Самый обычный день. Часть 2

ДЕНЬ
К трём часам дня, когда приехали дочь, внучка и двое правнуков, Владимир Фёдорович уснул уже второй раз за эти полдня.
Дочь - Алиса, крупная, очень похожая на отца, пятидесятидвухлетняя женщина в приотворённую дверь заметила спящего отца, и вид его настолько поразил её, что она непроизвольно остановилась.
Владимир Фёдорович лежал на спине, его живот плавно-округлым и средним по величине холмом возвышался под одеялом, (отцу почти всё время было холодно), но главное - его лицо.
Расслабленное и уже не удерживаемое лицевыми мышцами, оно странно менялось во время сна. Полный, круглолицый, румяный отец сейчас совершенно не был похож на себя. Землисто-серая, дряблая кожа, сбегающая вялыми складками с безжизненно обвисшего подбородка и запавшие, словно провалившиеся глазницы. Нижняя челюсть отвисла, щёки втянулись, и всё лицо как-то странно удлинилось.
Он лежал совершенно неподвижно, даже дыхания заметно не было. У Алисы в тревожно-болезненном предчувствии заныло сердце и почему-то захотелось прикрыть дверь плотнее, словно это могло стереть тягостное впечатление от спящего отца в этом его новом облике.
А Владимир Фёдорович видел во сне своё детство. Ему четыре или пять лет, и он с мамой идёт в кинотеатр. Его мама такое мероприятие называла - идём в кино Коцюбинского. Это действительно было целое событие, к которому они готовились заранее. Мама надевала свой тёмный костюм, чёрную шляпку с вуалькой, зелёную блузу из паншифона с объёмным бантом на груди и доставала из секретера духи. Он и сейчас прекрасно помнит этот густой, резкий, терпко-гвоздичный аромат «Красной Москвы».
Маленького Володю по случаю культурного выхода, - хотя их дом от кино Коцюбинского находился в какой-нибудь сотне метров, жили они в центре, - облачали в костюмчик из тёмно-синего габардина с настоящими костяными пуговицами и кожаный картуз с лаковым козырьком.
Это вам не сатиновое недоразумение с единственной лямкой пришитой намертво, пытающееся то и дело ускользнуть вместе с шортами ещё не знакомых с бельевой резинкой.
Странно, но когда в голове его возникают эти картины про походы в кино из далёкого прошлого, вспоминается ему только тёплое время года, весна или лето, а вот из «зимнего» детства хорошо помнит мамино пальто с огромным песцовым воротником, от которого при встряхивании расходились во все стороны, как круги на воде нафталиновые волны.
А ещё огромную ёлку, которую привозил отец на грузовике, с трудом втаскивал с рабочими на второй этаж и долго устанавливал в гостиной.
Сначала ёлка пугала Володю своими размерами и тем, что никак не хотела вмещаться, и приходилось спиливать верхушку, чтобы она встала в свой полный, гигантский рост. Это было действительно впечатляюще, учитывая, что потолки в их сталинском доме были под три с половиной метра!
И он смотрел, как при установке взмахивает ёлка-великанша своими зелёными лапами, распространяя умопомрачительный хвойный аромат, и как зачарованный наблюдал за появлением на ней зверюшек и снеговиков из папье-маше, фанерных звёзд и стеклянных шаров, казавшихся ему сокровищами из пещеры Али-бабы…
Выходили они всегда загодя и неспешно шествовали по улице Ленина в сторону Театральной площади, на углу которой размещался кинотеатр.
Мама каждый раз покупала ему в буфете сдобную булочку и охотничью сосиску, и было это пленительно, непередаваемо вкусно. Он до сих пор помнит подкопчённый, кружащий голову запах этой сосиски. И вот они на премьере какого-то трофейного фильма. Как чудесно пели в них и вальсировали златокудрые нимфы в ослепительных платьях! И как умело кружили с ними по залу их кавалеры с безупречной выправкой, как галантно склонялись затем к тонкой руке в кружевной перчатке…
У маленького Володи захватывало дух и почему-то хотелось смеяться и плакать одновременно и, пытаясь понять, что с ним, он смотрел на свою маму и видел её тонкий, нежный профиль, игру света и тени на лице, и узкий, влажный след, оставленный слезой на матовой, в мерцающих бликах щеке.
