числе пилота сбитого МиГ-21.
Только не верю я, Оля, что Роулинг обычный журналист. Полагаю, что прежде всего он офицер ЦРУ. И его хороший русский язык совсем не случаен, – заметила Руса. – Вот с какими людьми общается крупный функционер из аппарата ЦК Михаил Яковлевич Белецкий, а так же его быстро растущая смена в лице племянника, – добавила она.   
– Белецкий уверял, меня, что Роулинга заинтересовала фамилия сбитого лётчика. Американец стал задавать вопросы и выяснил, что лейтенант Владимир Соколов является моим внуком и сыном Александры Соколовой, с которой он был знаком по Самарканду, где побывал осенью 1986 года одновременно с Ладой, Верой и Генрихом со Светой.
Согласно рассказу Роулинга, с которым Белецкий свёл меня уже в Москве, американец поведал эту историю Михаилу Яковлевичу и Владиславу, с которым подружился с той же осени. И вот, узнав, что я возвращаюсь в Москву тридцатого апреля вечерним поездом, Белецкий встречает меня на перроне московского вокзала возле поезда с билетом в то же купе – он всё может, и убеждает меня написать письмо на имя супруги президента США Ненси Рейган с просьбой о содействии в возвращении внука из плена. Ночью в купе вагона он помогает мне сочинить это письмо. Понимаешь, Оля, я была в ужасном состоянии и поддалась его уговорам. В ту ночь он мог сделать со мной что угодно… – Призналась Соколова.
– После той встречи, я проболела больше недели, а в конце мая Президент США и его супруга прибыли с официальным визитом в нашу страну. Письмо, написанное на русском и английском языках я должна была передать супруге президента возле Свято-Данилова монастыря. Меня сопровождали Роулинг и его коллега так же знакомая мне канадская журналистка Хелен Эйр, а с пропуском на столь важное мероприятие, как приветствие президента Америки, помог всё тот же Белецкий, –  с трудом говорила Соколова, вспоминая тот ужасный майский день.
– И что же? – Шёпотом спросила Лебедева, переживавшая за свою самую близкую подругу и её внука.
– Не смогла я, Оля, этого сделать! Не смогла! – Простонала Руса. – Одумалась в последний момент. Не могла унизиться, пасть на колени. Не могла обратиться с такой просьбой к врагу. Роулинг, он был рядом, настаивал. Так сжал мне плечо, что остался синяк, – призналась сквозь слёзы Соколова. – Письмо я уничтожила в тот же день…
– Боюсь, что я бы не смогла так поступить, – призналась Лебедева. – Что же было в том письме?
– Осуждение мною – ветераном Второй мировой войны и бывшим офицеров КГБ нашей военной помощи Афганистану, а по сути осуждение войны и просьба помочь вызволить из плена лейтенанта Соколова с предоставлением ему вида на жительство в США. Вот что было в том письме, написанном от руки и подписанном мною.
– Но правильно ли ты поступила? – Засомневалась Ольга. – Ведь наши собираются выводить из Афганистана войска. Этому отсталому народу, пребывающему в средневековье, не нужна наша помощь. Они ещё не созрели не только для социализма, но и до какого либо прогресса. Вслед за выводом войск наше руководство в конце концов признает ошибочность их ввода.
– Признает, Оля, – согласилась Руса. – Они готовы признать что угодно и каяться даже за те грехи нашей страны, которых она не совершала, в том числе за Катынь … – тяжело вздохнув добавила Соколова, но сказала не всё, не хватило сил.
– Просить у врага пощады нельзя, Оля. Англичане говорят: «Моя страна не права, но это моя страна», – припомнила Руса. – Моя страна…
– Эй, бабули, чего это вы там шепчитесь? Лучше помогите человеку рублём! – Неожиданно послышался сиплый голос, и из-за кустов сирени показался взлохмаченный, давно не бритый  мужчина лет сорока в мятом загаженном пиджаке и с тряпичной сумкой в руке.
Женщины обернулись.
– Надо же, какие хорошенькие бабульки! Прямо-таки красавицы! И одеты как! – Обдал их вчерашним перегаром опустившийся человек, которого занесло в этот ранний будний час на кладбище.
– От таких женщин я бы не отказался. А что бабули, тряхнём стариной? Я мужик ещё хоть куда! Никто не увидит. Здесь нет никого. И рубля с вас не возьму. Задирайте-ка подолы, бабули! – Оскалился гадёныш и разразился матерной бранью.
– Что это вы себе позволяете, грязная тварь! – Вырвалось у возмущённой Ольги. – Немедленно уходите! Не то…
– Что «не то?» – Зарычало человекоподобное существо. – А ну поди поближе! – Поманил он Ольгу грязным крючковатым пальцем.
Побледневшая Соколова поднялась со скамеечки, распрямилась во весь свой прекрасный рост и с ненавистью посмотрела на опустившегося до скотского состояния незнакомца. Прожив большую жизнь она ещё ни разу не сталкивалась с таким отвратительным хамством. Разве что таким хамом был пьяный гауптштурмфюрер, пытавшийся оттащить её от телефона, установленного в подвале полуразрушенного дома, где разместился гаштет, но и он не был столь отвратителен, как этот опустившийся тип, промышлявший попрошайничеством и воровством на кладбищах. И тот случай произощёл не в Ленинграде, а среди руин Гамбурга в последний апрельский день сорок пятого года, а ей было не шестьдесят восемь, а двадцать четыре. И это пренебрежительное и обидное – бабуля…
– Что зыркаешь, глазами, бабулька? Думаешь не совладаю? – Оскалился мерзавец. – А ну задирай подол первая и чтоб без крика, не то! – Грязный и вонючий субъект достал из кармана большой складной нож и, обнажив лезвие, попытался ухватить женщину за руку.
Соколова собралась с силами и, перехватив руку подонка, резко вывернула, применив приём самбо, отработанный ещё в сороковых годах.
Противно хрустнула кость. Гадёныш, оказавшийся не слишком крепким, взвыл от боли и уронил нож, который держал в другой руке. Не помня себя от гнева, Руса ещё раз вывернула сломанную руку и поверженная тварь растянулась на земле.
Лебедева вскинула на подругу глаза: «Что же теперь делать?»
– Вот что, Оля, выйди на аллею. Если кого-нибудь увидишь – зови! – Перевела дыхание Руса и отошла подальше от катавшейся по земле и вывшей от боли твари, недостойной человеческого облика.
– Ухватившись здоровой рукой за могильную ограду, гадёныш попытался подняться на ноги, но Руса так посмотрела на него, что тот вновь растянулся на земле. Теперь его тошнило и с губ стекала отвратительная жёлтая пена.
– Руса! – услышала она голос Ольги. – Мы идём!
Через минуту показались уже знакомый могильщик Миша с лопатой в руках и бежавшая за ним Ольга.
– Что тут стряслось? – Переводя дыхание спросил встревоженный могильщик, приготовив в качестве оружия свою лопату.
«Вот!» – Показала глазами Соколова на поверженную жалобно скулившую тварь в человеческом облике, возле которой валялся на земле раскрытый нож.
– Ну что, Витёк, доигрался! Женщин ножом пугал. А ну поднимайся! Идём в милицию! – грозно потребовал могильшик. – Болтается тут, пьёт всё что попало из поминальных рюмок, какие оставляют родственники усопшим. А вы, дамочки, следуйте за нами. Напишите заявление о нападении. Теперь посадят паразита. Уж мы его и гнали с кладбища и били. Только не помогает. Дома не живёт, всё пропил и ум тоже. Теперь посадят, так что не будет здесь шастать.
– Не в тюрьму ему надо, а в больницу, – пожалела опустившегося мужичонку Соколова.
– Там решат куда, – ответил могильщик. – Кто ж его так? Рука, похоже, сломана. Уж не вы ли дамочка. Я ещё в тот день когда хоронили иностранца вас приметил. Были вы вся в чёрном. Немолодая вы, а красивая. И за себя постоять смогли. А сейчас идёмте с нами. Напишите заявление о нападении. Подлечат, а потом посадят этого паразита и поделом. Там его перевоспитают, а после отсидки на завод устроят, в общежитие определят. И от такого паразита стране должна быть хоть какая польза. Ох и много таких скоро будет, ох и много! – Тяжко вздохнул могильщик.
– Почему вы так думаете? – Спросила постепенно успокаивавшаяся Ольга.
– Я ведь здесь лет сорок служу. С душами покойных общаюсь, а они о многом знают, о многом ведают. Смута надвигается на Русь-матушку, великая смута… – О чём-то задумался могильщик. – Так что знаю, – спохватился он, что наговорит лишнего и, перехватив лопату левой рукой, взял  за шкирку жалкого и обгаженного паразита.

3.
Примерно через полчаса после того, как Лебедева и Соколова, сильно расстроенные крайне неприятным инцидентом, вернулись с кладбища и встретили старшего лейтенанта Витова, сидевшего на скамеечке возле дома, терпеливо дожидаясь деда или Ольгу Владимировну, которую Николай очень любил и называл бабушкой, несмотря на то, что та не была ему родной, из телефона-автомата позвонил Василий Владимирович.
– Оля, хорошо, что вы наконец дома! Супруги Грей отказались от первой экскурсии по городу и приняли моё предложение. Через час мы приедем. Ты уж что-нибудь собери к столу, дорогая моя! Ладно?
– Хорошо, Василий Владимирович, соберу что-нибудь. Ждём! – Ответила мужу Ольга и положила трубку, объявив:
– Аврал, родные мои! Аврал! Только моряк может вот так и сразу!..
– Пригласил англичан? – Догадалась Соколова.
– Пригласил. Просил собрать что-нибудь на стол. Будут через час. Так что отдых отменяется, – вздохнула она. – Зато познакомимся с англичанами!
– Коленька, – обратилась она к внуку, – дед тебе рассказывал о своей командировке в Англию в сорок четвёртом году?
– Ещё бы! Побывал в Скапа-Флоу, на главной базе британского военно-морского флота! – Ответил лейтенант Витов, гордившийся дедом, воевавшим на Балтике и на севере.
– Скоро познакомишься с бывшим британским военным моряком, у которого дед побывал когда-то в гостях. Вот что, родной мой, сходи в гастроном. Купи что будет, лучше шампанское и красное сухое вино. Купи ещё фруктов и что-нибудь к чаю: торт, пирожные конфеты…
– Есть товарищ старший сержант купить вино и что-нибудь к чаю! – Надев фуражку и приложив руку к козырьку, ответил старший лейтенант Витов Ольге Владимировне, которая воевала и была демобилизована в конце сорок четвёртого года после трагической гибели первого мужа и младшего брата Василия Владимировича Лебедева.
– Возьми деньги! – Ольга Владимировна протянула внуку двадцать пять рублей.
– Не надо. У меня есть! – выходя из квартиры отказался старший лейтенант и, не дожидаясь лифта, сбежал вниз по лестнице.
– Слава богу, что мясо у нас есть. Вырезка. Берегу к празднику. В Ленинграде сейчас с продуктами перебои. В торговле творится чёрти что. Достать что-нибудь кроме хлеба, крупы и макарон подчас трудно.
– В Москве едва ли лучше, – согласилась Соколова. – Торгаши всё куда-то попрятали. Выжидают когда подскочат цены. Доставай мясо из морозилки и под горячую воду! Оттает – будем делать антрекоты!
– Чуть не забыла! – Всплеснула руками Ольга, открывая холодильник. – Есть ещё пельмени! Домашние. Осталось не менее сотни. Делали вместе с Василием Владимировичем. Научились когда служили в Североморске. Обычно делаем штук по триста. Пельмени на Севере – наипервейшая еда!
– Замечательно! Вот и угостим англичан русскими пельменями! Так что убирай мясо обратно. Побереги  к праздникам.
– Есть ещё маринованные огурчики собственного приготовления, помидоры и варенье из клубники, – докладывала Ольга. Есть сыр. Не хватает лишь ветчины.
– Англичан ветчиной не удивишь, – заметила Соколова, – а вот пельмени и маринованные огурчики с чёрным хлебом им должны понравиться.
– Пельмени понравятся, – охотно согласилась Ольга. – Свои, домашние. Сварим когда придут гости, а сейчас следует привести квартиру в порядок, переодеться и причесаться. Время ещё есть, – взглянула на часы Лебедева.
    
*
– Знакомьтесь, мистер и миссис Грей, это моя супруга Ольга, мой внук Николай и наша родственница Елена Васильевна! – Представил всех сразу зарубежным гостям Василий Владимирович Лебедев всё ещё взволнованный встречей с бывшим британским моряком и товарищем по оружию и его супругой, прилетевшими в Ленинград из Лондона с группой туристов.
– Ричард Грей! – Кивнув головой представился англичанин женщинам и вручил им по букету роз. Молодому русскому морскому офицеру, который приходился мистеру Лебедеву внуком, крепко пожал руку.
– Анна Грей, в девичестве Анна Скрябина, – улыбнувшись, как это умеют делать англичанки, обладающие повышенным чувством собственного достоинства, представилась супруга Ричарда Грея – миловидная пожилая женщина, отметившая своё семидесятилетие в прошлом году. Чуть помедлив, не удержалась и уже по-русски, поцеловала в щёчки хозяйку и её очень красивую несмотря на возраст родственницу, которая, как оказалось, была всего лишь на три года моложе миссис Грей. Впрочем и миссис Лебедева была на высоте!
«А в том, что  в лицах женщин заметное сходство, нет ничего удивительного, родственницы», – подумала Анна. – «Интересно, какими они пользуются духами?» 
Уловив душевное состояние супруги и собравшись с духом, мистер Грей сделал женщинам комплимент, причём на хорошем русском языке, которым овладевал с помощью супруги в течение многих лет. Однако говорил он с заметным акцентом, как впрочем и Анна, что впрочем неизбежно и для тех русских людей, кто родился не в родном отечестве.
– В сорок четвёртом году мистер Лебедев обмолвился, что русские женщины самые красивые в мире. Я никогда в этом не сомневался, прожив с Анной более полувека, а теперь убедился в этом ещё раз, увидев вас, миссис Лебедева и миссис…
– Соколова, – шепнул ему Василий Владимирович.
– И миссис Соколова, –  уверенно продолжил Грей и поцеловал дамам руки.
– Спасибо, мистер Грей, – поблагодарила гостя Соколова, типичное английское лицо, напомнившее ей о британском генерале по имени Джордж Ричардсон,  с которым она была знакома в течение нескольких часов во время своей командировки в Западную Германию в конце 1957 года.
Поскольку часы показывали без четверти четыре – время и по английским меркам вполне обеденное, Ольга пригласила всех к накрытому столу, а Елена Васильевна, помогавшая ей по хозяйству, разложила дымящиеся пельмени по тарелочкам.
– Домашние, – пояснила Ольга. – Делали вместе с Василием Владимировичем!
На правах хозяина, Лебедев наполнил бокалы шампанским, бутылку которого, удалось купить Николаю, и провозгласил толст за встречу товарищей по оружию и за приятное путешествие английских гостей по СССР. Помимо Ленинграда, на знакомство с которым отводилось три дня, туристы из Великобритании побывают в Москве и Киеве. Вот такая программа знакомства с Россией, о которой иностранцам хотелось узнать как можно больше.
За пельменями со сметаной выпили по рюмке коньяка, непочатую бутылку которого на всякий случай хранил Василий Владимирович.
– Армянский коньяк, тот самый, который любил ваш премьер-министр Черчилль. Помнишь, Ричард, я рассказывал тебе об этом напитке в Скапа-Флоу в сорок четвёртом году? – Спросил гостя Лебедев.
– Помню, – ответил Грей, хотя, если честно сказать ничего такого не помнил. Шутка ли сказать, с тех пор прошло почти сорок четыре года!
Миссис Грей понравились маринованные огурчики, и она заинтересовалась рецептом их приготовления. Ольга принялась рассказывать, как следует мариновать огурцы, выбирая при этом определённые сорта и не допуская чтобы огурчики перерастали.
– У нас есть дача за городом, что-то вроде загородного дома с небольшим участком земли. Огурцы под Ленинградом хорошо растут в парниках, – присоединился к беседе женщин Василий Владимирович. – Обычно выходные дни мы проводим на даче, но сегодня у нас вы, Анна и Ричард, наши дорогие гости!
– Я слышал, что русские предпочитают другим крепким напиткам водку, которая у вас и в самом деле замечательная, – вспомнил мистер Грей. – Пельмени и огурцы – русская национальная еда и следующую рюмку следует наполнить водкой и только водкой! Мы захватили с собой бутылку вашей «Столичной» водки, которую приобрели в аэропорту, сразу же по прибытии в вашу страну. Попрошу вас, лейтенант, принести её. Водка в чемоданчике, в прихожей, – попросил внука Василия Владимировича мистер Грей, допустив неточность в воинском звании молодого морского офицера.
Водка, изготовленная на экспорт, и в самом деле была отменной и мужчины позволили себе по две рюмки. Женщины пили сухое вино.
За чаем, покончив с обсуждением достоинств крепких напитков, в том числе и английских, которых на столе, впрочем, не оказалось, немного захмелевшие ветераны припомнили кое-что из военных лет.
– Мистер Лебедев, я внимательно следил за военными действиями русского флота в Арктике и неоднократно встречал сведения об эсминце, который передал вам в Скапа-Флоу . «Блестящий» – хорошее название, а уничтожение эсминцем германской подводной лодки одного из последних проектов показало, что корабль и его экипаж хорошо подготовлены. Так что мы с вами работали не зря!
Василий Владимирович охотно соглашался с Греем, не ведая о том, как закончил войну британский моряк, лишь вспомнил, что Ричард мечтал стать после войны военным атташе или кем-то вроде того и посетить Россию и даже работать на родине своей жены и тёщи, но поскольку такие планы по-видимому не сбылись, не стал вспоминать об этом.   
– А ваш коллега, капитан-лейтенант? Не помню его имени. Ваше имя – запомнила Анна и через Совет ветеранов мне помогли вас разыскать, – признался Грей.
– Иван Яковлевич Афанасьев умер в семьдесят втором году, – ответил Лебедев.
– Моя мама тоже умерла в семьдесят втором, – вспомнила миссис Грей. – Всю жизнь она мечтала побывать в Петербурге и посмотреть на город, в котором родилась и жила, город, в котором вышла замуж и родила меня. Мне не было и года когда нам пришлось покинуть Россию. Это случилось в 1918 году.
– Помните, мистер Лебедев, вы рассказывали, что мама вашей погибшей во время войны жены, – при этих словах миссис Грей посмотрела на Ольгу. Вкратце Лебедев рассказал супругам Грей историю своей семьи, – училась в гимназии вместе с моей мамой Елизаветой Скрябиной. Мне очень хочется посмотреть эти места, но прежде всего дом, в котором я родилась, если он сохранился. Это на Литейном проспекте. Я привезла с собой фотографии нашего дома.
– Обязательно посмотрим на ваш дом. Центр города в основном сохранился в том виде каким его застраивали в прошлом веке . Полагаю, Анна, что дом сохранился. Извините, миссис Грей, не помню вашего отчества.
– Я и сама о нём почти не вспоминаю. В Англии принято называть людей по имени и фамилии. Отчество не используется. Просто нет такого понятия, – грустно улыбнулась миссис Грей, и ответила Лебедеву. –  Петровна я, Анна Петровна.
– Ещё сегодня, Анна Петровна, вы обязательно побываете возле дома, где родились. Вечерний Ленинград очень красив и погода не подкачала.
– Что значит «не подкачала»? – Не понял Ричард, не разбиравшийся в тонкостях русского языка, который осваивал с помощью жены более сорока лет, но всего охватить был не в силах.
– Это значит, что погода была хорошей и хорошей осталась, в общем не изменилась, –  пояснила супругу Анна Петровна. – В Англии сентябрь как правило хороший месяц, тепло и дождей немного.
– В сентябре у нас уже прохладно, – заметила Ольга. – Однако приближается «бабье лето»  с последним осенним теплом. Знаете что это такое?
– О да! – Подтвердил Грей и обратился к Витову, на котором ладно сидела форма морского офицера.
– Где служите, молодой человек? – Спросил он.
– Недалеко отсюда, в Эстонии. Прибыл в Ленинград по делам, вот и зашёл к родственникам. Завтра возвращаюсь в часть.
– Нам известно из газет и телевизионных новостей, что Эстония ваша неспокойная провинция, такая же, как у нас Ольстер , где слишком много ирландцев и католиков. Вечно они чем-то недовольны. Пришлось ввести туда войска, поскольку Ольстер мы никогда не отдадим. Вчера что-то происходило в «вашем Ольстере». Чего они хотят?
– Как и ваши католики, хотят независимости, – вздохнув, ответил Витов. – Вчера едва ли не треть жителей Эстонии вышли на улицы, требуя суверенитета и независимости, называя нас оккупантами… «И ведь среди эстонцев было немало русских людей», – с горечью подумал старший лейтенант. «Неужели и эти недалёкие люди хотят независимости?»
– Чушь какая-то! – Возразил Грей. – Всегда найдётся кучка смутьянов, которые потребуют невозможного. Эти маленькие территории – наш Ольстер и ваша Эстония или Прибалтика, как вы называете земли отвоёванные у Швеции вашим королём Петром , за которые он к тому же заплатил шведскому королю огромные по тем временам деньги , – проявил мистер Грей свои хорошие знания в области европейской истории, – никогда не смогут стать полноценными государствами. Разве недостаточно примеров из истории нашей Британской империи, распавшейся отнюдь не под давлением каких-то там смутьянов в своих заморских владениях. Смутьянов сажали в тюрьмы, а империя распалась из-за непосильных расходов на содержание этих самых владений и территорий. Расходы не окупались тем сырьём, которое получала метрополия .
А ведь мы преобразили Индию, доставшуюся нам после многовекового мусульманского владычества  в совершенно расстроенном состоянии, покрыли её сетью железных дорог, создали горнодобывающие и промышленные предприятия, сделали крупнейшим экспортёром чая, хлопка, джута, риса и много чего другого.
Даже в дебрях Африки мы построили города, проложили железные дороги, освоили под плантации не знавшие плуга земли, дали туземцам электричество, прорыли Суэцкий канал, о котором мечтали ещё египетские фараоны. Канал сохранился, поскольку имеет международное значение, а вот дороги и города в независимых странах Африке ветшают и превращаются в призраки, а местное население дичает. Cказанное не касается Индии и некоторых наших азиатских колоний, но Африка…
– Так что же, Великобритания вздохнула с облегчением после того, как ушла из своих колоний? – Выдержав паузу, спросила Соколова, внимательно прислушивающаяся к мнению многоопытного британца и бывшего офицера флота его и её величеств , прожившего большую жизнь и воевавшего во Второй мировой войне. 
– Ничуть, миссис Соколова, – любуясь удивительно красивой для своего возраста женщиной, над которой не властвует время, признался англичанин. – Тысячи нищих и озлобленных африканцев, которые теперь винят во всех своих бедах нас, англичан, устремились в Англию. Лондон, где таких мигрантов уже миллионы, изменился до неузнаваемости. Есть районы, попав в которые создаётся впечатление, что вы оказались не в «старой доброй Англии», а в Нигерии ! – Огорчённо развёл руками Грей, подогретый рюмкой коньяка и двумя рюмками водки. – И повсюду навязывается политкорректность, от которой не продохнуть. Бывшего камерунца, кенийца и даже нигерийца, теперь не следует называть негром.
– Как же их называть? – Удивился Василий Владимирович. – У нас слово «негр» пока не запрещено, да и отношение к студентам из Африки, которые учатся в наших вузах, дружелюбное. СССР помогает развиваться африканским странам, помогает в борьбе с агрессорами, я имею в виду Южную Африку , которая поддерживает антинародные режимы в Анголе и Намибии.
– Вы – другое дело, мистер Лебедев, но такое положение вещей не вечно. Рано или поздно, если руководство вашей страны не примет жёстких мер к таким манифестациям, которые проходили вчера в Эстонии, рухнет и ваша империя, под названием СССР, и тогда вы столкнётесь с такими же проблемами. Многие из ваших бывших территорий могут оказаться враждебными вам, а в ваши города и прежде всего в Москву и Ленинград, хлынут миллионы озлобленных людей другой национальности и религии. В результате резко, как это произошло у нас, подскочит преступность, которую ваши юристы или журналисты назовут не иначе, как «этнической».
– Не африканцы же появятся у нас? – Уточнила Ольга. – В Москве и Ленинграде и так немало советских граждан других национальностей.
– И африканцы, уверяю вас, появятся, и китайцы, причём в немалых количествах. У вас большая страна!
– Не пугай людей, Ричард, – попыталась остановить супруга Анна. – Может быть хоть у них ничего такого не случится.
– Да, да, – закивал головой Грей. – Может быть всё обойдётся. Россия северная, холодная страна и африканцам она придётся не по вкусу. Кое-что вы, конечно потеряете, но приобретёте свободу. Хочется верить, что и в Россия, которая возвращается к своим христианским ценностям, отметив в этом году тысячелетие принятия христианства, станет демократической страной, как страны Западной Европы. Ведь Россия прежде всего страна европейская. Дух захватывает от перспективы создания  конфедерации европейских народов от Гибралтара  до Владивостока и далее через Тихий океан от Ванкувера до Галифакса !   
– Очень далёкая перспектива, Ричард, – засомневался Лебедев насчёт конфедерации от Гибралтара до Владивостока. – Зато что касается демократии, то она уже здесь. Вот и милиция вооружилась дубинками, которые активно опробуют на спинах граждан. В народе дубинку стали называть «демократизатором». Вот так-то! Так что до полной демократии осталось чуть-чуть, – закончил Лебедев и собрался наполнить рюмки коньяком из бутылки, которую Ольга не убрала с чайного стола.
– Хватит, Василий Владимирович! – прошептала она на ухо мужу, убирая со стола коньяк. – Хватит политики!
– Нам пожалуйста ещё чая, – забеспокоилась и миссис Грей, уловив беспокойство хозяйки. – Если можно, с клубничным вареньем. Мы, англичане, большие любители чая в отличие от французов и немцев, которые предпочитают кофе.
– Чай сближает наши народы,  – улыбнулась Соколова, меняя тему разговора. – Мне рассказывали, что у вас, Анна и Ричард, двое детей. С тех пор, как с ними познакомился Василий Владимирович прошло более сорока лет. У вас наверное есть и внуки?
Анна переменилась в лице и поставила чашечку на стол.
– Что с вами? Что-то не так? – С тревогой спросила Елена Васильевна.
– Видите ли, миссис Соколова, наш внук Роджер Грей погиб в апреле 1982 года во время военных действий в Южной Атлантике, – ответил Соколовой мистер Грей. – Роджер служил на эсминце «Шеффилд», в который попала ракета с аргентинского самолёта. Роджер был не старше вас, лейтенант, посмотрев на Витова, тяжело вздохнул Грей …
– Простите, мистер Грей, простите Анна, – извинилась Елена Васильевна. – Понимаю, трудно говорить о таком. Простите…
– Нет, отчего же, – возразил Грей. – Британские моряки и наш внук Роджер, которым мы гордимся, отстаивали суверенитет нашей страны над Фолклендскими островами – немногими территориями, которые сохранила моя страна от своих былых владений. На Фолклендских островах живут подданные Великобритании и мы никогда и никому не отдадим их, как, надеюсь и вы поступите со своими Курильскими островами, которые ни в коем случае нельзя уступать Японии. 
– Никому не отдадим, Курильские острова! – Подтвердил Василий Владимирович. – Ни при каких условиях!
– Историю и ход военных действий в Англо-Аргентинском конфликте  я изучал в военно-морском училище, – припомнил старший лейтенант Витов. – Со времён Второй мировой войны нигде в мире не было столь масштабных военных действий флотов, а британский военно-морской флот по-прежнему один из самых мощных.
– Приятно слышать такое из уст молодого русского офицера, – растрогался Грей, по-отечески посмотрев на Николая Витова. – Вы правы, лейтенант, в настоящее время британский военно-морской флот третий в мире после американского и советского флотов. – Глаза англичанина повлажнели.
«Вспомнил внука» – Взглянув на Ричарда Грея, подумала Соколова. «Вот ведь какая судьба…»
Она протянула руку и коснулась руки миссис Грей.
– И у нас Анна большая беда. Мой старший внук Владимир Соколов – лейтенант Военно-воздушных сил был сбит этой весной над Афганистаном и сейчас в плену, где-то в Пакистане. Жив ли?..
– Боже мой! – Воскликнула Анна и с состраданием посмотрела на Соколову. – И у вас война!
– Да, Анна, и у нас война. Идёт уже девятый год. За это время погибли тысячи наших солдат и офицеров …

4.
Любого индивидуума, впервые попавшего в эти сакральные места, охватывает сильнейшее, ни с чем несравнимое волнение. Здесь, на территории Большого Лондона, в хорошо охраняемой зоне ухоженных парков и самых дорогих особняков, в которых проживают миллиардеры и финансовая элита не только Великобритании, но и всего Запада, прежде всего англоязычного, разместилась часть зародившейся в эпоху Возрождения могучей банковской империи, происходившей из семьи удачливых ростовщиков, скопивших первоначальные капиталы в благословенной Ломбардии , куда их предки прибыли с Востока весьма возможно, что ещё во времена некогда существовавшей в тех местах Римской империи.
Пришло время и этой не стародавней Римской, а новой империи огромных денег, замешанных на крови вечно враждующих между собой европейских народов и накопленных за сотни лет чрезвычайно выгодного финансирования феодальных, религиозных и мировых войн, а так же революций и контрреволюций, стало под силу содержать в своих корыстных интересах таинственное мировое правительство.
Этот теневой, но тем не менее весьма влиятельный мировой кабинет министров, о котором не принято говорить открыто, перечисляя персоналии, способен расставлять на ключевых постах почти во всех значимых странах, удобных для своих хозяев президентов и премьеров, а так же мэров, кардиналов, депутатов и прочих назначенцев из разного рода либеральных, демократические, социалистических, а то и национальных и даже националистических партий.
Чего только стоил не слишком удачный эксперимент, проведённый в Германии тридцатых – сороковых годов. Впрочем, возможно так было и задумано. Кто знает, что на уме у сильных мира сего, в руках которых едва ли не все деньги планеты?.. 
Людей для всяческих подлых дел находят как правило на местах, подкупая их лестью и всякого рода грантами , а так же возможностью издавать за рубежом никчёмные труды, зарабатывая на печатном словоблудии и прочей чепухе огромные гонорары, а то и премии, в том числе Нобелевские. Деньги не только не пахнут, но и подобно самому мощному оружию рождают власть, прежде всего тех, кто их даёт.
По другую сторону океана, в другой большой англоязычной стране проживает и хранит свои основные богатства другая, по-видимому основная часть всемогущего финансового семейства, способного изменить ход истории не только в одной отдельно взятой стране, но и в целой системе государств, чтобы затем надеть на них ярмо мирового правительства в виде МВФ, ВТО и прочих удавок, и выкачивать жизненные соки из покорённых народов, посаженных на «долларовую иглу» – страшный наркотик, порождённый выделениями «Золотого тельца», которого велел уничтожить подвластным ему иудеям ещё Моисей, сбежавший из Египта вместе со своим непослушным народом от гнева аборигенов, озлобленных коммерческими проделками богом избранного народа.
Однако не все подданные мудрого пророка руководствовались божьими заповедями, нашлись и такие, кто в тайне молился на золото и продолжал отливать тельцов, невзирая на запрет Моисея.
– Какое ещё мировое правительство? – Удивится и не поверит рассказанному вполне успешный обыватель, зарабатывающий на жизнь несколько тысяч фунтов стерлингов,  долларов, западногерманских марок или швейцарских франков – это если он проживает на Западе, или три или более сотен рублей, если живёт на Востоке, то есть в СССР, пользуясь благами, о происхождении которых не задумывается, критикуя тем не менее «порочную систему социализма», которая якобы «не даёт ему развернуться». Куда?


* *
Медленно вращается вокруг своей стальной оси огромный земной шар с искусно выполненными из самоцветов океанами, континентами, странами. Огромный, доселе невиданный, подсвеченный изнутри глобус диаметром в несколько метров поражает воображение.
«Сколько же может стоить такое чудо, если Англия выполнена из изумрудов, Франция из аметистов, Соединённые Штаты из сапфиров, а Советский Союз из дымчатого топаза? Из каких дорогих и драгоценных камней изготовлены прочие страны, сразу не скажешь. Тут нужен геолог, хорошо разбирающийся в минералах…» – Невольно задумался Урицкий, любуясь потрясающим произведением искусства, поскольку назвать это шар наглядным пособием не поворачивался язык. «И всё-таки, сколько же может стоить это чудо?» 
– Millions? Many millions dollars!  – Угадав мысли Владислава, шепнул ему на ухо Анатолий Аркадьевич – ленинградский знакомый Урицкого, с которым дядя настойчиво рекомендовал подружиться, и старший по возрасту среди слушателей, единогласно выбранный старостой небольшой группы, прибывшей на туманный Альбион из СССР.
– What tell?  – Обратился Анатолий Аркадьевич к прочим восьми, не считая Владислава, коллегам по семинару:  Михаилу Старшему, Анатолию, Герману, Егору, Михаилу Младшему, Роману, Александру и Петру. Так уж случилось, что Михаилов здесь оказалось двое, а к участникам семинара следовало обращаться только по именам и только по-английски. Вот и прозвали двух Михаилов согласно их возрасту – Старшим и Младшим. С Анатолиями было проще, поскольку руководитель группы, он же и староста имел право на отчество.
Во второй половине последнего, девятого дня семинара в британском отделении Institute of economic problems , все десять его слушателей, прилетевшие в Лондон, были приглашены в особняк одного из организаторов и спонсоров семинара, оплатившего учёбу молодых и перспективных людей из СССР, средний возраст которых не достигал сорок лет.
Их  запустили в зал, в центре которого медленно, со скоростью один оборот в час вращался огромный земной шар, дав самостоятельно осмотреть это чудо инкрустированное драгоценными камнями и надписями из золотых букв, прежде чем пояснить его назначение.
Вот и огромная страна в привычных со школьных уроков географии очертаниях, выложенная на поверхности шара из тщательно подогнанных друг к другу кусочков дымчатого топаза с надписью крупным латинскими буквами, отлитыми из дешёвого южноафриканского золота – «USSR».
– It is soundly made, have not stinted!  – С нескрываемым восторгом ответил на вопрос старшего коллеги Михаил Старший – впрочем человек ещё молодой и худощавый, выше среднего роста, темноволосый, с приятным лицом и в очках, с интересом рассматривавший территорию, которую в СССР называют Западной Сибирью.
– Expensive property!  – Покачал головой Анатолий, напоминавшей долговязой фигурой нескладного школьника-переростка к тому же с огненно рыжей шевелюрой и нежной не переносящей солнечных лучей кожей, покрытой веснушками несмотря на осень. Сентябрь был на исходе. Его тоже называли Младшим Толиком, поскольку самым старшим в группе был Анатолий Аркадьевич, как вскоре выяснилось старый знакомый Владислава.
– On the Globe there is London, Manchester, Glasgow, Paris, Toulouse, Lyons, Berlin, Hamburg, Munich, and at us only Moscow…  – Растерянно заметил Герман – самый молодой из слушателей семинара с простоватым русским лицом, хоть и в очках, выглядевший несколько странновато среди прочих слушателей элитарного семинара, на который были откомандированы самые перспективные молодые граждане, чем-то близкие современному высшему политическому руководству страны.
Им и ещё немногим, командированным осваивать премудрости капитализма за океан, открывался «зелёный свет» к обладанию общенародным достоянием, которое по мнению некоторых экономистов работало крайне неэффективно, словно и не было первых пятилеток , утёрших нос Западу, барахтавшемуся в мировом кризисе .
«Нет хозяина…» – увидев где-либо брошенную металлическую трубу или рассыпанные на дороге минеральные удобрения, а то и зерно скажет в сердцах и выругается для порядка простой обыватель и будет частично прав. Действительно, где взять человека ответственного по настоящему, если хозяин весь советский народ, да ещё вконец разболтанный к осени 1988 года жуткой демагогией, брызжущёй  из Кремля и так называемого московского «Белого Дома», где окопались народные депутаты, не понимавшие, что творят?
–  Now that’s something like it!  – Заикаясь даже в коротких словах и раскрыв от удивления рот, воскликнул Егор – приземистый, лысоватый и круглолицый мужчина в расцвете сил к тому же редактор серьёзного теоретического журнала. Прикидывал практичный Егор, что этот земной шар не уместится по высоте в его просторной московской квартире в  «сталинском доме» с потолками в три с половиной метра, а если на даче, то только под открытым небом.
– There will be a possibility – will get the similar Globus. Better from metal, from copper and cupronickel , – немного подумав, заявил Второй Михаил – высокий и стройный молодой человек с тонким лицом и богатой тёмной, слегка курчавой шевелюрой. Этакий красавчик, спортсмен-горнолыжник и любимец женщин и девушек. 
«Time will come, I will buy the Globe together with private residence» , – подумал про себя Роман – немногословный ловкий молодой человек среднего роста, увлекающийся футболом, хоть и без серьёзного образования, но с нахальным  лицом и плохо выбритым подбородком. Впрочем, такие лица, даже небритые, как правило нравятся легкомысленным женщинам.
– Very beautiful Globe and very expensive.  – Изрёк Александр – мужчина солидный, с крупной, хорошо посаженной на широкие плечи и умной головой, обрамлённой порослью светлых волос. Одним словом – голова!
– Yes on such money it is possible to make not only such Globe, it is possible to create a big bank also,  – буркнул Пётр – невысокий и невзрачный молодой человек в очках, с лицом тусклым, однако хитроватым и даже ехидным.
Раздался сигнал гонга и в зал вошёл хозяин.
– The Globe was pleasant?  – Спросил он, пытливо вглядываясь в лица избранных, которым после исчезновения СССР с карты мира и наверное этого глобуса, подлежащего капитальному ремонту, строить Новую Россию, владеть её богатствами и править новой страной согласно мудрым советам оттуда, где по вечерам скрывается солнце, и конечно же в соответствии с «общечеловеческими ценностями».
  – O, yes! Yes!  – Подали голоса и закивали головами слушатели семинара, большинство из которых впервые побывали не только за границей, но и в цитадели западного мира.   
Хозяин очертил рукой круг и, взирая на глобус, озвучил свои мысли, которым было суждено глубоко запасть в головы слушателей.
– Globe – a zone of our vital interests. While the world is not homogeneous also our problem to clear away obstacles, to make the world a single whole in which there will be no place to the states in understanding habitual for us. Instead of the countries and the people the transnational corporations you, our visitors and participants of a seminar become which part also will be created.
Remember this day, misters, and this Globe, seventy five which percent of a surface are alredy supervised by us and are a zone of our vital interests.
I say goodbye to you. You have a free evening, and at midnight across Greenwich you depart to the country whish should be destroyed in the shortest terms and to build with our on-site assistance, cleared of fragment of the totalitarian past the new country.
When this problem will be executed, the zone of our general interests will extend to 90 percent, and it yet a limit!  – Закончил хозяин особняка, который так и не представился слушателем, поскольку весьма вероятно был одним из «сильных мира сего».
«Да ведь эти же мысли роились в головах пламенных революционеров начало века!» –  Задумался Владислав. «Раздушим до основания, а затем, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!» – Припомнил он как оказалось пророческие и на новом витке истории слова из «Интернационала», которые следовало воплотить теперь не в коммунистической утопии, которой не суждено было сбыться восемь лет назад, как это было обещано Никитой Хрущёвым , а в транснациональных компаниях. Дух захватывало от таких перспектив. «Вот она настоящая мировая революция! Вот он мир без границ! Вот она единая семья народов под управлением мирового правительства!» – От подобных мыслей захватывало дух. В Лондоне Владислав стал другим человеком. Теперь он крайне критически относился к  своей стране, которая была «не такая, как все» и готов был делать из неё «нормальную страну» уже вполне отчётливо представляя себе какой она должна быть.
То, что он стал одним из посвящённых благодаря протекции дяди, вселяло определённые надежды…

* *
Конспекты и прочие материалы семинара, заранее разрешённые на ввоз в СССР уложены в багаж. Через три часа, в полночь по Гринвичу, вылет из аэропорта Хитроу и прибытие в Шереметьево без четверти шесть утра. В самолёте можно подремать. Очень удобно, а пока после краткого знакомства и одновременного прощания с историческим центром Лондона, решили посетить старейший лондонский паб , чтобы отведать напоследок знаменитый английский эль и наконец-то вдоволь наговориться на родном языке, обменяться впечатлениями от судьбоносной поездки. Английским языком все слушатели владели неплохо – таково было условия включения в группу, однако он всё же напрягал.
Впрочем, кто знает, возможно что недавние слушатели семинара, мировоззрение которых радикально переменилось за девять незабываемых дней, смогут побывать в одной из финансовых столиц мира ещё раз и лучше познакомиться со старинным городом, который основали ещё римляне , поскольку это толком не удалось в связи с очень плотным графиком работы.
Паб понравился всем без исключения, в том числе и Владиславу, предпочитавшему пиву натуральное красное сухое вино и коньяк, прежде всего французский, к которому приучил его дядя.
Паб – дорогой, а посему немноголюдно, несмотря на вечер. Приятный интерьер, цветные стёкла на небольших средневековых окнах, из скрытых динамиков доносится хорошая музыка. Массивные стулья, обитые кожей, столы из дуба, сдвинутые официантами по просьбе гостей, в которых признали иностранцев, изрядно удивившись узнав спустя некоторое время, что все они из СССР.
Прощальным вечером в английском пабе руководил Анатолий Аркадьевич, кое-что знавший о знаменитом английском эле – напитке, изготовленном по старинным рецептам из ячменя и хмеля.   
– Английский эль – «живое пиво», не пастеризованное, не фильтрованное, изготавливается из ячменя нередко тех же сортов, из которых делают  знаменитые шотландские виски. Эль ещё называют ячменным вином, но это всё-таки пиво, причём самое лучшее, – с видом знатока пояснил коллегам Анатолий Аркадьевич, рассматривая на свет содержимое своего пивного бокала емкостью в одну пинту . – Портер. Этот сорт эля лучше пить без всяких закусок, в том числе солёных бараньих рёбрышек, маринованных яиц, крекера или солёных орешек, которые обычно подают в пабах.   
– Маринованные яйца я бы попробовал, – прищурив хитрый глаза на свой бокал из недр которого поднимались на поверхность аппетитные пузырьки, облизнулся Роман. – У нас и яйца не маринуют и ещё много чего нет.
– У нас маринуют огурчики, но они хорошо идут только под русскую водку, а яйца должны быть свежими и лучше их не мариновать,– ухмыльнувшись, заметил Герман персонально для Романа, которого сразу же невзлюбил, наверное потому, что они были ровесниками, к тому же самыми младшими из компании.
– Водка – ещё та дрянь, – запротестовал Александр, заступаясь за младшего коллегу, пожелавшего отведать маринованные яйца. – Водку пьёт всякое быдло, а потом матерится и норовит пустить в ход кулаки…
При этих словах его левый глаз нервно задёргался и наблюдательный Анатолий Младший тряхнул рыжим чубом и тихонько хмыкнул, очевидно догадавшись, что коллеге удалось побывать объектом рукоприкладства неизвестного пьяницы, которому могло не понравиться интеллигентное лицо Александра.
– Я лично предпочитаю коньяк, но от Портера не откажусь. Действительно, замечательное пиво, у нас такого теперь не найти особенно после затеянной борьбы с пьянством, которая сыграла положительную роль. Пить стали ненамного меньше, зато озлобленность населения и неприязнь к государству заметно вырос и это немаловажный ресурс!
– Да, сейчас такого не найти, – согласился Анатолий Аркадьевич, никак не прокомментировав «немаловажный ресурс». – Вот во времена моей юности, не то чтобы похожее на Портер пиво, но хорошее Жигулёвское приходилось попробовать, – делая небольшие глотки, пустился в далёкие воспоминания Анатолий Аркадьевич.
– Лет двадцать назад мне довелось побывать в Москве, кажется это было в 1967 году. Только что отстроили высотный Новый Арбат, в самом начале которого открылся пивной бар «Жигули». СССР – не Англия, так что событие для Москвы немаловажное.
– С двумя приятелями и девушкой одного из них мы встали в очередь желающих посетить питейное заведение, пиво в котором стоило сорок пять вместо привычных двадцати двух или двадцати четырёх копеек. Отстояв часа полтора, оказались внутри. Интерьер поскромнее паба, но всё новое, не исцарапанное и не загаженное. Представьте себе, к пиву подали краба размером в среднюю тарелку и большой бутерброд в виде ломтя от буханки бородинского хлеба, разрезанного вдоль с двенадцатью сортами рыбы – от сёмги и осетрины до корюшки. Всех сортов даже не назову.
– Да, с такими деликатесами как краб и двенадцать сортов рыбы любое пиво покажется элем! – съехидничал Михаил Старший.
– Деликатесы здесь не причём, – не согласился с ним Анатолий Аркадьевич. – Пиво и в самом деле было хорошим.
– Повезло вам, Анатолий Аркадьевич, я бывал в «Жигулях» где-то в середине семидесятых годах, но ничего подобного там не подавали. Цена на пиво не изменилась, а вместо крабов и рыбы подавали лишь крекер. Что касается пива, то в подобных напитках я не разбираюсь и не могу объективно оценить качество Портера, – признался Владислав. – Но мне кажется что пиво в «Жигулях» было ничуть не хуже.
– Согласен с вами, Владислав, но это было давно и с тех пор многое изменилось, так что наслаждайтесь Портером, который уже скоро появится в наших магазинах, – пообещал Анатолий Аркадьевич.
– Всё-таки приятно ничуть не напрягаясь говорить на родном языке! – Допив пиво и желая повторить, заявил Александр и знаком поманил официанта, наблюдавшего за компанией иностранцев, как он уже догадался по обрывкам фраз – из России. Языка он естественно не знал, но на слух мог определить основные европейские языки.
Русские туристы в Лондоне были большой редкостью и в пабе посетителей из России пока не бывало, просто никто из персонала такого не помнил. 
– Good evening, mister Uritsky! Good evening, misters!  – Рядом с компанией преимущественно молодых иностранцев, допивавших вторую пинту в стенах дорогого лондонского паба, неожиданно появился человек средних лет с тонким смуглым лицом и положил руку на плечо Владислава.
Услышав свою фамилию, Владислав резко обернулся и к своему изумлению узнал Фреда Колора.
– You, mister Color? Good evening! What destinies& 
– Mister Uritsky, in London has learnt that you. Here als has come into a pub to see and say goodbye. However, in a week I will be in Moscow. Then will share impressions about a trip to London. And now with pleasure a bittern together with you and your colleagues a pint of  an old kind English ale. Thirst has tortured. Yes, to you greetings from mister Rouling and miss Ejr. And they will be in Moscow in a week.   

5.
Последние сентябрьские выходные дни  выдались тёплыми и солнечными. Воспользовавшись хорошей погодой все Соколовы и Лада с детьми выехали в пятницу после окончания рабочего дня в Малаховку, чтобы провести два дня загородом. У Веры малыш приболел и она была вынуждена остаться в Москве, а Павла Арефьева не отпускала служба.
Богдан и Генрих отправились с утра пораньше по грибы в дальний лес, пообещав вернуться к обеду. Алёша и Лиза играли в настольный теннис, Олежка спал в кроватке на свежем воздухе, а Елена Васильевна, Шура, Лада, Светланой и Настя охотно помогавшая бабушке, собирали в саду яблоки, которые будут храниться в доме до морозов, а затем их придётся перевезти в Москву.
– Всем хватит до февраля, – оценила урожай Елена Васильевна, пробуя яблоки на вкус. Особенно хороши были антоновки – крупные, сочные, ароматные.
– Володенька любил наши антоновки, ждал когда бабушка пришлёт посылку, –  всплакнула Шура вспомнив сына, который томился плену. «Жив ли родимый…»
У Елены Васильевны заныло сердце. Закрыла глаза и замелькали в сознании Белецкий, Роулинг, супруга американского президента, которой следовало передать письмо с покаянием за свою страну и просьбой помочь спасти лейтенанта Соколова.
Сердце болело за внука, сердце подсказывало что этого делать нельзя. Используют её письмо во вред стране, используют сломив волю лейтенанта Соколова, склонят к измене родине.
Она вспомнила 1942 год и своё задание – работу в гестапо маленького городке на территории оккупированной западной части бывшей Калининской области, которая в 1944 году отошла к возрождённой Псковской области. Вспомнила допросы схваченных карателями партизан и двадцатилетнего лейтенанта-лётчика, сбитого над авиабазой Люфтваффе, которую спустя несколько месяц удалось разгромить нашей авиации с помощью штабсшарфюрера СД Эльзы Ланц, под именем которой в тылу врага работала лейтенант Соколова.
Русский лётчик, настроенный бороться до конца, с ненавистью смотрел в глаза гестаповцам, а увидев её вздрогнул… Если пленники продолжали упорно молчать, то применялись допросы с применением средств «третьей степени» и ей разрешали уйти. Через час из окна своей комнаты, находившейся в доме напротив, она увидела сквозь слёзы, сдержать которые была не в силах, безжизненное тело русского лётчика и усталых гестаповцев, забросивших его в кузов крытого грузовика. От мыслей, что на месте этого юноши мог оказаться её Ярослав, становилось не по себе, хотело выть белугой, как говорят в народе на Руси. Вот только видел ли кто такое?..
Настя принялась успокаивать мать, а у самой глаза на мокром месте. Брат…
Неожиданно у входа в дом раздался звонок. Елена Васильевна вздрогнула и обернулась к калитке, прикрытой двумя разросшимися туями. Там кто-то ждал, нажав на кнопку.
– Неужели Богдан с Генрихом вернулись? Что-то рано? –  Засомневалась Шура.    
– Пойду, посмотрю. Кто это к нам? – Озаботилась Елена Васильевна, сошла с лесенки-стремянки, с которой снимала яблоки с высоких веток, и направилась к калитке, узнав с полпути Белецкого, с которым не встречалась с конца мая, и Владислава. С ними был третий визитёр, которого Соколова не знала и видела впервые.
– Здравствуйте, Елена Васильевна! – Поздоровался Белецкий. – Рад видеть вас в добром здравии!
– Здравствуйте, Михаил Яковлевич. Спасибо, – вздохнув, поблагодарила Соколова.
– Доброе утро, – поздоровался Владислав.
– Good morning, – повторил незнакомец обычное утреннее приветствие на английском языке, с интересом разглядывая хозяйку дачи. Михаил Яковлевич заочно представил ему мать пленного лётчика Соколова и майора КГБ в отставке, которая работала в годы войны в тылу врага, а в пятьдесят седьмом побывала в Западной Германией с секретной миссией, подробности которой Белецкому были по-прежнему не известны.   
«Мистер Белецкий оказался прав. Очень красивая женщина, несмотря на немалый возраст. Стать – достойная королевы!» –  Отметил про себя Фред Колор, которого Владислав Урицкий представил дяде вчера вечером, а утром пригласил к себе на дачу.
«Жаль что с обращением к супруге президента ничего не вышло. Мольба о помощи пожилой советской женщины с такой внешностью и таким богатым прошлым, осуждающей агрессию СССР в Афганистане,  растиражированная западной прессой и ТВ, могла бы сравниться по результатам со взрывом мегатонной бомбы!» – Продолжая пожирать глазами Соколову, фантазировал Колор. «Жаль, очень жаль…»    
– Чем мы обязаны вашему утреннему визиту, Михаил Яковлевич, да ещё в сопровождении Владислава и неизвестного мне гражданина, по-видимому иностранца, –  спросила Соколова у Белецкого.
– Знакомьтесь, Елена Васильевна, британский предприниматель Фред Колор, – назвал имя иностранца, Михаил Яковлевич. – Мистер Колор близкий друг Генри Роулинга – вашего и нашего с Владиславом старого знакомого. К сожалению Роулинг не с нами, получил разрешение побывать в Закавказье, в Баку и Ереване. Знаете, что там сейчас происходит? А журналисты падки на острые события.
– Знаю, Михаил Яковлевич, знаю, – ответила Соколова. – Ваш визит как-то связан с судьбой моего внука?
– Связан, Елена Васильевна, связан. У вас в саду найдётся укромное место, где нас не смогли бы слышать члены вашей семьи?
– Здесь мама Владимира, можно подождать отца.
– Не стоит, – Отказался Белецкий. – Вы ведь не говорили им о письме, черновик которого был составлен нами в купе скорого поезда Ленинград – Москва?
– Не говорила, – призналась Соколова. – Хорошо, – согласилась она, – Укромное место найдётся, следуйте за мной.
Они разместились в глубине сада на скамеечке, укрытой  от постороннего взгляда крупными кустами сирени.
– Я слушаю, – обратилась Соколова к Белецкому. – Рассказывайте всё, что знаете.
– Мистер Колор интересуется хлопком. Побывал у нас в республиках Средней Азии, а так же в Индии и Пакистане.
– Только ли хлопком интересуется ваш британский друг? – Спросила Соколова, с недоверием посмотрев на Колора, в котором угадывался опытный сотрудник ЦРУ, пожалуй непосредственный шеф Роулинга.
«Урицкий уже давно в этой компании. Теперь и Михаил Яковлевич по сути сотрудничает с ЦРУ, использует новые связи в личных и корпоративных интересах самых активных «перестройщиков». Боже мой, насколько же всё прогнило, задохнуться можно от такого смрада…» –  Задумалась она и подавив брезгливость, посмотрела на всех троих визитёров.
– Считайте так, миссис Соколова, хлопком, – на вполне сносном русском языке напомнил о себе Колор. – С помощью Роулинга изучаю ваш трудный язык. Имеет смысл. СССР по-прежнему перспективный рынок для продукции нашего машиностроения и источник сравнительно дешёвого сырья, в том числе и хлопка. Но сейчас я не о том. Я о вашем внуке. Видел его в одном из лагерей моджахедов на территории Пакистана. Это было в конце августе.
– Что с ним? Он жив? Здоров? Говорите! – Соколова посмотрела в глаза Колору.
– Был жив, однако насчёт здоровья ничего сказать не могу. Худой, измождённый. Увы, моджахеды не столь гуманны, как европейцы, к тому же любят склонять пленных к принятию ислама, естественно с обрезанием и «прочёй атрибутикой». Мистер Белецкий рассказал мне о письме для супруги президента Америки, которое помог вам составить, а Роулинг был с вами в тот судьбоносный момент, когда вы могли это сделать, но не сделали. Жаль, очень жаль. Понимаю, вы не решились оказаться в центре внимания западной прессы, а зря. Представившийся случай можно было выгодно использовать уже в недалёком будущем. Подтвердите, мистер Урицкий, мои слова? – Обратился Колор за поддержкой к Владиславу.
– Да это ток. Перестройка вступает в заключительную, решающую фазу. Страна меняется на глазах и этот процесс уже не остановить. Реформы проводят высшие руководители страны и коммунистической партии и их немногочисленным противникам нечего противопоставить. С помощью первой леди Америки вы могли получить своего внука живым и здоровым ещё летом и стать одной из самых известных женщин страны, ну что-то вроде матери-Терезы , – глупо пошутил Урицкий. – Поймите, никто вам больше не поможет в этой стране.
– Предательство! Кругом предательство! – Простонала Елена Васильевна. – Вы и мне предлагаете предать мою страну?
– Ну почему же предать? – пришёл на помощь племяннику Михаил Яковлевич. – Вы могли бы вместе с нами строить новую, нормальную страну, которую, если не мы, то обязательно построят другие. На эти цели брошены громадные средства, у нас могучие покровители за рубежом, да и партия стала другой. Наконец народ хочет перемен!
– Нормальную говорите страну? Как вы это понимаете?.. – Соколова никак не назвала Белецкого, она не знала как его сейчас назвать.
– Понимаем, очень даже хорошо понимаем, Елена Васильевна. Как ваш старый друг, друг вашей семьи хочу чтобы вы были с нами и вас не захлестнул водоворот грядущих событий не менее значимых, чем октябрь семнадцатого года, – сообщил о планах на будущее Михаил Яковлевич.
– Так что же, назревает революция?
– А вы как думали, товарищ Соколова. Именно революция! Но надеюсь, что без гражданской войны. Разве что на окраинах такое возможно. Ну так «лес рубят – щепки летят». Так говорят в народе.
– Знайте, меня не радуют такие перспективы, – беря себя в руки, ответила Елена Васильевна. – Я хочу знать, что вы сделали с внуком?
– Увы, это теперь не известно, да и не мы что-то сделали. Это реакционное крыло вашего руководства и прежде всего генералы, развязавшие эту войну, – развёл руками Колор, которому Владислав помогал составить правильные фразы. – В начале сентября вашему внуку удалось бежать из лагеря моджахедов, и где он теперь никто не знает. Возможно скрывается в горах, а возможно… – Колор умолк, не зная что сказать. Выдержав паузу, в течение которой Урицкий помогал ему составлять фразу, продолжил. – Вот и мистер Белецкий, справлялся в КГБ о лейтенанте Владимире Соколове. Там ничего не знают ни о месте его содержания, ни о побеге. Там лишь пожали плечами. Они всё ещё пытаются выяснить подробности восстания наших пленных в лагере Бадабера аж в апреле 1985 года !
– Елена Васильевна, помогите и себе и нам, восстановите письмо о прошении за внука. Мы передадим его мистеру Колору и уже через несколько дней  вашего внука будут искать сотрудники ООН.  Обязательно найдут. Сделают для этого всё возможное, – предложил Урицкий.
– Позовите вашу невестку, – предложил Белецкий. – Мать должна знать что с её сыном. В конце концов она повлияет на вас!
– Не надо! – решительно отказалась Елена Васильевна, – я ей сама расскажу. Женщины лучше поймут друг друга… 
– Не думаю, – раздражённо буркнул Белецкий.
– Вот что, господа, – Соколова наконец нашла слово, подходившее для всех троих визитёров, – прошу оставить нас! Теперь, когда лейтенант Соколов на свободе, я верю, что он не предаст свою страну и обязательно вернётся без вашей помощи. Верить – значит помочь ему! Спаси и сохрани Хор-Пта русского Сокола! – Взглянув на осеннее солнце, прошептала она и потребовала: – Оставьте нас, господа. Мы собираем яблоки…
«Что ещё за Хор-Пта?» – Покидая дачу Соколовых, задумался Урицкий, украдкой взглянув в ту часть сада, где возле усыпанной плодами яблони осталась Лада, разговаривавшая со Светланой и не удосужившаяся наградить его ответным взглядом, – далёкая и необыкновенно красивая. «В маму», – вздохнул Владислав.
«Да ведь это Елена Васильевна молилась за внука, назвав его русским Соколом!» – Догадался он. «Но почему языческому, да ещё древнеегипетском богу? Неужели влияние Генриха?»
 

