Золотая эра Ленинградского телевидения

Начало: http://proza.ru/2022/06/25/269.


19 мая 1962 года траектория жизни моего героя резко изменилась, до этого момента, начиная с 1948 года, когда на третьем курсе ЛЭТИ Борис Фирсов был избран секретарем институтского комитета ВЛКСМ, он двигался по комсомольско-партийной восходящей линии. Безусловно, он понимал, что его свобода в пространстве профессионального выбора была резко ограниченной. Было такое выражение - «солдат партии», оно подразумевало готовность партийного функционера работать на тех постах, на которые его поставит партия. Как мы видим, весной 1961 года сложилась ситуация «хрупкого равновесия»: Фирсов однозначно отказался от ЦКовских предложений, обещавших заметное движение по партийной карьерной лестнице, но Ленинградское начальство не наказало его и взяло время на раздумья.
Через год все решилось. Фирсов был на пороге своего 33-летия, в его активе: серьезное образование, опыт организационной работы, знания в области искусства и культуры, приобретенные в беседах с первоклассными специалистами, наконец, ощущение того, что официальная пропаганда создает мир, отличный от того, в котором живет основная масса народа. С другой стороны, он понимал, что за годы, прошедшие после завершения образования, электроника ушла вперед и ему будет крайне сложно вернуться в науку. Было ясно и то, что ему нужна область деятельности, где нашлось бы место его многоаспектному опыту. К тому же, созревавшее в нем разномыслие категорически не допускала его перехода в МВД или КГБ.


Если же говорить об оптимальном трудоустройстве Фирсове в 1962 году, то – смотря сегодня в прошлое, можно с уверенность сказать, что его совершившееся «перемещение» на пост директора Ленинградского телевидения все же было из области оптимальных. В самом начале воспоминаний о «телевизионном» периоде своей жизни Фирсов заметил: «Скажу без обиняков, работать на телевидении было захватывающе интересно. Мои коллеги – ядро профессионалов, работавших на ленинградском ТВ, видели свою миссию в интенсивном культурном просвещения телевизионной аудитории на основе высоких художественных стандартов. Сеять разумное, доброе, вечное, творить и выдумывать было девизом людей, работавших на студии в то время и опиравшихся на поддержку самых широких слоев интеллигенции города. Я без колебаний принял эту позицию и взял за правило отстаивать ее до конца» [1 с. 429]. По мнению Фирсова, начало и середина 60-х годов для тех, кто занимался теорией и практикой телевидения, были временем, когда сохранялся энтузиазм и поддерживалась вера в фантастическое будущее телевизионной музы. Надежды на это основательно подогревало развитие советского телевидения – рост числа его каналов (программ), создание общесоюзной телевизионной сети, охватывавшей всю территорию СССР, строительство крупнейшего в Европе телецентра Останкино.


Даже сейчас, через много лет после описываемых Фирсовым событий, я вижу, что ему приятно вспоминать телевидение, которое он делал, уже будучи осознанным «шестидесятником», и ему радостно от того, что окружавшие его «телевизионщики» были из того же теста. Фирсов замечал сложность, многослойность отношения профессионалов телевидения к социальной реальности, видел ростки инакомыслия и диссидентства, фиксировал начало политического радикализм и либерализма. Он, очевидно, не пугался всего этого, но одновременно продолжал верить в возможность перемен к лучшему. Отсюда и его стремление предоставить телевизионные площадки для создателей «оттепельной» культуры. Так, ленинградцы имели возможность увидеть на «голубых экранах» поэтов нового поколения: А. Вознесенского и Е. Евтушенко, Б. Окуджаву и В. Солоухина, Б. Ахмадуллину и В. Соснору и других. Авторами и участниками телевизионных передач были ленинградские писатели старшего поколения (Ю. Герман, Д. Гранин, А. Володин и др.) и молодые писатели, к творчеству которых литературные журналы и официальная критика относились скептически (И. Ефимов, В. Марамзин, А. Битов, Я. Гордин, С. Довлатов). К зрителям приходили актеры и режиссеры, на спектакли которых было крайне сложно попасть: Г.Товстоногов, Н.Акимов, Ю. Толубеев, П. Фоменко, Е. Копелян, И. Смоктуновский и др.


