Лавровы. Роман. Часть 16

Глава 16. Первая потеря и вторая.

Виктор Матвеевич Лавров почивал на лаврах. Две недели назад вызвали его в высокие инстанции и зачитали приказ о назначении директором Сапожковского отделения «Сельхозтехника». Известие которого он давно ждал и надеялся. Первый секретарь так и сказал:

- Решение это напрашивалось давно, Вы Виктор Матвеевич человек молодой, образованный и как говорится карты в руки.

- Смотри не проиграйся – хрипло буркнул сидевший тут же прежний директор. – Болеть не рекомендую. Этого тут не любят.

Да Виктору становилось, не сказать что бы сильно хуже, но и не лучше. Хотя его главная пока цель исполнилась, он стал - таки главой Сапожковского отделения. На счастье или на беду, кто знает? С одной стороны мечта, а с другой здоровье.

- Кого мне сегодня везти? – объёмно высунулся из «персоналки» Петруха Кулаков. – Разъясните ситуацию.

- Меня – откликнулся Лавров.

И раскатились тут будни. Успевай поворачиваться. После ноябрьских праздников колхозы и совхозы начинают отходить после битвы за урожай, просыпаются пропалённые солнцем и осенним ненастьем. Начинают легонько зондировать почву, касательно установки той на ремонт. Тут время неумолимо, после Нового года: Рождество, Крещение, день Советской Армии, Восьмое марта, а там пахать пора. Стоп, стоп, стоп. Так дело не годится, подумал Виктор Матвеевич и на очередном совещании предложил, раз первой идёт пахота, значит первоочерёдно просим в ремонт трактора, а уж плуги и бороны ремонтируйте сами, нечего на печи жиреть. Следом за тракторами техника для весеннего сева и так далее и тому подобное. Сам себе проблемы создавал. Это раньше завсегда можно было прикрыться: мол, поперёк комбайнов сеялки пошли. Или что – то в том роде.

- Я бы на Вашем месте всё по – старому оставил – разглагольствовал Кулаков, когда вёз начальство в половине одиннадцатого ночи, после очередной взбучки, после очередного совещания. – Пусть они на местах лбы морщат, а мы на пригорке посидим. Руководящие указания будем рассылать. Нехорошо когда хвост собакой крутит. Испокон века наши предки так жили, у кого прав больше тот и пан. А как иначе?

- Ты Петруха парень хороший, это я знаю – задумчиво отвечал Лавров. – Но как говорил один лобастый товарищ «Ввяжемся, а там видно будет». Шампанское
любишь?

- А что шампанское? Наливай да пей.

Многое изменилось в жизни Виктора Матвеевича Лаврова, не изменилась только его страсть к собиранию марок и прилипчивое недомогание. А ещё он с самого далёкого детско – юношеского возраста, хлебом не корми, а любил в тишине, покуривая хорошую сигарету, поругиваясь на следоточивый дым, рассматривать старые фотографии. На знакомых фото, привык видеть себя как бы со стороны, пристроившись поодаль.
И вот она фотография: Витька тот ещё пижон, студент Рязанский. Нахмуренный лицом отчего – то, хотя это ему совсем не свойственно. Приехал в отчий дом после очередной сессии, на каникулы. Матвей школу заканчивает. Мало пятёрок, со спортивным уклоном. Зима, а он в кепке модной тогда, белой в макаронную полоску. Улыбается краешком губ, впрочем, как всегда. А Костику что? Он в середине, между братьями, тепло ему.
Другой снимок: около парка «Сокольники» в Москве. Виктор весь из себя бравый, радуется приезду в Москву. Рядом супруга Наталья и дочь Ольга. Константин уже со второй женой Татьяной и естественно Таисия, она в Москве дольше всех, так сказать ветеран. Лето, кругом цветы и словно птицы поют, звуки не застывшие, кажется живые. Как молоды и обаятельны все, сам и завидует, сам и доволен.
Или вот: на первой Костиной свадьбе. На второй день, как положено, пошли гости прогуляться до пруда и назад. Не всем хотелось, но надо. Виктор залихватски поёт, рядом с гитарой Раф с подругой Таисии. Сзади него Матвей Гаврилович, что – то сосредоточенно разглядывает по пути следования. Может шнурок развязался? Хорошо всем, похмелились же, но в пределах разумного.

