Павел Панов
Начальник над чудом
Рассказы
От автора
Здравствуй, читатель! Ну так что, пошуршим страницами? Так сложилось, что эта книга дерзнула потревожить тени от Петра Первого до Ильича. А посерёдке наши бренные наши души.
Судьба подкинула мне возможность посмотреть этот мир от России Америки. Геофизика и журналистика (после сворачивания геологии), радио, телевидение на Камчатке, Комитет по охране природы, затем собственная телекомпания «Причал», эмиграция… Есть что посмотреть и о чём подумать.
Искренне ваш, Павел Панов
Начальник над чудом
рассказ
Над куполами монастыря кружилось воронье, словно чувствовали эти черные силы, что им послабление выйдет. Снимали колокола. Монахи, упав на колени прямо в грязь, молились. Только один – небольшого росточка, бороденка набок, нос курносый и взгляд – плетью не перешибешь, стоял в стороне и смотрел на небо предерзко.
- Почему не молишься? – резко спросил его царь Петр.
- Молюсь, государь, только про себя. С ними уже не имею право, игумен запретил, - ответил он неожиданно чистым голосом.
- Кто таков? – повернулся царь к Игумену Виссариону.
- Расстрига, государь. Дерзок не по чину. Вопросов много задает. Теперь уже слуга твой, простой человек Андрей.
- А раз простой человек, то иди и помогай солдатам колокола снимать! – приказал Петр.
- Прости, государь, от меня только вред будет. Силенок Бог не дал, только под ногами буду путаться, еще придавят колоколом… и понесут по округе… Бог, скажут, покарал.
- Силенок Бог не дал, говоришь… Силы разные бывают! – сказал царь. – Ты, я смотрю, духом крепок. В Бога веришь? Только не ври, почую.
- А как в него не верить? Он говорит… помогает… наказывает.
- Я тоже вам помогаю, наставляю, наказываю! – засмеялся царь и взглянул человеку в глаза своими круглыми кошачьими глазищами.
- Но ты не Бог, тебя потрогать можно… прости государь.
- Я вот тебе потрогаю – этой тростью по хребтине! – засмеялся царь. - Ладно, прощаю. Да, ты духом силен, а вот плотью – в чем душа держится?
Хрястнули стропила на колокольне, самый большой колокол сорвался, тяжело ударил в землю, ахнул густым басом, и разлетелись осколки. Попы и паства завыли, как по покойнику.
- А ну, молчать! – поднял голос на властную ноту Петр. – Идите вон, собирайте осколки, пахорукие. Вам здесь не впервой, при царе Иване Васильевиче колокол кто кнутом бил? Ваши деды. Кто колокол в ссылку вез? Они же! А когда вы его в овраг уронили, когда разбили на кусочки – кто-то собрал его? Отлил заново? Нет, на ямщицкие колокольчики все переплавили!
- Государь, да оставь ты нам хоть остальные да подголоски! Как же нам без колоколов! – взмолился игумен.
- А как мне без пушек? У вас колокола разных регистров, а я из них пушки сделаю разных калибров! – Уперся в него взглядом царь. – Или ты, поп, шведов ждешь, мессу служить собрался?
- Да Господи… - упал на колени священник. – Яви чудо!
- А что такое чудо? Ты знаешь? От Бога оно или от сатаны пакость? Ты знаешь?
- Не дано, государь. Все чудеса, что в Писании, знаю… Сохрани хоть какие колокола, да ведь не было же такого на Руси, чтобы без колоколов…
- Что, поп, память отрезало? А при отце, Алексее Михайловиче, на Валдае в Иверском мужском монастыре князь Ромодановский все колокола ободрал за недоимки – забыл?
- Так тогда сняли, а потом отдали. А тут… переплавишь же! В огонь святые колокола! Господи, яви чудо!
- Чудо вспомнил опять… Все равно вы меня за антихриста почитаете! – И тут взгляд его остановился на расстриге. – Вот ты мне и нужен. Без дела остался, говоришь? По миру пойдешь?
- Как получится государь. Какую мне судьбу Господь определил, так и буду жить.
- Считай, что ты и на царской службе!
- Что за служба будет, государь? – спросил, не дрогнув голосом расстрига.
- Чудеса будешь искать по всей России! – сказал с нажимом Петр и вдруг засмеялся, довольный своим решением.
- Да как же это? – ахнул игумен. – Да он же… давай, я тебе толкового дьяка определю.
- Мне правда нужна, а не ваши рукоблудные чудеса. Что, думаешь, не знаю – дырочки в иконе провертят, а сзади тряпочку с лампадным маслом приспособят… а Божья матерь и не знает, что она в вашем храме слезы льет.
- Слышать не хочу, государь! Кто бы другой такое сказал – проклял бы! – не выдержал игумен.
- Знаю. Поэтому этого расстригу с собой заберу. Как звать?
- Андрей, государь.
- Имя хорошее, русское. Поехали, Андрей!
В карете царь молчал, думал. Андрей кашлянул в кулак, Петр поднял глаза: - Болен?
- Спросить хотел…
- Ну, так спрашивай напрямую, а то я подумал – чахотка у тебя.
- Здоров, государь, а спросить хотел вот что. О чем доносить-то?
- А вот прослышишь что-нибудь необычное, чудо какое-де случилось, тут же скачи, сам убедись, допрос с тех, кто видел, сними подробный. Одно слово – чудо! Сам почуешь, что это оно.
- Государь, я так смекаю – чудеса разные бывают…
- Ты про уродцев? Не надо, уже спирта на них в кунсткамере не наберешься. Пьют они его, что ли?
- Кто? – не понял Андрей.
- Уродцы! – захохотал царь.
- Нет, я не об этом спросить хотел. Чудеса, государь, по моему разумению, бывают от Бога, а бывают от черта. Так все брать?
- Бери все, там разберемся! – засмеялся царь. – Ты почему про жалованье не спрашиваешь? Про амуницию, про прокорм…
- Думаю, сам скажешь, государь!
- Деньгами не обижу, тут дело государственное. И даже рисковое. Это тебе не со мной спорить, а между Богом и чертом ходить.
- Дык мы всю жизнь так… промеж их…
- Напарников себе возьми толковых и грамотных, да таких, что ежели что – и сабелькой отмахнуться от лихого человека чтобы смогли. Документ тебе выправим серьезный, кроме напарников ты и служивых сможешь привлекать, и работных людей, когда что надо сделать – откопать да вытащить. Еда, водка, ночлег и прочая – бесплатно, местная власть снабдит. А кто кочевряжиться будет – доноси, я ему осиновой грамотой по горбине пропишу. Докладывать мне будешь раз в месяц, чудеса штука редкая, не изводись, ежели пусто будет, но и без дела не сиди – расспрашивай осторожно, по старым слухам все проверяй. Письма твои сам читать буду, ученым людям покажу, ну и иерархам нашим церковным, пусть порадуются.
- Долго ли моя служба будет длиться, государь?
- Ишь ты… Утомиться боишься? Ладно, лицом не бледней, пошутил я. Служба, и, правда, не мед. Намотаешься по Россиюшке. Я тебе так скажу, найдешь мне дюжину чудес, как богатырь грецкий Гераклус, так и отпущу тебя с Богом. Слышал про Гераклуса-то?
- Нет, государь. Но он смог, значит, и я смогу.
Царь хмыкнул, потом спросил:
- Где свою канцелярию ставить будешь? В Москве? Там храмы старинные, намоленные. Или у меня, в Санкт-Петербурге?
- Извини, государь, не там. В Архангельске.
- Что так?
- Натоптано у вас там, народу лишнего много. Храмы древние, это верно. Но для Бога покой нужен. У нас, под белыми ночами, он есть. К тому же у Бога не может быть отдельных чудес – эти наши, а эти ваши. Нужно и про соседей на этот счет поинтересоваться. А у нас там, в порту, все флаги – англицкие, голландские, намедни гишпанский галиот якоря бросил.
- Дело говоришь, Андрей. К какой коллегии тебя приписать – даже и не знаю. Но уж точно, что не к Священному Синоду, там они такого нагородят, трем царям не разгрести будет. Мне напрямую докладывать будешь. Секретной депешей. А я уже сам буду решать – было чудо или нет. И помни – найдешь двенадцать чудес, тебе и твоим детям потомственное дворянство до скончания века.
На том и порешили.
Помолчав, Петр вдруг неожиданно тихо сказал:
- Есть одна надобность… От меня лично.
- Все сделаю, государь! А в чем-надобность-то? Чего искать?
- В старые времена при царе Иване Васильевиче старец был, Кузьмичом звали? Мне бабка рассказывала. Слыхал про такого?
- Нет, государь. Да сирота я… Не только бабок, мать не знаю. А что за Кузьмич?
- Ведун. Трем царям их день смерти предсказал. Говорят, когда Иван Васильевич узнал, то накануне приказал старичка-то в баньке запереть, а коли не случится его смерти, так и сжечь вместе с банькой.
- И что было дальше, государь?
- С утра служивые люди начали баньку обкладывать хворостом. Кузьмич-то в отдушину, куда угар уходит, как смог просунулся и спрашивает, что, мол, делаете, люди добрые. А те отвечают всю правду. Жечь, мол, тебя будем. Обманул ты царя. Так погодите, говорит, чего вы с утра загоношились? Вот начнут к обедне звонить, тогда и запалите. Интересно им стало, стали ждать. Дело к обедне, а там народ заполошный бежит, кричат, дескать, царь помер.
- Я понял, государь. Старичка искать?
- Его уж лет двести, как в ангельский чин определили… Но вот другие такие по Руси с котомками ходят, найти бы их. Не может Россия без пророков существовать.
- Прости, государь… Зачем? Страшно жить-то вот так, зная… про смерть свою… Лучше не знать.
- Мне дела надо сделать, там поспеть, здесь угадать, - сказал Петр, и щека у него задергалась.
- Я попробую, государь. Но это же… как Бог пропустит.
- Попробуй, Андрей.
В Архангельске будто время замерло, не было этих пятнадцати лет, что в монастыре прожил. Ну, разве что кораблей под иноземными флагами на рейде больше стало, да речь чужая все чащи в поморский говорок вплеталась. Андрей зашел в кабак, показал цареву грамоту, сел за тесанный стол, огляделся. Кабатчик отправил куда-то мальчонку-полового, сам служить стал – лосятины тушеной принес, вина фряжского.
- Чего еще изволите, сударь? Чего ишшо принести?
- Нести боле ничего не надо. А вот приведи мне пару человек сметливых и не робких. Дело для них есть. Да не разбойников, а людей с головой.
- Есть такие… - смекнул кабатчик и растворился в табачном дыму, что иноземцы своими носогрейками напускали.
Подошли двое крепких мужиков, похоже, ровесники.
- Что за дело, сударь? - спросил рыжий крепыш, похожий на кого-то очень знакомого.
- Дело есть. Царь поручил. Над нами, кроме царя, власти не будет, а для дела можем брать все, - сказал Андрей, подбирая слова – не испужать бы…
- А ты, Андрейка, высоко взлетел. Не узнаешь? Никита я, мальцами вместе шкодили. А это брат мой, Степан, - сказал рыжий.
- То-то я гляжу и маюсь – видел где-то? Аль приснилось? Ну, за встречу, братья!
Выпили кисленького, половой приволок перемену.
- Что за работа будет, Андрей? – спросил рыжий. – Драться придется?
- Придется… - обронил Андрей.
- С кем? С разбойниками?
- С чертями всякими…
- Это мы запросто изладим! – засмеялись братья.
Тем временем за соседним столом здоровенный шкипер свейской нации, кричал собутыльникам, надрываясь:
- Это есть настоящий отпечаток Змея, Сатаны, врага человечества! А это – ткнул он пальцем в листочек, - есть ангел Божий, что воссиял во славе.
- Дай-ка я гляну! – встрепенулся Андрей.
- Вот, смотри из моих рук. Огонь был, опалил бумагу, а миг этот на листе возник. Никто на белом свете так написать не сможет, ни монах-переписчик, ни богомаз искусный!
Рисунок, и впрямь был, как живой. Кольца змея, казалось, шевелятся, а свет над ангелом мерцает. А всего-то – бумага и черная краска, но все как бы продавлено силой какой-то.
- Ну, дай в руки, посмотрю! – потребовал Андрей.
- Купи и смотри, сколько есть твой желание!
Конечно, можно было грамотку достать, солдат кликнуть, вывернули бы руки шкиперу, насовали бы в сопатку, да не хотелось божье дело с драки начинать. Сторговались на целковым с алтыном, деньги немалые, но и лист был чудной, таких-то на Руси Андрей не видовал.
- Да вранье все это, трепло ты голландское! – вдруг встал из-за стола здоровенный помор, под рубахой – грудь колесом. – Был я в ваших краях, видел эти картинки. Говоришь, одна такая запечатлелась? А я видел – в библии, были вклеены, там разные – и про ангелов, и сам Господь отображен. И вот точно такую же видел! Верно, мы пока так не умеем. Там по-хитрому все изладили. На медной пластинке мешают воск, смолу и еще какое-то зелье. Дают застыть, а потом иглой картинку царапают. Потом крепким уксусом заливают, травят, чтоб бороздки получились. А уж потом краски накатают и оттиски давят, чтобы каждая царапинка видна была. Дело зело искусное. Чудо говоришь? Если и есть чудо, то в том, как это мастер увидел и увидел и на бумагу перенес.
- Деньги верни. Царевы деньги-то… Узнает – ноздри вырвет, даром, что ты швед. А не жульничай! – сказал рыжий Никита.
- Нет, не так! – остановил его Андрей. – Целковый пусть вернет, а медь себе оставит. Нам эта картинка – урок будет. В избе повесим.
- Да что там картинки! – снова загремел скамьей помор, вставая. – Да я не во сне, наяву намедни на Лисий Нос ходил. Там такой змеюка гадский лежит. Саженей двадцать…
- И что? Что с ним? – встрепенулся Андрей.
- А что с ним будет? Лежит, смердит. Чайки один глаз выклевали, а так сохранился. А чайкам все одно – мощи ли нетленные или сатанинское чудище. Да у него чешуя, как у нашего воеводы пластинки на колонтаре - саблей не срубишь…
- С утра пойдем на Лисий Нос! Заплачу, не обижу.
- Да я бы и так… проветрился.
- Надо бы водки крепкой ведра два взять, да бумаги хорошей, мелованной… - начал загибать пальцы Андрей.
- Бумага в приказе есть, а водки много берешь – перепьемся, - сказал осторожно Никита.
- Не для вас, бражников, беру, а для сохранности. Куски шкуры от змея возьмем, а потом в тепло привезем – протухнут. А в водке сохранятся.
- Да он уже и так … - Начал было кормчий и махнул рукой.
В море вышли – чуть забрезжило, там миль на двадцать можно вслепую идти, чистая вода. Но ветерок с норда был крепенький, волна поднялась высокая, захлестывала в кочи.
Андрей, хоть и царев посланник, а вместе со всеми воду соленую вычерпывал, когда надо, канаты тянул, когда галс менять надо было. Только инок из местного монастыря, хороший, говорят, рисовальщик, сидел, обняв мачту, и молился за всех сразу.
Ночи белые еще не закончились, но и без них по свету успели.
Зверюга сатанинская лежала, застряв между двух скал, не вытащить, даже с воротом.
Андрей посадил инока рисовать все в подробностях, а сам с братьями-соратниками начал ползать, задыхаясь от вони, замерять змея в саженях в длину и в толщину. Потом, намаявшись, вырубили кусок шкуры, бросили в чан с водкой. Андрей заставил мужиков отрубить лапы – одну переднюю с перепонками и когтями, другую заднюю, со шпорой.
В суете забыл про инока, а как вспомнил, так удивился – с десяток листов изрисовал тихоня этот, да похоже все, точно и правильно. Хотели башку змею отрубить, но кормчий воспротивился – сказал, что даже если затащим на коч, то можем не дойти – тяжелая, завалит коч на волне, перевернет. Сюда бы фрегат шведский… Да ведь себе заберут. А это, считай, наш змей гадский, не отдадим.
- Неужели это он? – спросил задумчиво Андрей.
- Кто? – не поняли братья.
- Левиафан. Тот, что в Библии прописан.
- Да он это! – заверили соратники. – Больше некому быть.
Последнее, что сделали – вчетвером глаз огромный у Змея вынули, как раз в ведро с водкой поместился. Ну, еще зубы змею повыбивали целую дюжину, пусть ученые мужи разбираются.
Пока свежевали библейское чудовище, десять раз принимались на оселках зверовые ножи править, шкура просто железная.
Андрей в медицинскую склянку собрал капли желтые с зубов, притер пробку намертво – пусть в Питере разбираются… Может яд, а может просто съел чего… Жир на клыках скопился…
- Ну что, земляк, побежали до дому? – спросил Никита, старший.
- Брюхо ему надо вскрыть, - сказал Андрей.
- Поздно уж, Андрей… Да и воняет дюже, гад морской! Да и страшен, даже дохлый – аж мурашки по спине…
- А ты не подумал, вдруг у него в брюхе останки наших, поморов. Хоть похороним по-божески.
- Дело говоришь. С утра потом до дому пойдем. Топоры правьте, с ножами не управимся, ишь чешуя, что тебе броня…
Пластались за полночь, благо, что солнышко одним краешком за горизонт зацепилось, а потом и совсем снова-опять вставать начало.
Проверили все. В брюхе рыба всякая, головы нерпичьи, глотал не жуя. А человеков не было. И то ладно.
Потом, в кабаке, разговоров много было. Андрей привирать не давал – про дым из ноздрей, про крылья перепончатые. Это же не байки рыбацкие, а доклад царю, за излишества можно и кнута схлопотать.
- Подумаешь, Змей гадский! У нас в Копенгагене дева морская появлялась, ей скульптур поставили – сидит на камне и грустит! – возник как-то швед.
- А протокол есть? Нету? Тогда не считается! – отбрил его Андрей.
- Ну что, братуха, сделали дело? – спросил Никита.
- Если царь змия гадского зачтет, еще одиннадцать чудес найти останется, - сказал, усмехнувшись, Андрей.
До зимы обустраивались – большой дом купили, лошадей, амбар под диковинки определили. А они, чудеса-то вдруг перестали в руки идти. Протокол с рисунками и замерами Андрей выслал государевой почтой, бадьи с водкой в которой лапы змия, да глаз бешенный, обозом отправил, а все остальное, что случалось – пустяки какие-то. То в селе Никольском чертенята, прости Господи, сбесились – начали выть, кирпичи из печки вышибать, местному попу в лоб прилетело… Так это не новость – еще при Иване Васильевиче в храме на Кулишках такие безобразия были, помолились всем миром, так и утихло. То баба на помеле летать взялась – выдрали вожжами, так сразу приземлилась.
Андрей с каждой почтой отсылал депеши, но интересного было мало. За Змея царь похвалил, но сожалел, что целиком не получилось в Кунсткамеру доставить. Оговорился – вот вы бы кита поймали, который Иону проглотил… Да где ж его возьмешь, это какой-то особенный кит был. Простых-то китов поморы насмотрелись, у них горло – бутылку не проглотит, а уж штоф – тем более, что тут говорить про большого человека… А Иона, надо понимать, был не маленький, маленькие люди в Библию вряд ли попадут.
Вечером фельдъегерь привез письмо от царя. Петр Алексеевич благодарил за работу, сообщал, что все по Змею передал в Академию наук и просил проверить Храм Живоначальной Троицы, что в Карьеполье – бесовщина там какая-то третий день. Это было рядом, Андрей и соратников своих будить не стал. Дело срочное, бесы третью неделю барагозят. Иконы шатаются и падают, вой стоит, как от стаи волков в голодный год, а потом и вообще кирпичи из кладки вылетать начали. Значит, это тебе не бесенята в Никольском, не пустяковое дело, зря царь не насторожится.
Андрей обернулся на одной ноге – и в повозку, только краюху хлеба успел прихватить в дорогу. Приехали – священство снаружи храма, на коленях в грязи стоит, а паства вообще разбежалась.
Андрей зашел в храм, кто-то гукнул, хихикнул мерзко, он и ухом не повел. Затеплил свечи, прочел «Отче наш», потом только огляделся. Погром был знатный, как в кабаке после драки с англицкими матрозами.
- Чего попрятались, святые отцы? – крикнул царев посланник в открытую дверь. – Помолимся вместе! Да не обращайте на них внимание, дуркуют, как малые дети! Что вы, бесов не видели ни разу?
Священство потихоньку бочком протолкалось в храм, начали петь – нестройно, но истово. И вдруг сами загорелись потухшие свечи, какие-то тени, повизгивая и хрюкая полетели вон через разбитые стекла.
Когда все успокоилось, настоятель спросил:
- Что государю докладывать будешь, Андрей Степанович?
- Да ничего. Сообщу, что порядок в храме. Не писать же мне, что пять священников горстки мелких бесов напугалось! Так вы верите в Бога или прикидываетесь? Если верите, то бояться бесов не должны. Это же нормально – есть Бог и есть Сатана и вся его мелочь пузатая. Есть и слово Божье, которого они боятся. Вы же это лучше меня знаете. Мне даже реляцию писать зазорно… Но надо.
На том и расстались.
Прошла зима, чудес не было. Народ спрашивал, Андрей отвечал, мол, чудеса – штука редкая, а у Бога стран много, а может и миров разных звездных. Там явись, сям удиви. Не до русских. Местные поморы когда спрашивали, он научился отвечать, что чудо есть штука сложная, это еще разобраться надо – чудо ли узрели или так – баловство природы подвернулось.
Андрей уже и в кабак, послушать новости, перестал ходить. С глупостями начинают приставать. А вот, мол, в шторм, когда совсем невмоготу, бочку ворвани, китового жира, выльешь, и море успокоится. Так это и в жирных щах ложка стоит… А то детишки набегут: «Дядя Андрей, гляди-ко Божья матерь с облака смотрит!» - «Да где же?» - «А вон голова, вон глазик… смотри-смотри – она улыбается»… А то начнут уговаривать – а северное сияние, зарница архангельская – это ли не чудо? В других местах нет такого… В других местах пальмы растут, что ж теперь – что необычно, то и чудо? А где здесь Бог? Бог к людям через чудо является, а не через заморские диковинки.
Браться-соратники уговорили его, пока затишье, съездить в Киево-Печерскую лавру, на святые мощи посмотреть, поклониться. Месяц туда ехали, месяц обратно. Мощи святых Андрея не удивили. И что с того, что они тлению не подвержены и благоухают. Они же святые, так и должно быть.
Приехали в Архангельск, а там новость – слона волосатого нашли, сам вытаял из мерзлоты. Оползень прошел, он и показался. Бивни огромные и сам больше простого слона, если по картинкам сравнивать.
Сэр Эдварс, капитан фрегата «Дискавери» не поленился, съездил вместе с Андреем и братьями к новой диковине. Этот сэр Эдварс бывал не раз в Индии, на слонов насмотрелся. Даже катался верхом. Всю дорогу подначивал – вот, мол, русские, пригнали своим ходом слона из Индии, покатались на нем и бросили.
А как увидел волосатый бок, огромные бивни и тушу великую, так и присмирел. Сидит, бормочет: «Итс нот элефант!» - так это и без него понятно.
Дальше дело знакомое, все, как со Змеем, только вони поменьше – обмерять, записать, рисунки сделать со всех сторон, что можно – отрезать, чего не утащить, оставить так. С бивнями промаялись, но вырубили. А клыков у чудовища не было, в пасти веточку нашли, значит, как корова кормился. Не такой уж и зверь получается, смирное животное, приручить можно было.
- Что, сударь, второе чудо нашли? – спросил Никита.
- Не нам решать, как царь оценит. По мне так нет, не чудо это, а просто скотина, нами ранее не виданная.
- Так а чем чудо от нечуда отличается? – спросил младшенький Степан.
- Хороший вопрос, друже… Я сам на него долго ответ искал.
- Нашел?
- Кажется, нашел. Чудо – это то, что заставляет человека в Бога поверить.
- Так мы и так верим!
- Мы привыкли в храм ходить, и слава Богу… А когда Божья Матерь покров над городом простерла – и враги отпрянули, и православные узрели. Это не просто – взял да удивил, этим-то ярыжки на ярмарках пробавляются. Чудо – это когда понимаешь, что небеса о тебе заботятся.
- Чудно говоришь, Андрей, над этим думать надо… - обронил Никита.
- Думать всегда надо, - согласился Андрей.
А потом месяц потратили на Астраханское чудо – дождь из рыбы пошел. Говорят, весь город завалило. Понятное дело, пока из Архангельска в Астрахань доберешься – рыбой уже и не пахнет. Но протокол составить надо. Местный воевода принял радушно, угощал, как гостей заморских. Это понятно, они теперь все добренькие, особенно после того как царь сибирского воеводу Гагарина на главной площади повесить приказал. И не снимать полгода, что бы другим неповадно было. А здесь дела немалые – осетр, торговля с Персией, сам не запачкаешься, так ненароком прилипнет.
Астрахань город большой, а опросить многих надо. Сперва народ говорил, как по писанному – вышел из дому, а на голову с неба рыба валится. Но они упрямые, а Андрей еще упрямей. Какая рыба? Еще живая или уже снулая? Не было ли летучих рыб, что в теплых морях водятся? Когда пил последний раз перед тем как рыбный дождь пошел? Что на море Каспийском проистекало?
И нашел истину. Рыбаки, что втихаря осетром, царской рыбой, пробавлялись, признались, когда их Андрей к стенке прижал, а братья-соратники еще и придавили, вот тогда только признались – было что-то непонятное. Они сети поставили, а тут на ясном утречке небо в воронку сворачиваться стало, появился снизу хвост страшный и начал шарить по берегу и по воде. Они видели, как уток стаю этот хвост засосал, по воде прошелся – из него насколько крупных осетров выпало, не удержал. Сами-то они в землянку успели втиснуться, хорошая землянка, бревнами крытая – или она спасла, или хвост небесный мимо прошел., короче, выжили.
Андрей записал все подробно, только упоминать не стал, что рыбали не от артели, а воровским способом пошли осетра ловить. Не поймали же… А что с огородов и крыш осетров собрали, так это Бог послал.
В тот день они шибко повздорили с братьями-соратниками. Те кричали «чудо», а Андрей еще думал – какой резолют царю писать. Ну – рыба, ну – с неба… Не ангел же в перьях…
- Да это же совсем как в Писании! – горячился Никита. – Только у них Манна небесная, а у нас – рыба.
- Знаешь, друже, русскую пословицу: «Не путай Божий дар с яичницей»! Ты пойми, там по пустыне народ ходил – жара, жрать нечего кроме скорпионов, а тут от самого Бога – Манна небесная. Спас Господь целый народ. А здесь? Все сытые, тепло, но не жарко… а рыбу многие порубили да в огород, чтобы репа лучше уродилась. Не чудо это, а так – баловство природы! Все поняли?
- Нет…
- Что не поняли?
- Кто такой… этот… скрипион?
- Фу ты, Господи… Скорпион это ядовитый… ну как кузнечик, только не прыгает… нет, точнее, как жук, только на спине жало… дай уголек, нарисую – вот, небольшой, но ударит хвостом – тут тебе и смертынька пожалует. Теперь поняли?
- Уразумели. Таких ядовитых жуков уж точно жрать не будешь. Спорить не будем – чудо это было.
Не успели вернуться из Астрахани, как новое дело – на Урале баба оглашенная на разных языках заговорила.
- Вот это уже серьезно! – сказал Андрей, и они поехали.
Места были суровые, дикие. Много каторжных, особенно под Пермью, не зря говорили «пермяк, соленые уши», вот такая там арифметика, по отрезанным ушам считали. Анкифий Демидов выслал навстречу своих людей, тоже хари разбойные, но, похоже, свои людишки.
Приехали. Городок Невьянск, говорят, золотые места. Башня покосившаяся, аки в городе италийском Пизане, откуда ученый муж всякие разности бросал – что быстрее долетит. Ну да там наука была, а здесь просто речка фундамент подмыла.
Демидов ходил за царевым посланником хвостиком, за плечико трогал осторожно, посмеивался в бороду: «Да брешет народец, отколь здесь золото… Нам бы железо найти государю на войну!»
Наконец, привели к оглашенной бабе. Она лежала и говорила, говорила без остановки. Разобрать ничего нельзя было, что за язык, о чем речь?
Следом за ними вошло местное священство. Родственники бабы потянулись ручку целовать, братья-соратники тоже было потянулись, но Андрей зыркнул на них, они и встали.
- Кто иноземные языки знает достаточно? – спросил Андрей.
- По-гречески читаю, - сообщил местный игумен.
- У меня берг-мастер из Германии, по горному делу нанял, - доложил Демидов.
- Хорошо, пошли за ним, - скомандовал Андрей.
- Да он, сударь, под дверью дожидается.
- Зови! Кто еще в языках горазд?
- Калмыки у меня в охрану наняты! – Опять отличился Демидов.
- Их тоже сюда, тех, кто по-русски разбирает.
Языков набралось немного, ну да что есть. Андрей велел всем слушать, а как язык опознают – сообщать. Долго не могли поймать ни одного знакомого слова. Потом немец встрепенулся: «Это есть старый немецкий речь. Говорит о сыне и о чаше». Потом игумен что-то услышал по-гречески, но точно не понял. Через час калмык что-то сказал быстро, им перевели – язык, мол, китайский, он много его слышал, но слова незнакомые.
- Надо бабу в Питербурх везти, - решил Андрей, - Это, думаю, настоящее чудо.
И тут вдруг взбрыкнул игумен.
- Не может быть чуда от бабы деревенской! Ее, дуру, молнией шарахнуло, пусть Бога благодарит, что жива осталась. Но чудотворницей она быть не смеет!
- Пустое говоришь, святой отец… - попытался замять скандал Андрей.
- Да ее через рожок кормят, да она под себя ходит… весь дом провоняла…
- Христос воскресил Лазаря, когда он четыре дня, как помер. Лежал там, в жаре израильской, и смердел нещадно. Так в Писании сказано! Ему тоже не по чину было воскресать?
- Так его сам Христос воскресил!
- А здесь, ты думаешь, она сама все языки выучила? Это же Он и от молнии спас, и опустил на нее благодать!
- Не тебе решать – Он благодать спустил или сама околесицу нести начала… - стал было спорить игумен.
Но тут Андрей сорвался:
- Я начальник над чудом! Меня царь Петр назначил! – И все утихли.
- Да она же не постилась, в молитвах ночи не стояла! Почему ее?
- Потому что для Него все люди равны. Без чинов и званий,- сказал Андрей и махнул своим: собираемся, и бабу блаженную с собой берем.
В Питербурхе еще двадцать два языка опознали, непонятные разделили, посчитали, что смогли – те или слишком далекие от нас, или совсем древние. А бабу в богадельню отправили, чтобы, ежели что, что под рукой была.
Опять пришла зима. Заполыхало небо, переливаясь, то синим, то алым, красота такая, что душу рвет. Народ потянулся: «Андрей, это ли не чудо?» - «Нет, - отвечал, - просто у нас небеса такие».
