Доселе

   В этом городе вовсю царило лето. И мое тело послушно шествовало ровно в те стороны, куда я его направлял. Сегодня это были всё те же улицы, всё те же учреждения, заведения и здания, в которых я бывал и раньше. Шёл я всегда на автомате, в наушниках, но мои мысли перебивали читающего книги диктора, и мне в который раз приходилось отматывать уже прослушанные главы назад. Моя тягучая токсичная как клей тоска, что-то инородное, навсегда поселившееся в моем теле, занявшее место души в моем солнечном сплетении, говорила со мной как всегда надменно и резко. Она обвиняла во всем меня. Мои несовершенные руки, ничего не умеющие и кажется не способные ничему уже научиться. Мои глупый, наивный и раздражающе придурковатый разум, заставляющий меня быть всегда лишь клоуном, одиноко сидящем на арене, на  необъявленные представления которого никто так и не пришёл. Этот разум водил мое тело по кругу одних и тех же улиц, он в сущности не мог придумать ничего другого, кроме как бродить. И вот тело мое шло, застывало на пару минут где-то, а устав отдыхало на редких скамейках, ступеньках и даже садилось прямо в песок и на камни на берегах тех рек и озер, коих не так много в пределах этого маленького и скучного городка. Городка, где родилось это тело, осознало себя мной и со временем вобрало в себя немыслимо откуда всю ту тягучую и намертво слившуюся со мной тоску. И оттого ноги мои становились тяжелыми, плечи сутулыми, а взгляд грустил. Грустил он однако ровно до тех пор пока тот придурок, что однажды поселился в моей голове и занял место разума, не придумывал очередную бодрящую идею, идею-однодневку, захватывающую и сулящую всей моей личности то самое, чего я больше всего хотел – Счастье. Счастье мое являлось мне лишь в одном образе. В образе ласковой доброй Женщины и ее  нежных объятьях. Эти объятья должны были быть искренними и дающими вечный обет быть со мной навсегда. Всё это было несбыточно и никогда не воплощалось в реальности настолько, чтобы я наконец поверил, что вот оно наступило, явилось, пришло ко мне, то самое настоящее Счастье. Так шли годы. Мирские или обычные радости, дела, обычаи меня не очень занимали. Я не сделал ничего из того, что совершают люди для роста,  благосостояния и продолжения рода. Дошло уже до того, что каждый день я с воодушевлением ждал лишь одного – своего конца, который я предрёк себе еще в студенчестве, решив остановиться на не слишком большом возрасте – 35 лет, том возрасте, когда впрочем, всё будет мне уже понятно. Ибо бестолковая жизнь до 35 означала бы не менее бестолковую жизнь и после. И вот в последний день моего 35 – летия  я шёл как всегда бесцельно по тем же улицам, где я всегда бродил, всё в тех же наушниках, и мое тело не из-за жажды, а только от нечего делать остановило вдруг свои шаги, бросило последний взгляд на этот мир и стало неторопливыми моими пальцами откручивать и открывать бутылку какого-то сильногазированного напитка. Со вкусом имбирного эля. Которого я с тех пор уже не встречал. И как только губ моих коснулся  этот напиток, мир начал уходить у меня из-под ног. И я, перестав быть собой, ощутил вдруг себя лишь помятой рубашкой, по которой стремительно двигался расглаживающий меня утюг. Так попал я под колеса обычного грузовичка, отечественного производства, пустого как и я сам, и из солидарности к роднившей нас внутренней пустоте не ставшего давить меня насмерть, а как будто дававшего мне шанс попытаться еще стать наполненным. И я благодарен ему за это. И я стремлюсь теперь наполнить себя знаниями из книг, духовностью из храмов, стремлюсь прогнать из души моей тоску, из разума - придурковатость, наполнить ноги  лёгкостью для бега, выпрямить плечи и вселить в свой едва видящий взгляд любовь и радость. Я всё еще жду добрую и родную мне женщину, с ее руками, обнимающими меня. Но теперь я с удивлением нахожу в себе новые мысли. Например, такую: а что дам я ей взамен? И не нахожу ответа. Для той идеальной женщины, мифической женщины  я всё еще остаюсь лишь объектом жалости. А потому я начинаю смотреть на других людей, впервые за все свои годы, и пытаться понять, почему жалок я и не жалки они. Я заглядываю в профили движущихся на автомобилях водителей. Они знают, куда они едут и знают зачем. Прохожие же меня не интересуют. Я сам прохожий. Я хожу, а значит у меня есть на это время. И значит его у меня слишком много, мне некуда торопиться и нечем заняться. И значит живу я только для себя. А если так, то значит меня никто не ждёт, и я никому не нужен. Перестать бродить, перестать тратить впустую время, и начать делать что-то для других – хотя бы год, а потом посмотреть, не изменилась ли моя жизнь, не появилось ли в ней то, о чем я только лишь мечтал доселе.