- Наташа, принеси мне чайку покрепче – кличет жену. – Помнишь в Сокольники ходили? Вот она фотка – то. Эх, вернуть бы всё, я тогда и не болел совсем.

- Помню.

Хворь – она не разбирает ни времени, ни места, словно навязчивый комар. Её из одной двери гонят, смотришь в другую стучится. Таблетки утром, в обед, вечером. Уколы, физиотерапия, один раз в год Кардиологический центр. Курить бы ещё бросить, но пока не получается. Врачи категорически запрещают. Однажды даже график специальный разработал. Первая неделя – курение и все следующие за этим привычки через один час. Вторая – через два и никаких тебе послаблений. Третья – выложь и не сопротивляйся, три часа между затяжками. И так далее и тому подобное. До восьми часов доводил промежутки, вроде всё складывалось, как надо и…снова дымил как локомотив. Только успевай прикуривать. На оперативках мужики так накурят, что друг друга не видят совсем за пеленой голубого никотинового дыма. Ничего тут поделать было невозможно из – за нехватки рабочего времени.
В тот год ему было особенно нескладно. Как приезжали Константин с Мариной на празднование Нового года, так и продолжалось. Брат уже тогда заметил усталость Виктора. Всё как будто незаметно для не сведущих, но он же брат. Маринка впервые в гостях (не считая Потаповских вылазок), одно гложет душу и грустно ей: одноклассников перед самым новым годом в октябрята принимают, она же уехала. Как теперь в глаза всем смотреть? Они же со звёздочками будут. Спас как всегда, великий выдумщик дядя Виктор. Вызвал в спальню, на ковёр супругу, долго там шептались. Наталья после этого приняла загадочный вид и выскользнула на кухню. Поспешно погремела там ящиками и вышла, подмигнув скоротечно мужу. В одной руке её притаился бланк Почётной грамоты, в другой был непоколебимо зажат значок октябрёнка.

- Прошу приготовиться к торжественному принятию в ряды юных октябрят Лаврову Марину Константиновну – встал во весь рост Виктор. – Для этого секретарь, в лице Лавровой Натальи Александровны должен заполнить соответствующий документ. Приступайте незамедлительно.

Наталья солидно присела на краешек стула и начала наносить текст на бланк грамоты, а именно: Мы, нижеподписавшиеся, Лавров Виктор Матвеевич, Лаврова Наталья Александровна и Лаврова Ольга Викторовна (присутствующая заочно) перед лицом верных одноклассников, заверяем, что Лаврова Марина была принята в октябрята в посёлке Сапожково, перед Новым годом.
Действительно без печати.

- Попрошу поставить свои заковыристые подписи – гнул линию дядя. – За Ольгу подпишется Константин.

И когда он вручил девочке эту бумагу в купе с пионерской звёздочкой (найдена в вещах Ольги), та была счастлива, до такой степени, что в глазках появились слёзы. Новый год она встречала настоящей пионеркой со звёздочкой на груди.

- Теперь её должны поздравить родные – снова заговорил привыкший распоряжаться глава Сапожковского семейства. – Второго января пойдёшь со мной, как представитель Советской пионерии на торжественный вечер посвящённый чествованию передовиков производства.

- Поздравляем – хором громко сказали Константин и Наталья.

Ещё успели открыть шампанское, наполнить бокалы и только тогда по телевизору начали без устали и непоколебимо бить Кремлёвские куранты. Наступал очередной, никому не ведомый год. Году этому суждено было стать годом невосполнимого. Но мы же не можем знать, что свершится, что не свершится, а может вообще пропустить тот год и не вспоминать никогда. На небе,
в прогалину меж тучами глянула луна в праздничном исполнении. И смотрела в окно до самого окончания празднования. Засиделись до самого утра. Вставать рано никуда не надо, спешить тоже. Ближе к обеду затопили печку, братья закурили и присели у открытой дверцы, пуская сигаретный дым внутрь топки. Беседовали. Мимо несколько раз, октябрятским значком вперёд, прошествовала Марина.