А по весне пришла депеша – царь к себе звал.
Андрей кафтан свой начистил, бороду состриг, выбрился до синевы и поехал – морда босиком, мерзнет. Хорошо было бы к визиту чудо новое сыскать, да только где там – чать, не грибы чудеса-то.
В Муроме заночевал, а проснулся – народ гудит, бабы воют. Вышел на белый свет – вот тебе и чудо, на небе три солнца и две луны. Тут же и местный юрод на паперти веригами звенит и бьется о церковные плиты:
- Вот, православные, царь поменял календарь наш, численник, украл пять тысяч лет у Руси, теперь и светила небесные не знают – куда и зачем идтить!
Подошел Андрей, наклонился к юроду и шепнул:
- Зато я знаю, куда тебе идти. В каталажку. Царь за смуту и блаженных не прощает. – И, выпрямившись, крикнул, - Тихо, бабы! Вам бы только повыть… Люди добрые, страха нет, есть небесная забава. Это как детишки стеклышки побитые накладывают, а они двоятся и троятся. Сами, небось, играли. Вот в небесах так же, только там облака сами того не желая чудеса творят. Ветер подует, все закончится. А календарь государь поменял – так это чтобы с ученым миром в одну ногу шагать. Никто наши тысячи лет не отбирал и не отберет. Календарь-то от Рождества Христова. Вы что, против Христа? А?
Народ загудел и начал расходиться, уполз и юродивый, звеня веригами ржавыми.
Андрей присел на ступеньку, ногами прихожан истертую. Могли бы и побить, подумал он.
- Нет, Андрей, не побили бы, нас народ смирный, - сказал в спину какой-то старичок, совсем белый и какой-то прозрачный, каждая жилка видна.
- Да кто его знает…- начал, было, Андрей, а потом опомнился. – Я что ли вслух сказал, что побить могли?
- Нет, подумал.
- А ты, стало быть, мысли читаешь?
- Читают книгу, а мысли твои сами в моей голове звучат, - вздохнул старичок.
- Как зовут-то тебя, дедуля?
- Да я уже имени своего давно уж не помню…
- Тогда я свое имя назову… - начал Андрей.
- Да я знаю, Андрей. И зачем ты здесь, и куда, и к кому едешь.
- Тогда скажи – о чем он… ты понял о ком я говорю… о чем он меня просил.
- А все об этом спрашивают. Год не скажу, Кузьмич-то дурачок был, куражился. Своим даром с царями вровень встать хотел. А человеку день своей смерти знать не положено. Или бросит все дела, или куролесить начнет. Один Христос знал свой день, и тот от этого знания маялся.
- Хорошо, не говори – когда. Скажи – от чего, - попросил Андрей.
- Скажи ему, чтобы воды невской боялся.
- Да как же – жить на Неве и воды невской бояться? Я скажу, но он посмеется.
- Нет, Андрейка, не посмеется. Но может и не послушаться.
- Да хоть намекни – сколько ему осталось! – сказал Андрей, мотая, как от боли, головой.
- Поживет ишшо… Лет двадцать, али тридцать.
- Он ведь спросит – что с Россией будет? Ну, не молчи, дед! – взмолился Андрей.
- Я скажу тебе, но он не поверит. Три века процветать будем, силу набирать, а потом все сами угробим.
- Как это? – шепотом спросил Андрей – горло перехватило.
- А вот так же, Андрейка, как намедни было – юродивые на паперти биться головой о камни будут, язвы свои показывать, а здоровый народ пойдет все громить. Дворянство побьют, потом просто умных людей изведут, а опосля друг за друга примутся.
- Не станет России?
- Ну почему… Останется. Сам не знаю – как. Два раза убивать Россию будут, а она выживет.
- Где искать тебя, дедушка? Он ведь спрашивать будет…
- Э, милок… Пустое дело. Помру на Пасху, ты не успеешь за мной обернуться. Вона, смотри, и лишние солнышки исчезли, и луна бледная, но одна, все ладно в небесах.
И пока Андрей смотрел и дивился, старичок куда-то пропал, а, может, и не было его.
Приехал в Питербурх, город удивил, два года не был, а столько всего понастроили. Петр гостей созвал, шагал широко, кого по плечику потреплет, кого в десны поцелует. Увидел Андрея, крикнул:
- Ага, приехал! Много чудес собрал? Ладно-ладно, не оправдывайся, настоящее чудо – штука редкая. Потом поговорим!
Собрал всех на Стрелке Васильевского острова.
- Кто через чур чувствительный, тот мог на другом берегу Невы остаться, я вам подзорные трубы привез. Вот, смотрите! Свои, российские, на новом заводе штурманских инструментов, что на Охте, делали.
И те, кто посмелее, на лодках, на яликах, на яхтах с косыми парусами, дружно, как стая гусей, Неву переплыли. Все гадали, что же будет. Помост есть, а кто и что представлять будет – неясно.
Прикатила телега, и с нее вдруг столкнули плаху, вышел палач в маске да в кумачовой рубахе. Народ заволновался. Думали – праздник будет. Следом опять застучали по брусчатке колеса – тюремная карета прикатила. Из-за здания Двенадцати коллегий вышла рота гвардейцев, взяла в глухое каре лобное место. Что ж за разбойник такой, что за душегуб – гадал народ. Открылась дверь с решеткой к карете на железном ходу – вышла дама, молодая и красивая. Народ ахнул.
А она, улыбаясь слегка виновато, поднялась на эшафот – платье черное с красным, плечики голые, на шее красная ленточка повязана, мол, ежели уж не сжалитесь, так здесь, где ленточка, надо рубить.
Вышел судья в парике, зачитал приговор. Срамная девка Гамильтон приживала младенцев с придворными кавалерами, а потом душила их, младенцев, и в землю закапывала. Пять невинных душ загубила. Это только те, что нашли.
Поднялся на эшафот и Петр, сказал негромко: «Ложись!», - Но те, кто был перед эшафотом, все услышали.
Леди Гамильтон опустилась на колени, откинув русые кудри, легла, улыбаясь. Петр кивнул палачу, топор мелькнул: «Хэк!» - И голова с удивленными глазами, покатилась, пачкая кровью светлые кудри. Андрей все видел, у самого голова дернулась вместе с ударом топора.
Петр остановил голову носком ботфорта, поднял за волосы и начал объяснять – где и какие артерии да жилочки у человека и для чего они. Кавалеры с приклеенными улыбками, держали своих дам под груди, помахивали веерами, но кое-кто, все же, лег на мокрую брусчатку без памяти.
- А теперь все едем в Петергоф! – крикнул Петр.
И они поехали.
Петергоф был весь в работе – кто-то из сметливых мужичков землю копал, кто-то красил, сажали кусты и молодые деревья, ровняли дорожки. Петр повел гостей к любимому павильону Монплезир, перед ним на поляне была накрыты столы с белоснежными скатертями и золотыми вензелями, чуть в сторонке играл оркестр.
- Э, да у нас тут не накрыто! Вот бездельники! – весело сказал царь, фыркая как кот – усы торчком. – Пожалуйте, господа, на аллею, с нее открывается куртуазный вид, вам будет весело.
И все пошли на аллею – кто-то с любопытством, кто-то, как показалось Андрею, покорно. Пришли. Аллея, как аллея, даже каменных статуй нет.
- Спасибо, что пришли, господа! Как говорится, с крещением! – И на аллею фонтанами и струйками игривыми брызнула вода.
- Царская шутиха! – кричал Петр. – Ничего, солнышко сегодня ласковое, всех обсушит.
Андрей стоял, глядя на конфуз дам, у которых промокли платья с креолином и просвечивали рейтузы. И кавалеры некоторые ежились. Забавно было бы посмотреть на кавалеров, которые ежились под шутейным дождиком, их бы в свежий ветер да открытом коче в Белое море запустить.
Уже к вечеру, проходя мимо, как бы невзначай, царь обронил:
- Пойдем в мой павильон, Андрей, потолкуем.
Там он пошарил за трубой печки с изразцами, вытащил штоф водки, разлил по серебряным стопкам.
- Ну, рассказывай, начальник над чудом! Есть что нового?
- Есть государь.
- Ну, не сразу… Скажи, видит Бог нашу Россию, жалует ее чудесами?
- Случается, государь. Не часто, но есть.
- А в других странах – как там, не поспрошал иноземцев?
- У тебя, государь, держава большая, не в Сибири, так на Камчатке да что-нибудь случится. А у них что… На карте сопливым платком всю страну накрыть можно. Ну, родится раз в сто лет теленок с двумя головами – так и не поймешь, чудо это или просто уродство от дурного фуража.
- А еще?
- У нас вера. Истовая. Прости за пример, государь, но у нас староверы в огонь шли за Христа. А там что – сходят в костел, орган послушают, с соседями новостями обменяются. Так это можно и на рынке сделать, поболтать-то…
- Что еще понял, Андрей? – Как вцепился взглядом, так и не отпускал его Петр.
- Понял, что чудеса бывают от злых дел, и сами они злые, а бывают чудеса божеские, то есть добрые, - сказал Андрей и осекся.
- Ну что ты, как жеребенок на лугу споткнулся, - коротко улыбнулся царь, показав желтые, прокуренные зубы. – Договаривай!
- Ну… Под Костромой шар огненный летал…
- Не помню, чтобы ты писал мне об этом!
- Свидетелей мало было, государь. И опять же не уразумел – от доброго дела или от худого сие случилось.
- Опять ты об этом… Ну-ну… А что за шар?
- Молния, государь. Только божеская молния сверкнет и в землю уйдет…
- Или убьет кого-нибудь…
- Так это за грехи, стало быть… А эта шкодила.
- Как это? – удивился царь.
- Для начала вокруг избы летала. Да светила ярко, глаза чуть людям не пожгла… В трубу попробовала залететь, чтобы в избу попасть, но там вьюшка была закрыта. Так она через закрытое окно проникла.
- Разбила стекольце?
- В тот-то и дело, так проникла. А стекольце осыпалось – как раз по кругу, где она вошла. Далее полетала по избе, туда заглянет, сюда сунется… как кошка, что первый раз в дом попадает. Все вынюхала и, ты не поверишь, государь, в кадку с водой нырнула. Большая кадка-то, ведер на двадцать, но ни там не успели «Отче наш» прочитать, как она воду в кадке вскипятила. К образам подлетала, но не тронула. А потом вышла, как вошла, через окно, по дороге занавеску ситцевую запалила. Хозяева пока сидели с открытыми ртами, так чуть вся изба не сгорела.
- Протоколом оформи и вышли, как обычно. А теперь скажи – что же такого в Империи российской случилось, что злые чудеса начались?
Андрей молчал. Потом сказал:
- У нас только царь может небеса прогневать. Остальные по недоумству или в сердцах.
- Ладно. Царь. Знаю без тебя, что за все в ответе. Только что же такое я в те дни сотворил, что круглые молнии по России летать начали? – Уперся в Андрея взглядом Петр.
- Я и сам, государь, не мог понять. Потом пришла депеша. Среди прочего было написано, что за государево преступление казнен полковник… имени не помню… на кол посажен. Почти сутки мучился.
- А, это… так он к Евдокии… к моей бывшей полез… царя хотел унизить? Молчи! Что ты понимаешь! Царь англицкий Эдуард трех своих жен на плаху отправил – одна плохо любила, другая детей не рожала… А тут! В монастырь Евдокию отправил, так и молись, а не блудничай! А прости я этого полковника, так вся Империя бы зашаталась от Ревеля до Камчатки. Слаб царь! Ему какой-то полковник рога наставил!
- Прости, государь, всего знать не мог…
- А после стрельцов, когда мы с Алексашкой стрельцам головы рубили, рубахи от чужой крови промокли… Тогда были чудеса?
- Не знаю, государь. Не поручал ты мне в прошлые годы заглядывать…
- А Алексея, сына, когда под суд отдал… Птица Сирин песни не пела? А он с бородатыми нашими Россию бы опять в болото увел, и уже бы нам ног из трясины не вытянуть. Не мы бы здесь сейчас сидели, а Карл со своими гренадерами. Что молчишь?
- Сказать нечего…
- Ладно… Надо же… это он мне сказал! Не трус, уже хорошо. Ты мне пророка нашел? Ну, этого… Кузьмича… Не может же быть, чтобы Россия без пророков живет!
- Нашел! – улыбнулся слабо Андрей.
- Вот это молодца… Погоди… выпью стопку… что-то мандраж… да ты налей себе, раб Божий Андрей…
Выпили. Посмотрели друг на друга.
- Что? – спросил царь.
- Сказал, чтобы остерегался невской воды.
- Это как? Я мосты в Питербурхе строить запретил, чтобы флот развивался, чтобы у каждого дворянина ялик или яхта были, а лучше шхуна или торговый корабль был… Как же без невской воды-то?
- Он же не сказал – не подходить к воде невской. Сказал – остерегаться.
- А что с Россией? Будет Россия, не сомнут нас?
- Будет Россия, государь!
- Это хорошо. Это ты меня порадовал. Россия будет, дворянство будет… Что еще сказал?
Андрей промолчал, кусая губы.
- Ну!
- Сказал, что Романовы по восемнадцати ступеням поднялись в Ипатьевский божий дом, так по восемнадцати ступеням и спустятся всей семьей в безбожном Ипатьевском доме.
- Не пойму я… - тоскливо отозвался царь. – Первого Романова, и правда, в Ипатьевском монастыре на царство венчали. Сколько там ступеней – не считал. А что за безбожный Ипатьевский дом… А?
- Старец сказал, что его еще не построили. Может, все по-другому пойти.
- Поехали! Давай скажи, чтобы запрягали… Бросим гостей… Поехали, я сам с ним, с этим старцем, поговорить хочу.
- Не получится, государь.
- Почему? Найдем! Все прочешем…
- Умер он сегодня, государь.
- А ты-то откуда это знаешь, сидячи здесь!
- Он знал – когда. И мне сказал. Я верю.
- Жалко. Господи, как жалко… А мне-то сколько осталось – не говорил?
- Говорил. Сказал «поживет ишшо».
- И все? Как годы оставшиеся распределить?
- Сказал лет двадцать. Или тридцать… Как беречь себя будешь, государь.
- Двадцать… скорее всего – только двадцать. Еще тридцать годков не протяну… Сбережешься тут… Ладно, иди… начальник над чудом. Держава у нас большая, чудес еще много будет – и от Бога, и от нас, грешных.
Андрей вышел из царского домика – небеса светились то алым, то синим, падали звезды, откуда-то звучала музыка, хотя оркестр давно отпустили, а музыка звучала – то торжественная, то грустная, и не поймешь, пока не разберешься – к добру это или к худу.
Санкт-Петербург, октябрь 18 года
Солнецепоклонник Кэвэвтэгин
В корякском поселке Кинкиль солнце летом не заходит совсем. Зацепится краешком за горизонт, прокатится по вершинам далеких сопок, как бубен, оброненный пьяным шаманом, и снова ползет вверх. Словно намекает, что жизнь – штука вечная. Правда, при этом лучше не думать о зиме. Там – тьма.
Иван Кэвевтегин, не старый еще коряк, сидел на берегу реки Пенжина, смотрел на низкое, медного цвета, солнце и кашлял в платок. С некоторых пор он обзавелся носовым платком, его хоть спрятать в карман можно.
По реке плыли самоходные баржи, заканчивался Северный завоз. Подошла жена, сказала:
- Однако, еще один год прожили!
Иван промолчал.
- Хорошие у нас здесь места! И рыбы много, и олешкам есть, где пастись, и чуть было, приливную электростанцию не построили…
- Я вон там, около тех кустов, дикого оленя палкой убил, - сказал, чтобы не молчать, Иван.
- Пэй-пэй! Зачем палкой-то, Ваня? Ружье дома забыл?
- Да я, Настя, без ружья был. За морошкой вышел, смотрю, а он с берега соскользнул в реку, и в ил всеми четырьмя копытами угодил. Увяз по самое брюхо. Ты же видишь – что здесь по отливу делается… Я чаут ему на шею кинул, начал тянуть – куда там! А тут прилив пошел. Наш прилив, на весь мир знаменитый, семнадцать метров… Захлебнулся бы олень. Большой был, совсем согжой… И никто бы ему перед смертью хороших слов не сказал. А я сказал! – объяснил Иван и снова закашлялся.
- Вэнъым. Хватит! Прекрати! Вот это все ты зачем мне рассказал? – возмутилась Настя.
- К тому, что с приливом очень много ила приносит здесь. Все турбины увязли бы в иле, как этот согжой, нельзя было Приливную электростанцию строить. Зря бы деньги потратили.
- Ясно, Ванечка! Да и кому она здесь нужна, нам и дизеля хватает. Разве что в Америку провода протянуть.
Иван хмыкнул и снова задохнулся в кашле.
- Простыл… Я тебе баньку истоплю, выгоню всю хворь, - сказал жена, и положила ему свою голову на плечо.
Он погладил ее, как ребенка, по седеющим волосам, поправил головнушку, сплетенную из разноцветных кусочков оленьей кожи с бисерными висюльками, а потом просто и равнодушно сказал:
- Помру я скоро.
- Чего это ты засобирался? Тебе только чуток за сорок! – встрепенулась жена.
- Вот! – сказал он и показал носовой платок с пятнами крови. – Чахотка, однако. Такие дела, Настя. И похоронить – денег нет.
- Лечится сейчас туберкулез-то! Да и не она, не чахотка, может быть! Простыл на охоте, сдались тебе эти утки проклятые, летели бы себе в теплые края!
- Есть-то надо что-то, не одну же рыбу…
- Съезди в Манилы, там поликлиника хорошая, доктор таблетки пропишет… Тут всего-то три часа езды!
- Мне бы не в наши корякские Манилы, а в те Манилы, что на Филиппинах, да лет двадцать назад, чтобы здоровье укрепить, на солнышке погреться… Тогда бы этот тубик точно ко мне не пристал. А так – половина поселка кровью харкает, как тут не подхватить!
- А мы на этих Филиппинах за своих бы сошли, такие же черненькие, косоглазенькие, с кривыми ножками… - попыталась развеселить его Настя.
- Это уж, какие есть.
- Жалко, что языка филиппинского мы не знаем, - вздохнула сердобольная Настя. – Да мы и корякского не помним.
Ванька промолчал. Но нехорошо как-то промолчал, по-тяжелому.
- Вань, а Вань? – спросила она тревожно.
- Нымылгив елкивик, тумгутум! – сказал он и значительно поднял вверх палец.
- Это ты чего сейчас сказал? – удивилась Настя.
- Добро пожаловать, товарищ. Это по-корякски.
- А ты откуда знаешь? Ну, в смысле, мы в интернате наш язык давно учили, я уж забыла все, - путаясь, спросила жена.
- Да это в аэропорту написано было, как выходишь с самолета, так и видно было. Лет двадцать висело, потом обтрепалось.
- А я-то, дура, и не обращала внимание. Вань, а Вань, пошли домой. Я там борщ сварила, со шкварками, как ты любишь... Пошли, а?
- Пошли! – вздохнул Ванька.
Через неделю, когда он снова закашлялся и опять платок в крови оказался, Ванька взял лопату и пошел на сельское кладбище. Погост был сирым, с покосившимися крестами, но землю дали на пригорке, хоть картину пиши «Над корякским простором». А если серьезно, то место хорошее, сухое, весной не затапливает. Оградки не у всех могил, да и сам погост не огорожен. Погост… Почему? Это мы на земле гости, а это – вечный дом.
- Эй, ты чего здесь… с лопатой? – окликнули его из балка.
- Ты, что ли, здесь за главного? – спросил Ванька.
- Пока я.
- Покажи место свободное, хочу могилку выкопать, - просто и спокойно сказал Ванька.
- Умер кто-то из родственников? Сочувствую. Кто?
- Да я скоро помру, подготовиться надо.
- Ну, ты даешь, мужик! Помрешь, тогда и выкопаем. Чего раньше времени? А самому нельзя.
- Ты здесь новенький? Меняетесь вы здесь часто… И все не из местных. Как зовут?
- Аркадий.
- Ты пойми, Аркаша, помирать у нас – дело дорогое. Могилку выкопать – тысячи две… а гроб…
- Пять.
- Что – пять?
- Пять тысяч выкопать могилку, - с нажимом сказал мужик. – С северным коэффициентом.
- С ума сошли… Пять тысяч. Да я сам лучше выкопаю.
- Самому нельзя, это наше предприятие, наш бизнес.
Ванька посмотрел – здоровенный детина, лопатой не зашибешь, руки в узлах мускулов и все в наколках – купола, кресты. Расписной.
- Пять… Да если Настя эти пять тысяч вам отдаст, то через неделю ей в магазин не с чем пойди будет, ложись, однако, и сама помирай.
- Там же вам дают социальное пособие на похороны, - сказал заученную фразу мужик.
- Да что там! Слезы, не деньги. Могила, гроб, крест… А еще в морге, одежку справить, на поминки… У нас умереть дороже, чем жить.
- Да вы же все – и русские, и коряки «гробовые» откладываете, за иконки прячете, - усмехнулся могильщик. – Не жмись, облегчи душу!
- Кто-то отложил, а кто-то не успел, - вздохнул Ванька и пошел, волоча по земле лопату.
- Эй, мужик! Да у вас, у каждого здесь по полтонны икры в банки закатано, продай, на все ритуальные услуги хватит!
- Натурой возьмешь? – усмехнулся Ванька.
- В смысле?
- Ну, немного банками с икрой, немного юколой для собак! – усмехнулся Ванька.
- Да ты чё, прикалываешься? Ну-ка вали отсюда! – набычился детина.
-Давай, карауль. А то твои клиенты выберутся из-под земли и разбегутся! – сказал Ванька и пошел, не оглядываясь.
Пришел домой, а там за столом батька сидит, отец Александр. На столе борщ благоухает, а рядом и бутылочка сподобилась.
- Садись, Иван, побеседуем, - пригласил священник.
- Спасибо за приглашение, - сказал Иван и сел на краешек стула.
- Жена твоя, Настасья, говорит, что ты помирать собрался?
- Так это не я, это болезнь моя говорит.
- Когда наш срок придет, никто не знает. Случится – отпоем, похороним по-христиански…
- Ага… Еще плюс три. Надо же – забыл… - пробормотал Ванька.
- О чем ты, Иван? – не понял батюшка.
- Да это я о своем. Извините, что перебил.
- Так вот, никто своего часа не знает, и ты его не торопи. И живи, молись. В соседнем селе, такой же, как ты, болел, кровохаркание открылось. А соборовался – и все как рукой сняло. Врачи не верят! На снимках рентгеновских – чисто!
- Господи, яви волю твою! – перекрестилась Настя.
- Чудо! - согласился Иван.
- Нет, дети мои, не чудо это. Просто крепкая вера. Чудо, это когда воду в вино превращают. Кстати, давайте-ка, по граммульке накатим для беседы.
Выпили, улыбнулись друг другу.
Весь вечер Иван рылся в книжках. Начал с законов. Нашел «Закон о погребении и похоронном деле». О Деле! Деятели, блин… Нашел интересное место: « Погребение может осуществляться путем предания тела (останков) умершего в земле (захоронение в могилу, склеп)». Стало интересно. Может… А может и не может? Значит, возможны другие варианты? Снова полез под кровать за книгами.
Пока учился в мореходке, да и потом, когда ходил в моря, книг он прочитал множество, и все, до томика, сохранил. Книги были все умные, не какие-то там пикули с кукулями, там и про религию было кое-что.
Он перелистал эти талмуды, хоть и так все помнил – есть только три способа избавиться от ненужной плоти – закопать, утопить и сжечь. Три стихии, три основы жизни – огонь, земля и вода. На человеческом языке все было названо заумно, поэтому и благообразно: кремация, погребение и погребение морское.
Ванька прикинул – море рядом, костер соорудить для коряка – так это он и ночью, в смысле, не просыпаясь, сгоношит. А с землей, с родной корякской землей что-то не получалось. Выкопать себе могилку на отшибе – ограды-то вокруг кладбища в Кинкиле так и не соорудили, - так это грех, он хоть и плясал в корякском ансамбле по молодости, но, все же, не актер какой-нибудь, не лицедей, которых раньше на православных кладбищах запрещали хоронить.
Значит, надо рассуждать от противного, как говорил Михсаныч, преподаватель логики в мореходке. А кто у Ваньки был противным, но другом? Юрок. Имя было точное, юркий был мужичонка.
Юрок был в гараже, сказала его жена Галка. Иван и пошел туда. Пока шел, размышлял.
Вот что странно было в Кинкиле – машин аж штуки три: пожарная, «скорая помощь» и у председателя сельсовета, а гаражей сотни две. И такое архитектурное разнообразие наблюдалось, что приезжие ахали. Гаражи деревянные и железные, кирпичные и шлакозаливные, двухэтажные и в три этажа. На вопрос гостей с материка, мол, зачем гаражи, если машин нет, отвечали, снисходительно хмыкнув: «Ну, а лодки зимой - где хранить?» А уж потом растолковывали всем несообразительным, что подвалы нужны для хранения варений-солений, грибочки-ягодки, шикши-морошки, огурчики-помидорчики – ну, это кому не лень с теплицей возиться. Ну и рыба! Элитный лосось на эти широты не заходил, но кета и горбуша шли стабильно, а это значит – икра, рыба сухого посола, в тузлуке, да и просто юкола для собачек, если кто нарту содержит. Как без гаража! Да и где северному мужику стопку-другую водки дернуть? Опять же в гараже, там по соседству компания всегда найдется. Прошли те времена, когда в национальных поселках «сухой закон» вводили, народ берегли. Сейчас – рыночные отношения, свобода предпринимательства.
Юрок встретил его любопытным взглядом:
- Чо, Ванька, задаром, на халяву помереть решил?
- Во, блин, деревня у нас… Только подумаешь, а уже каждая собака все-про-все знает. Может, у нас деревня телепатов?
- Не умничай, Ванька! У нас и слова-то такого не слыхали. Все просто. У наших дорогих односельчан теплая вода в попе не держится, вот и… все про всех знают.
- Ладно. Ты мне скажи – у тебя «казанка» на ходу?
- Да вроде бы… Я еще, как видишь, свою навигацию не закрыл. А что с твоей? Опять шпонки порвал?
- Да не в этом дело. Хочу, если еще Пенжина не встанет, по морскому обряду… ну это… упокоится. Поможешь? – с трудом проговорил Ванька. – Я же в моря ходил, даже вторым штурманом был, имею право.
- Так-так-так, дружище! – оживился Юрок. – Я сейчас все на простой язык переведу. Ты вот ластами хлопнешь, я приду, заберу твое тело, привяжу к ногам железяку, пройду через бары, если волной не опрокинет… и выкину тебя за борт. Потом возложу венок, вернусь, а там капитан полиции Мережко повяжет меня и посадят лет на пять.
- За что? – удивился Ванька.
- За глумление над трупом… за нарушение границы – тебя же подальше выкинуть надо, за двенадцатимильную зону, иначе все равно к берегу прибьет.
- Как все сложно у нас! – вздохнул Ванька и закашлялся. – Хоть кредит бери на собственные похороны.
- Кредит… Так ведь Насте платить придется за тебя. Она же будет поручитель. А без поручителя не дадут.
- И чо делать?
- Не знаю… Ты с попом поговорил, я знаю. А с Гришкой-шаманом? Нет? Поговори.
- Да какой он шаман! – махнул рукой Ванька.
- Какой есть. Настоящих шаманов комиссары еще в тридцать седьмом в расход пустили.
- Ладно, поговорю, - согласился Ванька.
Гришка-шаман пришел с бубном. Зачем-то нарисовал на своей физиономии спирали и другие загогулины. Новенькая кухлянка тоже была красива, словно Гришка в кино собрался сниматься. А торбаса-то, торбаса… Из беленького камуса, подошва из шкуры нерпы, но на дворе-то сырой сентябрь, а не морозная зима.
- Вон, возьми тапочки, а торбоса на батарею поставь – наследил, - сказал сердито Ванька.
- Гриша, пельмени будешь? Давай, под водочку! – пригласила Настя.
- Я тёшу буду. Из брюшков кеты. А водку вашу… белая отрава от белого человека! У меня тут порошок из мухоморов, потом, когда камлать буду, покурю, это круче водки, – высокомерно сказал Гришка-шаман. – И не Гришка я вам, а шаман Иянин Кутх.
- Садись, Яня! – сказала простодушная Настя.
- Ты, Настя, от корней оторвалась! – сказал Гришка-шаман. – Иянин Кутх – это ворон, живущий в устье реки, где много рыбы. Поэтому он жирный.
- Хорошо устроились! – сказал Ванька. – У русских один бог на всех, жизнь может пройти, он на тебя не взглянет, а у нас – ворона увидел, вот тебе и бог. У русских он на небесах, недоступен, а у нас его поймать можно и в клетку посадить. И желания заказывать. Ладно-ладно, не сверкай глазами. У нас даже слова такого «богохульство» нет в корякском словаре. Что пришел-то, Иянин Кутх?
- Ты звал меня мысленно, и я явился! – сверкнул глазами шаман.
- Ага. Телепортировал. Тогда ты мою проблему знаешь. Похорониться не могу, денег нет. А другой способ найти пытаюсь, но что-то…
- Наши предки сжигали своих покойников! Как римляне. Только те грустили, а мы радовались – человек к богам уходит.
В дверь постучали, вошел отец Александр и с порога, услышав разговор, заявил:
- Хоть наша российская власть и разрешает кремацию, но дело это богопротивное. А как вы потом воскреснете?
- Хм… - задумался Ванька.
- Мы как дым над костром летать будем! Тебе, как умирающему, это уже должно быть понятно! – сказал грозно шаман. – Ты почувствовать это должен! Увидеть!
- Погоди ты с мифологией! – рассердился умирающий. – А вот вы скажите, отец Александр, а как быть с тем, кто сгорел в танке, с тем, кто тушил пожар и не вышел из огня… Им не будет возрождения?
- У них есть оправдание. Они не выбирали смерть, не выбирали способ погребения! – возразил священник и сел за стол, колыхнув животом.
- Это когда нет выбора. А у меня есть выбор! – объявил Иван.
- Зачем? – воздел руки отец Александр.
- Я думаю, что смерть уравновешивает жизнь, - сказал Иван тихо.
- Это как? – удивился и даже стукнул в бубен шаман.
- Иногда человек не дотягивает, чего-то не успевает, что-то ускальзывает из жизни, тогда появляется яркая смерть и добавляет то, чего не смогла сделать жизнь.
- Не понял. Поясни! – потребовал священник.
- Ну, например… Пушкин.
- Пушкин всегда «например», - съехидничал поп.
- Так вот… Не будь дуэли, кто знает – как бы сложилась посмертная судьба Пушкина. Нет, он был бы все равно первым, но не было бы такого разрыва между ним и остальными.
- Заумно! – поморщился поп.
