Фиалочка

Будучи ребенком, я жил с отцом и матерью на втором этаже начиненной двухкомнатными квартирами сталинки. Маленькая комната принадлежала мне, большая — родителям. Каждая была снабжена балконом.

Контраст между ночными видами с моего и родительского балконов был разительным. У них в темное время суток виднелся горевший множеством огней город; из моей же спальни можно было наблюдать разве что группу чахлых деревьев и безграничную темноту за ними. Ни фонарей, ни чужих домов. Даже луна — и та была редкой гостьей за окном.

Меня приводила в содрогание одна лишь мысль находиться в своей комнате после заката одному. Из-за моих постоянных истерик родители разрешали мне спать с открытой дверью. Я благодарил судьбу всякий раз, когда отец или мать выходили вечером в туалет либо попить. Слыша их перемещение и видя их тени на полу, я мог на время перестать бояться и попытаться быстрее уснуть. Иногда мне становилось настолько страшно, что я, не оглядываясь, бежал в их спальню и отчаянно упрашивал позволить переночевать там.

Но боялся я, разумеется, не самой комнаты и не темноты, а того, что могло наведываться туда не через входную дверь. Я боялся ее.

Она — это Фиалочка: гротескный, вселяющий ужас образ из моих детских кошмаров. Затаивающаяся сущность, которая никогда не показывалась родителям, при этом беспощадно изводила меня, стоило мне остаться одному. Я знаю, у многих детей есть свои выдуманные монстры, живущие в шкафах, под кроватями, за занавесками. Мой был особенно реалистичным и пугающим.

Я боялся ее так сильно, что мог до полуночи гулять в одиночестве на улице, украдкой бросая взгляд на черный прямоугольник своего окна, воображая или же в самом деле замечая смутное движение внутри. Потом, конечно, все равно приходилось возвращаться. Я изрядно получал ремня, наспех ужинал и отправлялся к себе. Оставалось радоваться тому, что я здорово уставал и засыпал практически сразу же, а посему липкий неотступный страх не успевал полностью меня поглотить.

Фиалочка… Вам это имя, должно быть, кажется смешным и глупым, но у меня, если я мысленно произносил его, всегда пробегал по коже мороз. И как только дети придумывают имена своим персональным чудищам? Я со стопроцентной уверенностью знал, что ее зовут так, что у нее это имя: несерьезное, детское, уменьшительно-ласкательное. И это заставляло меня трепетать сильнее, чем если бы я, скажем, величал ее Детоубийцей или Потрошительницей.

У меня была большая двуспальная кровать. Раньше ей пользовались родители, однако с одной стороны деформировались пружины, и для двоих она теперь не годилась. Я же мог разлечься на ней как хотел, места было предостаточно.

Временами я просыпался от жуткого чувства, будто меня только что щекотали. Также было стойкое ощущение, что в такие моменты пробуждения матрас на постели распрямляется, словно еще мгновение назад рядом со мной кто-то находился. Оставалось, не шевелясь, лежать и обливаться потом, пока опять не провалишься в объятия Морфея или не наберешься храбрости побежать к родителям, неизменно чувствуя на своем затылке нечеловеческий взгляд.

Моя постель располагалась возле стены, и я боялся обращаться к стене лицом. Если у меня затекали бок и спина, и я все же был вынужден отвернуться от комнаты, мне тут же начинало казаться, что Фиалочка уже ползет ко мне. Мне снова мерещилось, что матрас прогибается под ее тяжестью.

У детей, как известно, бурное воображение, и я очень хотел бы списать свои былые страхи на разыгравшуюся фантазию, но не могу, поскольку затем все стало значительно хуже. Лет в пять-шесть я впервые услышал ее.

Представьте себе высокое блеяние, похожее на козье, но очень искаженное, булькающее, будто у блеющего повреждено горло. Что-то в нем было даже от заливистого женского смеха. Звук оказался негромким и, как мне почудилось, нарастающе-недобрым. Я тогда решил, что слышался он с улицы. Дом стоит у частного сектора на окраине, потому было не исключено, что где-то действительно блеяла недовольная коза.