- Бывает и совсем когда забуду о недуге своём, думаешь, что отпустило, но нет – не тут – то было, скребёт – глубоко затягивался Виктор. – А бывает наоборот защемит, в глазах темно. И если раньше, так сказать поначалу, белые полосы были значительно длиннее, то теперь всё наоборот. На луну выть хочется. Как голодному волку.

- Что врачи – то говорят? Излёт двадцатого века на дворе, не может быть, что бы не изобрели какой таблетки для излечения.

- Да ничего конкретного не глаголят, вот отсеемся нынешней весной, снова к вам в Первопрестольную с поклоном приеду, на милость эскулапам с бородами сдамся – вздохнул брат. – Береги Костя здоровье смолоду, не рискуй. Мне – то уже видимо поздно.

- Тоже мне старичок выискался – засмеялся гость. – Всего – то шесть лет разницы, даже чуть меньше. Может зазря ты брат согласился на эту расстрельную должность? Сел бы где ни будь в бухгалтерии за стол, нарукавники надел, пусть кто поздоровее на переднюю линию выходят, им и карты в руки, им и машину персональную, им и выговора в личное дело. Лавровым что больше всех на этой Земле надо?

- Если ты гореть не будешь, если я гореть не буду…, эх, брат, ты же сам так не думаешь, ты же сам на передовую рвёшься – пыхнул дымом в растворённую пасть печки Виктор. – Кто тогда?

- Лавровы.

- То-то и оно. Когда отца из тёплой постели сдёрнули, да с четырьмя нами сопливыми, да в отстающий коллектив, да в набитую тараканами хибару, он что сомневался?

- Он, верно, здоровый как бык был, а у тебя проблемы горой – не сдавался Константин. – Подумай на досуге.

- Пересилим.

Помолчали. В глубине печи бесновался огонь. На кухне журчала вода и позвенькивала посуда, это Наталья на кухне мыла посуду. В квартире было тепло,
Марина прошла обратно, с любовью поглядывая на октябрятскую грудь. Грамота о принятии в пионерию была бережно спрятана в объёмистой дорожной сумке. (Теперь она под стеклом и в дорогой рамке, чуть набравшая желтизны, висит на стене в уютной спальне Марины Константиновны, обласканная тёплыми воспоминаниями). Никому больше в Маринином классе не удалось испытать чести быть принятым в Октябрята дважды. Только ей. Уезжали из гостей в сильный и крупный снегопад, которому в один бок судорожно поддувал морозный, январский ветер.
До самой весны колбасила замороженную землю злая и колючая метель. Уж она изворачивалась и так и так, наружей и изнанкой, то с верху, а то пометёт понизу сгребая в одну большую кучу огромные сугробы. Сапожково под этими сугробами затаилось и не показывало носа наружу до самой весны. Квартиру выдувало к утру напрочь, так что приходилось топить печь дважды в день и рваные кольца дыма поднимались над трубами посёлка в самое перевёрнутое вверх тормашками небо. Вьюжило чуть не до пасхи и лишь только за неделю до светлого Христова воскресения разведрилось.

- Вот так зимушка – зима – ворочал в печи огромной, тяжёлой и ставшей обузой кочергой Виктор, к весне ещё больше слабевший. – Дровишки в сарае уменьшаются со страшной силой, нам бы как в старых фильмах мебелью не начать топить.

- Ну чего языком несёшь? – возмутилась Наталья. – Мне как учителю, РОНО ещё целых пять кубометров задолжало, привезут уже напиленные, только поколоть, да в топку.

- От сырых один дым, а тепла чуточки – смотрел на вещи реально хозяин дома. – Теперь уж все и позабыли про долг Лавровой Наталье Александровне, забот и так много, сама же говоришь, что в школе холодно.

- Не то что холодно, но прохладно. Ольга на весенние каникулы с подружкой обещает приехать, а та рождённая в Краснодарском крае, тепло любит и не морозостойкая.

- В полушубке моём спать будет! – ухитрился пошутить Виктор, даже в самые нескладные дни, когда недуг бесшабашно брал за горло, не терявший чувства юмора. – И в валенках с галошами!

- С тобой серьёзно, а ты как маленький, скоро мужики на работе тебя слушаться перестанут, руками махнут – снова возмутилась супруга. – Тогда уж точно ничего не попишешь.