- Ладно. Не хотел я… Тогда, как пример, Христос. Не будь распятья, не было бы воскрешенья, а без него не было бы всего христианства! – крикнул Ванька.
- Господи Иисусе… - прошептала побледневшая Настя.
- Богохульник! Нет, хуже – богоборец! – загремел отодвигаемой табуреткой поп. – Вот только попробуй, гаденыш, самосожжеться! Прокляну во веки веков.
И вышел, хлопнув дверью.
- А я не буду ничего делать! Все само сделается! – крикнул ему вдогонку Ванька.
- Ладно, давай водки! – сказал шаман.
- И то верно, - прошептала Настя.
Выпили. Задумались.
- Вань, а Вань, ты что опять задумал? – тихо спросила жена.
- Да, сосед, рассказывай! – стукнул в бубен заячьей лапкой шаман.
- Да все просто! Григорию, шаману нашему, можно появиться у костра, только чуть позднее. Иначе ему эту статью про глумлением над трупом обязательно впаяют. А так… Я сам все сделаю. Соберу костер из смолистых бревнышек, бересту, сухой ягель на розжиг… Сам взойду, сам возлягу. Вот так…. – Ванька лег на пол, на цветастый коврик, плетенный из цветных полосок оленьей кожи, таких же, как головнушка у Насти, устроился поудобнее.
- А дальше? – спросили его хором.
- А как совсем душа отлетит… Тогда вот эта рука упадет.
- И что?
- А вот здесь у меня будет лупа, стекло увеличительное… Я пока живой, ее рукой буду прикрывать. Вот я умер! Рука упадет, а стеклышко откроется для солнца. Солнышко посветит через лупу, ягель задымится, потом береста займется, а там и бревнышки смолистые. И что? Никто не виноват. И хоронить не надо. Пепел разлетится, народ повеселится по корякскому обычаю, Гриша… то есть Иянин Кутх покамлает, в бубен постучит. Хоть запомните меня, такого хитрого. Чем этим гробокопателям деньги отдавать, так я вам на свои поминки оставлю. Помяните добрым словом.
За столом наступила тишина. Настя начала тихонько всхлипывать.
- Фигня получится! – дал, наконец, оценку шаман. – Во-первых, у нас постоянно облака на небе…
- Ничего, мне одной минутки хватит! Выглянуло солнышко и через минуту подо мной уже все горит!
- Во-вторых, солнышко-то перемещается. Ты тоже, Ванька, будешь своей худой задницей за солнышком следовать как подсолнух?
- Да! – сказал с силой Настя. – Фигня, Иван.
- Ладно. Буду дальше думать! – сообщил Ванька и разлил остатки водки.
Не успели выпить, как в дверь постучали.
- Кто еще там? У меня на сегодня прием закончен!
- Свои, корефан! – И в низкую дверь влез мужик с кладбища. – Слышь, давай за полцены. То меня из города грузят, говорят, замять все надо по-тихому.
- За полцены – это сколько? – поинтересовался Иван.
- Ну… штук за двадцать.
- За двадцать тысяч? Это с памятником, с оградкой, с венками?
- Ты еще скажи – с музыкой! Довезти, закопать, ну, крест, если крещеный. Гроб приличный, без щелей, дуть не будет! – не выдержал и ухмыльнулся могильщик.
- Ты вот что, вали отсюда! – сказала Ванька ласково. – А то я тебе из «мелкашки» в глазик, как белке выстрелю, у самого сквозняк в голове будет.
- Смотри, мужик…
- Да не боюсь я тебя, дубина стоеросовая. Один ты здесь, все братки за тысячу двести километров. А тебя сюда сослали. За что? Крысятничал? Ментам на своих стучал?
Блатной бугай попер было буром, но Ванька протянул руку, сдернул с оленьих рогов карабин и спросил у шамана:
- А скажи мне, Иянин Кутх, тот медведь, которого я завалил по весне, был больше этого дурака или такой же?
- Да ты пристрели его, я шагами смеряю, я так-то на глазок, ошибиться могу, - подыграл шаман.
Блатной могильщик вывалился за дверь, потом еще долго орал чего-то там.
- Иван, а если бы он кинулся на тебя? – спросила укоризненно Настя.
- Пристрелил бы.
- Ну и посадили бы тебя, дурака.
- Вот и хорошо. Да я до суда бы не дожил. А там… Опять же сплошная выгода – им же и хоронить пришлось бы. Пойду я, один побуду. Ты, Иянин Кутх, не расслабляйся, я все равно что-нибудь придумаю.
Он пошел в лес, подальше от людей, нашел сухой пригорок, присел, привалившись спиной к кривой каменной березке – ветрами крученной, пургами гнутой, снегами не раз придавленной, чем-то на него, Ваньку похожа была эта березка. Серега Есенин такую кривую березку обнимать не стал, не воспел бы.
Чем ближе к смерти, тем проще он воспринимал тех, кто уже перешел черту.
Он закашлялся, опять на губах появилась кровь - розовая, не алая, можно было бы и не волноваться по пустякам. Когда он был пацаном, в Кинкиле почти не знали туберкулез, тогда лечили, а сейчас «предоставляют медицинские услуги». И все больше – за деньги.
Лет десять назад пришел в поселок рыбопромышленник один – из молодых, но уже с деньгами, так он корякских пацанов на лето в Приморье отправлял, на солнышко, на фрукты. Причем, он умный был, предупредил этих пионервожатых, чтобы корякских детей молочком и сметаной не пичкали, это им вредно, организм по-другому устроен, от молока корякские дети болеют.
А еще раньше их, пацанов, на кораль возили, на забой оленей. Весна, тепло, солнышко греет, а они в детских кухлянках на голое тело, кровь оленью, свежую кровь пьют, теплую еще… Измажутся, как черти, весело им было… И почти не болели. А то все думают, что поменяли имена на русские, Ительнаут на Ирину, так у коряков и обмен веществ изменился сразу.
Ванька опять закашлялся, потом полез рукой в ягель – губы вытереть влажным мхом, а там стекло от разбитой бутылки. Порезался. Сравнил цвет крови – что на губах выступила с той, что из пальца потекла. Может, зря он бузу поднял – не такая она уж красная на губах-то…
А потом вдруг вспомнилось, как они с пацанами приезжих москвичей дурили – те все шкурами интересовались: соболями, лисами, на худой конец, оленьими шкурами. Пыжик! Камус! Нахватались разных слов… Ну, они им пацанята и натаскали – одна шкура в обмен на килограмм шоколадных конфет. Москвичи радовались – почти задаром меховая рухлядь достается. А потом они вышли на берег Пенжины, а там эти шкуры штабелями сложены, никто не знает – куда их девать. Они молодые были, москвичи эти, глупые и жадные. Они слышали про пыжик,- шапки красивые, а не знали – что это такое. А это еще не рожденный олененок. Его из утробы берут. Это еще называют «выпороток». А шкура оленья только для оленя хороша, а так – волос в шкуре пустой, ломается. Постелешь на пол, через час весь дом в оленьей шерсти, аж в носу свербит.
А потом вдруг вспомнилось, это он уже бригадиром в совхозе был, как они отгружали еще теплую оленину на «пену», почему-то так назвался железный короб метров пять длиной и три шириной. Пену цепляли к трактору или к вездеходу ГТТ, тащили по снегу на берег, а там уж морем оленьи туши – в Японию. Диетическое мясо. Экзотика. Попробовали как-то раз наши ради дружбы народов положить бесплатно сувениры из оленьего меха, так те японцы письмо написали, мол, внешний вид и запахи не соответствуют эстетическому восприятию японского народа. Как из десяти голых задниц по запаху находят свою жену в телевизионном шоу, так у них все в порядке с эстетическим восприятием, а тогда с куклами из камуса – что-то переклинило в восприятии у самураев.
Выглянуло солнышко, засветило, заиграло, лучик упал на стеклышко, задымилась сухая трава на пригорке. Может, все-таки подумал, Ванька запустить… как бы это назвать повесомее, … корякский ритуал кремации?
Вечером он снова полез под кровать, в свою домашнюю библиотеку. Нашел книжку про зороастрийцев – кто-то из геологов оставил, а он подобрал. Оказывается, кроме трех способов избавиться от тела – земли, воды и огня, есть четвертый, очень странный, но, кажется, мудрый. Эти древние человеки считали, что нельзя загрязнять природные стихии – а это как раз и есть: земля, вода и огонь. Поэтому они оставляли своих усопших на высоких башнях, дахме, или башнях молчания, а уж там их расклевывали огромные птицы – орлы, грифы, ну и вороны конечно. Ваньке понравилась формулировка «ткани и кости утилизируются хищными птицами и собаками».
Надо шаману сказать, подумал Ванька, а тут и он нарисовался, словно подслушал, возник на пороге, но уже «по гражданке», без кухлянки и бубна.
- Ты чего светишься, как майский месяц? – ревниво спросил шаман.
- Нашел! Как говорится, эврика!
- Что нашел? Деньги?
- Новую религию. Точнее, такую старую, что все ее забыли, - сообщил Ванька.
И он рассказал все. Иянин Кутх сидел, ревниво морщился.
- Странная религия! – сказал он.
- Очень древняя! – возразил Иван. – И что важно – шибко природу берегут.
- Вот поэтому я и соглашаюсь! – с каменным лицом объявил Иянин Кутх. – Только я один не справлюсь. У нас башен нет. Есть скала в устьях, там можно подняться, помнишь, мы пацанами лазили.
- А одному и нельзя. У них в уставе сказано – минимум вдвоем поднимают усопшего на скалу, если второго нет, это большой грех.
- Никто не пойдет, побоятся. На поминки пойдут, на меня осмотреть пойдут, а на скалу не полезут.
- А вот, смотри, что написано: если второго человека нет, его может заменить собака. Рыжего с собой возьмешь, только на поводке веди, во-первых, на скалу проще затащить, во-вторых, он потом от меня… в смысле от трупа… не отойдет, так и сдохнет рядом. А на поводке ты его сможешь назад увести.
- Сделаю! – сказал шаман.
- И еще… Там надо веревками привязывать.
- Это еще зачем? Чтобы покойник не сбежал?
- Нет, правда. Привязывают для того, чтобы всякие грифы, орлы и стервятники не начали таскать, а то уронят вниз и осквернят землю. У меня в гараже фал капроновый, метров двадцать, тебе хватит.
- Отрепетировать надо! – сказал, подумав, Иянин Кутх.
- Не понял? – поднял бровь Иван.
- Ну, привязать бы кого-нибудь… А вдруг у нас не сработает?
- Ты чо, сдурел? Кого ты там, кроме меня, привяжешь?
- Да я не про человека… У меня важенка в общественном табуне ногу сломала, попала в торбаганью нору передней правой… Серега Тальпичан по рации в совхоз сообщил, я съездил, забрал. Они сейчас на ближних пастбищах кочуют.
- Забрал… И что?
- Да она примерно по весу, как ты. Короче, бараний вес! – выговорил шаман.
- Да ладно, брось - заколешь, мясо в семье будет! – не согласился на замену Ванька.
- Да они там… короче, они там сами закололи. Ковыляла, падала, стадо пугала. Туда-сюда, пока я с вездеходчиками договорился… Короче, слегка завоняло мясо. А собак я не держу, ты знаешь.
- Ладно, попробуем.
Важенка лежала в гараже, вытащили - и синее небо стало отражаться в ее огромных глазах. Шаман выкатил из гаража свой старенький «Урал», они затолкали в люльку молодую олениху, потом Иван свистнул Рыжего. Рыжий был пес, что надо, с жизненным опытом – и на вездеходах ездил, и на вертолетах летал, и на лодках с мотором ходил, разве что на помеле верхом не приходилось. Иван пошлепал по люльке «сидеть», - и тот запрыгнул, втиснулся бочком, вежливо понюхал неподвижную соседку.
С третьего пинка «Урал» завелся, и они поехали на устья, к скале. Дорога была хорошая, сухая, хоть и в колдобинах. Грамотный Ванька называл их колдофакины. Когда мотоцикл подбрасывало, олениха кивала головой.
Наконец, приехали. Подъем на скалу был крутой, пришлось Ваньке толкать оленью тушу снизу в задницу, а шаман сверху тащил ее, как бурлак. Рыжий, как и положено, заходился лаем. Потом затащили и его.
Отдышались. Привязали страдалицу к скале, как Прометея. Сели перекурить. Сверху река Пенжина казалась огромной и тихой. На западе, на слегка выгнутом горизонте, виднелись крошечные силуэты кораблей, треску ловили, ей самое время.
- Хорошее место! – сказал шаман. – Вон там люди соберутся, скатерти постелют, достанут кто-что, помянут, а я вон на том пригорке камлать буду.
- С попом только не подерись, у него тут свои интересы, может испортить наш праздник.
- Да где ему с нами, солнцепоклонниками справиться! Нашей религии пять тысяч лет!
- Нашей? – удивился Ванька.
- Индийская или индейская – какая разница! Одна буквица… Это просто вопрос правописания. Конечно, мы родственники! Значит, единоверцы. Пойдем до хаты, помянем.
- Кого? – не понял Ванька. – Олениху?
- Нет, я в смысле… отрепетируем. Твое возложение на вершину «башни тишины» отрепетировали, теперь надо это… остальное… репетнуть.
- Ну пойдем! – согласился Ванька. – Вон, кстати, твои кутхи уже кружатся.
- Чего? – не понял шаман.
- Воронье собирается, не слышишь – вон, разорались!
- Проверим через недельку, справятся ли они с поставленной задачей! – спросил шаман.
- Проверим. Если дождя не будет. А то о скользким камням загремим раньше времени со скалы! – сказал Ванька весело, ему нравилось, что он надул и могильщика, и попа, и похороны себе придумал веселые, долго вспоминать в селе будут.
- Что лыбишься? – с завистью спросил шаман.
- Так, мыслям своим улыбаюсь. Смерть должна быть красивой, тогда и люди не сразу тебя забудут, - сказал Ванька с нажимом.
- Нам всегда говорили, что жизнь должна быть красивой. Помнишь училку по литературе. У нее еще кличка была – Уточка, ходила, переваливалась, как кряква. Вот она так говорила.
- С жизнью – как повезет. Иногда и вспомнить нечего. А смерть эту серость может раскрасить. У всех великих и смерть великая была! – сказал Ванька, улыбаясь своим мыслям.
Они спустились со скалы, Ванька отстегнул с поводка недовольного Рыжего.
- Боюсь тебя огорчить, одноклассник, но у великих не всегда смерть была героической! – заявил шаман.
- Ну, напрмер?
- Например два великих человека в России умерли… как бы это помягче сказать… их смерть была связана с сортиром.
- Кто это? Чего чушь несешь? Опять тебя на корякский национализм пробило?
- Да что ты! Петр Великий и Екатерина Великая. Никакого национализма. Просто факты.
- Петр простудился, когда лодку с солдатами с мели снимал. Ехал мимо – ветрюган, даже Нева штормила, а тут лодка на мель села, заливает. И царь – слышишь, царь! – в воду полез. Простудился.
- Это причина. А следствие – воспаление, моча не отходила несколько дней, умер.
- Ух, ты и зануда, шаманская твоя морда! А матушка Екатерина?
- Та просто, говорят, в сортире преставилась. Как сидела на стульчике, в который польская корона вмонтирована была, так усопла! – сказал злостный шаман и скорчил постную морду.
- Ну, бывает… Может поляки наколдовали, может съела что-то не то… Но это же не умаляет, так сказать…
- Не умоляет. Только смертью жизнь не испортишь.
- Вот это верно.
Через недели они снова полезли на скалу. Рыжего оставили внизу, не собачье это дело – скалолазание. Сразу почувствовали издалека – пованивает крепко. Вскарабкались на самый верх… Олениха раздулась как спасательный плотик, вороны выклевали её огромные и грустные глаза, потрепали шкуру, но не больше.
Да брат Иянин… Все хорошо придумали, только вот с грифами и стервятниками у нас в Корякском округе напряженка. Да и кондоров я ни разу не видел…
- Что делать будем? – спросил шаман.
- Доставай свой паренький нож, наш корякский булат, режь веревки. Скинем вниз, там песцы с лисами быстрее разберутся.
- Что делать-то будем? – спросил шаман.
- Не буду я здесь лежать, небеса пугать. Извини, шаман, не получится у тебя по моему поводу заячьей лапкой в бубен постучать.
- Да ладно, Ваня…Я-то что? Помочь хотел. Красивая идея была, но на практике… Жалко, что волки на скалы лазить не умеют. Они бы от тебя и косточки не оставили. Помнишь, дружок твой Илюша, пошел один к табуну и на стаю нарвался? Одни следы, пятна крови на снегу и пряжка от солдатского ремня – вот что осталось. Сам ремень сожрали…
- А вот это идея! – сказал медленно Ванька. – Только бы снега дождаться, не помереть.
- А снег-то здесь причем?
- А чтобы плоть земли не касалась. Огнепоклонники мы али нет? Огнепоклонники. Все надо делать по правилам. И здесь – снег как прокладка. В Индии снега нет, так они и не подумали, что можно и вот так.
- А волки у них есть? – спросил дотошный шаман.
- Не знаю. Тигры есть.
Весь следующий день он собирался – заряжал патроны картечью и жаканами, мастерил волокушу. Настя уехала к родне в Каменское, сказала: «Глаза бы мои не глядели!» - и не ясно было – жалеет она Ваньку или надоел он ей или вся эта суета с солнцепоклонничеством надоела хуже горькой редьки. Ну да ладно. Так даже спокойней.
Проверил все – дробовик, нож, патроны. Зачем-то взял пару сигнальных ракет.
Вышел на улицу, а там снег идет. Все совпало.
Он привязал Рыжего к дверям, чтобы люди поняли – хозяин ушел. Пес догадался обо всем и начал рваться, крутиться, пятиться, стараясь выскользнуть из ошейника. Потом, поняв, что фокус не пройдет, взвыл и облаял Ваньку так, словно обматерил.
- Сам ты это слово… - пробормотал Ванька, торопясь скрыться с собачьих глаз.
Добираться до скалы на этот раз пришлось дольше, это тебе не на «Урале» в обнимку с оленихой прокатиться. Но дошел. Отдышавшись, полез на скалу. Туча ворон подорвалась в небо, заорали, как на базаре. Хорошо хоть, ветерок натягивал крепкий, Ванька зашел с подветренной стороны, вытянул из ножен, обтянутых камусом, тяжелый пареньский нож, отрубил заднюю ногу у оленихи, скинул ее со скалы.
- Не шибко вы здесь наработали! – сказал он возмущенным воронам. – Зря про вас говорят – санитары леса. Вам не мясо рвать, а зернышки клевать.
Вороны кружились все ближе, норовили на голову сесть.
- Ладно уж, доклевывайте, что есть. А я с вами работать не буду.
Внизу он привязал оленью ногу к волокуше, накинул лямку на плечо, дробовик повесил на шею и пошагал к табунам, сейчас там должны были волки крутиться. Снег был сырой, волокуша, сплетенная из ивовых прутьев, скользила легко. Сейчас бы зайчишек погонять по чернотропу, подумал Ванька и тут же отогнал оппортунистическую мысль.
Часа через три захотелось жрать. Ванька присел на высокую тундровую кочку, достал термос, бутерброды. Перекусил, захотелось закурить. Не стал, во-первых, волки учуют, гады, уйдут, во-вторых, курить вредно для здоровья. Ничего, потерпим. На пять минут дольше проживем, подумал он и засмеялся.
Волки появились под вечер, когда у человека зрения садится и наступает то, что называется «куриная слепота». Вначале Ванька засек краем глаза мелькнувшую тень, потом хрустнула ветка. Пришли.
Место было ровное, пустое, просто тундра. Но умирать так быстро вдруг расхотелось. И он шмальнул картечью на звук. Тени растворились в сумраке, дали время оглядеться.
В сотне метров, чуть правее от того направления, по которому он шел, росла каменная береза – кривая, негнущаяся, одинокая, как... как коряк в Москве. Вот к ней и заторопился Ванька. Добрался, сбросил с плеча лямку волокуши, прижался спиной к корявому телу дерева. Вот тут все и будет, подумал он.
Волки подтянулись быстро. Ванька прикинул – штук семь, не больше, если кто-то в темноте не прилег, выжидая.
В магазине дробовика было пять патронов с картечью, если не дадут перезарядиться, то придется ножом отмахиваться. Драка должна быть честной – у него дробовик, у них кодла. И сдаваться он не будет, потому что получится не как у солнцепоклонников, а какой-то суицид в извращенной форме.
Волки медленно подходили - крупные, уверенные. Смотрели в упор, не мигая и внимательными желтыми глазами.
- Кис-кис, мои сладкие! – сказал Ванька, и они кинулись все сразу.
Ванька выстелил два раза и два молодых, но крупных волка кувыркнулись через головы, остальные шарахнулись в стороны.
- А ты чего, пахан, за спины прячешься? – спросил Ванька у вожака. – Мяса хочешь? Вот он я, возьми.
Волки снова начали подступать – сделают шага три, Ванька шевельнет ружьем – отпрянут. Он видел, что эта игра дет на отвлечение внимания – один из матерых самцов остался в сумерках и сейчас по большой дуге заходит сзади.
Прошла еще одна бесконечная минута, и вдруг худая, с отвисшими сосками волчица, взъярилась, рванула зубами за холку стоящего впереди волчару, вожак кинулся на второго, все смешалось, и они вдруг бросились все на Ваньку. Он успел выстрелить три раза, дважды попал, можно сказать, влет, сбил двух серых в прыжке, но третий выстрел ушел в небо – тяжелый волчара, уже мертвый, с окровавленной пастью, врезался в Ваньку и сбил прицел. Патроны закончились, а тут навалилась волчица сбоку, он успел сунуть ей в пасть ствол ружья, она грызла железо и не отпускала.
И они закрутились вокруг кривой березки – Ванька пытался выдернуть у нее из пасти свой дробовик, даже умудрился затолкать в магазин один патрон, но стрелять было нельзя – разорвет ствол или будет «дутыш» в лучшем случае. Уже вся стая крутилась вокруг дерева, даже тот, что уходил, возник из темноты, еще секунда, и они бы его завалили на снег, там уже не встать… Но Ванька изловчился, и, как это случалось, когда перегрызутся нартовые псы, пинком отбросил эту бешенную суку и выстрелил в упор.
Они отпрянули, и Ванька вхолостую лязгнул затвором и прицелился, волки отступили, тогда он успел дослать в магазин дробовика еще три патрона.
Только вожак стоял неподвижно, глядел человеку в глаза тяжелым и беспощадным взглядом. Ему, почуявшему теплую кровь, было просто неинтересно все, кроме этой крови – и смерть своих бойцов, и тело волчицы, у которой до сих пор дергалась мелкой дрожью задняя лапа… Его сейчас раздражал человечишка со своей кусающей огнем железной палкой. Он упрямо не хотел подыхать, этот человечишка, он не отдавал себя, не отдавал кусок мяса, который лежал у него под ногами.
Ванька понял его взгляд, засмеялся и толкнул ногой волокушу с вонючей олениной. Два оставшихся волка сунулись было к жратве, но вожак просто поднял верхнюю губу – властно и презрительно, даже не зарычав, и волчары отошли, поджав хвосты.
- Жрите! – сказал Ванька и прижался спиной к холодной и кривой березе.
Он видел, как они рвали оленину, как тащили куски в темноту, и никто не оглянулся на остывающие трупы сотоварищей.
А потом стало тихо и темно. Ванька дозарядил дробовик, разбросал стрелянные гильзы вокруг ристалища, истоптанного волчьими лапами, испачканного еще на застывшей кровью. Потом надрал бересты, собрал сухих веточек, затеплил костерок.
Потом сел на снег и закашлялся. Уже по привычке посмотрел на ладонь – крови не было. С перепугу что ли, подумал Ванька. Умирать расхотелось. Конечно, все там будем… и будем там на равных… но все равно – что отмеряно, то надо прожить.
Он услышал далекое тарахтение и лязг гусениц – из табунов шел вездеход. Ванька порылся в подсумках, нашел сигнальный патрон, жахнул в небо. Полоса света метнулась по параболе и уткнулась в землю перед вездеходом.
Ванька встал и пошел навстречу.
- Чего фулиганишь? – весело спросил Юрок, это он сидел в кабине и ловко управлялся с рычагами фрикционов.
- Да вот, гуляю. О смысле жизни думаю, - сказал Ванька.
- Дело хорошее – хоть о смысле, хоть без смысла, но о жизни все-таки! – засмеялся Юрок.
- Подкинь вон до той березки, кое-что забрать надо, - попросил Ванька.
Потом он перекидал в кунг коченеющие тела волков, запыхался.
- Эй, Ванька! На кой черт ты нам этих зверей закинул? – возмутились чумработницы.- Мы тут переоделись в чистенькое, домой едем…
- А чтоб не скучно было ехать, бабоньки! – отшутился Ванька.
Дома его встретила заплаканная Настя.
- Ты куда, дурак седой, подевался? Я переживаю, собака на поводке чуть не удавилась, рвалась все за тобой…
Рыжий, услышав, что говорят о нем, обиженно отвернулся, только ноздри трепетали, как перед дракой. Он встал с подстилки, обошел Ваньку стороной и начал скрестись в дверь.
- Сиди здесь! – приказал Ванька. – Не по зубам они тебе были.
Но Рыжий не успокаивался. Ванька встал, чтобы оттащить его, но в этот момент в дверь постучали. Это был могильщик, он же – смотритель кладбища.
- Чего тебе? – спросил Ванька. – Вопрос закрыт, я передумал помирать.
- Да ты живи на здоровье! – попытался изобразить вежливую улыбку могильщик. – Я по другому делу. Тут народ говорит – ты волков настрелял. Продай, а? Я посмотрел – здоровенные…
- А тебе зачем? – удивился Ванька.
- У нашего бугра скоро днюха. Полтинник. Типа – юбилей. Он, блин, в авторитете. Все есть – дом, три машины, часов дорогих двадцать штук. Что такому подарить? Братва мается. А тут – волчьи шкуры. Пацаны от зависти того…
- Ладно. Купи! – сказал нагло Ванька.
- По… пять тысяч. Идет?
- По десять!
- Годится! – быстро согласился амбал и, как банковская машинка, ловко пересчитал купюры. – Вот, сорок, как в аптеке.
- Похоронить-то хватит? – усмехнулся Ванька.
- Да я тебя по дружбе … так закопаю… когда время придет… и оградку, и памятник… - заторопился могильщик.
- Врешь ты все! – сказал Ванька. – Настя, положи деньги за божницу. На черный день.
Камчатка – Санкт-Петербург, 2017 г
Пашка
повесть
Пашке еще не было и пяти лет, когда отец притащил в дом пневматическую винтовку, или, как он ее называл, «духовку». Наверное, от выражения «духовое ружье», старого, еще дореволюционного названия. Где он ее взял, можно ли тогда было иметь такое оружие – остается только догадываться, но из дома с этим ружьем Пашке выходить не разрешалось.
Впрочем, домом-то строение назвать сложно – это были бараки, штук десять или двенадцать, на двадцать - тридцать комнат каждый. Посредине этого странного поселка стоял огромный, монументальный сортир солдатского образца, да в стороне колонка, где все брали воду. Бараки остались от пленных немцев, которые за грехи свои строили нам два завода – Литейный и Радио-технический, и все люди, жившие в бараках, работали там.
Когда по воскресеньям была у мамы стирка, Павлик таскал воду маленьким ведерком, железная дужка ужасно резала руку, но зато потом ему разрешалось пострелять.
Пулек, конечно же, не было. Дробь четвертого номера, что подходила по диаметру (он уже разбирался в этих подробностях) была плохо откалибрована, частенько застревала в стволе, и ее приходилось выколачивать самодельным шомполом. Поэтому лучше всего стрелять было горелыми спичками, они летали, как маленькие стрелы и втыкались в газеты, которые Пашка пристраивал вместо мишеней. Когда расстреливал весь коробок с горелыми спичками, лысый Никита Хрущев становился похож на ёжика – вся башка была утыкана.
Еще можно было стрелять в Ленина. У Пашки день рождения был 21 января. А по всей стране траур, а дедушка умер в этот день, а у пацана день рождения, ему хотелось праздновать, хотя бы чай с вареньем попить. Конечно, за это он не любил дедушку Ленина, а кому понравиться отмечать свой день рождения позднее, аж на день позднее. Можно было заранее… Но заранее, как говорили бабки, отмечать день рождения - это плохая примета, раньше срока и помрешь.
Дедушка Ленин был хорошей мишенью, но его портреты печатались не в каждом номере «Правды». А стрелять нужно было каждый день, потому что Александр Сергеевич Пушкин написал в повести «Выстрел», что тот, кто не стреляет каждый день, тот и в муху не попадет.
«Правду» выписывал отец, как человек партийный, поэтому там было много круглых лиц, похожих на мишени. Однажды отец застал Пашку за тем, как он дырявит лысину Никиты Сергеевича, на всякий случай дал затрещину и сказал: «За политику сядешь, балбес, как оба твои деда!» - А он тогда и не понял, куда можно сесть, и, главное, зачем, но фразу эту запомнил.
Пашка научился стрелять достаточно ловко, одно угнетало – нельзя было по-хвастаться своим замечательным ружьем перед пацанам на улице. В той барачной нищей коммуне все жили открыто, уровень достатка определялся просто – с каким куском пацан выбегал гулять, так и живут - сыто или в проголодь, почему-то было принято таскать на двор бутерброды, делиться, понятное дело, ими со всей дворней. У одного был бутерброд с колбаской за рубль двадцать, у другого – с повидлом, а сосед Сашка Конопатый однажды вышел с куском черного хлеба, а вместо вкусненького сверху лежал кусок хлеба белого. Все тогда очень смеялись, но без зла, наоборот – сообразил пацан, молодец! Ну что с того – все небогато тут живут…
Бараки жили дружно, даже правильно, в длинном коридоре, перед дверями белели квадратики чисто вымытых полов (каждая хозяйка мыла перед своей дверью), а те, кто этого не делал, осуждались в очереди к колонке, за водой. Пашка тоже таскал эту чертову воду маленьким ведерком. В обычные дни – три ведерка, в выходные – по десять, мать затевала постирушки. Узкая душка ведра резала ладонь, но тётки на колонки приговаривали «вот молодец, мамке помогает» - и это компенсировало боль. Потом Павлик пошел в школу и мать доверила ему большое ведро.
Тогда, в первом классе, Пашка сразу стал большим, сам собирался и уходил в школу. Идти было недалеко, километра два. Идти было весело – утром по настоящему асфальтированному тротуару шириной с соседнюю дорогу сплошным потоком шли люди – смурные и усталые, это была ночная смена, отработавшие в литейном цехе, а навстречу – веселые и бодрые, дневная смена. Павлик пристраивался к первому попавшемуся работяге, и начинал с ним соревноваться в спортивной ходьбе. Вначале на него никто не обращал внимания, потом начинали раздаваться смешки и подначки, мужик поддавал газу, но Пашка не отставал. Так и до автобусной остановки доходили.
