Нарцисс Араратской Долины. Глава 118

Где-то в конце апреля, 1995 года, моя тётушка улетела в Америку, погостить, к своей дочери Юле. Я остался жить на её квартире. Она, конечно же, закрыла свою комнату, как она это делала и в прошлый раз (два года назад). В её квартире также поселился мой старший брат Игорь, который тоже перебрался в Москву, жить и работать. При этом, его семья проживала на Украине, в Донецкой области. Он периодически туда к ним ездил и отвозил заработанные тяжким трудом деньги. В Москве у него была работа (он в отличие от меня много чего умел делать руками), и он где-то там занимался медицинской аппаратурой. Мой старший брат стал таким вот жителем Москвы. Иногда ему тётушка делала временную прописку или регистрацию. В Москве с этим было уже довольно строго, хотя не так строго, как это было в СССР. Мне тётушка тоже иногда делала регистрацию, но, в основном, я нарушал эти законы о временной регистрации иностранных граждан из стран СНГ. Я себя как-то не считал иностранцем, да и не похож я был на не местного жителя. Меня только один раз тормознули, да и то, сразу отпустили, даже не взяв штрафа. Милиция у нас была довольно гуманной,  и у меня с ней не было никаких проблем. Я выглядел как настоящий москвич, и со мной ничего такого не происходило. При этом, у меня был советский паспорт с пропиской в городе Ереване. Я с ним жил до 1999 года, а потом мне его пришлось поменять на синий паспорт государства Армения, с которым я прожил еще девять лет до 2008 года. Потом мне пришлось от него отказаться, чтобы стать гражданином России…

                Так что, моя тётушка отбыла за океан где-то на два месяца, и мы с моим братом жили на её квартире, в центре Москвы. К брату, я помню, приехала его семья, жена с двумя дочерьми, где-то на месяц, и я ночевал в коридоре на раскладушке. У него была симпатичная трёхлетняя младшая дочь Стася, с длинными кудрявыми черными волосами, которая меня немного побаивалась. А старшой же его дочери, Саше, было где-то десять лет; и она постоянно слушала певца Агутина, что меня немного раздражало. Всё это я помню крайне смутно, и я, в основном, ходил на вернисаж, пытаясь что-то заработать. Денег у меня не было, и я пребывал в каком-то отчаянном положении. Я даже совершил акт вандализма, обнаружив стопку старых тетушкиных французских журналов (60-ых), начал из них вырезать понравившиеся мне фотографии девушек. Что на меня нашло?.. В общем, я начал делать коллажи и это меня тогда сильно увлекло. И я даже продал один или два коллажа. Тётушка же потом была сильно этим недовольна,  совсем не оценив мои творческие поиски…

                После этих коллажей, я начал рисовать акварелью улыбающегося чёрного кота, который меня, таким образом, спас от нищеты. На самом деле, его я создал ещё в Ереване, - мне надо было нарисовать лёгкий рисунок в подарок племяннику Гранту (сыну кузины Беллы). Потом я с этого рисунка снял копию, и котик у меня был с собой. Ещё имелся другой рисунок с двумя кошками, который я тоже рисовал в подарок (для племянницы Литты). В общем, с этого началось моё, так сказать, падение в примитив, в котором я пребывал лет шесть или семь. Конечно же, это был не совсем кич, но из «большого искусства» я ушёл, и, как оказалось, с концами. Я больше не рисовал свою чёрно-белую эротическую графику, и с этим всем было покончено навсегда. Преображение было настолько резким, что я даже сам не понимаю, как это могло со мной произойти? Ведь я же не стал каким-то там совсем другим, менее циничным и менее сексуально озабоченным. Занятия антропософией, видимо, каким-то образом меня изнутри поменяло, и я не смог вернуться к своим старым рисункам. Это довольно печально, и тот же карикатурист Лёша меня впоследствии немного за этот уход из большого искусства начал презирать. Хотя, поначалу ему нравились мои коты и зайцы, и в этом ничего страшного он не видел. Просто ему не понравилось, что они потом попали на обложку популярного московского журнала (это произойдёт летом 1997 года, и я буду этим крайне горд), куда он меня сам и привёл…

                Улыбающийся чёрный Котик не был каким-то там шедевром минимализма, хотя в нём что-то такое, несомненно, присутствовало:  почему же тогда его так активно стали покупать в то лето 1995 года, если в нём ничего такого не было?.. У меня был некий шаблон, по которому я его копировал и раскрашивал акварельными красками. Вначале мой Котик был в тельняшке, а уж потом я начал экспериментировать с другими одеждами. Я его вставлял в рамочку размером 24 на 30 см, под стёклышко. И он продавался где-то в районе 20-30 долларов. И таким вот незатейливым образом я стал довольно коммерческим автором, хотя при этом не наглел, и не штамповал его в больших количествах. Обычно я успевал к выходным нарисовать несколько Котиков, и ещё кое-какие другие композиции. Без денег я уже с Вернисажа не уходил, и даже сумел что-то скопить. Вот так я стал мелкобуржуазным художником. И про свои чёрно-белые графики я как-то подзабыл. Хотя, иногда что-то там пытался изобразить, но этот процесс меня больше расстраивал, чем успокаивал и вдохновлял. У меня ничего такого интересного не получалось, и  я оставался собой недоволен. И, к тому же, рисование для Вернисажа отнимало все творческие силы, на настоящее искусство «для себя» не было времени. Так я стал акварелистом-примитивистом. Да и мне, признаться честно, раскрашивать картинки нравилось больше, чем рисовать тушью и пером: сидишь себе и тихо раскрашиваешь, и как-то это тебя успокаивает и умиротворяет, и примиряет с суровой реальностью. Без сильных вдохновений и без печальных депрессий…