В вихре времени Глава 39

Глава тридцать девятая

Выходной Николай ощущал с вечера: ему хотелось разбросать вещи, поужинать неспеша, допоздна посидеть с интересной книгой. Именно так он и сделал, оказавшись дома — завтра среда, уроков нет, можно и нарушить распорядок дня — спать хоть до обеда. Однако утром его разбудил телефонный звонок. Кому он понадобился? Елагина охватило плохое предчувствие.
"Может, кто-то заболел и надо подменить?" — уговаривал он себя.
— Николай Константинович, — услышал он сухой голос казначея Ивана Анфимовича, — вас директор просит срочно подъехать.
"Ну, так и есть, — решил Николай, — вызывают на замену."

В гимназии шёл первый урок. На пути в кабинет директора он никого не встретил. Постучал, услышал громкое "войдите" и спокойно открыл дверь. Василий Павлович Недачев сидел в глубине кабинета за массивным столом, а спиной к выходу — ещё один господин в мундире. Николай зашёл и поздоровался, но Недачев хмуро взглянул на него и не ответил на приветствие, а незнакомый господин встал и зашёл к Николаю за спину, не представившись...
— Николай Константинович, — директор тоже поднялся и подошёл к нему. Он держал в руках пачку бумаг, — вы можете объяснить, что это такое?
Николай взял один листок, и стало нечем дышать — прокламация... Он успел прочитать: "В 1905 и 1906 годах крестьяне, собственно, только попугали царя и помещиков. А их надо не пугать, их надо уничтожить, их правительство – царское правительство – надо стереть с лица земли." В.Ульянов...
Недачев с горечью смотрел на него.
— Как я в вас ошибся, поверить не могу... — он снова сел за стол и схватился за голову. — Ведь только что убили наших гимназистов и генерала Аникина... Неужели вы к этому причастны?
— Да с чего вы взяли, что это мои листовки, Василий Павлович? — горячо заспорил Николай. — Мне их подложили...
— Подождите, господин Елагин, — вмешался жандарм, Николай обернулся, — есть сведения, согласно которым в день убийства генерала с сыном вы посещали собрание марксистов-большевиков, которое возглавил ссыльный Бухарин. Было такое?
Недачев с вниманием смотрел на Николая.
— Было, но...
— То есть после теракта вы ещё поехали к ним на собрание?! — Недачев покраснел от гнева.
Оправдаться было невозможно. Николай молчал.
— Вы уволены, Николай Константинович, — угрюмо произнёс директор, — с июня месяца прошу освободить квартиру. Остальное в Охранном отделении будете рассказывать.

