Штиль

1
Не люблю штиль, это благодатное молчание, как предвестник истерии.

Я выбрался из поезда. Солнце ударило в лицо, прищурился. Душный пирон наполнен людьми, в воздухе висит тревожность.

Гражданские. Военные, в формах, таких как на мне, гордо носят на своих плечах, точно она священное пламя вечного огня, а не отголосок выброшенной молодости.

Горячее солнце нагрело лысину. По лбу скользят капли пота.

Надеваю на свои костлявые, голодные плечи грузный рюкзак и перевожу дух.

Осматриваюсь. Женщины щебечут, точно воробьи друг с дружкой. Позади толстая женщина с едва заметной шее несет корзину с алыми яблоками. У них медовый запах.
Я удалился с пирона, вошел в пустой город и тенью скольжу по знакомым улицам среди домов, которые раньше были домами, а сейчас точно землянки.

Два года назад, до начало войны, до того, как меня и моих сверстников отправили на фронт,  это место было домом!

Люди добровольно покинули дома, а кто-то отдал душу Богу, это мертвое место.

Помню, этот живой городок, голосистые соседи, их споры. Но они, для долговязого Саввы, который любил пугать собак и в одиночестве сидеть в лесу, они не напоминали ссоры.

А сейчас тишина... только худая собака, как божья тварь обиженная жизнью скулит от голода. Я попал в ее блуждающее поле зрение, она лает на меня, из пасти смердит, злая, вонючая дворняга.

Завороженно смотрю здесь, у серого богом забытого дома,  на ее острые зубы, на стойку боевого пса, на ее просящие глаза, в отражении которых моя мутная фигура.

Серая реальность смешалась с жёлтыми воспоминаниями солнца. Жадно вдыхая ртом этот родной воздух. В нем нет привкуса пороха и крови, в нем есть свежесть.

Я смотрю на свои руки и ноги, они у меня есть, я их чувствую, в отличии от моих израненных товарищей.

И солнце родное. А солнце, оно греет и на войне, точно мама гладит нежно, иногда жарко, душит своей любовью.

Я свернул в лево и голос собаки покинул мою голову.

Мне вспомнились школьные дни, я шестнадцатилетний мальчик, мечтающий принять облик мужчины, был влюблен в одноклассницу. Худенькую девочку с вечно спутанными каштановыми волосами. Они красиво развивались над ее ушками, когда она без обременений ехал на отцовской велосипеде из школы.

Часто, сбегал вечером через окно, вопреки запретами матери. Это необыкновенное чувство вседозволенности, бежать по ночному лесу, ловя голый запах ели.
Позади богатых веток ели скрывался мой дом.

Это землянка, ее наружные стены выкрашенный в тёмный зеленый завет. Ее обрамляет бесплодная земля, где, за исключением, жёлтых цветов ничего не растёт.

Ком подступил к горлу, сердце беспокойно залепетало. Я подхожу к двери и украдкой толкаются ее вперед. С родным скрипом она открывается. Впереди коридор. Я захожу.

Тихо.

Чисто.

Длинный коридор. Прямые лучи солнца, что проникают из окон соседних спален, мягко ложатся на пол, раскидывая мне эдакий путь вперед.

Я снимаю тяжёлые ботинки и мои опухшие мозолистые ноги проходят в глубь этого океана, погружаясь на дно детских воспоминаний.

И вот я в большой комнате.

Пульсирующая головная боль поразила мою ясную голову. Сухое пыльное лицо стремительно увлажняют градовые капли слез.

Я потерял контроль над собой, точно неведомая страшная сила давит мои плечи и заставляет тело провалиться сквозь землю.

 И я действительно желал там оказаться.
Мой взгляд медленно, с брошенного на полу табурет, смещается на женские ноги, дален все выше и выше, округлые бедра, талия, плечи, волосы, скрывающие лицо.
Мертвая голова матери в плену у туго завязанной петли. Ее шею обвивают змеи шерстяной нитки, собранной умелым образом висельника.

