Война. Она всегда всех делает старше

          Даже луна устала наблюдать безрадостную картину моего безделья. Битый час не свожу с неё глаз и в то же время вижу мерцание звёзд за ней. Не пробовали? Зря. Уйти в себя настолько, что всё вокруг незначимо, словно бытие расплылось в сознании, и лишь картина звёздного неба, как задник на сцене театра, случайно оставшийся освещенным ни для кого. Может быть, для духов или оживших миражей.
           Странная ночь. Ни ветерка, ни назойливой суеты мошкары или ещё какой летучей, ползучей, жужжащей живности.  Может быть, это и есть нирвана. Но трепет, радость... Где они? Скорей всего, Торричелли, попав в такую же переделку, обозвал её пустотой. Даже мысли отсутствуют.
          Вдруг луна моргнула. За этот час я впервые вздрогнул от её нахальства вывести меня из оцепенения. В этот самый момент и комар, непонятно откуда взявшийся, пропел возле левого уха.
          – Звук комара в левом ухе – это не к добру.
          Голос мамы. Как мамы? Её нет уже десять лет. Луна скептически улыбнулась.
          – Дурачок великовозрастный. Она всегда рядом. – Прочитал я по шевельнувшимся губам луны.
          – Пора домой, пока не свихнулся. – Кряхтя, еле встал на ноги. Тело заломило от столь долгой неподвижности распластанного состояния. Потянувшись, с пребольшим удовольствием уставился на луну, а она совершенно безразлично рассматривала сквозь меня прижатую траву. Отпечаток для криминалиста: – “Здесь лежал придурочный”.

          Напрямик, по лесной тропе до дома около километра. Судя по всему, сейчас около одиннадцати вечера. А справа, в метрах ста пятидесяти из окна старого друга доносился джаз. Музыка юности.
          –  По пивцу не возбраняется, – почти с радостью проговорив вслух, направился в сторону дома.
          – Петрович, я не поздно? Скука одолела.
          – Заходи. Отчего ж. Твоя уехала, я видел. По пиву сообразим? Присаживайся. Я вот вспоминаю молодость. – Он вышел на кухню к холодильнику.
          Через пару минут с пивом и хрустящими урюковыми косточками с шумом упал на диван.
          – Хорошо, что зашёл. Галина уехала к внукам, а я за день напахался и в огороде и по дому. Сижу вот под музыку Питерсона. Помнишь ещё “Караван”?
          Вадим открыл пиво и протянул мне.
          – Что невесёлый? Случилось что? – Он отглотнул пиво из бутылки. – Время какое-то непутёвое. Мне тоже грустно. Старость называется. Вот, все утверждают, что настоящая жизнь – это после семидесяти. Чушь. Мне уже после восьмидесяти, а я всё ещё глазами зыркаю.
          – Петрович, что за слово такое? Не ожидал. К молодому или пусть даже кому только за сорок, такие слова... Ты же не из подворотни.
          – Из под неё. Что ты обо мне знаешь? Сколько лет мы знакомы? – Петрович задумался.
          – Лет тридцать.
          – Точнее, двадцать девять. И все ко мне в те незапамятные времена обращались Вадим Петрович и незаметно так, но подобострастно кланялись. Это сейчас я Петрович. На носу восемьдесят пять. А семья моя родом с рабочих кварталов Нарвы ещё с дореволюционных времен. Мой пра-пра... не знаю, с какого колена, пешком добрался до Питера за сотни вёрст с забитого захолустья севернее Ладоги. Ломоносовых было много... – Он поставил бутылку с пивом на  столик при диване, откинулся на подушки, что сзади, с закрытыми глазами.
          О чём думал этот потомок варягов. Спокойное, умиротворённое лицо. Одень на него густую шевелюру и пышную бороду – вылитый Маркс. Холёные руки, для его возраста почти без морщин лицо и какой-то необыкновенный шарм энтузиазма  во всём облике притягивали.
          – Так ты по родословной онежский? Был у меня приятель – ни друг, ни враг, а так. Он был тоже с тех мест. Суровый мужик. Всегда серьёзный и скуп до слов. Но что-то напевное, видимо северное, было в его речи. Заядлый рыбак. Отпуск брал исключительно зимой. Зимняя рыбалка для молчунов. Однажды взял меня с собой. Я проклял этот недельный отпуск. Холод собачий, а он в тулупе сидит себе над скважиной, обстоятельный такой. И только потягивает водку по глоточку. Я ничего не поймал, а у него полное ведро. И ни единого слова. Так на второй день я съехал.
          – Ты, Борис, не одинок. Я тоже был как-то на рыбалке, так у меня рыба съела и поплавок, а я и не заметил. В тиши мысли уводят безвозвратно.