Прервем хронологию и перенесемся на десятилетие вперед, в 1973 году в Ленинграде в структуре Всероссийского театрального общества при поддержке упоминавшегося выше театроведа А. З. Юфита была создана группа «Социология и театр», успешно работавшая до начала перестройки. Создателем и руководителем небольшой группы был театровед и социолог, ныне доктор театроведения Виталий Дмитриевский, в группу входили социологи Андрей Алексеев, Олег Божков, Леонид Кесельман и автор этих строк. Постепенно исследовательская команда расширилась и усилилась за счет ввода в нее опытных театроведов и театральных критиков Анатолия Альтшуллера и Юрия Барбоя. В концептуальном плане объектом исследования была театральная жизнь Ленинграда, в теоретико-эмпирическом отношении наша деятельность сводилась к многолетнему всестороннему изучению репертуара и зрителя всех ленинградских драматических театров. Это было время, когда во главе театральных трупп стояли многоопытные режиссеры со своим пониманием природы театрального зрелища и роли театра в системе искусства и культуры: Георгий Товстоногов, Игорь Владимиров, Рубен Агамирзян, Зиновий Карагодский, Ефим Падве.
В обстоятельном рассказе В. Н. Дмитриевского о работе коллектива «Социология и театр» [2] отмечено, что, по предложению Юфита, «Трудную миссию научного консультанта и одновременно “крышевателя” этого весьма неординарного сообщества согласился принять на себя Б. М. Фирсов»; это была очень непростая функция. Помню, как социологи предъявляли руководителям театров и ленинградским театроведам первые результаты своих измерений, наблюдений. Первую часть заседания вел актер Юрий Толубеев – носитель всех высших государственных наград и лауреат всех премий. Вторая часть – проходила под руководством набиравшего большой политический вес актера Кирилла Лаврова. Он тогда в каком-то фильме играл роль Ленина и пришел в гриме вождя. Атмосфера обсуждений была крайне напряженной, люди театра не были готовы к восприятию языка социологии, не соглашались с их выводами. Опускаю детали, скажу, что речь шла не о том, в чем наука права и где – ошибается. Вопрос стоял о возможности продолжения социологического изучения театра. Ситуацию спасло выступление Фирсова, он пояснил, за какую сложную, мало изученную проблему взялись социологи, показал, как много было сделано социологами, и обрисовал перспективные направления новых поисков. Реакции выступавших вслед за ним театральных мэтров можно охарактеризовать так: «Мне многое не понятно, я многое не могу принять, но я давно знаю Бориса Максимовича и привык ему доверять». Было решено продолжить изучение театра, а через несколько лет, когда В.Н. Дмитриевский переехал в Москву, Фирсов возглавил нашу социолого-театроведческую команду.


Теперь вернемся к тому времени, когда Фирсов работал на ленинградском телевидении, события этого периода кратко освещены в его многократно цитировавшейся книге по разномыслию [1], воспользуемся его воспоминаниями. Конечно, телевидение по своей природе – многофункционально и многожанрово, оно призвано освещать все аспекты жизни общества и обращаться ко всем слоям аудитории. И как должно быть, в структуре ленинградского телевещания были программы пропагандистско-идеологической направленности, сообщения о различных сторонах жизни города, большое значение придавалось развитию учебного и детского телевидения, была музыка, эстрада, спорт, новости и прочее. Но предметом особых забот, отмечает Фирсов, были различного рода материалы, создававшиеся в опоре на классическую русскую литературу. Такие передачи, с одной стороны, позволяли обсуждать действительно сложные нравственные и художественные проблемы, а, с другой, - были востребованы в целом подготовленной, интеллигентной ленинградской телеаудиторией. К тому же, немало важным было то, что зачастую своей «петербургской географией» они были привязаны к истории города.


Был подготовлен цикл передач о Ф.М. Достоевском, что по тем временам было смелым, новаторским и содержало определенный вызов официальной трактовке образа и произведений писателя. Имя Достоевского лишь вскользь упоминалось в школьных учебниках, а многие преподаватели вообще старались обойти вниманием его важнейшие произведения, его наследие изучали лишь будущие литературоведы, причем философия писателя бесконечно упрощалась, «подгонялась» под требования коллективистской психологии. И вот в это время телевидение показало один из лучших спектаклей Георгия Товстоногова по роману «Идиот». После блистательного исполнения роли князя Мышкина пришла слава к ранее мало известному актеру Иннокентию Смоктуновскому. Ленинградцы заинтересовались Петербургом Достоевского, начали читать и перечитывать его произведения. Телевидение – можно с уверенностью говорить – для многих открыло Достоевского, вернуло его в актуальную культуру времени.
Второй пример, приводимый Фирсовым – передача, посвященная Александру Блоку. Конфликт ее содержания с требованиями идеологии заключался в том, что Блок здесь впервые был показан не героем революции, а ее жертвой. И Фирсов видит в таком решении не фронду, а стремление к подлинной правде.