6.
Подходила к концу рабочая командировка  Генриха Соколова в Ереванский научно-исследовательский институт электронного машиностроения. ЕРНИЭМ – был крупным и пожалуй единственным профильным научно-исследовательским институтом в Закавказье, а Армения была единственной республикой в этом южном регионе, производящей ЭВМ семейства «Ниаири».
Помимо ЭВМ для народного хозяйства в институте велись закрытые работы по бортовой тематике, которой занимался Соколов. К концу года работы по ряду тем были завершены, другие темы пролонгированы на следующий год и московские и ереванские специалисты были удовлетворены плодами многолетнего сотрудничества.
Самолёт в Москву улетает завтра в одиннадцать тридцать по московскому времени . Хотелось улететь ещё сегодня вечером, но на другие рейсы билетов не оказалось – настолько велик был поток пассажиров из южной республики в Москву – столицу СССР.
Особенно усилился поток пассажиров, а по сути беженцев, в центральные районы России и прежде всего в Москву после ожесточённых и кровопролитных межнациональных столкновений, вспыхнувших в начале рокового високосного 1988 года в Азербайджане, а затем и в Армении.
Неудачи в попытке проведения новой национальной политики высшим политическим руководством страны во главе с Горбачёвым, оказавшимся в этом сложном вопросе совершенно некомпетентным, привели к созданию националистических, антисоветских и антирусских «народных фронтов» в республиках Прибалтики, а затем Эстония при непротивлении центральной власти объявила о суверенитете, с перспективой скорого выхода из состава СССР.
Осень оказалась горячей не только в Прибалтике, где пока обошлось без кровопролития, но и в Закавказье. Дурной пример прибалтийских и прежде всего эстонских националистов оказался заразительным для закавказских националистов – организаторов резни и погромов на национальной почве, унёсших сотни жизней и вызвавших повально бегство населения из родных мест.
Уже через несколько дней после объявления Эстонией суверенитета вспыхнули чётко скоординированные не без участия зарубежных спецслужб, заинтересованных в разрастании «зоны нестабильности» на территории СССР, массовые погромы в районах Азербайджана, населённых армянами. Со стороны Армении последовали ответные действия. Две по факту советские республики вели между собой кровопролитную войну .
Войска, введённые в Закавказье ещё в июне, которые местных жители обеих национальностей называли «советскими», а то и «русскими», относясь к военнослужащим враждебно, фактически бездействовали, поскольку кремлёвские руководители вели себя подобно страусам, зарывшим голову в песок и ничего не хотели видеть. По сути политическое и военное руководство страны было парализовано и сдавало позицию за позицией, приближая распад страны и кровавые войны во многих её регионах, которые растянутся на долгие десятилетия . Впрочем, вероятнее всего такой ход событий был просчитан и Москву сия доля не должна была постигнуть, а это главное…
То, что Ереван не такой, каким он был прошлой осенью, стало заметно отчётливо. Настроение у большинства людей подавленное, многие женщины в трауре, который согласно местным обычаям будут соблюдать в течение года. Если о женщинах, то крашенных блондинок стало ещё больше. Во-первых, такими местные дамы больше нравились местным мужчинам и прежде всего тем героям, которые участвовали в боях, а во-вторых приближались к «европейским стандартам», подчёркивая свою принадлежность к христианскому миру.
Кресты и крестики, чаще всего золотые и дорогие, подчёркивая свою состоятельность, стали носить даже те, кто прежде полагали себя атеистами. Особенно впечатляли крупные, весом в сто и более грамм золотые кресты на массивных цепях, украшавшие бычьи шеи молодых мужчин, возвращавшихся в город после зачисток территорий от азербайджанского населения. Несмотря на начало декабря и температуру воздуха, опускавшуюся по ночам до нуля градусов, эти мужчины, которых кое-где уже называли «боевиками», расхаживали по улицам в пиджаках нараспашку и в полурасстёгнутых чёрных рубашках из-под которых блестели громадные кресты. Соколов уже знал, что крест по-армянски – «хач».
Не считая азербайджанцев, которые были изгнаны в ноябре, Армения была самой мононациональной республикой СССР и русских людей, которые резко выделялись внешностью среди местного населения, в городе было немного. Статного Генриха Соколова, способного соперничать внешностью с самыми известными кино-героями из Голливуда, выделяли всюду и услужливо освобождали места в троллейбусе или метро. Причём, часто поднимались со своих мест люди пожилые. Соколов вежливо отказывался. Тогда с ним начинали заговаривать, пытаясь убедить, что Россия не права и Москве следовало поддержать армян в споре за Карабах, а самое главное не допустить изгнания из городов, христиан, к числу которых принадлежали армяне, а вот азербайджанцы – крайне жестокие и неблагодарные люди, к тому же мусульмане, и не должны поддерживаться русскими, поскольку тоже турки. Турция, к которой может присоединиться Азербайджан, всегда воевала с Россией, и поныне владеет большинством армянских земель, а Армения всегда была союзником русских.
Генрих в такие разговоры старался не ввязываться, предпочитая отмалчиваться. Да и что он мог сказать? В прошлом году таких разговоров не было, по крайней мере с ним такого не случалось. Он переживал за всю страну и полагал, что перестройка заходит в тупик, угрожая большими бедами для самой большой страны мира, каковой был СССР.
Сами собой подкрадывались мысли – всё, что происходит, совсем не случайно. Так было и задумано врагами его страны, которые вертят как это им выгодно никчёмными руководителями, пришедшими к власти в отсутствие сильного лидера после чехарды с назначением на пост Генерального секретаря нездоровых Андропова  и Черненко , сменивших дряхлого Брежнева, которому бы уйти лет пять назад в отставку и передать дела человеку достойному. Мама называла имя этого человека. По её мнению лучшей кандидатурой был Машеров , однако Петр Миронович трагически погиб осенью 1980 года и по-видимому не случайно…
По ходу командировки Соколов посетил другой научно-производственный центр города – Ереванский научно-исследовательский центр, где московский НИИ заказывал электронное оборудование для тиражирования магнитных носителей. Здесь трудился его старый знакомый и завлаб Карен Авакян. Он-то и пригласил Генриха к себе в гости в последний день командировки, но вначале они побывали в доме культуры института на просмотре фильма Андрона Кончаловского «Любовники Марии» , снятого известным режиссёром в США, где тот работал в течение нескольких лет. Генрих не смотрел этот фильм, поскольку он не шёл в широком прокате. Такие картины назывались «клубными» и как правило вызывали повышенный интерес у зрителей.
Более полутора часов прошли даром. Находясь под сильнейшим негативным впечатлением от увеличенных и вставленных в рамки фотографий, развешанных по стенам фойе, Генрих так и не вник в суть фильма, разве что отметил красоту главной героини. Перед глазами не сказка о судьбе красивой девушки на фоне послевоенной американской глубинки, а увиденные фотографии, которые ни в коем случае не появятся в центральных газетах и журналах. Выставленные на обозрение публики в фойе дома культуры одного из научно-производственных центров города с миллионным население и столицы одной из союзных республик его страны, эти фотографии потрясли Соколова.
Тысячи людей всех возрастов от древних стариков и старух до грудных детей на руках родителей, нагруженные спешно собранным домашним скарбом, бредут словно скот по горным дорогам, подгоняемые крепкими мужчинами в солнцезащитных очках с палками и кнутами в руках. Таких фотографий, запечатлевших эпизоды изгнания людей из родных мест, десятки, однако ни к одной из них ни пояснений, ни даты запечатлённых, неизвестным фотографом событий, ни места, где были сделаны эти снимки.
Покидали дом культуры около восьми вечера. На улицах было темно и холодно, накрапывал мелкий дождь.
Авакян догадывался отчего Соколов такой мрачный, но ничего поделать не мог, в душе ругая себя: «Ах, зачем повёл товарища в дом культуры? Фильм посмотреть, а там фотографии, которые так на него подействовали. Не надо было ему их видеть. Всё правильно, а он подумает, что только мы такие варвары…»
Желая хоть как-то снять напряжение, Карен рассказал Генриху анекдот.
– Подаёт руководство Армянской ССР заявку в ЦК КПСС с просьбой учредить в республике министерство Морского флота.      
– Отвечают из Москвы: «Это невозможно, у вас нет моря».
– В Ереване с таким ответом категорически не согласны: «Но ведь в Азербайджане есть Министерство Культуры?»
Карен смеётся. Генрих чуть улыбнулся, однако вспомнив Баку и Арифа Гулиева с анекдотом не согласился.

* *
В трёхкомнатной квартире Авяканов было полно народу. Ждали только хозяина и его московского гостя.
– У вас праздник? – Забескоился Генрих.
– Да, Генрих-джан , сегодня у папы день рождения, – с виноватыми глазами признался Карен.
– Что же ты мне не сказал? Я ведь с пустыми руками. Не удобно!
– Не беспокойся, я подарил отцу нарды . Считай, что от нас, от меня и от тебя. Папа не только любит играть, но и коллекционирует нарды. У него их больше десяти. Будут ещё одни, – шепнул Авакян Соколову. Сейчас вручим и за стол. Родственники нас заждались, зато все в сборе, даже Дядя Баград здесь. Обычно он опаздывает.
Вручив отцу подарок в присутствии гостей и поздравив ещё раз с днём рождения, а Ивану Амаяковичу – так звали старшего Авакяна, исполнилось семьдесят лет, Карен принялся представлять Генриха родственником, называя Соколова своим московским коллегой, участвующим в совместных разработках.
Дошла очередь и до приехавшего на праздник брата юбиляра – плотного и довольно высокого мужчины лет пятидесяти пяти с волевым лицом и крупным носом, типичным для арменоида. Дядя Карена, лицо которого показалось Генриху знакомым, был облачён в тёмно-серый костюм и чёрную сорочку. На его крепкой загорелой шее виднелась массивная золотая цепь, на которой по всей вероятности висел крест и не малый, исходя из размеров цепи.
– Андреасян Баград Гургенович. Руковожу колхозом-миллионером в Северном Арцахе, – представился дядя Карена, крепко пожимая руку гостю из Москвы своей огромной крестьянской ладонью.
– В Северном Арцахе растёт особенный горный виноград. Дядя привёз мясо молодого барашка и вино. Отведаешь – никогда не забудешь его вкус, – пояснил Карен.
– Северный Арцах? Где это? – Спросил Соколов, полагавший, что он неплохо знает Закавказье, да не тут-то было…
– Северный Арцах – это продолжение Карабаха на север. Предгорья Малого Кавказа . Пойдёмте, я покажу. В прихожей висит большая карта Закавказья, – предложил Андреасян.
– Только не задерживайтесь! – Предупредил их Карен. – Пора за стол!
– Вот здесь Геташенский район и наше родовое село Азат, – указал Андреасян на маленький кружок розового цвета, окружённый со всех сторон зелёным. – Зелёное – это Азербайджан, а розовое – Армения, – пояснил Баград Гургенович. – Вот так и живём в полном окружении. Раньше старались этого не замечать, но теперь, когда объявлена перестройка попасть в Армению стало не просто… – Андреасян тяжело вздохнул и продолжил. – Село наше древнее. Мои предки жили в этих местах не одну тысячу лет ещё со времён древнего царства Урарту , которое происходило от легендарной Аратты . Слышали о таком?
– Ещё бы! Историю Урарту проходят ещё в школе, а Аратта та самая страна, которую основали наши общие предки арии на пути к Инду и Гангу, – ответил Соколов, всматриваясь в карту, на которой были отмечены ещё несколько районов, охваченных со всех сторон территорией другой республики. Такие же районы, окрашенные в зелёный цвет имелись на карте Армении. Собственно он знал о таких анклавах, которые имелись не только в Закавказье, но и в Средней Азии, да и в центральной России имелись подобные территории, когда кусочек одной области находился в другой. В Закавказье и Средней Азии анклавы выделялись при образовании республик на территории бывшей Российской империи, разделённых по национальному признаку, а вот с какой целью они были представлены в областях с русским населением, сказать было трудно.
– Из Карабаха азербайджанцев изгнали. Теперь там наша власть. Карабах большой, там это удалось, а вот у нас после карабахских событий жить стало невыносимо. Иной раз из села не выйти. Стреляют, похищают скот и людей. Дошло до того, что травят посевы. Стали поджигать поля. Сады и виноградники губят…
– Да, вам не позавидуешь, – посочувствовал Генрих Баграту Гургеновичу, вспомнив фотографии в фойе дома культуры. «Да и тем тоже не позавидуешь…»
В это время из ванной комнаты вышла женщина средних лет в чёрном платье и, пряча глаза, направилась в большую комнату, где разместилось застолье.
– Роксана! – Окликнул её Андреасян. – Познакомься с гостем.
– Мы знакомы, Баграт Гургенович, – остановилась и, не поднимая глаз, тихо, дрожащим голосом ответила женщина. 
– Роксана! – Ахнул от неожиданности Соколов. – Как! И вы здесь?
– Роксана моя двоюродная племянница. Она приехала с дочками из Баку и пока они живут в моём доме в Азате. Так вы знакомы с ней, Генрих-джан? – Удивился Андреасян.
– Да, Баграт Гургенович. Знакомы и очень давно. Роксана жена моего старого армейского товарища Арифа Гулиева. Теперь я вспомнил, где видел вас. Ну конечно же на свадьбе Роксаны и Арифа. Вы были среди гостей! – невольно улыбнулся Соколов. 
– А я вот совсем не помню вас, хоть вы такой видный молодой человек, извините. Сколько вам тогда было лет? – Спросил Андреасян.
– Двадцать восемь.
– Хорошее было время! – Вздохнул Баграт Гургенович. – Кто бы сказал что ждёт нас впереди, не поверил бы, обругал того человека!..
Несчастная женщина, – обнял Роксану дядя. – Не виню её мужа и его родных. И у нас поступают так же. Только искалечена жизнь женщины и детей её – полукровок. Будь прокляты те, кто допустил такое! – Не сдержался Андреасян. – Что ей теперь делать? Скажите на милость?
– Вы правы, не Ариф Гулиев искалечил жизнь Роксаны и дочерям. Где они, Роксана? – Спохватился Генрих. Я встречался с Арифом этим летом. Он приезжал в Москву. Вспоминал тебя и дочерей, я видел слёзы в его глазах…
Роксана подняла голову и посмотрела в глаза Соколову, с которым познакомилась четырнадцать лет назад, когда Генрих приезжал в Баку на её и Арифа свадьбу. Глаза её были полны слёз.
– Девочки остались в селе, а я вот здесь. Хочу найти работу и остаться в Ереване. Пока не получается. Дядя, разрешите мне уйти.
– Куда же ты пойдёшь на ночь глядя. Когда все разойдутся мы останемся у Авякянов и ночуем в их доме. А завтра поедем в Абовян, это недалеко, тоже Ереван. Там живёт мой товарищ, заведует птицефабрикой. Попробую уговорить его устроить тебя с проживанием в общежитии. Выделят вам комнату, переживёте трудное время. Бог даст – всё образуется, – успокаивал племянницу Баграт Гургенович, не веря своим словам.       
– Роксана, я обязательно увижу Арифа. Что ему передать? – Спросил Генрих.
– Ничего не передавайте, Генрих-джан, – попыталась улыбнуться сквозь слёзы Роксана. – Нас у него больше нет…

* *
Наутро, Авакян подъехал к ереванскому Дворцу молодёжи, часть которого была перепрофилирована под гостиницу на своих «Жигулях» и отвёз Генриха в аэропорт «Звартноц».
В дороге почти не разговаривали, наговорились вчера. Так случилось, что Герних выпил изрядное количество коньяка и вина, а потому с утра принял анальгин чтобы унять головную боль.
Проезжая мимо коньячного завода, при котором имелся дегустационный зал, Генрих вспомнил как, не зная чем себя занять, посетил в среду вечером это заведение, прослушав лекцию об истории завода, основанного ещё в XIX веке , и о технологии производства армянского коньяка на основе коньячных спиртов, вырабатываемых из винограда, выращиваемого в Араратской долине.
В этом заведении Соколов бывал не раз во время ставших регулярными с начала восьмидесятых годов командировок в Ереван. Несмотря на так называемый «застой», который ставился в вину эпохе «позднего Брежнева», страна продолжала развиваться. Росли и крепли народнохозяйственный и научно-производственные связи между городами, республиками и регионами СССР, который и сейчас в эпоху тотальной перестройки, последствия которой  не поддавались оценке, оставался крупнейшим экономическим и геополитическим противником Запада и прежде всего США.
В последний раз Соколов был в Ереване в начале апреля и вот теперь, спустя восемь месяцев, дегустируя коньяк, который ему показался заметно хуже, задал вопрос ведущему-экскурсоводу, как говорится «в лоб».
– Скажите, пожалуйста, почему качество коньяка так заметно ухудшилось? Весной коньяк был лучше, – поинтересовался Соколов.
Экскурсовод-ведущий, он же лектор, рассказавший и показавший в начале экскурсии где и как коньяк хранится и выдерживается до разлива по бутылкам, а затем продолживший лекцию в дегустационном зале, вопросу не удивился. Подобные вопросы по-видимому задавались и нередко.
– Не могу не согласиться с вами, дорогой гость, – сделав грустное лицо и картинный жест руками, ответил лектор – жгучий брюнет с полными, чувственными губами. –  Понимаете ли, переход на рыночные методы хозяйства, снижение затрат, повышение эффективности и прочее, –  что именно лектор не стал перечислять, – требует новых подходов к производству и новых технологий…
– Подъезжаем, – объявил Карен. – До вылета минут сорок. Регистрируйся, я провожу тебя, Генрих-джан.
Между тем, в зале ожидания что-то происходило. Пассажиры и провожающие с тревожными лицами метались в проходах с вещами и без, жестикулировали, громко разговаривали, кричали, некоторые женщины и дети плакали.
– Что это? – Спросил Соколов. – Что-то случилось? Самолёт разбился?
– Сейчас узнаем, – забеспокоился Авакян и, схватив за руку, остановил растерянную пожилую женщину.
– Землетрясение! Только что передали по радио! Сказали очень сильное! И здесь трясло, как же вы не почувствовали? – Вырвалось у женщины.
– В машине ехали! – крикнул Авакяна. – Где землетрясение?
– Спитак, Ленинакан, Кировакан , У нас там родственники! – Расплакалась она.   
– Землетрясение – это гнев земли! – Пробурчал по-русски проходивший мимо пожилой человек с чемоданом в одной руке, поддерживая под руку маленькую сухонькую старушку – в трауре, возможно мать.
«Вот ведь как сказал – гнев земли!» – невольно задумался Генрих, вспомнив фотографии развешанные по стенам фойе дома культуры, и не осознавая до конца что произошло.


























Часть IV. 1989 год. Распад системы

1989 год (MCMLXXXIX) –  невисокосный год, начавшийся в воскресенье.
Этот год стал историческим рубежом в связи с волной революций, разрушивших блок Варшавского договора, начавшейся в Польше. Эти события известны под общим названием Революций 1989 года, возвестивших о скорой гибели СССР и неоспоримом первенстве США в мире после окончания холодной войны. В СССР этот год стал годом начала полномасштабного кризиса, охватившего все сферы стремительно деградирующего общества.


* * *

2 января – в СССР совершил первый полёт экономичный среднемагистральный лайнер Ту-204.
3 января –  в советской газете Известия впервые опубликована коммерческая реклама.
6 января – перестройка в CCCP: Опубликовано постановление ЦК КПСС «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40-х и начала 50-х годов».
7 – 8 января –  учредительный съезд Интерфронта Латвии.
10 января – Куба начала вывод своих вооружённых формирований из Анголы.
11 января –  в ВНР разрешено создание новых политических партий.
1 – 19 января – последняя в истории СССР перепись населения.
18 января – эстонский язык объявлен государственным в Эстонской ССР.
18 января – в Польше на съезде ПОРП принято решение о легализации профсоюза Солидарность.
20 января –  в должность вступил 41-й президент США Джордж Буш (старший) (до 20 января 1993).
26 января –  литовский язык объявлен государственным в Литовской ССР.
30 января – начало экономического кризиса в СССР  – падение темпов экономического роста, введение ограничений на вывоз товаров из регионов и начало системы распределения отдельных продовольственных товаров по талонам. 
2 февраля – в Вене, Австрия завершились переговоры между СССР и США о сокращении вооружённых сил в Центральной Европе.
3 февраля – в ЮАР после волны забастовок Питер Виллем Бота ушёл в отставку с постов президента и лидера правящей партии.
4 февраля – подписано советско-китайское соглашение о сокращении войск на советско-китайской границе и выводе войск СССР из Монголии.
10 февраля – в США председателем Национального комитета Демократической партии избран Рон Браун, ставший первым афроамериканцем, возглавивишим одну из главных политических партии страны.
11 февраля – Барбара Клементина Харрис стала первой женщиной-епископом Епископальной церкви США.
15 февраля – окончание вывода советских войск из Афганистана.
18 февраля – президент Афганистана Наджибулла ввёл в стране чрезвычайное положение, пытаясь укрепить свою власть.
24 февраля – в Эстонии, впервые с 1944 на башне замка Длинный Герман в Таллине поднят государственный флаг Эстонии.
1 марта – в Косово, Югославия введён комендантский час из-за угрозы сербскому населению края.
4 – 5 марта –  состоялся учредительный съезд Интерфронта Эстонской ССР.
7 марта  –  правительство Китая ввело в Лхасе (Тибет) военное положение.
26 марта – первые в истории СССР частично свободные и альтернативные парламентские выборы (выборы делегатов на съезд народных депутатов). Депутатами избраны видные деятели оппозиции Б. Н. Ельцин, А. Д. Сахаров и др.
5 апреля – начало процесса мирной смены власти в Польше. Лех Валенса и представители польского правительства подписывают Соглашение о политических и экономических реформах.
7 апреля – советская атомная подводная лодка К-278 «Комсомолец» — погибла в результате пожара в Норвежском море, погиб 41 моряк.
9 апреля –  в Тбилиси советскими войсками с применением силы разогнан митинг, на котором присутствовало более 60 тысяч человек, погибло 16 человек, сотни были ранены. Митингующие требовали независимости Грузии.
17 апреля – в Польше разрешена деятельность независимого профсоюза «Солидарность».
18 апреля – Верховный Совет Литовской ССР провозгласил государственный суверенитет республики. 
25 апреля –  начался первый этап частичного вывода советских войск из Венгрии.
1 мая – первая брешь в железном занавесе: Венгрия сняла колючую проволоку на границе с Австрией.
3 мая – начало всеобщей забастовки в НКАО. Начало кампании митингов и демонстраций в Армянской ССР.
11 мая – начался крупномасштабный вывод части советских войск из ГДР.
15 мая – начался поэтапный вывод части советских войск из Монголии.
15 – 18 мая –  советский лидер Михаил Горбачёв, посетил Китай.
18 мая – декларация Верховного Совета Литовской ССР о суверенитете.
21 мая –  в Москве впервые избрана «Мисс СССР».
21 мая – митинг в Лужниках (Москва) с участием Сахарова и Ельцина.
23 мая – указ о восстановлении советского гражданства режиссёра Юрия Любимова.
25 мая – в Москве открылся I Съезд народных депутатов СССР М. Горбачёв на альтернативной основе избран на пост Председателя Верховного Совета СССР – главы государства.
27 мая –  митинг за радикальные преобразования в Ленинграде (Санкт-Петербург)
28 мая – Провозглашение государственного суверенитета Армении.
3 – 10 июня – погромы турок-месхетинцев в Ферганской долине.
4 июня – около Уфы в результате взрыва газопровода сгорели два пассажирских поезда. Погибло 575 человек, более 670 были ранены.
4 июня – в Пекине, при помощи танков разогнана студенческая демонстрация на площади Тяньаньмэнь. По различным оценкам погибло от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Советский вариант перестройки в Китае не состоялся.
4 июня – на парламентских выборах в Польше победила «Солидарность». Первая из антикоммунистических революций 1989 года в Восточной Европе.
17 июня – волнения в Казахской ССР. 22 июня первым секретарём ЦК КП Казахстана назначен Нурсултан Назарбаев вместо Г. В. Колбина.
1 июля –  учреждён Народный Рух Украины.
1 – 8 июля  –  в Пхеньяне, КНДР прошёл XIII Всемирный фестиваль молодёжи и студентов.
11 июля – начало шахтёрской забастовки в Кузбассе.
15 июля – начало грузино-абхазских столкновений в Сухуми, Абхазская АССР (погибло 12 человек).
16 июля –  учреждён Народный Фронт Азербайджана.
19 июля – в Польше Войцех Ярузельский на сессии парламента избран президентом страны (в выборах участвовал один кандидат, а решение принято с перевесом всего в один голос).
22 июля – таджикский язык объявлен государственным в Таджикской ССР.
28 июля – Верховный Совет Латвийской ССР провозгласил государственный суверенитет республики.
15 августа – на базе министерства газовой промышленности СССР создан концерн «Газпром».
19 августа – в Польше, впервые с 1947 года сформировано некоммунистическое правительство во главе с Тадеушем Мазовецким, от профсоюза «Солидарность».
21 августа – в Польше отменено государственное регулирование цен на продукты питания, после чего стоимость продовольствия выросла более чем на 500%.
23 августа –  в 50-ю годовщину подписания советско-германского пакта состоялась акция «Балтийский путь», когда жители Литвы, Латвии и Эстонии (около двух миллионов человек) выстроили живую цепь длиной почти в 600 км — самая большая живая цепь в мире.
23 августа –  Венгрия открыла границу с Австрией.
31 августа –  молдавский язык объявлен государственным в Молдавской ССР, переход на латиницу.
6 сентября –  в СССР осуществлён запуск космического корабля «Союз ТМ-8», пилотируемого экипажем в составе А. Викторенко и А. Сереброва. 8 сентября осуществлена стыковка космического корабля с орбитальным комплексом «Мир».
10 сентября –  правительство Венгрии открыло западную границу для беженцев из ГДР.
20 сентября –  президентом ЮАР стал Фредерик де Клерк.
23 сентября – азербайджанский язык объявлен государственным в Азербайджанской ССР.
28 сентября – Борис Ельцин упал с моста.
4 октября – в Лейпциге прошла массовая демонстрация граждан ГДР, требующих проведения в стране политических преобразований.
5 октября –  Верховный Совет Азербайджанской ССР провозгласил государственный суверенитет республики.
7 октября –  члены Венгерской социалистической рабочей партии голосуют за её самороспуск. На её базе создана Венгерская социалистическая партия.
8 октября –  Народный фронт Латвии объявил о своём намерении добиваться выхода из состава СССР и создания независимого государства.
9 октября – Перестройка в СССР: принят закон о порядке разрешения трудовых споров, признающий право трудящихся на забастовку.
9 октября –  в Лейпциге, ГДР прошла демонстрация с требованием легализации оппозиционных партий и демократических реформ.
11 октября –  польские власти открыли границу с ГДР и объявили о своей готовности принять беженцев.
18 октября –  в отставку ушёл лидер ГДР Эрих Хонеккер.
23 октября –  Венгрия официально стала называться Венгерская Республика, вместо Венгерской Народной Республики.
28 октября –  украинский язык объявлен государственным в Украинской ССР.
3 ноября — в СССР опубликовано сообщение о вводе в строй завершающих объектов на БАМе. С их пуском открылась постоянная эксплуатация магистрали на всём протяжении от Усть-Кута до Тихого океана.
3 ноября –  в СССР проведён первый валютный аукцион.
7 ноября –  беспорядки в Кишинёве, СССР. Демонстрация в Кишиневе превратилась в беспорядки, блокировано здание МВД.
7 ноября –  в обстановке непрерывных демонстраций, участники которого требовали проведения реформ, ушло в отставку правительство ГДР во главе с Вилли Штофом.
7 ноября – в США избран первый чернокожий губернатор штата, им стал губернатор Виргинии, Дуглас Уайлдер.
9 ноября – Холодная война: открыта граница между ФРГ и ГДР. 10 ноября власти ГДР начали снос Берлинской стены (построена в 1961 году).
17 ноября –  Холодная война: Бархатная революция в Чехословакии. Начало массовых студенческих демонстраций в Праге. К 18 ноября количество демонстрантов выросло до 500 тыс. человек.
19 ноября – Верховный Совет Грузинской ССР декларировал право вето на союзные законы.
23 ноября – Грузино-южноосетинский конфликт: поход грузинских националистов на Цхинвали.
26 ноября – в СССР принят закон об экономической самостоятельности прибалтийских республик.
1 декабря –  в Ватикане прошла встреча советского лидера Михаила Горбачёва с папой римским Иоанном Павлом II.
1 декабря –  в СССР осуществлён запуск космической обсерватории Гранат.
2 – 3 декабря – у берегов Мальты прошла встреча лидеров СССР и США Михаила Горбачёва и Джорджа Буша. По итогам встречи было сделано совместное заявление о новой эпохе в международных отношениях.
3 декабря – в ГДР члены Политбюро и Центрального Комитета СЕПГ ушли в отставку. 8 декабря против бывшего руководителя партии и государства Эриха Хонеккера выдвинуто обвинение в злоупотреблении служебным положением.
10 декабря –  в отставку ушёл президент Чехословакии Густав Гусак.
10 декабря – в Улан-Баторе прошла первая демонстрация в поддержку демократизации, обозначившая начало мирной смены власти в Монголии.
12 декабря –  в СССР открылся II Съезд народных депутатов СССР (до 24 декабря). По докладу А. Н. Яковлева съезд осудил пакт Молотова – Риббентропа (1939 года). Были осуждены также ввод советских войск в Афганистан и применение военной силы в Тбилиси 9 апреля 1989 года.
13 декабря – в СССР основана Либерально-Демократическая партия Советского Союза.
22 декабря – Национально-демократическая революция в Румынии. Армейские части перешли на сторону участников антиправительственных демонстраций и свергли президента Чаушеску. 25 декабря Николае и Елена Чаушеску арестованы военными и казнены. Государство возглавил Ион Илиеску.
22 декабря –  в Берлине прошла церемония открытия Бранденбургских ворот.
31 декабря – СССР. Массовые беспорядки в Нахичевани, разрушены сотни километров оборудования советско-иранской границы.

Глава 13. На окраинах

1.
В начале февраля 1989 года старший лейтенант Скобелев, оказался в той же воинской части под Самаркандом, откуда в августе 1987 года был отправлен в Афганистан.
Полк в котором он прослужил полтора года, так и не побывав в отпуске, покидал Афганистан одним из последних. Все чувствовали, что уходят из охваченной гражданской войной страны, бросая поверивших нам людей и бывших союзников на растерзание свирепым душманам.
Этих «непримиримых борцов с неверными», их западные покровители называли моджахедами и, удовлетворённые плодам своих трудов, потирали от удовольствия руки радуясь ещё одному поражению, которое удалось нанести Советскому Союзу, вступившему в полосу острого политического кризиса и развала экономики, грозивших стране катастрофой.
Всем хотелось домой, в Союз. Однако что ни говори – обидно ощущать горечь хоть и скрытого, однако поражения, которого могло и не быть, прояви руководство страны не то чтобы «сталинскую», но хотя бы «брежневскую» твёрдость. Да и чувство вины не оставляло. Почти десять лет помогали народам Афганистана строить новую жизнь, полагая, что это возможно даже в такой отсталой стране с набожным населением, которым по сути управляли муллы, имамы и прочие слуги Аллаха. Увы, всё было напрасно, народы самой отсталой в мире страны, в которой нет даже железных дорог, не созрели не только для строительства социализма, но и для рывка в уходящий двадцатый век, пребывая где-то «в средневековье».
А ведь совсем рядом, за стремительной Амударьёй, раскинулась советская Средняя Азия и Таджикская ССР, где живёт тот же народ, что населяет едва ли не половину Афганистана. Но какая огромная разница! Современный Душанбе – центр науки и культуры, древний Худжанд – ныне промышленный Ленинабад и мрачное афганское средневековье, едва ли не поголовная неграмотность, чуть отступившая за последние десять лет, жуткая нищета,  антисанитария, страшные болезни, женщины в паранже или хиджабе, что прочем одно и то же... Не хочется перечислять бесконечные язвы, да и вспоминать о плохом, когда все мысли о Таджинисо, с которой Виктор переписывался с осени позапрошлого года, а теперь с волнением ожидал встречи.
«Как-то она примет меня? Что ей скажу? что она ответит?» – Задумался старший лейтенант Скобелев, пытаясь мысленно представить себе семейную жизнь с любимой женщиной, да что-то никак не получалось. «Фантазии не хватает…»
«Сбудется ли? Жить? Где?» Да хоть в Алакуртти по прежнему и первому месту службы. «А ведь хорошо было там! Прохладно, кругом леса, реки, озера. А какая белая и пушистая зима! Да под всполохи полярных сияний! Просто дух захватывает! Неподалёку большие и красивые русские города: Мурманск, Петрозаводск и конечно же Ленинград, куда некоторые офицеры умудрялись выезжать с жёнами в выходные дни ради того, чтобы пройтись по улицам, посетить музей или театр. Казалось что это было давным-давно, в иной жизни, а ведь прошло всего-то лишь полтора года…
«Зачем рвался в Афганистан? Себя показать? Получить боевой опыт? Заслужить награды?» – Размышлял Скобелев. «Показал? Вряд ли. Так их как он – младших офицеров, через Афганистан прошли десятки тысяч. Боевой опыт? Пожалуй, да. Кто знает, возможно пригодится. В стране неспокойно, всё разболталось. В мире тоже. Одно дело стрелять на стрельбище по мишеням или на учениях холостыми патронами, другое дело – убить врага, который стреляет в тебя…» Трудно теперь сказать, зачем Скобелев подал рапорт с просьбой направить его в Афганистан…
«Досрочно получил звание старшего лейтенанта, есть медаль, а через год – полтора, если всё сложится, быть тебе, Виктор Михайлович, капитаном, а там можно подавать рапорт о направлении на учёбу в академию. Не мной сказано, но верно – «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом…»
Впрочем, по сути всё это не главное. У старшего лейтенанта Виктора Скобелева появилась любимая девушка. Не русская, не украинка, с которыми всё значительно проще – свои девушки, славянки. А если любимая девушка таджичка и очень красивая, словно из волшебных сказок «Тысяча и одна ночь» ? А имя-то какое – Таджинисо! Царское имя!
Да только она из непростой, интеллигентной семьи, о которой Виктор наслышан, но ни с кем пока не знаком. Как к нему отнесутся родители и родственники девушки, которая уже обещана, а это всё равно, что просватана нелюбимому и немолодому человеку. Да и православный христианин ты, Виктор Скобелев, хоть и неверующий, а она воспитана в мусульманских традициях. С этим-то как быть?»    
 Опять мысли скачут с пятое на десятое. Опять Афганистан, которого теперь не забыть до конца жизни. «Потратили миллиарды рублей, потеряли пятнадцать тысяч солдат и офицеров, тысячи искалеченных. А тех, кто вернулся из Афганистана, будут теперь называть «афганцами». И меня вместе с ними…» 
Всем, от рядового солдата до генерала, выходившим из Афганистана, было ясно, что без нашей военной помощи просоветская власть в Кабуле продержится недолго .
Душманы и их покровители в Пакистане, поддерживаемые странами Запада – прежде всего США, а так же Китаем, враждебно настроенным в отношении к СССР со времён военного конфликта на Дальнем Востоке и в Казахстане , одержат верх и тогда в нашей стране появятся тысячи беженцев. Отказать им в приюте – означает обречь на смерть. 
На всю жизнь запомнит старший лейтенант Скобелев печальные лица афганских офицеров, провожавших грустными глазами, в которых блестели скупые мужские слёзы, автомашины с советскими солдатами, танки, бронетранспортёры и БМП, катившиеся по мосту через Амударью, за которым лежал другой мир, частью которого их бедной и отсталой стране, застрявшей где-то в средневековье, стать так и не удалось. Не сбылись идеалы, заложенные апрельской революцией , которую совершила элита афганского общества и которая была преждевременной для сплошь неграмотного народа страны.
Пока начальство решало, где теперь служить офицерам, получившим ценный боевой опыт, Виктор уже на второй день выбрался в город в надежде встретится с Таджинисо.
В университете ему сказали, что после экзаменов за первый семестр студенты разъехались на каникулы, а Таджинисо Рустамова, которая могла находиться в Ленинабаде или Душанбе, должна вернуться в Самарканд на днях, поскольку занятия в университете начинаются шестого февраля.
– А вы ей кто будете? – поинтересовалась строгая женщина с миловидным лицом восточного типа и в очках, которые ей шли, – с недоверием посмотрев на армейскую форму Скобелева.
– Знакомый, – смущённо ответил Виктор, добавив, – друг.
– Вам известен адрес Рустамовых?
– Известен. Улица Пушкина…
– Сходите к ним. Возможно, что Таджинисо уже вернулась. Хорошая девушка. Жаль если уйдёт из университета.
– Уйдёт, куда? – Не понял Скобелев.
– Студенты-таджики начинают покидать Самарканд. Продолжают учёбу в основном в Душанбе. Там тоже хороший университет. Некоторым удаётся перевестись в Москву или Ленинград, но это непросто, – тихо, так словно их могут подслушать, сообщила женщина.
– Почему переводятся? Что случилось? – Удивился Скобелев.
– Эх, молодой человек, ничего-то вы не знаете, – тяжело вздохнула преподаватель университета, дежурившая в корпусе в предпоследний день каникул. – Здесь Узбекистан…
– Ясно, – дошло до Скобелева. Подумал: «Вот и здесь разрастается межнациональный конфликт. Кому-то это на руку. Вот и мутят воду…»
Он слышал, что узбеки и таджики недолюбливают друг друга. Однажды капитан, знакомый по Афганистану и служивший прежде в Ферганской долине, рассказывал, что ехал как-то в рейсовом автобусе из Гулистана в Коканд:
«Четверо пассажиров-таджиков оживлённо разговаривают между собой. Подходит к ним амбал, этак кило на сто двадцать и объясняет, что им следует молчать или говорить по-русски, поскольку таджикская речь для него неприятна. Те умолкли и ехали так до Ленинабадской области, которая перекрывает вход в Ферганскую долину, населена таджиками и входит в состав Таджикистана. В автобус подсели ещё несколько пассажиров. Большинство местных жителей. Теперь нарочито громко трепались таджики и молчали узбеки, а амбал пригнулся на своём сидении и тихонько посматривал в окно. Проехали Ленинабадскую область. Впереди опять Узбекистан. Молчат таджики, на которых косо посматривали узбеки. Вот такая, товарищ старший лейтенант, дружба народов! Не было никогда таких стран Узбекистан и Таджикистан, да и Киргизии с Туркменией тоже не было. Были Бухарский эмират, Кокандское ханство и прочее, в том числе племена и орды киргизов и или чёрных киргизов, которые теперь стали казахами и просто киргизами .
Чтобы разделить южные народы бывшей Российской империи по национальным территориям, большевики, отказавшиеся бросить их на произвол судьбы, а по сути в колониальное рабство к тем же англичанам, так провели границы, что сам чёрт голову сломит. Да стань республики самостоятельными государствами – тут же передерутся!» – Закончил свой рассказ бывалый капитан с коричневым от многолетнего загара простым русским лицом, способный несмотря на сорокаградусную жару выпить пол-литра водки и твёрдо стоять на ногах, находясь при этом в здравом уме.          
– А давно вы с ней знакомы? – поинтересовалась женщина в очках, отвлекая Скобелева от любопытных рассуждений капитана, фамилии которого не запомнил.
– Давно, – ответил старший лейтенант и, попрощавшись, отправился на улицу Пушикина, которую следовало ещё разыскать. Города он почти не знал.
Февраль для этих мест – месяц весенний. Снега нет и в помине, возможно и не было. Зато прошли дожди, напоившие землю, и на газонах зеленела трава, цвели маргаритки и прочие первоцветы. Скобелев вспомнил, что летом он проходил здесь и не видел цветов, а трава была пожухлой, выгоревшей от зноя и отсутствия влаги.
Но это летом, а сейчас на деревьях и кустарниках проклюнулись листочки, однако не спешили развернуться полностью. Днём на солнце температура воздуха поднималась до двадцати градусом, однако ночью случалось, что опускалась нуля.
– Уважаемый, как пройти на улицу Пушкина? – Спросил Скобелев у пожилого мужчины в тюбетейке и халате, подпоясанном кушаком.
– Тот замотал головой, – дескать не знает или не понял вопроса, и заковылял дальше.
– А кто вам нужен? – Поинтересовалась девушка лет восемнадцати, по виду русская.
– Знаете как пройти на улицу Пушкина? – Спросил Скобелев.
– Знаю. Я там всех знаю, – улыбнулась девушка.
– А Рустамовых.
– Фархад или Рустам? – Уточнила она.
– Нет, мне нужна Таджинисо. Она дома?
– Да, я её видела. Таджинисо приехала вчера вечером. А зачем она вам? – полюбопытствовала девушка, которой понравился молодой офицер.
– Будете много знать – скоро состаритесь! – Пошутил Скобелев. – Показывайте, как пройти на улицу Пушкина.
– Ну уж, так и состарюсь! – Обиженно поджала губки девушка. – Идите прямо до угла, потом направо. Увидите палатку, торгующую хлебом. Там начинается улица Пушкина. Идите по левой стороне. Дом Рустамовых  – четвёртый.
– Спасибо, красавица! – Поблагодарил девушку Скобелев.
– Вы её любите? – спросила девушка.
– Таджинисо?
– Её. Она красивая…
–  Люблю, – признался старший лейтенант.
– Жаль, – вздохнула девушка.
– Это почему же? – Не понял Скобелев.
– Жаль, потому что ничего у вас не выйдет. Родители и братья не разрешат вам встречаться. Вы – русский, Таджинисо – таджичка. Раньше такое было возможно, а теперь нет. Да и обещана она другому человеку. Богатому. Рустамовы уже и деньги получили за Таджинисо. У них это называется калымом.
– Я слышал о таком в Афганистане, но у нас? Разве у нас такое возможно? – Возмутился Скобелев.
– У вас, откуда вы, товарищ старший лейтенант, родом, может быть и нет, а у нас такое возможно, очень даже возможно, – вздохнула девушка. – Я вот школу заканчиваю, одиннадцатый класс, а потом мы уезжает отсюда к бабушке на Волгу, под Куйбышев. Папа, мама и я. Теперь многие уезжают. И Рустамовы тоже уедут в Ленинабад. Таджиков здесь не любят, – пояснила девушка. –  Скажите, а я вам нравлюсь? – неожиданно спросила она, набравшись смелости.
– Скобелев внимательно посмотрел на девушку.
– Что же вы молчите?
– Вы не можете не понравиться, – пошутил он.
– Скажите, что нравлюсь, – попросила она, чуть покраснев, – и ступайте к своей Таджинисо.
– Нравитесь, – улыбнулся Скобелев, подумав: «А ведь и в самом деле хорошая девушка. Жаль, если будет обманута или ошибётся в выборе. Такое часто случается…»
– Спасибо, ну я пошла.
– Сделав несколько шагов, девушка обернулась и назвалась.
– Меня зовут Алина, а вас?
– Счастья тебе, Алинка-малинка, – экспромтом пошутил Скобелев! – Виктор я. Заканчивай школу и уезжай, Алинка, в Россию!
«Вот ведь как всё оборачивается, и отсюда уезжают люди», – задумался старший лейтенант Скобелев. «За полтора года много воды утекло и в Амударье и в Заравшане и даже в далёкой от этих мест русской Волге-матушке. Что-то впереди?»