          – А я о чём?! Петрович, а Брубек у тебя есть? Давно не слышал джаз. Особенно, рояль. Помнишь... Эрролл Гарнер, Монк, Боб Джеймс, Бейси... Последнее время вообще мало что слушаю.
          Вадим вышел в другую комнату. Сколько лет знакомы, а я толком о нём ничего не знаю. Хотя бы то же кайло, облокотившееся об стенку при входе в дом. Никогда ни у кого не видел. Мой взгляд стал медленно передвигаться вдоль мебели дома. Ни одной лишней детали. Везде всё на отмеренном расстоянии. Музей, да и только. Из всего выделялась лишь фотография юной девушки в замысловатой рамке, явно не им выбранной. Не вписывалась в интерьер. Я подошёл ближе к портрету. Ни единой черты лица хозяина. Инородное тело в выставочном зале.
          – Любуешься? Занятная история фотографии. – Петрович с педантичной аккуратностью сменил диск в плеере. – Соседка. Смотрела, как я работал в огороде. Было это где-то с месяц назад. Не поверишь: в тот же вечер явилась со свежей малиной, беззастенчивой улыбкой и с кайлом. Видела, как я мучился с твердью, так принесла в помощь.
           Тихо зазвучало фортепиано в “Take Five In A Quartet”
          – Довольно курьёзный случай. – Петрович прижмурил глаза от удовольствия. – Зовут её Лиза. Детдомовская девушка. Рано потеряла родителей. Странно, но душа её оказалась неиспорченной. Попросила меня рассказать и ознакомить с джазом. Наивная просьба. И я, поддавшись её обаянию, с готовностью согласился.
          Петрович смотрел на меня убийственно проницательно в минутной паузе, словно хотел понять ход моих мыслей в следующий момент. Мне стало неловко от его предвидения: прямо  из рамки беззастенчиво смотрели глаза девушки с укором от моего воображения. Симпатичное лицо максимум восемнадцати лет шатенки. Слегка волнистые, думаю от рождения, волосы придавали законченное оформление образа. Да и глаза невероятно умные и игривые волновали воображение.
          Вадим внимательно наблюдал за моим лицом, предвкушая возможность позабавиться за мой счёт.
          – Ты прав, приятель. Знаешь, что меня выручило застав врасплох с таким же вот состоянием лица? – Он многозначительно приподнял подбородок. – Война.
          – Какая война? – Я чуть не проглотил язык. Думаю, вид у меня был такой ошарашенный, что он громко с удовольствием рассмеялся, хлопая в ладони, и, достав носовой платок, стал протирать слёзы.
          – Какая какая война? С Украиной. Ты бы видел её глаза в этот момент. Она специально старалась возбудить во мне забытый трепет, ожидая ответного, хотя бы зримого, желания. И я смутился. В её взгляде проскользнуло только одно, красными чернилами... Бог мой! И слова только матерные. Можешь представить мою ситуацию остаться спокойным в тот момент. Я только что и сумел выдавить в нужном тоне: – “Не время”. – Он, улыбаясь, откупорил очередную пару бутылок. У меня правнучка на два года младше неё.

          Если бы невзначай не было бы обронённого слова “война”, вечер бы не закончился на неприятной ноте. Но мы переключились на неё как-то автоматически. И поругались. Вадим в три ночи выгнал меня из дома со словами, мол, считал меня приличным человеком. А я ему почти с ехидцей заметил: – “Зато не развратник. С меня пиво. Завтра у меня.”

          На следующий день в булочной, что наискосок от дома на противоположной стороне улицы, столкнулся с Лизой. Она, купив французский батон, чуть не сбила меня с ног, резко отшатнувшись от прилавка.
          – Ой, извините, пожалуйста. – Глаза девушки округлились от внезапного испуга. Я почему-то покраснел и, от неожиданности восприятия вчерашних эмоций в её адрес, автоматически с ней поздоровался с лёгким флиртом в произношении:
          – Доброе утро, Лизочка. – Она была гораздо более привлекательна, чем на фотографии, а неожиданно появившийся румянец вообще выбил меня из колеи.
          – Мы знакомы? – Глубокое сопрано в голосе добило до предела.
          – Заочно, – сконфузившись, ответил я, вероятно покраснев.
          – Так это Вы были у Вадим Петровича вечером и не давали спать до трёх ночи. Я открыла ставни и тоже наслаждалась музыкой. – Она, придя в себя, с неменьшим интересом осматривала меня, как, впрочем, и я её. Одновременно и неоднозначно. Ох, уже этот Вадим. Вспомнилось своё состояние в выдержанной вчерашней паузе. Лицо мгновенно снова тронул румянец.
