Ночь и День Микеланжело

                I
У Микеланжело  есть стихотворение и скульптурная композиция, которые гениально дополняют друг друга.  Стихотворение это знакомо русскому читателю по переводу  Ф.И. Тютчева:

       Отрадно спать - отрадней камнем быть.
       О, в этот век - преступный и постыдный -
       Не жить, не чувствовать - удел завидный...
       Прошу: молчи - не смей меня будить.*
            (1855)

Читая эти строчки и созерцая фигуры «Ночи» и  «Дня», лежащие на скатах крышки саркофага в капеле Медичи**, мы становимся свидетелями того,  как стихи на наших глазах начинают воплощатся в мрамор. Это какое-то чудо!

Желание спать, не просыпаясь, раскрывается во всей своей полноте в образе «Ночи», а желание быть камнем - в  фигуре «Дня», часть лица которого уже начала «превращаться»*** в камень.  Кажется, что отвернувшись от нас,  он полностью обратится в бесформенную глыбу мрамора. И это скульптурное воплощение только первого стиха!

Второй стих о неприятии «постоянного позора и ущерба» (в переводе   Ф.И. Тютчева, «века – преступного  и постыдного»), находит своё пластическое выражение позе «Ночи», спина которой изогнута дугой, голова  склонилась набок, а левая рука лежит неудобно, так что плечевой сустав слегка вывернут. Наконец, некоторая скрученность корпуса (Figura serpentinata), подчёренутая складками на животе, передаёт  неудобство её положения, которое обманывает зрителя своей изящностью. Всё это символизирует «позор и ущерб», единственным убежищем  из которого становится сон, сковавший её в этой позе.
 
Третья строка «Не видеть не чувствовать –для меня  радость», ( у Тютчева «Не жить, не чувствовать - удел завидный...»),  воплощается в в закрытых глазах Ночи  и умиротворённых чертах её лика.

Наконец,  последний стих: «Прошу: молчи - не смей меня будить» пластически выражен в правой руке Ночи,  которой она закрывается от внешнего мира.

Это потрясающая метаморфоза, в которой поэзия превращается в скульптуру, а скульптура - в  поэзию, - уникальное явление в мировом  искусстве.

В этом двойном шедевре (поэтическом и скульптурном) Микеланжело выразил своё разочарование в земной жизни, полной трагических ошибок, стыда и утрат. Работа над усыпальницей семьи  Медичи располагала к размышлениям о превратности и непостоянстве земного существования, тем более что Микеланжело было уже около 56-ти лет. Кроме того скульптору пришлось какое-то время даже прятаться от своих преследователей в потаённой нише капеллы Медичи. Можно представить, что он там пережил!
 
Четверостишие  гениального скульптора было ответом на восторженно-поэтическое  восприятие его «Ночи» поэтом Джованни ди Карло Строцци:

     «Вот эта Ночь, что так спокойно спит
      Перед тобою, – Ангела созданье.
      Она из камня, но в ней есть дыханье:
      Лишь разбуди, – она заговорит».
     (перевод А.М. Эфроса)

Строцци увидел в «Ночи» Микеланжело  очередное гениальное творение, воспевающее красоту жизни. Ответ Микеланжело проникнут горечью разочарования в прежних идеалах, которые, пройдя через  горнило жизни, оказались иллюзорными. Очередным шагом в развенчании радужных надежд ренессанса на земную гармонию стала фреска  «Страшный суд» Сикстинской капеллы.

Так можно объяснить смысл этого стихотворения и скульптурной композиции  в плане жизни самого Микеланжело, учитывая, что "Всякое искусство автобиографично." (Федерико Феллини)

                II

Однако у этого произведения есть и другой смысл, касающийся Джулиано Медичи, в память которого были созданы обе скульптуры. Его посмертное изваяние было расположено в нише над саркофагом с лежащими фигурами ночи и дня. Джулиано Медичи был убит в возрасте 25-и лет заговорщиками в храме во время пасхального богослужения. Поэтому в другом своём стихотворении Микеланжело посвящает нас в разговор, который ведут между собой его мраморные изваяния:

     «День с Ночью, размышляя, молвят так:
     Наш быстрый бег привел к кончине герцога Джулиано,
     И справедливо, что он ныне мстит нам;
     А месть его такая:

     За то, что мы его лишили жизни,
     Мертвец лишил нас света и, смеживши очи,
     Сомкнул их нам, чтоб не блистали впредь над [землей ].
     Что ж сделал бы он с нами, будь он жив?»
            (перевод А.М. Эфроса)

Почему же Ночь и День считают себя виновными в смерти Джулиано?  Ведь он был убит заговорщиками? Дело в том, что это не абстрактные день и ночь, а день и ночь Флорентийской республики, в которой жили Джулиано и Микеланжело. И они считают себя виноватыми в том, что допустили это преступление.

То есть флорентийские День и Ночь не выносят  позора этого убийства и непоправимого  ущерба, нанесённого Флоренции потерей Джулиано, идеального рыцаря и защитника республики. Поэтому согласно предпоследней строчке стихотоврения дни и ночи Флоренции  померкли и погрузились в сон после его смерти****.

Итак, если своей смертью Джулиано поверг Флоренцию в такое печальное положение, то  как бы он возвысил её оставшись жить. Об этом говорит последнияя строка.  Джулиано в усыпальнице изображён готовым встать,  слово подчёркивая эту неосуществившуюся возможность показать себя "во весь рост", то есть раскрыться как великий государственный деятель или полководец. (Об этом нераскрывшемся потенциале можно судить хотя бы по тому, что его незаконорожденный сын Джулио стал римским папой Климентом  VII.) Его поза похожа на позу будущего  Моисея на гробнице Юлия II, а лицо на юный лик  Святого Георгия Донателло.

--------------------------------------------
* «Caro m'e 'l sonno, e piu l'esser di sasso,
mentre che 'l danno e la vergogna dura;
non veder, non sentir m'e gran ventura;
pero non mi destar, deh, parla basso.»  (1531?)

** Их копии в натуральную величину есть и в Пушкинском музее.

*** Скульптуру  «День» Микеланжело не окончил, поэтому и возникает "по воле случая" этот непреднамеренный эффект.

**** В этом смысле превод Тютчева второй строки микеланжеловского четверостишия  "О, в этот век - преступный и постыдный"  по своему духу очень близок тому, что имеет в виду Микеланжело. Заменив слово "постоянный позор" на "век преступный" Тютчев указал причину того позора, о котором говорил Микеланжело - убийство юного Джулиано.