Толик воскрес

Между двумя панельными пятиэтажками расположился двор. Во дворе растёт много деревьев, есть скамейки, на которых сидят либо старики, либо молодёжь, есть триптих турников от низенького до высокого, но на них никто не подтягивается, а только тётки вешают половики да коврики и яростно выколачивают из них всю пыль пластиковыми выбивалками, представляя на месте ковров своих нетрезвых мужей. Посередине двора стоит стол с лавками, где обычно мужики играют в карты и пьют пиво. Тут же дети носятся за мячом и голуби доклёвывают шелуху от семечек. Ещё сбоку от двора есть неработающий детский сад, за которым начинаются гаражи, идущие до самого горизонта и упирающиеся в высоченный забор химкомбината, тоже давно не работающего и пугающего своей мрачностью да страшными легендами.

Эта история про нашего соседа из второго подъезда Толика Хмурого, паренька тридцати лет, нигде не работающего и живущего со своей мамашей в левой пятиэтажке. Свою кличку Толик получил не потому что на самом деле был хмурым, совсем нет, даже наоборот - он улыбался больше, чем это нужно было. Хмурым его прозвали после тёмных дел, за которые он отсидел три года, а теперь вернулся в свой родной двор уже немного другим человеком и везде и всюду он неизменно сидел на корточках. Причём, это были своеобразные корточки, не такие, как у всех людей, которые присели таким образом на пару минут и ноги их напряжены. Нет. Толик сидел в глубоких корточках, опустив зад почти до самой земли и устроив руки на коленях таким образом, что казалось будто он сидит за партой и сейчас начнёт писать реферат, или заполнять дневник. Было видно, что Хмурый может таким образом просидеть очень долго, это и выделяло его среди остальных. Также теперь всё тело Толика покрывали чёрные татуировки и он при каждом удобном случае снимал олимпийку и футболку и красовался своим тощим разрисованным торсом. А рисунки были действительно занятные, можно было часами изучать этот кожаный холст и каждый раз отыскивать новые сюжеты - на груди, естественно располагался собор, трёхкупольный в данном случае, но с очень вероятной долей прироста новых маковок в будущем. На плече восседал ни кто иной, как Христос, очень качественно исполненный, с подкатанными глазами и с выражением глубокого страдания на измученном лице. На другом плече обосновалась Иисусова мать, и вообще библейских персонажей было множество, даже страсти христовы обнаружились на спине, вместе с текстом Символа Веры, где, кстати, знатоки нашли две ошибки - слово Единородного было написано через А и вместо "воскресения мертвых" было написано "воскрешения мертвых". Ещё среди всего прочего были выбиты паутины, черепа, кости, надписи на латыни, ножи и пистолеты, грубые слова в отношении правоохранительных органов, а под пупком вообще лежала голая девица с огромными титьками.

Когда во дворе стоял тёплый ещё светлый вечер и воздух был наполнен криками детей, играющими в мяч, возгласами мужиков за карточным столом и ударами выбивалки о пыльный ковёр, Толик Хмурый медленно подходил к столу, криво улыбался, приоткрыв золотую фиксу и присаживался на корточки рядом с компанией мужиков. Он хитрыми волчьими глазками окидывал всё вокруг, смотрел, не оттопыривается ли у кого карман, чтоб аккуратно подцепить кошелёк, или пачку сигарет. А если его ловили за руку, то неизменно били прямо тут же, у стола, на глазах детей. Толик был не сильный, но изворотливый, он привык постоянно драться, хоть и редко побеждал. Однажды его поколотила даже толпа детей, но это его ничему не научило и день ото дня он всё высматривал у кого бы что свистнуть, или обдурить кого бы. Его толстая противная мамаша, такая же лживая как и он, но не пьющая и с претензией на благопорядочность, периодически бежала за ним через весь двор и кричала, что убьёт его, или же, чтоб он скорей сдох. А, если Хмурый был сильно пьян и не успевал удрать от мамаши и она его настигала, то это было великолепное шоу для всего двора, со стороны похожее на то, если бы ужа трепала в зубах тигрица. Толик визжал и вырывался, а мамаша одной рукой держала его за шиворот, а второй колотила куда придётся. В общем, к Толику уже все привыкли и он стал частью местного колорита и постоянных весёлых историй.

Но, неожиданно, в один тёплый денёк Толик помер. Оказалось, что он пробрался на химкомбинат и нашёл там какие-то реактивы, отдалённо пахнущие спиртом. Хмурый не хмурясь выпил всё, что показалось ему похожим на алкоголь, возможно, даже зажевал какой-то смолой из банки с жёлто - чёрной наклейкой. До дома он дойти не успел, заполз в беседку детского сада и там отдал концы. Когда санитары засовывали его в чёрный пакет, к ним подошёл рыжий мальчик и на полном серьёзе спросил:
  - А можно я поеду с вами и вскрою Хмурого сам?
Странного ребёнка прогнали, а из морга сообщили, что Толик спалил себе все внутренности, включая полностью разъеденный желудок. Вообще, не понятно, как он ещё дошёл от комбината до садика.