Но тогда я еще не верил, что она висельник. Что она мертва.

Я кинулся к ее ногам и стал вместе с ними подпрыгивает вверх дабы дать ей воздуха.
Затем побежал на кухню взял самый большой нож. Вернулся к подвешенном над полом телу матери. Схватил табурет и с усилием разрезал верёвку, связывающую жизнь и смерть…

Мёртвое тело матери бездыханно падает на пол. Этот тупой грохот внезапно разбудил меня.

И осознание, вот, мать передо мной лежит мёртвая, наконец пришло.

Я заревел. Обнял ее тонкие плечи, обволакиваю своим теплым телом ее безжизненное тело и прижимаю к себе так крепко, что ощущаю эхо своего сердцебиение в ее груди.


2
Лопата стоит у входа. Ржавая, старая, в детстве мы ее шугали озлобленных соседских  собак, которые покушались словить нашего кота. Кот сбежал, собаки больше не бегают на наш участок, а лопата не изменило свое место назначение.

Я беру ее, полная луна светит мне в лицо, иду на заднюю часть двора, и резво, не жалея сил, копают могилу для мамы.

Сердце глухо стучит в груди. Тяжёлые удары отдаются в голову. Зубы стиснув, продолжаю делать намеченное дело.

Мои руки и ноги обмякли, моя работоспособность упала и я заметив, что капаю очень и очень медленно, сажусь в эту не глубокую яму.

Сырой запах ударил в нос. Я обхватил руками свои коленки и уткнулся в них лицо. Тирания безысходности возвышается надо мной, охватывает бескрайними крыльями и уносит к себе, в людской ад.

Моя голова пуста, и тени мысли не проскользнул. Моя голова поднимается к верху. Мой взгляд исполненный опустошением смотрит на это черное небо, с миллионами глаз звёзд. Смерть и жизнь, игра в которую играет с нами Бог, и в которую мы проигрываем.

Мое безразличие к этому миру напомнило о моем бессилии. Но вопреки этому ничтожному виду, я поднимаюсь, худое тело шатается, беру лопату и открывая второе дыхание продолжаю копать могилу для матери.

3
Я сделал дело. Вот так, кинул мёртвое тело, засыпал его землей и опустошенно ушёл прочь.

Жжение в груди и этот озноб укрывают меня от этой свежей и тёплой ночи.
Там лежит не мама, это ее тело. А кажется мне, она идёт со мной рядом, ее безликая фигура танцует в воздухе. Только, смех сквозь призму этого мира и их мира не доходит до моих ушей. Но я слышу ее смех, в густом лесу своих воспоминаний.
Как здесь тихо.

На фронте товарищей мы хоронили под свист бомб, ругательств командира и стоны рядовых, таких как я. Там не было места для слез и душевным мукам. Мы работали руками, напрочь забывая о способности чувствовать.

Я вернулся в большую комнату своего дома, там где висело тело мамы. Сейчас его нет.
Пусто.

Запах ее плоти остался, он ударят в нос. Я закрываю глаза и сажусь посреди комнаты на тот стул, где стояли, за секунду до смерти, ее босые ноги.

Рядом я увидел весточку, где сказано, что мое имя значится в числе пропавших. Меня ударило осознание. Мама всю мою жизнь твердила, как мантру, без меня жить не будет.

 И все встало сейчас на места, она добровольно ушла из жизни, приняв для себя факт, что на этой земле меня больше нет. И ее женское стойкое сердце было не способно принять и смириться с этим. Она ушла.

- Мама...- взревел я. - не умер я, не умер.

И тут рыдание вновь парализовало меня. Это не справедливая реальность. Эта тишина. Во мне уже ничего не осталось.

Я бродил по дому, ноги, онемевшие от усталости и стертые в кровь мозоли, сами желали ходить. Я, точно узник в замке, пытался найти себе место в одном из этих четырёх углов. Не получается. Мысли покинули голову.