          Лиза не отрываясь наблюдала за мной с явным интересом. – “И что наплёл про меня добрый старикашка, когда другой рассматривал мой портрет?”
          – Неужели фотография лучше? – Без тени замешательства спросила девушка, открыто улыбаясь. – Странные вы, в некотором смысле, мужчины. Или я ничего не понимаю в жизни. Тем не менее забавно и очень приятно встретить Вас с другом.
          Каким образом из уст сорвалось приглашение заглянуть на огонёк вечером, совершенно не вязалось с ситуацией.
          – Лизочка, извините, Вадим сегодня будет у меня. Пиво с таранькой и солёными урюковыми косточками – редкий дефицит из Средней Азии, если не побрезгуете. Музыка, споры, ругань – весь дружеский ассортимент. Милости прошу.
          – Боюсь, мне будет скучно. – Лиза озорно отвела взгляд в сторону. – “Совсем ещё девчонка, а мы два старых вислоухих. Всё-таки жаль, что не на сорок лет младше. Но с другой стороны, снова работать ещё столько же? ” Первое желание тут же улетучилось.
          – Я подумаю. Ваш дом я знаю. Наблюдала за Вами из гамака. Вас величать...
          – Просто, Борис. И без стеснения. – Недоуменный взгляд заставил ретироваться. – Ну, хорошо, хорошо. Михайлович. Итак, до вечера.
          – Я не обещаю. – Насмешливые искорки в зрачках говорили о противоположном.
          Пришлось обзавестись дополнительной дюжиной пива и некоторыми сладостями. Пусть и взрослое, но дитя. Набрал номер Вадима. Недосягаем. Оставил лаконичное сообщение: – “В семь у меня. Ждёт сюрприз. Если несложно, захвати несколько дисков пиано и скрипки в джазе.”
          Вадим даже не перезвонил, но я надеялся на его незаурядную добродетель. Действительно, он явился без звонка ровно в семь. Не успев ещё спросить о сюрпризе, как в комнате раздался повторный звонок в дверь. Она открылась без приглашения.
          Мои зрачки явно расширились, что вызвало недоумение во взгляде Петровича. Он медлено обернулся и тоже замер. В дверях стояла Елизавета в строгом брючном костюме, с высокой причёской, придавшей лицу совершенно другой имидж повзрослевшей лет на восемь, как минимум, молодой женщины. Она смутилась на мгновение от произведённого впечатления. В некотором смысле победный взгляд, с таинственной, открытой улыбкой, полностью выбил старичков из седла.
          – Извините, но я не одна. Дима, заходи, не стесняйся. Познакомьтесь. Мой однокурсник и друг детства. Проездом из Красноярска. Тоже большой любитель джаза. – В дверь, пригнувшись, зашёл молодой человек под два метра ростом, косая сажень в плечах, и с не соответствующими телосложению умными, проницательными глазами.
          – Дмитрий. Просто Дима. Вадим Петрович, – обратился он ко мне, – Лиза мне о Вас много интересного рассказывала. Рад познакомиться.
          – Борис Михайлович. Тоже рад встрече. Разрешите представить джентельмена, столь вскружившего голову вашей подруге. Вадим Петрович Никонов, профессор запредельных наук.
          Представление сняло напряжение, и все с улыбками от комизма сцены знакомства прошли в гостиную. Лишь на лице Дмитрия сохранился румянец от случайной ошибки.
          – Борис Михайлович, Вы тоже профессор каких-то наук. Столько мудрых книг. – Лиза, рассматривая стеллажи, провела пальцами по корешкам. – О чём они?
          – Борис собирает красивые обложки для интерьера, но он знаменитый огородник. Мой наставник.
          – Насколько я понимаю, Вы, Борис Михайлович, скорее всего, художник-глазопротезист. И, как правильно заметил Вадим Петрович, знаменитый.
          – Лизочка, – обратился я к девушке, заметно удивлённой реплике друга. – У Вашего однокурсника недюженные знания о научной литературе. Вадим, мы, кажется, нашли приятного оппонента для споров о джазовых композициях. Прошу всех усроиться вокруг журнального столика. Я скоро.
           Пока я собирал на кухне два больших подноса: один с пивом, урюковыми косточками и таранькой, а другой с фруктами для Лизы, в гостиной витало в воздухе настроение некоторой скованности. Но появление таких редких разносолов к пиву, вызвало шквал эмоций.
          – Михалыч, откуда такие яства?
          – Ну, Борис Михайлович, удружили.
          Только Лиза по каким-то причинам не выглядела столь же восторженно, словно вся это снедь умалила прикованное к ней до сего момента внимание.
          – Лизочка, попробуйте косточки. Это чудо! – Восторгу Петровича не было предела. В этот момент он казался самым младшим в пивной компании из-за непроизвольного, юного энтузиазма. – Михалыч, а тарелки для тарани? Или прямо на столе?