- Там ещё женщин полная бухгалтерия, плановый отдел и кадры.

- Ну, вот на них и уповай, пока не поздно – Наталья тоже была не против тут как тут пошутить. – План – то квартальный выполняете?

- А куда он денется с подводной лодки? На том стоим.

Между тем Матрёна Матвеевна без дела не сидела и на самотёк со своей стороны недуг Виктора не пустила. И тут и там выясняла наличие в ближайших поселениях чудодейственной бабки, народными средствами ли, заговором или другими действиями изгонявшую прилипчивую хворь из тела человека. Вскоре такая нашлась. Маленькая, чуть более метра ростом, с пучком седых волос на голове и не выговаривавшая с детства несколько букв старуха с распростёртыми объятиями раскрыла перед той калитку такого же утлого домишки. Крылец, сени, горница и прочие помещения избушки были увешаны вениками зонтичных растений.
Матрёна Матвеевна приехала к ней рано поутру, преодолев путь километров в пять от ближайшей железнодорожной станции, что расположилась под самой Уфой. Башкирский народ издревле славился радушием и гостеприимством. Но и бабок обладающих чарами исцеления там тоже хватает.

- Заходи водная – незамеченная сначала вышла из за куста сирени башкирка, что бы склониться перед гостьей в глубоком и почтительном поклоне – Милости пвосим. Далеко ли езжала?

- Может далеко, а вполне может не очень, Рязанская я – поспешно ответила Лаврова. – Всю жизнь там прожила.

- Косопусая что ли?

- Ага.

- Ну испей с дороги чаю бевёсового, на семлянике настоечного – пригласила в дом хозяйка. – Что пвивело – то тебя в наши квая? Болеет кто? Или мимо шла? Всё вавно саходи.

- Сын хворает у меня, изводится – потуже затянула тёмный платочек под подбородком Матрёна Матвеевна. – Доктора бьются по всякому, но не отпускает, только ухудшается. А по тебе земля слухом полнится, травками практикуешься, народными средствами. Помоги, любезная, я в долгу не останусь.

- А мене твой долг не нужен совсем, я и так пвоживаю спвавно, хлеб и живая вода есть, лапти с онучами – громко пошамкала губами бабка. – Чёж его – то самого не пвивезла? Ходит ногами, поди? Семлю топчет.

- Ходит.

- Это ховошо, надысь вебёночка пвивосили, не ходок. Но я лечу всяких, убог тот, кто не вевит. Ваньше лекарствов совсем не было, а человек пвоживал сторовый яки бык.

- Патрикеевна, ты всё людей дуришь! – закричала из – за забора здоровенная, вся сложенная из жировых складок баба. – Угомонись чуток, не то участкового как всегда кликну. Найдёт на тебя управу.

- А ты не вствевай – ответила той бабка. – Мне люди вевят с несапамятных ввемён, от самого тёмного начала.

- А и правда – добавила путница. – Я не к Вам пришла.

- Ещё бы.

Потом бабка долго – долго колдовала в хибаре над загадочными сосудами, кипятила кипяток и пускала в него пахучие травы. Стоял густой аромат не то цветущей липы не то ошпаренного лопуха. У Лавровой закружилась голова и она прислонилась плечом к притолоке, оставшись так до самого конца, когда знахарка налила в литровую банку под пластиковой крышкой, коричневое зелье.

- Пущай хлеб вжаной макает и ест, три васа в день, натощак.

- Целый день натощак? – переспросила Матрёна Матвеевна.

- Не певебивай – взьерепенилась бабка. – Без тебя тошно!

- Аааа.