Бездумно вышел из дома, стадия отрицания и поедания отчаянием отступили, сейчас только навязчивая сухость. Жёлтый цветок во мне высох и все те терзания в прошлом, как осколок в груди болит, но я дышу. Значит, плоть жива.

Мне вспомнились светлые дни. Я оставил их себе, память самовольно вычеркнула мрачное, разогнала тучи.

Зеленый лес с красными глазками ягод, солнце печёт. Мамина шея и грудь покрыты капля пота, волосы намокли. На ней легкое длинное платье, оголявшее грудную клетку и руки. Она загорелая, ее светлые волосы выгодно оттеняли голубые глаза и смуглую кожу.

Она была легка и здоровая, ее тело поддавалось свету и теплу. Сейчас оно мёрзнет под землёй.

Я бродил по дождём, крупные капли небрежно падали на мою голову, обтекая все тело холодом. Ветер однообразно пинал меня вперед, а распахнутая армейская рубаха непослушно развивается в воздухе.
Во мне была тишина. Крики мыслей, эхом отдаются где-то далеко-далеко. Но от этого не спокойно, так же как и с погодой. На смену штиля и солнца, наступают дождь и ветер.



4
Я видел свою мать. Она шла в поле разрезая густой туман, гордо неся свою голову шла. Ее руки обнимались живот, где обитает дитя - я.

Отголосок воображения, и быть может памяти, когда наши сердца были рядом, дарил мне силы.

Я шёл. Не взирая на дождь и ветер, просто шёл в ночную пустоту этого тихого города.

Меня держали за руку память и фантазия. Мы совокупились и танцевали врагам на зло. Но это больно. Лучше забыть все.
Мне хочется оказаться на фронте, там где нет шанса на то, что терзающие мысли посетят голову, там только страх.

На фронте я мечтал о доме, а дома, где картина бытия жестока, мне хочется туда, где я забыл о себе, о доме, о маме. Там, где я чувствую себя мёртвым телесным созданием, что противостоит невидимому врагу.

Мама говорила, несчастен тот, кто стоит в поле и смотрит на горы и хочет туда. А оказавшись в горах, смотрит в поле и хочет туда.

Мой путь оторвался. Я истощен. Упал на сырую землю, а дождь все продолжал и продолжал укрывать меня своими холодными каплями.

5
Моя голова лежит на чем-то мягком.
Я поднимаю тяжёлые веки, солнечные лучи, заползая сквозь зазоры между плотными шторами, попадают мне в глаза.

Я оторвал голову от подушки и принял сидячее положение. Я на кровати. Пытаюсь собраться.
 Где это я? Голова гудит, в ушах нервный глухой пульсирующий звук, играющий в такт моего беспокойного сердца.

В ногах я ощутили легкость, в виду отсутствия ботинок.

Ноги босые.  На мне моя форма. Ботинки стоят  поодаль кровати. Я поспешно поднимаюсь и преодолевая головокружение натягиваю ботинки и туго завязываю шнурки.

Распахивается тяжёлая дверь, в комнате появляется большой мужчина. Его плечи огромные, и глаза и голова и брюхо. Огромный и толстый мужчина, в его глазах смешалось суровость и отвращение.

Я весь сжался, и мне показалось, точно исчезаю вовсе, проваливаюсь куда-то вниз.
Меня здесь нет.

- Что это? - грудным голосом рявкнул мужчина.

Я поднялся с кровати и рассеянно топчусь на месте. В комнате появилась статная брюнетка средних лет, она просящими глазами смотрит на мужчину и залепетала:
- Оставь, оставь его.

Женщина ласково берет его за руку и ее нежность, как путеводитель выводит мужчину из злого состояния в нейтральное, она овладела им и это произошло так быстро.