Ленинградское телевидение того времени стремилось к открытому, честному разговору с телеаудиторией о русской классической литературе, более того – оно сделало попытку показать гуманизм американской литературы ХХ века. Именно Ленинградцы увидели на телевизионном экране правдивое прочтение произведений Стейнбека, Сарояна и Сэлинджера, Теннеси Вильямса и Хемингуэя мало известных в ту пору или совсем не известных классиков американской литературы. Так, экранизация книги Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей» стала для телезрителей открытием тогдашней Америки, вызвала их громадный интерес, но одновременно, в очередной раз «напрягло» цензуру. Цензоры, видя решимость телевизионщиков отстоять свое право на показ передачи, пугали редакторов опасностями аполитичности, обвиняли их в отсутствии классового подхода, который там вовсе не был нужен.
Уже в наше время, Фирсов так охарактеризовал политико-художественные основы ленинградского телевидения: «Своим литературно-драматическим вещанием Ленинградская студия телевидения помогала выходу из культурной тени, в которой страна находилась еще со сталинского времени. Чрезмерная политизация не укладывается в мировоззрение тех лет. К тому же, яркость и проблемность общественно-политических передач в значительной мере подавлялись партийной властью. Протестное поведение исключалось в силу лояльного отношения к системе. Готовить мягкую революцию и, тем более восстание с помощью телевидения – не могло быть тогда нашей целью, поскольку большинство нас считало строй, поддающимся некоторому усовершенствованию. Поэтому можно утверждать, что иносказательной формулой, кредо ленинградских телепрограмм была высокая художественная планка» [1, с. 431].


Прежде чем перейти к воспоминаниям Фирсова о завершении его «телевизионной» карьеры, приведу один частный, но характерный случай, с подобным которому ему как директору и всему творческому коллективу телестудии приходилось иметь дело. В 1964 году на Ленинградском телевидении был сделан фильм «Я – шофер» по сценарию тогда молодого писателя Владимира Кунина. То была первая режиссерская работа Льва Цуцульковского, а в главной роли снялся актер БДТ Ефим Капелян. К тому времени программы ленинградского телевидения, особенно передачи художественного вещания, стали существенной частью Первой общесоюзной программы. И новый фильм был принят московским руководством, более того – он должен был появиться в эфире 2 мая как праздничный подарок советским телезрителям. За несколько дней до этого в Ленинграде спокойно прошла общественная приемка фильма на студии, все прошло спокойно, но узнав, что фильм будет показан по центральному телевидению, заволновался Председатель ленинградского комитета по радиовещанию и телевидению, непосредственный начальник Фирсова, в порядке партийной дисциплины решил, как честный коммунист, поделиться своими сомнениями со старшими товарищами: «Мол, фильм снят неплохо, но своим содержанием возводит поклеп на Ленинград и ленинградцев. В итоге может произойти скандал». Одним из этих товарищей оказался первый секретарь обкома КПСС Василей Сергеевич Толстиков, который долго не думал и дал команду: «Созвать бюро обкома КПСС, вызвать “на ковер” создателей картины, а фильм показать всем участникам заседания». По воспоминаниям участников той встречи творческих работников с большим партийным боссом, Толстиков с белыми от ненависти глазами орал на Фирсова, он получил «строгача» (строгий выговор) за “поклеп на Ленинград и ленинградцев”, а Игорь Масленников, редактор фильма, сегодня – известный киносценарист и режиссер, - схлопотал выговор. Обвинение в адрес творческой команды и директора звучало так: «Клевета на наш славный Ленинград! Сплошные петербургские трущобы и колодцы. Почему этот шофер ездит только по разбитым улицам? Где новые светлые жилые кварталы? Где сады и парки Да и люди в фильме все несчастные?» [1, с. 435].