Ехала в поезде назад и всё думала. Как бы не навредить сыну, как бы не ухудшить. Уж больно непонятная ведунья, будто не от мира сего. Денег за труды не берёт, а сама себе на уме. Слова не выговаривает и злая какая – то. Понимала что без веры нельзя, но и последствия могут быть самые неожиданные.
Виктору было не до выбора и раздумий. Зажмуриваясь от омерзения, выпил всю банку за три дня, Пару недель ожидали начала действия препарата, но не дождались. Только в животе урчало.
Тогда, ровно через месяц после описанных выше событий, Матрёна Матвеевна отправилась в Дивеево. Свято Троицкий Серафимо – Дивеевский женский монастырь, впечатлил её своей мощью. Долго наматывала круги по канавке Святой Богородицы вокруг монастыря, что – то шептала себе под нос, вытирала слёзы краешком праздничного плата, горько вздыхала. Приложилась к мощам Серафима Саровского, скорбно стояла над ними почти час пока на неё не зашикали другие верующие. Присела на скамеечке в уголке и сидела так пока храм не стали закрывать на ночь.

- Освобождай помещение, скорбная – зазвенел ключами сгорбленный годами
и невзгодами сторож. – Завтра поутру приходи, все будут, а уж сегодня и послушницы отмолились, по кельям разошлись. Зубы почистили.

- Мне бы сыну здравие у Бога вымолить.

- Завтра, завтра.

Виктору становилось хуже. Бабье лето в том году случилось рано. В самой середине сентября. Урожай убрали споро, по сухой погоде. Картошку выкопали и он собрался в Рязань. В областную больницу. Вместе с ним перебралась туда и его слабость, пронзительная боль и надвигающаяся беда. Впрочем, оптимизм и вера в себя тоже проследовали за ним по пятам.
Провинциальная больница – это конечно не элитная Московская клиника, но всё же. Чисто, уютно и в коридорах почему – то пахнет рентгеновским аппаратом. А ещё чистыми бинтами и пенициллиновыми инъекциями. С утра молоденькие медсёстры приветливо улыбаются, а уставшие в конце смены становятся более строгими. Человек ко всему привыкает и привычка великая сила.

- Вам, молодой человек, строжайше - категорически запрещено курить табак, категорически – настаивал лечащий врач, сутулый мужчина среднего возраста, со старомодными, Пушкинскими бакенбардами. – Это облегчит течение Вашей болезни, причём заметно.

- Я попробую – отмахнулся Виктор.

- Пробовать мало, надо применить мужицкую выдержку и силу, переломить хребет желанию – без всяких шансов настаивал эскулап.

Таисия с Константином задумали навестить его уже в начале октября. С неба, на крышу электрички лил холодный, жидкий дождь, внутри вагона было тепло и оттого стёкла окон неизбывно плакали липким конденсатом. Ехали долго, кланяясь каждому мало – мальски видному из – за полыни столбу. На первой Рязани взяли частного бомбилу в готовом от старости развалиться «Жигулёнке». Ухабы, выбоины и целые ямищи, залитые доверху водой, злорадно поджидали их в пути следования. Жалобно долбила в уши подвеска. Дворник работал только с водительской стороны. Древний же, почти полумиллионный областной центр. Необъяснимо всё.

- А мы доедем? – здраво поинтересовалась Таисия.

- Доставим – устало ответил водитель. – Бывало и хуже.

- Да уж куда? – вставил Константин, подпрыгивая на очередном ухабе.

- Я утром одного вёз до вокзала, так он вышел на середине дороги, ну и что, от этого демарша дороги лучше стали? – щёлкнул зубами, вместе с подвеской водила. – Самообман. Вот выберем очередного губернатора, он кааак воровать начнёт, как слова правильные с трибуны скажет. Их теперь за словоблудие и избирают. Научился говорить, так иди во власть.

- Сами избираете таких, а после расхлёбываете большой ложкой – чуть не поперхнулся словом Константин.

- Ах! – добавила Таисия.

Большой, синий ЗИЛ с металлическим кузовом ласково и небрежно въехал бампером ихнему автомобилю прямо в правую заднюю фару. «Жигулёнок» ещё жалобно выдавил из себя козлиный писк и чуть похромав остановился.

- Приехали – вздохнул всем телом бомбила. – Невезуха. Выходи честной народ, дальше не поедем. Денег за неиспользованный заказ не беру. Хотя мы приехали почти, вон проходная в полукилометре.

На самом входе уборщица мыла пол, шваброй размазывая грязь и слякоть по выложенному метлахской плиткой полу. В огромном окошке регистратуры просматривалась неприглядная дама в белом халате. Все дороги ведут в Рим. В данном случае как раз к этому окошку.