В следующий момент я уже бегу вон из дома рассекаю по знакомым улицам, чувствую усталость в ногах от тяжеленых ботинок. Снимаю их и иду по солнечному полю босой.

В голове отпечаталась фигура женщины, ее трепетная энергия и тёплая, и родная, точно знаю ее, но в памяти никак не могу отыскать историю о ней.

Меня завоевала идея, что мы знакомы с ней и на некоторое время я забыл про смерть и дышал только жизнью.

6
Я бродил по городу один, голодные собаки лаяли мне в след. Во мне сливалось неоднозначное чувство, желание исчезнуть и желание двигаться дальше.

После вчерашней дождливой ночи, воздух обрел свежий запах. В моих простуженных лёгких появился хрип, я кашлял.

Ноги к вечеру сами меня привели к чужому дому. Я скромно постучал в дверь и застыл в ожидании.

На пороге появилась темноволосая женщина,  мы встретились глазами. Она потопталась у порога и с доброжелательной улыбкой произнесла:

- Входи.

Я вошел в дом, теплый воздух ударил в меня, запах молочной каши вызвал в моем пустом, который уже день, желудке спазмы.

- Спасибо вам, что подобрали меня и приютили. - осипшим голосом говорю я.

- Я увидела тебя на земле, попросила соседа донести тебя до моего дома, может тебе сменить одежду. - кладёт она на мое левое плечо свою ладонь.

- Благодарю.

- Я накормлю тебя?

- Не откажусь.

Она идёт прямо по коридору, сворачивает в лево, и оказывается в кухне, глухой треск столовых приборов и свис чайника, запах мяты.

Я с опаской быть поймана мужчиной, хозяином дома, огляделся, не решаюсь двигаться с места.

Может убежать?

 Нет, есть охота.

- Входи! - крикнул ласковый голос.

Потерял неуверенность, тенью проскользнул по коридору и очутился в кухни.

Маленькая плитка у окна, таз с водой, поодаль стоит на табуретке, а посреди компактной кухни стоит круглый стол, я сел за него.

 Передо мной тарелка с кашей. Золотая каша, пшеничная, с молоко и большая кружка мятного чая.

Я бездумно поглащаю еду и ощущаю, как в желудок падает что-то горячее, приятное.

- Твое имя?

Я проглотил плотный ком каши и поперхнулся, откашлялся и запил щедрой порцией слегка остывшего мятного чая. У меня внутри все сжалось, но это не тот дискомфорт, что не дает покоя. Это тот дискомфорт после которого следует удовлетворение.

- Савва.

Она материнской улыбкой вглядывается в мои большие голубые глаза, затем ее взгляд смещается вверх, ползёт по широким бровям, и останавливается на лысой голове, затем спускается вниз и оглядывается в прямой нос,  в тонкие губы, острый подбородок и длинную тонкую шею, с уродливо выпирающим кадыком.

Мои худые плечи, и маленькое худое тело, израненное осколками, что летали на фронте. Но их не видно, их прикрывает моя армейская форма.


После еды, женщина повела меня в спальню, там где я этим утром пробудился. На кровати лежит белая рубашка и широкие брюки.

- Переодеться тебе надо, - выходит она из комнаты, оставив меня наедине. - а эту одежду постирать, я могу помочь. – сквозь  стены доходил до меня женский голос.

Я послушно снял армейский форму и мокрые трусы. Стою нагишом, тело покрыто мелкими мурашками, я смотрю на себя, на свою плоский живот, свои руки и грудь.
Царапины  раскинулись по телу, я трогаю их, корочкой покрылись порезы, больно, когда трогаешь. Я перестал баловаться. Надеваю рубашку и брюки, окунаю ноги в ботинки и выхожу.

Она на кухне. Я прошмыгнул мимо и оказался в большой комнате. Весьма пусто, диван, комод, старое радио. На комоде гордо расположилась фотография в металлический рамке. Эта рамка имеет округлую форму, фотография молодого чернобрового парня.