Я с минуту слушал это и уже стал снова закрывать глаза, когда у меня в прямом смысле встали дыбом волосы от внезапной догадки. Неожиданно я понял, что блеяние доносилось не с улицы, а с моего балкона!

Нижняя часть балконных дверей была деревянной и скрывала площадку, и там вполне можно было спрятаться, если лечь или присесть. Звук слышался явно оттуда, с балкона под самым моим носом. Блеяние было не далеким, а близким, просто очень тихим.

Я метнулся к родителям и разбудил их. Меня резонно выругали, заметив, что в таком возрасте уже стыдно бояться. Я плакал, умолял их все проверить, и мать в конце концов согласилась заночевать у меня, а я облегченно улегся с отцом.

Утром она сказала, что ничего в ту ночь не слышала и никто ее не щекотал. Мне, естественно, не верили.

В мое отсутствие Фиалочка разбрасывала по комнате вещи, царапала обои, разворашивала постель и оставляла грязные разводы на зеркале. Даже если комната оставлялась открытой и в ней горел свет. Однажды я смотрел с родителями в кухне телевизор и, ненароком обернувшись, заметил, как по полу в моей спальне разлетелись ворохом игрушки: только мягкие, абсолютно бесшумно.

Я до хрипоты доказывал, что эти беспорядки учинялись не мной, но любые оправдания лишь выливались в удваивание наказаний — еще и за якобы вранье.

Знаете, есть испанская короткометражка «Abracitos» 2020 года, на Ютубе валяется. В ней на удивление точно передан «иррациональный» детский страх, что в темной комнате ОНО, вот эти сокрушительные одиночество и беззащитность ребенка перед ЭТИМ… В общем, рекомендую для расшатывания нервов.

Главный эксцесс произошел, когда к отцу и матери приехали гости, — их женатые бывшие однокурсники. Так близко ко взрослым Фиалочка еще не подбиралась.

Родители и их друзья сидели вечером в кухне: ужинали, выпивали, общались. Я сперва поел вместе с ними, потом бегал таскать шоколадные конфеты из принесенной гостями коробки. Мать в какой-то момент сказала, что мне пора спать, ибо завтра в садик, и я не решился возражать.

Маленькая комната располагается напротив кухни через коридор. Родители попросили меня закрыться, а кухонную дверь пообещали не трогать. В тот вечер мне почти не было страшно идти к себе. Взрослые совсем недалеко болтали, гремели посудой, и я чувствовал себя в относительной безопасности. Я вошел в комнату, прикрыл, оставив маленькую щель, дверь, выключил свет и нырнул в кровать.

Блеяние прозвучало сразу, стоило мне лишь завернуться в одеяло. На этот раз оно было куда более громким и устрашающим. У меня не осталось никаких сомнений, что оно слышалось именно с той стороны балконных дверей. Я бросился из спальни, и за моей спиной, чего не случалось прежде, послышался глухой быстрый топот, словно по ковру рванула крупная собака.

Я пулей влетел в кухню, рыдая и крича, взрослые начали меня успокаивать. Отец не на шутку разозлился, а мать вкратце объяснила гостям, почему я, по ее мнению, так себя веду, и их друг Владимир (тогда я называл его дядей Вовой) вызвался пойти со мной посмотреть, что не так было в моей комнате.

Мы пришли ко мне, я ткнул пальцем на балкон и попросил дядю Вову заглянуть туда. Он отказался, аргументировав это тем, что я должен, мол, убедиться сам, иначе не перестану бояться. Я, понятное дело, принялся упираться, но он настойчиво подтолкнул меня к балконным дверям, ободрив, что будет находиться рядом. Делая по направлению к балкону черепашьи шаги, я понимал, что у меня кишка тонка посмотреть за стекло, стой за моей спиной хоть вооруженная группа спецназа. Я струсил и закрыл глаза, дядя Вова этого видеть не мог.