- Нам бы во вторую кардиологию к брату Лаврову Виктору, из Москвы приехали – донесла до ушей медицинского работника Таисия. – Он нас ждёт с самого утра.

- Пропуск – рявкнула, как в рупор та. – Ходют тут по мытому.

- Из Москвы мы – дрогнул голос Таисии. – Не знали про допуск. Не ехать же обратно! Ближний свет?

- Карантин у нас, повальный грипп. К главному врачу ступайте, может пропустит. Он у нас добрый, уже часа два – улыбнулась во весь рот хозяйка регистратуры. – Как пообедал, так и подобрел, килограмма на два. По коридору прямо, второй поворот налево, аккурат против туалета.

- Пошли – распорядился Константин.

Через час они вошли в палату брата. Кровать Виктора находилась в дальнем углу, сразу за широким окном. На тумбочке в вазочке лежали яблоки и стояла открытая бутылка минеральной воды. В трёх других углах, лёжа поверх одеял в белых пододеяльниках, похрапывали соседи. Рязанские, косопузые мужики. Пахло нечистыми ногами.
Виктор был плох. Осунувшееся лицо, впалые щёки и обозначенные синими
провалами грустные глаза. Но он им искренне обрадовался, лицо просветлело и в глазах сверкнула упрямая искорка.

- Ребята, вы молодцы! – хрипло почти прокричал он, приподнимаясь на кровати – Молодчаги.

- Мы старались – взял себя в руки после увиденного Костя. – Ты нам брат, которого мы любим.

Некоторые соседи по палате, покряхтывая, вставали и уходили за дверь. Другие, более любопытные оставались. Но все смотрели с уважением – москвичи приехали. Под окном, за батареей парового отопления возилась громко болезнь. Болезнь Виктора и здесь была первой и главной. Другие были помельче, хоть чрезмерно липучие и лечились медицинскими препаратами.

- Как там мои? – через несколько минут молчания спросил он. – Наташке одной тяжело. Эх, яблок в этом году на зиму не заготовил. В Пехтове мне обещали десять ящиков со скидкой. И Ольге в Рязань и так ещё может кому. Наталья в школу носит. Студентка – то прибегала на днях. Плачет. Не надо. Погода плохая, как доехали? Холодно в электричке.

- Прекрасно доехали, что нам? – за двоих ответила Таисия.

- Мы тебе твоего любимого говяжьего языка привезли, в фольге, тёплый ещё, поешь – выдавливал глядя на брата слова Константин, тоже готовый всерьёз расплакаться. – Фрукты вот, минералка.

- Что – то сегодня не хочется, идём лучше покурим.

Стоять ему было трудно и он присел на корточки, спиной к стене. Было видно, что табачный дым ему не нравится, но он продолжал вытягивать его из сигареты, чуть не глотая вместе со слюной. За окном бродячий клён, подошедший к нему вплотную, багровыми листьями скрёб по стеклу, словно гладя. На дальней берёзе взахлёб каркала чёрная, как сажа ворона.

- Не хочется жутко, а видно… – со слезами в грустных глазах сказал Виктор и отвернулся лицом в угол.

- Что? – переспросил Костя.

- Да так! – отмахнулся больной.

Часа через два они уехали назад, а Виктор Матвеевич Лавров, старший из семейного клана братьев остался в больнице. Колёсные пары звонко и весело взбрыкивали  на  натруженных  стыках  рельс,  по правому  боку иногда мелькали
залитые дождём вокзалы, вокзальчики и полустанки. Входил – выходил народ, бряцал между собою словами.

- Как же так? – всхлипнула Таисия.

Константин делал вид что дремлет, склонив голову к грязному снаружи окну:

- Плохо всё.