Подхожу поближе и смело беру в руки, оглядываюсь  в это здоровое лицо, в эти густые черные волосы и брови, тонкие губы, его взгляд прямой, почти пустой, точно его заставили делать этот снимок. Взгляд издаёт безразличие.

Я ставлю на место и проходу в кухню.

- Благодарю вас. – едва заметно произношу.

Дыша, я ощущаю как лёгкие глухо издают хрип и горло горит болью. Простужен, главное, чтобы не грипп, командир на фронте всегда злится, когда солдат в простуженном состоянии.

- Выпей, там прополис. - передаёт она мне кружку с горячим напитком. - Присядь, - указывает она мне стул у стола.

Мы синхронно садимся. Женщина растерянно взбивает копну своих пышных волос, затем нервно чешет нос и неуверенно произносит:

- Ты же был на фронте, да?

Я положительно махал головой, ощущая, как теплый напиток раздражает горло.

- Может это глупо и невозможно, - женщина кладёт на стол свои руки, и начинает теребить кончиками пальцев свое обручальное кольцо. - ты был знаком с одним парнем, он называет себя Кирой? Кира, знаешь? Кирилл.

Я встал в ступор. Мысли покинули голову. Прячу взгляд в строну, глаза бегают по неровному  деревянному полу. Живот резко скрутило. Захотелось уйти, как-то не ловко.

- Я покажу фотографию. – поднимается  статная женщина с места и ее серое свободное платье, что надето на ней, запутались в ногах.

- Не надо. - звучно произнес я.
Женщина встала рядом со мной, слишком близко, я чувствую от нее приятный запах травы, видимо ее пальцы перебирали засушенные с прошлого лета цветки календулы, ромашки и что-то еще.

- Я видел. - виноватым голосом говорю я.
 
- Видел фотографию, но Киру на фронте не знал.

Женщина резко помрачнела, а мгновение спустя натянута добрую улыбку и ее грустные глаза налились слезами. Но не одна капля не упала, она держала все в себе.

И тут я вспомнила свою маму и мне стало, так больно, что в груди горечь от сгорби превратилась в пожар, и я уже знаю, это конец моей жизни. Я стою у обрыва, но я слабак, прыгнуть не могу. Жизнь за что-то держит меня, только зачем.

Женщина поджала губы, они у нее побледнели, пару капель слез прокатились по ее красивому взрослому лицу. Она обняла себя руками и двинулась вон из кухни.

- Пойдём, мальчик. - пропадает ее голос. - прогуляемся.

Я бездумно последовал за ней. Точно тень. Не имени, ни ее истории из маленькой жизни, ничего не знал и не думал узнавать.

Я скользил по воздуху в след за ее стальной фигурой, где женственные изгибы огибают свободное платье, а ветер точно скульптор натягивается его с самых выгодных сторон.

Мы гуляли в лесу. В этом богом, да и врагами, забытом месте.

Меня не существовало, только глаза... Видения этой невинной красоты, этого горячего солнца, этих насекомых, что мчатся друг за другом, этой тишины... не мёртвой, а спокойной.

И все это исчезло. Она набрала больше воздуха в грудь и выплюнула его, закричал во весь свой рост, она распустила руки, точно крылья и подпрыгнув на месте вытолкнула из себя тревогу и печаль.

В следующую минуту она улыбалась улыбкой младенца, ясной и глупой.

А я храню в себе все, потому что отчаяние и боль, это единственное, что у меня есть и, если я потеряю и  это, не видать мне жизни, даже такой чертовски не нужной жизни.

7
Мы с ней расстались, когда сумерки покрыли наши тела. Я не знаю ее имени, но для меня она Эвелина. Я дал ей это имя, в честь девочки, из школы, что мне нравилась.

Я поговаривали каждую букву, где сочиталось жёсткое с мягким Э В Е Л И Н А.