Произошедшее с фильмом «Я – шофер» на языке телевизионщиков той поры называлось «проколом», что было синонимом наказуемой инициативы, творческого риска и, соответственно, разной формы наказаний. Постоянные расправы за совершение проколов вырабатывали «беспрокольную» философию существования и практику деятельности руководства телестудий. Очевидно, это оборачивалось серыми, неинтересными, беззубыми передачами и пассивностью телеаудитории.
По рассказам Бориса Максимовича, в 1964-1965 годах он «дымился» от «проколов», нарастало количество строгих выговоров и наставлений о том, как надо работать. Фирсов понимал, что партийное руководство города ждет того момента, когда оно сможет снять его с должности, но в опоре на поддержку творческого ядра телестудии он продолжал избранную, «шестидесятническую» линию развития ленинградского телевидения.


И вот, ожидавшееся Смольным (там размещалось руководство Ленинградской партийной организации) произошло, настало 4 января 1966 года и передача - «Литературный вторник». Московское телевизионно-партийное начальство признало ее «диверсионной вылазкой», хотя тема передачи была совершенно мирной – сохранение традиций русской культуры в разговорной речи, в литературе, в старинных названиях городов и улиц. На передачу были приглашены профессиональные литераторы, литературоведы и ученые, которые были способными объяснить эту проблему телевизионной аудитории. Передачи такого жанра тогда шли в эфир «живьем», без предварительной записи, накануне с участниками передачи обсуждался лишь ее ход, а в цензуру уже после передачи сдавались тезисы выступлений. Интересную деталь приводит Фирсов: два участника передачи академик Д.С. Лихачев и известный прозаик и мемуарист О.В. Волков долго всматривались на этом обговоре друг в друга, и вспомнили, что последний раз они встречались на Соловках … в роли заключенных.
Люди, собранные редакторами в студии, едва началась передача спонтанно, скорее всего неожиданно для себя, заговорили на больную для многих тему без недомолвок и оговорок, называя вещи и явления своими именами. Даже сейчас, спустя полвека, после многих и многих возвращений дореволюционных имен городам и улицам, в России идет дискуссия о характере этого процесса, но в то время такие обсуждения носили характер социального взрыва, и открытая дискуссия напрягла властные структуры. Для такой реакции и последовавших наказаний было две причины. Во-первых, участники передачи вышли за пределы разрешенного партией разномыслия, они выражали свое мнение непредвзято, в форме, которую считали для себя приемлемой. Во-вторых, произошло нарушение «незыблемого», а именно - порядка подготовки и трансляции передач. Практически на целый час всесоюзный эфир вышел из-под контроля идеологического диктата.


Процитирую приведенную Фирсовым «Записку отдела пропаганды и агитации, культуры, науки и учебных заведений ЦК КПСС в связи с телепередачей Ленинградского телевидения «Литературный вторник», датированную 16 февраля 1966 года:
«В ЦК КПСС, на Центральное телевидение поступили десятки писем в связи с передачей Ленинградского телевидения «Литературный вторник», транслировавшейся 4 января с.г. по системе Центрального телевидения. Авторы многих писем справедливо протестуют против допущенных в передаче грубых ошибок и неверных высказываний по проблемам развития русского языка, русской культуры и традиций.
Высказывая отдельные обоснованные замечания об увлечении некоторых местных Советов переименованием улиц, населенных пунктов, участники передачи (писатели Л.Успенский, О.Волков, В.Солоухин, литературный критик В.Бушин, литературоведы и искусствоведы Б.Вахтин, В.Иванов, Д.Лихачев, Л.Емельянов) заняли в целом неправильную тенденциозную позицию в освещении этих вопросов. Авторы программы «Литературный вторник» в развязном тоне потребовали вернуть прежние наименования городам Куйбышеву, Кирову, Калинину, Горькому, высмеивали такие общепринятые сокращения, как РСФСР, ВЦСПС, протестовали против наименования Ольгина моста в Пскове мостом Советской Армии.