Примерно через неделю, Виктор, совершенно обессиленный лежал в больничной палате и не отрываясь смотрел в низко нависший над ним белый потолок. За мутным окном неукоснительно смотрело в стёкла неяркое октябрьское солнце. По коридору тихо ходили выздоравливающие пациенты, вели свои разговоры. Давно замечено, что больные говорят о здоровье, таблетках, процедурах, а здоровые обо всём остальном. О работе, о женщинах, о книгах. Виктор лежал и потолок вверху постепенно становился всё более серым. Затем он из пепельного нисколько не задумываясь постепенно окрашивался в более чёрный с матовым оттенком. И когда солнце село за горизонтом потолок стал абсолютно чёрным. Покачался так совсем не долго и вдруг исчез никем не остановленный…
Виктора Матвеевича Лаврова совсем не стало ранней, дождливой осенью, когда багровый клён под руку с пожелтевшей берёзой готовились к зиме. Было ему всего сорок три. Огромной души и оптимизма человек не справился в борьбе с недугом и забрал с собой неиссякаемое жизнелюбие, беспредельную жажду деятельности и готовность бескорыстно помочь другим.
Он лежал в гробу молодой и красивый, чуть нахмурившийся, с прокушенной насквозь от тоски нижней губой, солидно склонив на бок голову. Рыдала Матрёна Матвеевна, падал в обморок Константин, недоумевали близкие родственники, собравшиеся со всех концов страны. Это потом, когда смерти пошли чередой, приезжать стали не все. Виктор был первым. Он любил быть лидером и Бог первым позвал к себе его.

- Идём, Гаврилыч место ему искать – пришёл с утра Гореев. – Вы же на кладбище не ходоки, пока никого нет, а я знаю одно хорошее.

- Идём – натужно ответил Матвей Гаврилович, снял с гвоздя вбитого в стену кепку, надвинул её на глаза и сгорбленный шагнул первым.

Выбрали возле самой оградки Гореевых, где у Александра Ильича матушка и отец рядышком лежат. Там как раз пустырь небольшой, может, когда в древние времена и были могилки, но теперь всё сравнялось и травой вперемешку с быльём заросло. В самом дальнем уголке. Под дубом.

- Ну вот, начнёте завтра Лавровскую оградку, нам Гореевым она тоже близка.

- Видно придётся, никуда не денешься – закурил Матвей Гаврилович. – Вона
как получается, раньше нас стариков.

- Оградку – то на двоих закажи в «Сельхозтехнике» сварить, что бы уж и для следующего новосёла. Скоро и мы друг за дружкой проследуем, ровной походкой и без громких слов. Давай примем по сто грамм зелья за усопшего. Я припас чуток.

- Наверное ты прав. Помянем.

Александр Ильич разлил ровно по сто, а остатки в чекушке разбрызгал по земле, где завтра будет могила. Крякнули.

- Теперь давай разметим.

Хоронили всем селом, к населению которого добавились несколько десятков человек из Сапожково. Впереди шёл абсолютно трезвый, высоко держа в поднятых руках, принесённую из дома помнящую ещё ледовое побоище икону Шурка Никишин. Взгляд его был настолько яростен, словно он хотел вырвать у времени сердце и уже бессердечное пустить его вспять. Следом нёс обтянутую красным бархатом крышку гроба Семён Шарин, в глазах которого стояли и не падали ниц огромные, как яблоки человеческие слёзы. Виктор всё так же склонив набок голову медленно шёл на плечах Сапожковских мужиков следом. Было тихо, лишь на самом выходе из Потапова закричала в голос расхристанная Лиза Миронина, да тявкнула на этот голос собака напротив.
Так же тихо было и у разверзнутой могилы. Могильщики постарались, яма была глубокой и широкой, словно не по размеру. Аккуратно была сложена свежая, ещё не подмороженная глина по сторонам ямы. Когда начали забивать первый гвоздь, завизжала бабка Сенягина:

- Господииии!!! Забери меня вместо его, пусть хоть годик поживёт ащщё, господииии!

И только когда первые комья земли ударили о крышку, всем скопом, всей ордой, всей своей сутью завопили наотмашь бабы. Недолго прислушиваясь к ним завыли в голос собаки, не выдержал даже гудок на районном сырзаводе. Мир всколыхнулся и заплакал.
Так же тихо было вечером и ночью на селе. Девчонки поголовно отменили своим ухажёрам свидания, а некоторые и сами не явились, за что их назавтра лишний раз поцеловали.
Зима в тот год пришла ранняя со снегами и морозами. Матрёна Матвеевна каждое утро проводив всех на работу шла на кладбище. Там падала в глубокий уже снег и начинала вместе с метелью подвывать. Постепенно её голос креп и перегодил в вой, пока её не становилось слышно в «Сельхозтехнике». Матвей Гаврилович в то время почти семидесятилетний пожилой человек работал кладовщиком, восседая за столом посереди стеллажей с коленчатыми валами, там
было тепло и лишний звук не проникал снаружи. Теперь он больше просто сидел прикрыв глаза от надоедливого и едкого сигаретного дыма. Думал и вспоминал. ПЛАКАЛ.