- Эвелина. - в слух произнес я.

Это имя женщины матери, это имя женщины дома. Мне свойственно давать имена. И этой жизни, чёрной и необратимо, и мне самому, сгустку печали и отрочества.

Я добрел до знакомого дома, в пару сотен метров от моего. Знакомый мне по злой собаки, что встречала меня с поезда, когда я знал, что мать жива. Но это была сладкая ложь.

Стараюсь овладеть псиной. Мы ходим по кругу, ее злая пасть твердит мне, что-то не внятное и не уловимое моему человеческому разуму. А сердце знает, она - эта собака единственно существо, что ждало меня.

Ее мрачные глаза закрылись и пасть тоже, затем распахнулись глаза и сделались печальным, ее вой замолкает и иду вон, а она за мной.

Мы стройной линией скользим в ночи, пропадаем, и только свет яркой луны сигналит нам

8
Я не раз, взымая голову к небу, бранился или просил, но не в этот раз... сегодня я благодарил.

Тишина. В окопах затаилась мертвая тишина. Фронт погрузился в бесконечный сон. Пыль, поднимающая столбами, от взрывов растворилась в чистом воздухе, и все вокруг покрылось тонкой туманной пеленой.

Мои товарищи мирно спят, они прислоняя головы к земле, как к материнской щеке, бездыханно засыпают.

Я понял, что это сон только, когда в бренном бытие этого места,  среди спящих мальчишек увидал Славу, моего товарища. Он умер на третий день, после своего появления на фронте.

Нас окружили враги, Слава ринулся на них и наступил на мину. Его тело фейерверком разорвало все живое, я видел у своих ног его руку, но перешагнув ее, медленно двинутся к северу.

Я был обезоружен, и мысленно в том числе, не сознавая, что происходит  бегу по полю раненых молодых стариков, чьи тела не могу казаться живыми. Суета, столб дыма, кажется  мертвецы воскресли.
И в моем сне все смешалось, мертвые товарищи оживали и продолжали защищаться от невидимого врага.
Их тела здоровы, а возгласы За победу вырывались из их преисполненных жизнью грудей.

И это не было минутным шествием, перед  неминуемой и бессмысленной гибелью. Это был парад  победы. Видимо, парад состоялся на небесах.

И я шел с ними, благодаря небо за то, что жив, за то что вижу сны и дышу.

10
Веки мои открылись. Возвращение на фронт. Возвращение через призму сна. Собака рядом спит на моей кровати. Опасаясь ее разбудить, осторожно поднимаюсь с кровати и тенью скольжу по дому.

Голое одиночество.

Яркие огни воспоминания, жизнь на фронте, я мечтал убраться от туда, оказаться дома, рядом с мамой . Подтвердить свои обещания, я вернусь, говорил когда покидал дом.

Я вернулся! А мама ушла.

Мое желание - вернуться домой превратилось в бытие. Но сейчас, неизмеримо хочу на фронт, туда где безопасности и мыслям места нет. Где сердца зажигает только инстинкт выживания. Где борьба за родину имеет особое, значимое место. И твои баталии, как отголосок героизма  и твои потери, ввиде  ранений и травм, ни что иное, как доказательства  альтруистичной службы во имя победы.

Победы над мнимым врагом. С которым столкнуло нас наше авторитарное государство.

И сейчас, я свободная птица, мечтающая убежать от себя, спрятаться от угнетающих идей и преисполненный тупой безысходностью мечтаю вернуться на фронт. Туда, где нет свободы  туда от куда мне посчастливилось уехать.

Без нее у меня нет смысла выживать. И теперь имею два варианта, уйти или уйти героем.

Петля на шею или возвращение на фронт.
Петлю на шею накинул, а паронаидальные мысли затягивают узел. Но узел ослаб, как только в кузню вбежала собака. Она  радостно воспроизвела свой лай и подлетев ко мне, стала  тереться о ноги и лизать мои кисти рук.