- Из бараков что ли? – как правило, спрашивали его.
- Да! Из восьмого барака! – гордо отвечал он.
И все равно они жили дружно. Когда полетел Гагарин, все выскочили в трусах и фартуках из своих комнат-клетушек, обнимались. По такому случаю вытащили на полянку рядом с бараком свои столы, составили в ряд, пока бабы что-то готовили, мужики сбегали в магазин, притащили три авоськи нежно позванивающих бутылок. Выпили за Гагарина, а тут еще выяснилось, что сосед пяти лет Санька уговорил свою подружку показать письку, то тут совсем веселуха пошла – пили и за Гагарина, и за Саньку с подружкой. Все хорошо: наши в космосе, дети подрастают, и нет войны.
А пацаны все уламывали Пашку стащить «духовку» из дома и пострелять в овраге. Он держался стойко – нельзя, обещал отцу. Конечно, все они поперебывали в его комнате, но на восьми квадратных метрах, где жили с матерью, да наездами бывал отец, - да, там теснота, не повоюешь!
У «духовки» был очень тугой затвор, чтобы зарядить ее, Павлику приходилось зажимать приклад между коленями, изо всех сил тянуть за ствол, переламывать, а уж потом, вставив спичку, защелкивать взведенное ружье.
Однажды, таким макаром, он прищемил себе пузо. Причем, винтовка защелкнулась, переломить ее, повисшую на кровоточащей коже, он уже не мог, в доме никого не было, вот и стало страшно и больно. И в этот момент в комнату вдруг вошел отец. Пашка тут же ударился в благодарный рев, отец отстегнул от его живота ружьишко, дал справедливого педеля, и на следующий день уволок куда-то его гордость, его пацанью славу – пневматическую винтовку по прозвищу «духовка».
Пашка был в отчаянии! Но прошло всего три дня, и отец приволок что-то, завернутое в кусок брезента, развернул и Пашка ахнул: «Винтовка! С затвором! Настоящая! Боевая!»
Ну, почти что боевая… Отец объяснил, что это берданка, «фроловка», если точнее, рассверленная под 32 калибр винтовка Мосина, она признана, как охотничье ружье, только вот без «магазина», обойму туда не вставишь, не будешь шмалять подряд пять раз, красиво лязгая затвором.
- Смотри, Павлушка! Стрельнул, перезарядил… да погоди ты! – здесь затвор плохо цепляет, стерся, гильзу отстрелянную надо шомполом выбивать… Нравится? Ружьишко… Длинное, гад, как шило! – шутил отец.
Так и стал он дразнить мое ружье «шилом».
К «шилу» прилагалсь три патрона, точнее, три стрелянных гильзы. От них пахло тухлым яичком, но это был запах старых выстрелов. Просто латунные гильзы – без капсюлей, пороха, дроби (или даже пуль!), но был брезентовый ремень через плечо, который правильно назывался «погон», затвор, который можно было вынимать, разбирать и смазывать.
Отец в этот раз приезжал не зря, и подарки дарил не просто так – он в очередной раз бросил пить и звал Павлика с матерью с собой, в поселок Малышево, что под Асбестом, где ему, специалисту по холодильному оборудованию и члену партии дали трехкомнатную квартиру. Он рассказывал, что снабжение там, как в Москве, в магазинах есть даже мясо, а все потому, что карьер, на котором работает весь поселок, очень нужный стране, стратегический, можно сказать, карьер. Два с лишним года они жили без отца, не верилось, что сейчас все будет, как у людей.
И они поехали! От речки Исети, где они с пацанами ныряли со Скалки на трехметровую глубину, от воняющего чем-то кислым Литейного завода, из барака, где раньше жили пленные немцы - в хоромы новой трехкомнатной квартиры.
Обалдеть… У родителей – своя спальня, у Павлика – своя комната, в огромной гостиной в одном углу поставили пальму в кадке, в другом углу – новый телевизор на длинных круглых ножках. Зато на стенке, на оленьих рогах, висела отцовская двустволка штучной сборки и пашкино ружьишко, «шило».
А рядом, в позолоченной настоящей раме картина, написанная масляными красками местным художником – дедушка Ленин на охоте. Присел себе, гад такой, на поваленную березку, задумался, головку наклонил и даже не замечает, что рядом на пригорке ходит косач, распустив хвост, а рядом с ним – копалуха. Отец рассказал, что вообще-то образ Ленина разрешается писать только некоторым художникам, у кого есть специальная справка, но этот – глухонемой слесарь из паровозного депо, талантливый, но без справки. Этого, отдельно взятого Ленина, Пашка простил за то, что он отобрал его день рождения, и еще за то, что его просто так, от всей души, нарисовал глухонемой художник. Отец рассказывал, что художника били в милиции, хотели, чтобы он рассказал – для чего тот устроил провокацию с Лениным, но немтырь говорить не умел и, как Мальчиш-Кибальчиш, не выдал Главную Военную Тайну.
Леса вокруг поселка были знатные. Грибные, ягодные, почти не тронутые – не затоптанные. И первой же осенью, как только открыли охоту, отец сказал, что берет Пашку с собой, зайчишек погонять, по чернотропу.
Весь вечер они заряжали патроны, отец учил маленьким молоточком аккуратно забивать капсюли, сыпать меркой порох, пыжевать, потом – дробь, снова – пыж, и так – аж на все три его патрона.
Рано утром они вышли за поселок, пошли по просеке, ежась от легкого морозца и тумана. Снег, выпавший три дня назад, как-то быстро растаял, отец говорил, что зайчишки должны были полинять, и теперь, на опавшей осенней листве и в пожухлой траве будут видны как на ладони.
Павлик конечно же стрелял - под контролем отца, из настоящих ружей, стрелял не раз, лежа и с колена, стоя и даже влет, для своих почти восьми лет, был достаточно обстрелянный пацан. Он знал, что у отца есть старая мечта – сделать из него классного стрелка, батька и сам был кандидатом в мастера спорта по стендовой стрельбе, таскал с собой Пашку на соревнования… Но после того, как по пьянке попал с дружком под маневренный паровоз, «кукушку», так он очень изменился. Дело не в шрамах на лице, не в изуродованной правой руке… Грустный он какой-то стал, тоскливый. Пьяного друга он выдергивал с путей…
Отец тогда лишился на правой руке четырех пальцев, остался один средний, а вышел из больницы, то тут же и узнал, что его непутевый друг все же попал под поезд, зря, получается, спасал, ни за что, ни про что в инвалиды попал. И тогда отец запил, его выгнали из сборной команды города, и теперь его надежды были только на Павлика.
Несколько лет назад отец уехал, где-то долго учился, и вот вернулся. Квартира, должность, уважение…
И здесь, начав жизнь с чистого листа, отец снова начал ходить на стенд. Однажды он взял с собой Пашку. А тот, хоть и пацан, но понял, что отец немножко пижонит. Повесил свою «тулку» штучной сборки на плечо и сказал негромко, но властно:
- Дай!
- Дмитрий Палыч, я не понял – ты готов? – Высунулся из будки мужик, что пулял в небо глиняными тарелочками.
- Я же сказал «дай»! – ответил отец, заломив бровь.
- Ну, на! – И тарелочка, выброшенная мощной пружиной, взлетела в воздух.
И в тот же миг отец одним движением ударил по прикладу, ружье описало в воздухе дугу и, словно на магните, прилипло к отцовскому плечу, и тут же грянул выстрел, полетели обломки тарелочки. Отец редко промахивался. А когда не пижонил, не промахивался совсем.
По просеке они шли, разделившись – Павлик с левой стороны, отец – с правой. Пашка сто раз пообещал стрелять только по ясно видимой цели, ему уже не надо было объяснять, что оружие, даже не заряженное, никогда не направляют на человека, он бы мог рассказать все правила охоты, если бы его только спросили!
Вдруг в кустах что-то зашуршало. Помня, что надо убедиться – не человек ли это, Пашка подождал и потом баском крикнул: «Мужики! Зайцев не видели?» Кусты раздвинулись, и он увидел огромную, какую-то узкую, но с широченными рогами башку лося. Сохатый что-то жевал, между рогов повисла старая паутина, бока его мерно вздымались, он сопел и с интересом смотрел на пацана. Выше Пашки он был примерно в три раза, а насколько больше – трудно сказать, одна рогатая башка торчала из кустов, да дышащий бок.
Подняв ствол берданки, чтобы не дай Бог, не выстрелить (отец рассказывал, насколько опасны раненные лоси – медведям черепа острыми копытами пробивают!), Павлик начал отступать задом, да и лось скрылся, жуя задумчиво какие-то веточки.
Через полчаса отец крикнул с той стороны просеки: «Павлушка! Как там дела? Нормально все?» - «Нормально!» - соврал Пашка вполне бодрым голосом. И тут же увидел зайца. Белый, какой-то весь чистенький, совсем рядом, он вдруг легко прыгнул, посидел немного, глядя на него, потом так же неторопливо, в три прыжка, оказался за кустом. Тут Пашка вспомнил, что надо дышать, вздохнул, поперхнулся морозным воздухом и тут же, навскидку, пальнул по кусту.
- Пашка! Ты чего? По кому стрелял? - Быстро прибежал отец с той стороны просеки.
– Там… - только и смог сказать Павлик. Отец быстро зашел за куст, присвистнул, позвал сына. Зайчишка лежал с открытыми глазами, еще мелко-мелко дрыгал одной лапой.
- Надо же! Твою ж дивизию… - сказал отец. – Я тут зря сапоги топчу, а он тут зайцев настрелял!
Конечно, больше они никуда не пошли. Они вернулись домой, хвастаясь по дороге добычей перед редкими прохожими. Зайца было жалко, Павлик старался не смотреть на него, но отец так радовался…
Как Павлик тогда любил отца! Как он гордился им, что батя, с одним пальцем на правой руке мог и молоток прихватить и гвоздь забить, и писать, вставив ручку в специальную, с дырочкой, перчатку, а уж стрелял – дай Бог каждому!
На следующий день мальчишки в школе нахулиганили – вытащили у всех в раздевалке шапки из рукавов и скидали в одну кучу. Одинаковые черные шапки из крашеного кролика лежали в углу, и было почти невозможно разобрать – где чья, но Павлик свою шапку, а ходил он в старой отцовской, нашел быстро. По запаху, как собачонка, по отцовскому запаху нашел. Вся школа потом долго смеялась, а он понять не мог – что тут веселого-то, это же запах отца, такой родной! Какой-то пацан все смеялся и говорил, что это его шапка, но Пашка твердо стоял на своем.
На следующий день в дверь постучали. Пашка открыл – а там стоял незнакомый дядька.
- Ты, наверное, Павлик? – спросил он.
- Да… - сказал Пашка. – Вы из-за шапки? Так это, правда, моя.
- Нет, парень, шапка здесь не причем. А, вот скажи, правда, что ты влет по утке попадаешь?
- Попадаю… Ну, не каждый раз… - признался Пашка.
- А в чем дело? А, Тарас Григорьевич… Проходите! Чай, кофе, чего покрепче? - вышел из своей комнаты отец.
- Ох, Дмитрий Палыч, не до того сейчас… Дело у меня к вам с Пашкой.
- Даже так? – удавился отец. – Вот и сын при делах?
- Тут к нам угодья прилетает сам… - И он шепнул что-то на ухо отцу.
- Да ну! Сам?! – удивился отец.
- То-то и оно… У него охрана… говорят, с бедра пулей куропатку бьют…
- Да что ж от нее останется? – удивился отец.
- Да не в этом дело! Стреляют виртуозно! Нам бы не оплошать… Вот и вспомнили про вас. Сам-то ты с плеча ружье как закрутишь и ба-бах… Прямо в точку. А твой пацан - от горшка два вершка, а влет птицу бьет…
- Так мы что – как егеря с сыном там будем? – не понял отец.
- Нет, егерей там хватает. И охраны из органов… Вы, вроде как просто охотники.
- Да была бы дичь… - засмеялся отец.
- Ой, будет! – в тон ему ответил гость.
Дичи в угодьях оказалось много. Как в зоопарке. Глухари и тетерева, куропатки и утки – это из пернатых. А еще зайцы, три лисы-огневки и даже молодой медведь сеголеток. Все они сидели в клетках, а егеря караулили это охотничье разнообразие.
- Ну как? – спросил отец.
- Они бы его еще в курятник привели. И с ружьем… Что хоть за дядька?
- Ох, Пашка, достанется тебе когда-нибудь за твой язычок. А дядька секретный, потом узнаешь.
Подбежал весь взмыленный Тарас Григорьевич, отцовский приятель. Закричал:
- Внимание! Гости подъезжают! По сигнальной ракете выпускаете дичь и гоните на нас! Через триста метров уходите на кордон, чтоб под пули или под дробь не попасть. Уходите быстро! Павлушка, Дмитрий Палыч, а вы за мной.
Гости подъехали на четырех черных «Волгах», молодые, веселые, все бородатые. Тарас Григорьевич вручил главному гостю подарок от тульских оружейников – двустволку, вертикалочку, ложе инструктировано дорогими породами дерева, золотая гравировка по казеннику – чудо, а не ружье. Тут же дали патронаж и ягдташ для дичи. Дали и Пашке приличное ружьецо - двустволка 28-го калибра, игрушка, а не ружье.
Главный бородач весело подмигнул Пашке, и он подумал, что где-то видел этого человека. Взлетела сигнальная ракета. Охотники растянулись в шеренгу по одному, интервал двадцать метров и пошли неторопливо. А минут че-рез все услышали нарастающий шум – мелькнул заяц, другой, взорвался из-под ног выводок куропаток, тяжело пролетели пара глухарей, и тут же упали после метких выстрелов.
Охрана главного бородача, как и рассказывал отцовский знакомец, добивала дичь из шатного оружия, но он и сам стрелял неплохо.
Отец, с вывертом, подстелил пару уток, зайца, да и Пашка неплохо отстелялся по куропаткам. И вдруг главный бородач сказал: «Стоп»! – и это все поняли без перевода. Собрали дичь – не слишком много и набили… Говорят, Ленин в Шушенском в половодье полную лодку зайцев настрелял. Дед Нкифорович рассказывал. Он тогда хоть и пацаном был, а все запомнил. Дед говорил, что Ильич с приятелем хотел крестьянам битых зайцев раздать, а те не взяли - грех беспомощных зайчат, что в половодье на островках тряслись, убивать.
А этим десятка хватило. Чужих трофеев не взяли.
Главный бородач потрепал Пашку по голове, сказал «мучачо» и, приобняв, повел к столу, махнув отцу, приглашая его к столу.
Взрослые выпили за революцию, а потом Тарас Григорьевич сказал:
- Наш земляк, революционер Медведев-Кудрин, знал, что вы, товарищ Фидель, приедете к нам в гости. И он завещал вам свой кольт.
Ему перевели. Фидель кивнул, взял оружие, прицелился в рукомойник, при-колоченный к березе, но стрелять не стал.
- Из этого кольта товарищ Медведев-Кудрин с товарищами расстрелял царскую семью. Переведите.
Фидель выслушал, потом спросил – кто именно был расстрелян. Переводчик, из наших, объяснил, что это был сам царь, царица, три дочери, малолетний царевич и врач.
Фидель что-то сказал, положил кольт на край стола и пошел к рукомойнику, долго мыл руки с мылом.
- Что он сказал? – спросил, кусая губы, Тарас Григорьевич.
- Он сказал, что не возьмет, - ответил переводчик.
- И все?
- Все.
И тут Пашка вспомнил, где он видел этого веселого бородача. В газете, рядом с лысым Хрущевым. Он еще стрелял по нему горелыми спичками. Ему вдруг стало стыдно, а потом пришло облегчение. И еще он почувствовал, что жизнь ему подарит еще немало сюрпризов. Вон с какими людьми повидаться пришлось! В его-то восемь лет…
Но бородач принес Пашке не столько славы, сколько тревог. Про Фиделя пацаны мало верили, даже Генка, дружок закадычный, осторожно спрашивал: «Слышь, Пашка, может, это был просто мужик с бородой?»
В семье происходило что-то тяжелое, непоправимое. Отец все чаще заламывал бровь, уходил куда-то, шарахался до темноты. Мать молчала, но это было тяжелое, словно два ведра воды с колонки несешь, аж внутри все хрустит и рвется.
- Отец, ты бы взял Пашку с собой на охоту, а то на неделе – каникулы, чего ему баклуши бить!
Осень была роскошной, земля застелена цветными коврами, еще не холодно, а гуси летят караванами, кричат, прощаясь, словно плачут… даже ночью летят, перекликаясь! А запахи в лесу… тревожные, сырые, сам бы вместе с гусями заплакал, да он большой уже пацан.
Отец, и правда, организовал охоту. Поехали далеко, под Рефтинское водохранилище – Пашка с отцом, дядя Коля, шоферюга на грузовике и глухонемой художник, как сказал отец, хоть отдохнуть от охотничьего трепа.
Дорогу Пашка не помнил – укачало, проспал в кузове на брезенте. Потом машину оставили на кордоне, а сами пошли пешим строем, отец говорил – там «вахтовка» есть, с железной печкой и нарами, на четверых хватит.
Шли километра четыре по еле заметной тропе, и Пашка этому радовался – значит, места не затоптанные, будут мужики «с полем», да и он из своей берданки, глядишь, чего-нибудь настреляет.
Шли, подныривая под склонившиеся ветви елей, берданка с длинным стволом, цеплялась за ветки, и Пашка повесил ее на шею - вниз стволом нельзя, зацепишь земли и при выстреле «дутыш» получится, а то и вообще ствол разорвет. Впереди нести, как конвоиру… так там мужики идут.
- Давай, я понесу твою артиллерию, замаялся ты, я смотрю! – сказал отец.
- Ага… а вдруг заяц, как тогда, или волк… а я без ружья!
- Смотри, нам кому-нибудь в спину не шмальни! Волк… скажи еще- крокодил! – хмыкнул отец.
- Да я же… да не предохранителе! – начал было Пашка, но отец уже шагал, не оборачиваясь.
И прошли-то после разговора сотню шагов, не больше, как под ногой у Пашки что-то зашевелилось, заюлило, какая-то черная плеть хлестнула по кирзовому сапожку и вцепилась в него намертво. Пашка сдерну с плеча берданку, стволом отжал злобную головенку этой твари и нажал на спуск. Хрястнул выстрел, всплеснулась фонтанчиком грязь под ногой, и змеюка, уже без головенки, задергалась, извиваясь, под ногами.
Тут же прибежали мужики, поахали, поохали, проверили сапожок – не прокусила ли гадюка, но советская кирза была прочной – никакой змее не по зубам.
- Ну вот, Пашка, один из подвигов Геракла ты повторил - победил гидру! – явно пошутил отец.
- Какую еще гниду? – не понял Пашка, решив, что отец оговорился.
- Гидру! – повторил отец. – Читать тебе больше надо, Пашка. Я не смогу всего тебе дать, мать тоже - с семью классами… А книги дадут тебе все. Кстати, мать читает много, несколько раз спрашивали – какой институт она заканчивала. Читай все, не только то, что задали, но и в десять раз больше. Будешь читать – станешь человеком.
И Пашка запомнил это, еще и потому, что голос у отца дрогнул. И еще он запомнил это охоту, потом что она была предпоследней.
А последняя охота была настолько серьёзная, что хоть пиши подписку о неразглашении военной тайны, так отец сказал. А что там секретного? Ну, озеро Цингуль, соленое озеро, что удивительно. И уток тьма. Приехали туда к вечеру, а на берегу целый лагерь из военных палаток разбит… И все бегают как муравьи, когда на муравейник пописаешь, подумал Пашка. Мужик коренастый с тяжелой челюстью всеми командует, от одного взгляда все начинают носиться. К Пашке подбежал какой-то хлыщ в военной форме и сунул бумажку со схемой.
- Это схема прокосов в камышах, сказал отец. – Это для новеньких, чтобы не заблудились.
- Кто ребёнку оружие дал? – вдруг услышал Пашка и понял – это про него.
- Товарищ маршал, это тот самый пацан, который с товарищем Фиделем охотился, помните, я вам рассказывал. Вы еще сказали – интересно. А это его отец, член партии, кандидат в мастера спорта по стендовой стрельбе.
- Ну-ка, зови его, посмотрю, что за фрукт! - скомандовал старший.
- Ученик третьего класса Павел Тетерин! – отрапортовал Пашка.
- Говорят, ты стреляешь хорошо? Вон селезень подсел, попадешь? – поднял бровь маршал.
- Попаду. Но стрелять не буду!
- Это еще почему?
- Там, в камышах, человек, могу зацепить. Дробь на этом расстоянии уже не такая кучная, начинает разлетаться.
- Молодец, - засмеялся самый главный командир. – Что ещё нельзя делать?
- Нельзя ружье стволами вниз носить. Зацепите какою-нибудь грязь стволами, а при выстреле раздует или разорвет, это опасно.
- Ладно, шагай, молодая смена… а то ты мне своими замечаниями весь авторитет поломаешь.
- И ещё…- пробурчал Пашка, - сигнала для начала охоты не было… вот запустят ракету…
Но Маршал Победы только хмыкнул себе под нос.
- Ну ты маршалов не учи, не надо, - сказал тихо отец.
А тем временем, старшина со своими шустрыми солдатиками быстро наводили порядок – машины и палатки затянули маскировочной сеткой, бутылки завязали в авоськи и притопили в озере – остужаться, от полевой кухни потянуло запахом ухи – бойцы расстарались, наловили рыбки.
- Вот сейчас сигнальная ракета взлетит, и тогда начнется веселуха, - тихонько рассказывал отец. – Утка сейчас голову под крыло, а сигнал дадут – пальба такая начнется… Тебе бы спрятаться за машины, оно хоть и далеко до того берега, да вдруг какая-нибудь шальная дробина залетит…
- Погоди, папка… так что – на том берегу – тоже охотники?
- Конечно! Все будут салютовать открытию осенней охоты! – сказал, посмеиваясь, отец.
- Тебе дробью попадало?
- Было дело… Не больно, как из рогатки… А вдруг в глаз?
- Да ладно пугать-то! Пуганные мы! – засмеялся Пашка.
И вот – началось! Стрельба, вспышки, хлопанье крыльев…
- Ну, с почином! – сказал маршал. – Утром, на зорьке, поохотимся, а пока… Старшина, что там у нас?
- Все готово, товарищ маршал! Уха, плов, шашлыки… и все, что прилагается!
Налили, кому можно, сказали «ни пуха, ни пера», выпили.
- Старшина, у вас там какой-нибудь шоколад для юного охотника найдется?
- Пошукаем, товарищ маршал!
- Руку-то отцу на фронте изуродовали? – спросил маршал Пашку.
- Нет, он по возрасту не успел на войну. На железной дороге помощником машиниста работал, попал под «кукушку», манёвренней паровоз…
- Бывает… Зато ты можешь хорошим офицером стать – с малых лет при деле. Завьялов, мне тут мысль пришла. Есть же у нас детские организации – «юный техник» там… «юный натуралист» … А почему бы не учредить «юный охотник»? Пацаны и стрелять научатся, вот как этот шкет, и маскироваться, и по местности ориентироваться. Завьялов, что скажешь? Ты же у нас курируешь молодежные организации… Полковник Завьялов!
- Да что-то его не видно, товарищ маршал, - сказал старшина, снимая с шампура сочный шашлык.
- Найти! Быстро! – скомандовал маршал.
- А можно… виноват… разрешите, товарищ маршал, мы с Пашкой поищем, я тут без всякой схемы все прокосы знаю, десять лет охочусь, - спросил отец.
- Ну давай… - раздраженно сказал маршал.
Полковника Завьялова они нашли через пятнадцать минут, мокрого, в тине, похоже, оступился на заболоченном берегу.
- Где гуляем, товарищ полковник? – резко спросил маршал.
- Виноват, немного запутался…
- Да ты, полковник, часа три блуждал! А пацан восьмилетний и отец его – инвалид с культяпкой, так они тебя за пять минут нашли. Да какой ты полковник! Звездочки на маленькие поменяй и погоны с одним просветом, в «стрлеях» у меня походишь!
Пашка видел, как у отца дернулось лицо, когда Жуков сказал про «инвалида с культяпкой». Как же так! Отец не просто охотник, он и пишет – вставит в перчатку на один палец ручку и строчит аккуратным почерком… он с другой перчаткой и гвозди забывать умеет, он и патроны сам заряжает – капсюль, пыж, порох, отмерив, засыпает, потом – пыж, дробь и снова пыж… Сам-то ты, хоть и маршал, не сумеешь так, если отрубить тебе четыре пальца на одной руке!
Пашка хотел все это крикнуть маршалу, но отец остановил его взглядом.
После этой маршальской охоты отец снова запил. Он стал неприятным. Конечно, думал Пашка, выпивка – это не грех для мужика, все пьют. Кто-то больше, кто-то меньше. Пашка научился определять – кукую дозу принял отец. Заламывает бровь – это грамм сто, а вот если начинает быстро, как змеюка, облизывать сухие губы, это уже плохо. А когда он начинает бормотать: «Мужик с культей»… - это совсем дело дрянь.
Однажды, кода мамка ушла в магазин, отец полез на диван – там, над диваном, висело на оленьих рогах его замечательное ружье штучной сборки. Пашка спокойно наблюдал за отцом, тот сам однажды показал ему свою тайну – в стволах «тулки» он, как и многие мужики, прятал свою небольшую заначку, на всякий пожарный случай. Только они, умники, заначку в книги прятали, а книг было мало – не такие уж они были книгочеи, поэтому заначки у них вытряхивались на половики. А мать ружья боялась, как черт ладана, и заначка ни разу не была найдена. Пашке нравилась эта совместная мужская тайна, но на этот раз он снял с оленьих рогов ружье и зарядил пулей «жакан».
Пашка влетел в комнату и закричал, как мог, весело:
- Батя, когда на охоту пойдем?
- О-хо-та… за-кры-лась… сы-нок… - тягучим, мертвым голосом отозвался отец.
- Ну так и повесь свою «манюню» на рога, не порть натюрморт!
- Ишь ты, каких слов нахватался…- криво усмехнулся отец.
- Сам же сказал - читай больше. Вот я и читаю…
- Ладно…чай завари, Пашка. Индийский, со слоником…
- Батя, давай, я-ружье-то повешу…Ведь не заряжено? Ой, да ты забыл в правом чоковом стволе… надо же… жакан! На медведя собрался?
И тут вошла с покупками мать, быстро все поняла, бросилась на кухню, вернулась, запинаясь о кульки с продуктами… и нахлестала отца по морде мокрым полотенцем.
- При ребенке… что задумал-то… что тебе, козлу, не живется!
А потом они сидели за столом, пили, как на праздник душистый индийский чай и болтали всякий глупости. Отец рассказывал про зайца-профессора – так они прозвали одного хитрого зайчишку.
- Три сезона не могли его взять! Скулят, писают на снег от возбуждения, а спустят с поводков и через полчаса скалываются со следа! – рассказывал отец. – Заяц всегда круголя дает – увидел его, так вставай на номер и жди, он обязательно на тебя выйдет. Ну чуток в сторону заберет, у него циркуля нет, зато у тебя собаки есть, а тут полная информация – идет… в смысле, несется, сломя голову, гончая…
- Как твой Рыдай?
- Да… Или смычок гончих…
- Как Рыдай и Шмара?
- Ну и имечко для собачки ты выбрал… - встряла в разговор мать.
- Мама, не перебивай!
- Точно! Или стая гончих… Ты же слышишь … вав… вав… - это по следу идут, а если заголосили: ай-йай-йай!!! – это по горячему следу, увидели, значит! Выходи на них, встань этак неназойливо и жди, когда он сам на тебя выйдет. Да не суетись, если плотно идут – лучше отпусти, а то есть опасность собак дробью посечь…
- А профессор?
- А он всегда что-то такое делал, что собаки скалывались со следа! – усмехнулся отец.
- Но ты же взял его!
- Взял. Влет!
- Как это? А я пошел навстречу гону. Смотрю – обрыв, под обрывом речушка, метров десять… Ага, думаю, вот ты, Профессор, где наших собак дурачишь! Встал за березкой… а тут и он – махнул с обрыва, пролетел эти десять метров… ну я его, как куропатку, влет взял.
- Мог бы и пожалеть! – вздохнула мать.
- Все мы умрем, Валюша! Просто кто-то на корм воронам пойдет, а про кого-то легенды будут рассказывать.
- Это мы с Пашкой, что ли, на корм воронам пойдем? – потянулась за мокрым полотенцем мать.
- Да я это… про зайцев…. – засмеялся отец.
И вдруг счастливая жизнь поломалась, отец опять задурил, опять приползли дружки с мокрыми губами, ухмыляющиеся, словно пришли воровать отца, утащить к себе в кильдым и не отдать уже никогда.
Пашка слышал, как мать ругалась с отцом:
- Ну и на кой черт тебе эта сборная команда по стрельбе? Это им, молодым, доказывать надо, что они стрелять умеют. А ты и так стреляешь как бог на охоте…
- Да ты пойми, этот Селиванов из спорткомитета – он родной брат этого бывшего полковника. Ну, того, что мы с Пашкой из болота вытащили. Ну вытащил бы его кто-то другой… Обиделись, иху мать… пацан и мужик с культей его спасли, а маршал погоны с его братца содрал… Да ладно! Проживем…
Пашка успокоился – отец остался дома, даже мокрогубые алкаши отползли, он и пошел гулять с пацанами. Вернулся, мать сидит с зареванными глазами, а отец со своей культей в унитазе роется, прямо по локоть орудует – то смеется, то матюгается – и смех и грех…
- Ты погляди, Пашка, мамка твоя раньше Хрущева разоружение устроила, все патроны в сортир выбросила, ты теперь даже пукнуть не смей – взорвемся.
- А ты зачем за ружьем полез – опять стреляться? – шумела мать.
- Да я хотел трешку из ствола достать, с мужиками пива попить!
- С каких это пор в ружьях деньги завелись?
- Да заначка там у меня была! Пашка вон знает…
- Засранцы… Погоди, и тебе ,конопатый, влетит… за компанию.
Помолчали, фыркая от смеха.
- Отец, ну ты того… вызови сантехника… - виновато попросила мать.
- Да нет, тут не сантехник, тут сапер нужен! – с серьезным видом говорил отец.
Пашка смеялся до слез…
Но прошло несколько дней и мать вдруг сказала:
- Собирай свои вещи, мы уезжаем.
Пашка посмотрел на мать – лицо как маска, неподвижное, губы сжаты в кривую ниточку и смотрит вроде бы на тебя, на самом деле – насквозь. Тут не поспоришь. В носу защипало, но слёз так и не было. Высхли.
И он тогда понял, что это были его последние слезы – и от горя, и от смеха. Десять лет – пора уже с детством заканчивать.
Приехали в Каменск, как и не было этих двух лет в роскошной квартире.