* *
Таджинисо просматривала книги, готовясь ко второму семестру, для которого в качестве курсовой работы выбрала тему вторжения персов под предводительством царя Кира  в Туран  и войны с сако-массагетскими племёнами , населявшими Среднюю Азию с глубокой древности.
Будучи хорошо знакомой с историей иранских народов и владея фарси, одним из диалектов которого является её родной язык, Таджинисо выдвинула свою гипотезу происхождения массагетов, которых некоторые историки полагали дикими кочевыми племенами.
Однако это было не так. Раскопки, проводимые советскими археологами на юго-востоке Казахстана, в междуречье Сырдарьи и Амударьи, а также в предгорьях Копетдага, открыли миру поразительно высокую для того времени культуру древних иранцев, к которым историки относят саков, массагетов, сарматов и собственно скифов. Последние, жившие в Причерноморье, были близки к славянам. Скифов, осевших в Поднепровье , древние греки называли скифами-пахарями или сколотами , а это и есть праславяне . Даже германцы носят имя одного из древних иранских племён, известных в истории под именем германиев .      
В 1970 году в Семиречье , неподалёку от Алма-Аты археологи раскопали курган, насыпанный восточными скифами, которых историки относят к сако-массагетским племенам .
В кургане обнаружили захоронение молодого воина в великолепных, отделанных золотом доспехах, подогнанных под стройную фигуру. Вооружён молодой воин был двумя мечами: большим мечом и малым – знаменитым скифским акинаком. По-видимому это было царское захоронение и археологи назвали свою находку «Золотым Адамом», выдвинув в то же время предположение, что доспехи могли принадлежать не юноше, а девушке из царского рода. Многие детали обнаруженные в захоронении наводили на такую мысль.
«Если так, то вот он – след легендарных Амазонок !» – Прочитав об этом, подумала Таджинисо, любуясь великолепной отделкой доспехов и высокого шлема, которым могли бы позавидовать средневековые рыцари Европы, принимавшие участие в крестовых походах  спустя полторы с лишним тысячи лет.
Тема амазонок так увлекла Таджинисо, что её курсовая работа прошлого года была посвящена отчасти творчеству Гомера – великого посвящённого, сказителя «Иллиады », поведавшего потомкам о войне троянцев с данайцами и об амазонках, пришедших на помощь осаждённой Трое. Однако в большей степени работа была посвящена именно легендарным девам-воительницам, возникшим и в древнегерманском эпосе под именем валькирий. Воинственные скифские амазонки посетили и Александра Македонского в Персеполе – столице поверженной Персидской державы, поразив македонского царя своим боевым искусством.
Но более всего Таджинисо интересовала легендарная амазонка и царица массагетов по имени Тамарис , которая согласно древним преданиям о походе персов в Туран и войне с сако-массагетскими племенами, со словами «Пей досыта!» бросила отрубленную голову Кира Великого в бурдюк с кровью.   
Что касается народа, известного у античных и прежде всего древнегреческих авторов под именем массагеты, то, вникнув в суть этого сложного, слова, Таджинисо угадала в нём древний не только иранский но и общеиндоевропейский  корень «масс» или «макс», «мах», наконец «мазд», что значит – великий. Ведь и Ахура-Мазда – имя главного «светлого» бога из пантеона зороастрийцев , звучит как Великий Асур. Асы – те же асуры или «небесные воины» сохранились в древнегерманском эпосе, и даже лётчиков, появившихся лишь в XX веке, с чьего лёгкого слова стали называть асами.
Теперь геты – это конечно же хетты – один из самых великих и загадочных народов древности, создавший блестящую цивилизацию в третьем тысячелетии до нашей эры на территории Малой Азии, а затем таинственно исчезнувший, по-видимому ушедший в новые края.
Известно, что у индоевропейских народов звук «г» нередко подменяет «х» и наоборот, так что массагеты – это «великие хетты», покинувшие по ряду причин  Малую Азию и обосновавшиеся в Туране – стране, которую теперь называют Средняя Азия.      
Во втором семестре предстояла большая и интересная работа, которая хоть немного отвлечёт от дурных мыслей и прежде всего от скорого замужества, даже мысли о котором ей были невыносимы. Оставалось надеяться только на чудо…
«А как же Виктор? Что я ему отвечу, когда это случится?» – Вспыхнула девушка, спрятав между страницами книги последнее письмо молодого офицера с новогодними поздравлениями, отправленное ещё в декабре. Все письма, полученные от него за полтора года, которых набралось больше двадцати, Таджинисо хранила в своих книгах, которые кроме неё никто не брал.
Виктор ей нравился, пожалуй она его полюбила, если такое возможно для девушки, воспитанной в мусульманских традициях, которой надлежало исполнить волю родителей и стать женой того человека, которого ей выберут. Тут уж не до любви…
«Но ведь я советская девушка и совсем не обязана стать женой пожилого влиятельного человека, к тому же уже женатого. Согласно советским законам, не допускающим многожёнства, она даже не станет законной женой, а  её замужество тайно освятит мулла.
«Но ведь я атеистка, а тот человек, которого родители и старший брат хотят видеть моим мужем, член партии?» –  Мучалась девушка. «Как же такое возможно? Что же делать? Как быть? Смириться…» – Ворох мыслей, одна другой тяжелее».
Становилось страшно от одной мысли, что ей суждено быль запертой в четырёх стенах и, «о, ужас!», рожать детей от нелюбимого и даже ненавистного ей человека, да ещё ублажая его, а потом ещё и выслушивая назидания от старшей и законной жены, с которой муж обязательно поделится интимными подробностями и у которой на «семью» неизмеримо больше прав…
Родство с одним из влиятельнейших людей Ленинабадской области, открывало большие перспективы прежде всего для старшего брата Рустама. Средний брат, Фархад, за последний год стал хроническим наркоманом и между приступами, вызванными наркозависимостью, совпадавшими как правило с повышенной агрессивностью, жалел сестру. Но что он мог сделать – никчёмный человек и хронически больной, не имеющий в семье права голоса?
Был ещё дядя Максуд, С ним у Таджинисо сложились доверительные отношения с ранних лет, когда она была ещё ребёнком и жизнь в стране была совсем другой. Какое счастье, что находился сейчас в Самарканде, будучи откомандированным в родное для него инженерно-командное училище, и пробудет в городе ещё два дня.
Таджинисо рассказала дяде всё, даже о знакомстве и переписке с русским офицером по имени Виктор, который сейчас находится в Афганистане, а последнее от него письмо пришло в конце декабря.
– Нравится тебе, молодой человек? – Спросил дядя, выслушав исповедь племянницы.
– Нравится, – спрятала глаза и покрылась румянцем Таджинисо. – Но он русский…
– Вот и замечательно. Скоро с ним встретишься. Наши войска выходят из Афганистана. Что там теперь будет, сказать невозможно, но чувствую, что ничего хорошего, несмотря на то, что президент Афганистана Наджибулла ввёл в стране чрезвычайное положение, пытаясь укрепить свою власть. Впрочем, это не в нашей компетенции, – вздохнул дядя, мысленно переживая за добрую треть афганцев, которые по рождению были таджиками.
– Советский Союз – многонациональное государство. Вы оба  советские люди, атеисты и если любите друг друга, то никто не может вам помешать жить вместе. Вот и моя жена и твоя тётя Марина – наполовину украинка – наполовину молдаванка. Таких, как она, в Тирасполе много. Что же в этом плохого?
– Тётя Марина – очень хорошая женщина, – согласилась с дядей Таджинисо. – Очень жаль, что не приехала.
– И мне жаль что не смогла приехать. В горкоме сейчас много работы, – огорчённо ответил дядя. – У нас растёт дочь, скоро ей получать паспорт. Вот и думаем, какую ей записать в паспорте национальность. Дело не простое, хотя Оксана для себя уже всё решила и хочет быть русской. Что тут делать?
– Пусть будет русской, – улыбнулась Таджинисо, подумав, что у неё с Виктором такой проблемы бы не было. «Положено по отцу…» –  Подумала и покраснела, так что не укрылась от дяди.
– Ты словно стыдишься чего-то, – спросил он. – По глазам вижу. Вот и покраснела, красавица наша, хоть и смуглянка!
– Какая же я смуглянка! – Возмутилась Таджинисо. – Волосы тёмные, а лицо светлее, чем у Виктора, прислал цветную фотографию. Ели хочешь – покажу.
Не дожидаясь ответа, Таджинисо извлекла из книжного шкафа томик Омара Хайяма , в которой на странице с одним из любимых девушкой рубаи великого поэта, мыслителя и учёного средневековой Персии лежала фотография Виктора Скобелева.
– Очень приятный молодой, человек! Загорелый, красивый парень, – внимательно рассмотрев фотографию старшего лейтенанта, одобрил дядя. – Даже на тебя чем-то похож. Сколько ему лет?
– Двадцать четыре. Только чем же он похож на меня? – Удивилась Таджинисо.
– Хороший возраст, – не ответил на вопрос дядя, по-видимому и сам не знал, – А смуглее тебя, Таджинисо, он оттого, что загорает на службе в горах или в пустыне, а ты корпишь над книгами в институте, дома и в библиотеке и не видишь солнца. Нравится учиться?
– Нравится!
– Где и чем хотела бы заниматься после завершения учёбы?
– Ой, дядя, пока не знаю. Да и получится ли закончить учёбу? – Вздохнула Таджинисо, а перед  глазами вчерашняя сцена. Рустам явился домой весь какой-то взвинченный и сходу заявил, что учёбу в университете придётся закончить этим летом.
– Тебе хватит четырёх полных курсов, – решил Рустам. Бобободжон Рахмонович ждать больше не намерен. Упустишь шанс – такого обеспеченного мужа уже не будет, да и отец принял от жениха подарки. Ты понимаешь о чём я говорю? Папа, мама и все мы желаем тебе только добра. Этот дом мы продаём и скоро будем жить в Таджикистане. Ты с мужем – в Ленинабаде, которому мы обязательно вернём древнее название Худжанд, мы – в Душанбе.
– Эти подарки – калым! – Сжав кулачки, Таджинисо с гневом посмотрела в глаза Рустаму.
– Не переживай, Таджинисо. Смирись. Ничего нельзя поделать. Такова судьба женщины Востока, предначертанная нам Аллахом. Семидесятилетний эксперимент, который сотворили там, в России, Ленин и его приспешники, подходит к концу. Наступают новые времена. Впереди у нас новая жизнь по новым-старым законам, законам шариата. Только слепой не видит, только глухой не слышит, что СССР кончается. Уже скоро нам, таджикам, как и узбекам, туркменам и другим мусульманам предстоит жить в своих национальных государствах по законам, данным Аллахом, и Самарканд, который отдали узбекам, лучше покинуть.
– Рустам, ты же был образцовым атеистом, а теперь вдруг заговорил о боге. Как тебя понимать?
– Понимай как хочешь, Таджинисо! Как хочешь! – Ответил и не ответил Рустам, любуясь сестрой, которая в гневе была ещё краше. «Ну просто красавица из индийского фильма. Да окажись она в Боливуде – все главные роли роковых красавиц достались бы ей!»
– Красота – товар, который следует продать как можно дороже, чтобы не прожить остаток жизни в бедности. Ты увлекаешься древней историей и плохо заешь современность. Мир стремительно меняется, а социализм, придуманный Марксом и Лениным, себя исчерпал. Всё, равных возможностей больше не будет! Будут бедные и богатые, а богатые мусульмане могут и будут иметь нескольких жён. Вот и ливийский руководитель Муамар Каддафи, с которым мне удалось познакомиться, уверяет, что социализм с исламской спецификой будет построен когда у каждого уважаемого мужчины будет четыре жены. Уважаемого мужчины – это не значит, что все станут такими. Равенства большего не будет.  Иного не дано! – выговорился наконец Рустам.
– Рустам, то, что ты говоришь – ужасно! – Простонала Таджинисо. – Жить так невозможно! Что с нами происходит? Две и более жён – то, что в последние годы считается едва ли не нормой для обеспеченного мужчины, занимающего ответственный пост, немыслимый без членства в КПСС, прежде было просто немыслимым. За попытку взять вторую жену гнали не только из партии, но и с работы. Тут уж не до благословения муллы…
– Придётся привыкать! – Жёстко оборвал сестру Рустам. – Теперь не марксизмом и ленинизмом забивают головы дальновидные люди, а читают Коран. У них, в Москве вместо Корана читают Библию, Тору, Талмуд и прочие там «заветы» . Как там будет у них – это их проблемы. А нам? Кто знает, быть может нам придётся возродить эмират. Старый Бухарский эмират , уничтоженный русскими, или новый Худжандский или Душанбинский – не суть. Как говорили наши предки «на всё воля Аллаха!» – Склонил голову Рустам, ещё недавно позиционировавший себя убеждённым атеистом. – Что касается образования, то вначале получишь справку, а потом мы купим тебе диплом и будешь на него любоваться!
«Так и сказал Рустам, хоть плачь, только слезами горю не поможешь» – Вспомнив тот разговор вновь и на глазах у дяди, расстроилась Таджинисо.
– Слушай, Таджинисо, а ведь мы с тобой говорим по-русски! – Спохватился дядя. – Я только сейчас это заметил. Понимаешь, я по-таджикски почти не говорю, вот уже и не знаю, какой язык родной. Жена по-молдавски – чуть-чуть, по-украински тоже, а наша Оксанка кроме русского языка и английского, который изучает в школе, других не знает.
– Вот и быть ей по паспорту русской: Оксаной Максудовной Рустамовой! – подвела итог Таджинисо. – Да только вопросы будут задавать…
– Оксаной Максимовной, ведь и меня товарищи зовут Максимом! – Улыбнулся подполковник Рустамов, довольный, что настроение у племянницы заметно улучшилось. – А вопросы пусть задают.
– Максуду очень не нравилась затея родителей и старшего брата выдать Таджинисо замуж за немолодого, к тому же уже женатого человека.
«В крайнем случае, Таджинисо следует уехать хотя бы к нам в Тирасполь, а образование завершить в Кишинёве» – Такие мысли приходили в голову подполковнику Рустамову и похоже, им суждено сбыться, Родители уже дали слово жениху и получили от него подарки. «Калым – будь он проклят!..»
В прихожей раздался звонок. Кто-то нажал на кнопку у входа в небольшой уютный дворик частного дома на улице Пушкина.
– Это не Рустам, у него есть ключ, а если он ленится, то делает два звонка подряд. Это не домработница, у неё тоже есть ключ и она всегда открывает замок сама. Разве забыла взять… – вздрогнув от неожиданности, подумала вслух Таджинисо.
– Ты никого не ждёшь? – Спросил дядя.
– Нет, разве кто-нибудь из сокурсниц? Пойду, открою.
– Лучше я, – опередил Таджинисо дядя.
– Хорошо, – согласилась она.
Накинув на плечи китель, поскольку на улице было хоть и солнечно, но прохладно и не удивительно, февраль только наступил, подполковник Рустамов вышел во двор и направился к калитке, которая впрочем выглядела скорее как добротная дверь, только с большим круглым отверстием на уровне лица человека среднего роста.
Прежде чем открыть дверь, подполковник взглянул через отверстие на улицу и, увидев молодого мужчину, русского, в форме старшего лейтенанта, судя по цвету погон  и общевойсковым эмблемам – офицера мотострелкового полка, узнал к своему удивлению того, о ком только что говорили с Таджинисо!
– Ваше имя Виктор?
– Да, товарищ подполковник, – разглядев звёздочки на погонах офицера, ответил  старший лейтенант, входя во двор и представляясь перед старшим по званию. – Старший лейтенант Скобелев. Временно нахожусь в Самарканде после возвращения из Афганистана!
– Вольно, товарищ старший лейтенант! – А мы с Таджинисо только что вспоминали вас. Очень хорошо, что вы приехали. Очень хорошо! Я вас сразу же узнал, хотя в жизни вы выглядите лучше чем на фото. Давно в Самарканде?
– Прибыли вчера вечером, так что первый день.
– Воевали?
– Пришлось…
– Куда направляют служить?
– Пока не знаю, но ходят слухи, что полк будет расформирован, солдаты демобилизованы, а офицеров – куда пошлют, – ответил Скобелев.
– Армия… – многозначительно произнёс подполковник.
– Таджинисо дома? – Спросил Скобелев.
– Да вот и она, – услышала наш разговор, – ответил дядя. – Ну встречай красавица своего старшего лейтенанта!
– Таджинисо выбежала во двор как была в лёгком домашнем халатике, сшитом из натуральной шёлковой ткани, что указывало на достаток в семье, с традиционным национальным рисунком. В таких халатиках, чаще из искусственного шёлка, ходят узбечки и таджички – по сути один народ, говорящий на разных языках , а отсюда немало трудностей, а подчас и враждебных настроений, причём межнациональные отношения обостряются когда в стране, как сейчсас, творится неладное…
– Ну встречай своего друга, – улыбнулся подполковник Рустамов и первым вошёл в дом.
Порыв, с которым Таджинисо выбежала из дома был столь велик, что Виктор, будучи офицером, а офицер не имеет права на растерянность в такой важный, судьбоносный момент, обхватил её руками, прижал к себе и неожиданно поцеловал в губы.
Таджинисо, которую ещё никто и никогда так не целовал, вспыхнула и обдала Виктора таким жаром, что старший лейтенант словно ощутил июльский зной афганской пустыни. Решимость поцеловать девушку, в которую по настоящему влюбился только сейчас, пришла неожиданно и в тоже время естественно… 

2.
– Послушай, Павел Алексеевич, ты хороший офицер – грамотный, настырный хоть и не такой упрямый, как майор Шкирко, которого хоть оправдывает поговорка: «Ему на голове теши кол, а он всё равно хохол!» – Оскалил в глупой улыбке массивную «боксёрскую» челюсть полковник Могутнов – непосредственный начальник подполковника Арефьева, известный в «милицейских кругах» уже тем, что готов с повышенным рвением, не щадя ни себя, ни подчинённых, исполнить любой даже самый абсурдный приказ вышестоящего начальства, словом служака каких поискать.
– Давай это дело прикроем ввиду отсутствия состава преступления. Не было никакого хищения. Имела место хозяйственная деятельность в новых экономических условиях и баста! На меня давят сверху, требуют прекратить следствие, а перед фигурантами дела, которое попало в твои руки, извиниться.
Пойми, Павел, времена теперь другие. Многое из того, что прежде считалось хищением социалистической собственности, теперь частная инициатива и предпринимательство. Ну лежали бы те горы кубинского сахара-сырца под открытым небом, таяли под дождями, подслащивая какое-то там море, не помню, то ли Японское, то ли Охотское, в общем Тихий океан.
Что в том сахаре проку, когда в стране такой бардак! Пропадает ни за что! Вот и продовольственные талоны ввели. Куда же это годится? А эти ребята вывезли сахар с Сахалина на материк, перебросили по Транссибу , переработали и продали, закрыв образовавшийся торговый дефицит. Предприниматели работают на свой страх и риск, а мы им шьём уголовное дело. Это ж сколько сил и энергии надо, чтобы провернуть такое дело объёмом в десятки, а то сотни тысяч тонн! Я бы так не смог, да и ты вряд ли бы взялся за такое дело.
Сахар теперь ох как востребован. Помимо сладкого чая и варенья, народ, измученный дефицитом алкоголя, который теперь продают по талонам, квасит брагу, самогон гонит и милицию работой обеспечивает. Знаешь столько этих самогонщиков накрыли в первом квартале по всей стране? Сколько одних штрафов с них взяли?
– Знаю, – сдержанно ответил Арефьев, с неприязнью посматривая на Могутнова, который проводил со своим подчинённым, как любил выражаться, «воспитательную беседу». – Так ведь, товарищ полковник, эта, как вы выразились, «хозяйственная деятельность» частных предпринимателей уже стоила государству по самым скромным подсчётам пятьдесят миллионов рублей. Это стоимость сахара-сырца, завезённого с Кубы в счёт погашения долга Советскому Союзу. Сахар вывозили с острова по стоимости отходов или просто мусора, а после переработки оборотистые дельцы продали сахарный песок по девяносто шесть копеек за килограмм. Это какой же будет навар?    
– Навар будет, – согласился Могутнов, – но и нам кое-что перепадёт…
– Как это перепадёт? – Поинтересовался Арефьев, желая услышать ответ полковника Могутнова, с которым работал давно и все эти годы наблюдал, как менялся этот крутой и не слишком умный для занимаемой должности мужик, ещё пару лет назад беспощадно давивший, как он сам образно выражался «гидру капитализма».
– Ты что, Арефьев, не понимаешь, что к чему? – С укором посмотрел на подчинённого Могутнов. – Отблагодарят и тебя и меня и наше высокое начальство удачливые коммерсанты. Купишь машину. Хочешь «Жигули», хочешь «Волгу». Дачу построишь, в жилищный кооператив вступишь, будешь жить отдельно от тёщи. И это правильно. Не всё же только им – «жирным котам». Итак миллионерами станут, поимеют первоначальный капитал, вложат его в новое крупное дело и оживёт с такими умелыми хозяевами наша экономика. Именно на это рассчитывают те, кто начал перестройку, и Горбачёв тоже, которому не подчиняются и мешают работать те старпёры, что засели в ЦК и в Политбюро. Надо выбираться из кризиса, в который они загнали страну? Ну что, убедил я тебя?
– Нет, товарищ полковник, не убедили, – отрицательно покачал головой Арефьев. – Не могу пойти на сделку с совестью офицера и закрыть дело о хищениях в особо крупных масштабах. Дай таким волю – растащат всю страну!
Могутнов закурил, выдерживая долгую паузу и обдумывая, как ему поступить. 
«Дело непростое. По сути хищение социалистической собственности в особо крупных размерах, даже близко несопоставимых с теми, которыми приходилось заниматься до сих пор. То ли ещё будет…» – выпустив клубы дыма после глубокой затяжки, вздохнув подумал полковник и принялся успокаивать себя: «Но ведь говорят же умные люди, что другого-то пути нет, а частная собственность и капитализм эффективнее…». – Возвращаясь к делам конкретным, Могутнов принялся нервно расхаживать по кабинету.
«Такие деньжищи! Такие люди замешаны в этом деле! Попробуй, тронь этот клубок – раздавят! А ведь найдутся твёрдолобые не в нашем управлении, которые будут рыть и могут довести дело до старпёров из Политбюро, противящихся перестройке и новым экономическим отношениям. Сильны ещё, очень сильны эти люди. Вот и воспользуются возможностью раздуть это дело. И плевать им на бесхозяйственность. Плевать, что пропадает добро, да в таких количествах. А вот то, что деятельные люди с коммерческой жилкой добились прибыли и готовы расширять дело, им нет интереса. Пойдут аресты, многих пересажают, многие лишатся своих постов, да и нас по головке не погладят…» – Продолжал свои рассуждения полковник Могутнов, переваривая чужие мысли, к которым постепенно привыкал и полагал своими.
Дело шло к пенсии, а сил ещё предостаточно и Могутнов рассчитывал заняться коммерцией. Какой – пока не знал, а вот примкнуть к удачливым предпринимателям ему очень хотелось. «Кем не важно, ну например охрану организовать или каким-нибудь советником?»
– Вот что, Арефьев, – закурив подряд вторую папиросу – сигарет полковник не признавал, Могутнов собрался наконец с мыслями и объявил подчинённому: – «Сахарными делами» я займусь сам, а ты вместе с майором Шкирко поступаешь в распоряжение подполковника Сёмкина. Такой же, как и ты идеалист. С ним ты сработаешься. Работы у Сёмкина невпроворот. В прошлом году на него покушались. Об этом не мне тебе рассказывать. Сам пострадал. Теперь всё гораздо жёстче. После правительственных указов о частном предпринимательстве «цеховики» оживились. Из тени пока не выходят, присматриваются, спешат нажиться на дефиците. Одежду шьют, выдавая пошив за импорт, производство и сбыт палёной водки наладили и ещё чёрт знает что производят из ворованного сырья, уклоняясь при этом от налогов. Словом, есть где развернуться. А о «сахарном деле» забудь и чтобы никаких заявлений для прессы. Башку снесут! Тебе ясно Арефьев?    
– Нет, товарищ полковник не ясно! – Стараясь сдерживать себя в руках, ответил Арефьев. – И порошу обращаться ко мне по званию и на вы! Мы с вами не родственники, а коллеги и офицеры! Что касается дел, то готов выполнить приказ, однако намерен его обжаловать в вышестоящих инстанциях!
– Вот вы какой, товарищ Арефьев, принципиальный! Значит я для вас чужой? – Могутнов хмуро посмотрел а Арефьева. – Ладно, товарищ подполковник. Можете обжаловать приказ где угодно, хоть у министра. Только это тебе или вам, – поправился Могутнов, – не поможет. Не хочешь работать в ОБХСС – подавай рапорт на увольнение или на перевод куда-нибудь, где попроще, например в ГАИ. Подберут майорскую должность. Работа тихая, спокойная. Будешь командовать постовыми. Всё, товарищ подполковник, свободны! Если что – пеняйте на себя!   
 
* *
Арефьев не заметил как оказался на станции Таганская Кольцевой линии и привычно направился к переходу на Ждановско-Краснопресненскую   линию. Ноги сами собой вели к дому. Настроение хуже некуда. «Бросать службу или идти по совету Могутнова в ГАИ? Разве решишь такое в одночасье? А ведь Могутнов мне угрожал, напоминая, что к помощи прессы прибегать не следует, башку снесут. Что касается обжалования, то Могутнов прав, до министра меня не допустят. Увольняться? Куда? Идти работать в ГАИ? Проблематично. Куда всё-таки – в ГАИ или к Сёмкину?..»
Он взглянул на часы. Около двух. Сегодня детей из школы забирала Елена Васильевна.
«Посоветоваться с ней? Ну да, вместе забрать детей и посоветоваться с Еленой  Васильевной. Успею!» – Решил Арефьев и повернул в сторону эскалатора, поднимавшего пассажиров на Таганскую площадь.   
На улице разыгралась февральская метель и пришлось поднимать воротник. Соколову Арефьев заметил возле детского универмага «Звёздочка». Елена Васильевна переходила улицу и тоже увидела зятя.
– Добрый день, Павел! Как ты здесь оказался? – Спросила она.
– Да вот, ушёл пораньше с работы. Вместе заберём детей.
– Смотри как метёт! Всёго-то пять минут на улице, а я вся в снегу! – Стоит прогуляться до Пролетарской? Как думаешь, Павел?
– Стоит, Елена Васильевна! Воздух замечательный, снег сухой и не слишком холодно, – обрадовался Арефьев. – И потом… Знаете, мне необходимо поговорить с вами, Елена Васильевна, – признался он.
– Я догадалась. Что случилось, Павел?
– Долго рассказывать. И часа не прошло, как полковник Могутнов, я вам о нём рассказывал, отстранил меня от работы по так называемому «Сахарному делу» и предложил на выбор: или заняться так называемыми «цеховиками», или подать рапорт о переводе в ГАИ на майорскую должность, или уволиться. Вот так, Елена Васильевна.
– Могутнов? Помню. Твой непосредственный начальник. Судя по твоим описаниям –  самодур ещё тот, – вспомнила Соколова. – Это серьёзно?
– Серьёзно. Могутнов лишь озвучил мнение вышестоящего руководства. Там решили дело замять, рассчитывая получить дивиденды. Могутнов и меня пытался купить «Жигулями», «Волгой», дачей и даже кооперативной квартирой, в которой мы сможем жить отдельно от тёщи, простите от вас, Елена Васильевна.
– Какие же подлецы этот Могутнов и его подельники! – Возмутилась Соколова. – Впрочем это не ново. Таких сейчас очень много. Повылезали изо всех щелей, почуяли вкус наживы! Близится время растаскивания государственной, а по сути общенародной собственности. Во избежание бунта народу не решаются сказать правду, сказать, что стране уготовано капиталистическое и отнюдь не безоблачное будущее, а пока самые активные «строители капитализма» стремятся урвать кусок пожирнее.
– Елена Васильевна, нам известно что ваши предсказания сбываются. Но возврат к капитализму в нашей стране, которой уже семьдесят один год? – Павел Арефьев перевёл дух. – Неужели такое возможно?
– Увы, оказалось возможным. Причём предстоит возврат к самой чудовищной форме капитализма – к криминализму! Понимаешь, что это такое? Это когда править страной будут коррупционеры всех мастей! 
Большое, Павел, видится на расстоянии. Пройдут десятилетия, быть может века и общество, существовавшее в нашей стране, назовут новым «Городом Солнца» , объявив тех, кто его построил и сберегал более семидесяти лет, очередными социалистами-утопистами. Вот так-то, Павел, а нам предстоит пережить всё это, – ответила на вопрос зятя мудрая женщина Елена Васильевна Соколова, которой в следующем году исполнится семьдесят лет…
– Однако вернёмся к текущей реальности, спохватилась она. – О «Сахарном деле» ты мне расскажешь по дороге. Что же ты надумал, Павел? Неужели уйдёшь из органов?
– Куда? – вздохнул Павел. – Переходить в ГАИ – тоже не дело. Придётся под руководством Сёмкина заниматься «цеховиками».
– Постой, в прошлом году, когда тебя ранили рядом в машине был он, подполковник Сёмкин? – Вспомнила Соколова.
– Да, он. Есть версия, что стреляли в него, а задели меня, – ответил Арефьев. – «Сахарного дела» тогда ещё не было, а по другим делам заказывать меня не имело большого смысла.
– Что значит заказывать? – Спросила Елена Васильевна. – Убить?
– На воровском жаргоне «заказать» – значит устранись с помощью наёмного убийцы, попросту убить. Такие устоявшиеся термины из уголовного мира, выражающегося «по фене», проникают и к нам, становятся общепризнанными, наряду с такими словами-паразитами, как например «мент» или «мочить». «Менты» – это милиция, а «мочить» – значит лишать человека жизни, – пояснил Арефьев.
– Да, русский язык заметно обогатился такими новшествами. Неужели придёт время когда и первые лица страны будут выражаться «по фене», «заказывать» и «мочить»? – Вздохнула Соколова. – Впрочем, поспешим, Павел. Последний урок заканчивается и скоро звонок.
К правой стороне улицы напротив школы подкатила новенькая тёмно-серая «Волга». Раскрылась дверца и из салона выглянул мужчина в дорогой меховой шапке.
– Добрый день, Елена Васильевна!
Соколова и Арефьев обернулись на знакомый голос.
– Урицкий! – Узнала Елена Васильевна мужчину, выглядывавшего из салона машины. – Как вы здесь оказались? Неужели тянет к старым хорошо знакомым местам, к школе?
– Тянет, Елена Васильевна. Ещё как тянет! Только сейчас начинаешь понимать, что лучшие годы прошли в этих стенах. А вы пришли за внуками?
– Да, сегодня моя очередь. А вы наверное хотели увидеть Ладу?
– Выдалась свободные четверть часа, вот и заехал взглянуть на родную школу. В последнее время стали одолевать школьные воспоминания. Даже не знаю к чему? Здравствуйте, Павел, простите не сразу узнал вас, – поздоровался с Арефьевым Урицкий. – Пришли за детьми?
– Да, хотим прогуляться по заснеженной Москве. Сегодня чудесный воздух.
– Сильный снег, дорожные службы не успеваю с расчисткой улиц. Хорошо, что у «Волги» мощный двигатель, легко преодолевает сугробы.
– Ваша машина? – Спросил Арефьев?
– Да, недавно купил. Экспортный вариант. Готовили для Германии. Зарубежные автолюбители интересуются и нашими машинами. Так сказать собирают коллекции. Качественная сборка. Немцы предлагали приобрести «Ладу», но из уважения к вашей, Елена Васильевна, дочери я решил ограничиться «Волгой», – грустно улыбнулся Урицкий. – Дороже, зато просторная, словом замечательная машина!
– Вы стали выезжать за рубеж? – Спросила Соколова.
– Да, с прошлой осени. Служебные командировки. Побывал в Англии, США, Франции и в Западной Германии, где приобрёл вот это чудо советского автопрома. «Мерседес» или «БМВ» конечно же лучше. В следующий раз выберу одну из этих моделей. Подскажите какую? 
– Я в этом не разбираюсь. Где побывали в Германии? – поинтересовалась Соколова.
– Естественно в Бонне, затем во Франкфурте и Гамбурге. Очень красивые города, особенно Гамбург. Красив даже в январе. На газонах зелёная, аккуратно подстриженная  трава и цветут поздние розы. Совершенно нет снега. Вы ведь бывали в Гамбурге?
– Бывала. Откуда вам это известно? Неужели от дяди? – Спросила Соколова.
– Да, Михаил Яковлевич рассказывал о ваших командировках, – признался Урицкий и неожиданно спросил: – О вашем внуке Владимире Соколове ничего не слышно?
– Нет, Владислав, о нём пока ничего.
– Простите, Елена Васильевна, если сделал вам больно, – извинился Урицкий. – Только зря вы не слушаетесь советов Михаила Яковлевича. Он очень вас уважает и всегда готов помочь. Не забывайте об этом.
– Не забуду Владислав. Простите, нас ждут дети.
– Да, да, конечно. У нас с Жанной тоже растёт малыш.
– Это хорошо когда есть дети. Всего вам доброго, Владислав.
– Передавайте привет Ладе и Генриху с Ольгой. Часто вспоминаю наш поход по Южному Уралу. Хорошее было время! – Грустно улыбнулся Урицкий и прикрыв дверцу автомобиля тронул с места.

* *
До станции метро Пролетарская шли по Воронцовской – любимой улице Елены Васильевны, почему – теперь уже не секрет. Довольные прогулкой, Алеша и Лиза шли впереди, оживлённо обмениваясь школьными новостями и не прислушиваясь к разговору папы с бабушкой. 
О неожиданной встрече с респектабельным Урицком, его «Волге», служебным командировкам в Англию, США, Францию и Германию не говорили.
«Жирует, паразит за счёт народа! Это как же выродился аппарат ЦК, ели в нём процветают отнюдь не обладающие большим хозяйственным опытом руководители, а такая мелочь! – С неприязнь подумал об Урицком Арефьев. – «А ведь он ищет встречи с Ладой. Ждал именно её, надеясь, что Лада придёт за детьми сегодня. Хочет «пустить ей пыль в глаза» новой «Волгой» и рассказами о зарубежных поездках. Дескать смотри кто я и кто твой муж – рядовой «мент». Не того, Ладочка, выбрала… Тьфу, даже думать о таком противно!»
Избавившись от неприятных мыслей, Арефьев посвятил Елену Васильевну в некоторые детали так называемого «Сахарного дела», назвав поимённо главных фигурантов.
Редкая фамилия Венгеров заинтересовала Соколову.
– Вспомни, как имя фигуранта «Сахарного дела» по фамилии Венгеров? – спросила она.
– Александр Янович.
– Отчество мне ни о чём не говорит, а вот имя совпадает при редкой фамилии. Весьма вероятна, что этого фигуранта знают Генрих и Светлана. Помнишь август восемьдесят шестого, когда Генрих и Света путешествовали по Южному Уралу, где через год раскопали древнее городище, получившее название Аркаим? Так вот, с ними были только что встреченный нами Владислав Урицкий, пытавшийся ухаживать за Ладой ещё в школе, и некто Александр Венгеров, который спустя некоторое время ушёл из Госплана в торговлю. Светлана рассказывала о том, как летом следующего года случайно встретила Венгерова, к тому времени преуспевающего торгового работника. Фамилия редкое и имя совпадает. Несомненно, это он!
Судя по твоим словам, дело крупное и откаты высокопоставленным чиновникам МВД и прокуратуры солидные. Вот ещё одно слово, «откат», которое начинает входить в нашу жизнь, – подчеркнула Соколова. – Жаль, если все эти мерзавцы и коммерсанты и чиновники, не понесут наказания. Коррупция – страшная болезнь. Он неё погибли многие государства и великие империи древности и нашего времени, в том числе Российская Империя, где без взяток ничего не решалось и для искоренения этого зла почти ничего не предпринималось ни со стороны государства, ни со стороны монарха. Известны лишь две крупные страны, где это зло удалось временно искоренить. Это существовавший двенадцать лет Германский Рейх , оставивших после себя недобрую память, и СССР тридцатых – пятидесятых годов, дальнейшее существование которого теперь подвергается сомнению. Коррупция в этих странах каралась крайне жестоко и была минимальна. Большое значение придавалось и моральной стороне. Коррупция во всех её проявлениях жёстко осуждалась. Чего увы нет сейчас, когда в моде лозунг «Обогащайтесь, как можете». Рейх рухнул под ударами СССР, поразительно быстро восстановившего собственными силами довоенный уровень экономики вопреки расчётам нажившихся на войне ненавистников и могильщиков нашей страны.
Увы, времена меняются и теперь коррупция пустила глубокие корни и у нас, – вздохнула Елена Васильевна. Говорила об одном, а думала о другом, о внуке Владимире Соколове, от которого по-прежнему никаких вестей. Но чувствовала она, что жив Володенька. «Вот только где он – у врагов ли, у друзей? Здоров ли?..» 
– Извини, Павел, отвлеклась. Тебе угрожали и эти угрозы далеко не пустые. Хотелось бы опубликовать подробности «Сахарного дела» в газетах, однако боюсь, что ни один редактор на это не пойдёт. В деле замешаны влиятельные персоны, которые будут всё отрицать и обвинять прессу в предвзятом отношении к новым экономическим реалиям. Времена меняются. Было «Хлопковое дело», которое вылилось в сведение счётов между  кланами среднеазиатской республики, однако до истины так и не докопались ни местные следователи, которым не доверяли в Москве, ни московские назначенцы.
Теперь, когда на окраинах начались межнациональные столкновения, а по сути гражданские войны, о «Хлопковом деле» почти не вспоминают. Что касается «Сахарного дела», то это лишь начало передела государственной собственности. Она уже вовсю идёт в опережающих нас в области «демократизации и «экономических реформ» социалистических странах Восточной Европы, которые по сути перестают быть таковыми.
На очереди массовая приватизация с обманом подавляющего числа граждан, через выдачу сомнительных «ценных бумаг» , которые станут товаром и в конце концов окажутся в руках у немногих. Эти люди станут новыми капиталистами. С социализмом будет покончено. Сейчас в лидерах этих процессов Польша и Венгрия.  К ним близки Румыния  и Чехословакия, которой по-видимому предстоит распад , и ГДР, обречённая на потерю своей государственности и поглощение Западной Германией. Наше руководство просто сдаёт первую на немецкой земле социалистическую республику! По-видимому на этот счёт уже есть секретные договорённости с США. Ты знаешь, Павел, мы прожили в ГДР несколько послевоенных лет. В Витбурге родились Генрих и Лада. Мне очень жаль, что ГДР скоро исчезнет . Очень жаль…
– Елена Васильевна, вы делаете очень пессимистические прогнозы. Неужели всё так трагично? – С нескрываемой тревогой спросил Арефьев.      
– Увы, Павел, увы… – Ответила Соколова. – Ты знаешь, я продолжаю сотрудничать с издательством «Правда». Перевожу на русский язык американскую, британскую и немецкую периодику . На Западе о нашей стране сейчас пишут много и по сути не скрывают своих планов. Так что я хорошо информирована. Однако к большому сожалению далеко не вся информация, притом самая важная и необходимая для нашего народа, замороченного перестройкой, доходит до печати. Воистину справедливо высказывание: «Пессимист – это хорошо информированный оптимист».
В качестве примера того, что нам, я имею в виду Россию, уготовано западными стратегами, боготворящими наши реформы, в разработке которых активно участвуют их крупнейшие экономисты и политики, в том числе ярый русофоб Збигнев Бзежинский , можно привести весьма красноречивое высказывание небезызвестного премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Эта дама, ненависть к России у которой как говорят в крови, заявила на одной из пресс-конференций, что по оценкам мирового сообщества, то есть развитых стран Запада, экономически целесообразно проживание на территории России не более «fifteen» (пятнадцати) миллионов человек. По её мнению этого вполне достаточно для экспортно-сырьевого придатка развитых стран, роль которого уготована России. Растерянному переводчику показалось, что Тэтчер назвала цифру «fifty» (пятьдесят), что крайне мало для 150-и миллионного населения России, но «железная леди» твёрдо повторила – «fifteen!». Вот так-то, Павел, – пояснила Елена Васильевна.
– Что касается дела, от которого тебя отстранили, то я попытаюсь через одного своего знакомого зарубежного журналиста, опубликовать информацию о так называемом «Сахарном деле» в англоязычной прессе. Думаю, что эффект от публикации такого материала за рубежом будет гораздо значительнее, чем от публикации в какой-нибудь малозаметной газете у нас. Впрочем, я не уверена, что у нас такой материал пройдёт. Это не НЛО, не «снежный человек», не покаянные статьи за репрессии и неоправданные потери в Великой отечественной войне, не зверства маньяка по фамилии Чикатило, не сексуальные скандалы и не прочие похождения отечественных и зарубёжных «звёзд» эстрады и кино, чем пичкают рядового обывателя, чтобы у него окончательно «съехала крыша».
Дело, которое ты вёло – это первоначальное накопление капитала в «тяжёлых условиях» бывшего планового социалистического хозяйства. Такой ускоренный способ возврата к капитализму по мнению современной правящей элиты может иметь и «криминальный душок».   
– Надо же! И вы, Елена Васильевна, взяли на вооружение такие современные выражения, как «съехала крыша» и «криминальный душок»! – Удивился Арефьев. 
– Не отстаю от жизни, Павел, – вздохнула Соколова.
– Под чьим же именем может появиться эта статья на Западе? Под вашим? – Спросил Арефьев.
– Нет, Павел. Боб Стилет – это мой знакомый независимый британский журналист и непримиримый борец с коррупцией, согласись он дать такой материал, сошлётся на «информатора из СССР». Этого будет достаточно, а мы сможем оценить реакцию со стороны руководства страны. Только вот последует ли она? Вот в чём вопрос?
– Как же вы свяжетесь с мистером Стилетом? Как передадите ему материалы?
– Я ещё не говорила Ладе. Вчера было принято окончательное решение по командировке в Великобританию ряда ответственных работников издательства «Правда». Меня приглашают в качестве переводчицы. Так что, Павел, я теперь выездная, – улыбнулась Елена Васильевна. – Командировка намечена на вторую половину апреля. Я звонила Стилету. Он ждёт меня и я уверена выполнит мою просьбу. Так что, Павел, готовь материалы. Только крупные пункты, мелкие детали ни к чему, а я – старый и опытный конспиратор и успешно провезу их через любую границу! – Пошутила Соколова.   
– Елена Васильевна, посоветуйте как мне быть? – Повеселел Арефьев. – Уйти из органов, подать рапорт о переводе в ГАИ или работать с делами «цеховиков»? Посоветуйте.
– Первое отпадает. Уходить из МВД не следует. А вот второе или третье – решай сам и не забывай, что у тебя семья и дети. Ты отвечаешь и перед страной и перед ними. Обдумай всё как следует. Уверена, что завтра ты примешь правильное решение. Недаром говорят в народе – «утро вечера мудренее». 

3.
24 февраля, на другой день после традиционного празднования Дня Советской армии и военно-морского флота, старший лейтенант Николай Витов прибыл с поручением в Таллин. Завершив к полудню дела и рассчитывая вернуться в часть к ужину, воспользовавшись служебным автобусом, Николай отправился побродить по старинному городу, в котором отчётливо ощущалось приближение весны.
Вот уже и снега не осталось на улицах и после небольшого моросящего дождика выглянуло ласковое северное солнце, приятно согревавшее лица прохожих. С Балтики дул обычный для этого времени года холодный ветер, однако в городе он почти не чувствовался. Старинные приморские города на Севере Европы, где особенно ценилось тепло, строили так чтобы извилистые улицы не продувались холодными ветрами насквозь.
Пятница. До конца рабочего дня и рабочей недели ещё пару часов, однако на центральных узких улочках старинного портового города, входившего в средневековый Ганзейский союз , много народа. Молодёжь и дети, люди постарше, и пожилые, среди которых выделялись немногочисленные колоритные седовласые или полысевшие старики в форменных пилотках, беретах или фуражках на головах и в мундирах, недавно пошитых по сохранившимся военным фотографиям времён Второй мировой войны, прогуливались по улицам, время от времени оказываясь в тех местах, откуда виден средневековый Вышгород . 
Мундиры на плечах проживавших в самой зажиточной советской республике розовощёких и ухоженных советских пенсионеров, младшему из которых было не менее шестидесяти лет, были отнюдь не мундирами советских солдат и офицеров, а мундирами, какие носили эстонские парни, служившие в те уже далёкие времена в вооружённых силах Эстонской республики , отрядах кайцелитов , и наконец в эстонских «Ваффен-СС» .
Возле этих ветеранов, которые избежали сурового возмездия, а по сути были прощены и, отбыв посильное наказание в послевоенных советских лагерях трудового перевоспитания, трудились в народном хозяйстве социалистической республики до гарантированной законом пенсии, крутилась молодёжь.
Подростки и те, кто немного постарше и уже вступили в самостоятельную жизнь, с интересом рассматривая неведомо откуда появившиеся на мундирах ветеранов «Ваффен-СС» значки и награды Третьего. Возможно, что они были зарыты в землю, дожидаясь своего часа, а возможно это были муляжи, понаделанные по фотографиям мастерами на все руки. 
Этими ветеранами были преимущественно эстонцы, которых за два с лишним года службы в Эстонии Николай научился отличать не только от приезжих и туристов, но и  от русских людей живших в городе и составлявших едва ли не половину горожан.
В руках у большинства из них бело-сине-чёрные флажки. Витов уже насмотрелся на такие флажки и флаги в Палдиски, где эстонцы буквально дразнили ими советских военнослужащих.
В этот день эстонцы размахивали своими национальными флажками с особенным рвением. Сегодня над самой высокой башней Вышгорода, которую называют Длинный Герман, был поднят флаг Эстонской республики, который был снят вслед за флагом Третьего Рейха в сентябре 1944 года, когда немцы оставили Таллин без боя, дав эстонцам двое суток на то чтобы сформировать свои органы власти и обратиться к Великобритании и США с просьбой признать независимость Эстонии. Тогда это у местных коллаборационистов не вышло. Опасаясь возмездия за сотрудничество с фашистами, те трусливо бежали следом за немцами, умоляя не оставлять их на расправу русским. 
Однако времена меняются и то, что не удалось в 1944 году, осуществлено спустя сорок пять лет. Обидно советскому военному моряку смотреть на такое. Дежурный офицер в штабе предупреждал, что по городу сегодня лучше не ходить, особенно в форме. Дескать начнут приставать, провоцировать, поэтому лучше сразу вернуться в часть.
Николай не послушал совета и уже не раз ловил на себе недобрые взгляды, стараясь не обращать на них внимания. В конце концов он советский офицер и волен свободно ходить по советской земле.
Вот ещё двое долговязых мордастых парней в студенческих фуражках подбираются, ухмыляются сытыми розовыми лицами, напоминающими поросячьи морды. В руках бутылки с пивом.
– Эй, моряк! Выпей за нашу свободу! За наш флаг над Тоомпеа!
«Вот паразиты, Русский язык знают хорошо, слова нарочно коверкают», – догадался Витов и, не ответив, повернулся к парням спиной.
– Нет ты выпей с нами! – Требовали парни. – У нас сегодня большой праздник! Впрочем, тебе не понять, что такое свобода! Выпей за здоровье ветерана, который воевал за нашу свободу, а не хочешь – проваливая к своим русским, пока тебе не начистили рожу! – Высказав такое, один из парней с опаской посмотрел на висевшую на поясе старшего лейтенанта кобуру.
Витов перехватил его взгляд. Кобура была пустой. Пистолет он переложил в карман брюк. В давке, если такое случится, могли вытащить. Впрочем, применять оружие он не собирался, не имел на это право.
«Пора уходить, пока горячие эстонские парни, взбодрённые пивом и чем-то покрепче чего-либо не натворили», – подумал старший лейтенант Витов. Руки чесались дать этим уродам в морду. И ведь справился бы с обоими. Раскормленные, длинные, а слабаки. Во флоте, да и в армии таких нескладных и физически недоразвитых ребят не любили, гоняли до седьмого пота, развивали, тренировали…      
«Фу ты, чёрт возьми!» – Едва не столкнулся старший лейтенант Витов с пожилым мужчиной в наряде, пошитом под форму легионера эстонских «Ваффен-СС» в звании капитана, выглядывавшем из-под настежь распахнутого чёрного пальто.
Долговязые парни разразились бранью в адрес русского офицера. Однако ветеран остудил их пыл несколькими короткими фразами на эстонском языке, тем самым привлёкая к себе внимание старшего лейтенанта.
Был  он не один, с такой же немолодой крупной женщиной, по-видимому женой, державшей в руке два флажка. Была она рослой, а что касается веса, то превосходила своего сухощавого спутника едва ли не вдвое.
– Что, молодой человек, растерялись? – Обратился ветеран «Ваффен-СС» к Витову на хорошем русском языке с едва заметным акцентом. – Сегодня наш праздник. Мы перебрались в Таллин пятнадцать лет назад с Хийумаа  и ещё не видели город таким нарядным и красивым, ведь над Тоомпеа развевается эстонский флаг! Ещё немного и Эстония станет независимой страной. Вот тогда мы выгоним из своей страны всяких «советских людей» из южных республик. Захватили рынки и ведут себя по-хамски, думая, что и у нас им можно всё что угодно! Нам они не нужны. Забирайте. Пусть остаются у вас. Вы русский, вам это не нравится? – с усмешкой, обнажив вставные челюсти, спросил Витова ветеран.
Николай нахмурился и промолчал.
– Вижу что не всё нравится. Придётся с этим смириться. Вы, русские, в конечном счёте проиграли войну, а мы выстрадали свою победу!
– Кто это мы? – поинтересовался Витов, беря себя в руки в то время как парни с пивными бутылками, в руках, к которым то и дело прикладывались, прислушались к разговору двух офицеров – двух противников, принадлежавших к разным поколениям, один из которых воевал в войсках Германского Рейха, а другой – современный «русский оккупант».
– Мы, европейцы, боровшиеся с вами, русскими! – С гордостью подчеркнул свою принадлежность к Европе ветеран эстонских «Ваффен-СС» с острова Хийумаа, перебравшийся в Таллин пятнадцать лет назад и поселившийся в квартире, бесплатно выделенной ему советским горисполкомом.
– И Германия? – Спросил Витов.
– И Германия! – Распалялся ветеран эстонских «Ваффен-СС».
– Германия Гитлера?
– А какая же ещё? – Выпучил ветеран удивлённые белесые глаза. – Придёт время и европейцы, а может быть и вы, русские, поймёте, что Гитлер был прав когда боролся с коммунизмом и… – Прерванный женой, ветеран не договорил.
– Вальтер, не надо так, этих то хоть не поминай! – С тревогой посмотрела на мужа супруга. – Могут донести.
– Надо, Кристина! Надо! Пришло наконец время заявить о себе! Вальтеру Ланге нечего бояться! В России теперь гласность и перестройка! Режим Сталина объявлен преступным! Им теперь не до нас. Грызутся между собой и не успокоятся пока не сожрут из-под себя всё говно, которое накопилось за время существования коммунистического режима!
Почему я должен молчать будучи жертвой сталинского режима? Восемь лет гнил в лагерях для военнопленных. Я не один такой. Смотри сколько нас ветеранов вышло на улицы Таллина! А сколько нас погибло на войне и в лагерях? Я горжусь тем, что служил в эстонских частях, боровшихся с русским коммунизмом! За это, за правду, я гнил в лагерях. Придёт время, когда мне и всем, кто воевал против вас, русских, выплатят компенсации за потерянное здоровье! – Брызгал слюной побагровевший от напряжения ветеран, на которого нашло и которого мог хватить удар.
Их обступили со всех сторон агрессивно настроенные горожане в том числе уже знакомые парни с красными наглыми мордами. Толпа тяжело дышала, глаза подвыпивших парней наливались кровью.
– Не слушайте их! Немедленно уходите отсюда! – Подхватила молодого русского офицера под руку высокая стройная блондинки в красной спортивной куртке, финской вязаной шапочке, джинсах и белых полусапожках.
Энергичная девушка вырвала Николая из враждебного окружения и увлекла за собой под свист и улюлюканье молодых эстонцев. Через минуту  они были уже далеко, затерявшись среди прохожих.   
«Зря, тебя, недобитый фашист, бесплатно лечили, обеспечивали жильём, платили пенсию!» – Подумал Витов и обратился к девушке, спасшей его от разгневанной толпы.
– Спасибо вам за то, что помогли мне в трудную минуту. Мог сорваться. Так распоясались недобитые фашисты!
– Вам, товарищ старший лейтенант, лучше покинуть центральные улицы города, – посоветовала Витову девушка – типичная северянка – светловолосая, сероглазая и симпатичная.
– Как же зовут вас, моя спасительница? – Спросил Витов.
– Анна, – ответила девушка.
– Вы правильно говорите по-русски. Вы русская?
– Не совсем, – улыбнулась девушка. – Хотя по паспорту я русская. Ощущаю себя русской, однако часто думаю по-эстонски, а так же владею немецким и английским языками.
– Вы наверное наполовину эстонка?
– Тоже не угадали. На четверть или поменьше, пожалуй, да, – призналась Анна. – Видите ли, предок мой был обрусевшим шотландцем. В нашем роду были немцы, русские, эстонцы. Бабушка наполовину русская, наполовину эстонка, а мама русская. Фамилия Грейг вам ни о чём не говорит?
– Был такой адмирал.  Точно из шотландцев. Воевал с турками, – припомнил Витов. – Так ваша фамилия Грейг?
– Да, я Анна Грейг. А как ваше имя, товарищ старший лейтенант?
– Николай Витов.
– Вот что, Николай. Давайте зайдём в одно маленькое уютное кафе. Там готовят замечательный кофе и вкусные пирожные, – предложила Анна.       

4.
– Прими ислам, Володя. Я вот принял, хоть и был в детстве крещёным. Тебе наверное проще, тебя родители не крестили. Был я Серёгой, а теперь я –  Аманулла. Для меня отыскали Коран, переведённый на русский язык, стали кормить по-человечески и больше не били. Я много читал и мне открылся новый свет. Наверное, если бы я читал прежде Библию, мне бы тоже открылся божественный свет, но был бы он таким? – Задумавшись, признался бывший харьковчанин, в прошлом сержант по имени Серёга, посмотрев голубыми славянскими глазами в такие же голубые глаза Соколова, в которых разлилась такая тоска, что больно смотреть, и тяжко вздохнул. –  Я не знаю…
Хозяин, его имя Абдулло Хан, выкупил меня у пуштунов за тысячу рупий. Столько стоит подержанный велосипед. Он добрый, господин Абдулло, потому что принадлежит к народу пенджаби  и не любит пуштунов. Хоть пуштуны и мусульмане и воюют с неверными, но слишком гордые и ведут себя подчас непристойно. По словам Абдулло – «дикие горцы». 
У господина Абдулло я был работником, потом стал его зятем. Выдал за меня Абдулло Хан свою старшую дочь. Чернявая, старая, худая и некрасивая. На три года старше меня. Да ты её видел.
«В платке, скрывшем нижнюю часть лица», – вспомнил Соколов. «А глаза у неё тёмные, большие, красивые». 
– Однако сжились, и знаешь, наверное я полюбил её, – признался Аманулла. – До армии была у меня девчонка, звали Оксаной. Дрался из-за неё с одним парнем. Добился своего, призналась, что любит. Целовались, да только берегла себя, Оксанка, говорила, что только мужу… Когда уходил в армию, плакала, обещала ждать. Не сложилось… – Вздохнул Серёга-Аманулла, так и не открыв Соколову своей настоящей фамилии.
– Теперь мы с Лейлой ждём ребёнка. Жена поправилась и даже похорошела, а я, наконец, обрёл душевный покой. Работаю на земле, как и мои предки, прежде чем те перебрались в большой промышленный город Харьков. Но это в прошлой жизни. Теперь моя страна здесь. У нас есть земля. Нанимаем двух батраков. Тесть занимается торговлей.
Земля в этих краях плодородная, поливная. Всё родит, что ни пожелаешь. И пшеницу, и хлопок, и виноград и персики – всё что душе угодно. Освоил язык урду , в котором немало слов, похожих на наши – русские и украинские. Владею пушту, поскольку в наших краях много пуштунов. Поблизости Зона расселения пуштунских племён – вечная головная боль для нашей страны. Их бы всех вместе с горами отдать Афганистану! Так было был лучше. – Аманулло умолк, не зная что больше сказать русскому парню – офицеру и лётчику, который как и он попал в плен и оказался в Пакистане, в Пограничной Северо-западной провинции. Только с сержантом по имени Сергей это случилось в 1984 году, а с тех пор как лейтенант Соколов оказался в плену не прошло и года.

* *
В сентябре прошлого года после пяти месяцев плена Владимиру Соколову удалось бежать. Как? Наверное чудом. Душман, карауливший его ночью, обкурился гашишем и решил поиздеваться над пленником из неверных.
Бросил в зиндан верёвку и велел подниматься наверх. Собирался связать измождённому пленнику руки, не рассчитывая на сопротивление с его стороны. Русский был худ и слаб. Его почти не кормили, зато били каждый день, принуждая принять ислам. Пленник не поддавался на уговоры и это бесило мучителей. В ту ночь мучитель был один и сильно обкуренный, а такие особенно жестоки. Глаза у пуштуна мутные, страшные…
С большим трудом Соколову удалось побороть отчаянье, изловчиться и выхватить нож из-за пояса палача, который любил колоть им пленников, а два дня назад перерезал  этим ножом горло другому заключённому – младшему офицеру афганского царандоя, который от истязаний начинал сходить с ума.
Что был сил в руках, Соколов ударил душмана ножом, забив его по самую рукоятку в толстый живот.
От боли и неожиданности душман выпучил на пленника огромные мутные глаза и вместе с хрипом кровь хлынула из его отвратительной смрадной глотки. Вынув нож, Соколов добил душмана, вонзив окровавленное лезвие в сердце, и сбросил труп в зиндан…
Что было дальше, он помнил смутно. Подобрал автомат «АК» китайского производства, которыми был наводнён весь северо-запад Пакистана, и выбрался за дувал, укрывавший другой ещё более глубокий и страшный зиндан, где лейтенант Соколов оказался после отказа от предложений господина Варзани, который несколькими днями ранее посетил место содержания пленного русского лётчика, предлагая принять ислам и дать согласие на сотрудничество с Пакистанской разведкой.
В этом господине Варзани, даже не будучи опытным в таких делах, Соколов признал не пуштуна или иранца и даже не пакистанца, а профессионального разведчика – европейца или американца с восточной внешностью, хорошо владеющего восточными языками. А весь этот маскарад с переодеванием в одежды пуштунов был частью легенды, под которой этот «востоковед» работал в Пакистане. Если вспомнить, что помимо душманов главным противником СССР в Афганистане были США, а Пакистан был их послушным сателлитом, то становилось очевидным, что Варзани сотрудник ЦРУ.