Похороны Толика устроили через два дня и гроб его вынесли во двор. Играла музыка и казалось, что хоронят нормального обеспеченного человека, а не забулдыгу и жулика. А мамаша его убивалась так, будто ангел покинул её, а не тот, кому ещё позавчера она желала сдохнуть, как собаке. Её желание сбылось, а она падает в обморок от слёз и родственники тащат её под руки и суют нашатыря под нос. Соседи столпились во дворе, рассматривают чужое горе в мельчайших подробностях, запоминают как Толик лежит бледнее бледного, как в его татуированные руки засовывают пластиковый крест, как на матовый напудренный лоб кладут бумажку с церковными рисунками, а она постоянно слетает и тётка Толика послюнявила её с обратной стороны и закрепила теперь надёжно. Мамаша хотела чтоб её сынка ещё и в церкви отпели, но отец Иоанн наотрез отказал, даже за пять тысяч. Он помнил, что однажды Толик украл у него кадило, богом клялся что это не он, а потом был замечен с цепочкой на шее от этого самого кадило. В общем, соседи хоть и вздыхали, прощаясь с Хмурым, но, казалось, больше с облегчением, чем с грустью. Все понимали, что, несмотря на все его иконы на теле, в рай его точно не пустят, да и в аду такой подлец тоже не нужен, ведь скорей всего он украдёт там все котлы да сдаст их на металлолом, а потом хрен докажешь, что это Толик, ведь он сделает бровки домиком, даже слезу пустит, и будет на коленях перед сатаной божиться, что не воровал.

Похоронили Толика Хмурого рядом с бабкой и дедом на кладбище возле мясокомбината и уже через день никто и не вспоминал про него. Двор зажил прежней жизнью, шумел, веселился, забивал голы и проигрывал в карты. Голуби кувыркались в пыли а солнце светило через листву, как через сетку.

Через четыре дня после похорон во двор, стоящий между пошарпанных пятиэтажек прибежали дети из дальних домов и закричали:
  - Ваш Толик идёт!
  - Ваш Хмурый вернулся.
Никто естественно не поверил, а тётка, выбивавшая ковры, замахнулась на тех детей палкой и погнала их прочь. Но через пол часа и она, и все остальные, кто был в это время во дворе, отложили свои дела и разговоры, потому что в их сторону медленно но верно двигался Толик Хмурый. Правда походка его была не та расслабленно - плывущая, а ломаная и шаткая, дажё какая-то дёрганая. На нём был похоронный костюм, весь перемазанный засохшей землёй, руки и лицо были чёрные также от земли. Дети от страха заорали и попрятались по домам, женщины запричитали, стали креститься, рыдать и тоже разбежались, а мужики расступились с серьёзными лицами и в один миг все протрезвели - они тоже испугались до чёртиков.
Толик приблизился к столу, взгляд его был мутным и неопределённым, казалось, что он ничего перед собой не видит, а идёт наугад. Он подошёл к столу, где обычно мужики играют в карты и пьют пиво, хотя сейчас они все отбежали в сторону и со страхом наблюдали, и разом опустился в свои постоянные глубокие корточки, при этом в ногах у него что-то громко хрустнуло, будто переломались кости. А он уселся, вытянул руки и уставился в одну точку. Кто-то уже успел предупредить его мать и она, в гробовом молчании всего двора, выскочила в старом халате и рваных домашних тапках и, дрожа от ужаса, приблизилась к Толе.
  - Сыночек, Толичка, это ты?
Толик молчал и не реагировал, а просто сидел без каких либо эмоций.
  - А ты чего вернулся то? А? Толя?
Молчание кругом стояло великое, было слышно, как шевелится в палисаднике трава.
  - Чего тебе не лежится в могилке? А, Толя?
Все бабы уже рыдать начали и мать его тоже заплакала.
  - Ответь мне, сыночек, ответь мамке своей. Слышишь?
Но Толя, видимо не слышал. Тогда она резко изменилась в лице, схватила сына за плечи и стала его трясти с такой силой, что комья прилипшей земли отлетали от его пиджака в разные стороны. Она приподняла сына в воздух и трясла его как пушинку, как половик, который выбивают. Мужики оттащили её и держали, пока она кричала и рыдала, а Толик, совершенно не изменившийся в лице, как ни в чём ни бывало снова сел на корточки.

Сбоку к Толику подошёл рыжий мальчишка с ножичком в руках и уже хотел что-то сделать, но мужики его вовремя отогнали. Во двор уже поворачивала полицейская машина. Также приехала и скорая, даже пожарные зачем-то заехали, но быстро уехали. Врачи светили в мутные Толины глаза фонариками, щупали его пульс на вытянутых руках, но никаких признаков жизни не обнаружили. Полицейские задавали ему вопросы, но он не реагировал, тогда они крутили ему уши, как обычно делают с пьяными, чтоб привести в чувства, но тоже безрезультатно. Толик Хмурый, как памятник самому себе сидел возле стола на корточках и при этом был мёртвый. Во дворе уже шептались, что он стал зомби, выбрался из своей могилы и теперь никогда не умрёт, а будет вечно приходить во двор и сидеть на корточках. Также говорили, что, видать, выпил он на химзаводе чего-то такого, что оживляет людей. Но наверняка никто не знал что произошло, просто всем было страшно. А в это самое время рыжий мальчик уже перекинул верёвку через забор химки и пытался перелезть на территорию.

Ближе к ночи во двор заехали три чёрных тонированных фургона с очень яркими фарами. Серьёзные крепкие люди без разговоров и объяснений приподняли Толю и засунули в один из фургонов. Никто не знал, куда его повезли и даже матери никто не сказал. Участковый разводил руками и говорил:
  - А хрен его знает. Впервые у меня такое.