- Что в бараки вернемся? – спросил, не глядя на мать, Пашка.
-Нет… - сказала она и пошла к новому восьмиэтажному дому.
- Отец нам квартиру… сообразил?
- Дождешься от него…
- Но он же достал для нас трехкомнатную!
- Не зли меня, Пашка! Что было, то прошло. Поживем несколько дней у моей подружки, а там что-нибудь придумаем.
Подружка жила на самой верхотуре. Пока докандыбали – упарились. Квартира была однокомнатная, но с кухней и ванной. Пашке постелили матрасик в ванной и это его развеселило. Утром стал осматриваться. Рядом с домом была какая-то школа, похожая на ту, где он учился с первого класса. Ну, похожая… да их по одному проекту строили… И тут он увидел ребят, бегущих со всех ног – опаздывали, черти. Пашка быстренько слазил в свой охотничий рюкзак, нашел отцовский бинокль – он сунул при расставании… Ага, посмотрим… Вот пацан вихрастый, похожий на Игореху Балдина, а этот толстый – на Витьку Гиндина, а эта деваха – ну точно копия Танюшки-Скрипульки, разве что вместо скрипки в футляре – портфель. Стоп-стоп-стоп, а не дурак ли ты, Пашка? Родную школу не узнал? Ну, правильно! Ты с какой стороны в школу заходил? Со стороны проспекта. А новый дом, откуда ты глазеешь в бинокль? Правильно, с дугой стороны. Раньше там пустырь был, а сейчас домов понастроили!
Никому не расскажу, что я свою родную школу не узнал, подумал Пашка. Он быстро собрал портфель, покидал наугад учебники и побежал учиться. Старый вахтер Никодымыч проворчал: «Опаздываешь»… - а Пашка уже летел на третий этаж. Нашел свой «4-й А», вздохнул поглубже и открыл дверь. Слава Богу, Анна Дмитриевна была в классе.
- Извините, Анна Дмитриевна, опоздал! – сказал Пашка виновато, а класс весело загудел.
- Тишина в классе! Павел? Вы вернулись?
- Да, Анна Дмитриевна. Вернулись. Можно, я сяду на последнюю парту. Там свободное место.
- Да, конечно… Только ведь нужно написать заявление, справки от врача…
- Да какие справки, я же в свой класс пришел!
- Ну что тут скажешь… - вздохнула учительница. - Садись на последнюю парту рядом с Ануфриевым. Вырос ты как… Итак, тема урока «Пушкин. Капитанская дочка».
На переменке ему быстро доложили, что девчонки в классе стали воображулями, а в 4-м «б» пацаны нарываются и давно их надо отметелить, что скоро каникулы, а там и пятый класс. Пашка заметил двух новеньких, а тут и они сами подошли – лапу пожать. Сашка Ануфриев по кличке Африка взял на себя дипломатические полномочия, представил: это Евсей, шпана и хулиган, а это Генка – книгочей и любитель песен под гитару.
Все становилось на свои места. Мать вышла на работу, приняли формовщицей на Литейном заводе, дело нехитрое – мастера вытачивают модель детали, потом ее засыпают песком, аккуратно трамбуют, вытаскивают, а в эту форму заливают расплавленный металл. Все просто, как у детей в песочнице, только при заливке стоит такая химическая вонь, что хоть сам в землю зарывайся.
Вместе с работой дали им комнату в коммуналке, восемь квадратных метров. Коммуналка на три семьи - ванна, туалет с белым унитазом, вот только пользоваться им с матерью было сложно – у каждой семьи своя крышка, кто-то клеенкой обтянул, кто-то обвязанную мохером теплую сидушку сообразил. Сходил по нужде, забрал с собой сидушку. Гигиена. В ихнею комнатуху вошел Пашкин диван и кровать железная – это подруга из нового дома, где первые дни по возвращению жили, она отдала, а Митяй, сосед по коммуналке с дружком на заводском грузовике привезли и на второй этаж затащили. И всех-то расходов было – два рубля восемьдесят копеек на бутылку водки.
И вот мать собралась на первую смену в Литейном заводе. Пашка пошел провожать её – места знакомые, да бараков рукой подать.
- Ты, небось, к дружкам заглянуть хочешь? – догадалась мамка.
- Не без этого… А ещё завод хочется посмотреть – вдруг да туда работать пойду…
- А что, Пашка… Тут у нас в соседнем доме ремеслуха есть, закончишь – и уже человек, с профессией. В народе-то что говорят – где родился, там и пригодился.
- Посмотрим… - сказал Пашка, отведя глаза.
- Хитришь, сынка… - вздохнула мать.
Бараки стояли, как будто в коммунизм, обещанный Хрущевым, собрались. Та же колонка, народ таскает воду вёдрами, тот же монументальный сортир… Пашка походил между бараками, подошел к дверям их бывшей комнатушки – квадратик помытых полов перед дверью свежий, аккуратная была хозяйка.
Пашка собрался уходить, как тут кто-то повис сзади на плечах:
- Это кто к нам пришел! Пашка, ты что ли?
- Санька! – узнал по голосу дружка Пашка.
- Я-то думал, ты в своем секретном поселке колбасу наворачиваешь… А ты опять в бараках. Сюда-то чего пришел, в этом бараке все занято.
- Да я тебя пришел проведать. А колбаса закончилась. Нам комнату дали в коммуналке, ванна, туалет…
- А мы так с сдохнем рядом с этим сортиром на восемьдесят очков…
- Пойдем, что ли, на свежий воздух, - попросил Пашка.
Вышли, гляделись. На натянутых веревках между бараками хозяйки вывесили постиранное белье, на сколоченном столике со скамейками всё так же сидели мужики, стучали в домино.
- Молодцы вы… - обронил Санька. – И мир посмотрели, и в тёплое жилье переехали.
- Бабушка, когда жива была, говорила – Бог даст и вам…
- Для этого надо в церковь ходить… а у нас один тут храм – этот сортир! –хрипло сказал Санька.
- Да брось ты…
- Хоть брось, хоть подними! Мы на него работаем! Заработал, деньги проел, сходил в сортир… Так нам на него и молиться надо!
И он в самом деле упал на колени прямо в грязь и начал бить поклоны, приговаривая:
- О, великий сортир! Помоги нам грешным найти пожрать, а мы тебе ещё много говна принесем!
- Встань, не позорься! – начал отдирать его от земли Пашка, оглядываясь по сторонам.
- О, великая утроба…
- Что ты скулишь! – заорал Пашка. – Не хочешь здесь жить, устраивайся на работу, где крышу над головой дают, да ещё и деньги хорошие платят!
- Это где? В раю что ли? – сказал устало, вставая с колен.
- Это… это… ну… на корабле! Чем тебе каюта на корабле - не крыша над головой? А казарма в военном училище? А палатка в геологической экспедиции?
- Палатка… Ну уж и крыша… - вяло огрызнулся Санька. - Сам придумал?
- Сам, Санёк, причём только что… Тебе уже через два года можно на работу устраиваться. С крышей над головой! Вот закончишь восьмилетку…
- А это мысль… Ты заходи, Пашка!
- Зайду, вот только с делами разберусь.
А дел у Пашки было намечено – тьма. Для начала записаться в детскую библиотеку. Зря, что ли, судьба его поселила в соседнем доме с детской библиотекой? Посредине их дом с коммуналкой, слева ремеслуха, справа – детская библиотека. Ничего не бывает просто так, говорил отец. А он знал, что говорил. И он постучал в большие двери.
- А как можно к вам записаться?
- А очень просто! – в тон ему ответила старушка, вся прическа в кудельках, а вторая, помоложе, засмеялась.
- Учительница заставляет записывается? – спросила старушка.
- Сам! – лаконично ответил Пашка, отец ему объяснил как-то – что значит это слово.
- Ну, рассказывай, где живешь, как зовут маму-папу, в какую школу ходишь, как зовут учительницу, какие книги любишь, - перечисляла она, а сама с веселым любопытством разглядывала Пашку.
Потом ему выписали настоящий читательский билет, где его прописали по-взрослому - Павел.
- Какую книжку ты хочешь взять? О чем? – спросила молодая библиотекарша
- Об этой… гидре… - наморщил лоб Пашка.
- Ты хочешь книгу о гидроэлектростанции? О Братской ГЭС?
- Да нет же… Гидра… Которую Геракл победил! Ну и я немножко…
- Что немножко? – удивилась дама в кудельках.
- Немножко змеюку эту победил…
- Зоечка, молодому человеку хочется прочесть книгу под названием «Мифы Древней Греции», - сказала библиотекарша Божий Одуванчик.
И ему принесли книгу.
Пашка прочитал её от корки до корки за ночь. Было интересно, он зауважал Геракла, но было непонятно, почему такой греческий богатырь не возьмет царя-задохлика и не выкинет из дворца. С этим вопросом он пошел в библиотеку менять книгу.
- Понимаешь, Павел, в те далекие времена люди уважали власть, - ответила на его вопрос Божий Одуванчик.
- Сознания им не хватало! – вынес диагноз Пашка. – А еще про сильных людей есть книжки?
- Да сколько угодно! Хочешь Джека Лондона?
- Нет, про англичан не хочу…
- Да он американец, просто фамилия такая. Вот у него есть повесть «Белый клык» про золотоискателей и про собаку, - посоветовала дама в кудельках.
- Надо правильно говорить «старатели», - поправил её Пашка.
- А чем отличается золотоискатель от старателя? – поинтересовалась Божий Одуванчик.
- Золотоискатель ходит и все чего-то ищет. Может всю жизнь искать. А старатель сам знает – здесь пустая порода, а вот здесь есть золото, надо просто постараться.
- Интересно… Ну вот и ты постарайся прочитать все и запомнить.
Джек Лондон понравился Пашке. Он прочитал про Белого Клыка, сбегал за рассказами, снова пришел…
- Понравилось? Вот и Владимиру Ильичу понравилось, ему перед смертью Надежда Константиновна читала. Что еще из Джека Лондона ты хотел бы почитать? Есть…
- Ничего. Пусть его Ленин и читает, - сказал, как отрезал, Пашка.
Библиотекарши переглянулись.
- Я так понимаю, дело не в Джеке Лондоне, а в Ленине? И чем, если не секрет, он тебе не угодил?
- Он у меня день рождение украл. Я родился в этот же день, а он умер. Ко мне и друзья-то не все приходят на день рождения… Мне что – под одеялом праздновать?
- Понятно… - вздохнула Божий Одуванчик. – Ты не болтай только об этом. Вы поглядите… С Лениным он ссориться задумал… Давай, я тебе фантастику дам. Беляев, замечательный писатель.
В пятом классе пацаны вдруг все узнали, что конопатый пацан, всеми презираемый - сын милиционера! - ходит в секцию, где прыгают с трамплина на лыжах.
С одной стороны, было бы странно, если бы он туда не пошел – их частный дом был совсем рядом со старым, сколоченным из почерневших бревен, трамплином, на мощной террасе, спускающейся к реке Исеть. Когда каждый день видишь, что кто-то летит как птица, поневоле задумаешься, а вдруг и я смогу! А с другой стороны, мы еще все собирались пойти в спортивные секции, а тут… сын милиционера! Обошел нас всех!
Эту новость они обсуждали, сидя на каких-то горячих трубах в подвале школы.
- Это же надо! – сказал Сашка Ануфриев по кличке Африка. – Ментовский сын, а прыгает с трамплина. Летающий лыжник!
- Пацаны, надо, чтобы кто-то из нас туда пошел, что мы, не сможем, что ли прыгнуть? – подхватил Евсей, длинный, рыжий и хулиганистый пацан.
- Точно! – согласился Пашка.
- Вот ты и пойдешь! – засмеялся Африка.
- Почему я?
- А то сам не знаешь…
Странно, но как-то так получилось, что Пашка с этим пацаном родились в один день, естественно, в один год и даже в одном родильном доме. Атас! Собственно, все они были не только из одного класса - из одного района, где нам еще учиться и появляться на свет.
Понятное дело, что за все то, что накосячил этот конопатый, отдуваться приходилось Пашке. А кому же ещё? Можно сказать – молочные братья. Они были совершенно не были похожи – Пашка, здоровый увалень, вымахавший под мужичка, и этот маленький и конопатый, поскрёбыш. Пашка учился легко, хоть и хватал кучу «двоек» и гневных записей в дневнике, а тот был просто серым и незаметным существом. Это и понятно – сын милиционера! Замаскировался! Но стоило этому ментовскому отпрыску начать мямлить у доски на уроке географии или литературы, как тут же вызывали Пашку, и ему приходилось разбираться с пустыней Гвадалахарой. Они стояли вместе у доски, тот уныло молчал, а Пашка вставал в третью танцевальную позицию и декламировал бессмертные стихи Пушкина или искал слепую кишку у мужика с распоротым животом. Конопатому ментёнку били морду пацаны из соседнего класса – Пашка лез в драку, защищать. При всем при этом они ни разу толком не поговорили. А тут… Летающий лыжник!
- Ладно! - сказал Пашка. – Подумаешь, трамплин. Завтра и пойду! И прыгну!
Вечером он отправился в библиотеку – спросить-то было не у кого, жизни учился из книжек. Но про прыжки с трамплина книжек не было, библиотекарша, добрая старушка с кукишем седых волос на затылке, дала книжку Александра Грина «Блистающий мир», сказав, что там тоже летают. Он прочитал всю ночь, а наутро (учились во вторую смену) пошел записываться в секцию.
Бревенчатый домик стоял у подножья огромного трамплина, день был ветреный, и все это сооружение достаточно громко скрипело. Но отступать было некуда, в школе ждали пацаны, им не соврешь.
Мне показали тренера, молодого коренастого парня, совсем не похожего ни на одного из наших учителей, он спросил, как меня зовут, какого размера я ношу ботинки, потом порылся на стеллаже, бросил мне немного скукоженную пару, сказал: «Переобувайся!»
Потом он дал мне лыжи – тяжеленные, с тремя желобками и пружинами вместо крепления, и мы полезли в гору, на трамплин. Добравшись до его подножью, я увидел, что трамплина-то три, точнее, он один, но прыгать можно с трех разных уровней. «Полезу на самый верх!» - решил я, но тренер остановил:
- Куда это ты?
- Прыгать! – удивленно сказал я ему.
- Больно шустрый. Для начала я тебе объясню, что надо делать, как устроен сам трамплин…
- А чего тут объяснять! Мы гоняли на лыжах так, что сопли к щекам примерзали, прыгали с самодельных трамплинов, конечно, они были поменьше… раз в сто… но что это меняло!
- Вот эта часть называется эстакада, вот это – стол отрыва, там – гора приземления. Понял?
- Да понял я!
- Ни черта ты не понял. Неделю будешь просто кататься с горы приземления. Потом неделю будешь прыгать вон с той кочки, я покажу, как это делать. И только потом, если все пойдет хорошо, пущу на малый трамплин.
- Так я поехал?
- Подожди! Я сейчас поднимусь, прыгну, а потом посмотрю снизу, как ты с горы приземления скатываешься. Кстати, постарайся запомнить, как я прыгаю.
Тренер застучал ботинками по деревянным ступенькам, я остался внизу, нацепил тяжелые и длинные лыжи, попробовал ходить на них, но это было тяжело, без палок-то! «Эй!» - крикнул сверху тренер. Пашка махнул ему рукой. Низко присев, он катился по лыжне накатанной, по этой самой эстакаде, и там, где трамплин выравнивался и обрывался, на самом конце стола отрыва, он вдруг резко рванулся вверх, словно хотел улететь к дымящим трубам Алюминиевого завода, но тут же ушел вниз, Пашка рванулся было к краю горы – посмотреть, но он уже выкатывался на ровную площадку, тормозя «плугом» - так-то все умеют.
Ладно, надо было Пашке катиться вниз! Боком, по шажочку, он подошел к краю горы, глянул – черт, высоковато! Да катаются же люди, и даже дохляк-одноклассник, конопатый сосед по роддому, он же тоже здесь катается! Прыгает!
Толкнувшись, он поехал вниз, ветер тут же выжал слезы, Пашка присел пониже, как это делал тренер, но вдруг какая-то сила стала давить на плечи, заваливая назад… Падать на спину было опасно, это мы уже пробовали, из последних сил он вывернулся боком и лег, тормозя огромными, тяжелеными лыжами. Удар был сильным, открыл глаза – все бело. «Глазенки вылетели!» - пришла в голову простая мысль. Но тут кто-то взял его за плечи, рывком поставил на ноги, вытер горячей ладошкой лицо, Пашка проморгался и увидел тренера.
- Живой? – спросил он.
- Да живой…
- Чего падал-то? Нормально ехал, совсем необязательно падать было!
- Да что-то… потянуло!
- Правильно! Это самое крутое место на горе приземления, называется радиус. Просто там нужно поглубже садиться и лыжи держать поширше.
- Понял. Я полез снова?
- Хватит на сегодня. Послезавтра, если не передумаешь, приходи.
В школе меня ждали с нетерпением.
- Ну как? – спросили друзья хором.
- Попрыгал… немного, - сказал я неопределенно.
- Страшно?!
- А вы думали!
- Да ты расскажи, хорош выделываться!
- Главное, пацаны, это устоять в радиусе. Ну, понимаете, не упасть на горе приземления, - сказал я, не соврав ни на волос.
- А сам полет?
- А что – полет! Просто нужно вовремя толкнуться от стола отрыва и лететь, не дрейфить. Сдрейфишь – тут же к земле потянет, - вспомнил я все разговоры в раздевалке.
- А рукам махать надо, как крыльями? – спросили простоватый Африка.
- Нет, руки к бокам надо прижимать, а самому – ложиться на воздушную подушку.
- Здорово! –сказали пацаны с восторгом. – А этот, твой… братишка сводный, он хорошо прыгает?
- Слушайте! – сказал я обалдело, пропустив даже подколку про «сводного братишку». – А ведь я его там не видел!
- Ясно! По индивидуальной программе занимается. Договорился, ментовский сынок!
К тому моменту, Пашка ни разу в живую с милиционерами не сталкивались, даже и повода не имел не было. А тут позвали на драку.
Уазовские вызвали наших, октябрьских. Евсей, уже шпана с авторитетом, учил:
- Не падай, забьют. Перо не бери, повяжут, посадят по малолетке. Попал в кучу – дерись спина к спине с другом.
Старший наш приятель Леха рассказывал, как после коллективной драки получил в отделении милиции три раза по соплям. Да я и сам знал, что во время больших драк с нашим братом не церемонятся, мать тогда работала диспетчером в пожарной части и рассказывала, как их пожарные караулы вызывали на Октябрьскую площадь. Машинами перегораживали выходы с площади, включали брандспойты, и, как говорится, «летишь, пердишь и кувыркаешься». Дрались часто, район на район, Синарские били Октябрьских, те, в свою очередь, шли толпой на Трубный, где их уже ждали человек двести местных пацанов. Вот после такой драки и затащили Леху в отделение милиции.
- Фамилия? – заорал на него один мент позорный.
- Симовский! – машинально ответил тот.
- Фамилия, я тебя спрашиваю! – повторил тот, врезав кулаком по зубам.
- Да Симовский я!
- Не врать мне! Фамилия? – и снова – в зубы.
- Да Симовский я!!!
- Пиши, Симовский, - сказал он своему писарчуку. – Ты, пацан, иди, адрес вон участковому продиктуй, где учишься и все такое.
Леха отошел, вытирая кровавые сопли.
- Фамилия?! – снова заорал лейтенант на другого нашего дружка, Кольку Галайду.
- Галайда-Галайда-Галайда! – тоже заорал он, выпучив глаза.
- Что, три раза Галайда?
- Нет, один раз! Просто ты с первого раза не понимаешь!
Он тоже получил в ухо, но лишь один раз, лейтенант развеселился.
И мы, еще не битые, не крученные в ментовке, уже заранее, не только из чувства солидарности со старшими друзьями, а за свои еще не выбитые зубы, уже ненавидели всех милиционеров и их детей.
- Ты его перепрыгай! – давали мне установку пацаны.
- Да в легкую! – петушился я.
- Мы к тебе на соревнования придем!
- Да рано еще!
Неделю я катался с горы приземления, падал, вставал, ободрал скулу о жесткий снег, но потом все-таки научился справляться с земным притяжением в самом трудном месте горы – в радиусе.
- Я могу уже с кочки прыгать! - сказал я тренеру, который поглядывал за мной издали.
- Ладно, попробуй!
- Не знаю, смогу ли я грудью на воздух лечь…
- Какой еще грудью, пацан… - удивился тренер. – Прыгай, как на обычных лыжах – присядь, сгруппируйся и просто постарайся устоять, когда долетишь до земли.
- А когда же… это…ну, как летающие лыжники?
- Может, через месяц! – засмеялся тренер. – Ты у меня до этого на батуте попрыгаешь, с подкидной доски в спортзале, потом уж… полетаешь.
Разгон до трамплинчика, сделанного из снега, до Кочки, был всего метров пятнадцать, и то не с крутяка, а с пологого разгона. Я лихо зацепил за пятки ботинок тугие пружинные крепления, толкнулся, заскользил вниз, выкатился на трамплин… и вдруг склон горы ушел от меня, выгнулся из-под ног, я падал, пытаясь дотянуться до него, а он закручивался куда-то вниз, и жутковатое чувство первого полета сдавило горло и грудь. И не успел я понять – страшно мне или нет, как плотный, укатанный снег с пришлепом ударил снизу по лыжам, засвистело в ушах, и тяжесть, знакомая тяжесть инерции стала давить на плечи, опрокидывать на спину. Уже и не помню – устоял ли я тогда. Но за тот день я прыгал несколько раз, и среди этих прыжков были и те, что заканчивались облаком снега, поднятым при падении, и те, когда я смог устоять на ногах.
- Молоток, пацан! – сказал тренер. – Только ты знай, что чемпионом не будешь никогда.
- Почему? – обиделся я.
- Ты крупный, здоровый не по годам. Прыгуны – они маленькие, резкие, крепыши, те, кто долго может лететь, не касаясь земли.
- И что, вы меня отчислите?
- Зачем? Ходи, если интересно. Свежий воздух, снег… Весной кроссы бегать начнем.
- А где… - начал я, собираясь спросить про одноклассника.
- Что?
- Да так, ничего. Я еще похожу.
В школе пацаны устроили настоящий допрос – чем наши деревянные лыжи, «гробы», отличаются от польской «пластмассы», где можно достать горнолыжные очки, и вообще – надо осмотреть берег реки Исети, чтобы выбрать место, которое больше всего походит на гору приземления, там будем строить свой трамплин. Мы пошли на детскую деревянную горку, чтобы я показал им правильную стойку для выкатывания на стол отрыва…
И тут подошел мой «близняшка», сын мента.
- Привет, мужики! – сказал он небрежно.
- Привет! – сказал Африка. - Залезай к нам.
- Как дела-то? – спросил он, вскарабкавшись.
- У нас-то? Нормально. А как у тебя? Говорят, ты по индивидуальной программе занимаешься?
- Где? – не понял «близняшка».
- Как – где? В секции по прыжкам с трамплина! – сердито сказал я.
- В какой секции! Я ушел оттуда два месяца назад. Да ну, фигня… Батя сказал, баловство. Надо самбо учиться. Потом в профессии пригодится.
- Вот это да… - сказал Африка и посмотрел на меня вопросительно.
- А ты, баран, я слышал, туда пошел? – спросил сын мента и посмотрел на меня.
- Постой, я не понял… - я даже растерялся. – Ты как меня назвал?
- Ну… Баран. У тебя же шапка баранья, кудрявая, - сказал он нагло.
Я молча взял его одной рукой за шиворот, другой – за штаны, перевернул в воздухе, и отпустил лететь в сугроб. Он воткнулся головой в пухлый снег, долго дрыгал ногами, вылез, матерясь.
- Иди, дурак, пока зубы не выбили! – сказал ему Африка. Ты же пока не мент, тебя можно отметелить.
- Мужики, а мне-то что делать? – спросил я растерянно
- С чем?
- С прыжками!
- Прыгай! – посоветовал Евсей.
- Нет, я лучше тоже в самбо пойду! Я его, ментовского выкормыша, узлом завязывать буду! – решил я.
- Нет, не разрешат! Вы в разных весовых категориях, - сказал начитанный Африка.
- Тогда – в бокс!
- И мы с тобой!!
- Главное, что? Что тренер говорил?
- Что?
- Вовремя оторваться! И лечь грудью на воздух.
- Как это? Упадешь! – засомневался Африка.
- Не упадешь. Главное, не бздеть!
- Да! Точно! – сказали пацаны хором.
Тогда нам казалось, что можно прийти и записаться в любую секцию, в любой кружок, поступить куда хочешь… В любую счастливую жизнь… Я чувствовал это, хоть и не мог описать словами, я пытался своим пацаньим умом сделать выбор, но посоветоваться было не с кем, пришлось идти к классной руководительнице – Нине Михайловне.
- Конечно, тебе надо попробовать! – сказала она, наставив на меня свой острый птичий носик. – Я скажу тебе прямо, уж, извини, тебя могут не оставить в девятом классе, так лучше уж получить среднее специальное образование.
- Это еще почему? – удивился я. – А песня? Как это там? Все пути для нас всегда открыты, где так вольно дышит человек…
- Не перевирай слова! – поморщилась она. – Не оставят потому, что и оценочки у тебя не без трояков, и поведение… Кто в школе отопление перекрыл? Вы с Ануфриевым. А трубы полопались…
- Африка здесь не при чем! – быстро сказал я.
- Ладно. Кто в презервативы воду наливал и бросал их с четвертого этажа?
- А что это такое пере… петзитивы? – сделал я идиотское лицо.
- Не надо, я все знаю… Кто Антонову из девятого класса зуб выбил?
- Он Гиндина Витьку пинал под зад за то, что тот – еврей!
- Это что – метод? Дружбу народов кулаками защищать? – спросила она строго.
- Нет, это, конечно, непедагогично, но на них подействовало.
- Кто стул с четвёртого этажа выбросил? Чуть не на голову товарищу из РОНО, он на клумбы любовался, а тут – стул…Короче, тройка по поведению тебе в аттестат гарантирована. В девятый класс и не мечтай пойти, да и в техникум вряд ли возьмут. Впрочем, рискни.
- Нина Михайловна, я тут… в геологи… А? – спросил я неуклюже.
- С ума сошел? Тебя же по здоровью не пропустят! – сказала она насмешливо.
- Да я же… да вы же помните… в походах… и после седьмого класса – рюкзаки таскал такие! – опешил я.
- Да при чем здесь рюкзаки? У тебя зрение слабое, ну, представь – идешь ты по тайге, а рядом – месторождение золота. Ты прошел мимо и не заметил. Страна потеряла тысячи тонн драгоценного металла.
Это был страшный удар. Проклятые очки уже перекрыли мне путь в мореходку, в летное училище (хотя, туда я и не очень стремился, но все равно – перекрыли!), а теперь – и экспедиции достанутся другим!
- Да… Зрение у меня… Не идеальное… это всё книги.. - сказал я, собравшись уходить.
- Да погоди ты! – сказала Нина Михайловна весело. – Что бы вы, мальчики, делали без меня! Нельзя в геологи – поступай на геофизика! Там стрелочки, приборчики – все под носом, разглядишь.
- А это еще кто такие? Опыты какие-то ставят? – не понял я.
- Да это те же геологи, только с приборами! Так же в экспедиции ходят.
- Да? – отлегло у меня от сердца. – Там же ваша математика, я ее терпеть не могу!
- Ну, потерпишь, если так надо. Приходи ко мне на внеклассные занятия, или попроси своего Африку, он парень башковитый, подтянет тебя.
Африка, и, правда, помог. Экзамены я сдал слету. Про трояк по поведению в техникуме никто и не вспомнил.
Более, того, когда местные приисковые пацаны начали гонять и бить «абитуру», вытряхивать из их карманов последние рубли и копейки, мы, собравшись, дали им бой, устроили Куликово поле прямо перед приисковой столовой. И уже на следующий день я был назначен командиром студенческого оперотряда, зачислен в студенты, возведен в чин старосты группы – блестящая карьера, которой очень хотелось похвастаться перед бывшей классной руководительницей.
А она и не удивилась.
- Ну, у геологов, видимо, свои нравы, - сказала сухо, когда мы встретились через год. – Иди, точнее, сказать, у геофизиков?
- Да уж… Нравы там, действительно, свои. Кстати, Нина Михайловна, геологи многие в очках, там зрение значения не имеет.
- А месторождения золота, мимо которых можно пройти и не заметить? – спросила она упрямо.
- А таких месторождений просто нет в природе. Есть рассыпное золото, дисперсное, жильное, а золотые горы бывают только в плохих книжках! – засмеялся я. – Или в голливудских фильмах.
- Надо же… Вот превратности судьбы… А я-то думала…Вот бы и пришел, рассказал, у меня теперь пятый класс, хуже вас оказались, но еще подтянутся… Рассказал бы им, как оно есть на самом деле! – попросила она.
- Да ладно, пусть у них в жизни будут свои сюрпризы! – сказал я, щедро прощая свою стареющую учительницу за смешной совет, который она дала мне полтора года назад.
- И пусть ищут свою Золотую Гору? – спросила она почти робко.
- А что? Хорошая цель для того, чтобы в результате найти хотя бы рудопроявления! – сказал Пашка великодушно.
Каменск-Уральский – Санкт-Петербург
ДЕРЕВЕНЬКА
рассказ
- Ну и барахло же твой навигатор! – сказал, отдуваясь, Денис Михайлович, когда уже стало ясно – все, шабаш, заблудились.
- Ну, побродили по лесу, растрясли жирок! Выберемся! – засмеялся Шурик, главный шут в их компании.
- Черта лысого здесь выберешься! Уже темнеет… И телефоны, как назло, сдохли, - пожаловалась Анна Степановна, спортивная женщина с вечным выражением игривости на кругленькой мордашке.
- Шеф, пробьемся! А вернемся в город, мы этим деятелям «Приключения и путешествия» такую проверочку устроим, что кто-то у них просто сядет. Лет на пять. А то понимаешь…
- Ну, грибы-то есть, у каждого по корзине! Тут они не обманули! – возразил шеф. – А что навигаторы перестали… навигачить… так это – к фирме-изготовителю!
- Ничего, я найду повод потоптаться…
Над головой застрекотала сорока. «Пр-р-руться по чащ-щ-ще, пр-руться, пр-рощ-щ-щ-щ-алыги!»
- А вы заметили, что звукоизвлечения сороки похожи на автоматные очереди? – спросил Шурик.
- Звуко… чего? – спросил Денис Михайлович.
- Стрекочет, говорю, словно фашист из шмайсера лупит. Экономно и точно. О! Слышите? Ча-ча-ча-ча! И снова…
- Дурак ты, Шурик! – вздохнул шеф. – Лучше бы ты дорогу поискал. Или приметы какие…
- Есть одна примета! Если в сентябре заночуешь под елкой, то к утру разыграется радикулит.
- И еще раз дурак… - вздохнул шеф.