Хвост дружелюбно машет мне привет. И я в растерянности ищу, что-нибудь съестное. Не для себя. А для собаки.

Эти заботы избавили меня от кислоты, что разъедает мою душу. С собакой мы отправились на поиски еды, силы меня посетили.

Я вскинул голову к солнцу и задышал полной грудью.

11
Мы пришли к Эвелине.

На сей раз я смело постучал в дверь. Она встретила меня родной улыбкой, впустила в дом. По доброму накормила меня и собаку. Воспитала во мне чувство доброжелательности в отношении  ближнего. Еще вчера ее доброта была мне нова, но сегодня. Сегодня, как нечто само собой разумеющее, за что я ей благодарен.
Во мне воспело чувство единства, я знал, что не один.

Руками глажу жесткую шерсть псины, здесь на кухни сидя на полу, в полной безопасности, сытый.

Он дала мне убежище и несколько дней я жил с ней.

Это я не забуду, ее ненавязчивая ласка и чуждая мне понятность без слов. Ее глубокие зеленые глаза, которые давно потухли, уголки упали, а от блеска остались затухающие вспышки. Ее статная фигура, лебединая шея. Монотонность в движениях и легкость в полном теле.

Я знала, что это вскоре закончится. Этот покой , рядом с материнским сердцем чужой женщины, я на какое-то время топил свою боль утраты по родной матери.
Скоро это закончится.

12
Собака уснула на кухни, а мы на кровати в гостиной. Платонически смотрели друг друга в опустошенные глаза.

Два создания, что потеряли самых близких. Двое светлых обитателя этой черной жизни. И этот покой являлся маленьким счастьем, теплым, сидевшим где-то там  внутри .
Я давал ей надежду, что сын ее, как я сумеет вернуться с фронта живой и быть может,  невредимым, руки и ноги на месте, пуль в тельце нет.

Она давала мне безумную идею, что моя мама жива. И мне не зачем искать смерть.
Но это все обман. И вслед за тихим счастьем в голову ударяла реальность, и ее тень вытесняет из моей скромной души это счастье.

Безысходность.

13
Все завершилось быстро, так же, как и началось. Я потерял Эвелину, а она меня.
Утром вернулся ее муж. Здоровяк с хрипотцой в голосе, с потным лицом и злобным взглядом. Он видел картину, его жена в кровати с мальчишкой. Но знать он не мог, что два сердца нашли   друг друга. Два  обманываться рады.  И не любовь их связала, а покой. И не интим это, а платоническая связь от сердца к сердцу.

Он вышвырнул меня из дома. И я побитая собака из теплого оказался в холодном .
Тело покрылось мурашками, точно защищаясь от мира сего.

Мне ничего не оставалось делать, как потерянно бежать прочь. И я побежал, а собака за мной.

Но от себя не скрыться. Я сел на могилу матери, а затем лег. Прислонился щекой к нежным покоям и воздал тельце небу. Дождь укрыл его. Я дома.

14
 Я потерял след событий.
Муж Эвелины отправил меня фронт. Его военное положение,  позволила  без труда вернуть меня туда от куда мне посчастливилось уехать.

И сейчас, я сижу  в окопах, дым рассеивается, товарища кричат от боли и я смотрю на свои ноои, они целые. Щупаю их, и думаю, это не на долго. Скоро всего этого не будет.

Мои ноги поднимаются и тяжелыми шагами двигаются к товарищу, что истекает кровью. Рыхлая земля, звенящий звон сирены и бомб. Мне засосало в кабалу боли, отчаяния и ничего кроме инстинкта выживания не зажигает мое сердце.
Я помогаю товарищу затянуть повязкой его рану и вспоминаю Эвелину, которая умерла вскоре после моего отъезда. Об этом я услышал от командира.

Муж Эвелины тихо хранит свое отчаяние.
А я знаю, что тоска порою убивает быстрее пули.