*
Американец, как его вычислил Соколов, пришёл не один. С ним был светлоглазый мужчина не старше тридцати лет, облачённый в одежду пуштунов, однако с типичным славянским лицом, обрамлённым русой бородкой, но без усов, как это принято у правоверных.
Варзани догадался, что русский лётчик не поверил в родство своего спутника с пуштунами и, назвав его Али, сообщил пленнику.
– Господин Али – босниец. Знаете ли вы, кто такие боснийцы и где их страна?
– Знаю, – ответил Соколов. – Нам это известно из школьного курса географии зарубежных стран. Боснийцы живут в Югославии и отличаются от сербов тем, что под влиянием турок приняли ислам, но страны такой нет. Есть Социалистическая республика Босния и Герцеговина. Впрочем, возможно что-то изменилось с тех пор, как я в плену…
– Пожалуй. Почва для радикальных перемен подготовлена в том числе и в Югославии. Они начинаются, а результаты перемен будут столь велики, что вы даже не можете себе их представить, – противно улыбнулся Варзани и передвинул ловкими ухоженными пальцами, не знавшими иной работы, несколько малахитовых камней в чётках, с которыми, будучи на Востоке, не расставался.
– Предки Али были сербами, которые как и вы – славяне и православные христиане, а когда приняли ислам – стали мусульманами и боснийцами, оставаясь при этом славянами. Ислам лучше русского православия, которое бросает вызов всему остальному христианскому миру. Если вам, русским, не пришлось войти в лоно святой римско-католической  церкви, то принимайте ислам.
Лично для вас это спасение, мистер Соколов, – подчеркнул господин Варзани, употребивший в обращении слово, выдававшее его принадлежность к американскому обществу. Впрочем, Варзани был уверен, грамотный русский офицер, уже догадался кто перед ним. – Сохраните жизнь и у вас появится будущее. Вы молоды, а впереди так много дел, – добавил американец.
На размышления Соколову дали сутки, в течение которых душманы дважды избили его. Однако на этот раз были не сильно, так что обошлось без крупных синяков и кровоподтёков на лице – следы от прежних побоев ещё не прошли. Обошлось и без членовредительства. Слава богу – кого же ещё благодарить, что пленного лётчика пока не искалечили.
За пять месяцев, проведённых в плену, Соколов, привык стойко переносить боль, во время и особенно после мучительных и унизительных экзекуций, догадываясь, что проводились они не с целью получить какую-либо информацию, а в «назидательных целях». Следовательно он нужен этому американцу, работавшему под именем Варзани, поэтому следовало ожидать повторного визита.
«Почему Варзани явился вместе с боснийцем? Чтобы меня показать? Попытаться склонить к предательству с помощью наглядного примера, каковым был этот Али? И что делает гражданин Югославии в Пакистане? Куда смотрят офицеры югославских спецслужб? А если Али не гражданин Югославии, а в штате ЦРУ или пакистанской разведки?» – Размышлял Соколов. «Впрочем, что зря гадать…»
Задумался Лейтенант Соколов над своей злосчастной судьбой, припоминая случаи пленения советских военнослужащих, о которых было известно. Нельзя сказать, что страна бросала их на произвол судьбы. Кое-кого удавалось вырвать из лап душманов. Но таковых было меньшинство. 
На душе было тошно, нервы сдавали, подкрадывались слёзы жалости к самому себе. «За что? За какие грехи? Уж лучше бы было умереть…»
Позади долгая бессонная дочь на дне зиндана в ожидании дня, от которого зависело многое, в том числе и жизнь лейтенанта Соколова. Он чувствовал, что Варзани опять придёт к нему.  «Что он предложит на этот раз?»

*
Варзани пришёл вместе с Али. Босниец ухмыльнулся, взглянув на истерзанного пленника. Наверное ему показалось, что русский сломлен.
– Вы обдумали мои предложения, мистер Соколов? – Сходу поинтересовался Варзани и предложил.  – Если вы не желаете работать на пакистанцев, то могу предложить перебраться пока на Ближний Восток, например в Саудовскую Аравию или Иорданию. В перспективе вместе с Али, с которым вы сможете подружиться при выполнении ряда условий, переберётёсь в Европу поближе к Югославии.
Но всё это возможно при безоговорочном принятии ислама. При этом вы можете обойтись без столь непонятного и неприятного для христианина обряда обрезания, который принят у мусульман и иудеев. Над вами будет осуществлён упрощённый обряд с символическим обрезанием. Такое теперь возможно.
Будучи атеистом, вы вероятно не знаете как обстоят дела в пока ещё существующем СССР? Скажу вам, мистер Соколов, что перестройка вдохнула в традиционные и прочие религиозные течения, существующие в вашей стране, новые силы. Особенно это заметно в духовной жизни мусульман. Сотни и тысячи этнических русских, разочаровавшихся и в коммунизме, и в христианстве, и в атеистических убеждениях, принимают ислам. Это происходит прежде всего в ваших автономных республиках Поволжья и Урала . Для неофитов или новообращенцев, как таких людей называют в России, делают всякие исключения. – Привёл свои доводы Варзани.
– Решайте, мистер Соколов. – Ваша дальнейшая судьба зависит от вашего решения. Да или нет? – Варзани внимательно посмотрел в глаза русскому пленнику, готовясь извлечь ещё один, пожалуй самый крупный «козырь» из своей колоды профессионального разведчика.
– Кстати, один мой хороший знакомый, американец, не буду называть его имени, часто бывает в Москве и по моей просьбе встречался с вашими родственниками. Они знают о том, что вы в плену.
– То, что я в плену известно моему командованию, которое известило об этом моих родственников. А вот то, что вы сообщили им об этом через вашего знакомого, излишне, –  беря себя в руки ответил Соколов.
– Напрасно вы так думаете. Представители вашего командования не могут знать наверняка в плену вы или погибли. Могут только предполагать и делать запросы пакистанским властям, которые могут на них и не отвечать. Мы хотим вам помочь, а потому обратились к Елене Васильевне – главе вашей большой семьи. – Продолжил Варзани. – Елена Васильевна, а глядя на вас я нахожу что вы с ней в чём-то похожи, могла вам помочь, однако отказалась это сделать.
– Помочь? Как? – Голос пленника дрожал.
– В июне 1988 года вашу страну посетил с официальным визитом президент США Рейган с супругой. Елена Васильевна должна была вручить супруге президента США письмо с просьбой о помощи, когда миссис Рейган проходила рядом с ней, но в последний момент оказалась это сделать…
Лейтенант Соколов прикрыл глаза, пытаясь представить себе бабушку, которую очень любил, и сцену, когда рядом с ней проходила супруга американского президента. Пытался представить себе её душевные муки и отказ передать миссис Рейган письмо с просьбой о помощи, которое было бы мгновенно опубликовано прессой западных стран.
«Спасибо тебе, бабушка, что не сделала этого…»
– Вижу, что вы о чём-то задумались? – наблюдая за пленником спросил Варзани.
Соколов не ответил.
– Вот видите, мистер Соколов, мы заботимся о вас, пытаемся вырвать из плена и спасти вам жизнь. Неужели вам не жаль себя? Молчите? Возможно, что вам нечего сказать. Тогда слушайте. За всё надо платить. Примите наши условия и вы не вернётесь в эту зловонную яму, где вас истязают эти бородачи, которые с удовольствием перережут вам горло, как только получат на это добро от своего командира. – Варзани указал на двух пуштунов, которые расположились поодаль и скучая посматривали на них, не понимая английской речи, и продолжил.
– Мистер Али Радович, – Варзани назвал фамилию боснийца, в прошлом как и вы офицер югославской армии. Покинул Югославию чтобы бороться за свободу угнетаемой православными сербами мусульманской Боснии и Герцеговины. В ближайшее время и русским предстоит бороться за свою независимость от союзного центра. Сбросите свои союзные республики, покончив с империей, войдёте в содружество демократических государств и заживёте много богаче и комфортнее.
– Зачем принимать ислам? – После продолжительной паузы спросил лейтенант.
– Это одно из условий вашей лояльности. Моджахеды согласятся освободить вас только при условии принятия ислама, – ответил Варзани с удовлетворением отметив, что кажется пленник стал поддаваться.
– Соглашайтесь, иначе вам не выбраться отсюда, – подтвердил дотоле молчавший босниец, хорошо владевший английским языком.
Соколов опустил голову. Он не знал что ему делать…
– Отдохните, подумайте до утра,  – произнёс по-английски Варзани и что-то добавил на пушту, обращаясь к душманам, которых на Западе называли моджахедами.
Те закивали головами и указали пленнику на верёвку, по которой после побоев и издевательств заставляли спускаться в яму. Если пленник был не в силах спуститься сам, то его просто сбрасывали.
    
*
Спящий кишлак лейтенант Соколов покидал под лай собак, но погони по горячим следам за ним не было. Душман, карауливший пленника, должен был сдать свой пост утром, так что Соколов, побега которого не хватились, мог рассчитывать на несколько часов.   
Всё ещё не веря до конца в то, что он на свободе и памятуя о первом неудачном опыте блуждания по горам, когда был сбит, приземлился с парашютом на чужой территории и несколько дней проплутал вслепую, Соколов надеялся добраться до границы с Афганистаном и перейти её. Однако в этот раз следовало обходить стороной кишлаки, избегать встреч с местными жителями и не в коем случае не заговаривать с ними.
Шёл сентябрь Наступила осень, однако было по-прежнему тепло. Даже ночами он почти не мёрз, хотя спать приходилось на земле. Соколов голодал. Теперь даже заплесневшая лепёшка, которую раз в день бросали на дно зиндана, показалась бы ему манной небесной. Он видел зайцев и птиц, однако рожок в автомате оказался пустым – ни одного в нём патрона. Не имея возможность подстрелить что-нибудь и утолить голод хоть сырым мясом, поскольку спичек тоже не было, оружие выбросил. Голодному, измождённому человеку пустой автомат казался слишком тяжёлым. Оставался нож, но что можно добыть с помощью ножа в незнакомой местности?
Первые два дня Соколов пытался утолить голод ягодами шиповника и плодами диких яблонь и груш, встречавшихся в горном лесу. Только толку от такой пищи немного, а от избытка съеденного начинало тошнить. На третий день в горной речушке удалось поймать руками довольно крупную рыбу. Наверное это была форель. Выпотрошив добычу ножом, лейтенант Соколов съел её сырой вместе с яблоками, наконец утолив чувство голода. Да и сил как будто прибавилось. Опыт такой рыбалки пригодился. Теперь он добывал рыбы в избытке, но без огня, соли и хлеба долго не протянешь.
Где же Афганистан и как долго до него добираться, Соколов не знал. Не имея карты местности и компаса, ориентируясь лишь по солнцу, он пытался идти на север, однако местность была гористой и труднопроходимой, а воспользоваться дорогами и тропами, проложенными вблизи кишлаков не решался. Через несколько дней блужданий, сильно простуженный и сгоравший от высокой температуры, он неожиданно оказался на том месте, где уже был, а следовательно блуждал по кругу…
Сел бывший лейтенант Соколов, которого на родине быть может уже похоронили, на землю под дикой яблоней, ронявшей мелкие кислые плоды, и, обхватив голову руками, потерял сознание…

* *
– Считай, Володя, что тебе повезло. Слава Аллаху, что Абдулло Хан заядлый охотник. Слава Аллаху, что подобрали тебя в горах. В отличие от меня ты достался ему даром. Однако он не может тебя так долго прятать и кормить, не требуя никакой работы.
Ты понравился Абдулло Хану, который считает, что предки пенджабцев, которые расселились за Гиндукушем, пришли с севера и были как мы, русские, светловолосые и голубоглазые. Он не любит пуштунов, а потому не отдал тебя им.
У тестя есть брат. Он богат. Живёт на два дома в Лахоре и в Карачи. Лахор большой город и совсем рядом с Индией, а Карачи ещё больше и стоит на берегу океана. Мохаммед Хан – так зовут брата тестя, тоже не любит пуштунов. Абдулло Хан отправил брату письмо и рассказал ему о тебе. Мохаммед Хан готов взять тебя в работники. В середине марта тесть собирается в гости к брату и может взять тебя с собой. В Лахоре, а это очень большой город, я там побывал, у него есть магазин. Примешь ислам и Мохаммед Хан сделает тебе, как и мне пакистанское гражданство. Будешь торговать в магазине. Английский язык ты знаешь, подучишь урду и пенджаби. Поверь это не так трудно, как кажется. Многие слова, если к ним прислушаться, похожи на наши. Станешь работать, заведёшь семью и будешь жить как человек. У Мохаммед Хана есть ещё несколько дочерей, так что может быть мы породнимся, – заулыбался Серёга-Аманулла.
– Посмотри на меня, Серёга, Какой из меня пакистанец? – Покачал головой лейтенант Соколов. – Спасибо за гостеприимство. Не будь тебя и твоего тестя, меня бы уже не было на этом свете. Только не смогу я здесь жить и не хочу. Хочу домой, хочу в Россию!
– В Союз, – уточнил Аманулла. Помнишь, была такая песня: «Мой адрес не дом и не улица, Мой адрес — Советский Союз!..» – припомнил он и напел слова. – И не называй меня больше Серёгой. Амануллла я. Тоже поначалу рвался в Союз, на Украину, в Харьков. Только вот теперь не хочу. Родители давно считают меня погибшим. Помимо меня у них есть ещё мой старший брат, который, слава Аллаху, отслужил в армии, и младшая сестра. Моя Оксана – она красивая девушка, не дождавшись меня поди вышла замуж за другого парня. Я даже догадываюсь за кого и наверное уже родила от него детей. Зачем я им?
Что касается твоей внешности, то не думай об этом. У Аллаха нет никаких национальностей, есть только правоверные мусульмане и все остальные – неверные. Я вот раньше пил пиво и водку, а в армии брагу и всё что попало, как говорили у нас – «пьём всё что горит», ну и так далее… Теперь капли в рот не беру. Даже стыдно, что был когда-то таким, ну ты понимаешь… Хорошо-то как теперь! – Заулыбался бородатый Серёга-Аманулла, подумав: «А ведь в плен ты, Серёга, попал по пьянке. Пошёл за местной брагой в кишлак и угодил по дороге к душманам. Не пил – жил бы сейчас в Харькове и спал бы не с Лейлой а с Оксанкой…»   
– Глаза у меня такие же голубые, как у тебя. Встречаются такие и в Пакистане. Редко, однако случается. Дети часто рождаются светлыми, однако потом темнеют. Так что решай как быть, брат Володя. Нет у тебя выхода. Или стать правоверным и жить, или вернуться к пуштунам и быть преданным мучительной смерти.
Дружок у меня был в зиндане, Лёхой звали. Тот был крещёный и носил серебряный крестик. Мама на шею надела перед призывом в армию. Так вот Лёха наотрез отказался от мусульманства. Упёртый был парень. Замучили его, забили насмерть. Так никто об этом и не узнает, что принял он смерть за веру и за Христа. По сути Лёха святой, а ведь и в исламе Иисуса Христа почитают святым… – Припомнил вслух Серёга-Аманулла и, пригладив бороду, зашептал заученную молитву.
 
5.
– О горе мне, о горе! – рыдала, произнося эти слова по-русски пожилая женщина в траурной чёрной одежде, сорвав с головы чёрный платок и обнажив седеющие волосы, местами пропитанные кровью. Таков удел грузинских плакальщиц – с кровью рвать на себе волосы.
Несчастная женщина шла за гробом, в котором лежала её дочь, погибшая в давке, возникшей во время разгона многотысячного митинга  в центре Тбилиси с требованием независимости для Грузии, организованного грузинской оппозицией во главе с Гамсахурдия  и его сторонниками. 
– Что смотришь, оккупант? Видишь, как убивается мать над телом дочери! За что русские солдаты погубили девочку? – Заметив Воронцова среди толпы горожан, наблюдавших за траурной процессии, и, замахав кулаками, набросился на него один из родственников погибшей.
– Зачем ты здесь? Уходи скорее! Уезжай из Тбилиси! – Толкнув Воронцова в бок посоветовал ему плотный мужчина среднего роста с большой головой и крупным носом, типичного арменоида. Был он вместе с миловидной женщиной средних лет и двумя девочками-подростками с бледными личиками и округлившимися от страха тёмными, заплаканными глазами.   
– А ты, армянин! Что здесь делаешь? Убирайся в свою Армению! – Распалялся мужчина, готовый наброситься с кулаками и на него.
Толпа родственников и знакомых заволновалась. Нарастал гул озлобленных голосов, не суливший русскому и армянину ничего хорошего.
– Давай! Живее! Уходим! – Подхватив Воронцова под руку, увлёк его в сторону армянин, крикнув своей спутнице: Не отставай, Роксана! Не отставай! Девочек не потеряй!
– Ерванд! – Закричала женщина, из глаз которой брызнули слёзы, и, ухватив дочерей за руки, поспешила за двоюродным братом, который вывез их в Грузию чтобы переждать тяжёлые времена.
Забежав в маленький овощной магазинчик, они едва избежали стихийной расправы – будучи чужими возле похоронной процессии, растянувшейся на добрую половину улицы.
– Вам что? – обратилась к ним продавщица, наблюдавшая за похоронной процессией через стёкла витрины.
– Послушай, женщина. Что ты спрашиваешь? Видишь, что творится? – Замахав руками обратился к продавщице Ерванд. – Армянка? – приглядевшись в продавщице, спросил он.
– Осетинка! – Недовольно сверкнув глазами, ответила продавщица.
– Что тогда спрашиваешь? Переждём и уйдём. Кинзу, базилик у тебя купим.
На русского и армян, укрывшихся в магазине уже не обращали внимание. Да и не хорошо срывать зло не первых попавшихся людях только за то, что не твоей они национальности, – здраво рассудили большинство из грузин и пока ещё советских людей, провожавших в последний путь двадцатилетнюю Софико, погибшую в давке, случившейся позавчера при разгоне демонстрантов солдатами, прибывшими в город из России, Кутаиси и ещё откуда-то.
– Сколько народу погибло! – Тяжко вздохнула продавщица, укладывая в бумажный пакетик пучки кинзы и базилика. – С вас двадцать копеек.
– Вот возьми, – Ерванд протянул продавщице рубль. – Сдачи не надо.
Спасибо вам за помощь, – поблагодарил Ерванда Кирилл. – Не думал, что рискую днём и на оживлённой городской улице.
– Откуда сам? – Спросил Ерванд.
– Кирилл Воронцов. Журналист. Из Москвы. – Представился Воронцов
– В Москве я часто бываю. У меня там много знакомых, – заявил Ерванд.
– Вы местный? – Спросил Кирилл.
– Нет. Живу в Ереване. В Тбилиси у нас родственники. В Тбилиси живёт много армян. Раньше хорошо жили, теперь и на нас стали косо смотреть. Вот, из-за тебя Кирилл-джан едва не пострадали. Пойдём к нам. Отдохнёшь, тётя обедом накормит. Здесь недалеко.
Они вышли из магазинчика на опустевшую улицу. Похоронная процессия скрылась за углом.
– Ваша жена? – Указав газами на женщину и девочек, спросил Воронцов.
– Нет, родственники. Из Еревана приехали. Там их не приняли.
– Что значит не приняли? – Не понял Кирилл.
– Беженцы из Баку. Муж у Роксаны азербайджанец, а дочери полукровки. Когда в Баку начались армянские погромы им пришлось бежать в Армению. Многие так делали, а многие уезжали в Россию. В Ереване Роксане сказали – сама оставайся, а дочек девай куда хочешь. Теперь такое возможно…
– Увы, мне известна такая история, – подтвердил Воронцов. – Брат жены рассказал. Семья, где муж азербайджанец, а жена армянка и тоже две дочери.
– Как их фамилия? – насторожилась молчавшая до сих пор Роксана.
– Гулиевы. Ариф – армейский товарищ Генриха. Он народный художник Азербайджана. Я видел его работы. Ариф был на нашей свадьбе и сделал нам с Верой подарок.
– Боже мой! – Простонала Роксана. – Ариф мой муж. Что с ним?
– Этого я не знаю, – пожав плечами, ответил Воронцов.
Не в силах больше себя сдерживать, женщина разрыдалась, утирая платочком слёзы из ещё не выплаканных до конца, сильно припухших глаз. Следом за мамой расплакались девочки.
– Вот ведь как бывает? – Задумался вслух Ерванд. – Тесен мир. Выходит, что наша встреча не случайная…
Они вошли в обшарпанный, давно не ремонтировавшийся подъезд трёхэтажного старого дома и Ерванд нажал на кнопку звонка крайней квартиры.
Дверь открыла пожилая полная женщина маленького роста в тёплом домашнем халате.  За ней выстроились трое мальчишек в возрасте от трёх до восьми лет – так Кирилл оценил возраст детей. Следом за детьми из комнаты вышли родители – молодые мужчина и женщина. Встречать гостей вышли все обитатели квартиры.
Пожилая хозяйка вопросительно посмотрела на Воронцова.
– Наш гость, из Москвы, – представил Воронцова Ерванд. – А это Роксана с девочками. Как договаривались, тётя, поживут пока у вас. О деньгах не беспокойтесь, я оставлю вам деньги.
– Бедненькие мои, – тётя Ерванда с сочувствием посмотрела на дальних родственниц. – А гость? – Кивнув на Воронцова, – поинтересовалась она.
– Покормишь гостя обедом и он уйдёт. На улице встретили. Там похороны. На него чуть не набросились родственники погибшей. Как будто одни русские виноваты в том, что случилось?
– Беда случилась, – тяжело вздохнула тётя и назвала своё имя.
– Агнес Кареновна Данилян, тётя Ерванда. А это Нина – младшая дочь и наш зять Резо. Он грузин. Слава богу – хоть христианин.
Комнату мы для вас выделили, милочка, – обратилась Агнес Кареновна к Роксане. – Поживёшь пока у нас, а там видно будет. Кем же ты нам приходишься? – Задумалась тётя, пытаясь распутать «родственный клубок». Запуталась, махнула рукой и поцеловала в щёчку «племянницу», каковой признала Роксану, и внучек, проводила их показать маленькую комнатку.
– В тесноте, да не в обиде. Живите, бедные наши сиротки, всплакнула на секундочку Агнес Кареновна и вернулась к делам по хозяйству.
– Проходите Кирилл-джан в большую комнату. Там мы обедаем. Сегодня у нас харчо и долма.
– Вот, тётя, свежая кинза и базилик к обеду, – протянул ей пакетик Ерванд, а вот деньги – триста рублей. Закончатся – пришлю ещё.
– Как твои дела, Ерванд? – поинтересовалась тётя, убирая конверт с деньгами в карман халата. 
– Спасибо, пока идут… – как-то неопределённо ответил Ерванд
– И слава богу! – перекрестила племянника тётя. – Как Ереван? Арарат виден? Севан не высох?
– И Ереван в порядке, и Арарат хорошо виден и Севан ещё не высох, – успокоил тётю Ерванд, здороваясь с Ниной и её мужем – невзрачным худощавым мужчиной с пышными тёмными усами не бледном узком лице.
– Резо болеет, – сообщила двоюродному брату Нина. 
– Астма, – признался Резо и раскашлялся. – Врачи говорят – надо в горах жить, где воздух чистый, или на море ехать. Только куда мы поедем? Абхазия собралась выходить из Грузии и забрать с собой море, а Осетия заберёт горы, – попытался пошутить Резо и тут же опять раскашлялся.
– Поедешь, Резо, обязательно поедешь! – Успокоил его Ерванд. – Нельзя вам выходить из СССР – Намучаетесь одни. И нам нельзя оставаться один на один с турками. Давайте обедать, – заключил Ерванд. –  Проголодались с дороги.

*   
– Вы такой крупный мужчина, Кирилл-джан, и должны хорошо питаться. Ешьте на здоровье, – потчевала гостя тетя Агнес. – У вас в Москве долму наверное не делают. Нет у вас виноградных листьев.
– Нет, – подтвердил Воронцов. – Жена делает иногда голубцы. Фарш с рисом заворачивает в капустные листья.
– Да, мы знаем, – Подтвердила хозяйка, – и тоже так делаем. Так вы женаты?
– Женат, я ведь уже говорил. Жену зовут Вера. Она младшая сестра Генриха – товарища Арифа Гулиева, – Воронцов с состраданием посмотрел на Роксану, почти ничего не евшую.
– У такого высокого мужчины должна быть высокая жена? – предположила дочь хозяйки, рост которой едва превышал полтора метра.
– Угадали. Вера и в самом деле высокая женщина. Говорят, что у неё «модельный рост» – сто восемьдесят два сантиметра.
– Ого! Выше меня. И дети у вас есть? – поинтересовался Ерванд.
– Есть. Сын. Ему уже полтора года.
– Наверное она красивая, ваша жена?
– Красивая, вся в маму, – охотно подтвердил Воронцов.
– Кажется осенью девяносто шестого года я летал по делам в Москву. Рядом со мной сидела такая же, как вы описали, высокая и красивая девушка, которую тоже звали Вера. Прилетели ночью. В ожидании первого автобуса пили в буфете кофе с пирожными. Дала мне свой телефон, а сама уехала в поезде метро пока я менял деньги для автомата. Звонил, но никакой Веры там не оказалось. Обманула, пошутила… – Пустился в воспоминания Ерванд.
– Вера рассказывала мне об этом маленьком происшествии, – неожиданно улыбнулся Воронцов, – и имя ваше называла. Да разве догадаешься. К тому же, согласно её описаниям, же вы были тогда несколько другим, – припомнил Кирилл. 
Ерванд поперхнулся и громко раскашлялся, а тётя Агнес поступала его ладонью по спине.
– Вот ведь, вторая встреча подряд с теми, кого нет рядом с нами! – Откашлялся Ерванд. – Сначала муж Роксаны, потом ваша жена, Кирилл. Как же всё переплелось в нашей большой стране… – Ерванд виновато посмотрел на Кирилла, припоминая с какой назойливостью предлагал своё знакомство красивой москвичке, летевшей вместе с ним из ереванского аэропорта Звартноц в столицу СССР Москву, и, очнувшись от своих мыслей, добавил: – Время делает нас другими. Передавайте Вере привет, но прежде всего передайте ей мои извинения. 
– У вас есть с собой её фотография? – Поинтересовался после небольшой паузы жизнерадостный по сути южанин. – Хотелось бы взглянуть на неё.      










Глава 14. Глядя из Лондона.

1.
– Сдаётся мне, что наши кадровики совсем охренели! – Возмущался заместитель командира полка по тылу майор Иванов. – Скоро сами побросаем всё, что создано нашими руками, и побежим без оглядки из обжитой Германии в голое поле да ещё к чёрту на кулички, а они продолжают направлять на службу в Группу  сотни новых офицеров! Вот и вас, товарищ старший лейтенант определили наш полк, – Иванов вытер носовым платком крупный вспотевший лоб и посмотрел на загорелое лицо старшего лейтенанта Скобелева.
– Говорите в Афганистане служили? То-то на вашем лице такой густой загар!
– Это только на лице, товарищ майор. Снимешь китель или гимнастёрку, а тело белое. Граница загара проходит у основания шеи, – ребром ладони Скобелев показал майору Иванову где это.
– Этак можно напугать женщину, если не в полном мраке… – Попытался сострить майор. – Холостяк?
– Так точно, товарищ майор!
– Это хорошо, поселим в офицерском общежитии. Питаться будете в офицерской столовой. Недорого и готовят хорошо. Там же можете свести знакомство с поварихами или уборщицами из вольнонаёмных. Девчонки у нас крепкие и добрые, в основном молдаванки и украинки. Что касается немок – с этими не советую, особенно сейчас. Вляпаетесь в какую-нибудь «скверную историю»…
– Всё ясно, товарищ майор. Можете не продолжать, не вляпаюсь, – остановил Скобелев заместителя командира полка по тылу, хотевшего ещё что-то добавить.
– Ну тогда ступай, Скобелев, к зам-по-строю . Полагаю, Он тебя определит в третий батальон, в восьмую роту.
– Ротным?
– Заместителем командира роты, товарищ старший лейтенант. Это вам не в Союзе, где роты не полностью укомплектованы личным составом и командуют ими подчас лейтенанты, а взводами сержанты. У нас все подразделения укомплектованы полностью. В каждой роте как и положено по сто пять человек при семи офицерах и двенадцати БМП. Мы ведь на переднем крае обороны стран социализма. Пока… – Вздохнув, недоговорил майор. – Считай, Скобелев, что тебе повезло. Жалованье вдвойне, половина в марках, остальные на сберкнижку в Союзе. Сколько мы ещё прослужим за границей – неизвестно, но на несколько месяцев можно рассчитывать.
– Да я уже отслужил за границей полтора года и афгани  получал, и на книжку перечислял не меньше, чем здесь. Вместе с боевыми  выходило как у подполковника где-нибудь в кадрированной дивизии  под Москвой или на Урале.
– Молодец, Скобелев, повоевал, боевые награды имеете. В Германии немного послужите, а там и до академии недалеко. Перспективный вы офицер. Придет время – генералом станете, – вздохнул майор, которому так и не довелось стать перспективным…
– Впрочем, – майор о чём-то задумался, однако не стал высказывать вслух  свои повседневные мысли, в которых ругал последними словами Горбачёва и его сподвижников по перестройке за развал народного хозяйства, армии, да и всего социалистического лагеря, а старшему лейтенанту разъяснил попроще, как оно есть. – Из Афганистана мы, товарищ Скобелев, войска вывели, на очереди вывод из братских стран. Кончается организация Варшавского договора и не удивительно. В Польше творится чёрт знает что , да и в ГДР антисоветские силы всех мастей поднимают головы. Тут уж не до ОВД, которую вот-вот распустят . Советскую бы армию сохранить.
Мы уйдём, а вот НАТО остаётся. Чует моё сердце, что и в нашем гарнизоне скоро появятся американцы. Так что придётся нам одним противостоять этому агрессивному блоку, который дотянет свои щупальца аж до Бреста, – закончил беседу с вновь прибывшим офицером бывший армейский политработник, а ныне заместитель командира полка по тыловому обеспечению майор Иванов, которому до долгожданного выхода в отставку и на пенсию оставалось дотянуть чуть больше года.
Заместитель командира полка по строевой части встретил Скобелева несколькими дежурными фразами и, пожелав удачи на новом месте службы, сообщил, что через месяц начинаются плановые полковые учения и порекомендовал за оставшееся время как следует к ним подготовиться.
– Офицер вы бывалый, товарищ старший лейтенант, воевали в Афганистане, БМП-2 знаете, справитесь! В девятнадцать часов всеобщее построение, вот и познакомитесь с полком. А сейчас ступайте в расположение. Дежурный по части подскажет как пройти в роту. Успехов!
Расположение восьмой роты оказалось на втором этаже огромного мрачноватого, добротной довоенной постройки здания в три этажа.
– В нашем гарнизоне до войны и в войну располагались полк СС и полк Люфтваффе, – пояснил Скобелеву дежурный по части капитан химроты . – Сидорчук, – протянул руку Скобелеву, – Валерий Тарасович, можно просто Валерий.
– Виктор Скобелев, – познакомился с дежурным по части старший лейтенант.
– Не робей, Виктор. Ротный твой – старший лейтенант Чугунов – фамилия у него такая, малость чумоватый, однако служака, на капитанской должности и в академию рвётся. Зато комбат – майор Коломенцев, – душа человек! жаль, что скоро ему в отставку. До  полной выслуги осталось полгода, вот твой ротный и метит на его место. Скоро учения, так он жилы рвать будет и у себя и у солдат и у тебя, брат, в первую очередь, чтобы его рота показала лучшие результаты. Но ты не задирайся, потерпи и скоро станешь вместо него ротным.
В расположении роты перед Скобелевым вскочил с тумбочки и вытянулся дневальный, отдав честь и доложив, что «в роте происшествий нет, а личный состав на тактических занятиях на учебном поле…»
– Вольно! – Скомандовал Скобелев дневальному и направился по длинному коридору, выложенному чёрной плиткой и натёртому до блеска не без помощи солярки, стойкий запах которой пропитал свежепобеленные стены, в сторону канцелярии. По пути заглянул в спальное помещение, где обнаружил сержанта и двух солдат, развалившихся на кроватях поверх одеял. Сапоги стояли рядом с кроватями.
Один из солдат лениво приподнял голову и посмотрел на старшего лейтенанта.
– Встать, товарищи солдаты! – Приказал Скобелев. – Почему не на занятиях?
Солдаты нехотя поднялись и вытянулись перед офицером, став босыми ногами на пол.
– А вам что, отдельное приглашение, товарищ сержант? Встать!
Сержант нехотя приподнялся с кровати.
– Приказано было встать солдатам, – недовольно буркнул он. – Больные мы, товарищ старший лейтенант, к тому же до приказа осталось всего десять дней. – Сержант взглянул на чемодан Скобелева. – А вы наш новый замкомроты?
– Вольно! Лечитесь, товарищи солдаты. – Есть ещё кто в расположении?
– Старшина ушёл на вещевой склад за новыми портянками. Завтра суббота – ПХД  и баня. В канцелярии писарь, а  дежурного по роте сержанта Олениченко вызвал к себе дежурный по части, – доложил «больной» сержант, укладываясь на кровать. Его примеру последовали солдаты.
Скобелев вышел из спального помещения с неприятным осадком.
«Ну ладно, Афганистан, там офицеры на многое закрывали глаза. Но что же тогда творится в Союзе, если даже здесь, в образцовой ГСВГ, старослужащие под видом больных валяются на койках средь бела дня? И как понимать капитана Сидорчука, охарактеризовавшего командира роты «чумоватым служакой?» – Подумал Скобелев и заглянул в канцелярию, где его уже поджидал вытянувшийся по струнке ефрейтор, слышавший рапорт дневального и разговор в казарме.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – приветствовал офицера ефрейтор.
– Здравия желаю, – ответил писарю Скобелев. – Как фамилия?
– Ефрейтор Землянский!
– Вольно! Чем занимаетесь?
– Пишу, товарищ старший лейтенант! Боевые листки! Готовимся к учениям! – доложил ефрейтор.
– Пишите, товарищ ефрейтор, аккуратно пишите. Если появится старший лейтенант Чугунов, скажите ему, что старший лейтенант Скобелев отправился в общежитие на предмет обустройства. Через час – полтора буду в расположении роты. Вам ясно?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – ответил писарь, успев надеть шапку, которую ещё не поменял на пилотку, несмотря на тёплую погоду, поскольку приказа о переходе на летнюю форму ещё не было, и приложил к виску руку. 
 
* *
На улице светило яркое весеннее солнце. Двадцать первое марта, в России ещё снег не растаял, а тут солнечно, около двадцати градусов тепла, зелёные газоны, усеянные цветущими маргаритками, на кустарниках проклюнулись свежие листочки, растут какие-то незнакомые деревья, покрытые жёсткими листьями, наверное вечнозелёные – словом весна в разгаре!
Постояв пару минут на солнце и позагорав лицом, Скобелев направился к общежитию, достав из кармана ключ от комнаты, где помимо него проживал старший лейтенант Андреасян из танкового батальона. Армянин, но соседей не выбирают. Впрочем, может быть и хороший парень.
Соседа на месте не было. Глянув на тумбочку, на которой стояла фотография немолодой женщины в рамочке – наверное мать,  и книга –  Скобелев взглянул на обложку, прочитав – «Декамерон», и поставил чемодан в шкаф, где висела парадная форма – шинель и мундир лейтенанта Андреасяна.
Скобелев снял китель, повесил на плечики и убрал в шкаф.  Присел, а потом прилёг на свою кровать, рассчитывая отдохнуть с полчаса прежде чем вернуться в роту и дожидаться возвращения личного состава с тактических учений, проводимых на учебном поле, раскинувшемся за гарнизоном. Прикрыл глаза и ушёл в мир приятных воспоминаний, мысленно сочиняя письмо любимой девушке.
«Здравствуй, Таджинисо. Вот и добрался до нового места службы. Здесь тепло, конечно не так, как в Самарканде, но тоже весна. Неподалёку море, я его видел проезжая по шоссе. Город небольшой, но старинный. Встречаются дома тринадцатого и четырнадцатого веков, это видно по датам постройки на их фасадах. Представляешь, в них и поныне живут люди. Говорят, что в этом городке по пути в Голландию останавливался Пётр Первый. Прожил несколько дней в местном отеле и теперь там установлена мемориальная доска. Минут через двадцать пойду в расположение, а сегодня вечером напишу тебе и отправлю письмо с новым адресом, буду ждать ответа…»
Скобелев задремал, в который раз переживая в неглубоком сне историю встречи с любимой девушкой и скоро расставания, которая случилась в Самарканде больше месяца назад.

*
– Ну встречай своего друга, – улыбнулся подполковник Рустамов и первым вошёл в дом.
Порыв, с которым Таджинисо выбежала из дома был столь стремителен, что Виктор, будучи офицером, а офицер не имеет права на растерянность в такой важный, судьбоносный момент, обхватил её руками, прижал к себе и неожиданно поцеловал в губы.
Таджинисо, которую ещё никто и никогда так не целовал, вспыхнула и обдала Виктора таким жаром, что старший лейтенант ощутил июльский зной афганской пустыни. Решимость поцеловать девушку, в которую по настоящему влюбился только сейчас, пришла неожиданно и он не смог себя сдержать.
– Это мой друг, дядя! – Сияли мгновенье спустя  глаза Таджинисо.
– Вижу, что друг, –  улыбнулся подполковник Рустамов. – Только что говорили о вас, вспоминали! Ну, да я пойду, прогуляюсь и куплю чего-нибудь к чаю, – забеспокоился дядя. – А ты,  Таджинисо, вскипяти воду и завари чай.
– Зелёный?
– Лучше чёрный, байховый.
– Хорошо, дядя, обязательно заварю! – Пообещала покрасневшая от волнения Таджинисо, не сводя влюблённых глаз с Виктора. Ну не могла она в этот миг думать о чём-то другом!
Едва дядя вышел из дома и захлопнул за собой глухую калитку – скорее дверь в стене каменной кладки, оделявшей внутренний дворик частного дома от улицы, Скобелев обнял любимую, трепетавшую в его объятьях. Они присели, затем прилегли на диван. Иссякли слова, Таджинисо не противилась, раскрываясь перед любимым, словно бутон прекрасной розы, воспетой в рубаи Омара Хайяма .

«Разорвался у розы подол на ветру,
Соловей наслаждался в саду поутру.
Наслаждайся и ты, ибо роза – мгновенье,
Шепчет юная роза: «Любуйся! Умру!»

Всё её естество трепетало от ласк его рук. Губы, щёки, шея и обнажённое тело горели от поцелуев. Таджинисо дарила любимому ответные ласки и страстные поцелуи. То, о чём так переживает каждая девушка, боясь и в тоже время мечтая об этом сакральном действе, случилось настолько естественно и просто, как это могла себе позволить великая искусительница  Природа-матушка…
Их оторвали друг от друга два пронзительных звонка. Таджинисо вздрогнула, выскользнула из объятий Виктора и быстро натянула на себя халатик. Лицо её было испуганным.
– Дядя? – Прошептал Скобелев, встав с дивана и  по-армейски быстро приводя себя в порядок.
– Нет, это Рустам. Это его два звонка! – Поправляя рассыпавшиеся волосы, испуганным голосом ответила Таджинисо, подумав: «слава Аллаху, поленился, не стал открывать замок ключом». – Оставайся на месте, я пойду, открою ему.
Сунув босые ноги в домашние туфли, она выбежала во двор и отворила калитку-дверь.
– Рустам, у нас гость! – опередила взволнованная Таджинисо брата, чувствительный нос которого уловил запах чужого, запах мужчины!
– Что ещё за гость? Откуда? – Жадно раздувались ноздри красивого восточного носа Рустама. – Где дядя?
– Вышел за сладким к чаю, скоро вернётся.
Рустам опередил сестру и, рванув входную дверь так, что она едва не слетела с петель, оказался в прихожей, жадно вдыхая чужой запах и заглядывая в комнату.
– Кто это? Почему он здесь? – Увидев Скобелева, раскричался Рустам. – Что он делает в нашем доме?
– Я всё объясню! – Пылало лицо девушки. – Это мой друг. Его зовут Виктор. Мы любим друг друга! – Задыхалась от слов Таджинисо.
– Друг? Любите? Как это понимать, Таджинисо? Как понимать, что в доме девушки-мусульманки, посватанной за уважаемого человека, чужой и она с ним наедине? Что ты натворила негодная! – Потеряв над собой контроль, Рустам нанёс сестре звонкую пощёчину.
Таджинисо прикрыла пылающую щёку ладонью, разрыдалась и убежала в другую комнату, захлопнув за собой дверь. Разгневанный Рустам с лютой ненавистью посмотрел на Скобелева и, замахав кулаками, закричал:
– Вон отсюда! Вон!
– Не надо орать! – перекрыл его нервный крик командирский голос Скобелева. – Кто вам дал право бить женщину?
– Ах женщину? – Распалялся Рустам, попятился в стене и сорвал с ковра украшавший его кривой персидский нож в дорогих ножнах, отделанных серебром и бирюзой. Сверкнул обнажённый клинок и Рустам бросился на Скобелева, издавая дикие крики. Очевидно с такими криками доведённые до отчаяния древние персы кидались на македонян и греков царя Александра.
Дело принимало не шуточный оборот и неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы в дом не ворвался подполковник Рустамов, которому пришлось выбить плечом захлопнувшуюся входную калитку-дверь.
Подполковник перехватил руку Рустама, больно сжал его кисть и нож выпал, вонзившись в покрытый паркетом пол…

* *
– Здравия желаю, старший лейтенант! Будем знакомы – Грач Андреасян, заместитель командира Танковой роты . Грач – это имя, для русских оно непривычное, – представился Скобелеву, сделав пояснения относительно своего имени, сосед но комнате – молодой сухощавый невысокого роста офицер в полевой форме. – Меня предупредили, что в комнату заселили вас, товарищ старший лейтенант.
– Виктор Скобелев, – поднимаясь с кровати и протягивая руку, представился офицер.
– Откуда прибыл? – сразу же перешёл  «на ты» Андреасян, будучи ровесником прибывшего в полк офицера. 
– Из ТУРКВО , воевал в Афганистане, теперь направили сюда.
– Совсем охренели эти кадровики! – Повторил Андреасян сакраментальную фразу, высказанную Скобелеву час назад майором Ивановым. – Скоро нас всех попрут отсюда, а они шлют пополнение! 
Впрочем, ты не расстраивайся Виктор. Вместе или врозь, а ехать нам скоро в Союз. Я уже и рапорт подал на увольнение, только попридержали, говорят на полгода. В Армению хочу, в Карабах. Воевать там придётся! Я ведь родом из Степанакерта . Знаешь, где это? Слышал, что там творится?
– Слышал, – подтвердил Скобелев. – Черти что там творится, прямо как в Афганистане!
– Хуже, Витя. Афганистан – чужая страна, а Карабах – он у нас! Вот и в полку ЧП. Позавчера в мотострелковом батальоне произошла драка на межнациональной почве. Не в твоём, Витя, батальоне. Это у майора Кулушпекова. Казах этот комбат Кулушпеков, – пояснил Андреасян. – Двое моих земляков – молодцы! Одолели четверых азеров, я имею в виду азербайджанцев. Одного серьезно поранили штык-ножом.
Наши сейчас сидят на гарнизонной гауптвахте. Там их прессуют, но ребята держатся. Комполка решил это дело замять и сор из избы не выносить. Себе дороже будет. Вот так-то! – Лицо Адреасяна расплылось в недоброй улыбке, а затем нахмурилось. – Ну как там в Москве? Побывал?
– Был проездом, один день. Хреновато в Москве, Грач. Магазины пустые, всё куда-то пропало. Даже водку продают по талонам. Все напуганы спидом, а правительство озабочено тем как наладить производство одноразовых шприцев, как будто нет других дел! Дурдом какой-то!
В Самарканде немного получше, рынок по-прежнему богатый, выручает, хотя и в Средней Азии тоже не спокойно. Дают о себе знать застарелые межнациональные конфликты, а гасить их некому. Властям до этого дела нет. Сбиваются в кланы, как звери в стаи, готовятся к переделу сфер влияния. Узбеки и таджики смотрят друг на друга косо. И те и другие намерены изгнать из своих земель турок-месхетинцев, кавказцев, крымских татар и прочих инородцев, которых к ним переселил Сталин . Немцев пока не трогают, но и те стали массово выезжать в Россию или в Западную Германию, которая разработала специальную программу приёма и обустройства этнических немцев .
В Москве народ ходит на многочисленные митинги, появилось множество мелких партий, лидеры которых похожи на сумасшедших. Сейчас у многих мозги «набекрень», – поделился своими наблюдениями старший лейтенант Скобелев.
– В Кремле должно быть сидят идиоты, которым плевать на страну и этот Горбачёв вместе с ними! – Раздражённо замети Андреасян. – Ладно, чёрт с ними, с идиотами! Придёт время – разберёмся! Давая-ка выпьем по чуть-чуть за знакомство, да я отдохну перед заступлением во второй караул! Как всегда начкаром . Думаю и тебе придётся там караулить. Это километрах в пяти от гарнизона, неподалёку от стрельбища. Крупный склад ГСМ , для всех наших частей, дислоцированных на севере ГДР. Место живописное, рядом море, неподалёку земельные участки горожан в две-четыре сотки, что-то вроде дачек с маленькими домиками.
Старожилы полка вспоминают, что ещё два-три года назад немцы охотно угощали наших солдат ягодами и фруктами. А учения, совместные с подразделениями армии ГДР! Идёт колонна через деревню, так девушки выносят солдатам молоко, пироги, фрукты! Песни поют. «Катюшу» или «Дружба – Фройндшафт», фотки дарят… 
Теперь этого нет. Даже на глаза нам стараются не попадать. Закрывают калитки и смотрят на проходящую колонну или караул из-за кустов и деревьев. Ночами участились случаи провокаций. Неизвестные малюют на заборах свастики, кидают в часовых камни, бывали случаи поджога сухой травы, что небезопасно поблизости от резервуаров с горючим. Слава богу, пока не стреляют. Часовые стоят на постах с патронами, однако стрелять категорически запрещается. Второй караул – тяжёлый караул, это не первый караул в гарнизоне, – вздохнул  Андреасян, выдвинул из-под кровати чемодан, открыл его ключиком и, пошарив под вещами, извлёк на свет початую бутылку коньяка. – Наш, армянский, пять звёздочек! Пока ещё хороший. Только и там стали «химичить». Технологию не соблюдают, объясняют что не выгодно, высока себестоимость… 
– Не могу, Грач, спешу в роту знакомиться с Чугуновым и с личным составом, – отказался Скобелев. – Давай попозже?
– Ну ладно, давай позже, – неохотно согласился Андреасян, говоривший по-русски чисто, без всякого акцента, присущего многим кавказцам. – Только я выпью чуток и посплю часа два. В шесть ужин, в семь общее построение, комполка зачитает приказы по Группе, а затем развод и второй караул. Так что встретимся завтра вечером. – Андреасян выпил грамм пятьдесят коньяка и закусил половинкой яблока. – Иди, знакомься с Чугуновым  и со своей ротой. Чугунов – мужик чумоватый, – опять Андреасян повторил слова майора Иванова. – Ты с ним не задирайся, – напутствовал старожил полка, отслуживший в Германии два года, только что прибывшего в полк офицера.
– Спасибо, Грач, за совет. Меня уже предупреждали, – поблагодарил Андреасяна Скобелев.
– На ужин не опаздывай. Знаешь где офицерская столовая?
– Показывали.
– Удачи тебе, Скобелев!