          Я достал продолговатые фаянсовые тарелочки Кузнецовского завода для жареной рыбы из сервиза моей пробабки, которыми никогда не пользовался.
          – Одна лишь просьба: напившись, не бейте ими об стол.
          Вадим, мастерски разобрав тарань отделил, если можно так сказать, тонкую часть балыка и положил на тареку Лизе.
          – Боря, даме в таком костюме негоже сражаться с рыбёшками. Принеси вилку и открывашки. И с Богом. – Он открыл обручальным кольцом пиво и протянул Лизе. – Прямо так или из бокала? Боря, и бокал для Лизы. И салфетки.
          Повернувшись к столику, стоящему около подлокотника дивана, с радиоплеером “Sony”, нажал мизинцем на “Пуск”. Как из ниоткуда, с нарастающим звуком полилась мелодия “Tulips from Amsterdam”. 
           Петрович, как и в первую встречу, поймал на себе восторженный взгляд Лизы. Но поразительный вкус тарани не дал возможности увидеть на его лице замешательства. Тем не менее, обстановка разрядилась и постепенно перешла в русло дружеской беседы о джазе и его восприятии молодым поколением. Дмитрий оказался действительно неплохим знатоком старого, доброго джаза. Особенно английского. Оно и понятно. Всё современное начиналось в Лондоне и его окрестностях.
          Каждый из мужчин старался отдать Лизе лучший кусочек, пока она не взмолилась и не убила виноградом избыток соли во рту от рыбы и косточек солёного урюка.
          Где-то часа так через полтора Вадим задал вопрос Дмитрию.
          – Молодой человек, а какие у вас предпочтения сегодня в джазе?
          Дмитрий задумался. Потом встал и достал из внутреннего кармана пиджака диск: Pink Floyd “The Wall”.
          – Это не самая новая музыка, где-то конца семидесятых, но на сегодняшний день позволяющая понять, что произошло в России.
          В комнате воцарилась тишина. Скользкий момент. Опять запах войны окутал воздух. Но никто не проронил ни слова. Зазвучала музыка. В некоторых моментах от неё сводило желудок. Сгусток неурядиц души больного самолюбия мятущегося человека, разбивающего всё вокруг об стену и ломая ту же самую стену ради собственного избавления от прошлого. Гнетущее состояние, особенно после предыдущей мелодии в исполнении Эдди Кэлверта –“Ностальгия” (Eddie Calvert – Nostalgia).
          – Стоит посмотреть фильм “The Wall” с этой музыкой, посвящённый её толкованию, и станет понятна трансформация Путина, пусть и отдалённо, но вполне ощутимо. Мистическая болезнь человека, живущего только своими страхами. – Дмитрий встретился взлядом с Вадим Петровичем. – Я бы не хотел входить в полемику этого вопроса и портить столь превосходный вечер, устроенный нам Борисом Михайловичем.
          Лиза завороженно смотрела на молодого человека, которого знала много лет и, оказывается, не знала вовсе.
          – Дима, я подумаю над твоим предложением. – Невольно произнесла она полушопотом.
          Первым на эту реплику, неожиданно прозвучавшую словно из другого мира, среагировал Петрович.
          – И думать не стоит. Лично я в своей практике встречаю впервые достойного оппонента. Борис, а твоё мнение?
          – Не мне решать. Ты больше прав, чем не прав.
          – Лиза, вот как мне быть с этим мерзавцем? Мы поругались с ним вчера, и он хочет повторения сегодня. Я тебя спрашиваю о твоём мнении, а не моём. –Раздражённо бросил реплику Петрович прямо в лицо друга.
           – А что даст моё мнение? – Я вскочил и, засунув в руки в карманы, стал нервно расхаживать вдоль журнального стола. Наконец, остановившись перед Лизой выдал, как укор: – Если бы ты дала мне разрешение на удочерение, я бы вас благославил!
           Лицо Петровича озарилось радостью.
          – Лиза, поверь нам, двум старикашкам – достойный выбор. И если что, мы твои свидетели и в обиду не дадим.
          Лиза, сконфузившись, выбежала на кухню.
          – Дмитрий, что ты сидишь, словно изваяние? Иди, успокой. – Борис Михайлович похлопал парня по плечу. – Завидная девушка.
          Спустя пару минут молчания, Петрович подошёл к другу.
          – Лучше не скажешь. Коротко и в точку. Помнишь нас в этом возрасте. Шалопаи. А эти много старше морально.
          – Война. Она всегда всех делает старше. – Борис примерительно протянул Петровичу руку. – Пойдём нарежем роз в полисаднике.

Маё 2022