В дверь стукнули.

- Гаврилыч, иди, твоя опять на кладбище воет – отряхнул валенки сват Александр Ильич. – Веди домой. Хочешь я с тобой схожу?

- Нет, Ильич, я сам.

- Я тут в профсоюзном комитете беседовал – подсел Гореев. – Может её на курорт куда отправить, недели на три. А что? Новые впечатления насядут, забудется чуть – чуть. Поди в жизни нигде не была?

- Не поможет.

- Матвей Гаврилович, у нас, что солидола нет? – ввалился с охапкой холода Иванов, он теперь заведующий мастерскими. – Народ говорит нечем рабочие места под подшипники смазывать. Непорядок. Вы знаете, что совсем, мастерские закрывают? Сегодня на оперативке объявили, будет только пилорама. Так что деды на пенсию.

- Держи карман шире – зло сплюнул сват. – Иди, обед у него.

- Какой обед, рано ещё – разбушевался Иванов.

- Иди.

Долго ещё смотрел Гореев вслед ссутулившемуся Матвею. Тот шёл чуть наклонившись вправо и прихрамывая. Нелегко она даётся жизнь – то, нелегко. Тяжело любого человека хоронить, но детей – это исключительно жестоко. Не по правилам. Александр Ильич всё смотрел, как сват превращается в точку, всё ещё заваливающуюся направо и вздыхал. Куда – то по своим делам завьюжила позёмка. Похолодало.

- Гореев, ты чего на морозе прозябаешь, твою мать – подошёл вплотную Семён Шарин.

- Да вон – показал на точку вдали Александр Ильич.

- Опять пошёл?

- Пошёл, вот ты мне Семён скажи по секрету, почему в этой жизни одним везёт, другим не очень – взял его по дружески за грудки Гореев. – Вот хороший
мужик, всё за него, а поди ж ты. Спорую жизнь прожил, нелёгкую. На виду, хотя большой должности не занимал, но его уважали. Так просто секретарём коммунистов на всех местах работы не бывают. Иди, Гаврилыч, но непременно возвращайся.

Отчего – то лесной гул потянул из ближнего сосняка и кудлато ухнул в никуда сыч. Потом всё затихло и повалил с неба ватный снег. Он падал, не больно ударяясь об уже прилёгший на землю и становился частью этой земли. Где – то надсадно гудел автомобиль. Постепенно всё смешалось: запад и восток, север и юг, верх и низ, параллельное и перпендикулярное. Сплошная серая мга с прожилками снежных хлопьев. Два человека в этой мге шли с погоста. Один человек плакал в голос снаружи, второй выл изнутри – не слышно. Невесело в мире.

Недели через две, на рассвете, в квартире Константина Лаврова зазвонил телефон. Стояла длинная Московская январская ночь. Тускло горели фонари за окном и как в желудке урчало в батареях парового отопления. Татьяна перебралась через мужа, одёрнула ночную сорочку и испуганно взяла трубку. На другом конце провода сначала никого не было, но после появился голос, это был голос Варвары Лавровой.

- Кто? – сразу всё поняла Таня.

- Папа…

Матвей Гаврилович Лавров как жил тихо, так тихо и умер. Пришёл из бани от Гореевых, сел на диван и ничего не сказав повалился на бок. Вот так студёным январём взял да и переехал в двухместную могильную оградку сына. Окаменевшая Матрёна Матвеевна теперь вела себя тоже тихо. Плакала дома, под образом. Варвара с младшим Матвеем строго за ней следили. Словно за больным ребёнком.

- Пусть земля тебе пухом – сказал в последнем слове Шарин, даже не подумав заругаться. Что с ним произошло впервые в жизни.

Метёт над погостом метель. Студёно.