2.
– Хелен! Миссис Соколова, можно я буду звать вас так в неофициальной дружеской обстановке? Ведь мы друзья?
– Валяйте, Боб, я буду называть вас так. Да, Боб, мы друзья! – Улыбнулась Стилету Елена Васильевна, обращавшаяся к популярному в англоязычном мире журналисту, словно к старинному товарищу, с которым знакома едва ли не со школьных лет. Соколова и сама не знала почему ей с Бобом Стилетом так легко в общении со дня их первой встречи погожим октябрьским днём у стен издательства «Правда» на одноимённой московской улице.
До этой второй встречи общение сводилось к переписке, но и письма Стилету писались на редкость легко. Приятно было общаться с умным человеком, тем более что проблема «языкового барьера» для них не существовала. Соколова отлично говорила по-английски. Именно это обстоятельство стало главным в выборе кандидатуры основного переводчика для представительной делегации советских журналистов, командированных в Великобританию.
– Присаживайтесь, Хелен, за этот столик. Я здесь бываю едва ли не каждый день и столик закреплён за мной. Я старый холостяк со стабильными доходами и могу себе позволить питаться в довольно дорогом заведении. Особенно приятно пригласить за свой столик умную и очаровательную даму, которую, будь такая возможность, англичане выбрали бы своей королевой!  Присаживайтесь, Хелен, наверное вы чертовски устали?
– Устала, Боб, чертовски устала! Иными словами и не выразить моей усталости. Жива только вашими комплиментами. Целый день на ногах, да ещё на высоких каблуках и это В мои-то годы! Знаешь, Боб…
– Прекрасно! Чувствую по интонации, что если перевести наш разговор на русский, то мы уже «на ты»? – Перебил Елену Васильевну Боб Стилет.
– Если по-русски – да, – согласилась с ним Соколова и продолжила. – Общение с десятками людей и едва ли не синхронный перевод с русского на английский и с английского на русский! Устала Боб! Чертовски устала! – Присаживаясь за стол в удобное кресло, призналась Елена Васильевна и вытянула ноги, рассчитывая чуть позже незаметно снять туфли.
– Что будете пить, сэр? – Спросил официант, явившийся так быстро, как будто ждал постоянного посетителя маленького и уютного ресторанчика с высокими ценами и отличной европейской кухней.
– Пусть выберет дама, – ответил Стилет. – Заказывайте, Хелен. – Это не паб и пиво здесь не подают, зато отличный выбор сухих и десертных вин. Есть коньяк, виски и прочее.
– Боб, не надо прочего. Хочу десертное вино. У нас в СССР есть отличные десертные вина Хванчкара, Киндзмараули, Апсны, Псоу и ряд других, но в Англии я впервые. Что вы можете предложить? – Обратилась Соколова к официанту.
– Такой красивой леди я предложил бы Аквитанское красное десертное урожая восемьдесят четвёртого года. Редкое вино с великолепным вкусом. У нас имеется две бутылки, но смею напомнить, что мистеру Стилету это будет стоить около сотни фунтов…
– Боб, – Соколова вопросительно посмотрела на Стилета, – мои командировочные не способны на такие подвиги.
– Не обижайте меня, Хелен! Считайте, что я богат как Ротшильд! – рассмеялся Стилет.
– Идёт, Гарри! Неси Аквитанское для дамы! – непринуждённо по-британски кивнул официанту Стилет. – Мне как всегда коньяк.
– Арди? – Уточнил официант.
– Ну разумеется Арди! – Подтвердил Стилет.
– Сок? Лимонад? Минеральная вода? – поинтересовался официант.
Стилет посмотрел на Соколову.
– Сок, апельсиновый, и минеральную воду, – заказала она.
Полистав меню, Елена Васильевна, предоставила право выбора салатов опытному в таких вопросах Стилету, выбрав себе из рыбных блюд  норвежскую сёмгу.
– За что будем пить? – Спросил Стилет, когда официант наполнил бокал пожилой и тем не менее красивой леди, настолько безупречно говорившей по-английски, что, либо она была из королевской семьи, но почему-то скрывала своё лицо от репортёров, либо была иностранкой. «Интересно, откуда?» – Подумалось официанту.
– Леди из России! – Словно прочитав его мысли, шепнул официанту Стилет. – Удиви её чем-нибудь, Гарри. Ну скажем, пельмени?
– Сделаем, – кивнул Гарри и, оставив на столике салаты, отправился за горячими блюдами.      
– Давай, Боб, выпьем за эту встречу и за ту небольшую услугу, которую, надеюсь, ты мне окажешь, – озвучила Елена Васильевна содержание тоста.
– Не сомневайся, Хелен. Сделаю всё, что попросишь, всё, что в моих силах! – Заулыбался семидесятивосьмилетний независимый журналист и холостяк Боб Стилет, обнажив, как это умеют делать преуспевающие англичане или американцы свои ровные белоснежные зубы-протезы, стоившие уйму денег.
– Звякнули низкий, глубокий коньячный бокал с тридцатью граммами Арди на донышке и высокий винный бокал с Аквитанским – оба из дорогого стекла, и Стилет успел загадать вслух желание.
– Мечтаю видеть вас, Хелен, рядом с собой…
– Но мы и так рядом, Боб. Куда же ближе? Мы ведь друзья! – опередила его Соколова, не дав сказать лишнего, и загадочно улыбнулась, смутив Стилета, которого казалось никто и ничто уже не может смутить, а тем более заставить покраснеть.
– Увы, я так и останусь холостяком, – загрустил на мгновенье Стилет.
– Покорившим, судя по твоему, Боб, напору, изрядное число красавиц! – Не сдавалась Соколова.
– Что было, то было, Хелен, – вздохнул Стилет. – Признаюсь, женщины любили меня, но самые красивые всё-таки любили других… Давай, Хелен, выкладывай, что это за услуга?
– Хорошо, Боб. Есть материал на криминальную тему. Это у нас в СССР. Отредактируй и опубликуй в крупной газете, можно сразу в нескольких.
– Кто автор материала?
– Считай, что я, –  ответила Соколова.
– Почему же ты не опубликуешь этот материал у вас, скажем в одной из газет вашего издательства с таким выразительным названием – «Правда»?
– Не напечатают. Слишком «большие и неудобные люди» замешаны в этом деле, а зарубежные издания наиболее резонансные в таких делах. После вас пойдут перепечатки и в наших мелких и пока независимых газетах, создающих общественное мнение, а потом и крупные газеты будут вынуждены отреагировать.
– Однако, фальшивая у вас «гласность», – покачал головой Стилет.
– Увы, такая же фальшивая, как и вся «перестройка», – подтвердила Соколова.
«Катастрофические последствия которой не заставят себя долго ждать». – Подумал Стилет, искренне жалевший страну, которая была родной для этой красивой и умной женщины, но промолчал. Не хотелось огорчать миссис Соколову, которая ему очень нравилась. «Но когда тебе, Боб, далеко за семьдесят и жизнь считай что прошла, пожалуй следует промолчать. Друг! Пусть будет друг!..» 
– Так как же подписать этот материал? Своим именем? Другим? Меня всё равно узнают читатели по стилю изложения.
– Придумай, Боб, сам, – посоветовала Соколова.
– Ладно, придумаю. Напечатаю твой материал. Пусть у вас кому-то дадут хорошего пинка. Коррупция – это очень плохо. Коррупция разъедает общество похуже, чем ржавчина метал. У нас она тоже есть, но не в таких масштабах. В отличие от вас у нас две примерно равные по силе партии – Лейбористы и Консерваторы, и когда у власти одна партия, то другая яростно её критикует. Если какой-либо член парламента от партии-противника будет уличён в коррупции, то пострадает вся партия.
У вас одна партия – Коммунистическая и всё зависит от лидера. Ленин, Сталин, Хрущёв и Брежнев, исключая его последние годы, держали партию в кулаке и коррупция была относительно невелика. Горбачёв – слабый лидер. Во внутренней политике он окончательно запутался, породив в стране хаос. Во внешней политике он полностью зависим наших лидеров, я имею в виду руководителей США,  и Великобритании. Прочие страны не в счёт. Мне искренне жаль твою страну, Хелен… – Вздохнул Стилет.
О коррупции. Все думают, что Римская империя пала от варваров? Ерунда. Рим погубила коррупция. В позднем Риме продавалось буквально всё, в том числе места в сенате и императорские посты. В прежде непобедимой римской армии практически не осталось римлян, отвыкших не только от работы, но и от службы, покупавших вместо себя наёмников, которых интересовали только деньги. Разве они станут защищать чужую для них страну?
– Боб, ты перемыл кости руководителям СССР, а затем ушёл в исторический экскурс. Увы, но в этом для меня нет ничего нового. Знаю, что мою страну ждут тяжёлые испытания. Знаю, что по мнению ваших лидеров и тех, кто за ними стоит с огромными деньгами, мы, русские, и многие другие народы избыточны, а потому обречёны на уничтожение. Знаю, что самые ярые русофобы, ваши Маргарет Тэтчер Джон Мэйджор , обласкавшие нашего доверчивого и непутёвого генсека. Наконец я догадывалась, а теперь твёрдо знаю, что главный инструмент развала СССР, а дело идёт именно к тому, это наше современное Политбюро и наш современный Центральный Комитет КПСС, – Соколова вспомнила о Михаиле Яковлевиче Белецком и его племяннике Владиславе, – за исключением немногочисленных честных людей, которых травят и выдавливают из властных структур. Этим бесчестным людям, которые не делали революцию и не защищали страну во время Великой Отечественной войны очень хочется урвать кусок пожирнее из общенародного богатства в свою личную, частную собственность. А это возможно лишь разрушив наш общественный строй. Жаль, что тех, кто это понимает и готов этому противостоять, немного. Что ж будем бороться за свою страну! – С твёрдостью в голосе произнесла Соколова.
– Глядя из Лондона на те процессы, которые происходят в твоей, Хелен, стране и ко всему тобой сказанному, могу добавить, что есть так называемый Гарвардский проект  уничтожения твоей страны, расчленения её на 30 – 40 мелких государств, подвластных США и Великобритании, а ваша элита делает вид, что не замечает этого. Впрочем, вполне возможно, что ваша элита уже согласна с этим проектом и озабочена лишь тем, как воплотить его в жизнь в собственных интересах. Знаешь, Хелен, я, кажется, знаю как они это сделают.
– Как, Боб? Поделись своими мыслями. Ты это хорошо сказал «глядя из Лондона»! – Потребовала Соколова.
– Лондон – один из главных центров ведения информационной войны против вашей страны, которую вы проигрываете, не будучи столь изощрённы в средствах достижения своих целей, если они ещё есть у вашей выродившейся элиты. Здесь в Лондоне и его окрестностях «наши заинтересованные лица», имен которых я вам не назову – догадайтесь сами, проводят семинары для ваших молодых и перспективных граждан, которых подбирают самым тщательным образом. Причём на одних семинарах готовят элитную публику, которая должна овладеть богатствами, в том числе природными вашей большой страны. Это ваши будущие капиталисты. На других семинарах готовят публику, которая должна сокрушить ваш общественный строй, в то время как руководители страны не препятствующие разрушению, останутся в стороне, проделав всё, что нами задумано и ими одобрено, чужими руками. Затем, когда дело будет сделано, их оттеснят и старая номенклатура вновь перехватит власть, оставаясь в тени. Те же, кому посчастливилось получить богатства страны, станут не хозяевами, а управляющими. Те, кто не поймут этого и не станут играть по установленным для них правилам, будут изгнаны из страны, упрятаны за решётку или уничтожены, несмотря на их сильно возросшее влияние в обществе. Будь они миллиардерами, членами правительства, мэрами городов, у вас такие скоро появятся, система их не пощадит. Вот как всё задумано, – закончил свои рассуждёния Стилет – один из старейших британских журналистов, многое повидавший на своём веку.
– Я думала об этом, Боб, и даже знаю одного молодого человека ровесника и одноклассника моего младшего сына, который в сентябре прошлого года побывал здесь в Лондоне на одном из упомянутых тобой семинаров, – призналась Соколова.
– Это интересно! – Оживился Стилет. – В нашу прессу кое-что просачивается. – Как имя этого молодого человека?
– Владислав Урицкий.
– Поляк? – Удивился Стилет.
– Нет, не поляк, скорее наоборот.
– Что значит наоборот? – Не сразу догадался Стилет. – Ах, да! – Усмехнулся он, и принялся рыться в своей не по возрасту отличной памяти. – Урицкий, Урицкий…  Вспомнил! Тебе ничего не говорит имя журналиста Генри Роулинга?      
– О многом, я знакома с ним, Боб. Я познакомилась с тобой и с ним в один день! Вспоминай октябрь девяносто шестого года. Москва, издательство «Правда». В делегации зарубежных журналистов был ты, Боб, и молодой американец Роулинг! – Торжествовала Соколова.
– Склероз! – признался Стилет приложил руку к голове. – Склероз, Хелен. Как я мог забыть? – Огорчился он.
– Ладно, Боб, не бери в голову. Проехали! – Успокоила его Соколова.  – Могу я быть с тобой откровенной?
– Не вижу причин, – пожал плечами успокоившийся Стилет.
– Спасибо, Боб, ты верный друг! – Улыбнулась Соколова. – Уверена, что журналистика его прикрытие. Роулинг или тот, кто скрывается под этой фамилией, сотрудник ЦРУ.
– Ты так думаешь? Не знаю как ЦРУ, но Роулинг неплохой журналист. Уже научился «бить в точку» и «отделять зёрна от плевел», там, где они есть, – пошутил Стилет.  – Впрочем, вполне возможно, тем более, что ты в этом уверена. Только будь уверена и в том, что лично я не являюсь агентом Интеллидженс Сервис , ЦРУ, Моссада  и тем более Сигуранцы .
– Уверена, Боб, что ты стопроцентный журналист! – Ответила шуткой Соколова. – Мне хорошо известно, что там где Роулинг, обязательно появится Урицкий. Не знаю друзья ли они, но то, что партнёры, это точно! И что же этот Роулинг? Почему ты о нём вспомнил? Что от него ждать на этот раз?
– Что тебе от него ждать, я не знаю, но у него в Лондоне встреча с этим самым парнем, который учился в одной школе вместе с твоим сыном. – Звонил мне вчера. Откуда-то узнал, что ты, Хелен, в Лондоне.
«От кого же, как не от Урицкого. Они с дядей отслеживают едва ли не каждый мой шаг», – подумала Соколова.
– Роулинг хочет увидеть тебя. Говорит, что есть для тебя важная информация. Дня через три он будет в Лондоне. Вместе с ним из Америки прилетит один незнакомый мне тип. Читал мои репортажи, видел твои фото и тоже не прочь с тобой встретиться. Когда заканчивается твоя командировка?
– В субботу.
– Значит в пятницу ещё будешь здесь, – подсчитал дни Стилет.
– Как его имя? Случайно не Колор? – Насторожилась Соколова, вспомнив о внуке.
– Нет, этого прохиндея я знаю. Тоже дружок Роулинга. По паспорту британец, но часто торчит в США. Какой-то незаменимый технический специалист. Кстати, бывает у вас, в СССР.
– Я с ним встречалась в Москве, – подтвердила Соколова. – Так кто же тот тип?
– По словам Роулинга какой-то богатый старик. Наверное, Хелен, ты ему понравилась и американец летит предложить тебе руку и сердце! – пошутил Стилет. Имя этого старого чудака Джон Салаш. 
– Нет, его я не знаю, – призналась Соколова. – Так мы встретимся?
– В пятницу вечером, здесь, – пообещал Стилет.
– Совсем нет времени, Так и не увижу Лондон, не побываю в знаменитом Британском музее, – посетовала Соколова.
– Прилетишь в следующий раз, осмотрим Лондон вместе. Признаться, я и сам не был в Британском музее лет сорок. За это время многие экспонаты наверное рассыпались в прах, – пошутил Стилет и вернулся к прерванной каким-то одноклассником младшего сына Соколовой, беседе, по ходу мысли позавидовав этой замечательной женщине, у которой четверо детей и много внуков в отличие от него самого – одного-одинёшенького старого холостяка.    
– В рамках Гарвардского проекта подготовлена карта желательного расчленения СССР и России. У вас есть такой популярный журнал «Огонёк», с главным редактором которого я знаком. Представляешь, Хелен, в одном из номеров журнала за этот год будет опубликована эта карта. Как ты думаешь, будет ли у вас какая-либо реакция на такую публикацию? – Спросил Стилет.
– Думаю, что нет, – Вздохнула Соколова. – Бесконтрольная гласность, превратившаяся во всепроницающую ложь, в зловонные помои из абсурдных публикаций и словесного поноса, порочащих мою страну, довела значительную часть населения от первоначального шока до тошноты и полного безразличия.
– Знаю, что вашему лидеру уже сделано предложение: хотите хорошо жить – подчинитесь нам и отдайте контроль за вашими ресурсами. Вот так… – Дополнил Стилет, которому было искренне жаль страну, в которой жила и которую любила эта умная, сильная и красивая женщина Елена Соколова –  его добрый друг Хелен.   
Воцарилась продолжительная пауза, в течение которой Стилет неоднократно пожалел о том, что так сильно расстроил Елену Васильевну. Уловив его состояние, Соколова попыталась улыбнуться.
– Боб, давай сделаем передышку и съедим – я свою сёмгу, а ты свой ростбиф. Я ужасно голодна! – Призналась она.
– Да, Хелен, конечно, – извинился Стилет, – Перед борьбой следует подкрепить силы, – попытался пошутить он, но Соколова никак не отреагировала, а значит шутка не удалась. – Признаться, я и сам голоден, – извинился таким образом Боб.
– Только ещё по глотку вина. Хорошее вино, хоть и не Хванчкара, которая несравненно лучше и стоит стократно дешевле, – предложила Соколова.
– Пожалуй я тоже попробую, – согласился Стилет. – А то эти французы больше расхваливают свои вина, чем стараются их улучшить. Англии с климатом не повезло иначе мы превзошли бы их. Увы, нам вина приходится закупать, – посетовал Стилет.
– Что касается упомянутой тобой Хванчкары, то к сожалению не пробовал. Читал, что это вино любил ваш Сталин и угощал им нашего Черчилля. Они были непримиримыми врагами, а как припекло с этим Гитлером, стали союзниками. Привези в следующий раз бутылочку.
– Если достану, Боб. Такие вина у нас сейчас редкость, – пообещала Соколова. Всё куда-то пропало. Стыдно сказать, на улицах прямо из наспех отмытых машин-бензовозов продают в разлив мутную спиртосодержащую гадость под название «Карабахское вино», а в магазинах ничего нет, словно слизала языком огромная чёрная корова, на боках у которой написано «перестройка», – грустно пошутила Соколова. – Водку продают по талонам, зля таким образом население. «Вот она эта самая коррупция в мелком масштабе», – подумала она и пообещала. – Если достану и если отправят в командировку в Англию, то обязательно привезу!
– Если не ты ко мне, то я прилечу к тебе уже этим летом чтобы похитить «Елену Прекрасную!» – Осмелился в шутке озвучить свои нескромные намерения семидесятивосьмилетний очень независимый и обеспеченный британский журналист.
– Меня уже похищали, Боб, в тридцать девятом году, а спустя год и десять месяцев разразилась предсказанная Вандой война. Точь-в-точь как это произошло в Трое три тысячи двести лет назад, – вполне ответственно заявила Соколова.
– Кто это, Ванда? – Спросил Стилет.
– Прабабушка моего покойного мужа. Ей было сто лет.
– Ого! Да в сравнении с леди Вандой, мы с тобой просто младенцы! – Пошутил Стилет, который был сегодня в ударе. – Ты ничего не говорила мне о своём муже. Кем он был?
– Лётчиком и генералом, – ответила Соколова. – Ярослав погиб летом пятьдесят седьмого года.
– Очень давно, – покачал головой Стилет. – И ты была тридцать лет одна?
– Боб, дамам таких вопросов не задают! – Возмутилась Елена Васильевна.
– Прости, Хелен, но ты ведь друг? – Извинился Стилет. – У тебя есть знакомые в Англии помимо меня?
– Есть, Боб. Это мистер и миссис Грей. Меня познакомили с ними в сентябре прошлого года родственники. Это случилось в Ленинграде.
– О, Ленинград! Северная Венеция и Северная Пальмира вместе взятые! Увы, я там ещё не бывал. А другие знакомые у тебя есть?   
– Боюсь, что уже нет…
– Что значит «уже нет»? – Не понял Стилет.
– Был у меня один знакомый генерал по имени Джордж Ричардсон. Как и ты, Боб, холостяк. Служил в Британской Рейнской армии. Мы познакомились с ним под рождество 1957 года в Гамбурге, где я поступила с Джорджем не совсем честно. – Призналась Соколова. – Помню, что у Ричардсона было поместье к югу от Лондона.
– Довольно мне объяснять кто такой сэр Ричардсон и где у него было и есть поместье! – Загадочно улыбнулся Стилет.
Соколова вопросительно посмотрела на него.
– Боб, ты что, знал генерала?
– Не только знал, но и по-прежнему хорошо знаю отставного генерала Джорджа Ричардсона. Ему уже девяносто, но прям и крепок, словно столетний дуб! – Подтвердил Стилет. – А всё потому, что ведёт здоровый образ жизни. Не пьёт слишком много виски, не курит табак, дышит свежим воздухом в своём старинном доме, который вполне можно назвать замком, женат на прелестной индианке и даже имеет дочь, которая родилась когда Джорджу было под семьдесят! Так что в отличие от меня Ричардсон не холостяк, как ты предполагала, Хелен!
– Боже мой, Боб! Да ты знаешь всё и всех на этом свете! – Не смогла сдержать своего удивления Соколова и словно спохватившись, переменилась в лице. Невольно вспомнилась Лата. – Ты сказали индианка! Кто эта женщина? Откуда она?
– Приехала, то есть приплыла или прилетела из Индии. У нас в Великобритании, и особенно в Лондоне теперь проживает великое множество рас и народов. Полагаю, что такого разнообразия не было даже в Вавилоне. После распада Британской империи все, кого мы угнетали, буквально хлынули в метрополию. Лондон просто переполнен арабами, африканцами, малайцами, пакистанцами, индусами и прочими народами бывшей империи. Поверьте, то же самое происходит в Париже и то же ожидает вас и в первую очередь Москву. 
– Не надо об этом, Боб. Мне и так всё ясно. Надеюсь, что такой наплыв мигрантов несколько смягчит хотя бы то обстоятельство, что в наши крупные города хлынут потоки бывших советских людей, владеющих русским языком, атеисты или не столь религиозные, как у вас. Даже беглое знакомство с Лондоном сквозь стёкла автомобиля дают представление о том, что в вашем многонациональном городе, населённом людьми всех рас, культур и конфессий, не всё благополучно. Но пока это ваши проблемы и вполне возможно, что будущие главы наших городов будут перенимать у мэра Лондона опыт «мирного существования». Оставим это им.  Расскажите лучше о Ричардсоне и его жене. Как её зовут?
– Леди Лата.
– Лата! Не может быть! Теперь уже вскрикнула Соколова, обратив на себя внимание немногочисленной публики дорогого ресторана, не слишком скромно наблюдавшей за ужином известного репортёра Боба Стилета и его пожилой, но всё ещё очень красивой дамы, гадая – Кто она?
– Почему же не может? – Удивился Стилет. – Леди Лата – очень приятная женщина с довольно распространённым в Индии именем. По профессии она врач и теперь следит за здоровьем супруга, который старше её лет на сорок.
Соколова облегчённо вздохнула. «Надо же, такое совпадение? Ай да Джордж! Нашёл-таки свою Лату…»
– Вот что, Хелен, Давай-ка завтра вечером съездим к ним. У меня отличная машина, припаркованная во избежание пробок на южной окраине Лондона. На поездку в метро уйдёт минут сорок, и на машине с полчаса. Нагрянем неожиданно, без предупреждения.
– Идёт?
– Идёт, Боб! – после некоторых колебаний согласилась Соколова. – Завтра будет полегче. Думаю, что после обеда, когда наших товарищей поведут в музеи, я отпрошусь Только не повредит ли такой неожиданный визит здоровью Джорджа?
– Нисколько, Хелен. Не переживай! Я позвоню Лате и предупрежу её, что Джорджа ждёт крупный сюрприз. Она его подготовит.
Апрель, всё расцветает, повсюду поют птицы! За городом так хорошо! Кстати, в пятнадцати милях от имения Ричардсона берег океана. Атлантика. Обязательно побываем, подышим свежим океанским воздухом, насладимся ароматом цветущих гиацинтов! Ты знаешь, Хелен, что это такое?
– Знаю, Боб, – улыбнулась Соколова вспоминая последний апрельский день сорок пятого года, вечер и ночь, проведённые на опушке полного цветущих гиацинтов букового леса с деревьями-великанами, росшими на крутом берегу Мекленбургской бухты , куда под утро причалили славянские ладьи, предсказанные Умилой Гостомысловной .

3.
Середина апреля на Британских островах, щедро согреваемых тёплым течением Гольфстрим, уже настоящая весна, в отличие от Центральной России, где в это время по ночам ещё подмерзает, деревья стоят голые, а из первоцветов лишь мать и мачеха, да кое-где привычная к ночным холодам медуница.
Погода стояла великолепная, опровергая устойчивые предубеждения в том, что Англия или туманный Альбион, как нередко называют самый крупный остров Европы – страна пасмурная, дождливая и облачная.
В три часа по полудни, когда не новый, но добротный «Бентли» Боба Стилета, который мог позволить себе такую дорогую машину, покинул Лондон и мчался по отличному шоссе в сторону южного английского курортного города Брайтона, ярко светило солнце и на голубом весеннем небе не было ни облачка.
Среда – день спокойный и движение на дорогах в этот час не столь оживлённое, как по утрам, вечерам и конечно же в выходные дни, когда многие стремятся за город, чтобы провести weekend  на природе. Сегодня коренные британцы и многочисленные мигранты трудятся в банках, офисах многочисленных компаний, предприятия которых разбросаны по всему миру, в магазинах, магазинчиках и супермаркетах, на стройках  и на ещё не «съеденных глобализацией» заводах, фабриках и верфях большого портового города, в котором проживает пятая часть населения одной из крупнейших европейских стран.
За приоткрытыми боковыми стёклами автомобиля, через которые в салон врывался тёплый ветерок, опьянявший ароматами цветущих деревьев, кустарников и весенних первоцветов, пестревших на изумрудных лужайках, которыми так гордятся британцы, мелькали маленькие городки и деревни провинциальной Англии – её лучшей южной части с плодородными почвами на месте сведённых века назад широколиственных, преимущественно буковых лесов.
Нарядные каменные и кирпичные сельские домики, увиты вечнозелёным плющом, а то и виноградом, ягоды которого в последние годы стали созревать – сказывалось глобальное потепление, живо обсуждаемое ныне всеми – от учёных до рядовых обывателей, напуганных, неутешительными прогнозами о таянии ледников Гренландии и Антарктиды.
Случись такое, не дай бог, и океанские воды затопят низменный остров, а значит и их дома, сады и такие красивые, милые сердцу британца весенние лужайки с цветущими маргаритками, крокусами, нарциссами и конечно же поистине королевскими гиацинтами всех цветов и оттенков, от целомудренно белого до густого ультрамарина.
– Очень красиво! – Призналась Стилету Соколова.            
– Приезжай, Хелен, в Англию чаще. У нас хорошее лето. Не жарко и не сухо, и очень красивая и продолжительная осень. Зима серая и унылая, но к счастью недолгая.
– Спасибо, Боб, надеюсь, что воспользуюсь твоим приглашением.
– Прости, что не спросил сразу. Ты голодна?
– Представь себе, Боб, чуть-чуть. Вчера ты меня так накормил, особенно удивив пельменями, да как это они умудрились их сделать и при этом ничего не напутали!
– Профессионалы. Я же говорил тебе, что ресторан первоклассный несмотря на то, что невелик.
– Так накормил, что утром мне хватило чашечки кофе, а перед обедом стакана сока.
– Но ведь ты не обедала?
– Ничего, потерплю. Пообедаем у Ричардсонов, – улыбнулась Соколова, пытаясь себе представить встречу с генералом спустя тридцать с лишним лет…
– Ты предупредил жену Джорджа о нашем визите? – Спохватилась Соколова.
– Не беспокойся, Хелен, предупредил. Намекнул, что со мной будет старая одна старинная знакомая генерала, –  успокоил Стилет. – Хочешь сэндвич?
– С чем?
– С ветчиной.
– Давай! – Согласилась Соколова.
– Чай в термосе, – напомнил Стилет.
Убедившись, что Соколовой сэндвич понравился и она не спеша ест, запивая мелкими глотками чая, Стилет прервал на время беседу. Следовало быть внимательным и не пропустить поворота направо, откуда всего пару миль по старинной, мощёной булыжником просёлочной дороге до поместья отставного генерала Ричардсона.
Вот и ограда родового поместья сэра Ричардсона, обсаженная сильно разросшимися и тем не менее подстриженными  туями, из-за сочной зелени которых проглядывают тёмно-серые стены усадьбы, глядя на которую Соколова разволновалась. Уж очень дом генерала напоминал архитектурой усадьбу баронов фон Вустров, которую хозяева любовно называли замком.
Их встречали садовник и дворецкий – оба пожилые, ненамного моложе сэр Ричардсона. И не удивительно, за небольшое жалование молодые люди не шли в услужение к доживавшим свой век небогатым английским аристократам, не нашедшим своего применения в бизнесе, предпочитая  работать в Лондоне на более щедрых хозяев.
– Здравствуйте, мистер Стилет! Здравствуйте, мэм. Как прикажете доложить сэру Джорджу? – Спросил дворецкий.
– Здравствуй, Эдвард, – поздоровался с дворецким Стилет и кивнув садовнику, имени которого не помнил, посмотрел на Соколову.
– Елена Соколова, – назвалась она.
– Вы русская? – Удивился дворецкий.
– Да, из Москвы.
– Леди Лата сказала, что с мистером Стилетом приедет старая знакомая сэра Джорджа? – Дворецкий вопросительно посмотрел на красивую даму, которая была ненамного моложе его самого.
– Это так,  – ответила Соколова.
– Чарли, припаркуй автомобиль мистера Стилета и протри дорожную пыль, – приказал дворецкий садовнику. – Прошу, господа, сэр Джордж и леди Лата ждут вас.

* *
Ввиду отличной погоды, всё тот же незаменимый Эдвард подал обед, перенесённый по случаю приезда гостей на половину пятого, на стол, установленный посреди аккуратно подстриженной лужайки, окружённой цветущими азалиями, родондронами и карликовыми магнолиями на которых буквально на глазах лопались первые весенние бутоны, обнажая солнцу крупные белые цветки.
– Я не могу поверить своим глазам! – Уже не раз повторил эту сакраментальную фразу взволнованный сэр Джордж Ричардсон. – Леди Элизабет! Это просто чудо! Лата передала ваше предупреждение, мистер Стилет, о том, что вы приедете с дамой, притом с моей старой знакомой. Я долго ломал голову, кто бы это могла быть и не находил ответа. Бог мой! Ваше явление, леди Джонсон, просто чудо!
– Почему же вы, Джордж, так упорно называете миссис Соколову леди Джонсон? – Поинтересовался наконец Стилет и вопросительно посмотрел на Елену Васильевну: «Что там у вас с ним было, Хелен, а?»
– Простите, Элизабет, я не подвёл вас, назвав леди Джонсон? – Спросил Ричардсон у Соколовой.
– Нет, Джородж, мы встречались с вами очень давно. С тех пор минуло значительно больше четверти века –  времени, по истечении которого кое-какие тайны приоткрывают и ваши весьма консервативные спецслужбы, ответственные за безопасность Британии, – успокоила Ричардсона Соколова. – В Гамбурге я была американкой Элизабет Джонсон, однако моё настоящее имя Елена Васильевна Соколова. Но, господа, об этом лучше не говорить посторонним людям. Вижу, Боб, что ты удивлён. Чуть позже расскажу подробнее, но это не для печати. – Одарив неоднозначным взглядом Стилета, Соколова перевела взгляд на супругов Ричардсон. – Я русская и живу в Москве.
– Да, Элизабет, после вашего исчезновения и несчастного случая со мной, который едва не стоил мне жизни, мне сообщили, что вы… – Ричардсон не решался продолжить.
– Русская шпионка? – Помогла ему Соколова.
– Именно так, Элизабет, – признался Ричардсон.
– Леди Лата, Джордж, зовите вашу гостью Хелен, – напомнил Ричардсону Стилет и посмотрел на Соколову. Его выразительные глаза говорили: «Вы меня не предупредили об этом, Хелен! Надо же – русская разведчица! Работала в пятьдесят седьмом году в Западной Германии! Впрочем, об этом и в самом деле стоит помалкивать. Мало ли что…»      
– Господа, ещё раз напоминаю, что в такие дела не следует посвящать посторонних, –  словно угадав мысли Стилета, попросила Соколова. – Простите Джордж, что так всё вышло и вы пострадали в автомобильной аварии. К счастью, вас оперировал отличный хирург и мой близкий друг. Ради бога, простите меня Джордж!
Супруга Ричардсона – миловидная смуглолицая и черноволосая индианка, облачённая в европейское платье, имя которой, довольно распространённое в Индии, заставило не один раз вздрогнуть Елену Васильевну – вот оно её неизменное свойство притягивать к себе людей, очевидно знала эту историю короткого увлечения генерала красивой американкой. Леди Лата Ричардсон  с восхищением посмотрела на Соколову, которая и сейчас была дивно как хороша, несмотря на свой немалый возраст и держалась ничуть не хуже леди Дианы, будучи чем-то похожей, наверное статью, на любимицу всех британцев принцессу Уэльскую. Вот и Джордж, ревновать которого уже глупо, не мог оторвать от русской леди восторженных глаз.
«Правы брахманы, когда утверждают, что боги и богини живут на севере, откуда пришли к Инду и Гангу предки индийцев!» – С замиранием сердца подумала леди Ричардсон, пытаясь себе представить, какой божественно прекрасной была эта женщина в молодости… 
– Мистер Смит! Вы его знали? – Воскликнул сэр Ричардсон.
- Да, Джордж, он был близким для меня человеком, – призналась Соколова.
– Был? – Вы сказали, что был?
– Он умер в марте прошлого года.
– Боже мой, как жаль! Он был значительно моложе меня, – простонал Ричардсон, хватаясь за голову, которую в Рождественские праздники 1957 года приводил в порядок хирург военного госпиталя Ричард Смит, оказавшийся по словам этой загадочной женщины, вскружившей голову генералу, близким для неё человеком. – Примете, Элизабет, мои искренние соболезнования…
– Опять вы за старое, Джордж, не Элизабет, а Хелен, поскольку её полное русское имя и отчество не только вам но и мне произнести довольно трудно, к тому же это слишком длинно для англичан, – поправил Ричардсона Стилет.
– Прошу прощения, Хелен. Где же похоронен мистер Смит?
– В Ленинграде, – с грустью ответила Соколова.
– В России? – Вновь удивился Ричардсон. – Неужели и он русский?
– Русский, – кивнув, подтвердила Соколова.
– Тогда надо непременно поднять бокалы и выпить за страну, в которой жили, живут и будут жить такие люди, как вы, Хелен, и мистер Смит, у которого конечно же было другое имя! – После небольшой паузы провозгласил под шампанское тост отставной генерал Ричардсон – крепкий как английский дуб старик, которому перевалило за девяносто лет.

* *
Стилет и Соколова покинули имение Джорджа Ричардсона за пять минут до полуночи, успев за этот длинный весенний день съездить к морю и полюбоваться закатом солнца, опускавшегося в величественный океан. Затем, когда стемнело, пили чай с четой Ричардсонов, успев вдоволь наговориться и наполнить удивительный вечер воспоминаниями, которые, сидя в машине, Елена Васильевна неторопливо перебирала в памяти.

*
– Знаете, Хелен, в годы войны я сражался с японцами на востоке Индии и в Бирме , –  прикрыв усталые глаза, вспоминал переполненный впечатлениями этого незабываемого дня убелённый сединами бывший генерал Британской армии. – Рядом со мной была любимая женщина, которую звали как и мою супругу Латой. Я очень любил её и надеялся, что эта любовь взаимна, однако одной из ноябрьских ночей 1942 года она неожиданно покинула меня, взяв мой револьвер, не простившись и даже не оставив записки. Ушла к повстанцам, которые засели в горах и джунглях вокруг Импхала  и вместе с японцами сражались с британскими войсками.
В мае 1945 года, когда Германия была уже разгромлена, а японцы всё ещё удерживали часть Бирмы, Таиланд и французский Индокитай , я встретил её в лагере беженцев в окрестностях Рангуна . Она была тяжело больна и сгорала от высокой температуры. Ни лекарства, ни опытный британский военный врач не могли ей помочь, не зная что это была за болезнь.
Неожиданно, на моих глазах ей помогла неграмотная бирманская знахарка. После её заклинаний или колдовства болезнь внезапно отступила и Лата очнулась. Взглянув в её глаза, я понял, что стал для неё чужим…   
– И она вернула вам, Джордж, ваш револьвер – старый, надёжный «Марк-6» , с которым вы не разлучались с 1918 года, – загадочно улыбнулась Соколова.
– Откуда вы это знаете? – Прижал руку к сердцу, изумлённый Ричардсон, взволнованный нахлынувшими на него мучительными и в то же время приятными воспоминаниями, перебитыми такими неожиданными признаниями этой красивой русской леди, в которую стареющий британский генерал влюбился как говорится «по уши», после нескольких часов знакомства, а затем навсегда потерял  далёким поздним декабрьским вечером 1957 года…
И вот она рядам и говорит такое, что прихватило сердце, а заботливая и испуганная супруга уже протягивает серебряную ложечку с сердечными каплями.
– Всё хорошо, Лата, всё хорошо! – Шепчет Ричарсон, выпивает капли и успокаивая себя и не на шутку встревоженных Стилета и Соколову, целует супругу в щёчку. – Всё хорошо, Лата, всё хорошо леди Элизабет… 
– Ради бога, простите меня, Джордж! Простите Лата. Мне следовало промолчать, – взмолилась Соколова.
– Нет уж, извольте продолжить, от кого вам известны такие подробности? От кого? – Настаивал Ричардсон.
– От близкого мне человека, который лечил вашу, генерал, «буйную головушку», – грустно улыбнулась Елена Васильевна. – Мы всегда были вместе: рядом, в письмах и мыслях…   
– Что вы знаете, Джордж, о Лате Мангешта-Смит? – Спросила Соколова.
– Она погибла осенью 1954 года. Самолёт летел в Ташкент – это у вас, в СССР, и разбился в горах Афганистана. Лата Мангешта пропала, её тела не нашли. – На старческих выцветших от времени глазах отставного генерала, отдавшего добрую половину жизни военной службе, навернулись слёзы. – Простите, Элизабет, – он опять называл Соколову тем именем, которое хранил в памяти, – с возрастом мы все становимся немного сентиментальными…
– Да, это так, – подтвердила супруга Ричардсона и взглянула на часы, стрелки которых показывали половину двенадцатого. Полный неожиданностей апрельский день подходил к концу. – Простите, господа, уже поздно и Джордж сильно устал. Ему пора принять снотворное и лечь в постель.
– Да, да, конечно! – Забеспокоился Стилет. – И нам пора. Предстоит добираться до Лондона, а затем до отеля, где остановилась миссис Соколова. Хелен, твои коллеги не будут обеспокоены твоим долгим отсутствием?
– Ой, непременно будут! – Очнулась Елена Васильевна. – Я ведь никого не предупредила, что вернусь так поздно.
– Могут сообщить в полицию, – озаботился Стилет.
«Этого нам ещё не хватало!» – Подумала Соколова.
– Леди Ричардсон, – обратился Стилет к супруге генерала, – от вас можно позвонить в Лондон?
– Разумеется. Телефон в соседней комнате, – ответила встревоженная индианка по имени Лата, на которой женился Джорлж Ричардсон, наверное обратив внимание на её имя. Ведь имя у этой заботливой женщины было таким же, как у пропавшей в горах Гиндукуша Латы жены Воронцова.
– Проводите миссис Соколову к телефону. Хелен, позвони в отель. Скажи что вернёшься часа через полтора.
– Хорошо, Боб, позвоню! – Соколова взглянула на погружённого в свои мысли старого отставного генерала, подумав: «Сказать ему, кто был мужем Латы Мангешта-Смит? Впрочем, я ему уже всё сказала, сам догадается. Прощайте, генерал. Не держите на меня зла».
Елена Васильевна взглянула на часы, стрелки которых приближались к полуночи, вспомнив рассказ Воронцова, как Лата покинула Ричардсона в поздний ноябрьский вечер 1942 года, после тропической грозы, разыгравшейся над Импхалом, совпавшей по времени с воздушным боём, который вёл в небе над Средиземным морем санитарный «Ю-52» с британскими «Спитфайерами».   


4.
– Знакомьтесь, Елена Васильевна, это мистер Джон Салаш, мой попутчик из Нью-Йорка, – представил Роулинг Соколовой пожилого американца – пожалуй ровесника, а то и постарше отставного генерала Ричардсона, доживавшего свой век в собственном поместье под присмотром заботливой жены. У Роулинга, владевшего русским языком, «Елена Васильевна» получалось очень хорошо.
– Соколова пожала протянутую ей узловатую, по-крестьянски крупную руку седовласого американца с волевым лицом, изрезанным глубокими старческими морщинами.
– Джон Салаш, – представился американец, коснувшись руки Соколовой, и сделал даме комплимент: – В жизни, миссис Соколова, вы выглядите гораздо лучше, чем на фотографиях.
– Мистер Салаш – ваш читатель, Боб, старается не пропускать ни одного вашего репортажа, – представил Роулинг американца Стилету. – Представляете, Елена Васильевна, я познакомился с мистером Салашем, с месяц назад. Разговорились и я рассказал ему о своих поездках в СССР, о людях, с которыми познакомился в этой большой стране, стоящей на пороге радикальных преобразований. Самое удивительное, что он узнал вас по моим описаниям и вспомнил репортажи Боба, сделанные по итогам нашего визита в СССР осенью 1986 года! Достал журнал из портфеля, который был при нём, и показал мне ваши фотографии, сделанные в Москве! Так мы познакомились, а узнав, что вы сейчас в Лондоне, мистер Салаш упросил меня взять его с собой в эту поездку и познакомить его с вами! Я не мог ему отказать, тем более, что мистер Салаш очень давно со времён войны не бывал в Англии.
– Чем же я так приглянулась мистеру Салашу, что будучи в таком почтенном возрасте, он отправился за океан? – Сделав удивлённый вид, спросила Соколова то ли Роулинга, то ли Салаша, внимательно изучая лицо американца. Жизнь большая и кто знает, возможно они уже встречались?
«Где? Неужели в Германии, в годы войны? Нет, лицо его мне не знакомо. В Южной Америке в пятьдесят восьмом году? Возможно. Меня, конечно, видели многие, могли запомнить, а вот я…» – Мучительно размышляла Соколова и не находила ответа. – «Неужели и этот старикан связан со спецслужбами, а Роулинг заговариваем мне зубы?»
– Понравились, – невнятно буркнул Салаш и попытался изобразить смущение на морщинистом лице.
– Я тебя предупреждал, Хелен, что этот американский миллионер, прилетел в Лондон чтобы взглянуть на тебя. Берегись «благородного ковбоя», похитит и увезёт на своё ранчо! – Пошутил Стилет.
– Спасибо, Боб, поберегусь, – улыбнулась Соколова. – Признаться, я не горю желанием оказаться на старости лет где-нибудь в прериях, – пошутила она. – Ваша фамилия, мистер Салаш, не типичная для англосакса. Любопытно, откуда ваши предки прибыли в Америку?         
Американец не ждал такого вопроса и после паузы, которая не укрылась от Соколовой, ответил:
– Из Австро-Венгрии, была такая империя, которая распалась в 1918 году.
– Вы венгр?
– Почему вы так решили?
– Салаши – известная в Венгрии фамилия. Такую фамилию носил один диктатор…
– Скорее австриец, – поспешил с ответом американец, пропустив мимо ушей реплику о диктаторе, – но в нашем роду были и венгры и хорваты. Мы эмигрировали в Америку в двадцатом году. В Америке много выходцев из Австро-Венгрии, в том числе такие известные люди как Тесла, Вайсмюллер и Шварценеггер .    
– Миссис Соколова, вы замучили мистера Салаша вопросами о его происхождении, вынуждая к пространным ответам, и совсем не обращаете внимания на нас. Рад встретится с соотечественницей в Лондоне, который, я в этом уверен, вам понравился, – вступился за Салаша Влад Урицкий. – Лично мне Лондон очень нравится. Я здесь уже в третий раз и мечтаю, что бы и Москва как можно скорее стала таким же комфортным городом!
– Мечтать невредно, Владислав. Лондона я толком не видела, однако всё же будет лучше если Москва останется Москвой, – остудила его Соколова.
– С вами, Владислав, с вашим другом мистером Колором я знакома, а мистера Салаша вижу впервые. К тому же он значительно старше вас и мне интересно знать, что он за человек, тем более я ему «понравилась», – улыбнулась Соколова. – Но и вас и вашего друга, оставить без внимания я не могу. Ещё раз здравствуйте, Владислав! Здравствуйте, Фред! Для полной компании здесь не хватает только вашего дяди, Владислав, – Елена Васильевна посмотрела в глаза Урицкому, который не выдержал её взгляда и опустил голову, – и мисс Эйр. Как поживает Хелен? Как её здоровье?
– Мисс Эйр сейчас в Канаде и пару недель назад была вполне здорова, – ответил Роулинг.
Покончив с взаимными приветствиями, сопровождаемыми словесными уколами, все шестеро разместились за столиком побольше, который Стилет попросил поставить на своё любимое место, и стали изучать меню. На некоторое время воцарилось неловкое молчание, которое нарушила Соколова, обратившаяся к Роулингу.
– По глазам вижу, Генри, у вас есть что мне сказать.
– Есть, Елена Васильевна, – признался Роулинг, посмотрев на Джона Салаша, – но об этом немного позже. Вначале следует выпить по бокалу за встречу в Лондоне. Заметьте не у вас в Москве, а в Лондоне! И хорошенько поужинать. Знаете, в самолётах так плохо кормят, – скривил губы Роулинг. – Лучше расскажите о ваших детях: Ладе, Вере, Генрихе и его жене Ольге, которым я заранее передаю привет, расскажите о внуках. Наша с Линдой малышка уже бегает и хорошо говорит. Очень забавная и подвижная  девочка, а к Рождеству Линда обещает подарить нам ещё одного малыша, на этот раз обязательно мальчика! – Похвалился Роулинг и вновь многозначительно посмотрел на Джона Салаша.
«Да ведь они похожи!» – Догадалась Соколова. «Ну конечно же похожи! Та же форма носа, подбородка. И эти многозначительные со стороны Роулинга, словно оправдательные взгляды… Весьма возможно, пожалуй так и есть, что этот старик приходится Роулингу родственником. Что если дедом? По возрасту вполне подходит. Тогда почему он это скрывает, придумывает какую-то нелепую легенду? Да ты, товарищ Соколова, попала ты в нехорошую историю! Три ЦРУшника, не считая Урицкого. Вот это да! Чем же ты их так к себе привлекла?»
– Вы о чём-то и глубоко задумались, миссис Соколова? – Отвлёк её от тревожных мыслей Джон Салаш. – Вас что-то беспокоит?
– Нет, ничего, мистер Салаш. Пытаюсь вспомнить, могла ли я вас где-то видеть?
– Не знаю, я впервые увидел вас на страницах журнала в репортаже мистера Стилета о поездке в Россию. Тогда вы показались мне похожей на одну американку, которую я видел в телевизионных новостях кажется в конце пятьдесят седьмого года, когда находился по делам на севере Германии. Это было в Гамбурге. Вы бывали в Германии?
– Бывала, в ГДР, в разные годы и во многих местах. Там служил мой покойный муж,  – ответила Соколова, – и давайте об этом не будем, мистер Салаш. Во-первых это было давно, а во-вторых похожие женщины встречаются довольно часто. 
– 1957 год – это не так уж и давно! – заметил взволнованный Роулинг.
«С чего бы это?» – Уловив его состояние, подумала Соколова.
– Прошло всего лишь чуть более тридцати лет и вы были именно в Гамбурге, так что мистер Салаш по всей вероятности видел именно вас, – продолжил Роулинг. –  Почему вы скрываете, то, что нам хорошо известно?
– От мистера Урицкого или от самого Михаила Яковлевича? – Подавив охватившее её  волнение, спросила Соколова
– Не всё ли равно, – выдавил из себя Роулинг.
– Телевидение весьма неприятная штука, – беря себя в руки, фальшиво улыбнулась Соколова. – Ну допустим мистер Салаш случайно видел меня в новостях какого-то там бундес-канала, если конечно он находился в тот момент в Гамбурге. Что из того? – перевела дух Соколова. – Понимаете, господа, что вы начинаете копаться в таких делах, которые не следует ворошить?
– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… – Воспользовался словами Пушкина Урицкий.
– Да вы любитель поэзии, Владислав! – Воскликнула Соколова, – Остановитесь, так будет лучше и передайте дяде, что он говорит слишком много лишнего, тем более людям, которым не следует этого знать. Любая гласность имеет свои пределы…
Стилет вопросительно посмотрел на Соколову, которая кое-что рассказала ему из своей жизни, но промолчал, а Роулинг знал от Урицкого, что Елена Васильевна работала в КГБ и уволилась на пенсию в звании майора.
«А он, конечно, посвятил этого старикана в известные ему подробности из моей жизни» – Подумала Соколова. – «Что им надо? Не пора ли выбираться из этого «гадюшника».
Соколова взглянула на часы и покачала головой.
– Господа, у меня был сегодня нелёгкий день, а завтра в дорогу. Боб, – обратилась она к Стилету. – Через полчаса, не позже, я покину вашу компанию. Можешь меня не провожать. До отеля доберусь на такси. Когда же принесут ужин? Я ужасно проголодалась! 
– Не торопитесь, Елена Васильевна, у нас есть для вас важные новости. Однако боюсь, что они могут испортить вам аппетит. – Наиграно виновато посмотрел на Соколову Роулинг.
– О внуке? – Напряглась Соколова.
– Да, миссис Соколова, о вашем внуке, – подтвердил Колор.
– Вы нашли его?
– Да, нам известно где ваш внук.
– Где же он? Что с ним?
– Не волнуйтесь. Ваш внук в безопасности, если то состояние, в котором он пребывает, и есть безопасность…
– Не говорите загадками, мистер Колор! Что с ним? Я жду! – Потребовала Соколова.
– Ваш внук Джафар сейчас в Пакистане.
– Об этом мне говорил ваш дядя, Владислав, ещё прошлой весной, – Соколова посмотрела на Урицкого, который не выдержал её взгляда и пустил глаза. Это же самое теперь уже вы, мистер Колор, повторили осенью в Малаховке, явившись к нам на дачу вместе с Урицким и его дядей. Что вам от меня надо? Причём здесь Джафар? Кто это? – Едва сдерживала дрожь Соколова.
– Это ваш внук, миссис Соколова. Он принял ислам и остался в Пакистане. Теперь чтобы вытащить его оттуда уже не хватит ваше помощи, – ответил Роулинг, опередив Колора.


















Глава 15. Отсчёт времени.

1.
Плановые полковые учения проводятся не реже одного раза в год. В этот раз учения мотострелкового полка проводились в третьей декаде апреля накануне весенней проверки, к которой наряду с учениями готовились весь месяц, активно повышая прежде всего физическую подготовку личного состава.
За месяцы, прошедшие после осенней проверки, многие офицеры  расслабились и «поднакопили жирок», так что теперь улучшали свою физическую форму посредство ежедневных кроссов, рассчитывая сбросить за четыре недели пару лишних килограммов. Солдат гоняли по полной программе, устраивая ежедневные утренние забеги на пять километров, а накануне учений рота совершила марш-бросок.
В условиях мирного времени пожалуй нет ничего тяжелее такого испытания на силу и выносливость. В русской, а затем и советской стрелковой роте образца двадцатых – начала сороковых годов, не имевшей никаких транспортных средств, помимо марш-броска были однодневные, скорее суточные переходы на расстояние до ста километров с полной выкладкой – винтовка с боеприпасами, шинельная скатка, вещмешок со всем необходимым, включая сухой паёк, сапёрная лопатка, каска, противогаз и так далее.
Всего набиралось до тридцати килограммов. Шли походным строем, соблюдая почасовой ритм: пятьдесят минут – пять километров маршрута и отдых в течение десяти минут. И так час за часом, сто километров – двадцать часов. Теперь такое не под силу даже солдатам первой роты первого батальона, куда направляли служить самых крепких и высоких парней преимущественно из сельской местности и не страдавших плоскостопием.
В тех же далёких тридцатых годах XX века молодых людей с плоскостопием, которых тогда было немного, вообще не призывали в строевые части, отправляя служить в конвойные войска, железнодорожные и строительные батальоны. Теперь таких городских ребят, не бегавших в детстве босиком по траве, было слишком много и о стокилометровых переходах забыли, к тому же теперь имелось в достатке грузовиков, БТР, БМП и прочих транспортных средств.
Дальние переходы давно отменили, а марш-броски остались, опять же с полной походной и боевой выкладкой. К счастью оружие стало легче и вещевые мешки отощали, но за двадцать килограммов всё же набиралось при тридцати шести километров марш-броска, причём на время. Так что приходилось выкладываться по полной форме, а отставших бойцов тащили на руках. Старший лейтенант Скобелев был молодим и крепким офицером, прошедшим Афганистан с его бездорожьем и нестерпимой жарой, однако и ему пришлось изрядно пропотеть, что бы уложиться в отведённые, год от года занижаемые нормативы. По окончании марш-броска гимнастёрку хоть выжимай.   
Недаром русский полководец Александр Васильевич Суворов говорил: «Тяжело в учении – легко в бою». Действительно тяжело на учениях. Почти неделю, преимущественно ночами, полк передвигался сельскими и глухими лесными дорогами от одного полигона к другому, благо полигонов в Германии осталось предостаточно со времён Третьего рейха и здесь русских упрекнуть не в чем.
Новых полигонов мы не строили, а за те, которыми пользовались, сполна платили в казну «первого в мире немецкого государства рабочих и крестьян», время существования которого подходило к концу. Это видели все – и немцы и русские, продолжая надеяться разве что на чудо. Впрочем, под влиянием самой оголтелой пропаганды, ведущейся круглосуточно с территории Западной Германии и превзошедшей то, на что было способно ведомство доктора Геббельса , в ГДР назревал хаос, который вот-вот выльется в государственный переворот. Так что  полковые учения на территории ГДР, в которых участвовал заместитель командира мотострелковой роты старший лейтенант Скобелев, вполне возможно были последними.   
Согласно планам и сценарию полковых учений, условный противник вторгся крупными силами на нашу территорию, и полк с боями отходит на восток, эвакуируя жён и детей офицеров, а так же гражданский персонал гарнизона. На время учений в гарнизоне оставалось минимальное количество солдат и офицеров для охраны территории и имущества, а так же женщины – беременные и с детьми не старше трёх лет. Все остальные уходили с полком. Молодым женщинам выдали солдатскую форму, и вместе с детьми, на вихрастых головках которых появились пилотки со звёздочками, погрузили на крытые грузовики. Неделя, проведённая на природе с ночёвками у костров, еда приготовленная на полевой кухне и весенний лесной воздух, настоянный на смолистой хвое – кому же такое не понравится. Разве что солдатам, вынужденным выкладываться по полной программе учений в условиях, приближённых к боевым.
Днём роты окапывались. Солдаты рыли капониры под БМП-2, выбирая по восемнадцать кубов грунта под каждую боевую машину, и окопы для себя. Хорошо ещё, что почвы в этих лесистых местах по большей части песчаные, а если не дай бог глинистые или каменистые, то хоть кричи караул!
Окопавшись, солдаты из десанта, поддержанные скорострельными пушками БМП, бросались в учебные атаки со стрельбой холостыми патронами под разрывы бумажных взрывпакетов. От этих имитаторов гранат и мин солдатам изрядно доставалось, особенно если такой пакет попадал прямо под ноги, нередко случались лёгкие контузии.
Под вечер, когда учебный день заканчивался, бойцы падали от усталости прямо на землю и засыпали, но ненадолго, их будили к приёму пищи – макароны с тушёнкой, если подвезли полевую кухню, или каша с мясом из банок, разогретая на костре. На второе хлеб и чай с сахаром – простая, но здоровая солдатская пища.
После ужина проводился разбор учебного дня с вынесением благодарностей или же порицаний – кому что положено, словом, всем отличившимся. Затем обязательная, минут на пятнадцать, политинформация о положении в стране и в мире и подготовка к следующему дню с бритьём тех, у кого было что брить, мытьём – это для всех, на что полагалось по котелку воды на брата, и с обязательной подшивкой свежего подворотничка.
Выставив часовых, отужинавшие, побрившиеся, подшитые и прослушавшие политинформацию, вконец измученные солдаты, укладывались спать на земле, подстелив под себя несколько сосновых веток с пахучей хвоей, поскольку ещё апрель и земля толком не просохла и не прогрелась. Расстегнув хлястики, укрывались шинелями, положив автоматы под головы, чтобы не дай бог не утащили во сне проверяющие. Бывали такие случаи, ходили между спящих бойцов офицеры из полковой контрразведки и забирали оружие, делая потом замечания командирам подразделений и пугая  раззяв дисбатом .
Офицеры спали в палатках или в фургонах КРАС . Однако недолго длился желанный отдых. В час, в два ночи или под утро – это как решат командир полка и проверяющий офицер из штаба дивизии, взлетала сигнальная ракета и следовала команда «Подъём!» Начинались очередные сутки учений.
Старший лейтенант Скобелев присел на раскладной стул возле палатки и не спеша, чтобы не обжечь губы пил из металлической эмалированной кружки круто заваренный и подслащенный чай. Аппетитно хрустели в зубах армейские галеты – эти удивительные сухие хлебцы, походившие на печенье и содержавшие массу полезных веществ.
– Не уснёшь, Скобелев, после крепкого чая, а часа четыре следовало бы поспать, – С такими словами подошёл к заместителю командир роты старший лейтенант Чугунов.
– Хотите галету, товарищ старший лейтенант? – предложил Скобелев.
– Давай, погрызу. Не надо, Виктор, обращаться по званию, мы не в строю, – протянул руку за галетой командир роты.
– Хорошо, Владимир Александрович, мы в самом деле не в строю, – согласился Скобелев.
– Просто Володя, – поправил Чугунов. – Мы же ровесники. Служим вместе уже больше месяца, а так и не поговорили толком, всё некогда, да некогда. Ни посидели ни разу, ни выпили по сто грамм. Знаю, что меня зовут за глаза «чумоватым» ротным. Не обращай на это внимания. Просто фамилия у меня тяжёлая, да и кулак не легче. Пришлось как-то двинуть по роже одного прапора с вещевого склада. Было за что, – не стал пояснять Чугунов.
– Служу я по правде и от солдат этого требую! Ты, Виктор, хороший заместитель. С тобой служить хорошо и солдаты тебя зауважали. Воевал в Афгане, имеешь боевые награды. Я тебя уже рекомендовал комбату на должность командира роты, – признался Чугунов. –  Чайку что ли с тобой хлебнуть перед сном?
– Ефрейтор, Каримов! – Окликнул Скобелев механика-водителя БМП, которому запретил спать в боевой машине и тот шёл в накинутой на плечи шинели к товарищам, размещавшимся под сенью большого дуба. – Сбегай-ка, принеси кружку чая и сахар не забудь положить.
– Есть, товарищ старший лейтенант! – ответил ефрейтор-узбек и побежал к полевой кухне, в одном из котлов которой оставался заваренный чай. До кухни недалеко и через пару минут Каримов протянул командиру роты полную кружку.
– Чай горячий. Сахара четыре куска, товарищ старший лейтенант! – Доложил ефрейтор.
– Спасибо, Каримов! Отправляйтесь спать! – Приказал ефрейтору Чугунов.   
– Есть! Товарищ старший лейтенант! – Ефрейтор повернулся кругом и, сделав несколько строевых шагов, скрылся в сумраке.
– Чугунов отхлебнул из кружки.
– Крепкий? – Спросил Скобелев.
– Хороший чай! – Одобрил Чугунов. – О чём задумался, Виктор?
– Ходят слухи, что после учений начнём готовиться к выводу полка из Германии. Если так, то не следовало мне добираться в Группу через всю страну, – ответил Скобелев.
– Обсуждать приказы начальства, а особенно кадровиков дело неблагодарное, – ответил Чугунов. – Похоже что не быть тебе, Виктор, ротным, а мне комбатом в нашем полку. Выведут нас к осени из Германии и расформируют. Сейчас многие части расформировывают. Жаль… – тяжело вздохнул Чугунов. – Сформирован полк был в войну, получил наименование Гвардейский. Воевал на Украине, в Польше, Германии. Дошёл с боями до Балтийского моря и здесь стоит с сорок пятого года! Жаль полк… – Едва ли не простонал старший лейтенант Чугунов и с жадностью отхлебнул из кружки горячего чаю. – Только я из армии не уйду! – Жёстко напомнил о себе Чугунов. – А какие твои дальнейшие планы?
– Я прибыл сюда из ТУРКВО. Там в Душанбе служит мой старый товарищ подполковник Захаров. Вместе служили на севере а Алакуртти, вместе были переведены служить в ТУРКВО. Переписываюсь с Захаровым. Так что подам рапорт чтобы вернули в Среднюю Азию. Захаров пишет, что на меня могут сделать запрос. Привык, понимаешь, я к тёплому климату, – ответил Скобелев, – и девушка у меня там есть, – грустно улыбнулся он. – Зовут её Таджинисо.
– Странное какое-то имя? – Удивился Чугунов. –  Не русская что ли?
– Таджичка. Учится в Самарканде, в университете на историка, – ответил Скобелев.
– Красивая?
– Очень красивая! – Улыбнулся и тут же нахмурился Скобелев.
– Ну ты даёшь, Витя! Женишься на ней?
– Обязательно! Она любит меня, я люблю её. Ничто нас не остановит!
– Что так? Не понял Чугунов. – Да что же такое может остановить офицера?
– Понимаешь, Володя, там так всё закручено… – Вздохнув признался Скобелев. – Всего, брат, не расскажешь. Тут и исламские обычаи и большие деньги – калым за невесту, словом не просто ей вырваться из семейных цепей. Ушла из дома. Пока живёт у знакомых. Звонил ей из Москвы. Призналась, что родители и братья грозятся силой увезти её в Ленинабад или в Душанбе. Неделю назад получил письмо от её квартирной хозяйки Лейлы Халиловны – служащей исторического музея. Она сообщила, что старший брат Рустам, подкараулив на улице, силой усадил Таджинисо в машину и увёз.
Спустя несколько дней Лейла Халиловна встретила Рустама и спросила его о Таджинисо. Тот сказал ей, что сестра в Ленинабаде. На осень назначена её свадьба, а жениху пятьдесят и женат он уже. – Вот такие дела, Володя. Мне бы вырваться на недельку в отпуск по семейным обстоятельствам, разобраться во всём. Только какие могут быть семейные обстоятельства у бывшего детдомовца? Хоть беги в самоволку!
– Что же ты молчал? – Покачал головой Чугунов. – Этого, брат, оставлять так нельзя! Мы пока ещё в советской стране живём и никому не позволено силой выдавать замуж советскую девушку! Вернёмся в полк, я буду лично ходатайствовать за тебя! Добьёмся, поедешь к своей красавице!            

