Во Имя Твое 60. И вновь испытание

Ольга Пономарева, Елена Кибирева
Авторский рисунок Ольги Бухтояровой

И вновь испытание
   Конечно, все трудности и испытания, постигшие отца Григория и матушку, не могли не сказаться на мамином здоровье. Помимо постоянных болезней и возрастных изменений, особенно сильно в последних два года жизни она стала жаловаться на зрение. Катаракта на обоих глазах – тоже возрастное заболевание, но у матушки оно проходило какими-то скачками: определенный отрезок времени без изменений, а потом зрение сразу резко ухудшалось на несколько порядков. О последнем таком случае, после которого она практически ослепла, мне бы хотелось рассказать.
   Это было в начале декабря 1996 года.
   Мама уже ходила с палочкой, но одна старалась никуда не выходить. В этот день (к тому времени я переехала жить в Курган) меня не было, а папа отлучился, вероятно, в храм. Слегка одевшись, матушка взяла свою палочку и пошла по тропинке в огород по хозяйственной нужде. Была сильная пурга. Мама прошла несколько шагов, не почувствовав, что страшно метет и буквально в двух шагах уже ничего не видно. Очередной порыв ветра с такой силой толкнул ее, что она, выронив ведро, которое было у нее в руках, упала, ударившись затылком. Поднимаясь, она поняла, что ничего не видит: одна белая мгла перед глазами – и все. Стукнувшись, она потеряла ориентацию и не могла понять, в какой стороне дом и где поленница дров. К тому же куда-то в сторону отлетела ее самодельная тросточка. Одетая в легкую куртку, матушка сразу ощутила ледяные порывы ветра и… страх. Куда идти, где дом, хотя бы в какой стороне? Она ходила по огороду без палки, натыкаясь на дрова, на забор, с головы у нее сорвало платок, руки закоченели, и она поняла, что можно погибнуть даже во дворе собственного дома.
   Мне трудно сказать, сколько она бродила так. Судя по следам, она исходила весь огород. Состояние казалось безысходным. Замерзшая, ничего не видящая, она не могла найти хотя бы угол дома, чтобы ощупью вернуться в тепло.
   Тут она взмолилась: «Господи, помоги! Ведь погибаю совсем». Вернувшийся домой папа увидел просто устрашающую картину: матушка Нина без платка, в расстегнутой куртке, без палочки бродит у забора, пытаясь найти входную дверь дома, и посиневшими губами чуть слышно повторяет то: «Гриша, Гриша!», то: «Господи, помоги!».
   Отец Григорий не мог удержать слез, а когда поспешил к ней и она поняла, что в безопасности, то, всегда такая сдержанная, уткнулась в его плечо и заплакала как ребенок.
   Не надо рассказывать, что почувствовала я, придя домой и увидев, как папа пытается растереть ее чем-то, а у мамы лицо пылает, вся она дрожит и что-то сбивчиво пытается объяснить. Мы боялись всего: и воспаления легких, которое она не однажды перенесла, и стресса от испуга, что казалось нам вполне возможным, но Господь этого не допустил. По Божьему промыслу ей еще надлежало перенести операцию на глазах, прозреть на один глаз, а потом отойти ко Господу в одну ночь с батюшкой.
   С этого дня до дня своей операции (чуть больше полугода) она была практически совершенно слепа, различала только свет и темноту. Мы ни разу не слышали от нее жалоб, как ей трудно, неудобно и тяжело. Только один раз, когда я принесла показать маме вышитый к ее любимой иконе святителя Николая покров, украшенный ландышами, она как-то сокрушенно сказала: «Да! Как бы хотелось посмотреть на твою работу, Леленька!» – и долго щупала руками вышивку, пытаясь представить, как это выглядит. Ведь она много лет была портнихой, и глазам подсказывали руки…
   Матушка Нина Сергеевна была очень стойкой в скорбях. Я никогда не видела, чтобы она себя жалела. Слезы по поводу близких, родных и друзей бывали на ее лице, но о себе – почти никогда.