Когда я приблизился таким образом к балкону, то почувствовал ее каждой клеткой своего организма. Она, согнувшись в три погибели, сидела там и хищно лыбилась. Уверяю, я знал это. Сквозь щели дверей дул сквозняк, и я ощутил тошнотворное трупное зловоние.

«Ну что, пацан? — дядя Вова потрепал меня по макушке. — Видишь, нечего тут бояться. К тому же все закрыто вон».

Я моментально отпрянул от балкона, открыл глаза и попросил, чтобы на этот раз взглянул он. Я даже схватил дядю Вову за рукав и попытался подтащить к дверям, но он снисходительно освободил руку, улыбнулся, пожелал мне спокойной ночи и ушел. Он-то думал, я сам все проверил и, конечно же, ничего не увидел. Из кухни послышался раздраженный голос отца, требовавший, чтобы я выключил свет и закрылся. Ситуация, как видите, безвыходная.

Я не придумал ничего лучше, как взять фонарик. Отец в очередной раз гаркнул, чтобы я ложился наконец спать. Я мысленно распрощался с жизнью и выключил верхнее освещение, буквально прилипнув к внутренней стороне двери. Мои руки дрожали, и луч фонарика неистово метался по темной комнате. Оставаться там было сущим адом, но и бежать к родителям я не мог. Мне казалось, что если я буду так истерить, меня просто-напросто закроют в спальне с этой тварью.

Спустя минуту я услышал, как взрослые покинули кухню и ушли курить на родительский балкон. Я тут же распахнул дверь комнаты и встал на пороге. Свет фонарика в моей руке по-прежнему бегал по стенам, мебели, полу. И тут я впервые увидел ее. Мельком, но все же увидел…

Посветив на верхнюю часть высоченной массивной стенки, я заметил Фиалочку лежащей там, под потолком. Уверен, спрятаться она не хотела. Она выжидала, пока я замечу ее, точнее ее высунувшуюся руку (если это можно так назвать) и голову. А этот тухлый смрад — теперь я ощущал его полной грудью.

Содержимое моего мочевого пузыря оказалось в штанах. Я выронил фонарик, судорожно захлопнул дверь и помчался в пустую кухню, где залез под стол. Сидя в мокрой пижаме и обливаясь слезами, я думал в смертельной панике о том, что захмелевшие родители не вернутся, а если и вернутся, то с легкостью меня обнаружат и опять прогонят спать.

Естественно, они возвратились. Но заметили меня нескоро.

Половина широкого стола, под которым я сидел, располагалась напротив кухонной двери. Не задевая ног взрослых, я осторожно вытянул голову и посмотрел на свою комнату. И да, вы отгадали: недавно захлопнутая дверь была приоткрыта. Фиалочка стояла прямо за ней на четвереньках и немигающе таращилась на меня.

Лишь мельком увидев ее бесформенную разверзнутую пасть и мертвенно-белесые глаза, сверлившие меня с невероятной свирепостью, я зажмурился и уткнулся лицом в колени. Она находилась там, у самого порога, и как будто говорила: «Смотри, я здесь, совсем рядом. Твоему тупому папаше достаточно повернуть голову, чтобы увидеть меня, но ему нет никакого дела. Я могу подобраться к тебе, где бы ты ни находился, и никто меня не остановит».

Дальше плохо помню события того вечера. Я явно потерял сознание и некоторое время пролежал на полу. Когда услышал возглас матери, гостей уже не было. Родители достали меня из-под стола, помыли, одели в чистое, дали успокоительное и уложили у себя.

Вызволило меня из чертовой квартиры такое неприятное для любого нормального ребенка происшествие, как развод родителей. Мне тогда только исполнилось восемь. На фоне домогательств со стороны неуловимого блеющего монстра эта перемена выглядела в моих глазах затянувшимся днем рождения. Уверен, свою лепту в разрыв отношений между отцом и матерью истеричное полусумасшедшее дитя тоже внесло, но что я мог поделать?