Нина… Его маму звали Нина… Какое нежное, певучее имя: как выдох, как весенняя капель, как светлая улыбка, как перелив горного ручья, как мелодичный, короткий припев: НИ-И-НА-А-А… Никаких рычащих и гортанных звуков, ничего того, что отталкивает, настораживает, о что спотыкаешься…
Сейчас так уже не называют девочек, по крайней мере, он давно не слышал, а жаль…
Владимир Фёдорович просыпается, но всё ещё находится во власти недавней грёзы, своего сна. Тихо… Телевизор выключен, почему? Ведь сейчас день, вот и шторы раздвинуты, солнце заливает комнату…
Какие-то голоса, тут только была… Нина? Она там, с ними, с теми людьми… Но кто она? Ему нужно её увидеть, просто необходимо и тогда он вспомнит, обязательно вспомнит её.
- Нина… - негромко, севшим голосом и почему-то сильно волнуясь, зовёт Владимир Фёдорович.
Он слышит приглушённый смех, который доносится из кухни, и где он не был уже почти год. Там кто? Она?
Кто же это? Кто-то очень близкий, тот кто знает, кто он, кто любит его и ждёт… Владимир Фёдорович сосредоточенно жуёт губами, словно пробует имя на вкус:
- Нина! - произносит он громче и как будто настойчивее.
В комнату заглядывает дочь.
- Ты кого звал, папа? Тебе снилось что-нибудь?
- Нет, нет, - он смотрит на дочь внимательно и серьёзно, сдвинув брови и пытаясь разглядеть знакомые черты. Но даже в те доли секунды, когда ему кажется, что он уловил определённое сходство, он не может наверняка сказать даже самому себе, так это или нет. И не является ли это очередной раз плодом его воображения, ведь такое уже было вчера или тогда, раньше, и может даже не однажды.
И потому Владимир Фёдорович только раздражённо машет правой рукой, одновременно давая понять, что он хочет подняться, а вот отвечать на вопросы, наоборот, не хочет.
Через несколько минут он поднят, оправлен и уже откидывается на своих подушках в благодушно-созерцательном настроении.
Владимир Фёдорович пытается ухватить внутренним зрением какие-то надорванные картинки, осколочные воспоминания, обрывки чудесного сна, который никак не отпускает, держит его в своём манящем, сладком плену, но чем больше он старается, тем невозможнее становится рассмотреть целостную картину.
Она рассыпается, как истлевшая страница старого фолианта даже не от прикосновения, от слабого дуновения, от пустячного внутреннего напряжения, от одного намёка на некое мысленное усилие.
В поле его зрения возникают два мальчика, появление которых вероятно является для него полной неожиданностью, поскольку Владимир Фёдорович мелко вздрагивает и сразу же смущённо улыбается, как будто просит прощения за некоторую рассеянность, по вине которой его застали врасплох.
- Привет… - ласковым и слабым голосом произносит он, и по очереди здоровается за руку с каждым из мальчиков.
Старший, тринадцатилетний Саша снова удивляется вялой покорности его ладони с плотно стиснутыми пальцами. Младший, пятилетний Славик, не сумев уклониться от приветствия, вглядывается в прадеда с настороженным любопытством, готовый в любую минуту дать стрекача.
- А дед не будет кашлять? - осторожно спрашивает малыш у матери, вспоминая недавний случай, когда Владимир Фёдорович подавился и напугал его.
Мальчик внимательно наблюдает: не раздастся ли сейчас тот свистящий хрип, не нальётся ли багровой синевой это большое лицо деда, не округлятся ли в немом, беспомощном испуге его глаза…
- Нет, малыш, - отвечает Алиса, - не бойся, мы проследим за этим…
А ты лучше неси свою книжку с картинками, посмотрим, кто из вас с дедушкой лучше отвечает…
- Да конечно я, - с радостной самоуверенностью отзывается Славик, - дедуля всё неправильно говорит. У ребёнка получается «говоит».
Весь этот диалог проходит мимо Владимира Фёдоровича, который всё так же улыбаясь, смотрит на старшего мальчика.
- А где…? - спрашивает он и легонько похлопывает его по плечу. Владимира Фёдоровича не понимают, он расстраивается и замолкает.
- О чём ты? - спрашивает жена, и он морщит лоб, напрягаясь в мучительном поиске слова, которое исчезло, растворилось где-то в небытие с такой беспощадной окончательностью, словно никогда и не существовало.
- Ну, эта… - он настолько сосредоточен, что не замечает, как продолжает касаться плеча мальчика плотно стиснутыми, будто вываренными пальцами.
Владимир Фёдорович вглядывается в лицо правнука: такие знакомые черты, он совсем юный этот мальчик, кто же он: Саша? Андрей? Он сам?
В сознании Владимира Фёдоровича мелькают яркие, но обрывочные воспоминания: вот он, молодой лейтенант, вчерашний курсант, прибывает в расположение воинской части. Северный Казахстан, его первое место службы, маленькая точка на карте, но как много она будет значить в его судьбе.