Он вышел из здания гимназии уже как арестованный и благодарил Бога, что не встретил никого из гимназистов. На улице ждал автомобиль тюремного ведомства, окрашенный в тёмно-синий цвет. Николай залез внутрь и ощутил себя мышью, попавшей в мышеловку: окон в железном вагончике не было, а лишь отверстия для вентиляции, через которые невозможно просунуть даже иголку. Куда они ехали, было не видно, но Николай подозревал, что в Бутырку — место для всех политических.
Машина остановилась, полицейский открыл дверь. Николай вышел наружу и горько усмехнулся, увидев Пугачёвскую башню мрачно-знаменитой тюрьмы. Да, не думал он, что выходной день проведёт здесь.
Елагина поместили в одиночную камеру, где были только деревянные нары и ведро. Он сидел и думал, как оправдаться и, вообще, будет ли его кто-нибудь слушать. После всего, что случилось, у него не было страха, а только усталость и отупение, словно выключились все эмоции. Николай понял, как устал ждать ответный удар, как противный страх вытягивал из него все силы, не давал спокойно жить... Он лёг на жёсткие доски и незаметно для себя уснул.
Скрежет ключей в замке разбудил его. Он не понимал — день сейчас или ночь.
— На выход, Елагин, — крикнул конвой.
Николай шёл по длинному коридору и так и не решил, что будет говорить на допросе. Перед кабинетом с него сняли наручники и открыли дверь.
— Глеб Глебович...— удивлённо воскликнул Николай, — не ожидал вас здесь увидеть.
— Здравствуйте, Николай Константинович, — генерал Заварзин жестом предложил присесть. — А я приехал специально — поговорить с вами. В наше ведомство снова поступил донос. Помните, я предупреждал, что ваше упорное молчание доставит вам много неприятностей...
— Помню, но по-прежнему не понимаю, что я должен рассказывать, если вы лучше меня всё знаете. Я не участвовал ни в каких революционных кружках и тем более в терактах.
Заварзин наклонился к нему.
— Что с вами делать, Николай Константинович? С одной стороны, вижу, что вы не врёте, а с другой — не могу доверять на слово, не имею права. Объясните, как в вашем столе в гимназии оказались запрещённые прокламации?
— А вам не кажется, что любой мой недоброжелатель мог их туда подложить?
— И зачем это нужно товарищам революционерам?
Николай пожал плечами.
— Из мести.
— Из мести? Вам? Что же вы натворили, что они решили отомстить? И почему просто не убили?
— Ну-у, иногда убивать не за что, но Бухарин захотел, чтобы я побывал в его шкуре.
— Так что же вы сделали такого, Николай Константинович, что Бухарин лично вас возненавидел?
— Просто сказал, что я думаю о них, публично опозорил... Ему это не понравилось, вот и результат.
Заварзин ходил по кабинету, заложив руки за спину.
— Николай Константинович, где взять доказательства вашей правоты? Вы мне  симпатичны, и я бы хотел, чтобы ваши слова оказались правдой.
Николая вдруг осенило.
— А ведь есть доказательство, Глеб Глебович!
Заварзин с любопытством посмотрел на него.
— После злополучного выступления ко мне приезжал мой ученик с Пречистенки — Иван Иванович... фамилию не помню, но знаю, где он живёт. Он и предупредил, что Бухарин потребовал меня скомпрометировать. Я поверил, но ничего не происходило долгое время. Только расслабился, как на тебе...— горько усмехнулся Николай.
— Что ж, — задумчиво произнёс генерал, — если то, что вы говорите — правда, мы найдём свидетеля и вас отпустим. Запишите адрес, — он дал ручку и листок. — А пока вам придётся посидеть у нас. Не желаете сообщить родным, где находитесь? Может, ещё есть какая-нибудь просьба?
Николай покачал головой.
— Нет, ничего не надо. Дайте только книги, чтобы с ума не сойти в камере.
— Хорошо. Конвой!
Через малое время охранник принёс в камеру толстую книгу, оказавшуюся Библией, и мутную баланду, от одного вида которой Николаю стало нехорошо. Но он проголодался и рискнул похлебать. Потом снова улёгся и стал думать. Он не сомневался, что завтра послезавтра Заварзин всё проверит и его отпустит. Жалко, что в гимназии не восстановиться, но, в конце концов, это не единственное место, можно и в частную школу устроиться.
Мысли блуждали хаотично, ни о чём не хотелось думать серьёзно. Библию Николай не открывал — разговоры на религиозные темы ему порядком надоели. Он не чувствовал потребность кого-то просить, кому-то молиться...
Елагин слышал, как переговаривались другие заключённые из соседних камер. Кто-то давал деньги конвоиру, и тот обещал принести продукты. Кто-то даже стучал ему в стену, но Николай не отвечал — он не собирался ни с кем знакомиться, тем более с политическими...
Если бы его спросили, поступил бы он так же, как тогда, на собрании, Николай, не задумываясь, ответил бы утвердительно. В его душе поселилось высокомерное чувство к этим жалким интриганам, которые решили ему отомстить. Он даже ненависти не испытывал, а только презрение...
К горлу подкатила тошнота. Николай еле успел подбежать к ведру...
Испуганный громкими необычными звуками конвоир открыл дверь в камеру и смотрел, как заключённого выворачивало от съеденного обеда.
— Ты что, отраву мне подсыпал? — прохрипел Николай.
— Что вы, ваше благородие, — растерянно лепетал солдат, — обычная баланда, я и сам ел. Сейчас дохтура позову...
Он не запер камеру и быстро убежал.
Николай лежал без сил. Вскоре послышались шаги двух человек, и в камеру зашёл сухонький врач в очках.
— Что с вами, молодой человек?
— Не знаю... поел и вот...
— Да вы весь зелёный. Непривычны вы к нашей еде. Надо было заказать из трактира... Выпейте это...

Весь следующий день Николай голодал. Конвоир предлагал купить продукты в магазине, но при мысли о еде Елагину становилось плохо. Когда Заварзин пригласил его вечером для разговора, то даже испугался измождённого вида Николая.
— Николай Константинович, что вы так переживаете? На вас лица нет... Нашли мы свидетеля, Иван Иванович подтвердил ваши слова.
— Я не переживаю, а отравился тюремной едой, — сухо произнёс Николай. — Я могу быть свободным?
— Да-да, вот здесь подпишите. У вас есть деньги на извозчика?
— Есть, благодарю вас, Глеб Глебович. Честь имею.

Как хорошо дома! Николай нагрел воды и залез в горячую ванну. Жизнь снова показалась прекрасной. Деньги у него ещё были — только что дали получку в гимназии. Одна проблема — чем теперь заниматься? Николай немного подумал и решил поехать в деревню. Там любые неприятности казались далёкими, мысли успокаивались, и отлично получалось работать с документами. Вот и оставшиеся письма Татищевой туда надо взять.
Наутро Николай тщательно выгладил одежду и, придирчиво оглядев внешний вид, отправился на Остоженку. Единственно, что не получилось убрать за ночь — это синяки под глазами и ввалившиеся щёки от вынужденной голодовки.
Он ехал в пролётке и рассматривал город, будто давно здесь не был. Тёплая погода надёжно установилась в конце марта, а значит — дворники вовсю занимались "деланием весны": очищали мостовые ото льда и старого снега. По сухим тротуарам двигались вереницы нарядной толпы. Дамы в светлой одежде щеголяли новыми шляпками, а мужчины тайно гордились блестящими цилиндрами. Николай тоже надел лёгкое демисезонное пальто, но всё время сомневался, правильно ли он поступил — ветер был ещё студёный...