Они расстались полюбовно. Квартиру забрал отец, а мы с матерью перебрались к ее сестре в соседний регион. Отец приезжал к нам несколько раз, но чаще навещал его, подросши, я. В прошлом году он поделился новостью, что встретил женщину и настроены они были очень серьезно, а в этом — велел приехать, так как решил переписать квартиру на меня, а сам — жить с невестой в деревне. Я был несказанно рад, поскольку в этом городе найти хорошую работу гораздо легче, да и не нравилось мне прозябать с матерью и тетей. Словом, переезд обратно ничем не отягощался.

После оформления всех документов я оказался в вожделенных собственных апартаментах. Многое здесь изменилось. Отец сделал ремонт, обклеил стены натуральными обоями, поменял сантехнику и большую часть мебели. Местом для сна я выбрал свою старую комнату. «Мне двадцать два года, — думал я, — какие тут могут быть страхи?» Как же я ошибался…

Сперва я всеми силами отказывался связывать что-либо со страхами из прошлого.

Теперь под прицелом оказалась не только моя спальня, но и вся квартира. К примеру, в кухне постоянно перегорают лампочки. Постоянно. Я поинтересовался причиной этой аномалии у отца, но тот заверил меня, что при нем подобного не происходило. Похоже, что стоит вкрутить в кухонную люстру новые лампы и уйти, как кто-то непременно выкручивает их, трясет и ставит обратно.

На полу в разделенных стеной туалете и ванной возникает отвратительная вонючая каша, словно там периодически кого-то рвет. Хотя бы раз в сутки приходится ее убирать. Уезжаешь в город — возвращаешься вечером домой — лампочки в кухне не включаются, а санузел в этой дряни. Я стал постепенно вспоминать то, что отравляло мне детство. Бывает, засыпаю и уже кошусь на балконные двери и стенку, которую отец, как назло, оставил нетронутой.

В маленькой спальне поодиночке появляются мои старые игрушки, потасканные и грязные. Сдохни я на месте, если мы не отдали их в свое время соседской девочке из неблагополучной семьи. Стоит избавиться от одной, как на следующий вечер из ниоткуда берется другая. Я выкинул последнюю игрушку, и все повторилось по новой; порвал или сломал каждую из них, но тогда стали возвращаться ошметки ваты и пластиковые куски.

Пару недель назад я проснулся ночью от когда-то хорошо знакомого чувства — правда, теперь было ощущение, что спящего меня не только щекотали, но еще и остервенело трясли за плечи. Кровать у меня сейчас компактная односпальная, и знаете, я готов поклясться: в момент пробуждения мне показалось, что с меня только что слезли. А спустя несколько дней я ужинал в кухне и отчетливо услышал тихое булькающее блеяние из маленькой комнаты.

Сказать по совести, лишь это вынудило меня предложить матери вернуться сюда. Тем не менее, она, тяготея к провинции и не желая расставаться с сестрой, отказалась. Хотя, вероятно, просто не захотела стеснять мою предполагаемую личную жизнь.

Я перетащил в большую комнату постель и компьютер, а маленькую закрыл на ключ и с тех пор к ней не прикасаюсь. Когда я прохожу ночью мимо, то иногда слышу слабое царапанье с той стороны. Самое страшное, что перед сном я запираю и дверь большой комнаты. В последние ночи этот тихий, но настойчивый скрежет стал раздаваться уже из-за нее. Я опасаюсь, что когда-нибудь дверь медленно откроется, и я в этот миг не буду спать.

Вера взрослого человека — странная, порой злотворная штука. Мне куда легче убедить себя в том, что я целиком и полностью свихнулся, чем признать существование чего-то подобного. Вы ведь сами понимаете, что в нашем мире такого нет и быть никогда не могло. И поэтому я все еще здесь…