Цвет истории

– Это что? – шпалообразный, будто заточенный под накрахмаленный белый халат, врач первой республиканской больницы, удивлённо и сосредоточенно пощупав целлофановый пакетик с плазмой, взглянул на меня и вдруг, перескакивая жёлтые, ещё допутчистские плитки на полу, семимильными шагами понёсся вон из палаты.
Я, будучи донором с гемоглобином, порой достигавшим ста девяноста, лежала в большой просторной палате. К моей левой руке была прицеплена капельница, по которой густая живоносная жидкость медленно перемещалась из меня в висящий на стойке плотный пакетик для плазмы. Мне надо было сдать четыреста пятьдесят миллилитров крови – вторая группа, резус положительный, чтобы врачи получили для неизвестного мне больного человека двести пятьдесят миллилитров нативной плазмы. Так мне сказали.
Двое мужчин, находящихся, как и я, на донорских койках, но ближе к двери, бросили на меня косые взгляды, сопровождавшиеся дурными мыслями. Но я-то знала: это какой-то косяк с генетикой.
Через несколько минут врач вернулся. С ним было ещё трое кого-то в белых халатах. Они, щупая пакетик с плазмой, что-то начали обсуждать на своём птичьем врачебном языке.
Я, обездвиженная капельницей, продолжала лежать на больничной кровати в ожидании, когда весь этот маленький локальный хаос естественным образом обретёт очертания нормальности и преобразуется в такой же маленький локальный космос. Наконец все ушли, остался только мой доктор.
– А у вас точно никаких королей в родственниках не было?
– Ну… Не знаю… Раскулаченные были. Но они точно на королей не тянут. А что?
– Да так… – он задумался ненадолго. – Просто у вас плазма фиолетовая. Я такого цвета плазму никогда не видел, только читал об этом. Ну вы знаете, это как все, ещё в вузе.
Я удивлённо скривила губы и пожала плечами – мне нечего было сказать. Всё это было для меня не менее удивительно, чем для него, и мне определённо нужно было какое-то время, чтобы осмыслить тот факт, что я являюсь носителем фиолетовой плазмы.
Про голубую кровь – не плазму – я до этого, конечно же, слышала. Про фиолетовую тоже, но… Это не совсем как-то касается людей. Я знала, что фиолетовая кровь наблюдается у некоторых видов беспозвоночных, в частности у плеченогих моллюсков и каких-то сипункулид и приапкулид. Знала также, что в их крови содержится белок гемэритрин, являющийся дыхательным пигментом крови и содержащий в пять раз больше железа по сравнению с гемоглобином. Вот этот вот как раз насыщенный кислородом гемэритрин и придаёт крови фиолетовый оттенок. Но, кажется, я всё-таки не моллюск…
Плазма же – дело другое. Фиолетовый цвет, как мне объяснили тогда, – это нечто среднее между вырождающимся голубым и эволюционирующим красным, то есть между чистой королевской линией и обычными смертными людьми. Что-то типа грязной, живучей, не простой аристократической, а выше – всё-таки королевской – линией.
– Я бы на вашем месте своей родословной занялся.
А какая там, к чёрту, родословная?! С этой политикой столько напутано в жизнях людей, сейчас уже и не разобрать, где правда, а где нет.
Прабабушка по отцовской линии была полька. Бабушку мою, словачку, всю жизнь украинкой считали, как будто в лицо никогда и не видели. Она в станице пришлой была. Появилась без всего, нищая. Там уже за деда моего, кубанского казака, замуж вышла. А что за казачий род у деда был – тоже бог весть.
Про казачество можно говорить много и ни до чего не договориться, потому что история не любит правду и позволяет людям поворачивать её то так, то сяк – как им удобно, поэтому-то «историю пишут победители». Каждый в ней свою правду ищет, и каждый же свою правду находит. Только правда эта совсем не правда, а выгода, и потому не все исторические ошибки должны быть исправлены. У истории вообще нет ответов на наши вопросы: ей-то самой всё без разницы. Она лишь имена, и даты, и причинно-следственные связи, и грязь человеческая, возведённая в объективность фактов.
Даже слово «казак» само по себе ответа не имеет. В тюркских памятниках как будто бы даже XIII-XIV веков встречается слово «q;z;q», переведённое нидерландским востоковедом Мартином Теодором Хаутсмой на немецкий язык словом «Landstreicher», что значит «бродяга». «Бездомный», «бесприютный», «скиталец», «изгнанник» – это всё туда же. Другой исследователь – Джо-Юп Ли – указывает, что слово «q;z;q» переводится на арабский как «al-mujarrad», что может обозначать «человека без семьи или привязанностей», «человека одинокого, неприкаянного». Согласно Питеру Бенджамину Голдену, термин «qazaq» также употреблён в мамлюкских словарях середины XIV века в виде «qazaq ba;l;» со значениями «освобождённый, свободный». Ко времени рождения моего отца казаки не были уже ни одинокими, ни бездомными, ни свободными.
Но каждый сам себе из слов защитную крепость строит. И слова эти больше людей спасают, чем мы думаем. Но и губят их тоже…
Красная армия, белое движение, жёлтая, оранжевая и фиолетовая революции… История многоцветна. Жизнь тоже полна нюансов. В конце концов, на вкус и цвет фломастеры разные.
Помню, как в первый же мой приезд в Словакию я будто очнулась, до этого же моя жизнь словно в тумане была. Стоя в аэропорту, я плакала: надышаться воздухом не могла. Вот она, моя земля. Вот он, зов крови.
Так вот и разрывает меня с тех пор между русской землёй и словацкой. И двум языкам я в бесконечной любви признаюсь – русскому и словацкому. А как выбирать, если моя земля здесь и если земля моя там? Если крови мои малыми родниками по большой поверхности планеты стекались в одни вены?
Вот и получается, что я, собранная из генетики разных народов, всем этим народам принадлежу. И для таких людей, как я, есть древнегреческое слово – космополит. Оно особенно актуально для тех, кто не имеет права выбирать свою кровь и свою землю. За них это делают могилы их предков, овал лица, узнаваемый теми, кто свой, звуки родного наречия – «духа народа». Цвет моей истории – космополитный.
Но космополитизм – это не только о крови, это всегда ещё о чём-то большем. О том, что мысленно объединяет людей в человечество, и поэтому мой дом там, где добрые люди. Мои люди там, где мой добрый дом.