Выступая за чистоту русского языка, они приводили в качестве его эталона произведения Пастернака, Белого, Мандельштама, Хлебникова, Булгакова, Солженицына, цитировали протопопа Аввакума, но при этом совершенно не упоминались имена Чехова, Горького, Маяковского, Шолохова. Участники передачи предложили устраивать публичные концерты духовной музыки.
Назвав наш народ беззаботным в отношении своего прошлого, авторы передачи пытались создать ложное впечатление, что памятники старины в нашей стране якобы не сохраняются, в то же время ничего не было сказано о мероприятиях Советского государства по сохранению и реставрации памятников нашей культуры и революционной истории.
Участники передачи игнорировали элементарную журналистскую этику, отступив от тезисов, утвержденных руководством телевидения в соответствующими правилами. Этот факт использования телевидения в целях пропаганды субъективистских и ошибочных взглядов привел к нежелательным последствиям. Неправильная позиция участников «Литературного вторника» нашла одобрение в ряде писем, поступивших Ленинградское телевидение. Так, гр. Степанов из Москвы пишет, что переименование Петрограда в Ленинград было ошибкой. В другом письме за подписью «Семейное общество» содержится призыв объявить сбор денег среди населения на реставрацию церквей. Научные сотрудники Института русского языка Академии наук СССР считают варварством переименование Охотного ряда в проспект Маркса» [1, с. 505-506].


Был в этой Записке и вывод Комитета по радиовещанию и телевидению при Совете Министров СССР: «Освободить от работы директора Ленинградской студии телевидения т. Фирсова <…> Ленинградскому комитету по радиовещанию и телевидению поручено подготовить передачу, отражающую марксистско-ленинские взгляды на развитие русского языка и культуры» [1, с. 506].
Завершая раздел о деятельности Фирсова на посту руководителя Ленинградского телевидения, обращусь к воспоминаниям Ирины Аркадьевны Муравьевой, редактора и одного из авторов «Литературного вторника». Ими она поделилась в мае 2009 года с участниками научной конференции «Разномыслие в СССР и России (1945-2008)», состоявшейся в Европейском университете через год после выхода книги Фирсова о разномыслии. Обсуждения книги подвели ее к рассказу о времени, когда Фирсов пришел на телестудию и когда «его ушли».


И.Муравьева вспоминает, что сотрудники студии ожидали прихода на пост директора какого-либо партийного функционера, к именно такому повороту событий они и были готовы. И тут пришел молодой остроумный человек, который в своей «тронной речи» приводит строчку из Окуджавы из песни про Ваньку Морозова: «Она по проволоке ходила...». Затем, по ее словам, началась «золотая эра Ленинградского телевидения, когда действительно многое разрешалось, сотрудники с полной отдачей делали то, что им хотелось, что они считали нужным, он поддерживал их начинания. Вспомнила Муравьева и историю из своей жизни. После возвращения из отпуска она узнала, что в обкоме партии на нее «шилось» дело за передачу о книге Андрея Битова «Столь долгое детство». Пошла она к Фирсову и спросила его, что ей делать в этой ситуации. Он сказал ей: «Вы осуществили свое право на отдых? Теперь осуществляйте свое право на труд». И стало ей легко от этих слов.
Конечно, не могла Муравьева в своем выступлении обойти тему «Литературного вторника». Согласно ее воспоминаниям, по ходу передачи Фирсову позвонил из Москвы Председатель Госкомитета по радиовещанию и телевидения Н.Н. Месяцев и предложил ему «вырубить», прекратить передачу. Фирсов отказался это сделать, пояснив, что «это будет неинтеллигентно». Да и вообще, Фирсов смотрелся «белой вороной» во всей той компании начальства, потому его отстранили от дел. И завершение: «А потом мы раскаивались и слезы лили, нам было жалко, что Бориса Максимовича сняли с работы, и мы тоже были уволены. Вот так все это протекало» [3 с. 357].


Теперь приведу живой рассказ поэта и переводчика Дмитрия Бобышева, в то время работавшего в редакции учебных программ, любимым, по его заверениям, «детищем Бориса Максимовича Фирсова». «В один из вторников в эфир пошла передача литературной редакции, так без затей и озаглавленная: „Литературный вторник”. Дома я, естественно, телевизор почти не смотрел, накушавшись им на работе, и передачи не видел. А придя туда на следующий день, я уже и не мог её посмотреть даже в записи: она была объявлена крамольной. Да записи и не существовало, передача шла „вживую”. Видеомагнитофоны тогда были в новинку, и дорогую французскую плёнку истово берегли. Это обстоятельство особенно подчёркивало призрачность телевидения: прошла передача, и всё. Но тот мыльный пузырь лопнул в прямом эфире, и с треском, – “на глазах у изумлённых зрителей” вещание было внезапно прервано, и через некоторое время на экранах появилась кривая заставка с заснеженной решёткой Летнего сада.