Варвара Васильевна обрадовалась приходу Николая, но когда при свете дня разглядела его осунувшееся лицо — всплеснула руками.
— Что с тобой, мой мальчик? Ты заболел?
— Нет, не заболел, тётя, просто у меня неприятности.
— Какие? — тётка села, где стояла.
— Меня уволили из гимназии.
Она уставилась в недоумении.
— Уволили? За что?
— Долго рассказывать. Я приехал сообщить, что на какое-то время уеду в деревню.
— Надеюсь, не прямо сейчас? Пообедаешь с нами? — с надеждой спросила она.
Николай прислушался к желудку и согласился. Тётка убежала хлопотать на кухню, а он от нечего делать поднялся в библиотеку. Там никого не было. Софья, наверное, на курсах, а может, в госпитале... Он осматривал книги и решил попросить у неё учебник английского. Вот только придёт ли она к обеду? Но Софья, к счастью, пришла. Да и не была она сегодня на курсах, а ходила на службу в ближайший храм.
При виде Николая её лицо осталось серьёзным, она спокойно поздоровалась, но не улыбнулась. Он ответил ей так же невозмутимо.
— Софья Алексеевна, я должен буду уехать на какое-то время. Вы позволите мне взять учебник английского для самостоятельного изучения?
Она почему-то избегала смотреть ему в глаза.
— Возьмите всё, что нужно, — бросила Соня, поворачиваясь, чтобы идти в свою комнату.

Они сели обедать, будто чужие. Но Николаю было всё равно — он столько перенёс за последние дни, что переживать из-за прохладных отношений с тёткиной воспитанницей не было сил.
— Коля, а я хотела тебя попросить, — начала разговор Варвара Васильевна, — ты не мог бы меня свозить на могилу Кости? Там и мои родители похоронены... Давно я их не навещала.
Николай удивлённо посмотрел на неё и отставил бокал с вином.
— Конечно, тётя. Когда вы хотите приехать?
— Да вот на Пасху и приеду. Поживу у тебя, если ты не против, а там и Радоница. Всех и помянем как раз. Может, и Соня поедет... Как ты, сможешь отпроситься в госпитале? — обратилась она к воспитаннице.
Софья по обыкновению зарделась. Она опустила глаза и затеребила салфетку.
— Я постараюсь, но точно сказать не могу.
Николай спокойно слушал их разговор и удивлялся своему безразличию. Ему было всё равно — приедет тётка или нет, одна или с Софьей. Пусть делают, что хотят. Но он вежливо ответил Варваре Васильевне:
— Что ж, я поеду вперёд, подготовлю дом и буду вас ждать, тётя. И вас, Софья Алексеевна. А сейчас позвольте откланяться. Пришлите телеграмму, как только купите билет, Лукич встретит.
Он поцеловал сухонькую тёткину руку, поклонился Софье и вышел на улицу.
Надо было собираться в дорогу. Николай уже прикидывал, что возьмёт с собой, и, когда в задумчивости подходил к дому, не сразу заметил Языкова Ивана Александровича. Тот, видимо, махал ему издалека, но Николай не реагировал, и поэтому он громко крикнул:
— Николай Константинович, здравствуйте! Подождите!
Елагин остановился и впервые почувствовал радость за последние дни.
— Иван Александрович, как вы тут? Давно ждёте?
— Нет, я только пришёл. Николай Константинович, я знаю, что произошло... И даже подозреваю, чьих это рук дело. Но вы же во всём разобрались, так?
— Да, всё нормально. Только боюсь, что в гимназию меня обратно не примут.
— Я поэтому и пришёл, — Языков взял его под руку. — Вы позанимаетесь с моим балбесом историей? Он собирается в университет, а там экзамены, сами понимаете...
— С удовольствием, только я в деревню собрался. Давайте после Пасхальных каникул. Ладно?
Языков обрадовался.
— Отлично, отлично. Тогда сообщите, когда соберётесь приехать, ладно?
— Конечно, Иван Александрович. Спасибо, тем более деньги мне будут очень нужны.
— Я вам ещё учеников найду, не волнуйтесь. Сейчас многие недоросли будут репетиторов искать.
— Спасибо, Иван Александрович, вы настоящий друг, — расчувствовался Николай, с удовольствием пожимая руку приятелю.
Настроение понемногу исправлялось, но, несмотря на это, по-прежнему тянуло уехать из этого города.