Соблазнитель

 
Любовную историю хотите? Пожалуйста. Сколько угодно. Могу — пять. Могу —  десять. Но не о себе. Может быть, потом, когда надобность в женщинах отпадет... Впрочем, не буду зарекаться.
С мужиком одним работал, Женькой звали. Вообще-то, он требовал, чтобы Евгением Станиславовичем величали. Но как-то не выговаривалось, и не потому, что длинно, просто не к седлу задница. Но похождения свои расписывать был мастак.
Я тогда монтажником в автоматике работал. Приезжаем в командировку. Селят в заводскую гостиницу квартирного типа. Нам, четверым, досталась двухкомнатная. Мы с Женькой тупиковую заняли, а два парня, помоложе — проходную. Собственно, он за старшего у нас был, да и по возрасту на добрый десяток обогнал, мог бы и меня к молодым отправить, но надо же кому-то слушать о его победах на любовном фронте.
Ехали сачкануть, а вляпались в тяжелейший аврал: с утра до темна –– в цеху, пива попить некогда. Дождались воскресенья. Вышли с Женькой в город. Начало июня, а духотища, как в Ташкенте перед землетрясением. Говорит вроде о пиве, но глазенки так и ерзают по распаренным женским выпуклостям. И словно в ответ на его ищущий взгляд откуда-то сверху появляется ленивый и капризный голос:
“Мальчики, сигаретки не найдется?”
Поднимаем головы — Манька в окошке. Пол-лица — глаза, пол-лица —  губы. Женька по карманам хлоп-хлоп, дрожащей рукой сигарету протягивает. А росточком-то скромненький. Девица с подоконника свисает. Прелести из сарафана на волю просятся, мозги мужицкие туманят.
“А еще одну можно, для подружки?” —  спрашивает красотка.
“Хоть две, —  говорит, —  для хорошей подружки мы и за вином сходить можем”.
Девица прелестями качнула, и Женька потащил меня к магазину. По дороге словами захлебывается, учит, вот, мол, как надо кадры искать, и какие кадры —  высшая проба. От спешки и предвкушения весь в поту.
“Ты видел ее губы, —  сипит, — вакуумный насос, а не губы. Такая поцелует — и дыханье остановится. Но ты не переживай, может, и подружка приличная”.
Все уже распределил, осталось только ”гоп” сказать. Возвращаемся с вином. Картинка из окошка не исчезла. Снова к нам нагибается, прелестями слепит и дурманит. Слова молвить не успела, а Женька уже бутылки протягивает. Молча взяла и молча пропала. Ждем-пождем — никаких признаков гостеприимства. Женька подпрыгивает, пытается что-то высмотреть — бесполезно. Я, конечно, мог бы его подсадить, но несолидно. И крикнуть некому, как зовут — не успели спросить. И вина жалко, и за себя обидно. Особенно Женьке. Но монтажники просто так не сдаются. Идем в подъезд. Высчитываем нужную дверь и попадаем с первого раза. Открывает оконная красавица. Глаза удивленные, губы обиженные — куда, мол, пропали, сколько можно ждать. Виноваты, каемся. А на кухне, действительно, уже и стол накрыт, то бишь стаканы выставлены и пучок черемши на тарелке, еще мокрый, видно помыла для гостей. Хлеба в доме не нашлось, но соли целая пачка. Да ладно — не обжираться же пришли. Женька снова уверенный, по-хозяйски открывает бутылку, разливает в четыре стакана и про подружку спрашивает, заботу о младшем товарище проявляет.
Ждали подружку, а появился подруг, здоровенный детина, весь в татуировках. Вышел в плавках, наверняка специально, чтобы картинную галерею продемонстрировать и с биографией без лишних слов познакомить. Поздороваться забыл, молча уселся рядом с Женькой и красавицу  на колено пристроил. Вторую бутылку разливал уже он. Хорошо, что вино быстро кончилось и появился повод распрощаться. Тяжело сидеть в молчаливой компании.
Этот разрисованный мужик и Женьку молчанием заразил. Целую неделю нам пришлось скучать без его рассказов. Нет, честное слово, соскучились. Ходит, как в воду опущенный, смотреть жалко.
Но затишье, сами знаете, перед чем бывает.
В выходной с утра  куда-то исчез, а часов в пять объявился с дамой да еще и с ребенком лет пяти. В общем-то, ничего подозрительного, на улице дождь зарядил, они якобы и забежали переждать его и обсохнуть. Да если бы так. Не дав нам опомниться, он вызывает меня на кухню и выдает инструкцию: он с подругой идет в маленькую комнату заниматься делом, а мы  должны следить, чтобы мальчишка не ворвался к ним, одним словом, нянчится.