- А вот и тропа! – засмеялся шутник. – Со мной не пропадете.
Они заторопились, даже аукнули пару раз, но никто не отозвался.
Тропа была ровная, чем дальше, тем шире, почти дорога, много людей, похоже, по ней хаживало. Но что удивительно – по обочинам, ни тебе мусора, ни затоптанной травы.
- Странное место… - пробормотал Денис Михайлович. – Аж холодок по холке.
- Холка – это где? Дадите потрогать? – игриво спросила Анна Степановна.
- Потрогаешь еще… - отмахнулся шеф, не то от нее, не то от комаров.
- У меня дядька был, здоровяк, уходил на пенсию – двухпудовой гирей крестился три раза… - начал травить Шурик. – А тетка, сестра его, интеллигентная была, начитанная… Однажды родственники сидели, выпивали, а мы, пацаны, рядом крутились. Дядька хлопнул рюмочку, его румянец и прошиб. А тетка говорит: «Как тебе Николаша, выпивать полезно, вон, аж ягодицы покраснели!» Все переглянулись, а дядька спрашивает «А ты, дура, откуда знаешь? Я что, штаны снимал?» Все так хохотали… А я только потом узнал, что раньше, при Царе Горохе ягодицами щеки называли.
- Вот сейчас ты зачем это рассказал? – спросил сердито начальник.
- Так, для бодрости. К разговору о холке… Вон пришли уже! Ты погляди – деревенька-то частоколом обнесена, метра четыре…или побольше… а ворота… резные… Я такие только в кино видел… про Древнюю Русь.
- Хватит болтать! Вон веревка, кажется, к колоколу идет, звони, звонарь! – весело сказал Денис Михайлович и густой, медный с серебром, звон колыхнул небо.
Они заторопились к жилью, к теплу, к крыше над головой, но вдруг все пропало – натянуло от черной речки туман, да такой , что руку вытяни и своих пальчиков не увидишь. Жалобно вякнула Анна Степановна, что-то проворчал Денис Михайлович…
- Грудь сдавило, сейчас сердце выскочит…
- И у меня… колотится бешено…
- А у меня голова кружится…
Но тут в слепом тумане что-то сверкнуло и облако это бесовское пропало, стало ясно и прохладно.
И резные, на пузатых столбиках, ворота сами распахнулись приветливо, но навстречу выскочила свора здоровенных собак, начали бросаться, лаять остервенело и страшно, Анна Степановна закричала так пронзительно, что вся это собачья свора захлебнулась и замолчала.
- Цыть! – услышали они властный голос, и собаки как-то разом исчезли.
Благообразный дядечка в седой окладистой бороде, в домотканой рубахе навыпуск, в мягких яловых сапожках вышел к ним навстречу.
- Здравствуйте, милейший! – обратился к нему начальственным баском Денис Михайлович. – Похоже, заблудились мы. Не приютите? С ног валимся.
- А мы, мил человек, чужих-то не пускаем. Да и они сами к нам попасть не могут. Как уж вы очутились – удивительно. Нет, бывает отдельные случаи…
- Ну, вот и мы – отдельный случай! – сказал с нажимом босс. – Вы же не хотите попасть под статью «неоказание помощи в бедственном положении» - что-то примерно так.
Мужик на плохо скрытую угрозу улыбнулся уголками губ, а они рассмотрели его получше – седой, но крепкий, веселый, морда красная, но не от давления, а от избытка сил – вон как под рубахой узлы мускулов перекатываются.
- Ну-ну… - сказал мужик.
- Да мы шустрые, как-то прошли, - сбавил тон Денис Михайлович. – Даже в тумане вашем не заблудились. Это от болота что ли натягивает?
- От болота, от болота… Туман, говорите? Значит, не зря здесь появились. Проходите, гости нежданные. Накормим, напоим, спать уложим.
- Только на лопате в печь не сажайте! – засмеялся Шурик.
- Да вы все такие большенькие, что и в печь не пролезете, да и не каждая лопата вас выдержит. Ни дети малые. Или есть нужда в печь слазить? – спросил он и посмотрел пристально пронзительными синими глазами. – У кого что болит? Сердце? Совесть?
- Не понял? – поднял бровь Денис Михайлович. – Вы что, в самом деле, в печь до сих пор сажаете? Это аттракцион такой? Это такой тур «Русская языческая деревня»?
- Примерно так…Пойдемте потихоньку, да я по дороге расскажу. Это раньше бабки-ведуньи малышей печь сажали, - пояснил им седой красномордый мужик. – Тестом намажут, и точно вы сказали – на лопату и в печь.
- Страх-то какой! Изверги… Дикие люди! – ахнула Анна Степановна.
- Ты Анюта не пужайся. У тебя детей нет, так ты и не знаешь, что когда заболеет маленький, а все снадобья не помогают – то готов не только в печь, а к черту на сковороду посадить, лишь бы выздоровел. И страху там нет никакого, печь протопят, угольки выгребут, проветрят… Ребенок прогреется до самого нутра, а на следующий день бегает, как ни в чем не бывало. Это потом бестолковые люди этих старух Бабами Ягами обозвали, детей ими пугать вздумали.
- Вот не знал! – удивился любознательный Шурик.
- Вы много чего не знаете… - обронил седой мужик.
- Ну почему! Мы законы знаем. Я – прокурор, гражданин… как вас?
- Никита.
- … гражданин Никита. Молодой человек – судебный пристав, а наша дама – налоговый инспектор.
- Тогда вы в нашей деревеньке много знакомых людей найдете! – усмехнулся этот местный богатырь.
- Вы откуда меня знаете? – не выдержала Анна Степановна. – Вы меня по имени назвали. И даже кое-какие личные данные озвучили. Откуда?
- Да мы встречались с вами. По работе. Забыли?
- Не припомню. Тысячи за день проходят, начни запоминать – с ума сойдешь.
- Ну-ну… Вот и пришли.
А пришли они к рубленной, светящейся янтарными чистыми бревнами, избе, дымок шел из трубы, помытое крылечко и домотканый коврик – все было опрятно и приветливо.
Навстречу выскочила простоволосая девка с рыжими и нахальными кудрями, доложила весело:
- Князь, дык банька готова!
- А ты задолго их почуяла? – ласково спросил мужик.
- Да часа за три. Они еще у Марьиного болота грибы брали.
- Князь… - хмыкнул Денис Михайлович.
- Ну… я здесь за главного. Вы в своей прокуратуре начальник, я здесь, в глухомани.
- Мы встречались?
- Было дело, - сказал уклончиво мужик. – Да все нормально, будет желание – поговорим, а уж времени хватит. Должно хватить.
- Банька стынет! – улыбаясь, играя веснушками, напомнила девка.
- И то, правда! – согласился князь.
Они зашли в предбанник – камин, сложенный из дикого камня, широкий стол, собранный из мощных досок, такие же монументальные стулья. Вот только телевизора не было. Наверное, как и с навигатором история – нет сигнала, все пропали со связи.
Заглянули в парную и ахнули от сухого, с запахом мяты, пара. Какие-то еще запахи ласкали душу чабреца что ли, каких-то южных трав. Венечки висели на всякий вкус березовые, небось, на Троицу наломали, венички дубовые, вечные, венички пихтовые, со смолистым духом, даже из эвкалипта были, одному черту известно – как они попали в эту глухомань.
Они разделись, посмеиваясь, а чего – взрослые люди, долой предрассудки. И шагнули в райское тепло. Их подруга - первая. А Анна Степановна была еще совсем даже… Похоже, следила за собой. Мужики переглянулись и, подтянув животы, последовали за ней.
А потом Шурик плеснул из медного ковша на камни, и травяной настой взорвался горьковатым облачком, шарахнул в потолок и тут же лизнул горячим язычком по спинам. Они ахнули, присели на полок, а он был обит домотканым ковриком.
- Классный у них здесь спа-салон! – промурлыкала налоговый инспектор Аня.
- Да уж, в Питере за такой сервис хорошие деньги бы взяли! – согласился Шурик.
- А мы не в Питере. И про деньги никто не предупреждал… Странники мы. Заблудились! А попавших в беду надо выручать! – повел черту шеф.
И пошли шелестеть по красным спинам эти расчудесные венички, а наши заблудшие охали, да постанывали. Подбросят на камушки из другой бадейки – и снова давай, аж мычали от удовольствия.
Потом посидели в предбаннике с самоваром, да еще в этот жаркий рай заход сделали.
Вернулись они в большую рубленную избу уже по темноте. Вдоль дорожки светились неярко, чуть тлели, фонарики, не заблудишься.
Просторная горница была полна людей, их ждали как дорогих гостей. Столы были накрыты – мясо на чугунных сковородках с черемшой, глухарь, запеченный с брусникой, медовуха настоящая – чудо, а не стол. А еще огурчики-помидорчики, капусточка квашенная.
Разу как-то стало тепло на душе, захотелось ответить чем-то добрым людям.
- А я вот к этому столу грибочки поджарю! – сообразила Анна Степановна.
- А я помогу! – подхватился Шурик.
Грибочки с лучком, в сметанке приготовились быстро. Как-то так получилось, что под медовуху и самогон приличной очистки, да из дубовой бочки – чем тебе не скотч! – грибочки-то сами и съели.
- Я все понять не могу… - поделился своими сомнениями прокурор. – Это что у вас? Фермерское хозяйство? Туристический комплекс? Мы когда проходили к вашим княжеским воротам – я на поля обратил внимание. Такой урожай, я вам скажу! А техники не видно, удобрений там всяких. А, князь?
- А зачем нам удобрения? - улыбнулся князь. – Тут все хорошо растет. В пятидесятые годы тут неподалеку атомную бомбу взорвали, немножко радиации – это всегда полезно.
- Стоп-стоп! А кто вам разрешил устраивать поселения на месте с повышенной радиационной опасности? – надавил на голос прокурор.
- А мы и не спрашивали. Возникли здесь, да и живем, - смиренно ответил князь.
- Так, начнем сначала. Что за форма собственности в вашем поселении? Совхоз, колхоз, турбаза? По какой форме и кому вы налоги платите?
За столом прошелестел смешок.
- Да мы никому никаких налогов не платим. Детям вот игрушки покупаем, книжки да сладости, - улыбнулся этот мужик, которого все называли князем.
- То есть как это?
- Да вот так. Мы никому ничего не должны.
- По-го-ди-те! – раздельно сказал прокурор. – Все должны платить налоги, коммунальные платежи, за газ, за свет, за воду… Что там еще Анна Степановна?
- Налог на собственность, налог на землю, - затараторила она.
- Вот!
- Мы не пользуемся газом, я поставил солнечные батареи, берем из леса сухостой для печей. Вода – из реки, горводоканал нас не обслуживает, свет солнышко дает, а кому хочется посумерничать, так свечи жжет или от аккумуляторов, что подзаряжаются от солнечных батарей. У нас нет собственности – это не наши дома, вы взорвали атомную бомбу, люди ушли. А мы пришли. Все просто.
- Но надо же содержать армию, полицию, прокуратуру, наконец! – взорвался Денис Степанович.
- К нам никто не придет – ни китайцы, ни американцы. Это ничья земля. Нам не нужна ни полиция, ни прокуратура, мы сами на сходе решаем – кто виноват и как его наказать.
- А ну-ка, давайте успокоимся! Начнем сначала. Это какая-то секта? Типа бога Кузи? – спросил вкрадчиво прокурор.
- Господь с вами! Попов у нас нет, в Бога верим, но больше книжки читаем.
- Как все это называется?
- Деревенька. Просто живем. Хлеб выращиваем. Детей воспитываем! – улыбнулся князь.
- Да у вас же здесь – радиация! – стукнул кулаком прокурор. – У вас надо отобрать детей!
- Наши дети здоровее ваших. И физически, и психологически. А насчет отобрать – смешно вы говорите, кто же вам отдаст. Ни армии, ни полиции здесь нет.
- Нет, так придут.
- Вряд ли, Денис Михайлович! – сказал спокойно князь, наклонившись седой головой к разъяренной прокурорской морде. – Как вы тогда ножкой-то топали на меня, все грозили…
- Минуточку! Князь? Никита Иванович? Вспомнил. Постарели, однако… Но вы же тогда за сопротивление милиции должны были сесть на три года?
- Не захотел, - засмеялся мужик.
- Что значит – не захотел? – удивился прокурор.
- Был бы виноват – сам бы пошел на зону, а так… просто законов не знал, вот и накрутили мне… три годочка… ни за что, ни про что…
- Незнание законов не освобождает от ответственности! – сказал назидательно прокурор.
Над столом пролетел легкий гул – не то смешок, не то ропот.
- Напомните мне этот эпизод, - попросил прокурор.
- У меня был дом. Большой и хороший дом. Человек я законопослушный, но, надо сказать, несколько наивный, когда дело касается наших законов. И легковерный, это есть такой грех.
- Ближе к теме!
- Участок четырнадцать соток был. Десять – в собственности, а четыре – в аренде. Пошел в администрацию консультироваться. Там в этом отделе по вопросам земли девица сидела – крашенная такая. С круглыми глазами. Спрашиваю - налог на собственность надо платить? Нет, отвечает, вы же пенсы. Ага, так и сказала. Пенс я. А за эти четыре сотки? Я непонятно сказала, рассердилась эта девица – нет, пенсы не платят. Ну, я и поверил. Надо было перепроверить, но тут закрутилось – теща тяжело болела, потом умерла, хоронили, внуки пошли – помогали, как могли. Тут со здоровьем…
- Короче.
- А куда нам спешить? Короче, пришла бумага, что договор об аренде участка расторгнут из-за неоплаты, в любой момент могут продать эти четыре сотки. А я там яблоньки посадил, сливы… венгерку… Жалко! Пошел, как говорят, искать варианты. Посоветовали ваши деятели из администрации – а вы на этой земле домик поставьте. На фундаменте. Или баньку. Тогда через суд можно будет землю в собственность перевести. Иначе выкупать – два ляма. Два миллиона то есть. Дорогая там стала земля.
- Да, вы построили дом, а я распорядился снести его, как незаконное строительство! – подхватил прокурор. – Вы попытались воспрепятствовать, избили ОМОНовца…
- Да если бы… Он было меня дубинкой, я блок поставил, он сам себе и присветил. Говорят, эмаль на зубе треснула. Да, три года, как вы и просили, мне и дали.
- И что было потом?
- А я сюда ушел, - улыбнулся Князь.
- А мы найдем! – ласково сказал прокурор.
- А это вряд ли! – улыбнулся Князь. – Вы лучше других людей послушайте. Они же не случайно здесь.
- Жалко, что мы раньше не познакомились! – вдруг сказал с чувством Денис Михайлович. – Сидели бы вот так по-соседски, разговаривали, глядишь, и поняли бы друг друга.
- А что, забавный вариант, - согласился Князь, - я уже видел такую дружбу. И такие, признаться, разные люди подружились. Полицмейстер Петербурга Трепов и писатель-демократ Салтыков-Щедрин. По соседству жили, в одном доме на Литейном, 60. Им бы друг другу в глотки вцепиться, в переносном смысле, конечно, а они чаи вместе попивали, да и водочкой не брезговали. Зашел я как-то раз к ним в гости…
- Ладно, хватит болтать! – вдруг перебил прокурор. – В гости он зашел… У кого какие еще есть претензии?
- Вы зря мне не верите, сударь! Причем, второй раз. И вашего полицейского я не бил, и в компании полицмейстера Трепова и писателя Салтыкова-Щедирна чаи действительно пивал и не только чаи… Все дело в том, что Трепов на Литейном проспекте поселился после покушения и отставки. По здоровью. Чего им было делить?
- А! – махнул рукой прокурор. – Я спрашиваю – у кого есть претензии к власти?
- У меня… меня… меня… - эхом пронеслось по огромной горнице.
- Вот вы, женщина, в белой кофте! Как вас зовут?
- Светлана. У меня ребенка отобрали, вот эту девочку.
- Но она же с вами! – вмешалась Анна Степановна, налоговый инспектор.
- Коротко расскажите. Кто отобрал? За что? Что было дальше?
- Это вы интересно спросили, господин хороший! – усмехнулась Светлана. – За что отобрали, вы спрашиваете? Как будто в этой жизни есть хоть одна причина, по которой у матери можно отобрать ребенка. Все просто. Переломный возраст. Начала курить. Поссорились. Я ее выдрала. Узнали в школе. Дальше – ювенальная юстиция, отобрали ребенка. Тогда я забрала ее и ушла сюда, в деревеньку.
- Ясно. Еще одно преступление на себя повесили, гражданка. За детьми следить надо.
- Мы за своими следим. Что ж вы за цыганятами не следите, в каждом городе по табору. Да к тому же, у них беленькие девочки, славянки, ходят, деньги выпрашивают. Это ее дети? Она идет в своих сорока юбках, черная, как головешка… У нас таджиков, узбеков, киргизов миллионы, и все с детьми. Вы их хоть раз проверили на предмет правильного воспитания? Гигиены… правильного питания…
- Я закончил с вами. Следующий.
- Анатолий. У меня был частный дом. Не платил за воду. Я раньше на все лето в Болгарию уезжал, у меня там тоже дом в деревне. А они мне накручивали за полив дурные деньги. Да еще со штрафами. Пошел разбираться – говорят, сроки прошли. Не обратился вовремя, значит не можешь жаловаться. Какой-то приказ показали. Воду отключили, начал воду из колодца брать, а рядом у соседей свинарник, не учел. Дети заболели, младший не выжил, остальных еле откачал. Хотел перестрелять и соседей, и этих и водоканала… короли дерьма и пара… но тут вдруг в деревеньке оказался.
- Следующий.
- Андрей. Со мной вообще забавный случай произошел. Надоели эти поборы: газ, свет, вода… Короче, я мужик рукастый, собрал схему – ветряк, скважина, насос, а на обогрев поставил инфракрасные нагреватели, они энергии немного жрут. И что? Пришли, спросили – почему за коммунальные услуги не платишь? Так я ими не пользуюсь! Посмотрели мою схему и… И возбудили уголовное дело за незаконное использование природных ресурсов.
- А как вы хотели? – вдруг взорвался прокурор. – В стране десятки миллионов чиновников, военных, спецслужб, врачей…
- …которые не лечат!
- Не перебивать меня! Учителей!
… которые не учат!
- Молчать, я сказал! Деревенька! Сброд душевнобольных и голодных! Вы думаете, стране ваши налоги нужны? Да плевать на эти гроши! Придет взвод ОМОНа и разгонит вашу богадельню! А почему? Порядок должен быть. Все должны платить налоги.
- Вот это точно! – вставила Анна Степановна, налоговый инспектор.
- Да… А государство позаботится о вас.
- Прошу прощения, уважаемый прокурор. Но вы не совсем точны в роли государства. Помните, что писал дедушка Ленин? «Государство – это аппарат насилия».
- Да мы давно живем при капитализме, причем здесь Ленин?
- Ленин, как водится, при всем. Согласитесь, в лучшем случае, мы живем при НЭПе, в худшем – никто не знает, в какой формации мы существуем.
- Князь… Вы мне делаете смешно! Какой вы князь? Это я здесь князь! И вообще, живете вы как-то… непутево. Не поняли смысл жизни. Начальство надо уважать. С ментами…в смысле, с полицейскими… не спорить. К власти – с почтением, не гнушаться отблагодарить…
- Взятки, что ли давать? – крикнул кто-то с конца стола.
- А вот здесь я вам не отвечу. Это еще один пунктик правил российского гражданина – понятливым надо быть. И законы знать. Незнание закона не освобождает от ответственности.
- Князь, он это второй раз сказал! – крикнула радостно наглая рыжая девка.
- И что? И третий раз скажу, - удивился прокурор.
Словно ветерок пролетел над длинным столом, люди вздохнули.
- Кого-нибудь есть еще претензии? – спросил прокурор.
- Да все ясно, но я уж подготовился, так расскажу. Герасим меня зовут. Как того мужика, что утопил Муму. Но вы умрете другой смертью.
- Откуда вам знать, любезный, какой я смертью умру? – засмеялся прокурор. – Рассказывайте, что там у вас стряслось?
- Пацана моего на наркоту подсадить хотели, сынки всяких крутых, сволочи! Конфетку с дурью дали – пришел пацан домой, чушь несет, глаза белые, потом его рвать начало. Я скорую вызвал, они определили – наркотики. А пацану восемь лет. Ну, я выспросил – кто такие, встретил после школы, отметелил всех четверых. Твари, еще ногами дрыгали, мол, мы каратисты.
- Надо было в суд подать! – сказал прокурор бесцветным голосом.
- Подали. Только на меня. Молодые люди были из приличных семей, это мне так сказали, родители при власти – депутат местный, начальник колонии, главврач. Подали в суд… На меня. И я ушел с семьей, князь позвал.
- И все-таки я не пойму – как без общества, без государства? Шурик, ты что молчишь? – повернулся к приятелю прокурор.
- Думаю… - как-то с трудом сказал Шурик.
- Без государства можно. Без царя в голове нельзя, - вздохнул Князь. – А если так дальше пойдет , десятки тысяч, миллионы в леса уйдут.
- Найдем. Из космоса выследим. Бомбить будем!
- За что? – мягко улыбнулся Князь.
- За предательство.
- Это вы нас предали. Мы – сами по себе, вы сами. Вы из нас новых крепостных пытаетесь сделать.
- Даже крепостные выкупали себя, если голова была на плечах! Если они знали законы! А незнание законов…
-Договаривайте, - попросил Князь.
- Пожалуйста! … не освобождает от ответственности.
Народ зашумел, многие стали вставать.
- Князь, он три раза сказал это! – пронзительно крикнула рыжая девка. – Давай! Народ ждет! Пора, князь!
- Все-все… Что-то мне нехорошо. Перепарился что ли… я пойду, полежу, - сказал хрипло прокурор.
- И я… - подхватила Анна Степановна.
- Это все веники из эвкалипта, - предположил Шурик.
- Нет, баня у нас чистая, - возразил князь. – Ну что ж, закончим разговор. Хотя, столько еще осталось несказанного… Ладно, вот что я вам скажу на прощание. Незнание закона, конечно, не освобождает от ответственности. Но и незнание грибов не освобождает от отравления. Причем, законов несколько тысяч, а видов грибов в этом лесу всего два десятка. А между тем вон та шмакодявочка, что у вас в тарелке, может отправить к праотцам всю вашу местную прокуратуру.
- Ч-что… что вы сказали? – задохнулся, но выдавил из себя прокурор.
- Я говорю, что вы скоро с Богом разговаривать будете, постарайтесь его не учить, - посоветовал князь.
- Вы… сволочи… отравители… - На прокурора было страшно смотреть, но все смотрели.
- Ах, зачем вы так впечатлительны, как говорил один литературный герой. Мы здесь совсем не причем. Вы сами собрали эти грибы, сами их пожарили, сами съели.
- Вы блефуете! Вы просто мелко мстите, гражданин Князь. Это простой опенок, - вмешался Шурик.
- Это бледная поганка. А то, что вы посчитали подберезовиком, да, это он, но мутировал после ядерных испытаний. Я пытался вас остановить, просил попробовать, а вы жадный мужичок, сказали, что самим мало, - усмехнулся князь.
- Все равно ты сдохнешь! Причем скоро. И на зоне! Нас найдут! – крикнул из последних сил прокурор.
- Вы же юрист. Две сотни свидетелей, что я вас не отравлял. Сами-с!
- Пусть даже так… Но вы не оказали помощи! Неоказание помощи, повлекшее смерть двоих и более человек…
- Я не могу вызвать «скорую помощь», наши траву не подействуют… Ну, попейте водички, потом засуньте два пальца в рот, - посоветовал князь.
- Ой, мамочка, сволочи, твари… - забилась в истерике Анна Степановна.
- Это же надо – целая деревня отравителей, - давясь спазмами, крикнул прокурор.
- Вот вы, сударь, спрашивали, какие достопримечательности у нас в деревеньке есть. Я забыл про одно замечательное место. Погосты. То есть, кладбища. С восточной стороны - для наших жителей, с западной – для гостей. И знаете что интересно – у нас долгие годы у нас паритет. Придет человечек, который кому-то из наших жителей жизнь отравил, так сам и отравится. Кому-то судьбу поломал – так его на околице медведь заломает. Просто какой-то закон Ньютона – действие равно противодействию. Утопил кого-то на суде, сам в нашем болоте захлебнется.
Народ начал выбираться из-за стола, проходить к выходу.
- Пойдемте, - пригласил князь.
- Куда? – не понял прокурор.
- На ваш погост. Вы что думаете – мы вас таскать будем, на полотенцах в могилку опускать. Сами дойдете, приляжете на сухой пригорочек, под березку, а уж потом мы вас по-божески похороним.
И она пошли покорно, запинаясь и корчась от боли, что рвала их внутренности.
- Хоть бы еще недельку… дней пять… - рыдала Анна Степановна, а потом прилегла на этот сухой пригорочек и уснула.
А следом упал Шурик, словно просто споткнулся. Последним засыпал прокурор, мужчина крупный. Он мотал головой, мычал, а потом привалился к теплому стволу березы и словно задремал. Перед тем, как провалиться в темноту, он опять увидел жемчужный туман – мерцающий, клубящийся, живой.
- Ну, пошли до дому, до хаты? – спросил князь.
И рыжая девка ударила в бубен и запела: «Эх, конь вороной, белые копыта, а как вырасту большой, налюблюсь досыта!»
- Ух ты, рыжая-бестыжая! – засмеялся князь.
Проснулись они на рассвете. Разбудили сороки, стрекотавшие над головой «прощ-щ-щай, тооврищ-щ-щи!»
Денис Михайлович, ворочая затекшей шеей, огляделся. Анна Михайловна сидела к нему спиной и, похоже, плохо соображая, что-то пыталась почистить на своей куртке. Шурик куда-то делся, правда, его штормовка и клетчатая кепка валялись рядом.
- Эгей! – постарался крикнуть Денис Александрович, но получилось сипло.
- Да здесь я! – отозвался из кустов Шурик, а потом и сам появился – растрепанный и опухший.
- Все живы? Ну ничего, как говорится, сочтемся, - усмехнулся шеф.
- А вот нету их! – сказал Шурик.
- Как нету? Ушли всей деревней? Страшно стало… С собаками найдем!
- Деревеньки самой нету, - прояснил Шурик. – Марьино болото есть, дорожка есть, даже ворота резные есть, а деревни нет. Даже следов не осталось.
- Что ты мне здесь начинаешь… - начал свирепеть прокурор. – Найдем! Вертолеты поднимем, Росгвардию – в ружье, прочешем весь лес!
- Думаю, не найдем, Денис Михайлович, - сказал тихо Шурик. – Это не они исчезли, это нас… забрали от них. Что-то здесь чертовщина какая-то! Выдергивают людей к себе на… испытание – или выживешь, или на западном кладбище ляжешь. Портал!
- Какой еще портал! Люди и деревни не имеют право перемещаться без разрешения!
- А эсминец «Элдридж», Филадельфийский эксперимент? Сто восемьдесят дин человек, огромный корабль, все это перенеслось на триста с лишним километров… - жарко, на ухо прокурору зашептал Шурик.
- Да читал я! Чушь! Люди в борта эсминца вросли… С ума посходили! А мы?
- А мы что – нормальные? – удивился Шурик.
- Это все от атомного взрыва… - тихо сказала Анна Степановна.
- Верно! Кстати, это дает возможность найти их. Координаты всех взрывов можно запросить в архивах, а потом прочесать местность, - начал, было, прокурор, но осекся под взглядом Шурика.
- Да бросьте, Денис Михайлович! У нас в стране одних только «мирных» атомных взрывов было больше двухсот – то реки вспять поворачивали, то пожары на газовых скважинах тушили, то водохранилища за одну секунду зафигачивали. А еще военные испытания, аварии… Все не обследуешь. Да и далеко они отсюда. В Сибири где-то, или на Алтае.
- Это ты как вычислил? Прописку в паспорте гражданин Князь показал? – ехидно спросил прокурор.
- Сам вычислил. Мы когда в деревеньку зашли, что за высокие деревья между домов росли?
- Елки какие-то…
- Кедры!
- И что? – не понял прокурор.
- А не растут кедры в Ленобласти! Не приживаются. Климат не тот.
- И что это значит? – рассердился прокурор.
- А это значит, что живут они где-то от Урала до Уссурийской тайги. А это не наш субъект Федерации, не наша юрисдикция.
- Так бы сразу и говорил. Юрисдикция – это серьезно. Закрыли дело. А то – портал… Какой-то эсминец… Дорогу надо искать!
- А что ее искать – вот, ожил наш навигатор!
- Пошли уже скорее! – попросила Анна Степановна жалобно. – Пошли, пока они не передумали.
Камчатка-Санкт-Петербург, 2006-2017 г
БРАТУШКИ
рассказ
Самолет, наконец, подрулил к стоянке, как-то удивительно быстро подали трап, и сразу же в салон в салон хлынул горячий, пахнущий цветами и травами, воздух.
-Вот! Вот это то ненатопленное тепло нужно моему измученному организму! – сказал с чувством Иван Сергеевич и тряхнул гривой седых волос. – Как Николаю Васильевичу… сухое ненатопленное тепло.
- Гоголь говорил об Италии, туда и надо было ехать, - ровным голосом откликнулась Оксана, жена его, глядя в зеркальце.
Похоже, на этот раз ее собственное отражение ей понравилось, и она оглянулась на мужа.
- Постричься тебе надо, а то аки вепрь лесной! – сказала она.
- Успеется! К тому же я не знаю, насколько прилично работают болгарские цирюльники.
За разговорами они получили багаж, «прошли границу», шагнули, наконец, на славянскую землю.
- Вон наши риелтор! – быстро сориентировалась жена. – Господи, какие они здесь все черные…
- Да уж… цвета кофе… без молока, - подхватил Иван Сергеевич.
- Но, кажется, с сахаром, - откликнулась Оксана, имея в виду несколько приторную улыбку.
Они выехали из аэропорта, оглядываясь на военно-воздушный паноптикум – советские истребители, штурмовики, стратегические бомбардировщики. Похоже, этот парад, как выстроили четверть века назад, так больше и не прикасались не красили, не мыли. Но и не ломали.
- Да они забавники! – сказал тихо Иван Сергеевич.
- Что? – вернулась из своих мыслей жена.
- Только сейчас проехали мимо нашего «мигаря» на постаменте, а там написано «Сто лет болгарской авиации».
- Да ради бога… Тебе жалко? Были же у них свои пилоты… Костадин, мы скоро приедем?
- Да, очень скоро, через полчаса, - сказал Костадин, риелтор, помотав головой отрицательно. Потом, видимо, вспомнил, что у русских все наоборот и кивнул несколько раз.
Наконец, приехали. Дом был крепкий, в два этажа. Каменными, тесанными булыганами был выложен первый этаж, второй этаж подняли из красного кирпича. Два отдельных входа – на первый этаж, в прохладу, где была кухня, три комнаты и земляные полы, потом пошли на второй этаж – там еще четыре комнаты. На черной от копоти потолочной балке было что-то написано кириллицей – про русских, кажется, ругань какая-то.