2.
– Очень много народа! Очень много! – Покачала головой Ольга Владимировна, когда вместе с Еленой Васильевной, Генрихом и Кириллом оказалась в Лужниках, где не бывала целую вечность. – Скажи, Руса, что же такое происходит? Почему вместо того, чтобы отправиться в этот воскресный и прекрасный майский день на природу, москвичи пришли сюда? Неужели чтобы увидеть Ельцина?
– Год повышенной солнечной активности, а это сильно влияет на людей, – загадочно молвила Соколова. – Многие, наверное пришли из-за Ельцина, а у меня, Оля, и у Кирилла здесь назначена встреча с одним интересным человеком. Вот это место, а вот и он! – Елена Васильевна, улыбнулась шедшему ей навстречу энергичному сухопарому пожилому мужчине в отличном сером костюме, белой сорочке при дорогом шёлковом галстуке умеренных расцветок с «дипломатом» в левой руке и фотоаппаратом на плече.
– Helloy? Hellen! – Приветствовал он Соколову.
– Helloy? Bob! – Ответила Елена Васильевна и, энергично пожав друг другу руки, как это было принято на Западе, они обнялись – это уже по-русски, как старые и добрые друзья. Далее разговор шёл на «хорошем английском языке», которым пользовался известный независимый британский журналист Боб Стилет и который хорошо понимала Ольга Владимировна. Генрих и Кирилл, отправились на митинг вместе с мамой и её ленинградской подругой, однако не столь хорошо владели английским, а потому Лебедева кое-что переводила им. 
Остальные члены большой семьи Соколовых, Арефьевых и Воронцовых проводили воскресный день на даче в Малаховке, куда после митинга отправятся и они, а теперь и мамин английский знакомый, которого Елена Васильевна представила своим спутникам:
– Знакомьтесь – мой друг Боб Стилет, известный британский журналист. Это, Боб, моя подруга и дальняя родственница Ольга Владимировна Лебедева. Ольга живёт в Ленинграде и приехала к нам погостить. Это мой средний сын Генрих, он инженер-программист, а это мой зять Кирилл Воронцов. Он твой коллега, Боб. Кирилл журналист и работает в АПН.
Я сообщила своим родственникам, что ты, Боб, намерен присутствовать на митинге и сделать о нём репортаж. Верно, Боб?
– Именно так, Хелен, – энергично пожимая руки Ольге Владимировне, Генриху и Кириллу, улыбался Стилет. – Британские, канадские, американские, а теперь и австралийские читатели – недавно я побывал в Сиднее, ждут сообщений из СССР. То, что у вас сейчас происходит, их интересует, поэтому я должен быть здесь. Кроме того, мою поездку в вашу страну украсит встреча с миссис Соколовой, а теперь и с её детьми и близкими друзьями. – Стилет ещё раз пожал руку Лебедевой, заметив.
– Вы, миссис Лебедева, удивительно похожи на Хелен, сразу видно, что родственницы!
– Да, мистер Стилет, многие это замечают, – улыбнулась Ольга Владимировна.
– Для вас, Хельга, можно я буду так называть вас?
– Можно.
– Для вас, Хельга, Боб и только Боб! Мы с вами в одной возрастной категории, всем нам, увы, уже далеко за тридцать, – пошутил Стилет. – И вам тоже, Генри, – напомнил он Генриху, – и вам, Сайрус, – кивнул Кириллу, переиначив имя Воронцова на англо-американский  манер, – а потому для вас, мои русские друзья, я просто Боб и сразу перехожу со всеми «на ты», тем более, что к моему глубокому сожалению по-русски почти не говорю, а в английском языке разница лишь в интонации.
– Боб, митинг, кажется, начинается. – Готовь свой диктофон, – Напомнила Соколова.       
– У меня хорошая память, Хелен. Я предпочитаю всё слушать своими ушами, не отвлекаясь на настройку всяких там «электронных штучек», – ответил Стилет. – Давайте проберёмся поближе к ораторам. Ельцин, Сахаров – люди известные, хочется увидеть поближе и их и тех, кто стоит за ними.
«Ты прав, Боб, хотелось бы видеть и знать тех, кто стоит за ними», – подумала Соколова, вложив в последние слова иной смысл. «Хотелось бы знать тех, кто так активно дёргает за ниточки этих кукол-марионеток».
– Скажи, Боб, есть что-нибудь для меня? Ты понимаешь?.. – Умоляли британца глаза Елены Васильевны.
– Есть, Хелен. Потерпи немного. Новости неплохие. После этого шумного и многолюдного мероприятия, которому позавидует любая демократия, я не спеша расскажу тебе всё, что удалось узнать, – пообещал Стилет. – Мне непросто разобраться в ваших московских страстях, помоги мне, представь, если сможешь тех, кто рядом с Ельциным и Сахаровым.
– Хорошо, Боб, потерплю. То что новости неплохие, вселяет надежду. Что касается интересующих тебя особ, то  как смогу – представлю.
Обладавшая отличным зрением с поправкой на возрастную дальнозоркость, Елена Васильевна внимательно рассматривала лидеров и активных функционеров так называемой «Демократической России», окружавших коммуниста со стажем, бывшего Первого секретаря Свердловского обкома партии, Первого секретаря МГК КПСС и прочее, прочее, прочее…
– Кто этот, коренастый человек с хитрым лицом, которое он словно прячет, смотрит куда-то вниз? – Спросил Стилет, так же обладавший повышенной дальнозоркостью и сумевший хорошо разглядеть заинтересовавшего его субъекта.    
– Это, Боб, Гавриил Попов – человек из окружения Бориса Ельцина. Член так называемой «Межрегиональной депутатской группы» Что он там возглавляет, сказать не могу,
следует просмотреть газеты.
– А этот лысый бородатый человек, рядом с мистером Поповым?
– Это Юрий Карякин. Литературовед, писатель, но его произведений я не читала, – призналась Соколова. – Говорят, что был исключён из КПСС и с тех пор стал непримиримым борцом с коммунизмом…
– Спасибо, Хелен, дальше не надо, – остановил её Стилет. – А вот тот колоритный субъект в сутане и с крестом на шее?
– Глеб Якунин. Всё из того же списка. Позиционирует себя православным священником. Насколько это так, судить не мне. Для этого есть Синод и прочие церковные инстанции.
– Имя этого человека Глеб Павловский. Помню только это. Слушала его, остёр на язык и вполне способен реализовать себя в качестве советника по любым вопросам, в том числе политическим и в любом руководстве, – предположила Соколова, продолжая называть имена и фамилии, кратко характеризуя тех, на кого указывал Стилет, а его интересовали многие.
– К чему они призывают? Почему так восторженно ревёт толпа? – Заинтересовался Стилет.
– Почему так, как ты, Боб, выразился «ревёт толпа», я не знаю, – развела руками Соколова. – По-видимому по той простой причине, что люди пришли на митинг и их к чему-то призывают, – добавила она. – Ну а призывы стандартные. Я их слышала много раз. Выучила на память. Потом повторю, запишешь, если в этом будет потребность. Эти же призывы написаны на транспарантах, принялась зачитывать и Соколова и переводить для Стилета на английский язык:
 
«ВСЯ ВЛАСТЬ СЪЕЗДУ НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ!»
«ЗА РАДИКАЛЬНУЮ ПЕРЕСТРОЙКУ!»
«ЗА СОЮЗ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВОБОДНЫХ И СУВЕРЕННЫХ НАРОДОВ!»
«МЫ БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРПИМ НИЩЕТЫ И УНИЖЕНИЙ!»
«НАУЧИТЕСЬ РАЗГОВАРИВАТЬ С СОБСТВЕННЫМ НАРОДОМ!»
«ДЕМОКРАТИЯ И ЕДИНСТВО – ПРОТИВ ДУБИНОК И ГАЗОВ!»
«ОБАНКРОТИВШИХСЯ САНОВНИКОВ – В ОТСТАВКУ!»
«РЕАКЦИЯ НЕ ПРОЙДЁТ!»

– А что, Хелен, у вас тоже для разгона демонстраций применяют газ и дубинки? – поинтересовался Стилет, ухватившийся за шестой по счёту прочитанный Соколовой лозунг.
– Раньше не били и не травили. У милиции не было ни дубинок ни газов. Впервые попробовали в прошлом году, – ответила Соколова. – В шутку дубинку прозвали в народе «демократизатором» или «символом демократии», – пояснила она.
– И у нас дубинку называют примерно так же, – согласился с народом и с Соколовой Стилет и пошутил: –  в демократическом обществе без дубинки нельзя…
«Ну а разговаривать с собственным народом даже самая демократическая власть не любит, не хочет и не умеет», – подумал про себя умудрённый опытом независимый британский журналист Боб Стилет.
– Как ты думаешь, Хелен, почему был так холодно встречен мистер Сахаров? – Спросил Стилет. – Фигура довольно известная не только в СССР, но и на Западе?
– И я к нему отношусь прохладно, – ответила Соколова, – В своё время он многое сделал для страны , но потом занялся политикой – не свойственным для себя делом. Предлагает расчленить страну на множество маленьких государств, объединив их в некую конфедерацию. Возможно влияние супруги, весьма политизированной особы то ли с армянскими, то ли с какими другими корнями. Боюсь за его здоровье. Вокруг этого пожилого и подчас растерянного человека такие «жуки», а он всё слишком близко принимает к сердцу, не понимая того, что очень многие откровенно используют его в своих корыстных целях.
– Спасибо, Хелен, за исчерпывающую характеристику мистера Сахарова. Я обязательно использую её в одном из своих репортажей, – поблагодарил Соколову Спилет. – Не возражаешь?
– О чём ты, Боб! Ради бога, – согласилась Елена Васильевна, а Стилет переключился на другие персоны, маячившие на трибунах.
– Ну Ельцин – это понятно, кумир разогретой толпы, я имею в виду значительную часть участников митинга, – поправился Стилет. – Его встречали бурными аплодисментами, как впрочем и это человека с восточным лицом. Его я знаю, Хелен. Это ваш «Шерлок Холмс», – пошутил Боб Стилет. – Разоблачитель грандиозных афёр с хлопком. Жаль, что в последнее время у вас столько много подобных экономических преступлений, что и о «Хлопковом деле» подзабыли, а «Сахарного дела» никто не заметил. Извини, Хелен, но даже моя статья не помогла. На Западе её конечно заметили, а у вас нет, – Стилет виновато посмотрел на Соколову. – Как ваш зять? – Спросил он. – Обязательно с ним переговорю. Прости, Хелен, но даже ты – умная и многоопытная женщина, не представляешь себе, уровень коррупции которая ожидает вашу страну! Это явление даже не коррупция, а воровство и  даже разграбление в невероятных доселе масштабах! Трудно даже представить себе, что достояние такого богатого государства, как СССР в кратчайшие сроки перейдёт в руки частных лиц! Ещё ни одна страна мира не переходила от социализма к капитализму! Такого ещё не было нигде! А «хлопковое», «сахарное» или иное дело – это только разминка для ваших будущих олигархов. – Стилет вздохнул так тяжко, словно такая беда угрожала его Британии. – Я обязательно переговорю с твоим зятем, попытаюсь кое-что ему разъяснить, – высказал своё желание Стилет.
– Боб, ты помянул олигархов. Неужели нас ожидает самая ужасная форма управления страной, самая дикая система эксплуатации народа под этот, извини, трёп о демократии?
– Увы, Хелен, это так. Олигархия везде одинаковая, что в странах Древнего Мира, что в современной Южной Америке или Африке. К олигархической модели придут в конце концов и ваши демократы, – пророчествовал Стилет.
– Кое-кто из этих лжедемократов уже сейчас открыто заявляет, что нам необходим «свой пиночет» .  Как вспомню, что тогда творилось в Чили… Ужасно! – Вздрогнула Соколова, вспомнив певца Виктора Хару , которого палачи истязали несколько дней на стадионе «Чили» в Сантьяго, где устроили временный концлагерь, и перед тем как убить, сломали обе руки, чтобы Виктор не мог играть на гитаре ни на этом ни на том свете... 
– Боюсь, Хелен, что и у вас такое возможно , – предостерёг Соколову Стилет и окинул взглядом десятки и даже сотни стоявших рядом наивных граждан, пришедших на митинг в Лужники и жаждущих «неких свобод».
«В воздухе пахнет бедой…» – Подумал про себя многое повидавший независимый британский журналист Боб Стилет, побывавший в Чили во время путча и чудом вырвавшийся живым из страны, о которой в те дни фашистского мятежа было сказано: «Над Чили наступила ночь…»   
– Сегодня познакомлю тебя с моим зятем Павлом Арефьевым, – возвращаясь к прерванным мыслям, пообещала Соколова. – Что сказать? Ушёл из МВД. Выдавили, и не только его одного, –  вздохнула она. – Теперь вместе с бывшими коллегами, охраняет кооператоров. – Что же ты хочешь, Боб, у нас во всю идёт первоначальное накопление капитала, к тому же нам всё время говорят, что это дело грязное, но необходимое, а потому надо потерпеть несмотря, что в разы выросла преступность. Вот следующее поколение нарождающейся буржуазии будет честным и порядочным. Так нам говорят. Впрочем, не верится…       
– Ты права, Хелен. Наши Морганы, Ротшильды, Рокфеллеры, Дюпоны и прочие капиталисты-финансисты были пиратами, бандитами, мытарями, а их потомки ничуть не подобрели, держали и держат народ за горло. Только после Второй мировой войны в развитых странах Европы и Америки заметно снизилась нищета и люди стали жить лучше. В этом есть и заслуга твоей страны, Хелен. Нашим богачам пришлось немного раскошелиться, чтобы избежать революций подобных вашей, одной из которых мог стать бунт парижан в шестьдесят восьмом году .
– В шестьдесят восьмом году СССР был силой с которой все считались. В США даже разрабатывалась концепция под названием «Сохранение капитализма в одной отдельной стране». Тебе это известно лучше меня, Боб.
– Известно, – подтвердил Стилет. – Наше правительство тоже подумывало об этом.
– Теперь не то, – огорчённо заметила Соколова. – Сейчас ваши капиталисты вздохнули с облегчением и с надеждой наблюдают за нашей контрреволюцией, активно помогая тем, кто её проводит.
– Да, это так, Хелен, – Согласился Стилет. – В недрах каждой революции дремлет контрреволюция, а потому вожди не должны дремать и, уходя, обязаны передавать свои страны и народы в надёжные руки. Тогда будет порядок. У нас В Великобритании с этим лучше, чем у вас. Выработана традиция передачи власти.
– Сайрус, ты  служишь в АПН. Солидный, всемирно известный общественно-политический издательский дом, – обратился Стилет к Кириллу. – Ты здесь, значит готов сделать свой репортаж. Что ты расскажешь в нём об этом дне, об этом митинге? Там ведь что-то говорят, к чему-то призывают? Хелен мне кое-что переводит. 
– Для меня большая честь, мистер Стилет, познакомиться с известным журналистом, – смутился Кирилл.
– Боб т только Боб! – поправил Воронцова Стилет.
– Хорошо, Боб. Елена Васильевна давала мне читать твои статьи и репортажи. Читал ли ты, Боб, мои статьи?
– Пока нет, но обязательно прочитаю! – Стилет похлопал Кирилла по плечу. – Ого какой великан! – глядя снизу вверх, с удовольствием отметил Стилет. – И ты, Генри, высок и крепок. Вот что значит порода! – Посмотрев на Соколову, вслух отметил Стилет. – Послушаем эту болтовню минут двадцать и достаточно, а затем поедем к тебе, Хелен. Забыл как это у вас называется?
– На дачу! – Напомнила Соколова. – Там я познакомлю тебя, Боб, со своей семьёй.
– О, это будет замечательно! – Воскликнул Стилет. – На этот случай я прихватил с собой бутылку лучшего шотландского виски. Как это у вас принято – «За зна-ком-ство!» –  С удовольствием растянул он.
– А пока, Хелен, переводи мне, что они там говорят и чему так радуются люди, собравшиеся на этот митинг ?   
Слушая комментарии Соколовой, Стилет активно крутил головой, пытаясь рассмотреть не только тех, кто находился на специально сооружённой просторной трибуне, но и людей, пришедших на митинг с плакатами, растяжками, флагами или так, без всего. При этом он без устали жал на кнопку своего отличного фотоаппарата с мощным объективом, стараясь запечатлеть на плёнку самые интересные моменты.
– О! – Удивился Стилет и приподнялся на носках чтобы получше разглядеть показавшиеся ему знакомыми лица. – Кого я вижу?
– Кого же? – Спросила Соколова.
– Нашего общего знакомого мистера Урицкого. О чём-то говорит с мистером Сахаровым и по-видимому готовится к выступлению. Ты удивлена?
– Ничуть, – ответила Соколова. – Было бы удивительно, если бы его там не было. – А вот и другие наши общие знакомые, заметила она.
– Кто? Где? – Завертел головой Стилет.
– Полюбуйся, Боб, вот и они: мистер Салаш и Генри Роулинг.
– Где?
– Там, Боб, внизу, в первых рядах слушателей, у транспаранта.
– Вижу, Хелен! Для полной компании здесь не хватает только мистера Колора, но вероятно на этот раз он командирован в другое место. – Стилет загадочно посмотрел на Соколову.
– Мама, я видел Сашку Венгерова! Появился рядом с Рулингом и пропал, затерялся в толпе, –  сообщил Генрих. –  Надо же, и наш Иголкин здесь! А это кто с ним рядом? Неужели! Вот это да! И эти пристроились! – Ахнул Генрих.
– Кто пристроился? Куда? – Спросила Елена Васильевна.
– Мама, я тебе рассказывал о них, вспоминай. Первый – секретарь парторганизации нашего института товарищ Фадеев, второй – парторг отделения Ковалёв. Не мало попортили мне крови. Выразив недоверие, выдавили с должности начальника лаборатории. Теперь оба здесь на этом митинге, держат носы по ветру, неужели будут выступать?
– Вряд ли, – Засомневалась Елена Васильевна. – Эти люди из той породы, что ради «кормушки» готовы служить любой системе. Сейчас они мечутся, пытаясь разглядеть те силы, которые одержат верх в борьбе за власть в стране, и примкнуть к ним. Сейчас они на глазах у организаторов митинга, наверное помогают им, однако выступать не будут, опасаясь потерять что имеют.
– Венгеров? Иголкин? Фадеев? Ковалёв? Кто такие? – Поинтересовался Стилет, научившийся различать фамилии среди прочих слов.
– Мои знакомые, мистер Стилет. Венгеров – по историческому клубу, Иголкин, Фадеев и Ковалёв – по работе. Двое первых – кооператоры, остальные – партийные функционеры, – охарактеризовал Генрих знакомых ему лиц.
– Колора здесь действительно не хватает, – Согласилась со Стилетом Соколова и обратилась к нему с дополнительными разъяснениями. – Боб, там же, возле Роулинга, появился ещё один небезызвестный тебе персонаж и начинающий капиталист или кооператор, как назвал его Генрих. Его фамилия Венгеров.  Это один из фигурантов «Сахарного дела». Вспоминай!
– Венгеров? Как же помню эту фамилию, – спохватился Боб. – Жаль, что не смог рассмотреть его. У нас в Великобритании этот «коммерсант» сидел бы в тюрьме, а здесь он митингует. Не порядок! – Покачал головой Стилет. 
– Это у вас, в Британии. По части вседозволенности мы обошли вас. Знаешь, Боб, женское чутьё подсказывает, что сегодня мы удостоимся визита Урицкого, – сообщила Соколова.
Стилет вопросительно посмотрел на неё.
– Дача  Влада Урицкого, вернее родителей его жены, которые прикупили участок в другом месте, отстроились и забрав на воспитание внука, предоставили дачу в Малаховке молодым. Так что сегодня вечером Урицкий обязательно заглянет к нам вместе с Роулингом. Да и Салаш непременно будет с ними.
«Крепкий старикан! Не побоялся перелёта через океан». – Подумала Соколова.
– Ты уверена? – Спросил Стилет.
– На все сто процентов, Боб. Хочешь пари? – предложила Соколова.
– На что?
– Ну хотя бы на бутылку хорошего вина, которую ты сможешь купить за валюту, скажем, в гостинице «Москва». Идёт?
– Идёт, Хелен. Но если ты, проиграешь. Сможешь ли ты купить хорошее вино?
– У нас сейчас с этим плохо, впрочем, как и со всем остальным. Народное хозяйство окончательно расстроено. Дефицит повсюду. Даже по талонам хорошего вина не купить, только водку и портвейн весьма сомнительного качества. Но десять фунтов у меня сохранились. Остались от командировочных. Если хватит – смогу, Боб, –  улыбнулась Соколова. – Только вино за тобой!
– Смотрите, Урицкий взял в руки микрофон, – сообщил Генрих.
– Это интересно! – Заметил Стилет. – Переводи, Хелен. Интересно, чего он наговорит?
Вопреки ожиданиям, Владислав был краток, от волнения голос его дрожал и временами срывался в нервный крик. После нескольких обыденных лозунгов о демократизации, ускорении темпов перестройки и передаче всей полноты власти в стране предстоящему съезду народных депутатов, Урицкий, едва ли не в истеричной форме изрёк наконец фразу, утонувшую в бурных аплодисментах участников митинга, жаждавших радикальных перемен.
– Граждане! Запомните этот день! Начальные даты революций отсчитываются от таких митингов! Отсчёт времени пошёл! Пошёл, граждане!
Долго не стихавшие аплодисменты переросли в овации, прерываемые громогласным скандированием толпы:
«Революция! Революция! Революция!..»

* *
Покинув митинг задолго до его окончания – так настоял Стилет, не нашедший для себя ничего нового в этом широко разрекламированном мероприятии и узнав что завтра всем, кроме него, Соколовой и Лебедевой на работу, а воскресный день не вечен, все, кроме Кирилла отправились в Малаховку на «Жигулях» Генриха. Кирилл задержался, встретив коллегу, с которым предстояло решить ряд вопросов, и пообещал, не позже девяти вечера быть на даче.
Вчетвером разместились в машине, которую вёл Генрих. Ольга Владимировна села на переднее сидение рядом с Генрихом, а Стилет и Елена Васильевна разместились на задних сидениях. Едва отъехали, Стилет заметил старушку, торговавшую цветами, и, приоткрыв дверцу, попросил у неё два букетика роскошных гиацинтов, предложив по британскому фунту стерлингов за каждый.
– Ты, милок, давай мне настоящие деньги, а не эти бумажки! – отказалась Старушка.
Стилет замотал головой, – дескать не понимаю.
– Не хочет брать фунты, – шепнула ему Соколова. – Рубли у тебя есть?
Стилет извлёк из бумажника несколько сотенных купюр.
– Это много, – Оценила она «рублёвые активы» Стилета и, достав из сумочки десять рублей, протянула старушке-цветочнице.
– Спасибо, дочка! – поклонилась ей бабушка, смутив Соколову, которая была ненамного моложе. – Свои цветочки, самые поздние и душистые. Такие долго простоят!
Стилет принял букетики из рук старушки и протянул их дамам.
– Спасибо, Боб! – в один голос поблагодарили Стилета Соколова и Лебедева. – Мои любимые цветы, вдохнув аромат уходящей весны, – призналась Елена Васильевна.
– Я твой должник, Хелен, а поскольку у меня нет никаких сомнений в том, что ты выиграешь пари, думаю купить пару бутылок хорошего вина и фрукты. Генри, –  обратился он к Генриху. – Хелен сказала, что вино можно купить в отеле «Москва». Мы сможем заехать туда по пути?
– Сможем, мистер Стилет.
– Боб и только Боб! – Напомнил Соколову коммуникабельный британец.

*
 «Вот же, нашли друг друга два начинающих коммерсанта с большими замашками», –  задумался Генрих, за рулём своего автомобиля, привычно катившего по Садовому кольцу в сторону Таганской площади. Сам собой припомнился январь и случайная встреча в коридоре третьего этажа с секретарём директора Аллой Винник – симпатичной сорокалетней брюнеткой с красивыми тёмными глазами, заплаканными в тот трагический для неё день. Взяв под руки, Винник сопровождали двое крепких мужчин в тёмных костюмах одного покроя и при галстуках. За ними, под присмотром озабоченных начальников Первого отдела и одела Режима, а так же главного инженера, мелкими шажками семенил Иголкин с бледным перепуганным лицом
– Что случилось? – Спросил Соколов у Емельянова, когда они поравнялись.
– Винник задержали. Прямо на рабочем месте. Работала на американцев. Вот такие дела, Генрих Ярославович, – покачал головой главный инженер и хмуро посмотрел на Иголкина. В институте все знали о тесных связях между Винник и Иголкиным, однако возможность интимных отношений в общепринятом понимании отвергалась, поскольку оба имели семьи и детей. Да и рядом с ухоженной, стройной и симпатичной женщиной маленький и тщедушный Иголкин смотрелся совсем уж не привлекательно. Хотя…   
– И этого тоже? – Соколов вопросительно посмотрел на Емельянова.
– И его и нас за компанию, – Емельянов кивнул на начальников отделов. – Пригласили проехать на Лубянку в качестве свидетелей. Будут «снимать стружку», – невесело улыбнулся главный инженер. – Слава богу, выяснили наконец откуда у нас утечки, – облегчённо вздохнул он. – Вернусь, заходи Генрих Ярославович, поговорим, – пригласил к себе Соколова главный инженер.
«Вот и сняли стружку с этого коммерсанта, да ему хоть бы хны. Работу в институте окончательно забросил. Занялся коммерцией и политикой, чует, что дела эти прибыльные», – с неприязнью подумал Генрих и об Иголкине и за компанию о Венгерове.
Таких проныр, как эти «кооператоры» прежде судили за мошенничество и хищения в особо крупных размерах, а теперь хвалят, приводят в пример, называют «деловыми людьми», способными  совершить прорыв в сфере экономики, закрывая глаза на первоначальное накопление капитала…
На Рязанском проспекте Генрих притормозил у светофора и посмотрел в зеркальце на маму и англичанина. Время от времени оборачиваясь, к их разговору прислушивалась Лебедева.

*
Елена Васильевна вопросительно посмотрела на Стилета: «Рассказывай, Боб!»
– Хелен, я только что побывал в Пакистане, – признался Стилет. – Даже успел немного загореть на южном солнышке.
– Я догадалась, Боб. – Затаив дыхание, Соколова посмотрела в глаза Стилета. Взгляд её умолял не тянуть и ничего не скрывать. 
– Успокойся, Хелен, всё не так уж и плохо, пожалуй даже хорошо, – улыбнулся ей Стилет, любуясь красивым, поистине неувядающим лицом, на которое легла тень тревоги. – Жив твой внук и одна моя хорошая знакомая и очень влиятельная особа помогает выбраться ему из этой весьма проблематичной страны, которая де-факто находится в состоянии необъявленной войны с СССР.
– Кто же эта влиятельна дама, которая может нам помочь? – Насторожилась Соколова.
– Я с ней давно знаком. Она из прогрессивной и весьма влиятельной в Пакистане семьи. Мы познакомились в Лондоне, где она прожила несколько лет в эмиграции. Молодая, ей всего тридцать шесть, красивая и умная женщина, мать троих детей. Ты, Хелен, и она – даже в чём-то похожи. Лица индийцев, живущих на севере Индии и особенно пакистанцев, которых оторвала о Большой Индии религия привнесённая арабами, напоминают мне лица европейцев и прежде всего русских людей.
– Мне кажется, что я догадываюсь о ком ты говоришь? – Призналась Соколова. – Её имя Беназир?
– Да, эта женщина – Беназир Бхутто , премьер-министр Пакистана, – подтвердил Стилет. 
– После встречи в Лондоне с этими: Роулингом, Колором и стариком Салашем, на затылках и лбах у которых торчат не только уши, но и рога агентов CIA, я о многом передумал. Очень хотел помочь тебе и твоему внуку, Хелен. После твоего рассказа о судьбе лётчика Владимира Соколова я вспомнил о Беназир и, рассчитывая на её доброе сердце, а именно за это её так любят простые люди в Пакистане, измученные военными переворотами, добился встречи с ней.
В должности премьер-министра Беназир всего лишь несколько месяцев. Ей очень трудно, военные постоянно угрожают очередным переворотом. Один из таких переворотов, который произошёл в 1977 году стоил жизни её отцу – премьер-министру, казнённому пришедшими к власти генералами.
Больше года Беназир, которой было всего лишь двадцать четыре года провела в тюрьме, в ужасных условиях, но, будучи не сломленной, была выслана за пределы Пакистана. Вот такова судьба этой удивительной женщины, которая была очень взволнована, когда я рассказал ей о тебе, Хелен, и о твоём внуке.
Беназир потребовала от офицеров военной разведки перевернуть всю страну и разыскать взятого в плен советского лётчика Владимира Соколова. Представляешь, Хелен, его разыскали на третий день в Лахоре в доме богатого торговца. Сейчас твой внук находится в Исламабаде под защитой Беназир. К сожалению, мне не удалось его увидеть, но по словам осмотревших его врачей твой внук почти здоров и я думаю, что сейчас ему ничего не угрожает. Вот что, Хелен, я хотел бы посоветоваться с тобой о том, как нам быть с ним теперь? Куда его переправить?
– Боже мой, Боб! Как же я тебе благодарна! – В порыве радости счастливая Елена Васильевна обняла Стилета и поцеловал его в левую щёку.
– Как сказано в Библии и кажется самим Иисусом, Если вас поцеловали в одну щёку, немедленно подставьте для поцелуя другую! – Пошутил растроганный Стилет и едва ли не на сто восемьдесят градусов повернул голову, подставляя правую щёку.
– Ну если так сказал сам пророк и при этом ничего не напутал , то я так и быть! – Соколова поцеловала Стилета и в правую щёку. Ольга Васильевна и Генрих всё это видели в зеркале и слышали большую часть разговора Едены Васильевны и британского журналиста Боба Стилета.
Лебедева обернулась и улыбнулась им.
– Ну вот, Руса, и нашёлся Володя! Огромное вам спасибо, мистер Стилет, за хлопоты. Мы никогда этого не забудем!
– Боб и только Боб! – Решительно запротестовал Стилет.
– Примите нашу благодарность, Боб! – Обернулся к ним Генрих и, протянув правую руку, крепко пожал некрупную худощавую ладонь Стилета.
– Ого! Какая у тебя, Генри, крепкая рука! – Потряс кистью Стилет. – Так как же нам теперь быть? – Озаботился довольный собой Стилет, щёки которого горели от поцелуев женщины, в которую невозможно  не влюбиться…
– Связаться с советским посольством в Исламабаде и передать Владимира Соколова нашим дипломатам с последующим возвращением в СССР, – предложила Елена Васильевна.
– Не самый лучший вариант, – возразил Стилет. – Генералы, позиции которых в Пакистане чрезвычайно сильны, могут использовать этот инцидент для удара по премьер-министру, то есть по Беназир. Этот вариант мы с ней обсудили и Беназир попросила меня и тебя, Хелен, не прибегать к этому варианту. Наверное она просит об этом и в письме лично для тебя, которое просила передать, – признался Стилет, и тут же перескочил, имея такую привычку: – Кстати, почему Хельга назвала тебя, Русой? Или я ослышался?
– Потом расскажу, Боб, – пообещала Соколова. – Что же ты мне сразу не сказал о письме! Где оно?
– В этом незаменимом «дорожном офисе» делового человека, который у вас называют «дипломатом», – Стилет похлопал рукой по натуральной коже своего чемоданчика.
– Что же ты молчал, Боб? Немедленно передай письмо мне! – Потребовала Соколова.
– Пожалуйста. – Стилет открыл свой «дорожный офис», подвинул заявленную бутылку виски и, порывшись в бумагах, извлёк небольшой заклеенный конверт светло-зелёного цвета без каких-либо пометок.   
– Возьми, Хелен.
– Соколова хотела немедленно вскрыть конверт и прочитать письмо или записку от Беназир, припоминая, как выглядит эта сильная, волевая и красивая женщина – премьер-министр Пакистана – такой проблематичной по словам Стилета страны, но передумала и убрала в сумочку, решив прочитать перед сном, когда останется с письмом наедине.
– Боб, в апреле, когда мы встречались в Лондоне, Роулинг и Колор утверждали, что Владимир принял ислам и даже назвали его новое имя –  Джафар. Так ли это? – Спросила Соколова.
– Не совсем, Хелен. Ислам он пока не принимал, читал Коран, а имя Джафар ему придумал хозяин, который выкупил твоего внука у своего родственника за тысячу рупий, – ответил Стилет. – Так, что Роулинг и его коллега Колор похоже поторопились.
– Выкупил? Ужас какой! – Воскликнула Соколова.
– Увы – это так, – подтвердил Стилет. – В Пакистане есть ваши военнопленные, но всем им помочь не в силах даже Беназир…
– Понимаю, – вздохнула Соколова.
– Вот что, Хелен, – Стилет наклонился поближе к Соколовой и прошептал ей на ушко. – Сдаётся мне, что в Пакистане я перешёл дорогу некому мистеру Варзани, под личиной которого на Востоке работает некий пока неизвестный нам агент CIA. Об этом меня предупредила Беназир. Это всё, что она могла для меня сделать. Твой внук был в поле зрения этого Варзани, имевшего на него некие планы. Похоже, что в лице этого Варзани или того, кто за ним стоит, я получил серьёзного врага… – Стилет вздохнул то ли от предчувствия грозящей ему опасности, то ли от волнующего запаха тонких духов Соколовой.
– Боб, мне кажется, что я знаю человека, который работает на Востоке под личиной Варзани, который судя по фамилии позиционирует себя афганцем,  – подумав, прошептала Стилету Соколова.
– Интересно, кто же это? Неужели ты его знаешь? – Удивился Стилет.
– Это Фред Колор.
– С чего ты взяла?
– Вначале Роулинг рассказал, что Колор побывал в Пакистане и видел там пленного советского лётчика, который оказался моим внуком. Потом его видел Колор – субъект с лицом восточного типа, весьма подходящим на роль этого Варзани. Они предлагали мне сделку, уверяя, что это поможет Володе. Чувствую, что Колор и Варзани одно лицо. 
– Ты уверена?
– Это глубинное предчувствие, и оно меня никогда не обманывала, – призналась Соколова. – Берегись, Боб, вдруг твой визит в Пакистан не остался незамеченным?
– Думаешь?
– Уверена. Если сегодня вечером к нам на дачу заявятся Урицкий и Роулинг с Салашем, а Колора с ними не окажется, то это ещё больше укрепит мои подозрения в том что он сейчас в Пакистане или где-нибудь поблизости, – предположила Соколова, – Ну что ж, понаблюдаем за ними.         

* *
По прибытию на дачу, Елена Васильевна, Стилет, Ольга и Богдан с Шурой уединились в самой укромной комнате большого дома, поручив Ладе, Вере и Светлане готовить ужин и собирать на стол. Женщинам помогали Генрих и Павел Арефьев с детьми.
Павлу удалось достать, а это в те скудные времена тотального дефицита было очень непросто, четыре килограмма готового, вымоченного в маринаде шашлыка из баранины, и мужчины колдовали над костром, готовя угли из сухих берёзовых дров и нанизывая мясо на шампуры. Пара бутылок хорошего красного сухого вина, купленные Стилетом по пути за валюту в магазине при гостинице «Москва», пришлись как нельзя кстати.

*
– Вот такие добрые вести принёс нам мистер Стилет. Теперь нам предстоит решить, как вернуть Володю на родину? – Озадачилась Елена Васильевна, обняв плачущую от радости Шуру.
Богдан крепился, незаметно смахнул слезу и энергично тряс руку Стилета, благодаря англичанина за бескорыстную помощь.
– Примите нашу благодарность, мистер Стилет! Мы никогда этого не забудем! Располагайте нами, мистер Стилет! Чем можем…
– Не меня благодарите, а мою старую и добрую знакомую Беназир, которой очень трудно управлять такой проблематичной страной, – пытался снять с себя часть заслуг Боб Стилет.
– Так как же мы теперь поступим? Тебе первое слово, Боб, – обратилась к Стилету Соколова.
– Я Мог бы переправить Владимира Соколова в Англию, а оттуда, спустя некоторое время, в СССР, – предложил Стилет.
– Великобритания не слишком дружественная для нас страна. Ваши политики и дипломаты устроят из передачи бывшего военнопленного выгодное доля себя политическое шоу, при этом сильно скомпрометировав Владимира, – возразила Елена Васильевна. – А нельзя ли переправить Владимира куда-нибудь поближе, желательно в одну из пока ещё дружественных нам социалистических стран с легендой, скажем по линии Красного креста? – Поинтересовалась она.
– Куда? В Польшу, Венгрию, Восточную Германию, Югославию?.. – Стилет принялся перечислять страны, в которых у него имелись друзья и коллеги.
– Когда это можно осуществить?
– Думаю, что не раньше июля. Я должен побывать в Пакистане и проследить за всем лично, – подумав, ответил Стилет.
– Вот что, Боб, – неожиданно предложила Ольга Лебедева. – В июле я буду с мужем в ГДР, в Ростоке. Там проживает семья моей дочери. Лена приглашает нас и внука моего мужа от первого брака с женой в путешествие по республике, которое можно назвать свадебным путешествием.
В Берлине сейчас кипят политические страсти, но в Ростоке, и на побережье относительно спокойно и по-прежнему красиво, – продолжила Лебедева. – Кстати и Елена Васильевна будет с нами. Она прожила в Восточной Германии несколько лет, там родились её дети Генрих и Лада. Визы оформляются заблаговременно. Как считаешь, Руса, удобно будет встретить Володю в ГДР и с помощью зятя Лены Рудольфа Вайса и его коллег по службе переправить в СССР?
«Опять Руса?» – Озадачился Стилет именем, которым назвала Соколову её близкая подруга и родственница. «Обязательно расспрошу её откуда это имя?»
– О! У вас оказывается свадьба! – Улыбнулся Стилет.
– Готовимся. Свадьба в конце июня и состоится в двух городах, в Ленинграде на родине жениха и в Таллине на родине невесты – с удовольствием сообщила Лебедева. – Будете, Боб, в Ленинграде – милости просим, тем более с нами будет Елена Васильевна!
– Увы, не смогу, – огорчился Стилет. – В это время буду в Пакистане, а тебя, Ольга, поздравляю, как это у вас, русских, говорят – от всей души!
– Спасибо, Боб! – Поблагодарила Ольга Стилета. – Николай и Анна знакомы всего лишь три месяца, но любят друг друга и хотят создать семью, – покраснела от удовольствия Лебедева. – Будете, Боб, в Ленинграде, не забудьте, что у вас там есть добрые друзья!   
В дверь комнаты постучала и вошла Вера.
– Мама, к нам гости!
– Владислав Урицкий, Генри Роулинг и пожилой американец. Я никого не забыла? – Спросила Соколова.
– С ними Жанна и Михаил Яковлевич, – добавила Вера.
– Белецкий! И он тут как тут! Ну что я тебе говорила, Боб! Пришли, как у нас говорят, в полном составе! – Едва не простонала Соколова. – Как и следовало ожидать, ты проиграл пари.
– Проиграл! – Охотно подтвердил Стилет. – Я поверил тебе и заранее купил вино.
– Боб, мы всё обсудили? – Напомнила Лебедева.
– Всё, Хельга. – Когда ты будешь в Ростоке? – Уточнил Стилет.
– Десятого июля.
– Отлично! С десятого по пятнадцатое июля ждите нас в Ростоке. Остановимся в одном из центральных отелей. Найдёте нас. Весьма вероятно, что мы прибудем в Росток морем из Копенгагена или Стокгольма, –  предположил Стилет. – Там у меня есть друзья из весьма влиятельных людей. В Швеции это сама королева!
– Ты молодец, Боб, чтобы мы без тебя делали! – Улыбнулась Соколова. – Ко всем большая просьба, – спохватилась она. – Если в присутствии незваных гостей зайдёт разговор о Володе, а это случится обязательно, делайте вид, что нам ничего не известно. Прежде всего ты, Боб, не проговорись. Сам понимаешь, насколько опасны могут быть эти люди.
– Спасибо, Хелен, за предупреждение, – с серьёзным выражением лица поблагодарил Соколову Стилет.
– Шура, Богдан, проводите мистера Стилета к столу. Отведаем то, что приготовили наши мужчины и будем пить чай. А мы с Ольгой встретим гостей. Интересно, какие сюрпризы приготовил мне на этот раз Михаил Яковлевич?

* *
– Добрый вечер, Елена Васильевна! Добрый вечер Ольга Владимировна! – Приветствовал женщин Михаил Яковлевич Белецкий. – Просим прощения за визит без предупреждения, не удержались, зашли на огонёк к соседям! Чаем угостите?
– Это к чаю, – указал глазами на две большие картонные коробки Урицкий, – «Киевский» и «Наполеон».
– Мы догадывались, что вы придёте. Заходите. Стол накрыт, – пригласила Соколова гостей, здороваясь с каждым по-европейски за руку, не сделав исключения для Жанны, пришедшей к Соколовым за компанию с мужчинами. Впрочем прикосновение её руки было столь элегантным и непринуждённым, что мало походило на привычное рукопожатие, которым мужчины обменялись с британским журналистом Бобом Стилетом.
– Вот видите, Елена Васильевна, какая царит повсюду демократия! – не удержался от сравнений Белецкий. – Могли ли вы представить себе ещё пару лет назад, что в ваш дом могут запросто явиться граждане из стран, в недавнем прошлом враждебных нам? А вы, между прочим, недавно побывали в служебной командировке в одной из них, я имею в виду страну вашего друга мистера Стилета? Признайтесь, что в это трудно поверить! То ли ещё будет!
– Согласна с вами, Михаил Яковлевич, то ли ещё будет… – тяжко вздохнула Соколова. – Только вот сколько ещё крови прольётся от бессилия и неспособности властей сохранять порядок в стране?
– Не переживайте, Елена Васильевна. На окраинах всегда было неспокойно. Сумгаит, Карабах, Фергана и прочие «горячие точки», увы, неизбежны в такой переломный момент нашей истории. Восток… – беспомощно развёл руками Белецкий. – В России, на Украине, в Прибалтике, а тем более в Москве или Ленинграде этого не допустят. Как заявил на сегодняшнем митинге один из его участников. «Молодец, племянничек! Растёшь!» – С удовольствием подумал Белецкий и, скосив глаза на Владислава, процитировал его слова:
– «Начальные даты революций отсчитываются от таких митингов!» Не плохо сказано о революции. Страна беременна революцией, – заключил  Михаил Яковлевич.
– Или контрреволюцией! – прервала рассуждения Белецкого Соколова.
– Не мною сказано, что «в хвосте у каждой революции дремлет контрреволюция», – философски изрёк Белецкий. – А вы побывали на сегодняшнем митинге? – Поинтересовался он.
– Побывали. Встретили там мистера Стилета и уехали, не дожидаясь окончания, –  ответила Соколова.
– Вот как, жаль что мы не встретились в Лужниках! – Опередил дядю Владислав, довольный тем, что Михаил Яковлевич особо выделил его экспромтом родившиеся и адресованные народу слова о революции.
– Мы вас всех видели, кроме Михаила Яковлевича и Жанны. Первым вас заметил мистер Стилет, – призналась Соколова и перехватила взгляд Ольги, внимательно рассматривавшей Роулинга.
– Что вы на меня так смотрите, Ольга Владимировна? – Спросил Роулинг на хорошем русском языке, припомнив имя и отчество пожилой, однако по-прежнему красивой и ухоженной, как и Соколова, русской женщины.
– Нет, мистер Роулинг, ничего. Слышала о вас от Елены Васильевны, но вижу впервые. Просто лицо мне ваше показалось знакомым…
– Такое случается, мэм! – Улыбнулся Роулинг Лебедевой, почувствовав как дед сжал его плечо.
– Обмениваясь малозначимыми репликами все прошли через сад к большому столу, установленному по случаю тёплого и ясного вечера на лужайке, обрамлённой кустами цветущей сирени.
– Как же у тебя хорошо, Хелен! – Вздохнув полной грудью, воскликнул Стилет.
– Хорошо, Боб, но у нас весна наступает значительно позже, чем в Англии и нет таких душистых, как у вас гиацинтов, – Соколова вспомнила о букетиках, подаренных ей и Ольге галантным британцем. – Зато есть тюльпаны. Цветут самые поздние сорта. Утром ты увидишь их во всём великолепии!
Елена Васильевна на минуту задержалась с Роулингом, пропуская гостей вперёд.
– Генри, Что вы знаете о Владимире? – Спросила она, посмотрев Роулингу в глаза.
– Признаюсь,  ничего нового, – ответил Роулинг, однако от Соколовой не укрылось некоторое замешательство американца, не выдержавшего её взгляда. Вопрос Соколовой застал его врасплох. Не мог же Роулинг  сказать ей, что Владимир Соколов пропал, просто исчез из его поля зрения!
«Похоже, что Роулингу ничего не известно о миссии Стилета в Пакистане, а возможно и о том, что Боб там побывал и имел контакты с Беназир», – догадалась Соколова. «А может быть молчит? Или… Неужели Колор под личиной некого Варзани ведёт какую-то свою игру и может подставить Роулинга?» Это обстоятельство и настораживало и внушало надежу, что проводить Владимира Соколова до Ростока Стилету не помешают.
«Только бы Боб не проболтался за ужином после стаканчика виски о своем пребывании в Пакистане», – подумала она и уселась за столом, на который Генрих и Павел подавали на шампурах ароматно дымящийся шашлык, рядом со Стилетом, прошептав ему кое-что на ухо. При этом лицо англичанина приняло строгий вид и он с неприязнью посмотрел на Роулинга.      

3.
Утром первого июня вместе с последней, задержанной партией демобилизованных военнослужащих срочной службы: солдат, сержантов и старшин, старший лейтенант Скобелев, получивший недельный отпуск по семейным обстоятельствам, который удалось добиться при ходатайстве командира батальона майора Коломенцева, и командира роты старшего лейтенанта Чугунова, вылетел военно-транспортным самолётом АН-22  с военного аэродрома, расположенного неподалёку от маленького городка Темплин.
Самолёт, способный поднимать в воздух до 60 тонн полезного груза, в том числе танки, грузовики, БМП, ЗСУ-23-4, БТР и БРДМ и переносить их на своих могучих крыльях за многие тысячи километров, принял на борт около восьмисот дембелей, призванных из Средней Азии. Этих ребят, выслуживших установленные сроки службы и собранных со всей Группы, разместили в огромном пустом грузовом отсеке самолёта, рассадив ни длинных деревянных скамейках.
Домой в Узбекистан, Киргизию, Таджикистан, Туркмению и южные области Казахстана возвращались представители многих национальностей, отслужившие срочную службу в Советской Армии в её самой западной и боеспособной Группе Советских Войск в Германии, которую недавно переименовали в Западную Группу Войск.
Демобилизованные солдаты, сержанты и старшины в отутюженных парадных мундирах, украшенных многочисленными значками, на большинство из которых не имелось никаких документов, в новеньких погонах, сверкавших свежими, зачастую лишними ефрейторскими или сержантскими лычками и золотым блеском литер «СА» , разделились в самолёте на кучки-землячества.
Бывшие военнослужащие, в течение двух лет общавшиеся между собой и с командирами только по-русски, теперь оживлённо переговаривались на чуть подзабытых за время службы родных языках.
Дешёвые картонные, окрашенные и отлакированные под кожу чемоданы, облепленные со всех сторон наклейками с цветными фотографиями белокурых красавиц, картинками гербов и видов немецких городов, наполненные недорогими подарками для родственников, купленных на скопленные марки из мизерного солдатского жалования, стояли рядом с их счастливыми хозяевами, возвращавшимися домой в Союз.
Отдельно от коренных среднеазиатов, поблизости от офицеров сопровождавших дембелей и следивших за порядком на борту самолёта, разместились русские ребята, которых было сравнительно немного, и среди них несколько немцев из Канта и Чирчика . Здесь же пристроился летевший в краткосрочный отпуск старший лейтенант Скобелев.
– Ребята, есть здесь кто-нибудь из Ленинабада? – спросил он, едва самолёт поднялся в воздух.   
– Есть! Я из Ленинабада, – отозвался темноволосый парёнёк с сержантскими погонами на мундире. – Младший сержант Григорьев! – Представился он. – Предки-строители перебрались в тридцатых годах в Ферганскую долину, с тех порт там и живём, – пояснил Григорьев. – А вам зачем Ленинабад, товарищ старший лейтенант?
– Дела у меня там. Самолёт сядет под Ташкентом. Как добираться думаешь? – Спросил Скобелев.
– Автобусом. До Ташкента семь часов лёта, а от Ташкента до Ленинабада часа три – четыре пути. Если всё сложится, то вечером будем в Ленинабаде. Вам есть где остановится, товарищ старший лейтенант? – поинтересовался сержант.
– Нет, думаю в гостинице.
– Не стоит. Прошу к нам. У нас свой дом с садом. В саду протекает арык. Благодать! – Мечтательно зажмурился Григорьев. – Не пожалеете.
– Зовут то тебя как? – Спросил Скобелев.
– Гришей. Так что Григорий Григорьев я. Бабка была таджичкой, а сам я русский, но таджикский язык знаю.
– Меня зовут Виктором. Не стесняйся, так и зови. Ты теперь, Гриша, гражданский человек и я для тебя не командир, – улыбнулся Скобелев.
– Гражданский – это хорошо! – Заулыбался Гриша. – А ты откуда, Виктор?
– Из детского дома я. Так что как в песне поётся: «Мой адрес Советский Союз!» До Германии служил в Алакуртти – это в Мурманской области, потом в ТУРКВО и в Афганистане, – ответил Скобелев.
– Ого! В Афганистане! Душманов давил! – Воскликнул Григорий, однако шум моторов заглушил его голос. – Лады, Виктор! Едем к нам. Родители будут рады гостю. Так что же за дела у тебя в Ленинабаде?
– Приедем – расскажу, – пообещал Скобелев. – Ты город хорошо знаешь?
– Знаю, вырос в Ленинабаде.
– Рустамовых знаешь?
– Рустамовых? – Удивился Григорьев. – Таких в городе много. Фамилия распространённая.
– Эти Рустамовы должно быть не бедные. Знаком я с братом и сестрой. Брата зовут Рустам, а сестру Таджинисо.
– Таджинисо! Так бы и сказал. Знаю я эту девушку. Таджинисо у нас в городе одна. Красивая! Тебе она нужна?
– Остальное расскажу позже, ладно? – остановил расспросы Скобелев.
День начинался удачно. Во-первых повстречался парень из Ленинабада, хорошо знавший город, а во-вторых через несколько часов самолёт приземлится в Ташкенте, а оттуда до Ленинабада рукой подать. Если Таджинисо в Ленинабаде, он её найдёт. А вот что делать дальше, Скобелев пока не знал и сильно переживал. Как она отнёсётся к его неожиданному появлению? Согласится ли уйти, пожалуй бежать из дома? Что предпримут её родственники? Вопросы, вопросы, вопросы?..
«Эх! Не сносить тебе головы, товарищ старший лейтенант? Да понимаешь ли ты кому бросил вызов? Один и безоружный, по сути в чужой стране и против могущественного клана…» – Мучился Виктор от непростых мыслей, пока не задремал под ровный рокот могучих моторов «Антея», уносившего его из Европы в Среднюю Азию.