Приказать просто, а как ребенка отвлекать, если ни угощений, ни игрушек. Парочка удалилась, а мы втроем смотрим на мальчишку и не знаем, с какой стороны к нему подступиться. Хочешь, говорю, сказку? Головкой мотает, не хочет сказок. Чаю просит.  Ну, чай — куда ни  шло. Это даже к лучшему, уведем на кухню — подальше от запретной комнаты. Кипятильник есть, заварки, пусть и грузинской, но целая пачка, а уж без печенья как-нибудь обойдется, не принца ведь принимаем. В том-то и дело, что не принца, породистые всегда  покладистей. А этому навели стакан сладкого чая — конфет требует. Не держим, говорим, конфет, от них зубы портятся. Пацан сначала в слезы, потом в крик. Мамку зовет. Она не откликается, тогда сам к ней рванул, юркнул между наших ног — и бегом. А дверь в комнату без шпингалета и без замка — ворвется и всю непотребность увидит. Еле перехватили. Поднял на руки — вроде успокоился, пока нес — молчал, а на кухне снова заканючил. От стакана отмахнулся, чай пролил, чуть не ошпарился. Пришлось самому молодому из нас бежать в магазин, прикрываясь от дождя полиэтиленовым пакетом. Ждал без капризов, потом, когда весь кулек смолотил, снова о мамке вспомнил. Чем ребенка занять — ума приложить не можем. Не в карты же с ним играть? Нахожу листок бумаги, пробую научить его рисовать. Правда, и сам как следует не умею, но утки и голуби получаются похожими. Карандашей в гостинице, разумеется, не нашлось, кто бы предупредил, что они понадобятся, рисую авторучкой, она-то ребенка и заинтересовала, На птичек моих он любоваться не захотел, а ручку попросил. Бери, говорю, и подрисовывай озеро с домиком на берегу, чтобы утке было где плавать. Дело вроде нехитрое, но у него не получается и желания не видно. Сидит, ручкой любуется. Нацарапал для пробы пару загогулин и спрятал ее в карман. Бережливый мальчик. Оно, в общем-то, и понятно — безотцовщина. У мамаши, наверное, ни денег на игрушки, ни времени на игры. Ручку выпросил и снова заскучал. Ерзает на стуле, головой вертит, а что на гостиничной кухне высмотришь, кроме щербатых тарелок. Смотрю, уже и губенки начали кривиться, еще немного и снова заплачет. Потом часы мои заинтересовали, Спросил сколько времени, я сказал, но ему самому увидеть захотелось. И остался бы я без своих пылевлагонепроницаемых, но в комнате хлопнула дверь и мамочка стала звать сынулю. Только на зов ее первыми побежали мы, а не мальчишка.
За причиненные неудобства наш Дон-Жуан сунул молодому десятку и попросил сбегать в  магазин. Бежать под дождем за выпивкой не так обидно, как за конфетами. Уселись за стол. Дама оказалась аккурат напротив меня. Пришлось рассмотреть. Чего уж там... не все красавицами рождаются, их тоже понять можно. И даже — нужно. Праздника всем хочется. Сначала стеснялась нас, невольных свидетелей счастья, помалкивала, пацана по головке гладила, потом выпила и осмелела, кокетство заиграло.
“Как вы думаете, —  спрашивает, —  сколько мне лет?”
Я, чтобы не обидеть, подмолаживаю до комсомольского возраста —  двадцать восемь, говорю. Давать меньше посчитал  неприличным.
“А вот и не угадал. Двадцать шесть. Если не веришь, могу паспорт принести”, — и довольнешенькая вся из себя.
И Женьку гордость распирает.
Потом, когда ее проводил, начал нам растолковывать, что женщина должна быть моложе мужчины минимум на пять лет, а еще лучше —  на десять.
“Я специально, — говорит, —  привел ее сюда, чтобы вы не считали меня трепачом”.
Мы успокаиваем его: и так, мол, верили, без доказательств. И тут же получаем очередную историю, как в Братске он оказался на одном этаже с танцевальным ансамблем и соблазнил двадцатилетнюю балерину. На тренировки к ним ходил и кое-чему научился. Но их руководительница, старая вешалка, положила на него глаз, а он ее проигнорировал, и от ворот поворот, кончились уроки хореографии. Пострадал за принципы. С возлюбленной разлучили. В память о ней остался только танец.
Историю досказал, потом не поленился встать с койки и сбацал перед нами прощальное танго. Не знаю, что там было у него с балеринами, кто кого игнорировал, но танцевал он здорово. Нет, серьезно, если бы сам не видел, ни за что бы не поверил, что обыкновенные мужики так могут.