Вышли в сад. Виноградная лоза, немного задиковавшая, огромные персики, сливы – желтые и сладкие, несколько кустов переросших роз – они полыхали цветом алым, как забытый флаг в маленькой крепости. Забора не было, была стена из тесанного светло-серого камня, кто-то собрал эти полуметровые кубики всухую, без цемента и арматуры и они простояли полвека, а то и больше. Ласточкины гнезда лепились под красной черепичной крышей, а на соседнем столбе было гнездо аистов.
- А это что за фрукт? – спросила Оксана.
- Это есть грецкий орех, - улыбнулся Костадин.
- Он же… зеленый!
- Еще не созрел. Потом зеленая шкурка сойдет, будет, как вы привыкли. У нас их сажают для благополучия и счастья в этом доме.
- Тогда сотрите надпись на потолочной балке,- усмехнулась жена.
- Я уже стер... дети… баловались… Вам понравился дом?
- Мне цена понравилась. За такие деньги в Питере даже уличный сортир не купишь. Кстати, а где в доме туалет? Я что, не увидела?
- Туалет на улице. Как вы говорите, сортир, - сказал весело болгарин.
- Костадин, а в рекламке вы писали, что есть гараж. Это вот здесь? Ну, братцы мои, сюда же заезжать неудобно, - огорчился Иван Сергеевич.
- Это не гараж, - кивая, сказал риелтор. – Это для овечек, для гусей или для фазанов.
- Ох, ты… Фазаны? – удивилась Оксана.
- Да, посмотрите за забором. У нас многие держат фазанов. Вот и ваши будущие соседи…
- Так где, все-таки, гараж? – не унимался Иван Сергеевич.
- Так вот! – И болгарин показал на покосившийся сарайчик.
- Слушайте, ну это не разговор! Это вы называете гаражом? Это курятник какой-то! Я так и подумал – курятник…
- А вот какие машины вы в Советском Союзе делали, такие гаражи мы и строили! – засмеялся беззлобно Костадин. – У хозяина здесь «запорожец» стоял.
- Бе-е-е! – прокомментировал баран из-за соседского забора.
- А тебя не спрашивают! – весело отреагировал Иван Сергеевич.
Баран обиделся и ушел.
- Ладно! Мне нравится. Центр Европы, дом в два этажа, сад… Остальное доделаем. И будем сидеть и смотреть, как по саду ходят фазаны, распустив хвосты, - сказал бархатным, умиротворенным баском Иван Сергеевич.
- А я бы с большим удовольствием сидела на пляже и смотрела, как распустив хвосты, надо мной летают чайки.
- Ксана, не начинай! Вот смотри, здесь, вместо овчарни, можно сделать большую каминную. Огромный камин из тесанных камней, на пол – плитку под старину, в эти окна заказать витражи. У Жанны в мастерской закажем… Вот тут поставим большой дубовый стол, тяжелые стулья… Рыцарская зала!
- Ну-ну… Сэр Иван.
- Смейся-смейся… Облагородим сад, построим гараж. Машину купим, они здесь в четыре-пять раз дешевле, чем в России, будем мир смотреть. Четыре часа – и мы в Греции, еще три часа – в Италии.
- Ты еще про винный погреб забыл! – подъелдыкнула супруга.
- Костадин, а здесь есть специалисты, которые могли бы сделать винный погреб? – быстро спросил Иван Сергеевич.
- Да, конечно! Копать можно здесь. Опустить две по пъять на сто литров бочки…
- Ага, понял, две пятисотлитровых бочки…
- Да, так! Выложат камнем, грамотно сделают вентиляцию, а когда все выпьете, подъедет машина из соседнего шале, сольет тот сорт, что закажете. А для дорогого вина – полки. Вино с каждым годом только вкуснее и дороже становится.
- Ванечка, ты когда последний раз гонорар получал за свои книги? – ласково спросила жена.
- Так не все сразу! Будут деньги, будут! Я три сценария сделал, закинул Никите…
- Вот как будут деньги, тогда и поговорим. А сейчас нам бы дом отремонтировать, да машину купить, хоть плохонькую. И я хочу хоть какой-то угол, но рядом с морем.
- Вам повезло! У меня есть такой апартамент. Сорок метров, двадцать тысяч евро и рассрочка на пять лет! – отрапортовал Костадин.
- Поехали? – спросил Иван Сергеевич, слегка сомневаясь.
- Да!
- Да?
- Да-да, поедем, купим что-нибудь у моря! – заторопилась Оксана.
- М-да… это очень по-женски: «что-нибудь у моря».
Поехали. Рядом с морем, где галдели чайки и туристы, было дороговато. Пошли туда, где была студия в сорок метров и обещана рассрочка. Комплекс достраивался, часть апартаментов уже заселили – висели на лоджиях флаги: британские, украинские, российские и флаги городов, но с этими надо было разбираться – откуда и чьи.
Зашли в студию и Иван Сергеевич несколько растерялся:
- Стоп-стоп-стоп! Вы же, Костадин, говорили о сорока метрах, а здесь ровно в половину.
- Все так! – мотая головой в знак согласия, радостно воскликнул риелтор. – По болгарскому законодательству в площадь жилого помещения входит ваша толщина стен, ваша территория в холле, где вы сможете поставить полочку для обуви и часть территории в комплексе, там, где велосипедные дорожки, бассейны, тренажеры, бесплатная стоянка…
- Да я не катаюсь на велосипеде! И ваши хлорированные бассейны мне не нужны! Можно ли минусовать все это из стоимости апартамента?
- Не можно! – грустно сказал болгарин, кивая. – Болгарское законодательство…
- Костадин, мы берем! – перебила его Оксана. – Ванюша, не кочевряжься. Надоело мотаться по жаре. Дешевле не найдем, а здесь еще рассрочка на пять лет.
На том и порешили. Купить всегда легко. Продать труднее.
Вечером они лежали на лоджии, постелив матрасик. Лоджия тоже входила в площадь апартамента. Накупили вина, фруктов, большой, как плот Кон-Тики, надувной матрац, и сейчас валялись на нем, смотрели на крупные, как кристаллы, звезды. Аквамарины, рубины и топазы были щедро разбросаны по небу. По черному бархатному небу… И еще в темноте метались лучи прожекторов, это было курортное шоу, судя по музыке, но генетическая память тревожилась – так шарили по небу прожектора в Ленинграде перед бомбежкой. Пахло пиццей, жареной рыбой, какими-то южными приправами – напротив вовсю работал ресторанчик.
Вавилонская смесь языков долетала до них, и было забавно угадывать страну, национальность.
А в небе стало совсем много звезд, и это вселенский механизм собрался в блистающее колесо, где встали на свои места галактические шестеренки и приводные ремни, потом несколько шустрых метеоров перечеркнули блистающее небо, и колесо, это было видно, вздрогнуло и начало процесс вращения – медленный и беспощадный.
Вдруг почти под ногами рвануло - несколько взрывов, полыхнули огни, запахло порохом, с треском посыпались разноцветные искры. Народ ахнул.
- Нет-нет, господа! – закричал с сильным болгарским акцентом официант в бордовом переднике. – Это еще не война! Это русские опять празднуют! Братушки, happy birthday!
- Все-таки, правильно мы сделали, что купили здесь недвижимость. По-сути, купили кусочек Европы! – сказала Оксана.
- Санкт-Петербург – это тебе не Европа? – проворчал Иван Сергеевич.
- Купим здесь машину… парковка бесплатная… откроем шенген… Три часа и мы в Греции.
- Да, я согласен. Про дом только не будем забывать. А так мне нравится. Язык здесь славянский, я его слушаю, как хорошую музыку. Мелькнут слово – точное, сочное, а у меня сразу на целую страницу мыслей набегает.
- Правда?
- Давно такого не было. Вот, например, оглядалово. А, каково?
- Что это? Или кто это? – спросила из вежливости жена.
- Это зеркало. Оглядываешь себя. Язык, словно во времена князя Владимира попал! – договорил Иван Сергеевич, понимая, что его уже не слушают.
- У нас неделя, чтобы обставить студию, купить машину и встретить детей, - сказала жена.
- Успеем! – вздохнул Иван Сергеевич и погладил ее по голому прохладному плечу.
С утра они пошли к морю. Черное море, словно притомившись от плещущихся вдоль берегов голых человечков, слегка перебирало волны, вода была ласковой и такой прозрачной, что было видно, как шныряют рыбешки-песчанки, суетливо зарываются в песок крабики-отшельники.
Пробежала стайка пацанов лет десяти в разномастных футболках, наверное, болеют за разные команды.
- Кто там за шезлонгом спрятался? – покрикивал худощавый тренер. – Опять в интернете торчите? Счас у всех отберу айфоны, будете письма писать. В конвертах!
Оксана наконец-то переоделась, и они осторожно пошли в море. Мимо, сносимая прибоем, проплыла большая синяя медуза.
- Красивая, - сказала жена.
- Осторожней, она очень жгучая.
- Чем прекрасней, тем опасней?
- Да, наверное, отсюда фраза «жгучая красотка», - попытался пошутить Иван Сергеевич.
- Ах, ты, сволочь! – ласково сказала жена.
За неделю они обставили апартамент. Прикол с сорока квадратными метрами даже в чем-то помог – меньше мебели покупать, меньше суеты, а на четверых и этого хватит. Они купили кухню со всеми приблудами – плитой и холодильником, шкафчиками и прочим… Стиральная машина, диван, шкаф, кресло-кровати и беленький пластиковый гарнитур – круглый стол с дыркой для зонта и четыре стула.
- Зря флаг не купили… - Иван Сергеевич.
- Да брось ты! Здесь мало кто знает ваш «Зенит»…
- Флаг нашей родины!
- С твоими-то диссидентскими замашками? Флаг нашей родины? – удивилась жена.
Оставалось приобрести машину. Но с этим было совсем просто. Вполне приличные машину стоили в Варне вполовину, а то и в три раза дешевле, чем в Питере. Регистрация – на фирму, зря, что ли, дом покупали? Болгары иностранцем землю не продают, зато под бизнес – милости просим. Хоть десять гектаров. Открыл фирму, купил под фирму машину и показывай раз в год нулевой баланс.
Когда беготня закончилась, они сели на лоджии за белый столик, налили настоящего, терпкого вина – красного сухого, какого-то живого и настоящего. Выпили и удивились всему тому, что сделали за эту неделю. У них теперь есть заграничная недвижимость в городе отелей и апартаментов, а еще дом в болгарской деревне, а еще машина… Буржуины, да и только!
- О чем думаешь? – спросила Оксана, это был пароль, после которого врать и увиливать запрещалось.
- Как ни странно, удивляюсь. Сижу и удивляюсь. Мы всю жизнь шли к этому – купить квартиру в Питере, построить дачу, обзавестись машиной. Всю жизнь! Ты работала и подрабатывала, а после этого еще и сверхурочно, я мотался то по морям, то по экспедициям, чтобы привести деньги, вот так, пачкой. А тут… не особо напрягаясь, мы купили за неделю все, да еще в роскошном климате, с понятным языком, в дружественной стране.
- Ты удивляешься, почему мы это раньше не сделали? Так раньше нас в этот калашный ряд не пущали.
- Это понятно. Я не удивляюсь другому – почему мы до сих пор не просчитываем варианты остаться здесь насовсем, - сказал Иван Сергеевич тихо, но упрямо.
- Ну, Ванечка, откровенность за откровенность. Я не люблю деревню. Корни, скрепы, все такое… я понимаю, но я не люблю деревню. К тому же, ты помнишь надпись на потолочной балке в доме, что мы купили? Нет? Там было написано «Подавитесь русские свиньи». Так что, сними розовые очки, мы все славяне, но уже не совсем братья.
- А Костадин?
- Костадин? Ласковый теленок двух маток сосет. Посмотрела бы я на него, если бы, прокатавшись на его машине три дня, мы бы ничего не купили! – засмеялась жена.
- Ну, не без гнильцы… Нет хороших стран, нет плохих стран, есть хорошие и плохие люди.
Стрекотали цикады, пахло ночными травами, мясом, зажаренным на углях, вином и фруктами. И спорить не хотелось. Хотелось покоя. И он тут был.
Утром, пока Оксана спала, Иван Сергеевич пошел размяться на тренажерах, а потом окунуться в бассейн. Вернулся веселый и загадочный.
- Мороз воевода дозором… обошел все владения? – спросила Оксана, стуча ножом, она рубила петрушку для яичницы с овощами.
- Ага. С древним укром познакомился. Кстати, наш сосед.
- С кем?
- С украинским националистом. Ванькой зовут.
- Господи, зачем? – удивилась жена. – Мы с тобой скучные ватники, а тут такой политический экстрим.
- Интересно стало. Я уже неделю не смотрю российское телевидение, интересно на себе проверить – есть изменения или все, у нас уже и вправду клиника!
- Да мы с тобой всегда держались здорового скепсиса. Зачем тебе это?
- Да он сам подошел. Говорит, я до Москвы дойду! Я не понял вначале, спрашиваю, как дурак, пешком дойдешь? Так это не фокус, мой знакомый из Владивостока да Калининграда на Московскую Олимпиаду пешком дошел. Четырех молодых КГБ-шников загнал, двенадцать пар туристических ботинок стер о дороги нашей родины. Кстати, яйца намозолил. А он: я встану на край окопа… Тут я понял, что значит «до Москвы дойду».
- Здоровенный детина?
- Какой там… Глиста в корсете. Да и не укр он вообще. Мать, как выяснилось с Урала, отец вообще еврей, а сынуля – укр. Древний.
- Ему оселедец положен. Что он здесь делает? Отдыхает после боев?
- Да если бы… Я так понял – прячется от призыва.
- Жуть. Жуть вдвойне! – сказала Оксана с чувством, словно хотела добавить что-то матерное, но сдержалась.
- Почему вдвойне? – не понял Иван Сергеевич.
- Потому что вы оба Ваньки. Ладно, хватит чушь нести. Пока ты международные отношения налаживал, я с Иришкой по телефону поболтала. Летит! С Мотямбой.
- Ну, слава богу! Соберемся вместе. Внучье мое… - вздохнул как-то, даже по-собачьи, Иван Сергеевичи и заморгал часто.
- Ладно тебе… едут же! – удивилась Оксана.
Иришка прилетела на следующий день. Мотямба подрос, но шевелюра из золотистых, кудрявых волос делала его похожим на девку.
Дочь бегло глянула на студию и удивилась:
- А где еще двадцать два метра? Есть потайная дверца, а за ней – еще одна комната?
- Надо же… Практичное поколение. С точностью до метра… - постарался снизить градус беседы Иван Семенович. – Тут, понимаешь, болгарское законодательство такое – остальные метры за счет толщины стен, коридора…
- Это не болгарское законодательство, а болгарское надувательство. Предупреждать надо! Почему не отказались?
- Да ладно… Нам места хватит, а двадцать тысяч евро погоды не меняют.
- Папка, это когда их, этих евриков, завались. А когда вы на последние деньги, да еще в кредит взяли… А вдруг рубль обвалится? Они же просто у вас эту конуру отметут.
- Да что ты… Братушки же…
- Семнадцать процентов от славянского генофонда у этих братушек! – отрезала дочь. – А вы думали «песни южных славян»?
- Знаешь, Иринища, нация не определяется генофондом! – сказал медленно, собираясь с мыслями, Иван Сергеевич.
- А чем?
- Верой. Они православные. Причем, почище нас, если говорить о нестяжательстве. Историей.
- Смотря, какой историей! – возразила дочь. – Если Шипка, так это было давно, а если Вторая мировая, так они нашего Алешу десять раз перекрашивали – то в Супермена, то в Бетмена.
- Но встречали же наши танки с цветами! – вяло сказал Иван Сергеевич.
- Они и немецкие танки так же встречали. Маленькая страна, слабая. Приходилось вертеться. А знаешь, их можно в Книгу Гиннеса внести. Как самых воинственных.
- Что ты имеешь в виду?
- Сорок четвертый год. Когда танки Толбухина рвали в клочья немецкую оборону, болгары вдруг объявили войну Германии.
- Да ты что!
- Ага… Немцы тоже удивились.
- И все? И никак не отреагировали? – уже заинтересовалась и Оксана.
- Ну… объявили комендантский час. Не до них было. А болгары де-юре оказались в состоянии войны с немцами и их союзниками, а так как наши сделали вид, что ничего не поняли, то они еще и с нами и нашими союзниками тоже типа воевали.
- Ну, это просто исторический казус.
- Ладно, спорщики, успокойтесь. Дело сделано, деньги вбухали, будем искать положительные моменты. Например, море. Матюшка, пойдешь купаться? Да? Вот и умничка, - примирила всех Оксана.
- Да! Тем более, что в этой стране уже восемьсот тысяч россиян с «видом на жительство», то есть постоянно и больше миллиона таких как мы, купивших недвижимость. А население в Болгарии – всего семь миллионов. Мы скоро, как наши в Израиле, в местных парламентах будем заседать, а наши дети будут в армии болгарской служить! – толкнул речь Иван Сергеевич.
- Размечтался! – сказала Оксана, и они пошли на море.
Пока девицы-красавицы пулькались у бережка, Иван Сергеевич взял маленькую бутылочку «Пентагам», сел на вытащенный на берег агрегат с педалями, на котором чапают по морю, и стал думать. Он глядел, как угасали краски болгарского лета, как огненными ручейками загоралось побережье, как чайки, похожие в сумерках на белые приведения, мелькали над головой.
По старинной привычке Иван Сергеевич начал думать – а на что похожи эти волны, набегающие на сырой и прохладный песок.
Семейство еще резвилось в теплой, как парное молоко, воде. Мотька вначале начал пищать, но старая, еще с языческих времен игра «Баба сеяла горох… Ух! Ох! Ух! Ох!» развеселила пацана, и он уже не хотел выходить из моря, ему понравилось плюхаться попкой в соленую и теплую воду.
Прошла гулета под косым парусом, народ на палубе махал руками, сверкал вспышками фотоаппаратов, а закат разгорался роскошный, и снимки у них должны были получиться на славу.
Так на что же похожи волны? На дыхание моря? На его морщины? Он перевел взгляд на огни Несебыра, древнего города, который помнил Трою и когорты Александра Македонского, легионы Рима и конницу турок сельджуков, дивизии СС и многое другое.
И тогда он понял, что волны – это вечное, как войны. Волны – войны…Год за годом, день за днем, мина за минутой они накатываются на берег, подмывая его, истончая камень. Орды, фаланги, легионы, полки и армии… Они разбились о песок и сами стали песком, соленым, как кровь.
А что стало с отдельными бойцами, солдатами, легионерами? Они превратились в песчинки. Зачем? Морю все ровно – какой будет берег – каменный или песчаный.
Чем славна древняя крепость Несебыр? Только ли стариной? Или тем, что русские взяли эту крепость, в которой засел двухтысячный турецкий гарнизон, с третьего выстрела. Русские корабли еще и не начали толком обстреливать Несебыр, как одно из ядер попало в пороховой погреб. Рвануло так, что подпрыгнули многовековые стены. Гарнизон сдался. Как сказал недавно один официант: «Это еще не война, это просто русские гуляют».
Иван Сергеевич засыпал в тот вечер долго и томясь неясными предчувствиями. Потом задремал, но почти сразу, как ему показалось, застонала во сне, а потом и проснувшись, Оксана:
- Ваня, мне дьявол приснился…
- Дьявол, это не личность, это сущность, спи, - сказал он как с чужого голоса.
-… твою же мать, хорошо быть замужем за умным и начитанным мужчиной – разъяснил. Нет, чтобы просто по головке погладить, успокоить! – пробормотала сонная жена.
Утром посмеялись над этим диалогом, а потом Иван Сергеевич предложил съездить в Несебыр. Завели новообретенную машину и покатили. Дороги были отличные, болгарские полицейские не маячили вдоль дороги, не прятались в кустах, как наши.
Когда-то Несебыр был крепостью-островом. Потом, когда турки решили, что их владычество незыблемо, отсыпали косу, накатали дорогу. По большому счету, кроме полуразваленных древних стен и обломков греческих колонн, да руин византийской базилики, смотреть было нечего. Все остальное – сплошной базар, только приличный, тихий.
Но Ивана Сергеевича интересовали не побрякушки или вязанные кофты, он искал клинки. По этой земле прокатилось несметное количество войн и случайных набегов, что оружием здесь торговали очень просто, как помидорами – оптом и в розницу. Только в Несебыре таких лавочек было десятка полтора.
Там были казацкие шашки и парадные офицерские сабли - болгарский царь заказал их из золингеновской стали в Германии перед самой войной, но погарцевать с ними болгарские офицеры, похоже, не успели.
- А это чья? – спросил Иван Сергеевич у здоровенного болгарина, продающего клинки, «антик», говорили они.
- Финский палаш, - сказал угрюмый дядька.
- Как же они… - начал, было, Иван Сергеевич и осекся – черт, совсем вылетело из головы, что Финляндия во времена Шипки и Плевны была частью Российской империи, как и Польша, как и Аляска.
Теряем имперскую гордость, подумал Иван Сергеевич.
- Да, конечно… - сказал он. Финский палаш. И сколько?
- Тысяча пятьсот, - буркнул с каким-то раздражением продавец.
- В левах?
- В евро!
- Ч-черт…
- Что-то не так, товарищ? – насмешливо спросил болгарин.
- Да понимаешь, у нас законодательство… дурацкое. Шашки можно иметь, и то, если казак, - пожаловался Иван Сергеевич. – А все остальное холодное оружие – нет.
- Покупают ваши… богатые. Как-то провозят. Наверное, пароль знают. А ты не знаешь.
- Я бы попросил… - начал, было, Иван Сергеевич, но тут от бутика с бабскими тряпками подошла жена.
- Что-то интересное, Ваня?
- Да. Вот эта цацка. Но дороговато. Полторы тысячи евро. Настоящая…нализалась кровушки острым язычком…
- Ничего, друг мой. Купим в следующий раз. Помоем, почистим.
- Ходят и ходят… Руками трогают… Чего трогать, если не покупают… - бухтел вдогонку болгарин.
- И, правда, Ваня, зачем тебе эта сабелька?
- Понимаешь, я пишу роман… да ты знаешь… исторический… я могу поднять в архивах фактуру, а вот ощущения… их не придумаешь! Как этот клинок в руке – тяжелый? Удобный?
- Ну… Ты подержал, запомнил ощущения, тебе этого хватит? – спросила жена осторожно.
- Пожалуй… - вздохнул Иван Сергеевич.
Вечером, когда семейство угомонилось, Иван Сергеевич тихонько вышел на лоджию, подышать запахами юга. Курорт не спал. Ветер вместе с запахами доносил обрывки мелодий, под окнами, где, оказывается, была не простая дорога, а федеральная трасса, аж в две полосы, проносились машины. Потом наступило затишье, но зацокали копыта – цыгане затеяли скачки и бега на лошадях разных достоинств. Телеги у них были на резиновом ходу, сбруи в медных бляшках, а на оголовье у каждой лошади были прицеплены красные пушистые султаны, как на гусарском кивере.
Похоже, это были настоящие цыгане – поющие у костра, кочующие под знойным небом и не торгующие наркотой, как в России. И дети их не тянут чумазые ладошки, и торчать в очереди по двадцать минут не нужно, пока злая кассирша пересчитывает горку цыганской мелочи. Причем, полицейские наши теряют остроту зрения, видя цыган, а потом теряют слух, когда спрашиваешь – откуда в этой черноголовой компании вот этот беленький, как одуванчик, малыш с васильковыми глазами.
Пару лет назад, когда они с женой пытались пристроить стремительно обесценивающиеся рубли, они приехали смотреть дом под Питером. Говорили, что это дом цыганского барона. Дом был нелеп. Огромный как кронштадтский форт, с асбоцементными канализационными трубами – их приспособили под помпезные колонны на крыльце и в огромной столовой на весь табор. Отапливался дом котельной на угле. Земли было мало, почти не было – треугольник на полторы сотки, ни тебе сад не развести, ни альпийскую горку устроить. Зато вот эта огромная столовая на двадцать персон, людская, откуда выглядывала шустроглазая прислуга, а дальше – широченная лестница с балясинами на второй этаж. Они поднялись посмотреть – две маленьких душных спальни… А где остальное пространство, спросил тогда Иван Сергеевич, и ему открыли где-то в углу незаметною дверь, Они вошли и ахнули – это была парадная зала. Да такая, что хоть устраивай развод лейб-гвардии Преображенского полка! Метров пятнадцать в длину, десять в ширину, с четырьмя хрустальными люстрами, пятью огромными окнами, дорогущим паркетом и камином из оникса с порталом в человеческий рост. Но самое удивительное – это потолок, где по краям лепнина, а все остальное занимала роспись. Пастораль, мать их так – цыганский барон сидит под дубом на зеленой травке, а вокруг пляшут молодые цыганки с бубнами.
Попросили документы на дом, раз уж пришли – дали помятые бумажки, дом был записан на цыганскую баронессу, вместо подписи её – крестик. Пока шел осмотр, в дом без стука просачивались люди этого племени – брали какие-то пакетики, отдавали какие-то бумажки.
И за что их любил Пушкин, подумал Иван Сергеевич. Немытые, нечестные… За свободу? Он ею бредил.
И снова застучали копыта цыганских повозок на болгарской дороге, засвистел и щелкнул кнут.
Скрипнула дверь – вышла жена.
- Не спится, Иван? Слушай, я все про эту сабельку думаю…
- Палаш.
- Да какая разница! Тебе уже необходимы какие-то стимуляторы для твоей писанины? Ты же всегда цитировал Папу Хэма: «Писательство должно быть естественным, как перистальтика кишечника».
- Да. Цитировал. А потом подумал: а что на выходе?
- В смысле?
- Что на выходе в результате перистальтики кишечника? Дерьмо.
- Ладно. И тебе спокойной ночи.
- Сладких снов… - буркнул Иван Сергеевич.
- А ты, Ванька, будак! – сказала весело жена.
- Кто?!
- Будак. Разбудил женщину, еще и бухтишь.
- Ха! Даже и не обидно.
Утром они опять пошли на море. Мотямбу катили в коляске. Горячий, уже с утра воздух, накатывался волнами, принося то запахи роз, то жаренного на углях ягненка, то ароматом цветущей акации или запахом морской воды. Дышалось хорошо, свободно.
Подошли к аквапарку, и тут у забора, увидели странного человека – толстого, слащаво улыбающегося, в желтой майке с поперечными широкими черными полосами. У него был безобразно длинный и мягкий череп с золотистым пушком волос, таким же пушком поросли жирные и липкие на вид руки и ноги.
Человек торговал медом. И сам он был похож на гигантскую и страшную пчелу. Перед ним стояла на меленьком складном столике батарея разнокалиберных банок и баночек. Пчела, превратившаяся в человека, торговала медом.
- Купите ребенку мед! – потребовал липким голосом человек-пчела.
- Спасибо, нам нельзя. Аллергия на мед, - сказала дочь, не отрываясь от экрана телефона.
- Да… верно… - пробормотал Иван Сергеевич, не в силах отвести глаза от маленьких и колючих глазок человека-пчелы.
- Да вы сами не знаете, что вредно, а что полезно вашей девочке! – рассердилось золотистое существо. – Мед от всякой заразы помогает.
- Это у нас мальчик! –отрезала Оксана, оттирая мужа плечом от странного собеседника.
И они вырвались из этого липкого разговора.
Утреннее море было роскошным – чистым, спокойным, ласковым, оно слегка плескалось в какой-то сонной истоме, и сразу же захотелось раствориться в нем и душой, и телом, и такой же соленой, как вода, кровью.
Они огляделись. На пирсе, уходящем в море висела табличка на разных языках. «Не скачай» было написано по-болгарски, они поняли – нельзя прыгать, «Do not jump!» предупреждали англичан и только русских просили «Не спешите». Дескать, все равно прыгните, черти. Но только не спешите.
По полупустому пляжу бродил странный человек с прибором на шее и рамкой миноискателя. Он дотошно обшаривал песок, иногда останавливался и прижимал плотнее к голове наушники.
- Все-таки неплохо, что мы купили жилье в еврозоне. Европейский стандарт безопасности… - сказала жена, разглядывая этого странного сапера в сандалетах и шортах. – С утра проверить пляж, нет ли здесь каких-нибудь мин или там фугасов…
- Фугасов… нефигасе… - скаламбурил Иван Сергеевич. – Братушка просто ищет потерянные сережки, цепочки, колечки. Золото, серебро, иногда с камушками…
- Наверное, хороший бизнес! – откликнулась тоном примирения жена. – Наши дамочки в море идут как на прием к английской королеве, все в золоте. На таком огромном пляже можно много чего найти.
- Ну, это вряд ли! – отозвался голосом красноармейца Сухова муж. – Все сливки собрали вчера вечером, это контрольная зачистка.
Пляж довольно быстро заполнялся курортниками. Русская, украинская, английская, немецкая речь – все это перемешивалось так же беззаботно, как запахи моря и шашлыков, звуки музыки и стенания чаек.
Вот подошла группа атлетических мужчин.
- Ванька, посмотри, какие… гераклы. А ты брюхо распустил, - подначила жена.
- Это местные бандиты. В смысле, крутые пацаны. Сейчас будет шоу. Я уже видел вчера, забыл рассказать. Ты женщина смешливая, если не сможешь удержаться, удирай в море, а то могут обидеться.
Атлеты начали раздеваться. Вначале они стали снимать с себя золото: перстни и толстые цепи, какие-то медальоны, золотые часы и платиновые запонки с брюльничками… Все это богатство они вешали на тщедушного мужичка, как на дерево. А тот стоял, гордо расставив кривые ноги, воздев руки, аки ветви, растопырив пальцы, а местная братва унизывала его руки, шею, грудь этими хахаряшками из сундука пирата Билли Бонса.
- Я… купаться… - сдавленным голосом пробормотала жена, позорно удирая из этого песчаного театра.
- Я… тоже! – пискнула дочь, надувая щеки.
- Позорницы! Слабачки! – шумел им вдогонку Иван Сергеевич.
Мотька, малышнятина, и тот хохотал, разбрасывал песок и щурился на сверкающее под солнцам море. И постепенно напряжение последних лет стало отпускать, освобождать и ум, и душу, и Иван Сергеевич глубоко вздохнул, до всхлипа. Хорошо!
Ночью его разбудила дочь.
- Папка, у Матвея температура за сорок.
- Простыл? Так, вроде бы, тепло было… - не сообразил спросонок Иван Сергеевич.
- Может, съел что-то…
- Да что мы тут гадать будем! Скорую надо вызывать! – взорвалась дочь.
- Здесь она называется «Борзая помощь», - некстати сказал Иван Сергеевич. – Это… в смысле… кто-то знает – как вызвать эту «Борзую помощь»?