* *
В родительском доме Таджинисо была словно в клетке. Ни на улицу выйди, ни позвонить, ни послать письмо. После визита врача и насильственно-принудительного осмотра «блудницы», отец и старший брат были не то просто взбешены тем, что случилось, а жестоко избив плетью, едва не задушили Таджинисо. Спасли её от расправы мать и младший брат, который проходил очередной курс лечения от наркозависимости и пребывал родительском доме в положении узника.
Синяки от побоев сходили с тела не меньше недели, в течение которой Таджинисо едва не проплакала все глаза. Однако время лечит и глаза её после пролитых слёз стали ещё прекрасней, только в них притаилась такая грусть, что больно смотреть…
Как обговаривали отец и брат с будущим мужем Таджинисо её позор, известный семье, но к счастью неведомый окружающим, Таджинисо не знала, но часть калыма, возможно и большую, пришлось вернуть обиженному жениху. Впрочем, товарищ Саидов – член партии с двадцатилетним стажем, не отказался от женитьбы во второй раз и в сентябре после благословения муллы молодая жена должна была войти в новый дом уважаемого человека и директора крупного хлопководческого совхоза-миллионера, орошаемые земли которого раскинулись возле древнего Хужданда, переименованного большевиками в Ленинабад.
– Смирись, доченька, – уговаривала её мать. – Видно такова твоя судьба. На всё воля Аллаха. Скажи ему спасибо, что уважаемый человек не отказывается от тебя после того, что с тобой случилось и берёт тебя в жёны. Станешь замужней женщиной и всё забудется, а родишь детей и жизнь образуется. В детях счастье.
У нас с отцом не сразу заладилась семейная жизнь, хоть и была я у него единственной женой. Время было такое. С исламом боролись, мечети разрушали, коммунизм строили. Теперь этого нет, возвращаются народы к своим традициям. В Коране сказано, что правоверный мусульманин может иметь несколько жён. Вот и Рустам взял вторую жену, а брак освятил мулла. Все знают и уже не осуждают за это, как было прежде.
– К средневековью мы возвращаемся, мама! К дикости! – Простонала Таджинисо. – А я не хочу! Не стану я женой этого противного старика Саидова! Руки на себя наложу, а не стану! – Разрыдалась она, уткнувшись лицом в колени матери.
– В детях счастье, – шептала и не верила себе мать, тихо плакала вместе с дочерью и гладила её роскошные волосы.
«Зачем же ты уродилась такой красивой, доченька моя», – думала несчастная женщина, не сумевшая уберечь от беды младшего сына Фархада, ставшего наркоманом, и дочь, которая горько плачет, положив голову на её коленях и грозится наложить на себя руки…

* *
Демобилизованный младший сержант Григорьев и пребывающий в недельном отпуске по «семейным обстоятельствам» старший лейтенант Скобелев добрались до Ленинабада к семи часам вечера. Первый день лета встретил их у ворот Ферганской долины, каковыми являлась Ленинабадская область, настоящей среднеазиатской жарой. Термометр, прикреплённый к теневой стене здания городского автовокзала показывал плюс тридцать девять.
Не желая снимать парадный мундир, в котором предстояло явиться домой, Григорьев стоически переносил жару, от которой отвык за два года службы в Германии. Скобелев наоборот, переоделся в штатские джинсы и майку ещё в Ташкенте, уложив форму в объёмистую дорожную сумку, которую можно было носить через плечо.
– Вот что, Гриша, покажи-ка мне дом Рустамовых, в котором жила знакомая тебе девочка Таджинисо, а потом пойдём домой, – попросил Скобелев Григорьева.
– Идёт, командир! Это по пути, – согласился демобилизованный младший сержант, которого узнавали и здоровались с ним многие горожане, а некоторые обнимали и даже целовали, поздравляя с возвращением из армии.
– Город наш небольшой и тихий, многие знают друг друга, – разъяснил Григорьев старшему лейтенанту, который, будучи в джинсах и майке, казался обычным русским парнем, оказавшимся в незнакомом среднеазиатском городе.
– Вот их дом, – указал глазами Григорьев. – Большой дом, в два этажа. Внутри бывать не приходилось, но Рустамовы люди зажиточные.
– Как ты думаешь, Гриша, Таджинисо там? – Спросил Скобелев.
– Этого я не знаю. Вообще-то она училась в Самарканде, но мало ли, что могло случиться. У Рустамовых сад большой. Можно жить месяцами не выходя на улицу. Впрочем! –  Григорьев остановился и помахал рукой молодой таджичке в национальном халатике и тюбетейке на голове, вышедшей за ворота дома Рустамовых. – Сейчас спросим – там ли твоя Таджинисо?
Анзурат ! – Крикнул Григорьев, обращаясь к ней.
Женщина прикрыла глаза от солнца рукой и посмотрела на махавшего ей рукой парня в солдатской форме.
– Гриша! – Узнала она парня, с которым училась в одной школе. – Ты вернулся?
– Да, Анзурат, демобилизовался. Только что приехал. Дома ещё не был.
– С возвращением тебя, Грища! – Подбежав, улыбнулась Григорьеву Анзурат. – Вот радость-то для родителей! А я, Гриша, служу у Рустамовых, убираюсь, стираю. Столько дел переделала! Дом большой, устаю, но платят хорошо, не обижают.
– А что, Анзурат, все Рустамовы дома? – Спросил Григорьев.
– Все дома кроме Рустама. Уехал в Душанбе. А зачем тебе Рустамовы? – Поинтересовалась Анзурат.
– Вдруг придётся искать работу, вот и обращусь к ним. В армии был танкистом, так что могу работать трактористом или бульдозеристом. Скажи, Анзурат, а Таджинисо дома?
– Дома. Месяца два уже, как дома. Вернулась из Самарканда. Говорят, что нездорова. Да это и видно по лицу. Грустная такая, молчит, не улыбается. На улицу не выходит. Говорят, что в сентябре её выдадут замуж за очень большого и уважаемого человека. А это кто с тобой, Гриша? – Спросила Анзурат с интересом разглядывая Скобелева.
– Да так, попутчик. В Ленинабаде впервые, города не знает.
– Удачи тебе, Гриша! Не забывай. Ну я пошла. Мужа кормить, по дому прибраться, –  Анзурат помахала рукой Григорьеву и быстрым шагом направилась к своему дому.
– Слушай, Гриша, можно попросить твою знакомую помочь мне?
– Чем помочь? – насторожился Григорьев.
– Передать Тажинисо записку, – ответил Скобелев.
– Можно попробовать, – согласился Григорьев. – А если Отец Таджинисо или старший брат узнают о записке? – Спросил он, вопросительно посмотрев на старшего лейтенанта, который, как Гриша уже догадался, знаком с девушкой и влюблён в неё.
– Этого нельзя допустить ни в коем случае, – предостерёг Скобелев. – И твою знакомую нельзя подставлять. Знаешь, Гриша, я даже не пойду к тебе домой, чтобы нас не видели вместе. Спасибо за приглашение, но лучше переночую в гостинице и днём там посижу. Так будет лучше, – признался Скобелев.
– Это точно, командир, – согласился Григорьев. – С Рустамовыми лучше не связываться. У них тут всё схвачено и милиция тоже. Попробуем. Эй, Анзурат! – окликнул он женщину, – подожди, дело есть!

* *
Утром Анзурат как всегда пришла в дом Рустамовых и начала уборку со второго этажа. Поздоровалась с Таджинисо, сидевшей с книгой у окна, и прошептала:
– У меня для вас записка. Только ради Аллаха никому не показывайте её и не говорите, что это я передала вам записку! – Взмолилась Анзурат и быстро передала Таджинисо крохотный листочек бумаги.
Удивлённая и растерянная Таджинисо вскинула глаза на домработницу, но ничего не сказала и спрятала записку в карманчик халатика. – Спасибо, – прошептала она и, прикрыв дверь своей комнаты, подбежала к окну, спеша заглянуть в записку. Сердце девушки стучало так, словно было готово выпрыгнуть из груди, а необъяснимое глубинное чувство подсказывало, что записка от Виктора. От кого же ещё?

«Родня моя! Я в Ленинабаде. Прилетел за тобой. Всё знаю. Буду здесь до тех пор, пока не увезу тебя. Постарайся выйти из дома ночью. Я буду ждать тебя после полуночи. Крепко обнимаю и целую. Виктор».
 
Волнение не проходило весь день. Поднялась температура и Таджинисо сказалась больной, закрывшись в своей комнате. Приходил врач, послушал сердце и лёгкие, намерил температуру в тридцать семь и две десятых, и, не найдя ничего опасного, выписал лёгкое жаропонижающее – зелёный чай с мёдом.
Вечером Таджинисо стало лучше, она с аппетитом поужинала на радость матери и поцеловав её на ночь, легла спать, приоткрыв окно, выходившее в сад. Жаль, что окно её комнаты не выходило на улицу.
Поскольку за ужином Таджинисо выпила слишком много чая с мёдом, как прописал ей доктор, она вставала ночью несколько раз и, проходя по коридору, смотрела через окно на улицу. Наконец увидела Виктора, на опустевшей улице, выглянувшего из автомобиля «Жигули», припаркованного к тротуару рядом с чинарой, прикрывшей машину от света уличного фонаря роскошной кроной.
Девушка разволновалась, опасаясь, что одинокий мужчина, к тому же не местный, может вызвать подозрение у редких прохожих, которые не дай бог сообщат о подозрительном человеке в милицию.
Рустам уехал вчера в Душанбе и это радовало. Родители и Фархад спят, закрыв входные двери на внутренний замок и мощный засов, не смея даже предположить что Тажинисо покинет дом ночью. Впрочем, если она на это решится, то её обязательно разыщут и вернут. Рустамовы в Ленинабаде люди известные и областная милиция сделает всё, чтобы им угодить.
На первом этаже мог находиться сторож, который по ночам обычно спал, предоставив караулить дом и сад огромной среднеазиатской овчарке, а сам просыпался под утро часа на два раньше хозяев и начинал обход территории и сада с поливом выложенных плитками дорожек и клумб с цветами, которые выращивала мать девушки.
Надев джинсы, в которых её привезли из Самарканда, блузу и курточку, но не найдя кроссовок и оставаясь в домашних тапочках, Таджинисо осторожно спустилась на первый этаж и прислушалась. Сторожа внизу не было, очевидно спал в своей комнатке.
Осторожно сдвинув засов и повернув ручку внутреннего замка, Таджинисо оказалась в саду. Прикрыв за собой двери и затаив дыхание, она добралась до ворот, возле которых, положив морду на лапы, дремала овчарка. Почуяв Таджинисо, собака приподняла мохнатую голову и, открыв большие тёмные глаза, посмотрела на девушку, которая  часто гладила её по шерсти и угощала конфетами или кусочками сахара.
– Тихо, Бони! – Прошептала Таджинисо, приложив пальчик к губам. – Вот тебе вкусная конфета. Съешь, а я выйду на улицу. Ладно?
Собака проглотила конфету и улеглась, пропуская Таджинисо к воротам, однако открыть их она не смогла. Замок был заперт на ключ, хранившийся у сторожа.
«Что же делать?» – Разволновалась Таджинисо и припала к сложенной из камня двухметровой ограде. Бони приоткрыл глаза, наблюдая за доброй девушкой, угостившей его вкусной конфетой, которая, умный пёс это понимал, была дочерью его хозяев.
Со стороны улицы послышались тихие шаги. Таджинисо вздрогнула и замерла.
– Я здесь, Таджинисо, – услышала она шёпот Виктора. – Не можешь открыть дверь?
– Не могу, дверь заперта на ключ, – дрожал от отчаянья тихий голос девушки. – Что же делать?
– Собака на цепи?
– Да.
– Тогда пройди вправо на двадцать шагов, а я подам тебе руку со стены. Только быстро! У нас очень мало времени!
Отсчитав двадцать шагов, Скобелев вскарабкался на стену, увенчанную, к счастью не слишком часто, короткими стальными прутьями в виде наконечников копий. Внизу стояла сжавшаяся в комочек Таджинисо.
Стараясь не пораниться о прутья, Виктор протянул ей руку.
– Хватайся!
– Почуяв чужого, Бони зарычал, поднялся на лапы, а затем залаял, бросился к ограде, на вершине которой показался чужой и натянул цепь.
Титаническим усилием Скобелев буквально вырвал из сада любимую девушку, ухватившуюся двумя руками за его руку, и увлек за собой, спрыгнув на улицу.
Подхватив поранившую ногу девушку на руки, он побежал к припаркованному к тротуару автомобилю, дверцы которого распахнул водитель, заблаговременно заведя двигатель.
– Садитесь, быстрее! – Приказал он.
Из-за забора доносился лай собаки, в окнах дома Рустамовых, а затем и в соседних домах зажигались огни. Протирая глаза, на улицу выбежал перепуганный сторож, опережая которого за отъезжавшими «Жигулями» помчалась спущенная с цепи собака, оглашая улицы ночного города остервенелым лаем.
Водитель прибавил скорость и  собака отстала. Избегая перекрёстков, где могли находиться посты ГАИ, «Жигули» рвались из города по узким улочкам проложенным между частными домами. Минута – другая и кварталы частных домов окраины Ленинабада остались позади. Впереди расстилалась ровная как стол Ферганская долина, покрытая хлопковыми полями.
– Выбрались, командир, – перевёл дух водитель. – Ни за какие бы деньги не взялся за такое дело. Тебя, красавица, пожалел и жениха твоего, – улыбнулся Таджинисо водитель с типичным русским лицом. – Мы русские и должны помогать друг другу! – С чувством произнёс водитель. – Зови меня, красавица, дядей Васей. Ну что, командир, в Душанбе едем? – Обратился он к  Скобелеву.   
– В Душанбе, только не через горы, а кругом, через Самарканд. Как машина? Дотянет?
– Дотянет, командир! Машина исправная, своими руками перебирал. К утру будем на месте. Только искать будут твою красавицу. Как думаешь?
– Жену офицера не тронут, – ответил Скобелев и, перевязав рассечённую до крови левую голень Таджинисо бинтом из аптечки дяди Васи, раскрыл свою дорожную сумку, извлёк форму и принялся переодеваться. Через пять минут уже на переднем сидении рядом с водителем сидел старший лейтенант Советской армии. И вовремя. Впереди показался пост ГАИ, а рядом стоял БТР, возле которого суетились солдаты Внутренних войск с автоматами и в касках.
– Отстранив местного милиционера-таджика, сержант остановил «Жигули», а увидев в салоне офицера, козырнул, приложив ладонь к каске:
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
– Что происходит, товарищ сержант? – Спросил Скобелев, наблюдая, как солдаты, скрутив руки двум мужчинам по виду местным, с кровоподтёками на побитых лицах, загоняли их прикладами автоматов внутрь БТРа.
– Погромы по всей Ферганской долине. Такого у нас ещё не было. Узбеки режут турок , жгут их дома. Власти и милиция бездействуют. Нас, «вэвэшек» , бросили восстанавливать порядок, только стрелять в бандитов не разрешено. Русским, татарам и другим некоренным национальностям тоже достаётся. Много жертв. Люди бегут в Ленинабад, и этих бандитов сюда занесло. Вооружены сволочи, оказали сопротивление! Вот так! – едва не выругался сержант.
– Вы бы переждали, товарищ старший лейтенант до утра рядом с нами. Не дай бог что случится…
– Не могу сержант, в часть опаздываю, – вздохнул Скобелев и переглянулся с водителем.
– Едем! – Поддержал его дядя Вася.
– Давай, открывай шлагбаум! – Потребовал Скобелев и «Жигули» помчались в сторону Самарканда.
– Назревали эти события, давно назревали, – признался дядя Вася. – Вот и началась резня по команде из Ташкента. Рвутся к власти всякие паразиты с партбилетами, для которых все средства хороши. Теперь твою красавицу искать не станут, не до того милиции. Только вам бы в Россию надо перебираться, а не в Душанбе. Где там её укроешь?
– Есть место, дядя Вася. Товарищ у меня там есть. Укрою девушку на время, а потом заберу с собой. Поженимся, – ответил Скобелев. – Правда, Таджинисо?
Притихшая, всё ещё не пришедшая в себя девушка, посмотрела на Виктора и кивнула в знак согласия: «Да».








Глава 16. Эффект Буратино

1.
Ночь с 21 на 22 мая американцы и Михаил Яковлевич, побывавшие вечером у Соколовых, отведавшие отменный шашлык под сухое красное вино и вволю напившиеся чая с дымком из старинного пузатого самовара, провели на даче Урицких.
Во время вечернего чаепития старик Салаш был угрюм и мрачен, словно туча, искоса посматривая то на Ольгу Лебедеву, которая отворачивалась от его тяжёлого взгляда, то на Соколову. Очень скоро Елена Васильевна догадалась в чём дело и с такой неприязнью посмотрела на старого, но отнюдь не дряхлого американца, давно разменявшего девятый десяток, что тот, как не крепился, в конце концов сослался на недомогание и, опираясь на плечо огорчённого Роулинга, покинул застолье. Михаилу Яковлевичу и Урицкому с Жанной пришлось проститься, пожелав гостеприимным хозяевам спокойной ночи, и последовать за американцами.
После недолгой прогулки по вечерней подмосковной Малаховке, наполненной дивными запахами цветущей весны, Салашу стало значительно лучше, а выпив рюмку коньяка, предложенную Владиславом, он, по его словам, «окончательно поправился» и, померив кровяное давление прибором, с которым не расставался, наотрез отказался от вызова врача.
– Это она, Алекс, это она! Я узнал её. Эта та самая фрейлен Ольга, которая погубила твоего отца! – Выдавил из себя Джон Салаш. – Я чувствовал, что Соколова, оказавшаяся её родственницей, замешана в истории с убийством мистера Нильсена в мае 1958 года в Гамбурге, вслед за которым в Таллине был арестован твой отец. Теперь я понял, они действовали вместе – эти две «красивые русские ведьмы»! Одна в Германии, другая в России! – Салаш, побагровел и тяжко вздохнул, обнажив мощные вставные челюсти.   
Урицкий растерянно посмотрел на Роулинга, а Михаил Яковлевич потер лоб и неожиданно задал американцам «хороший вопрос», сопроводив его глубокими разъяснениями, способными им помочь и рассказать о себе всё.
– Господа, давайте на чистоту! Кем вы приходитесь друг другу, Мистер Салаш и мистер Роулинг? Не скрывайте, теперь это не в ваших интересах, ведь мы работаем вместе. Как у вас говорят – мы одна команда! В противном случае вас бы уже взяли под арест и доставили на Лубянку. Думаете, что это шутка и у наших чекистов нет никаких оснований поступить так? Уверяю вас, господа, у нас пока работают профессионалы и среди них немало патриотов, противящихся перестройке страны, – пояснил американцам Белецкий, улыбаясь при этом самым странным образом. Даже Владислав никогда не видел дядю таким и от удивления раскрыл рот. – Вы оба кадровые разведчики, полагаю, что офицеры из ведомства мистера Хеджкока . Я тоже кадровый разведчик, заметьте не просто офицер, а генерал, из ведомства увы покойного Юрия Андропова . Скажете бывший? Отвечу, что бывших разведчиков, а тем белее генералов, не бывает.
Михаил Яковлевич сделал небольшую паузу, наблюдая за лицами американцев и, убедившись, что достиг ожидаемого эффекта, продолжил.
– Похоже, господа, что в пятьдесят седьмом – пятьдесят восьмом годах наши пути пересекались. Я имею в виду вас, себя, и как вы, мистер Салаш соизволили выразиться «красивых русских ведьм» в лице Соколовой и Лебедевой. Жаль, господа, что вы не видели Соколову в том цветущем возрасте… – Прикрыв глаза, отвлекся на минуту Белецкий, вспоминая долгие часы служебного расследования, проводить которое поручили ему, а Соколова тогда обвела его вокруг пальца, разумеется не без помощи своей «дьявольской красоты»…
– Был ещё один важный фигурант этого дела, близкий друг и отец младшей дочери Соколовой – Веры, с которой вы познакомились вечером, но он умер в марте прошлого года. К сожалению, это важное обстоятельство удалось выяснить слишком поздно. Впрочем, не будем ворошить прах покойного…
На этот раз повисла продолжительная пауза, в течение которой все молча выпили по рюмке коньяка.
– Ну-с? – Белецкий обозначил окончание паузы, давая понять, что теперь очередь американцев.
Роулинг вопросительно посмотрел на деда. Сломленный доводами генерала КГБ, чего никак не ожидал от мистера Белецкого, казавшегося ему сугубо штатским партийным функционером, Джон Салаш кивнул седой и как оказалось едва ли не поверженной головой, дав внуку согласие. Говорить что-либо самому было и трудно и унизительно.
– Мистер Джон Салаш – мой дед, отец моей матери, – признался Роулинг. –  Эмигрировал в Америку из Венгрии, когда туда пришли русские…
– Дальше можете не рассказывать. За давностью лет это уже не имеет никакого значения. Теперь о себе и своих родителях, прежде всего об отце, – остановил Роулинга Белецкий, освободив его от признаний в том, что дед приходился родственником лидеру венгерских фашистов и служил Хорти и Гитлеру.   
– Моё полное имя Александр, краткое – Алекс, данное мне в честь казнённого в СССР в 1958 году отца, видеть которого мне так и не довелось, – тяжело вздохнул Роулинг. –  Родился я в 1959 году в Нью-Йорке. Закончил военное училище. Служил в ВМФ США. В звании лейтенанта оставил флот и по рекомендации деда поступил на службу в ЦРУ. Работаю в Европе под именем журналиста Генри Роулинга. В СССР аккредитован от информационного агентства «Ассошиэйтед пресс».   
Имя отца – Александр Мяаге. Родился в 1919 году в Таллине в семье эстонского офицера. Окончил военную школу, служил в вооружённых силах Эстонии. В июне 1940 года, когда Красная Армия захватила Эстонию, присоединив маленькую свободную страну к СССР, отец был схвачен. Ему удалось бежать в Германию, где он прошёл ускоренную трёхмесячную подготовку в школе Абвера и в конце того же 1940 года был заброшен на территорию Эстонии. Воевал на стороне немцев. Окончил войну в звании майора, имел ранения, потерял руку и после войны оказался в Германии в британской оккупационной зоне.
С помощью кадрового разведчика, выдававшего себя за шведского коммерсанта мистера Нильсена, с которым отец познакомился ещё в Таллине в 1944 году, он поступил на службу в ЦРУ. Под именем Арнольд Балтимор работал журналистом, готовя материалы для радиостанций «Голос Америки» и «Свобода», а так же для ряда печатных изданий. В качестве корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» побывал в странах Восточной Европы и в СССР. В 1958 году был арестован и по обвинению в военных преступлениях и казнён...    
Роулинг перевёл дыхание и продолжил.
– Мать – Хелен Салаш, в прошлом Илона Салаши, проживает в США. Вместе с моей женой Линдой воспитывает дочь. Линда готовится родить второго ребёнка. – Сообщил Роулинг и, как показалось внимательному Михаилу Яковлевичу, виновато посмотрел на Урицкого.
«Не он ли, Владик, помог твоей Жанне?» – Подумал Белецкий, припомнив, что у брюнетки и почти брюнета, каковым был Владислав, растёт светловолосый мальчик со светлыми глазами. Да и Жанна, как ему показалось, как-то по особенному относилась к Роулингу, не как к чужому…
«Впрочем, если это и так, то об этом лучше поскорее забыть!» – Вовремя спохватился дядя.  «Всё нормально, наследник растёт и дай бог будет здоровым».
– Довольно, Генри. Вы и мистер Салаш, поступили верно. Теперь мы играем вт открытую. Играем в общую и очень не простую игру. На кон поставлена самая большая в мире Страна, – подчеркнул Михаил Яковлевич. – Простите нас, мистер Салаш, за учинённое дознание. Вы на нашей территории. Окажись мы у вас, вы поступили бы так же.
– Согласен, мистер Белецкий, – выдавил из себя Джон Салаш и выпил рюмку коньяка.
– Не много ли для вашего возраста? – Поинтересовался Михаил Яковлевич.
– Не много! – Уверенно ответил Салаш, закусывая долькой лимона, и нахмурился.
– Сегодня, увидев миссис Лебедеву – эту фрейлен Ольгу – первую любовь Мяаге, с которой будущий зять познакомился в 1940 году и которая погубила его спустя восемнадцать лет в союзе с вашей Соколовой, я едва это перенёс. Жевал прожаренное на углях мясо, не ощущая вкуса, пил вино, не разобрав какое, потом чай и думал, что вот-вот остановится сердце, – признался Джон Салаш.
– К Соколовой – особое отношение. Был момент, когда мне хотелось растерзать её – виновницу вдовьей судьбы дочери, которая так и не вышла замуж, отдав свою молодость сыну. Потом это желание угасло. Это произошло в Лондоне, после нашей встречи, организованной этим известным репортёром Стилетом. Соколова очень красива для своего возраста, а женская красота обезоруживает, – признался Салаш. – И потом, шла беспощадная война, которую теперь называют «холодной», а на войне, как на войне…
Оказывается, где-то там, далеко на Востоке, в СССР, была ещё фрейлен Ольга, девичий портрет которой, увеличенный с маленькой фотографии и тщательно отретушированный, висел в холостяцкой комнате Мяаге в Нью-Йорке и я видел его. Портрет оказался хорошим. В миссис Ольге Лебедевой я сразу узнал фрейлен Ольгу несмотря на то, что с тех пор прошло почти полвека. С возрастом лица красивых женщин не изменяются слишком сильно. Вот и рассеялась ещё одна тайна нашей семьи и нет теперь ни зла, ни ненависти, ведь прошло столько лет. Остался лишь горький осадок…
Джон Салаш окончательно выдохся и Владислав проводил его к месту сна. Для ветерана была выделена отдельная гостевая комната с просторной кроватью.

*
– Метко сказано твоим дедом, Генри, «Рассеялась ещё одна тайна». Что ж будем считать, что рассеялась. Маски сняты и теперь мы одна команда! – Подтвердил Белецкий. Мы и мистер Колор, я не спрашиваю его истинного имени. Придёт время – назовёт сам. – Где он сейчас?
– В Штатах, – ответил Роулинг. – Я работаю под его началом. Колор – старший и во многое меня не посвящает. По материнской линии Колор – иранец, по-видимому иранский еврей. Так уверяет дед. Только это между нами, предупредил Роулинг. – Колор владеет языками фарси и дари. По большей части работает на Востоке, в том числе и у вас, в Средней Азии. Именно он обнаружил пленного лётчика Владимира Соколова в одном из лагерей моджахедов на территории Пакистана, причём ему удалось установить, что лётчик является родным внуком Соколовой, с которой Колор был знаком. Впрочем, вам, мистер Белецкий, это известно.
– Известно. Последняя информация, полученная от вас, утверждает, что Владимир Соколов принял ислам и находится где-то в Пакистане, в одной из богатых семей. Так ли это? – Спросил Белецкий, упорно не желавший отказываться от «своей игры» с Соколовой.
– Эти сведения от Колора и полуторамесячной давности, – ответил Роулинг.
– Жаль, что Колор сейчас в Штатах, а не в Пакистане, – задумался Белецкий. – Есть информация, что хорошо известный нам британский журналист и друг Соколовой недавно побывал в этой проблематичной стране и встречался в Исламабаде с премьер-министром.
– Стилет встречался с Беназир Бхутто? – Удивился Роулинг, который ничего об этом не знал. – Зачем? Неужели целью этой встречи был пленный лётчик?
– Полагаю, что да и Колору это известно. Думаю, что встреча Стилета и Бхутто, а они оказывается старые знакомые, познакомились в Лондоне конце семидесятых годов во время пребывания там Беназир, высланной из Пакистана после казни отца, далеко не случайна. Надеюсь вы видели какими влюблёнными глазами Стилет смотрел на Соколову? – с едва заметной грустью улыбнулся Белецкий.
– Любовь в таком возрасте? – Удивился Роулинг.
– Не ваша примитивная американская любовь, отожествляемая только с сексом! – Нахмурился Михаил Яковлевич. – Здесь замешаны высокие чувства, возможно и непонятные вам, мистер Роулинг!
Генри обиженно засопел, но промолчал.
    
2.
Июль на побережье выдался тёплым, временами жарким с едва ли не ежедневными непродолжительными грозовыми ливнями, способствовавшими пышному цветению лугов и не увядающей зелени приморских сосновых и буковых рощ.
Старинный приморский город Росток , ставший главными морскими воротами ГДР, принимал многочисленных гостей и отдыхающих, которые устремились к середине лета из Берлина, Дрездена, Лейпцига и других крупных городов республики к тёплому морю  и чистому воздуху.
 Отпускники и туристы стремились к песчаным пляжам Варнемюнде, Гюстрова, Рерика, острова Рюген и других приморских курортных городков, посёлков, деревень и островов молодой индустриальной республики, по сути доживающей свой последний сороковой год . Как скажут о ней и уже очень скоро многие восточные немцы – её ровесники и те что постарше – «Погибла республика в самом расцвете сил…» 
Все это чувствовали. Одних это радовало, других пугало и лишь немногие оставались равнодушными к тем событиям, которые разворачивались на их глазах.

* *
Утром воскресного дня девятого июля в добротном многоэтажном доме Генриха и Елены Вирен, построенном в семидесятых годах в живописной приморской части Ростока, собрались самые близкие люди.
Пришли дочь Таня с мужем Рудольфом и детьми. Из Висмара приехала сестра Генриха Марита. Сын Курт – оберлейтенант ННА , получивший краткосрочный отпуск, приехал к родителям в субботу из Берлина. Самая долгожданная родственница – старшая сестра Генриха Вирена Эльза Куэвас прилетела в ГДР из Аргентины в качестве туристки посмотреть на родную землю и поклониться могиле мамы. С ней Генрих и Марита не виделись тридцать пять лет…
В этот день все с нетерпением ждали гостей из СССР: маму Елены Вирен Ольгу Владимировну Лебедеву с мужем, их внука Николая с молодой женой Анной, совершавших свадебное путешествие по Советской Прибалтике, Польше и ГДР и, наконец, Елену Васильевну Соколову.
На вокзале гостей из СССР встречали Генрих и Таня. Поезд из Берлина прибыл точно по расписанию, подтверждая тем самым широко известную немецкую пунктуальность. После взаимных приветствий, объятий, поцелуев и поздравлений молодожёнов с вручением им огромного букета роз, не без труда разместились в двух такси и через четверть часа прибыли к дому Виренов. Встречать гостей и знакомиться вышли на улицу все без исключения, в том числе и самые маленькие – пятилетняя Эльза и полуторагодовалый Хорст – дети Тани и Рудольфа Вайс.
Ещё через четверть часа хозяева и гости разместились за праздничным столом, и  едва Генрих Вирен на правах хозяина гостеприимного дома наполнил бокалы шампанским и произнёс заранее подготовленный тост «за встречу и за знакомство», как раздался телефонный звонок.
– Это Стилет! – Шепнула Ольге Елена Васильевна и, выпив глоток изготовленного в Абрау-Дюрсо «Советского шампанского», которое поставлялось в дружественную страну, вопросительно посмотрела на Таню, взявшую телефонную трубку.
– Говорят по-английски! – Растерялась Таня, посмотрев на мужа.
– Это нам, Танечка! – Поспешила ей на помощь Соколова, которую и в этот раз не обмануло предчувствие.
– Боб! – Перехватила Соколова у Тани трубку.
– Это мы, Хелен! – Узнала она голос Стилета.
– Где вы, Боб?
– Представляешь, в Берлине! Попасть в Копенгаген или в Стокгольм оказалось труднее чем в Берлин, так что встретиться с королевой не удалось, – пошутил Стилет. – Как-нибудь в другой раз! Берём такси. Здесь отличные дороги и шофёр обещает доставить до Ростока за два часа!
– Как Володя! – Затаив дыхание спросила Соколова.
– В Порядке. Прибыл с британским паспортом! Скоро ты его обнимешь. Назови адрес! – Потребовал Стилет.
С этим помогла спешившая к телефону Елена, а Соколова повторила адрес, переведя на английский.
– До встречи, Хелен! – Стилет записал адрес Виренов и передал трубку Володе.
– Здравствуй, бабушка! Всё хорошо! Выезжаем! – Послышался до боли знакомый голос внука.
– Ждём с нетерпением, Володенька! – Прошептала Елена Васильевна, едва удержав слёзы. Разговор прервался и она положила трубку, сообщив: – Товарищи! Звонил мой друг – британский журналист Боб Стилет. Через два часа, может быть немного позже они будут здесь – Стилет и Володя!
– Ура! Ура! – Закричали и захлопали в ладоши все присутствующие, а в соседней комнате, где играли дети Тани и Рудольфа – пятилетняя Эльза и полуторагодовалый Хорст, послышались встревоженные детские голоса. Хорст едва не расплакался, но Эльза сумела успокоить братика и дети вышли в комнату к взрослым, перебравшись на колени Ольги и Василия Лебедевых, обнимавших и целовавших правнуков.
– Вот и вам таких славных деток! – Пожелал молодожёнам растроганный до слёз Василий Владимирович, вспомнив Людмилу – свою первую жену и родную бабушку Николая, которая погибла весной 1942 года в осаждённом Ленинграде во время артиллерийского обстрела.
Ограничившись бокалом шампанского в ожидании Стилета и Володи, которые прибыли в ГДР на день раньше намеченного срока, гости выли на прогулку. Погода была великолепной и Вирены предложили прогуляться по расположенному поблизости парку, выходившему к морю.
Лебедевы и Вирены с внуками и правнуками опередили чуть отставших Соколову, Мариту, Эльзу Куэвас и молодожёнов, увлёчённых беседой о Южной Америке и Аргентине, откуда прилетела старшая дочь покойных Хорста и Шарлоты Вустров. Говорили по-немецки. Труднее всех с языком Гёте и Шиллера было Николаю, но ему помогала Анна, переводила и шептала на ушко.
В непринуждённом разговоре на семейные темы выяснилось, что у Анны по материнской линии есть родственники, которые полвека назад в 1939 году эмигрировали из Эстонии в Аргентину, проживали в Буэнос-Айресе и практически в том же приморском районе, где жила семья Эльзы Куэвас.
– Естественно, что ни их самих, ни их детей и внуков я воочию никогда не видела, но письма к бабушке, а теперь к маме – это её родственники, приходили и приходят по настоящее время лишь с большим перерывом, который пришёлся на годы войны и первые десять послевоенных лет, – призналась Анна.
– С родственниками я знакома по фотографиям. Дядя, его имя Рауль Райнер, военный моряк и командует эсминцем. Воевал с англичанами во время войны за Мальвинские острова , имеет награды! – С гордостью сообщила молодая женщина, взявшая фамилию мужа и согласно новому паспорту гражданка СССР Анна Леонардовна Витова.
– Многие мужчины и рода Грейгов и рода Райнеров, были военными моряками и служили России, – с удовольствие сообщила Анна. – К сожалению, в послевоенное время эта традиция прервалась. Впрочем, возможно это и к счастью, что к началу войны в нашей семье не было молодых мужчин, которых немцы могли мобилизовать. Зато теперь эта традиция возродилась в лице моего мужа! – Анна одарила Николая любящим взглядом и поцеловала в щёчку.
– Прадед, дед и отец Николая – Крыловы, Лебедевы и Витовы тоже были военными моряками. Только вот дожил до этого дня  лишь Василий Владимирович, – заметила Соколова.
– Что значит Были военными моряками? – Громко и по-русски, так что на него обратили внимание прохожие, возразил ей Василий Владимирович, услышавший свою фамилию с приличного расстояния. – Моряк остаётся моряком даже в отставке!
– Ну конечно же, дорогой, как же я об этом забыла! – Улыбнулась ему Соколова и помахала рукой, приглашая к разговору. Однако Лебедев подхватил правнука на руки, посадил его на шею, так чтобы малышу было лучше видно и, увлечённый разговором с Куртом – оберлейтенантом ННА, не откликнулся на предложение Елены Васильевны.
– Постойте, дорогие родственники, осознав что к чему, спохватилась Эльза Куэвас. – Анна, прости, обращаюсь к тебе по-родственному, у меня внучка твоя ровесница, – извинилась за «ты» сеньора Куэвас. – Анна, ты назвала имя своего дяди – офицера военно-морского флота, сражавшегося с англичанами за наши острова?
– Да, Рауль Райнер, – подтвердила Анна. – А что?
– Дорогие родственники! Я не успела вам рассказать, что мой муж Энрике Куэвас – офицер штаба ВМФ знает твоего, Анна, родственника! Впрочем, и я немного знакома с капитаном 2-го ранга Райнером  и его семьёй. Всё-таки немецкая фамилия… – Призналась Эльза Куэвас. – Вернусь – обязательно передам им от вас привет! Надеюсь, что теперь, став родственниками мы будем дружить семьями!
– Тесен мир, фрау, нет пожалуй сеньора Куэвас! – С чувством произнесла Анна, а Эльза обняла молодую белокурую и красивую женщину – ровесницу своей внучки и расцеловала её, выразив восторг несколькими яркими испанскими словами, не став их переводить на немецкий язык.
– Действительно, мир тесен! – Повторила Соколова. – Вот что, милые девочки Эльза и Марита, какими я запомнила вас в волшебный рождественский вечер далёкого 1936 года, когда и сама была едва ли не ребёнком. Ведь мне тогда было всего шестнадцать лет, –  грустно улыбнулась Соколова.
– Помним вас, фрау Соколова! – Улыбнулись ей в ответ сёстры. – Вас тогда называли фрейлен Роситой, а мама сказала что вы были замужем.
– Очень давно это было, девочки, очень давно, а замужем я была только по документам и стала женой советского офицера три года спустя. Вот! В последний раз я виделась с вашей мамой в декабре 1957 года, в Рерике. В воскресный день Шарлота приехала в Рерик чтобы взглянуть через залив на дом баронов фон Вустров, где вы родились. Всего несколько минут, а память об этой встрече осталась на всю жизнь вместе с подарком Шарлоты на Рождество тридцать шестого года. – Соколова коснулась кончиками пальцев своих любимых серёжек с сапфирами. – Обязательно побываю на её могиле.
– Завтра же, съездим в Висмар и навестим маму, – подтвердили Зльза и Марита, которой так и не удалось создать семью.
– А потом побываем в Рерике и посмотрим через залив на наш дом. Очень хочется его увидеть! – Призналась Эльза. – Говорят, что русская армия уходит из Восточной Германии. Вдруг солдаты уже ушли с Вустрова. Марита, ты давно была в Рерике?
– С месяц назад.
– Ушли русские солдаты с Вустрова.
– Не знаю, но на Вустров по-прежнему никого не пропускают.
– Значит ещё не ушли, – вслух подумала Эльза. – Фрау Соколова, как вы думаете, нам вернут наш дом?
– Сомневаюсь, Эльза. Не вернут. Ведь прошло столько времени, да и доказать, что вы не Вирены, а Вустровы будет не просто. Нет не вернут даже если докажете, – покачала головой Елена Васильевна. – В ГДР собственность баронов не возвращают, а если вдруг не станет ГДР, то с Запада придут новые немцы с большими деньгами и станут скупать собственность. Предпочтение окажут им. Впрочем, время покажет, – вздохнула Соколова, которой и самой очень захотелось хотя бы издали увидеть старый дом Вустров, который любя называли замком.
«Не исключено, что на Вустрове разместят какую-нибудь воинскую часть Бундесвера  или же там обоснуются войска НАТО», – подумала она, однако не стала огорчать сестёр.
– Эльза, этого ты наверное не знаешь. Ведь под новый 1958 год я неожиданно оказалась в Аргентине и именно в Буэнос-Айресе, – вспомнила Елена Васильевна. – Тогда я очень жалела, что не знала твоего адреса. Мне было необходимо покинуть одно место и где-то укрыться.
– Ну почему же не знаю, фрау Соколова, кое-что слышала об этом от брата, –  улыбнувшись, возразила Эльза. – Жаль, очень хотелось бы с вами встретиться, но вы – фрау Соколова – очень сильная женщина и самостоятельно выпутались из той давней истории. Мы все восхищаемся вами, вашей неиссякаемой энергией и вашей неувядающей красотой!
– Вот ещё! Многое ли осталось от былого? Ведь мне ведь скоро шестьдесят девять, – едва заметно покраснев, призналась Соколова.
– Настоящая красота неподвластна времени! – Поддержал Эльзу Куэвас офицер ВМФ СССР старший лейтенант Николай Витов – молодой представительный мужчина даже в светлых летних брюках и белой сорочке без рукавов.
– Какой же ты у меня молодец! – Анна ещё раз поцеловала мужа.
– Вот что, коллеги, родные наши! Прилетайте к нам в Аргентину! Будем ждать! – Растрогалась до слёз фрау-сеньора Эльза Куэвас.
– Анна перевела её слова Николаю и добавила от себя, подумав: «А вот возьмём и прилетим. Кто знает, как сложится жизнь?..»
 
* *
– Послушайте, фрау Соколова, мистер Стилет и коллега  Владимир, хотя бы того, кто разбирается в подобных делах? – Возразил Елене Васильевне зять Виренов майор Штази Рудольф Вайс. – Вы просите меня помочь переправить бывшего военнопленного советского лётчика Владимира Соколова в СССР? Но, имея на руках сфабрикованный британский паспорт на имя несуществующего Вальдемара Фелкона , мистер Стилет и коллега Соколов могли лететь сразу не в Берлин, а в Москву.
Фрау Соколова, в любом случае, по возвращении из плена таким вот способом вашего внука уволят из вооружённых сил и станут подвергать длительным проверкам вперемежку с изнурительными допросами. Возникнут неизбежные подозрения: «Вернулся не так, как все. Не был передан советскому командованию афганскими моджахедами за выкуп или в порядке обмена. Не был передал советской стороне пакистанскими спецслужбами».
Такое бывает, хоть и крайне редко. Именно так был передан советской стороне ваш лётчик Руцкой. Но он был полковником, его освобождением из плена им занимались высокопоставленные военные и дипломаты, для его освобождения были найдены немалые деньги .
В то же время военнопленный лётчик в звании лейтенанта возвращается из Пакистана в Европу по британскому явно сфабрикованному загранпаспорту хотя и в сопровождении известного британского репортёра. Естественно, что возникнут подозрения в том, что коллега Соколов завербован пакистанской или британской разведкой, а возможно, что и двумя разведками одновременно. Его могут подвергнуть аресту со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Так что же, Рудольф, вы предлагаете Владимиру вернуться в Пакистан и попытаться выбираться оттуда самостоятельно? – Задала Вайсу вопрос Соколова и перевела с немецкого языка на английский для Стилета и на русский для внука.
– Конечно же нет, это равносильно самоубийству. Равносильно тому, чтобы сунуть голову в пасть тигра. Только у укротителей такое получается, да и то не всегда, – ответил Рудольф.
– Что же предлагаете вы, мистер Вайс? – Потёр виски Стилет, осознав что дело не такое уж и простое, как ему это казалось, и посмотрел на Соколову. Взгляд его говорил: «Прости, Хелен, но думаю, что следует послушать Рудольфа и поступить так, как он посоветует».
– Увы, ГДР доживает последние месяцы. Это очевидно. Горбачёв сдаёт республику Западу в обмен на не расширение НАТО на Восток. Договорённости в основном устные и не проработанные. СССР или то, что от него останется через пару лет будет в очередной раз обманут. Впрочем, ваши руководители похоже с этим уже смирились, сдают всё, что от них требуют. Советская армия спешно покидает ГДР, а это значит, что уже скоро её место займут войска НАТО и этот проамериканский военный блок начнёт расширяться на Восток.
Я не пророк, но в НАТО войдут и Польша и Чехословакия и Венгрия, а может быть и другие бывшие социалистические страны . Ваш Горбачёв спешит разрушить то, что создавалось десятилетиями огромного труда и большой кровью Первой и Второй мировых войн, а так же многочисленных вооружённых конфликтов по всему миру. Все его лихорадочные действия я не могу объяснить ничем иным, как предательством! – Жёстко подчеркнул Рудольф. – Спрашиваю себя – почему молчит ваша партия? И не нахожу ответа…
– Простите, Рудольф, на эту тему сказано уже много, но к сожалению, пока ничего не сделано. Так уж сложилось, что наша партия, а она по сути единственная политическая сила, очень консервативна и авторитет лидера, я имею в виду Генерального секретаря, неоспорим. Кроме того вокруг него немало предателей и советников, а точнее кукловодов, которые по сути вертят им как хотят.
Народ в большинстве беспартийный, видит, что временами Горбачёв даже борется с партией, которую по факту возглавляет, и поддерживает его, но самое страшное, что власть уходит из его рук и новый лидер, поддерживаемый разуверившимся во всём народом, который не понимает, что творит, рвётся к власти. Этот лидер несёт в себе чудовищную разрушительную энергию!.. – Вот так, не менее жёстко Соколова охарактеризовала сложившуюся ситуацию в СССР.
– Но не будем сейчас об этом. Как же нам поступить с Володей? – Перевела дыхание Елена Васильевна, возвращаясь к текущим и как оказалось нешуточным проблемам.
– У меня есть хорошие друзья в Югославии. Офицеры госбезопасности, – признался Рурольф. – Югославия давно вышла из-под влияния КПСС и вашего руководства и там контрреволюция не пройдёт! Спецслужбы западный стран и местные сепаратисты пытаются разжигать межнациональные конфликты в этой балканской стране, но есть надежды, что это не пройдёт и Югославия выстоит . Пусть Владимир Соколов побудет несколько месяцев в Югославии, лучше всего в Белграде или его окрестностях. Отдохнёт, поправит здоровье, восстановит силы, подружится с какой-нибудь сербской девушкой, а они очень красивые! – Рудольф попытался хоть немного разрядил гнетущую атмосферу, – а там мы что-нибудь придумаем или за это время произойдут такие перемены, что на его судьбу никто не обратит внимания и он сможет беспрепятственно вернуться на родину.
– Рудольф, какие перемены вы имеете в виду? – насторожилась Соколова.
– Это же у всех на слуху, фрау, Не будет ни ГДР, ни СССР, ни КГБ, ни Штази, а офицеры вроде меня и моих коллег в других странах, возможно что и у вас, перейдут на нелегальное положение, уйдут в подполье или эмигрируют, – тяжело вздохну Рудольф Вайс.
– Неужели всё так трагично? – Спросил Стилет, выслушав перевод на английский язык.
– Для ГДР – да, для других стран – пожалуй, – ответил Вайс.
– Ваша семья, родители Тани, наконец Лебедевы знают об этом? – Спросила Соколова.
– Таня знает, её родители тоже, но всё ещё на что-то надеются. Фрау Ольга и герр Лебедев вероятно догадываются. Не хочу их расстраивать дополнительно, – признался Вайс.
– Рудольф, так что же вы наметили для себя? Подполье? Эмиграцию? – Спросила Соколова.
– Ещё не знаю, но мы с Таней склоняемся к эмиграции.
– Куда?
– У Тани был разговор с Фрау Эльзой. Тётя предлагает ей перебраться в Аргентину. На первых порах обещает помочь, но мне предлагают службу в Южной Африке. Там обустраиваются наши люди, и с языком не будет больших проблем . Немецкие офицеры ещё не обесценились, – грустно пошутил майор Вайс. – История повторяется. В 1945 году из Германии бежали нацисты, оседавшие в основном в Южной Америке, а теперь уйдут многие коммунисты, которым грозят аресты и заключения.
– Под Южной Африкой вы понимаете ЮАР ? – Уточнила Соколова.
– Нет. Это Юго-Западная Африка или Намибия, которая уже скоро получит независимость от ЮАР после длительной освободительной войны . В победе повстанцев немалая заслуга наших стран, помогавших им, и наших офицеров, служивших военными советниками, – сообщил Рудольф Вайс. И ему довелось побывать в этой богатой полезными ископаемыми стране, привольно раскинувшейся на плато между реками Окованго и Оранжевой, с пригодным для проживания европейцев климатом. 
 
3.
– Вот как я считаю, Алекс. Если этот «русский медведь» станет управлять Россией, а он, похоже, произвёл хорошее впечатление на конгресс и президента , то половина дел сделана! – С чувством огромного удовлетворения произнёс Джон Салаш, внимательно просматривая повтор выступления прибывшего в США с частным визитом скандально известного депутата Верховного Совета СССР , с короткой, но тем не менее трудной для произношения фамилией. Фамилия эта в устах американца и даже не прирождённого англосакса звучит как-то уж по-арабски и даже по-китайски – «Эль-цин».
Просмотрев запись сделанную для американского телевидения, Салаш поставил на плеер кассету с сюжетом о пребывания гостя из СССР в США в момент его выступления в Колумбийском университете, показанную в программе новостей московского телевидения .
– Русские режиссёры попытались кое-что сгладить, но это им не удалось. Только полный идиот не поймёт, что это «русский медведь» изрядно нагрузился спиртным и пусти его в посудную лавку, уподобится слону. Смотри, Алекс, как сияет его лицо! Ну словно блин на сковороде! – Оскалился в продолжительной улыбке довольный Джон Салаш.
– Хорош! Хорош! Именно такой лидер нужен России! Свой парень, такой же пьющий, как большинство русских. Такого поддержит большинство населения. Во-первых, в опале, во-вторых страдалец, в-третьих успеет ещё чего-нибудь натворить. Поддержат грубоватого, большого телом и немногого юродивого. Таких, как он – жалеют. Правильный выбор сделали русские демократы. Готов поздравить мистера Белецкого! Очень правильный выбор!
«Только вот понимает ли он и его соратники, что этот «герой» может и их подмять под себя?» – Подумал Салаш, и продолжил свои размышления вслух.
– Впрочем, не важно.
– Что не важно? – Не понял Алекс.
– Не важно как он будет ломать Россию. Пусть ломает, мы ему в этом поможем! То, что нам не удалось сделать в сорок первом и сорок втором годах, сделаем теперь. Они сами погубят себя! Ради власти этот «реформатор» пойдёт на ликвидацию союзного центра во главе с Горбачёвым, который к тому времени станет нам не нужным. А это значит, что этот «медведь» пойдёт на разрушение СССР. Представляешь, Алекс, если Россия потеряет Украину, Белоруссию и Казахстан?
– Представляю. Этот всё равно, что нам потерять Калифорнию и половину территории к западу от Миссисипи, – сравнил внук, временами отвыкавший от своего настоящего имени.
– Ещё в сорок третьем или в сорок четвертом году, точно не помню, – признался Джон Салаш, – когда, собрав силы, русские громили Третий рейх, Гитлер сделал в своём блокноте запись:
«Мы тогда победим Россию, когда украинцы и белорусы поверят, что они не русские».
Метко сказано. Начиная войну, он этого не учёл и проиграл. Мы не имеем права на проигрыш! – Сжал кулаки Джон Салаш.
– Что там вещает русский комментатор? А ну-ка переведи, Алекс? – попросил дед.
– Что-то о Буратино.
– Буратино? Что это? – Не понял Джон Салаш.
– Это такой сказочный герой из популярной русской сказки . Деревянная кукла с длинным носом. Я видел картинки с его изображением в Москве в детском парке, – пояснил Алекс. – Голос за кадром  ссылается на то, что при съёмке были допущены сильные искажения, делающие человека похожим на пьяного. Искажаются не только движения, но и растягиваются слова. Он называет эти искажения «эффектом Буратино».
– Ерунда, Алекс. Что на нашей плёнке, что на той, что показывали в России, одно и то же! Он просто пьян, да это его состояние написано на монгольском лице! Видишь, как сияет?
– Дед, он не монгол. Тебе показалось.  Присутствуют некоторые монголоидные черты, так они имеются у многих русских. Есть у них такая пословица: «Поскреби русского, отыщешь под ним татарина» или что-то в этом роде, – Попытался разъяснить деду Алекс.
– Пусть будет русский, но с монгольским лицом! – Отрезал Салаш. – и уже мягче добавил, на ходу переиначивая только что услышанное от внука о русских, под венгров: «Поскреби венгра – найдёшь под ним гунна! ».
– Такое нелепое сравнение едва не обидело Алекса, который полагал себя стопроцентным европейцем нордического типа. Впрочем, есть в кого, он помянул отца, расстрелянного кровожадными русскими коммунистами, которого видел только на фотографиях. Однако гуннов Алекс уважал. Так встряхнули могучие степные всадники одряхлевшую, но всё ещё спесивую Римскую империю , что она посыпалась, уступая место молодым европейским народам, строящим свои национальные государства.

