Аннушка

Жила-была в Советском Союзе женщина, родившаяся перед войной, пережившая и её, и похороны Сталина, и много чего ещё и дожившая-таки до перестройки. Была она самой обычной женщиной, каких были миллионы в этой стране, работала на заводе, одна воспитывала двух сыновей и полгода копила талоны на подсолнечное масло – на свадьбу старшего сына. Этим-то она и запомнилась всем соседям. А приключилось с ней вот что.
В тот самый обычный советский день отстояла она в магазине обычную очередь человек в пятьдесят, отстояла в молчаливом превосходстве над людьми, держащими при себе талоны лишь на месяц против её шестимесячных на двух человек. По одному талону к получению полагалось пол-литра растительного масла – итого получить она пришла шесть литров. Принесла с собой в сетках две трёхлитровые банки: не по физике, а по жизненному предметному опыту знала она, что один литр масла занимает объём одного литра воды.
Наконец, когда очередь её дошла, продавщица длинными, отточенными годами работы движениями правой руки, поднимая её сначала медленно, а в самом конце чуть быстрее и вдруг замирая в ожидании, когда масленая струя подберёт свой хвост, налила в банки из общего чана янтарное масло – рафинированное, вытерла края банок и чана грязной масленой тряпкой, какой вытирала все банки до и будет вытирать все банки после, и закрыла их, навалившись богатой грудью и по-богатырски разведя руки локтями в стороны, многолетними пожелтевшими крышками. В этот волшебный момент, казалось, она одна владеет ситуацией, как дирижёр владеет оркестром, и под долгие, тягучие, непререкаемые движения её рук чаны, стоявшие с открытыми крышками, будто камерный хор с открытыми ртами, были заняты только ею, подчиняясь её волевым движениям. Но волшебный момент закончился, и продавщица, поставив банки на прилавок, отдала их покупательнице. Та, загрузив наполненную стеклотару в сетки, медленным шагом направилась к выходу, поскользнулась и упала на грязный советский кафельный пол. Но раньше неё упали на пол заветные две трёхлитровые банки с шестью литрами подсолнечного масла, которое двумя тугими тёмными светоотражающими лужами растеклось по холодному магазинному кафелю.
Все охнули, кто-то вскрикнул, и по очереди пошла волна. Народ дивился неожиданности произошедшего на их глазах, потому что, если бы кто-то такое рассказал, никто бы в жизнь никогда не поверил и думал бы, что его провели бессмысленной байкой, ужасался неотвратимости события, жалел несчастную, но более всего развлекался необычным зрелищем.
Всё это случилось как некая фатальность, которая, как и положено любой фатальности, в силе изменить текущее время событий: «Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила...»
Свобода воли и предопределение, о соотношении которых весь мир начал спорить с самого момента возникновения религий и которые не закончит обсуждать, даже если эти религии однажды закончатся, трансформируются во что-то иное, сольются в одну или претерпят то, что невозможно пока ни в каком виде предположить, работали даже в Советском Союзе.
Мир был общим, жизнь же была местной.