- Иван, мы купили здесь недвижимость, платим за содержание, значит, мы здесь хозяева. Беги вниз, там охранник сидит с телефоном, пусть срочно вызовет врача!
- А если он не знает по-русски? – спросил Иван Сергеевич уже в дверях.
- Тогда собери все свои английские слова в кучку, он должен понять!
Иван Сергеевич сбегал и договорился. Оказалось все просто.
Через пять минут приехала «Борзая помощь». Врач быстренько осмотрел ребенка, сделал укол, пацан слабо захныкал.
- Это ротавирусная инфекция, - сказал врач на приличном русском языке, - нужна госпитализация. Дня три полежит, это быстро.
- Спасибо большое! – сказал с чувством Иван Сергеевич. – Вот что значит свои, славяне.
Мотька лежал горячим покорным кулечком и смотрел куда-то поверх голов этих взрослых, и взгляд его был пугающе светлым и покорным.
- Быстрее поехали к вам… - захлебнулась словами дочь.
- Один момент! – сказал улыбчивый доктор. – У нас в палатах не очень чисто. Разные люди, бывают цыгане, это курорт, понимаете. Но рядом с Бургасом есть европейский госпиталь, там все сделают хорошо. Отдельная палата… Мы отвезем. Надо немного денег и все.
- Сколько? – спросила дочь.
- Я не знаю. Каждый раз – отдельный случай. – Я должен позвонить.
Когда болгары говорят между собой быстро, то уже радость понимания славянского языка улетучивается куда-то, к праотцам, наверное.
- Сто пятьдесят евро и отдельная палата для малыша и мамы на три дня, - сказал добрый доктор.
- Да, конечно, мы поедем!
- Да что вы будете мотаться! – возразила дочь. – Бензин… темнота… а ты еще, папка, машину не зарегистрировал, поставят на штрафстоянку, будете бегать, такси искать. У нас же есть телефоны, созвонимся.
- Да, так! В Болгарии отличная связь,- сказал врач, мотая головой в знак согласия.
Они уехали, а Иван Сергеевич остался сидеть на скамеечке, что рядом с будкой охранника и вспоминал, как он нес к машине мальчонку, а тот прижимался к груди и все пытался уцепиться за пуговицу.
Вернулась к скамеечке Оксана.
- О чем думаешь? – спросила она.
- Как ни странно, о Льве Толстом.
- Это ты по поводу того, что он потом все написанное чушью считал?
- Нам с тобой можно общаться, даже не открывая ртов. Только кивать, хмыкать и поднимать порою бровь.
- Иногда улыбаться… - добавила жена.
- М-да… иногда.
- А ты все пишешь и пишешь…
- Я понял. Ты, как Софья Андреевна, хочешь мне предложить землю попахать? Так он, думаю, так на имидж работал. В усадьбе был толковый управляющий, американские плуги, косилки и прочие новаторства. А сам писал.
- Тогда хоть за слова деньги платили, - усмехнулась жена.
- За слова и сейчас платят. В политике. Меня же приглашали поработать… Ты помнишь, что тогда сказала?
- Что?
- Ты сказала: «Стыд-то какой!»
- Не надо слушать меня каждый раз. Может, я была не в настроении. А вообще я умная женщина.
- Пойдем спать. Завтра оформим все эти бумажки с машиной, съездим в госпиталь, проведаем.
Они посидели за столом, на лоджии, распили бутылочку «Пентаграмм» со сладкими, истекающими соком абрикосами, кассиями по-болгарски. Собрались ложиться спать, но тут зазвонил телефон у Оксаны.
- Да… так… а ты? Ч-черт! Я перезвоню.
- Что случилось? – встревожился Иван Сергеевич.
- Привезли, поставили Мотьке укол, а потом назвали сумму – две тысячи пятьсот евро.
- Он же говорил…
- Ваня, нас развели, как лохов!
- Подожди, да у нас просто нет этих денег! Осталось скромно прожить две недели и улететь на заранее купленных билетах!
- Что ты мне рассказываешь! – взорвалась жена. – Что делать-то будем? Их завтра на улицу выкинут с больным ребенком…
- Поехали!
- А регистрация на машину? А ты знаешь куда ехать-то?
- Прорвемся! – сказал Иван.
По дороге дозвонились до дочери, выяснили главное, что это заведение называется Госпиталь «Святой Магдалины», а больше ничего и не надо, навигатор, пусть и по-болгарски, но доведет.
Ночные болгарские дороги были ровными, пустыми и остывающими после палящего солнца. Доехали до госпиталя, он был закрыт.
- Может, это другой госпиталь? – начала заводиться Оксана.
- Да вот же, написано: «Святая Магдалина», кириллицей, не перепутаешь.
- Погоди-ка, - остановила его жена. – А вот тут ниже написано латиницей «Animal Hospital», чушь какая-то.
Из-за дверей затявкала какая-то собака. Или лиса…
Позвонили дочери. Она отозвалась сонным голосом.
- Я не знаю – что тут вокруг, дома какие-то, темно. Я приеду утром, может, найдем какой-нибудь другой госпиталь, а нет, так улечу с Мотькой домой.
Назад возвращались молча. Припарковавшись, Иван Сергеевич остался сидеть в машине, сидел, насупившись.
- О чем думаешь? – Это был пароль уже к примирению, но он не ответил.
- Иван?
- Думаю о том, что каждому писателю нужна не только своя Маргарита, но и своя станция Астапово.
- Дурак ты, Ваня, хоть и писатель. Лев Толстой на станции Астапово задержался по дороге в Болгарию. А ты уже в Болгарии.
- Беда с вами, литературоведами, - вздохнул, как уставшая лошадь, Иван Сергеевич. «…И пригласила на обед жена литературоведа, сама – литературовед». Что-то вспомнилось… Кто-то из пародистов. Ты иди, я скоро…
Она ушла, а Иван Сергеевич страшно захотел уйти от этой курортной накипи, уползти в дом, что в болгарской деревне, да и остаться там.
- Эй, москалек! – постучал кто-то в дверь машины.
- А, свидомый… Что не спишь? – откликнулся Иван.
- Да с работы возвращаюсь. У вас, говорят, малой заболел?
- Быстро тут сарафанное радио работает. Ну, заболел.
- Съездили?
- Да, только не нашли. Есть госпиталь «Святой Магдалины», только это для животных.
- Так и шо? Есть и другой с таким названием.
- А навигатор не показывает.
- Ну.. це железяка. Поехали, я знаю где это!
- Поехали, чего время терять.
На этот раз домчались быстро, знакомая дорога всегда короче. «Святая Магдалина», что для людей, была в деревне, а вот там поплутали. И спросить н у ког… И вдруг – болгарские старики, сидят себе, попивают свою ракию, словно так и не вставали с этих скамеек со времен Шипки.
- Отцы, а где здесь госпиталь? – рискнул спросить на русском Иван Сергеевич.
- Одесную голяма домина! – отозвался один старец с огромными усами.
- Ты что-то понял?
- А чего тут понимать! Одесную – направо. Русское старое слово десница…
Голямая – большая. Ну а домина – это и у вас домина.
- У нас это хата… тезка!
В приемном покое их встретили любезно. Дочь и Мотька спали, намаявшись. Пришел заспанный дежурный врач. Рассказал, что ребенку лучше, что через день можно выписывать.
- Здесь какое-то недоразумение с ценами… - начал трудный разговор Иван Сергеевич.
- Все так! – мотая головой подтвердил врач.
- Но врач скорой помощи… борзой помощи звонил вам, там была названа совсем другая сумма. Гораздо меньше!
- Мы посчитали, вышло две тысячи пятьсот евро, так.
- Полицию вызови! – вдруг сказал Ванька-хохол.
- Зачем полицию? – не понял интеллигентный доктор.
- Ну… по двум причинам. Или мы заявим на вас за вымогательство… Слово понятно? Нет? Рэкет. Теперь понятно? Хорошо.
- А вторая причина? – спросил дотошный доктор.
- Вторая - это вы на нас заявите, если мы тут посуду перебьем. А потом мы все равно на вас заявим.
- Кто будет бить? – деловито спросил Иван Сергеевич., приглядываясь.
- Ты, тезка. А то меня депортируют, а на ридной Украйне на войну загребут. А тебя, как собственника недвижимости просто оштрафуют.
- Не надо ничего бить, - сказал устало врач. – Мы все сделаем за начальную сумму. Как договаривались. Есть дорогие процедуры, которые вашей девочке не обязательны.
- У нас мальчик! – обиделся Иван Сергеевич.
- О, я его не осматривал. Длинные красивые волосы, большие глаза, я и подумал…
- Даже не знаю – уместно ли здесь слово спасибо. Но все равно я благодарю вас, - с трудом проговорил Иван Сергеевич.
Они вышли на крыльцо, крупные звезды, как никому не нужные граненные драгоценные камни, мерцали своим лучиками.
- Почему мы все перегрызлись? – спросил Ванька-хохол.
- Вопросы ты задаешь, тезка! – хмыкнул Иван Сергеевич. – Ты еще спроси – в чем смысл жизни.
- У меня есть своя теория. Очень простая, - сказал болгарин.
- Поделись, - хором попросили братья-славяне.
- Человек – очень сложный вид. Homo sapiens – это слишком просто. Нас сотни подвидов, и сразу скажу – тут никакого расизма. Мы вот, например, Homo soveticus. Мы защищали не семью, а общину, мы верили не фактам, а обещаниям.
- Ну, это общие слова. В чем разница? Таки в чем? – спросил Ванька-хохлол. Чему мы отличаемся от тех же американцев?
- Наши женщины начинают рожать мальчишек ровно за двадцать лет до большой войны, рожают солдат, мы выживаем там, где не выживет никакой другой наш подвид.
- Интересно… А дальше?
- Самая главная наша главная, страшная особенность – это генетическая тяга к равенству. Это от системы. Или разбогатеть, как твой сосед или одноклассник, или опустить его до своего уровня, если самому разбогатеть не получается. И то, и другое – любыми способами. Мораль нам отключили.
- Чушь какая-то… - сказал Иван Андреевич. – Какой смысл тянуться простому работяги к миллиардам Романа Абрамовича? И как ты прорвешься через охрану к телу миллиардера?
- Homo soveticus живет небольшими группами. Для них Абрамович – это как Санта Клаус, только подарков не приносит. Но есть люди, среди которых ты живешь. Их немного. Сто человек, не больше – с друзьями, родственниками и коллегами, соседями. Вот их-то уровень и надо выдержать, а потом перейти на более высокую ступень. Но тогда тебя будут… нивелировать. Сожгут дом, напишут донос, украдут деньги… Любыми способами… Закон сообщающихся сосудов.
- В чем тогда смысл жизни? – уже надавив на голос, спросил Ванька.
- В детях! – сказал, подумав, Иван Сергеевич.
И вот тут с ним все согласились.
Болгария – Санкт-Петербург, 2017-18гг
Амто, Ильич!
Муромцев уже привык, что на каждый вылет его вертолета напрашиваются пассажиры – кому-то срочно нужно в краевую больницу, у кого-то в краевом центре дочь замуж выходит, кому-то… миллион причин. А вертолетов мало и стоит каждый перелет дурные деньги.
Но этот проситель был странным, точнее знакомым до боли, но вот кто он – Олег вспомнить не мог. Небольшого роста, костюм «тройка», серая кепка, стоит, покачивается с носка на каблук, улыбается лукавой, но доброй улыбкой. Явно не местный.
Муромцев мысленно махнул рукой – потом само вспомнится и пошел к вертолету, но такой знакомый незнакомец вдруг так мягко и властно взял его за локоточек, что Олег остановился.
- Вы не подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундге? - спросил он, заглянув снизу вверх добрыми глазами.
И тут Муромцева осенило – твою же мать, это же Ленин. Тундра, районный центр Тигиль, коряк на плече заднюю ногу оленя несет в оной руке, а в другой три бутылки водки позванивают… а тут Ленин!
- Вы… ты… кто? – спросил он, тряхнув головой, сгоняя дурман.
- С вашего разрешения, актер Краевого театра драмы и комедии Александр Андрейченко. Можно просто Саша. Отыграл моно спектакль «Ленин в Октябре» на сцене местного Дома Культуры, должен был лететь в табун, к оленеводам по культурной программе, а тут что-то с вертолетом случилось у районной власти. Муфта сцепления полетела… в смысле, сломалась. Короче, они полные оппортунисты, товагищ!
- Что, до сих пор ставят «Ленин в Октябре»? – поинтересовался Олег.
- Ставим то, что помним… К тому же здесь глава администрации – из новых коммунистов. Да Бог бы с ним, зато село в порядке содержит.
Село было зажиточное когда-то, и совхоз был для русских - коровки, курочки, гуси, картошка, капуста… и оленеводческий совхоз для коряков, где табуны были разбросаны по всей тундре. Еще стояла база геофизиков, а на другой стороне поселка, как при «стоянии на Угре» - база буровиков, там в основном бурильщики из Татарстана были. Дом Культуры, про который говорил актер Андрейченко был вполне приличным заведением, Муромцев как-то раз даже дал денег на ремонт сцены. Был магазин, где торговали продуктами, одеждой и прочей галантереей, была на прилавках водка и другие разновидности «огненной воды», но на время путины, когда шла на нерест чавыча и нерка, горбуша и кижуч, кета и голец батареи бутылок закрывали ситцевой занавеской. Тогда весь поселок ловил рыбу, в огородах, где часто не было грядок, а стояли чумы и юкольники, пахло балычком – дымились домашние коптильни. А еще в поселке был госпромхоз, что добывал пушнину лису и соболя, белку и куницу, собирали дикоросы – грибы и молодой папоротник.
Когда-то и сам Муромцев, когда уже объявили капитализм, но социализм еще здравствовал, залетел сюда простым пассажиром самолетом Ли-2, бывшим «Дугласом», залетел, чтобы присмотреться, а зацепился за эту землю навсегда.
В тот года, летом, он зашел поселковую столовую, которая, стояла на высоком берегу реки Тигиль. Возможно, столовку возвели на том самом месте, где триста лет назад срубили острог казачки-первопроходцы. Но все исторические параллели улетучились, когда он глянул на то, чем кормят местных - сочными кусками, истекающими янтарными каплями жира, возлежала жареная чавыча, в большом котле томилась густая, клейкая уха из лососевых голов, большим половником черпали свежую икру малой соли, чтобы потом намазать ее на белый, с хрустящей корочкой хлеб, намазанный маслом.
В молодости Муромцев учился в университете на Урале, в голодном крае. Когда нечего жрать, люди часто читают. Попались ему как-то материалы исторические, записки казаков, что обживали Камчатку, их еще называли «сакски». И там казачки жаловались, что, мол, так оголодали, что ели поганую траву папорть. А тут этот папоротник наряду со свежайшей чавычей продают. Заказал папоротник, чавычу и, конечно, икру, грамм сто.
- Так что, подг’росите меня, товаг’ищ, до табуна в Ганальской тундре? - вернул его в суровую современность голос актера.
- Подброшу! – засмеялся Муромцев. – Только при одном условии, Владимир Ильич, вы расскажете мне, выступление в корякской тундре – это привилегия или наказание? И что – эта тема, в про Ленина, в других местах еще актуальна?
- Ой, актуальна, Олег Николаевич!
- Вы меня знаете? Мы встречались? – быстро спросил Муромцев.
- А кто вас не знает… Нет, не встречались, сейчас вот встретились.
- А по поводу роли – это наказание или поощрение? – не отставал Муромцев.
- И то, и другое! – засмеялся артист. – Понимаете, я учился в Питере, на Моховой… да, здесь ведь тоже Питер… В городе трех революций и в ожидания четвертой… Перед выпуском выпили, был замечен в дружеской потасовке, хотели отчислить. Да еще посадить за «хулиганку»… Спас меня сам Кончалский, народный артист. Каламбуром спас.
- Как это?
- Сказал, а давайте отправим его из Питера в Питер. Наши небожители ни черта не поняли, он им объяснил. Ну, сами понимаете – творческая интеллигенция. Есть второй Питер. Даже третий, если считать Петропавловск в Казахстане. Посмеялись и выдали мне направление в Камчатский театр драмы и комедии. К моему счастью, с Камчатки запрос пришел на выпускника небольшого роста комического амплуа.
- Это роль Ленина – комического амплуа? Обхохочешься… - хмыкнул Муромцев.
- Да уж… Так получилось. У нас все актеры в театре гренадерского роста, морды породистые, не загримируешь под Ильича, амплуа – герой-любовник, что на сцене, что в жизни… А тут –Ленин! А это поощрение – роль Ленина? Это же раньше за Ленина давали «заслуженного артиста» или «засрака» - заслуженного работника культуры. Сыграл и получил. А сейчас – пришла разнарядка, совпала с представлением, вот ты и на коне.
- Понятно. Садись в вертолет, вон туда, все видно будет.
- А потом совсем смешно было… - заторопился актер. – Я выхожу, а Смирницкая вдруг говорит своим басом: «И что мы, дураки, сделали? Мы послали этого оболтуса в рай, на высоченную ставку! Северный коэффициент, надбавки… Да он вот так, сразу, больше меня получать будет!» И направление на Камчатку чуть не задробили. Пусть, говорят, они там сами свои кадры взращивают. Из коряков. Кстати, Ильич на коряка был похож, только, господа, где вы видели лысого коряка!
- Ладно, я понял! Летим, артист!
Актеру было немного обидно, что Муромцев не дослушал его историю. А было интересно. Он тогда занемог, можно сказать, слег. Говорят, от депрессии тоже умирают. Даже проверенное лекарство – водка, и та не помогает.
И тогда к нему пришли друзья-коллеги Юра-с-Шурой. Пишется слитно. Посидели, поахали, выпили водки. И тогда он сказал:
- Товагищи, Великая камчатская театгальная геволюция захлебнулась, актега не нашли. Прозябать ему в Санкт-Петербурге!
- Слушай, а, черт побери, похоже! – сказал Юра.
- А ну-ка прищурься лукаво и лучисто! – потребовала Шура. – Ага! Оно.
- А с пятки на носок покачаться? А большие пальцы за жилетку засунуть? Ну, представь, что у тебя есть жилетка!
И тогда у них созрел план.
За бутылку водки они уговорили умеренно пьющую гримершу Зинаиду, чтобы она взяла в гримерной ленинский костюмчик с жилеткой и галстуком в горошек, если его, конечно, за эти годы «безленинья», как она сказала, моль не почикала. Костюмчик остался цел, грим лег аутентично, осталось только придумать – что с этой байдой делать, не идти же на Дворцовую площадь, вместе с лже-Петрами великими за три рубля фотографироваться.
- Ну, походил в ленинах и будя! – сказала гримерша Зинаида.
- Я завтра в таком виде к главрежу заявлюсь! – воспротивился актер Андрейченко.
- Сдурел?- поинтересовалась гримерша. – С Лениным шутки плохи. - Вот тебе и ладно! У меня отец был народный художник…
- Ого!
- В смысле, из народа. Так он, дурак, портрет Ленина написал. Картина маслом. И в раму вставил. Так его три дня допрашивали, четыре зуба выбили, все пытали – какая сволочь надоумила тебя, угольщика, портрет Ленина нарисовать.
- Хорошо хоть нарисовал? – спросил актер Андрейченко.
- Говорил, что хорошо. Он специально в Москву ездил, в Мавзолей ходил, сравнивал. Говорил, не отличишь.
- Да, тут дело щепетильное! – согласились Юра-с-Шурой.
- А ты, сударик, не навязывай начальству свое мнение! – сказала гримерша. – А ты намекни, подтолкни, пусть начальство думает, что эта мысль в его ясную головушку вошла.
- А это как? – не понял актер Андрейченко.
- Я тебя, так и быть, в образе оставлю, спи на холоде, чтобы грим не потек. А утречком к главрежу и наведайся. У них будет совещание по поводу Маяковского. Самодеятельность. А блузу под Маяковского пришлось заново шить.
- И что?
- Зайти, улыбнись хитро, но по-доброму, скажи что-нибудь. Тут важен эффект неожиданности. Руку правую выкинь вперед… Да не так, дурак. Так только на майдане хохлы зигуют, «зиг хайль» делают.
- Не понял…
- Ладошку не прямо, я ребром выкидывай! – пояснила наблатыканная гримерша.
- Вот так? – сыграл Андрейченко.
- Орел! Ильич! Только не забудь про ладошку, а то статью огребешь.
- И вся разница? – удивился актер.
- А вот об этом лучше не спрашивать.
- Откуда ты все знаешь, Зинаида? – удивились одновременно молодые актеры.
- А вы поработайте с мое в театре, так не только грим накладывать, но и спектакли ставить будете.
На следующий день актер Андрейченко пришел в театр пораньше. Потолкался на сцене, покачался с каблуков на носки, поглядел лукаво. Рабочий сцены Потапыч поднял бровь на него и спросил:
- Со вчерашнего, штоли?
Актер не ответил, он вспомнил, что и в автобусе никто не обратил на него внимание. Тогда он пошел в буфет, там галдели дети - шли весенние каникулы, в театре запустили прогоны утренников. Да и гаишник его не опознал, может, потому, что он пешком шел? Дети, чистые души, должны его узнать и принять.
Он нарочно не стал стоять в очереди, а сунул через детские головы деньги и крикнул:
- А налейте-ка мне чайку, товагищ! Кстати, а пгодукты для товагищей детей свежие? Контголь и еще раз контголь!
- Ну-ка, ну-ка… ты чего это дуркуешь… То есть, несанкционированное используешь образ вождя? – услышал он голос главрежа.
- Да я… вчера по телевизору посмотрел «Ленин в Октябре»… на душу легло..
- А что? Отдадим балбеса? А они нам пусть гастроли на Камчатке прогарантируют, - сказала басом народная артистка Смирницкая и он полетел на край света.
И вот актер Андрейченко летит в табун. Но вначале нужно было добраться до аэропорта, что на сопочке со срезанной вершиной. Взлетная полоса работала только в сухую погоду или зимой, когда подмораживало, да и само здание аэровокзала скорее напоминало курятник с голубятней наверху.
По дороге пилоты переговаривались:
- У меня здесь дед еще на «Дугласе» летал… - обронил командир.
- Это по ленд-лизу? – уточнил второй пилот.
- Ага… Полосу накатывали рядом с поселком… Как-то раз, рассказывал, прилетают на совсем северный поселок, с ними товарищ из обкома, местная милиция. Это уже в сорок пятом… Политрук выходит, речь держит: «Дорогие товарищи оленеводы! Поздравляем вас с Победой! Собака Гитлер сдох!» А кто-то из коряков не выдержал: «Ой ми, так мы что – с товарищем Гитлером воевали?» Политрук за пистолет, начальник милиции коряка – за шкрику, потом выяснилось – к ним лекторы и агитаторы в последний раз в тридцать восьмом прилетали.
- Это когда у нас дружба была?
- Была… Мой дед немецких пилотов учил летать…
- Да ты что!
- У нас даже знак был – не то медалька, не то знак типа «Отличный стрелок» - наше красное знамя и свастика. Потом повыбрасывали.
Так, с разговорами, доехали до вертолета.
Вертолет вначале тянул над тундрой – яркой, как холст импрессиониста, веселые рыжие мазки прошлогодней травы, бледно-зеленые колки берез, еще стоящих в снегу, но уже бросившие молодую листву, пронзительно желтые скалы на побережье и море – тяжелого синего цвета.
Актер сидел в салоне и мерз в ленинских ботиночках, да и кепка Ильича, купленная в Швеции, в магазине «Стокман» не грела. А ведь та белобрысая зараза, что втюхала ему кепку уверяла, что господин Ленин был их постоянным клиентом, покупал только дорогие вещи, удобные и теплые. А тут еще ревущая, трясущаяся машина начала ввинчиваться в рыхлые серые облака, стало совсем зябко, но уже через несколько минут лохмотья неба разлетелись и яркое, как христово яичко на Пасху, вылупилось солнце. Ударило своими лучами, и стало видно, что земля с еще не до конца растаявшим снегом уже близко.
Табун оленей живой массой потек от вертолетной площадки, вертолет ерзая задом, пристроился понадежнее, рев турбин плавно утих, и только лопасти еще крутились, посвистывая, а народ в старых кухлянках уже тянулся к гостям.
Совсем рядом, видимо спрятавшись заранее сидели два голых пацана, похоже, брат и сестра, - сидели, завернувшись в меховую рухлядь, и было им весело, тепло, щекотно.
- У них тут кораль, праздник! – сказа пилот, хлопнув по плечу Ильича. – У тебя желудок крепкий?
- В каком смысле? – не понял актер.
- Я же говорю – кораль, горячую кровь пьют, костным мозгом лакомятся. Это вкусно, полезно.
- Понятно… - сказал актер Андрейченко, гулко сглатывая.
Он решил без предварительного конферанса выйти и начать свою речь – типа Ленин прилетел. Немного смущало, что Ленин не будет стоять на броневичке, а как черт из табакерки выскочит из воняющего керосином вертолета.
Он и высочил. Вскинул руку, зовущую в светлую жизнь, лукаво улыбнулся и крикнул: «Товпгищи! Великая Октябрьская»… - и далее по тексту.
Коряки ахнули. Публики было немного, человек двадцать, примерно столько же ребятишек с измазанными оленьей кровью мордашками, да свора собак, которая сразу же чинно устроилась в первых рядах.
Еще на галерке были галдящие чайки и огромные черные вороны. Еще раньше артисту объяснили, что это не птицы с помоек, а священные вороны Кутхи, верховные божества для коряков. Так что, можно было считать, артист Андрейченко солировал на правительственном концерте. Трибуны не было, поэтому Ильич пошел в массы. Произнося свой монолог, он пожимал корякам руки, их ладони были сухими и твердыми, как кора каменных берез. Он ласково трепал детишек по головам, ерошил им волосы, а они задыхались от восторга и улыбались своими мордашками, измазанными оленьей кровью. Даже пилоты, когда он проходил мимо со словами «мир – народам, хлеб – голодным», подтянули свои пивные животики и шутейно козырнули, подыграли, спасибо.
Больше всего артиста Андрейченко беспокоила проблема финала. Занавеса нет, свет не погасишь, уйти некуда, не удирать же в тундру – догонят, да еще с собаками… Спрятаться в вертолет, так и туда залезут и спросят: «Ильич, ты куда удрал?»
Решение пришло само – закончив моно спектакль, артист присел на пенечек и стал смотреть в далекое светлое будущее. Народ корякский окружил его, рассматривали, даже трогали осторожно, а он просто сидел и улыбался лучисто.
- Дедушка Ленин, а ты нам подарки принес? – спросил один из голых пацанят, из тех, что прятались в меховой рухляди.
- Ты чо, дурак такой… - сконфузилась сестра, это ты дедушку Ленина с Дедом Морозом перепутал, так Новый год уже прошел давно.
- Конечно, мы привезли вам подарки! – сказал Ильич добрым голосом. – Там и варенье есть, и разные конфеты… Вы спросите у пилотов, они лучше знают.
- Привез-привез дедушка Ленин! – снова подыграли пилоты.
- Дедушка Ленин, а когда мы вырастим, то нас тоже будут ловить и в интернат закрывать? – спросил чумазый шкет, лежащий на здоровенной собаке, как на матрасе – а она вылизывала его, как своего щенка.
- Обязательно будут и вас учить. Учиться, учиться и еще раз учиться! Коммунистом нельзя стать, не постигнув… короче, все науки! – парировал Ильич.
И вдруг актер Андрейченко понял, что идет великий процесс подмены – как раньше святой Николай Угодник перетек в Дедушку Мороза, так сейчас Дедушка Мороз перетекает в Ленина. Ленин – это Дед Мороз! В него надо верить. И тогда он принесет подарки. А кто не верит, того не пустят в игру. Выгонят из хоровода вокруг елочки. Ленин знает все, он угадывает все желания, он знает ответы на все вопросы, он выполняет любые просьбы. Поэтому до сих пор стоят ему памятники, и если их собрать вместе, то имя им будет Легион.
- Дедушка Ленин, а ты скажи, чтобы нас в интернат не забирали, мы там болеем, - попросил пацан постарше, в кухлянке и с черным пером за ухом.
- А вот не надо, как вон те ребятишки, сидеть голыми на снегу, тогда и болеть не будете, товгищи дети!
- Да мы не от холода болеем, а от молочка, - сказал пацан загадочно.
- Несвежее что ли дают? – спросил растерянно актер.
- Да у северных народов немного другой обмен веществ, - подсказал пилот, - коров в тундре не держали, к молоку не привыкли, не усваивается.
- А зачем у нас шаманов запретили? – спросил пацан с пером за ухом, видимо, он чувствовал себя будущим вождем. Вождем племени ительменов.
- А зачем вам шаманы? Нужны знания, наука… - начал сбивчиво актер.
- Раньше зубы заболят, шаман постучит в бубен и все пройдет. А теперь две недели вертолета ждешь, чтобы вырвать. Вот смотри: ы-ы-ы! – И показал вождю пролетариата весь свой кариес.
- Товагищи дети! Шаманство и поповство – вгед! А вот стоматолог вам нужен – это факт. И Последний вопгрос» - весело крикнул Ильич, покачиваясь с пяточки на носочек.
- Можно, я спрошу… Рассказывают, что ты, дедушка Ленин, хотел американцам Камчатку продать. Почему не продал?
Актер Андрейченко заложил большие пальцы за жилетку, прошелся, заглянул вопросительно в глаза пилоту.
- Было дело, Ильич. Хотел торгануть полуостровом, - засмеялся летун.
- А почему ты спгосил, товагищ гебенок? – ответил Ильич вопросом на вопрос.
- А мы бы тогда жили в резервации… - сказал мечтательно пацан.
- Вот! За колючей пговлокой! Как пгеступники! В нищите! От мира отгезанные! Вам это надо? – агитировал оппонента Ильич.
- Да вы не знаете… Из резервации индейцам можно выходить, чужим входить нельзя без разрешения. И какая там нищета? У них лимиты на лосось – нам и не снились, на бобра, на соболя… Они свои земли Америке продали, деньги в банк положили, теперь живут на проценты.
- Ты откуда такой пацан наблатыканный? – совсем не по-ленински спросил актер.
- Да я был там. По обмену. Они своих детей в колледжах учат, на деньги племени.
- Что ж… - вздохнул Ильич. – Истогию, товагищащи, не пегеделаешь. Это диалектка! Не пегекг… короче, не перекроишь!
- Да пошел ты со своей диалектикой! – вдруг взорвался второй пилот. – За какие-то сто лет пять раз перекраивали! Сколько народу полегло. Никак понять не могу – почему мы до сих пор живы и место на карте греем…
- Все! Полетели! – скомандовал командир.
И они полетели. Над бескрайней нашей страной.
Камчатка – Санкт Петербур, 2000 – гг 2017
Санкт-Петербург, 2012 г
Все авторские права защищены РАО
Начальник над чудом рассказы
© Copyright: Павел Панов, 2022
Свидетельство о публикации №222062701035
Свидетельство о публикации №222062701035
Рецензии