Что ж там произошло? Студийный народ затаился, на мои расспросы ответы были: не видел, не слышал, ничего не знаю... С большим трудом удалось разузнать детали. Это была одна из серийно-накатанных передач. Приглашались писатели (конечно, члены Союза) и учёные авторитеты и обсуждали какую-нибудь близ-литературную тему, на сей раз – топонимию. От писателей выступали Владимир Солоухин и Лев Успенский, от учёных – академик Лихачёв, а Борис Вахтин – как бы от тех и от других. Беседа потекла легко, мысли полетели, как голубиная стая над родной околицей: почему, мол, именуют у нас места в угоду политике? Многое потом приходится разыменовывать – улицы, да и города. А ведь исторические наименования вошли уже в песни, в предания. Например, “Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской”, – а где она теперь? Или же Самара, какое хорошее название! Нет, теперь Куйбышев. Мы понимаем, революционный деятель крупного масштаба, надо воздать должный почёт, памятник – хоть до неба, но зачем же из фольклора Самару-то исключать?
Тут уже по логике разговора должен был следовать и Ленинград, если не весь наш Союз, понимаете ли, Советских Социалистических Республик! На этом самом месте какая-то бдительная шишка в Смольном подскочила на своём кресле, и на пульте программного режиссёра заверещал телефон:
– Что это вы, понимаете ли, антисоветчину несёте? Немедленно вырубить! Дать нейтральную заставку, тихую музыку... Щас мы с вами разберёмся» [4].


Я знал несколько человек, которые работали с Фирсовым на телевидении. Помню, мне рассказывали, как проходило его увольнение со студии. В те времена, чтобы уволить члена партии, тем более – занимавшего ответственный пост, необходимо было согласие, решение партийного собрания организации. Собрали такое собрание на студии, выступил на нем партийный функционер высокого ранга и предложил коммунистам проголосовать за увольнение Фирсова. А они – не согласны. Несколько раз повторялась эта процедура. Наконец выступил Фирсов, поблагодарил всех присутствовавших – там были члены партии и беспартийные – за совместную работу и с дрожью в голосе попросил его отпустить. Отпустили.


Теперь приведу слова о директорстве Фирсова, сказанные уже в наше время. В 2009 году отмечалось 50-летие легендарной ленинградской телепередачи «Турнир СК» (СК - старшеклассников). Она родилась в 1969 году, уже после увольнения Фирсова, но вскоре ее «убили». Конечно, говорили и о ранее закрытых передах. Процитирую фрагмент из воспоминаний Тамары Львовой, одного из создателей передачи и автора «Книги о “Турнире СК”»: «Сейчас мне кажется невероятным, что нам так долго удавалось противостоять этой могучей, твердокаменной силе. Уже давно была разгромлена Литературная редакция, после знаменитого “Литературного вторника”, вместе со своими редакторами Ириной Муравьевой и Розой Копыловой. Заодно рас¬правились и с директором Борисом Максимовичем Фирсовым. О нем на Студии осталась легенда. Да, это правда, я тоже свидетельствую — не было больше на Ленинградском телевидении руководителя такого уровня. Запомнились элегантность и редкое обаяние, непоказная образованность и веселая ироничность, особая доброжелательность к коллегам, подчиненным, независимо от занимаемой ими должности, живой интерес к творческой идее и, что удивительно, при кажущейся мягкости — твердость, широкий размах, энергия. Он никак не вписывался в тогдашнюю номенклатуру. Я думаю, они искали повод его убрать и потому, что он впервые привлек на телевидение группу университетских социологов, и те определили, какие передачи не смотрят, а значит, они и не нужны…» [5].

                ******

Начало 1966 года, заканчивается досоциологический период жизни Б.М. Фирсова. Ему 36 лет и за его плечами огромный человеческий и весьма особый трудовой опыт – лидерство, руководство очень непростыми образованиями. И путь по крутом, ухабистому, нередко пролегавшему над глубоким оврагом маршруту. Уже почти два десятилетия не существует того государства, в котором все это происходило, и выросло несколько поколений людей, которые не представляют, что такое работа на высоких комсомольских и партийных должностях: какая это ответственность, какие возможности, но и какие внутренние размышления. Эпоха Сталина, под занавес которой 24-летний Борис Фирсов «крышевал» своих ровесников, задумавших и осуществивших громкий, шумный, яркий по сути - «оттепельный» спектакль «Весна в ЛЭТИ», закончился. Фирсов оказался среди тех, кто на XXII Съезде КПСС вынес тело Сталина из Мавзолея. Сейчас это не кажется смелым прощанием с прошлым, но сколько лет мы наблюдаем споры о выносе тела Ленина из мавзолея и отсутствие воли у российской политической элиты, чтобы сделать это. Затем – его решительный отказ от для большинства партийных работников заманчивого предложения стать аппаратчиком КПСС высокого уровня и маячившего переезда в Москву. Последнего, как человек, переживший ленинградскую блокаду, Фирсов не мог себе разрешить.