4.
В конце сентября темнеет рано. К концу подходит бабье лето и по вечерам ещё тепло.
В типичном московском дворе между жилыми девятиэтажными домами, просторном, обсаженном разросшимися деревьями с ещё не увядшей, по-летнему зелёной и пышной листвой, многолюдно. В основном молодёжь и подростки разбившиеся на компании. Слышен смех, громкие голоса, музыка из транзисторов и магнитофонов. 
Дети давно сделали уроки и гуляют во дворе с одноклассниками. За приоткрытыми окнами, пытаясь пересилить магнитофон, бренчит гитара. Кто-то из подростков бьёт по струнам, играет скверно, что-то напевает. Что – разобрать трудно. За внуков Елена Васильевна спокойна. Обещали из двора не уходить и к половине десятого вернуться домой.
Соколова взглянула на часы. Около девяти, пора включать телевизор. Она старалась не пропускать программу «Время». Переживала, болела сердцем, не могла оставаться равнодушной, наблюдая за тем, что происходит в стране и мире.
В августе Лада с детьми отдыхала на Рижском взморье, на этот раз без путёвок. Поселились под Юрмалой в дачном домике у знакомых. Супруги Малиновские – Вацлав и Ванда, побывавшие в Москве зимой и останавливавшиеся у них в Кузьминках, пригласили Арефьевых погостить на балтийском взморье, предложив комнату на даче у родственников. Ванда была беременной и проживала на даче, находясь в декретном отпуске, а Вацлав приезжал на дачу по вечерам на электричке, если удавалось вовремя уйти со службы.
В Риге и других крупных городах Латвии не спокойно. То же самой в соседних Литве и Эстонии. В народе поговаривают о скорой независимости от СССР. В то же время распространяются слухи о неких «валаамских старцах», которым якобы было видение, что Эстония выйдет из состава СССР «тихой сапой», Литва «с большой кровью», а Латвия попытается, но не выйдет, да так и останется в составе Союза под «русской оккупацией».
Такие предсказания, откуда они бы не следовали, будоражили латышей, которым лидеры Народного фронта Латвии рисовали безоблачные картины независимости, радость, с которой Латвию примут в свои объятья европейские государства и уже скорое и всеобщее изобилие для трудолюбивых коренных жителей республики. Такой эйфории предавались и многие русскоязычные жители, убеждая себя в том, что теперь и эмигрировать никуда не надо. Вместе с Латвией эмигрируем, а попросту сбежим из Союза, в котором теперь творится черт знает что!
К очередной памятной дате 23 августа страсти накалились до предела и Вацлав не был на даче четверо суток. В пятидесятую годовщину подписания советско-германского пакта состоялась нашумевшая акция «Балтийский путь». Жители Литвы, Латвии и Эстонии в количестве двух миллионов человек выстроились в живую цепь от Таллина до Клайпеды и далее едва ли не до польской границы, протянувшуюся на шестьсот километров! Такой цепи ещё не было нигде в мире, и подразделения недавно созданного Рижского ОМОНа сдерживали националистов, по словам Вацлава «излишне вяло пресекая провокации, а надо бы жёстче…»
Соколова вспомнила довоенную Латвию и Ригу, близ которой они прожили около года. Под Ригой разместился  авиаполк, в котором капитан Ярослав Соколов командовал эскадрильей, а она ожидала первенца и перед самой войной муж отвёз её рожать в Старую Руссу к своим родителям.
Тогда рижане не проявляли своего недовольства подобным образом, с опаской посматривая на новую власть. Теперь повсюду демократизация и если на Кавказе и в Средней Азии пролилась первая кровь, то в Прибалтике до этого пока не дошло. В качестве оправдания можно было услышать, что народ здесь «цивилизованнее» горячих и озлобленных южан.
Соколова рассеянно просматривала новости. Говорили практически одно и тоже о главных событиях дня, включая краткое сообщение из Подмосковья о вчерашнем падении с моста Бориса Николаевича Ельцина, событие, успевшее в короткий срок обрасти множеством толков и кривотолков – понимай как хочешь, сделав для большинства граждан вымокшего в речке народного депутата героем , которому «устраивают различные козни его непримиримые противники». Всё это она уже знала из новостей, которые прослушала по радио в семь часов вечера.
Перед тем, как отправиться на ночное дежурство, домой забегал поужинать Павел Арефьев и прочитал Елене Васильевне записанные на клочке бумаги, сочинённые неведомо кем стишки на злобу дня, подтвердив в очередной раз насколько талантлив наш народ и как быстро он реагирует на казусы с известными личностями. Смешно и в то же время грустно слышать такое о человеке, который прошёл смотрины в «вашингтонском обкоме», с высокой долей вероятности и уже скоро возглавит Российскую Федерацию и будет бороться с Горбачёвым и союзным центром, разрушая страну. 

Вот мост через тихую местную реку,
С которого сбросить нельзя человека,
Поскольку, по данным замеров, река
Под этим мостом чрезвычайно мелка.

А вот и Борис, что с моста сброшен в реку,
С которого сбросить нельзя человека,
Поскольку, по данным замеров, река
Под этим мостом чрезвычайно мелка.

А вот и мешок от вьетнамского риса,
Который, по слухам, надет на Бориса,
Который был сброшен с моста прямо в реку,
С которого сбросить нельзя человека,
Поскольку, по данным замеров, река
Под этим мостом чрезвычайно мелка…
   
Зять – бывший офицер МВД теперь руководил охраной офиса и нескольких торговых точек кооператоров, бойко торговавших «всевозможным тряпьём», которое доставлялось в страну их Турции, Польши, Китая и ещё бог весть откуда. Унизительно для офицера, хотя его новое жалование втрое превосходило оклад подполковника МВД. С появлением частников, из которых нарождались будущие капиталисты, резко выросла преступность в том числе организованная, которую возглавили бывшие заключённые.  Вышедшие на свободу в результате многочисленных амнистий и сбившиеся в преступные группировки нового типа, а по сути в банды, бывшие преступники, оказавшиеся наиболее организованными и спаянными воровскими законами, подминали под себя наиболее доходные предприятия нарождающегося в стране капитализма, который уже через пару лет глянет на бывших советских людей поистине звериным оскалом. Грустно осознавать такое. Грустно…
Звонила Лада, которая работала во вторую смену и предупредила, что немного задержится, но к половине десятого вернётся, проверит домашние задания, сделанные детьми на понедельник поскольку завтра утром все вместе собирались на дачу, и в десять уложит их спать. Елена Васильевна уже взглянула в тетрадки. Двенадцатилетнего Алёши и десятилетней Лизы, которые учились хорошо, на «четыре» и «пять», однако требовали регулярного контроля за успеваемостью со стороны родителей.
У Веры и Генриха дети пока маленькие, с мамами, и помощи со стороны бабушки не требуется, а она у них одна. Отец Светланы вдовец. Человек хороший, работящий, помогает дочери и внуку материально. Повсюду дефицит, какого не было ещё год – два назад. Государственные магазины опустели, словно на предприятиях уже ничего не производится, а на колхозных и совхозных землях ничего не выращивается. Что касается появившихся кооперативных магазинов, то цены там заоблачные, на рынках ненамного ниже.
В институте, где работает Генрих, оклады практически не растут, премии выплачиваются минимальные, поскольку сокращено финансирование и это на оборону. Среди политиков «новой волны» стало модным разглагольствовать, что в СССР мол слишком много вооружений и это нам ни к чему, поскольку стране ничего не угрожает. Наивные люди, идущие во власть и не желающие видеть угроз для страны, которые никуда не делись.
Многие инженеры уходят из института, устраиваются на работу в кооперативы, как правило занимающиеся торговлей. Жена Генриха Светлана рассказывала, что один из её товарищей по МИРЭА  – толковый инженер, трудившийся на необоронном предприятии, где с деньгами стало совсем туго, занялся так называемым «челночным бизнесом», который только начал зарождаться .
На чёрном рынке менял собранные у родственников рубли на доллары по курсу один к двадцати, но этого не хватало, а потому покупал пока ещё качественные советские инструменты: свёрла, плашки, метчики и прочее и ехал в Польшу, благо по линии жены у него имелись там родственники.
В Польше покупал всякую всячину от дешёвых маек и кофточек до немецкой зубной пасты и дешёвой французской парфюмерии, словом всё самое дешёвое, чем зарубежные производители завалили эту передовую по части реформ страну, практически покончившую с социализмом и плановой экономикой и чего не было даже в Москве, не то что на разорённой периферии. Затем ввозил всё это богатство в родную страну, «дав на лапу кому надо» при осмотре багажа, и продавал перекупщикам в Москве, имея навар в триста, четыреста, а то и в пятьсот процентов!
Как шутил инженер-программист с пятилетним стажем, становившийся «поставщиком дефицита» –  Один – два рейса в месяц в гости к болезненной тёте Анне в Варшаву с женой на пару и двумя чемоданами, и через год – «Жигули»!
Елена Васильевна не порадовалась за сокурсника Светланы. Грустно всё это… 
В парторганизации, к которой была прикреплена Соколова, ей объявили строгий выговор за острую критику, которой на одном из партийных собраний член КПСС с большим стажем и участница Великой Отечественной войны, награждённая боевыми наградами, подвергла высшее партийное руководство страны.
Коммунист Соколова предложила членам первичной партийной организации обратиться к руководителям партии и страны, лично к Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачёву с открытым письмом, требуя ответа на поставленные вопросы. Не приняли. Рядовые коммунисты стыдливо прятали глаза. Помимо выговора Соколову предупредили, что она может быть исключена из партии.
«Вот так! Не желает руководство первичной парторганизации видеть весь негатив, который происходит в стане!» – Возмутилась тогда Елена Васильевна, ощутив прилив крови и сильное, опасное для её возраста сердцебиение… Что касается рядовых коммунистов, то те просто струсили и Соколова покидала партийное собрание сгорая от стыда от поведения своих бывших товарищей, в большинстве мужчин.
«Увы…»
Вся большая семья Соколовых переживала за Володю, которого к великому счастью с помощью Стилета удалось вырвать из афганского, а потом и пакистанского плена. Теперь он в Югославии и связь с Владимиром Соколовым осуществлялась только через семью Елены и Генриха Вирен и их зятя Рудольфа Вайса.
Богдан и Шура рвались в Югославию к сыну, однако Елена Васильевна убедила их не делать этого, посвятив родителей во все тонкости освобождения Владимира – лётчика ВВС СССР, пошедшего по стопам деда – Ярослава Соколова, решительно заявив, что в такой непростой ситуации делать этого не следует ни в коем случае.
– Теперь ты всё знаешь, Богданушка, и должен понимать, что за нами могут следить, – погладив сорокавосьмилетнего сына по седеющим волосам, тяжело вздохнула Соколова.
– Для освобождения Володи мистер Стилет – очень хороший человек, с которым вы познакомились на даче в конце мая, сделал всё что мог, при этом нажив для себя крайне опасных врагов. Вот и вы с Шурой можете навредить своей поездкой в Югославию и Володе, и мистеру Стилету, а так же майору Рудольфу Вайсу и его семье. Так что потерпите, родные мои. Всё образуется, главное, что Володя сейчас в безопасности и живёт среди хороших людей…
«Только вот образуется ли?» – Сама себе задала вопрос Елена Васильевна и не смогла найти на него ответ.
В памяти вновь всплыли, к чему бы это? строки последнего письма Стилета, отправленного для Соколовой на адрес издательства «Правда». Елене Васильевне вручили его дней десять назад. Письмо было распечатано. Сотрудник или сотрудница Первого отдела прочитала письмо прежде чем вручить адресату. Нехорошо, стыдно читать чужие письма к тому же с таким сугубо личным содержанием, но ничего не поделаешь. Письмо пришло из Великобритании, которая входит во враждебный для нас военный блок НАТО.
Мысленно перечитывая несколько сумбурное послание разволновавшегося Боба, она улыбнулась. Несмотря на весьма почтенный возраст Боб Стилет признавался ей в любви, уверял, что очень страдает и ждёт не дождётся новой встречи…
«Ну что ему ответить, как вежливо и тактично поступить с человеком, который сделал для всех Соколовых так много, что и не оценить? Как не обидеть его – «седина в бороду – бес в ребро» – подвернулась старинная русская поговорка, вызвавшая грустную улыбку.
После скандала, разразившегося в связи с её выступлением в парторганизации, поездки заграницу ей заказаны. Теперь только Стилет мог приехать в Москву.
«Буду ждать, – вздохнула Соколова, подумав: «Всё-таки приятно читать такие тёплые, волнующие слова, только и я ведь далеко не девочка и не девушка, а пожилая женщина на пороге семидесятилетнего юбилея?..»
Соколова отвлеклась на время от своих нелёгких, однако приятных мыслей и вновь вернулась к новостям, на сей раз зарубежным. Вздрогнула, неожиданно услышав фамилию Стилет, насторожилась, всматриваясь в экран и вслушиваясь в слова диктора.
 
«Лондон. Согласно  сообщениям британского информационного агентства BBC, вчера 28 сентября, предположительно между двадцатью двумя часами и полуночью в Мюнхене в номере отеля двумя выстрелами в голову был убит известный британский независимый журналист Боб Стилет. Труп Стилета был обнаружен горничной сегодня утром. Полиция, вызванная администрацией отеля, отрабатывает несколько версий убийства журналиста, в том числе по причине  его профессиональной деятельности. Проводится расследование.
Париж, Сегодня работники городской мэрии провели часовую предупредительную забастовку, требуя повышения оплаты труда…»

Дальше Соколова не слушала. Прижала руки к вискам, чувствуя нараставшую головную боль. Губы её дрожали, на глазах выступили слёзы.
Она всё поняла. Стилет был убит точно так же, как это сделала она в отеле западногерманского города Гамбурга поздним майским вечером 1958 года, застрелив матёрого американского разведчика Яна Нильсена, который сдал её бывшему группенфюреру СС Густаву Нагелю, обосновавшемуся в Аргентине. И вот теперь, спустя тридцать один год, её друг Боб Стилет был убит в Мюнхене, но не в мае, а в сентябре и убийство выглядело как ритуальное в отместку за смерть Нильсена. Убивая Стилета, убийца и те, кто за ним стояли, мстили и ему и ей…
«Неужели это убийство месть Стилету со стороны Фреда Колора, потерявшего из виду пленного советского лётчика? А если его на это толкнул знавший Яна Нильсена американец по имени Джон Салаш?
 Было и ещё одно лицо, которое могло нестерпимо больно ужалить Соколову посредством убийства Стилета. Этим лицом был ни кто иной, как Михаил Яковлевич Белецкий...
– Боже мой, какой же страшный клубок из ядовитых гремучих змей! – Простонала Соколова и бессильно опустилась в кресло, содрогаясь от рыданий. Слёзы душили её…
Такой мать застала перепуганная Лада, вернувшаяся с улицы вместе с детьми и открывшая дверь своим ключом после нескольких безответных звонков. Припала перед матерью на коленях.
– Что с тобой, мама? Что случилось? Говори! Не молчи!
– Стилета убили, – обняв дочь, поведала Елена Васильевна. – Только что сообщили в программе «Время», со ссылкой на BBC.
– Кто убил? За что? – Ничего не понимала Лада.
– Наши враги, доченька, Наши враги…
   
5.
Красив голубой Дунай осенью! Очень красив! Зелёные холмы, сбегающие к реке с правого крутого берега, покрыты золотом, багрянцем и изумрудом роскошных южных лесов с преобладанием бука, граба, ясеня, клёна и тиса.
Левый берег широкой и многоводной реки – низменный. Там раскинулась Воеводина  – плодородная и обильная житница Сербии и всей Югославии, населённая преимущественно сербами, среди которых встречаются венгры.
Прежде, ещё до Первой мировой войны Воеводина принадлежала Австро-Венгрии  и венгерские помещики нещадно эксплуатировали сербских батраков. После войны это плодороднейшая земля отошла к рождавшейся в муках Югославии – вековой мечте южных славян, построивших наконец обширное и сильное государство , способное во многом поспорить с соседней Италией и превзошедшее едва ли не во всём соседей: Румынию, Венгрию, Болгарию, Турцию и Грецию. 
Это и ещё многое о стране, в которой прожил уже почти два месяца, Владимир Соколов узнал из учебников истории для старших классов, которые подарила ему весёлая и красивая старшеклассница Златка Марич – стройная светловолосая семнадцатилетняя дочь директора сельскохозяйственного кооператива Воислава Марича, в просторном доме которого поселили «русского воина-сокола». Так в доме Маричей называли молодого человека, которого привёз из Белграда старший сын Воислава поручик Ратко Марич, служивший в госбезопасности Югославии и поведавший родителям и младшей сестре историю жизни молодого человека, побывавшего в мусульманском плену.
– Только об этом не следует знать посторонним, – строго настрого предупредил Ратко. – Если кто станет настырно расспрашивать – кто мол таков? Откуда к вам? Говорите, что родственник моей жены, а ты, Владимир, учи наш язык. Пригодится… 
Сербский язык очень похож на русский – те же слова, та же кириллица. Только гласных в словах значительно меньше, и тем самым сербский язык ближе к древнерусскому языку. От мамы – филолога по образованию, любившей историю, Владимир узнал ещё во время учёбы в девятом или десятом классе, что гласных в языке восточных славян и прежде всего великороссов прибавилось от языка финских племён среди которых расселялись славяне, продвигаясь по Русской равнине с юго-запада на северо-восток.
Новый русский язык, ставший родным для Великороссов, рождался в XI – XIV веках как диалект древнерусского языка в результате частичного смешения славян с финнами в  лесном междуречье Оки и Волги, где ныне находится сердце России. Вот и название Оки – одной из любимейших русскими людьми рек, происходит от финского слова, означающего «река».
Читая с помощью Златки сербские учебники по истории и литературе для старших классов, Соколов не только познавал историю Сербии и Югославии, но и учился языку своих новых друзей.
Жили Маричи в среднем по здешним меркам селе к востоку от Белграда, зажиточные дома которого уютно разместились на живописных холмах правого берега голубого Дуная.
– Дунай – великая славянская, а значит и ваша, русская, река, – увлёчённо рассказывала Владимиру Златка – младшая дочь Воислава и Милицы Марич, трудившихся вместе со старшим сыном  в сельскохозяйственном кооперативе. Вот и Златка, учившаяся в последнем старшем классе сельской школы, собиралась остаться в родном селе после того как выучится на агронома-виноградаря.
Филиал сельскохозяйственного училища, куда она обязательно поступит в следующем году, разместился в соседнем большом селе. В этих благодатных местах родился великолепный виноград столовых и технических сортов, а потому район славилась виноделием.
– Родился наш славный Дунай-батюшка  от слёз златовласой красавицы Даны , которая оплакивала своего возлюбленного – богатыря Дуная, погубленного врагами, – принялась Златка рассказывать Владимиру старинную славянскую и сербскую былину и он выслушал её до конца, затаив дыхание и любуясь одухотворённой красивой девушкой. Вспомнились дни проведённые в Ростоке и вещие слова майора Вайса, предложившего переправить на время недавнего пленника к своим хорошим знакомым в Югославию: «Отдохнёт, поправит здоровье, восстановит силы, подружится с какой-нибудь сербской девушкой, а они очень красивые…»
«Вот и сбывается пророчество офицера немецкой госбезопасности», – Подумалось Владимиру Соколову, которому до плена так и не пришлось подружиться ни с одной из девушек, приходивших на праздники в гости к курсантам авиационного училища. Златка была первой девушкой, которая ему очень понравилась. Он полюбил её, не решаясь признаться в любви ни её, ни себе. Много времени уделяла ему Златка и Владимир чувствовал, что и ей он был не безразличен…
– Да, я слышал об этой легенде, и вот наконец узнал подробности этой красивой истории, – выслушав Златку, признался Соколов. – У нас на Руси богатыря Дуная называли и Дунаем-батюшкой и Дунаем Ивановичем, – вспомнил он после краткого изложения древней былины такой же как и Дана красивой девушкой – стройной и белокурой с длинными волосами цвета спелого жита, которыми уродилась в маму.
« А имя то какое!» – Задумался Соколов, незаметно любуясь девушкой. Здесь, среди сербов, он осознал, что в отличие от русских людей, южные славяне свято хранили память о своих предках и давали детям преимущественно старинные славянские и очень красивые имена. Ликом Златка напоминала ему бабушку. В детстве он неоднократно слышал от Ольги Владимировны Лебедевой и от её мужа необычное имя Руса, которым они называли бабушку, однако дети и внуки называли старшую Соколову Еленой Васильевной.
– А ведь какое красивое, волшебное имя! – задумывался впечатлительный мальчик, гордившейся своей бабушкой, воевавшей в тылу врага и дедом – генералом и лётчиком, погибшим задолго до рождения Володи. 
Память о деде привела Володю в лётное училище. Сам принял такое решение и поступил вопреки надеждам родителей, мечтавших о том, что сын будет учиться в Московском университете и, став математиком, вслед за отцом продолжит семейную традицию. Так хотели родители, а бабушка одобрила выбор внука.
«Спасибо ей», задумался Соколов. «Спасибо за то что боролась за его освобождение из плена, спасибо за то, что познакомилась с англичанином Бобом Стилетом и убедила его помочь внуку. За всё спасибо, бабушка…»
– Ты не слушаешь меня, Владимир? – Перейдя с сербских слов на русские, которые разучивала перед сном, прервала его мысли Златка. 
– Что ты, Злата! Очень даже слушаю. Прости, просто задумался…
– О чём же задумался свет-сокол? – Игриво улыбнулась Златка.
– О бабушке и о тебе, – покраснел от удовольствия Соколов.
– Какая она, твоя бабушка? – Спросила Златка.
– Красивая и мудрая.  Чем-то на тебя похожая, – улыбнулся девушке Владимир.
– Какая же я мудрая? – Покрылась лёгким румянцем девушка. – Я и школу ещё не закончила?
– Тогда красивая.
– Я знаю, – согласилась Злата. – А ты похож на бабушку? – Спросила она.
– Отчего ты так решила?
– Лицо у тебя правильное и красивое, – призналась Злата, и глаза голубые-голубые, как небо, отражённое в Дунае! Наверное, и в тебе есть что-то от бабушки?
– Наверное, – с удовольствием согласился с красивой сербской девушкой русский лётчик-истребитель Владимир Соколов. Вот же судьба! Взяла и перенесла молодого лейтенанта с берегов протянувшегося от Гималаев до Индийского океана седого Инда, где ныне кипит пассионарная неспокойная страна Пакистан, искусственно отторгнутая от исторической Матери-Индии, к берегам пока спокойного голубого Дуная, бравшего начало у подножья Альп и стекавшего к Чёрному морю, которое в стародавние времена называли Русским. Надолго ли?

6.
– Командировка в Карл-Маркс-Штадт  отменяется, Генрих Ярославович, – вздохнул главный инженер. – Какие уж тут могут совместные работы, если в ГДР творится чёрт знаёт что ! Сам понимаешь…
– Не только понимаю, Иван Васильевич, но и остро переживаю. ГДР для меня и нашей семьи – страна не чужая. Мы ведь прожили в Восточной Германии несколько послевоенных лет. Я родился в Витбурге, там же родилась младшая сестра. В ГДР проживают наши родственники по отцу.
– Родственники? Этого я не знал? – Удивился Емельянов. – Заглядывал в твоё «Личное дело», но не нашёл там такой записи.
– Родственники дальние, поэтому не указал в анкете. В ГДР живёт дочь двоюродного брата отца, погибшего в Великую Отечественную войну. Замужем за немцем. Мой тёзка. Познакомились в конце пятидесятых, когда Генрих Вирен учился в Ленинграде на инженера-кораблестроителя. Живут они в Ростоке. От Карл-Маркс-Штадта далеко, так что у них пока не бывал, – признался Соколов. – Этим летом у Виренов побывала мама. Дела в республике, по словам местных жителей – «швах». Так немцы говорят в самых крайних случаях.
– Ещё побываешь, Генрих. Не по работе, так в качестве туриста, – похлопав Соколова по плечу, пообещал главный инженер. – А пока отставить сборы. До Нового года меньше недели, так что готовься встречать «лихие» девяностые годы. Ставь ёлку, наряжай…
– Лихие? Почему же лихие? – Удивился Соколов.
– Какими же им быть, как не лихими, Генрих Ярославович? – Вопросом на вопрос ответил Емельянов и тяжело вздохнул.
– Жаль проделанной работы, Василий Иванович, – расстроился Соколов. – Немецкие коллеги никогда не подводили, но разве можно было предусмотреть ещё два года назад, какой удар будет нанесён по ГДР. Теперь у них всё рассыплется и от «Роботрона» мало что останется. Что это, если не сдача Западу самого верного союзника СССР нашим руководством и, прежде всего, Горбачёвым?
– Сдают, всё сдают, Генрих Ярославович, – согласился с Соколовым главный инженер. Такого культа личности, а если точнее лизоблюдства как при Горбачёве не было никогда. Он и его ближайшее окружение окончательно подмяли под себя партию. Ты, Генрих, беспартийный, тебе должно быть легче, а я вот коммунист, с двадцатилетним стажем. Представляешь, каково мне?
– Представляю, Василий Иванович. Маме не легче…
– Как её здоровье? – Поинтересовался Емельянов.
– Мама – сильная женщина. Разве скажет, – признался Генрих. – Переживает…
– Как с внуком? – Спросил Емельянов, знавший о беде постигшей Соколовых.
– Лучше… – улыбнулся Генрих. – Вырвали Владимира из плена. Жив, здоров. Приходит в себя после пережитого…
– Вот и хорошо, – посветлело лицо главного инженера, давшего понять, что больше ни о чём расспрашивать не будет, и следует вернуться к вопросам производственным, как оказалось неотделимым от политических вопросов, вставших перед страной.
– Беспорядки, прокатившиеся по некоторым республикам во время ноябрьских праздников, заставили руководство института пересмотреть планы, – сообщил Соколову главный инженер. – Не покидает ощущение, что Советский Союз доживает последние месяцы. Протянет от силы год – два. По крайней мере, Горбачёв и его подельники своими неразумными, подчас преступными действиями, делают всё возможное чтобы развалить Союз. Да и общественное мнение в стране уже готово к таким событиям и по сути им не противится. Наверху поговаривают о необходимости подготовки нового Союзного договора  с последующим подписанием документов уполномоченными от союзных республик. В создавшихся условиях затея весьма опасная. А что если ряд республик, в которых сильны сепаратистские настроения, откажутся подписывать новый договор? Очень опасная затея. Случись такое в США – может рассыпаться и эта страна. В одночасье потеряют Техас, Калифорнию, Нью-Мексико, Аризону и ещё многое чего. Там это понимают и не пойдут на подобную авантюру.
– Неужели СССР ожидает распад? Неужели, Василий Иванович, и вы так думает?
– Думаю, Генрих, думаю, – признался главный инженер. – Республики Прибалтики по факту уже отложилась, приняв законы об экономической самостоятельности. Далее и уже очень скоро последуют заявления о политической независимости, и страны Запада им помогут в этом с молчаливого, предательского согласия союзного руководства.
– А если с ними поступят так же, как вчера поступили с Чаушеску и его женой ? – Затаив дыхание, спросил Генрих.   
– Ну и вопросы ты задаёшь, товарищ Соколов! – Покачал головой Емельянов. – В Румынии под видом национальной революции произошёл государственный переворот, организованный западными спецслужбами и местными предателями, которых поддержала недовольная Чаушеску армейская верхушка. Чаушеску не прогибался под давлением Запада, Румыния не имела многомиллионного государственного долга, какой ухитрилась нажить наша страна за время правления Горбачёва , и проводил самостоятельную политику. Чаушеску этого не простили.   
У нас всё обстоит иначе. Горбачёв обласкан президентами, премьер-министрами и монархами стран Запада. В начале декабря он побывал в Италии и встречался с Папой Римским, а на следующий день уже у берегов Мальты встречался с президентом США на крупнейшем пассажирском лайнере «Максим Горький», прочно пришвартованном к причалу во время непогоды и сильного шторма.
Хорошо, ещё, что встреча и закрытые переговоры не проходили, как этого хотел президент Буш , на американском крейсере, который стоял в открытом море и его сильно «болтало». По результатам переговоров, проходивших в атмосфере строгой секретности, было заявлено о «наступлении новой эпохи в международных отношениях» и это было практически всё, что мы узнали. Что это как не тайная вечеря, а иначе сдача нашей страны, напомнившая мне подписание капитуляции Японии на борту линкора «Миссури» ?
На днях я разговаривал с Борисом Олейником – есть такой украинский поэт, депутат Верховного Совета СССР и человек хорошо знающий Горбачёва. Он был сильно обеспокоен тем, что произошло в начале декабря у берегов Мальты, и уверен, что именно там, у берегов этого магического острова Михаил Сергеевич был тайно посвящён в рыцари-командоры Мальтийского ордена , а следовательно стал масоном . Только об этом, Генрих, не стоит говорить всякому. Я и так рассказал тебе слишком много, – предостерёг Соколова главный инженер. 
– За процессами, проистекающими в Прибалтике, внимательно наблюдают в других наших республиках. Закавказье и Молдавия, уже готовы повторить прибалтийский опыт, но экономика там слабо развита, и сильно зависит от союзного центра. Кроме того, в этих небольших и дотационных республиках обострены до предела межнациональные отношения. Первая кровь уже пролилась, а устранись от их проблем Союзный центр –  передерутся между собой. У меня дочь живёт в Тирасполе. Пишет, что  на правом берегу Днестра, в самой Молдавии, сильны антисоветские, антирусские и прорумынские настроения. Среди политизированных молдаван популярен лозунг: «Чемодан – вокзал – домой». Есть лозунги и похуже: «Русских за Днестр, евреев в Днестр, хохлы сами разбегутся…» Вот так, Генрих Ярославович. Так что принято решение о свёртывании совместных работ с Ереваном и Кишинёвом, – подытожил главный инженер. 
– Жаль, столько сил вложили в развитие интеграционных процессов, желая поднять на более высокую ступень науку союзных республик, – посетовал Соколов.
– В январе, Генрих, лечу во Фрунзе. Хочу взять тебя с собой. В недалёкой перспективе Минск и Фрунзе – наши основные партнёры. Хочется верить, что Украина, Белоруссия, Казахстан, Киргизия  и остальные среднеазиатские республики останутся в Союзе после подписания нового союзного договора.
Постучав в дверь, в кабинет главного инженера вошла секретарь.
– Василий Иванович, к вам товарищ Иголкин. Уверяет, что по важному делу, якобы была договорённость с директором.
– Хорошо, Тамара. С Генрихом Ярославовичем я  заканчиваю, так что жду Иголкина через пару минут. Он один?
– Нет, с гражданином по фамилии Венгеров.
– Хорошо, Тамара, приму. Вот, Генрих, небезызвестный тебе Иголкин привёл крупного кооператора на предмет аренды под склады излишек производственных площадей. Местоположение  корпусов нашего института и цехов опытного производства весьма выгодное из-за удобных коммуникаций. Рядом скоростное, многополосное шоссе и железная дорога. Иголкин – компаньон этого Венгерова. Предложили директору института немалые деньги за аренду, а тот улетел в командировку в Канаду и спустил это дело на меня, повелев не упускать такого случая. Что ты так улыбаешься? – Удивился главный инженер, посмотрев на Соколова.
– Оттого, Василий Иванович, что достаточно хорошо знаю гражданина Венгерова.
– Откуда? Неужели и ты заделался кооператором?
– Пока нет, да и вряд ли им стану. Знаю Александра Венгерова по историческому клубу, распавшемуся два года назад, и совместному путешествию по Южному Уралу в августе 1986 года. С тех пор прошло немало времени, более трёх лет. 
– Ну и как он?
– Трудно сказать, Василий Иванович. Перестройка сильно изменила людей, – пожав плечами, неопределённо ответил Соколов. – Я пойду. До свидания.
– До свидания, Генрих, – простился с Соколовым главный инженер.
В прихожей Соколов столкнулся с Иголкиным и Венгеровым.
– Здорово, Генрих! Хотели к тебе зайти после встречи с директором, да вот и ты сам!
– Не с директором, а с замещающим его главным инженером, – напомнил Соколов.
– Какая разница! – Небрежно бросил вальяжный Венгеров, облачённый в модный пиджак малинового цвета, и, обдав всех дорогим парфюмом, протянул Соколову холёную руку, заставив обратить внимание на пару крупных золотых перстней, каких прежде не носил. Мужчины обменялись рукопожатием. – Ну как ты? Как Света?
– Хорошо, Саша. Воспитываем сына. Не задерживайся, тебя ждёт главный инженер.
– Вот моя визитка. Если надумаешь – позвони. Для делового человека в моей фирме всегда найдётся место. – Венгров опустил кусочек плотной розовой бумаги с контактными телефонами в карман костюма Генриха и следом за Иголкиным уверенно вошёл в кабинет главного инженера крупного московского НИИ.

7.
Декабрь практически на всём протяжении закавказского участка советско-иранской границы выдался как никогда напряжённым, если не сказать хуже – между пограничниками и толпами местных азербайджанцев, которыми верховодили активисты Народного Фронта Азербайджана, прибывшие из Баку, шла позиционная война пока без серьёзных человеческих жертв с обеих сторон, но с эпизодической стрельбой и крупными материальными потерями.
К началу не сулившего ничего хорошего Нового 1990 года сооружения на советско-иранской границе практически на всём её протяжении от Ильичёвска  до Астары  за исключением сорока двух километрового армянского участка, охраняемого силами Мегринского погранотряда, где прежде служил начальником заставы подполковник Лебедев, сильно пострадали, а местами были практически снесены.
Многотысячные толпы агрессивно настроенных местных жителей под лозунгами, что «и на том берегу Аракса живут азербайджанцы», крушили и жгли всё подряд: пограничные столбы, заграждения из колючей проволоки, вышки, сигнализацию, электрические подстанции и линии телефонной связи, растаскивая по своим сёлам всё, что представляло хоть малейшую ценность: проволоку, брёвна, доски, металлические детали оград, электрические провода.
Для вывоза того, что не сгорело, использовались колхозные и совхозные грузовики и тракторы, а так же подводы, запряжённые волами, лошадьми или ослами. Попутно националисты громили старинные армянские кладбища, брошенные потомками умерших, которых принудили бежать в Нагорный Карабах или в Армению.
Надгробные плиты и кресты-хачкары из твёрдого розового туфа со старинными надписями выворачивались погромщиками из земли и увозились с целью дальнейшего их использования в качестве строительного материала.
Этнические чистки, начатые в феврале прошлого года в Сумгаите, продолженные в Баку, затем по всей территории Азербайджана и в качестве ответной меры на территории Армении, продолжались и выливались в новые формы – борьбу с союзным центром.
Пользуясь полной безнаказанностью, лидеры Народного фронта, а попросту националисты, шантажировали руководство страны разрушением государственной границы, контроль над которой пограничники фактически теряли на разных участках от нескольких дней до нескольких недель.
Даже иранские пограничники, у которых в отличие от их советских коллег не было «слабого тыла» и за ними стояло не одряхлевшее Политбюро ЦК КПСС с растерянным генеральным секретарём, ввергнувшим страну в жесточайший политический кризис, а жёсткое руководство в Тегеране, не смогли остановить массовые нарушения границы, через которую в обоих направлениях, переходили толпы опьянённых безнаказанностью азербайджанцев. Появилась информация, что помимо контрабанды через границу стало проникать оружие, которого немало скопилось у иранского населения после длительной и кровопролитной Ирано-иракской войны .

* *
В погранотряде, размещавшемся в Гадруте, а следовательно на территории  Нагорного Карабаха  было относительно спокойно, по крайней мере штаб отряд не блокировали разъярённые толпы местных жителей, чего не скажешь о приближенных к границе и находившихся уже на территории Азербайджана комендатурах, не говоря уже о заставах.
Тридцать первого декабря, в канун Нового года комендант участка подполковник Лебедев находился на своей самой проблемной погранзаставе, возле которой бесновалась толпа численностью в несколько сотен местных жителей, всячески оскорбляя пограничников и угрожая заблокировать заставу. Верховодили толпой два эмиссара Народного фронта Азербайджана, прибывшие накануне из Кировабада  в крупное приграничное село Тарибулаг, от которого до границы менее двух километров.
Из отряда, с которым была возможна только беспроводная связь, ввиду того, что ночью местные жители повалили столбы и срезали электрические провода и провода телефонной связи, требовали невозможного – не прерывать охрану границы и ни в коем случае и не применять оружие против «мирного населения», которое следовало «успокоить и  убедить разойтись по домам». Начальник отряда ссылался охрипшим голосом на приказы из штаба погранокруга и из Москвы обеспечивать на границе порядок и не поддаваться на провокации.
Потеснив продрогшего на ветру часового, подполковник Лебедев и начальник заставы капитан Бережной наблюдали в бинокли за участком границы с возвышавшейся над заставой смотровой вышки.
– Тяжело нарядам, товарищ подполковник, – вздохнул капитан. – Не будь на нашем участке реки эти азеры уже перебрались бы на сопредельную сторону. Бродят, словно волки, вдоль заграждений, пограничников оскорбляют, швыряют в них камни и комья земли. Вот-вот начнут рвать колючую проволоку. Дожили. Нет на них товарища Сталина, который бы разобрался с этими Народными фронтами и с той сволочью, которая за ними стоит! – Добавив пару крепких слов, выругался Бережной, и посетовал: – Наряды не накормлены, целый день на границе на пронизывающем ветру. Зима – она и здесь зима…
– Отставить, товарищ капитан! Что впустую сволочить лидеров Народного фронта, когда эти организации существуют и не без потворства не только республиканских, но и союзных властей! – Резко высказался о том, что накипело, комендант участка границы подполковник Лебедев. –  Азеры – это как я понимаю – азербайджанцы?
– Они самые, товарищ подполковник. Достали уже! Так их зовут солдаты, так короче. «Азеры» – значит азербайджанцы, а «ары» – армяне, – подтвердил капитан. – И тех и других в сердцах солдаты называют «чурками», а резню между ними – «резьбой по дереву», – после недолгой паузы добавил Бережной. – Эх, моя бы власть!..
– Отставить, товарищ капитан! – одёрнул Бережного Лебедев. – Никаких «чурок», «азеров» и «ар»! Пока это наши, советские граждане Возьмите себя в руки. На нахичеванском участке куда как тяжелее, там от пограничных сооружений почти ничего осталось, всё посносили паразиты. Слава богу до крупного вооружённого противостояния дело пока не дошло. Из Москвы ждут ответственных партийных руководителей , которые обязаны разобраться в сложившейся ситуации прежде всего с руководством республик, а наше дело охрана границы в любых условиях. Вспомните предвоенные годы, вспомните что творилось тогда на Западной границе!
– Кто же этого не помнит, товарищ подполковник. Только закончилось всё большой войной, – ответил Бережной.
– Войны с Ираном не будет. Страна непростая, но всё-таки дружественная СССР. Скорее полыхнёт на нашей территории. В Иране тоже обеспокоены событиями на границе. Вчера состоялась встреча с полковником Санджани, на которой мне довелось присутствовать. На той стороне тоже живут азербайджанцы и их в Иране побольше, чем у нас.
Персы недолюбливают кавказских тюрок, каковыми являются азербайджанцы, но держат их в руках. Там всякие «народные фронты» и им подобные организации запрещены. Зачинщикам тут же «вправляют мозги», а у нас таковых не трогают, поощряя безнаказанностью, дескать у нас «демократизация и гласность».
– Вы, – сказал нам на прощание полковник Санджани, – слишком церемонитесь со своими национальными меньшинствами, предоставив им государственность внутри вашей великой страны, а оттого такие проблемы у вас, а теперь и у нас. Наши тюрки насмотрелись на безнаказанность ваших, и тоже размечтались иметь своё государство. У нас такое невозможно. Со своими меньшинствами мы разберёмся, а у вас они могут добиться своего. В Тегеране сильная власть, у вас в Москве – нет. Случись выход ваших республик из состава страны, наши великие державы потеряют совместную границу. В Закавказье на долгие годы придёт  нестабильность, а в брешь между нашими странами влезет «Большой шайтан».
– Америка? – Насторожился капитан Бережной. – Так и сказал полковник Санджани?
– Она самая, так после исламской революции 1979 года иранцы называют США, – подтвердил Лебедев. – А это что ещё такое? – Указал он на ворота заставы, обнесённой по периметру двухметровым каменным забором, строительство которого завершили с внешней стороны прежней ограды из колючей проволоки к концу лета и вовремя. В противном случае территория заставы просматривалась бы сейчас насквозь с любой стороны, а в случае серьёзных конфликтов могла и простреливаться.    
– Азеры…Азербайджанцы, – поправился начальник заставы, – подгоняют к воротам грузовик. Похоже хотят заблокировать выезд с территории заставы, – догадался он. – Этого нам ещё не хватало! – Капитан вопросительно посмотрел на подполковника.
– Спускаемся вниз, товарищ капитан. Придётся вступить в переговоры, если будет с кем. Впрочем, нам не выбирать, с кем придётся. В противном случае ситуация может окончательно выйти из-под контроля, – заявил Лебедев и поправил фуражку. В этот момент со стороны границы послышались выстрелы. Судя по звуку, стреляли короткими очередями из АКМ.
– Кто стрелял! Наши? – Побледнел Лебедев и схватился за бинокль, желая получше рассмотреть что происходит возле проволочных заграждений.
– Да нет же, товарищ подполковник! Эти паразиты стреляли! Вижу! Ранен боец из наряда. Кажется Ковальчук! – Вскричал капитан, и сапоги офицеров застучали по металлическим ступенькам вышки.
В ответ застучали автоматы пограничников, отгонявших от заграждений выстрелами поверх голов распоясавшихся погромщиков и нарушителей границы. Те бросились бежать и в этот момент сержант – старший усиленного наряда из трёх бойцов разглядел молодого мужчину, пытавшегося спрятать под пальто автомат из которого был ранен в плечо и руку рядовой Ковальчук. Сержант прицелился и дал короткую очередь по ногам убегавшего нарушителя. Мужчина вскрикнул, упал на землю, распластав руки, и выронил оружие.
Прижав к земле раненого товарища, пограничники залегли, продолжая выстрелами поверх голов отгонять погромщиков от заграждений. Сержант вскинул руку и пальнул из ракетницы, подав красной ракетой сигнал о грозившей наряду опасности, хотя было ещё светло и с вышки, установленной на заставе, в бинокль можно было просматривать практически весь участок государственной границы, охраняемой заставой капитана Бережного.
Из раскрытых внутрь ворот заставы показался бронетранспортёр – видавший виды БТР-60-ПБ , прикомандированный к заставе вместе с водителем после ноябрьских праздников, когда обстановка в республике и на границе резко обострилось и наряды с заставы на границу доставляли под защитой брони.
БТР уперся в «ЗИЛ», из кабины которого сбежал водитель, и, зарычав мотором, столкнув заляпанный грязью грузовик в кювет, разблокировал ворота заставы, а затем развернулся  и помчался по целине в сторону границы. За БТРом последовал «УАЗ», прибывший утром из комендатуры. В машине помимо подполковника Лебедева разместились начальник заставы, сержант и рядовой с автоматами наготове.
Выстрелы прекратились после того, как толпа отбежала от заграждений на сотню шагов. Мимо охваченных националистическим угаром колхозников-азербайджанцев, побросавших работу и отправившихся по призыву эмиссаров Народного фронта громить пограничные сооружения, промчались БТР и УАЗ в сторону пограничников, тащивших за руки раненого в ногу погромщика за проволочные заграждения. В руках сержанта захваченный автомат – обычный АКМ, у которого отпилен деревянный приклад. Такое укороченное оружие легче прятать под одеждой.
Лебедев оглянулся на погромщиков, присевших на корточках и наблюдавших за происходящим, опасаясь приближаться к заграждениям.
«Почуяли отпор, паразиты, и присмирели», – обдумывал создавшуюся ситуацию подполковник и комендант участка государственной границы. «Как теперь быть? Стрельба с обеих сторон, пролилась кровь. За это непременно взгреют в отряде…»
От толпы отделился немолодой в пальто и без шапки человек с седой головой и, хватаясь за сердце, спешил к пограничникам. Кричал что-то, да разве поймёшь.
– Да ведь это товарищ Гасанов! Ну да! – Открыв дверцу машины, Лебедев узнал председателя колхоза, члена партии и уважаемого в Тарибулаге человека, с которым был знаком не один год, и подумал: «Зачем он здесь?»
– Товарищ подполковник! Товарищ Лебедев! Игорь Васильевич! – Лебедев наконец разобрал слова, подпорченные неистребимым кавказским акцентом в отчаянном крике председателя колхоза-миллионера имени Нариманова Гасана Абдулатиповича Гасанова.
– К вам обращается, товарищ подполковник. Чего ему надо? – Озаботился начальник заставы. – Неужели спешит на выручку? Вот сейчас посмотрим кто стрелял в пограничника на боевом посту и спросим у товарища Гасанова как у его колхозника оказался автомат? Молодец сержант Коломиец! Грамотно подстрелил гада! Будут его судить!
Ну? – Начальник заставы сурово посмотрел на председателя колхоза, приближавшегося к машине.
– Постой, капитан. Да он чуть живой! Пусть переведёт дух, – остановил Бережного  Лебедев и вышел из машины. Начальник заставы махнул рукой, открыл дверцу с другой стороны и поспешил к пограничникам и задержанному.
– Как же вы пошли на такое, Гасан Абдулатипович? Разрушение государственной границы – это же преступление! – Такими словами встретил возмущённый Лебедев председателя колхоза.
Гасанов виновато опустил глаза, продолжая тяжело дышать.
– Там мой родственник, – задыхаясь и утирая слёзы, указал он в строну задержанного, которому пограничники задрали штанину выше колена и оказывали первую помощь, останавливая жгутом обильное кровотечение. Раненому рядовому Ковальчуку первая помощь была оказана и пограничники размещали его внутри БТРа.
– Товарищ подполковник, идите-ка сюда! – Крикнул капитан Бережной, внимательно разглядывая оружие, изъятое у задержанного. – Да ведь это автомат, похищенный в прошлом году у убитого ефрейтора Соболева! Столько было отписок по начальству о гибели Соболева, ранении рядового Норейкаса и утрате двух автоматов, что я на всю жизнь запомнил их заводские номера!  Вот он, ХЗ-3400! Не новый, но отличный автомат, присланный к нам по замене из ГСВГ! Не этот ли паразит убил пограничника и завладел его оружием? – Бережной склонился над раненым и поднёс кулак к его носу. – У, сукин сын! 
– Постойте, товарищ капитан! – Остановил Лебедев начальника заставы, едва не расквасившего длинный, крючковатый нос задержанного. – А ну, товарищ Гасанов, повторите кто это?
– Родственник, сын, – выдавил из себя председатель колхоза.
– Нехорошего сына вы воспитали! Ох и нехорошего! – Покачал головой Лебедев. – Слышали, что сказал начальник заставы?
– Гасанов опустил голову и заскулил, словно побитая собака.
– Отпустите сына, ничего не пожалею, деньги дам. Много. Отпустите…
– В БТР его! – Распорядился Лебедев, указав глазами на раненого и с неприязнью посмотрев на пожилого человека, с которым был знаком, которого не то чтобы уважал, но всё-таки...
Пограничники подняли кричавшего от боли задержанного, у которого пуля перебила кость ноги, и не церемонясь затолкали его через люк в чрево бронетранспортёра.
– Садитесь в машину, гражданин Гасанов. Поедите с нами на заставу, там разберёмся что к чему, – приказал председателю колхоза капитан Бережной. – И вы, товарищ сержант, обратился он к Коломийцу, – сдавайте наряд сержанту Банникову и садитесь вместе со своими бойцами в БТР.
Только сейчас все обратили внимание на сгустившиеся сумерки и на лаявших словно собаки погромщиков, потянувшихся от границы в сторону села. Начальник заставы посмотрел на часы. Почти половина шестого. Со стороны Ирана показалась половинка луны, отражавшаяся длинной рябой полоской в неспокойных водах Аракса и  предвещавшая светлую ночь.
– Вам, товарищи, – обратился начальник заставы к сержанту Банникову и солдатам его отделения, – выпала нелёгкая задача охранять Государственную границу Союза СССР в Новогоднюю ночь. Между часом и двумя вас сменит другой наряд. Если что, подайте сигнал красной ракетой! Вам ясно, товарищи пограничники?
– Так точно, товарищ капитан! – Ответили сержант Банников и трое рядовых пограничников наряда, заступавших на охрану Государственной границы.

* *
– Связавшись по радио с комендатурой, подполковник Лебедев сообщил своему заместителю, что остаётся до утра на заставе капитана Бережного и попросил соединить его с женой.
– Зоя, это я. Прости, вынужден остаться у Бережного. Как там у нас?
– Сижу, Игорь, одна, смотрю на луну. Только что запустили движок, дали свет. Слава богу, что дети в Ленинграде у бабушки, а одной мне не так страшно. Буду встречать Новый год с соседями. Передавай привет и новогодние поздравления капитану Бережному и Гале. Надеюсь тебя там покормят. И вот что ещё – побереги себя, Игорь, – дрожавшим голосом, за которым угадывались слёзы, еле слышно добавила жена. – С Новым годом, Игорь! – Взяла она себя в руки. Хотела добавить привычное – «С новым счастьем», да передумала. «Какое уж тут счастье, когда творится такое…»
Лебедев повесил трубку и обратился к жене капитана Бережного.
– Галя, Зоя передаёт тебе привет и новогодние представления. В комендатуре спокойно. Запустили генератор, дали свет.
– И мы сейчас запустим движок. Мощность у нашего генератора невелика, но без света заставу не оставим, – Оживился начальник заставы. – Спать сегодня не придётся. Будем встречать Новый год в чрезвычайных условиях и охранять границу.

*
Ближе к полуночи, включили в Ленинской комнате цветной телевизор «Рубин». Два десятка бойцов-пограничников, которым в наряд после полуночи или к утру, начальник заставы с женой, его заместитель – старший лейтенант и пока холостяк, старшина с супругой и комендант участка подполковник Лебедев провожали Старый год. Пили чай с конфетами и пирогами, которые испекли женщины и смотрели концерт звёзд эстрады, транслировавшийся из Москвы.
Уже скоро всем надоели сытые, холёные и размалёванные лица, а то и плохо выбритые по новой моде щетинистые рожи с по-женски пухлыми вульгарными губами, с которых не сходили улыбки «до ушей», бравурная музыка, пустые песни, тухлый раздражавший юмор не вызывавший смех…
Какой уж тут смех, когда творится такое. Старшина пощёлкал переключателем каналов. Пропустил никому не интересные новогодние передачи из Баку, Еревана, Тбилиси и остановился на втором московском канале, где демонстрировалась старая всем хорошо знакомая кинокартина «Карнавальная ночь», пришедшаяся пограничникам по душе. Жаль, что посмотрели не сначала и фильм закончился минут за десять до наступления Нового года.
На экране телевизора замелькали улицы и площади праздничной столицы, украшенные елками в гирляндах разноцветных огней. Вот и Красная площадь, Мавзолей и главные часы страны на Спасской башне.
Привидением откуда-то явился Горбачёв и словно заклинание произнёс своё Новогоднее совсем уж тусклое то ли поздравление, то ли невнятное послание или нелепое обращение то ли к народу то ли невесть к кому.
Осточертевших слов Михаила Сергеевича подполковник Лебедев так и не дослушал и не осмыслил. Его, прослужившего на границах СССР более двадцати лет, уже не удивляла пустота одних и тех же слов и фраз, которыми так и сыпал увлечённый ритуальным действом Генеральный секретарь, украшенный огромным и совсем не случайным родовым пятном.
«Позади труднейший год начатой нами перестройки. С большим напряжением идёт экономическая реформа, обострилась ситуация на потребительском рынке. Но зато теперь мы яснее представляем себе цель, к которой стремимся …» – грязными, бесстыжими глазами вещало то ли привидение, похожее на лидера страны, то ли терминатор с фиолетовым пятном на лбу, которое напоминало очертаниями какую-то небольшую кажется африканскую страну 
О таких, как этот, в народе говорят : «Бог шельму метит».
  Едва куранты отбили двенадцать раз и пограничники пригубили стаканы с лимонадом вместо шампанского, на границе затрещали выстрелы. Начальник заставы выглянул в окно.
– Товарищ подполковник, красная ракета! – сообщил Лебедеву капитан Бережной и не слишком громко – пограничники были рядом, подал команду:
– Застава, в ружьё!