- Форма! - вдруг догадывается Саша, - Он имеет в виду форму… Дедушка, так она дома, у меня ведь каникулы…
- Да, форма, - облегчённо выдыхает его прадед, и снова жмёт ему руку и похлопывает по плечу, но теперь уже по-другому, теперь этими действиями как бы подкрепляя свои же слова:
- Молодец какой…
Все улыбаются, вспоминая, как оживлялся Владимир Фёдорович, когда видел Сашу в сине-белом, кадетском облачении и обязательно спрашивал «Как служба?»
Немного погодя разговор переходит на другие темы, все говорят по очереди и одновременно, но это не мешает понимать и слышать друг друга в силу возникшей вдруг непринуждённой лёгкости, какого-то всеобщего радостного подъёма и пусть временного, но облегчения, что случалось теперь нечасто.
- А заниматься? - деловито спрашивает младший, протягивая матери большую, разноцветную книжку, предназначенную для занятий с дошкольниками.
Они усаживаются по обе стороны от Владимира Фёдоровича, который не без любопытства заглядывает в книгу.
- Что это? - тоном строгого учителя спрашивает Славик, указывая на нарисованную ёлку. Владимир Фёдорович рассматривает рисунок, но ничего не отвечает.
- Ёлка! - не выдерживает прабабушка.
- Не считается, раз ты подсказала, - авторитетно заявляет младший правнук, переворачивает страницу и тычет пальцем, - а это что? - он выразительно смотрит на прабабушку и уточняет специально для неё:
- Отвечает дедуля!
А та, словно пытаясь защититься от чего-то, что пугает её, но чему она не может или не хочет дать название, торопливо поясняет, словно оправдывая сразу его и себя:
- Он плохо видит, а картинки тут мелкие… Вот смотри, Володя: тут нарисована ваза и цветы, так ведь? Ты видишь?
- Вижу, - послушно отзывается Владимир Фёдорович и монотонно повторяет:
- Ваза, цветы.
«Урок» продолжается ещё какое-то время, Славик спрашивает про цвет, размер и количество предметов, но Владимир Фёдорович, хотя как прилежный, но не слишком способный ученик внимательно смотрит на очередную картинку-задание, своим внутренним зрением видит совсем другие картины.
Например, как он после окончания общеобразовательной и музыкальной школы сорвался в Ленинград, который ошеломил, потряс его до глубины души и неожиданно для всех подал документы в военное училище. Хотя родители хотели, чтобы он поступал в консерваторию. После отъезда в Ленинград, это был первый отчаянно самостоятельный его поступок.
Каждые три дня на родину летели телеграммы: сдал математику - отлично; история - отлично; русский язык - хорошо; поступил Ленинградское военно-топографическое училище…
Мама была уверена, что у него несомненный, музыкальный талант… Ах, мама, мама… Наивная, забавная, доверчивая… С душой пятилетнего ребёнка...
- Ничего дед не знает… - огорчённо констатирует Славик, качая головой и разочарованно захлопывая книгу. И этот звук возвращает Владимира Фёдоровича к реальности.
- Он устал, - подхватывает бабушка, - хватит его мучить, идём во двор черешню собирать.
- Люда! - неожиданно вспоминает он имя жены, и когда она оборачивается, просит:
- Помоги мне лечь…
- Я помогу, - подхватывается Алиса, и обращаясь к отцу говорит:
- Тебе нужен массаж, пап, ты же всё время сидишь…
- Нет, - резко перебивает её Владимир Фёдорович и с помощью дочери, со стоном ложится, - не нужно ничего… Не хочу… Больно…
- Люда! - снова зовёт он, - Закрой окно, дует.
- Пап, у тебя в комнате дышать нечем, жара на улице…
- Люда… - упрямо повторяет Владимир Фёдорович.
Закрыв форточку, его жена поправляет одеяло, проводит рукой по его шершавой, в грубых складках щеке и выдыхает:
- Бедный мой…
Владимир Фёдорович смотрит на неё и видит устремлённый на него с какой-то непередаваемой нежностью взгляд светло-карих, в мелкую крапинку глаз. Такой же взгляд был у неё, когда они много лет назад стояли у железной, с верёвочными бортами кроватки их новорождённой дочери, там в Казахстане… Алиса… А где она? Столько знакомых лиц, но ни одного конкретного… Всё расплывается, уходит куда-то…
А зачем? Ради чего всё это было нужно?! Нет ответа… А если всё бессмысленно? Тогда тем более непонятно…
Господи, как же он устал, как бесконечно устал… Почему время так безжалостно и так неумолимо к нему?! И снова нет ответа… Да и кому он известен?
Владимир Фёдорович прикрывает тяжёлые, набрякшие веки… Спать, спать… Чтобы не думать, не видеть, не чувствовать, не вспоминать…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...