И здесь нельзя не вспомнить слова ленинградского / петербургского социолога Андрея Николаевича Алексеева, прозвучавшие на упомянутой выше конференции, на которой обсуждалась книга Фирсова о разномыслии в СССР? «Позволю себе небольшое отступление, сказал Алексеев, - в пользу интерпретации известных “взлетов” и “падений” автора. Уже не помню, кто первый (в 70-х гг.) сказал: “Фирсов стал бы секретарем ЦК КПСС, кабы не был так умен” (почти фольклор!). При всей идеологической “зашоренности” первого послевоеного поколения (тех, кто вступил в сознательную жизнь во второй половине 40-х), при всей социальной “послушности” того слоя, к которому он стал принадлежать, Б.Ф. был, конечно, на этих постах (секретарь обкома комсомола, секретарь райкома КПСС, директор ЛенТВ) белой вороной. И слава Богу, что пройдя все номенклатурные искусы, он в конце 60-х сумел войти в науку (где, впрочем, своих искусов хватало). [1, с. 336]. Слова о том, что Фирсов мог бы быть секретарем ЦК КПСС я сам слышал на рубеже 60-х – 70-х, когда работал в Ленинградской высшей партийной школе. И произносили их люди, знавшие Фирсова, его комсомольско-партийную карьеру и детально знавшие специфику партийной работы.


Добавлю, автор этих слов – Андрей Алексеев, называвший себя «слишком правоверным комсомольцем, или дурным шестидесятником» [6], по собственному опыту знал, что говорил. Он прошел путь от номенклатурного журналиста, от убежденного партийного идеолога, до социолога, которого пресса называла «прорабом перестройки». Алексеев и сам многие годы был «белой вороной».
И завершение этого пути Фирсова - «изгнание» из Ленинградского телевидения тоже не было случайным, он в полной мере отдавал себе отчет в том, что его политика, его идеалы шестидесятника в принципе не могли быть поддержены руководством города. Но в его понимании отступление от этих принципов было неинтеллигентным.


Итак, все это было пройдено. А что впереди? Фирсов понимал, чего у него не может быть впереди. Не может быть возврата в ряды партийной номенклатуры, тем более – генеральских должностей в КГБ. «Вернуться в Академию общественных наук, вспомнив предложение Толстикова, да еще писать нечто о партийпом руководстве идрологической работой (в духе этой Академии) было бы для меня самоубийством. Такое в мою голову прийти не могло, как говорят, по определению» [1, с. 441]. Но не могло быть и возврата в ЛЭТИ, за годы, прошедшие после окончания института, в науке и практике радиоэлектроники произошли принципиальные изменения.
Тем не менее, решения о будущем надо было принимать. И лучше всех это понимал Фирсов.

Продолжение:http://proza.ru/2022/06/28/1577

Литература:

1. Фирсов Б.М. Разномыслие в СССР. 1940–1960-е годы. СПб.: Изд-во Европейского дома, 2008.
2. Дмитриевский В.Н.: «Заложенный в трудах группы “Социология и театр” ресурс еще не исчерпан (Интервью Б.З. Докторову) //Докторов Б.З. Биографические интервью с коллегами-социологами. 4-е дополненное издание [электронный ресурс]. - М.: ЦСПиМ, 2017. 3. Разномыслие в СССР и России (1945-2008)» / Сборник материалов конфереции 15-16 мая 2009. Под общей ред. Б.М. Фирсова. – СПб: Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2010.
4. Бобышев Д. Я здесь (человекотекст). Трилогия. Книга вторая. Автопортрет в лицах // Семь искусств. №12 (69). 2015. https://7iskusstv.com/2015/Nomer12/Bobyshev1.php.
5. Львова Т., Фрумкин В. Расцвет и гибель «Турнира СК» (из истории легендарной передачи Ленинградского ТВ). Продолжение http://club.berkovich-zametki.com/?p=20220.
6. Алексеев А.Н. Слишком правоверный комсомолец, или дурной шестидесятник