Якуша

(Многие умы погрузились в современную политическую агрессивность, а жизнь продолжается).
 
  Ухватистый мужик был Яков Фёдорович Задорожний. Да пропала ухватка месяц назад.  Как слизали.
   Сила рассыпается. Руки с топора и пил срываются.
   Бывало раздаться раньше голос: Якуша, где ты? Травку покосить и чурок для баньки нарубить.
   В ответ: тут я, Ивановна.
   Как из-под земли вырастал. В гараже был и след простыл. Стоит уже возле Ивановны, инструментами играется.
    Сверкнёт коса и с бурьяна полетела роса. Бурьян в охапку и мигом в тачку. До свалки влёт пошёл. Выскреб мусор и готов. Загулял топориком и чурки до самой бани наперегонки бегом.
   Так и носилось не только над домом Задорожних, но и над посёлком: Якуша, да Якуша.
   Поселковые мужики не то, что не мастеровые были, а руки у них окривели от шпал, да колесных пар. Да от думок; как бы на каракубе удержаться, да метёлочниками в город не податься. Вот поэтому и топором хвать, пошли курятники и коровники вырастать. Порой угловатые, да кривоватые. На бок заваленные, покосившиеся, да маленькие.
   А Якуша человек другого расклада.  От отца – столяра родился. Говорили, что он с рубанком и фуганком на свет появился.
   Попросят Якушу сруб на дом поставить, так он его так отточит и оторочит, что не дом срубил, а дворец смастерил. А когда смотришь, как он работает, так кажется, что бревна сами взлетают, рядки, венцы, да стены сплетают.  А Якуша только языком цокает, да ногой притопывает.
   Предложат Якуше гроши. Он их в карман и не домой, а   в магазин. Накупит конфет и по дворам ребятишкам раздаёт.
- Чудной мужик, - говорили в посёлке. – Ты что в грошах не нуждаешься, что так ими бросаешься.
- А что мне их в карманы ховать и дома под подушки, да в перины совать. Вырастут ребятишки и Якушу вспомнят. Сладким, может быть, и не накормят, а горьким – могут. Да ведь до горького ещё время есть. Можно сладить и успеть.
   Поднесут стакан самогону. Якуша возьмёт и в туалет его выльет
- Что желудок не просит, что такое добро в туалет выносит.
  -Это не добро, - запустит Якуша словцо и приземлит мужиков. – Там ему и место. Самогон на землю выливать, землю обижать.   Она мне хлеб, а ей что в ответ? От того она и стала нас клевать и прижимать.
   Мелковатый был Якуша, да ловкий и силы неимоверной. Задерутся мужики, а он, чтобы разнять их, вкрутится между ними, как вьюн, разбросается кулаками, глядь, была толпа и распалась на «дрова».
- Ты нам все орехи поколешь, - плевались мужики.
- А вы их не для драк берегите, а для жён и детишек. Природа их вам дала не для мордобоя.
   Спросят, иной раз, мужики.
- Откуда сила у тебя такая. Горшок с вершок.
- От земли мужички, от земли. Питает она меня. Я же не топчу её, как вы в бусугарне, а достраиваю. Она меня не для гулянок в бусугарню пустила, а на   свет родила, чтобы нам детей рожать, да жён кохать.
   А месяц назад стало западать хозяйство Якуши.  Бурьян до забора добрался, потом во двор перебрался и на захват огорода пошёл, и забрали огород сорняк – трава, да жуки – колорадские.
   Умерла жена Якуши. Сидела на порожках и завалилась на бок. Врачи докопались: рак.
   Якуша слово: не жаловалась, жена. А врачи в ответ: это рак такой, который не чувствуется.
   А поселковые больницы – они на то и поселковые, что в них почти никогда ничего не чувствуется.
   Захлестнула пустота дом Якуши.  Раньше и полы мылись, и скатёрки на столы накрывались, в холода и дровишки в печке потрескивали… Калитка: хлоп, хлоп. Соседи за советами к Якуше забегали.
    Стали заходить одинокие поселковые женщины, не грех ведь такого мужика перехватить, а он, как сядет на порожки, втупится за переезд, где жену похоронили и в ответ ни слова.
- Был Якуша, - скажут женщины, - то разговористый, хоть гирю на язык вешай, не остановится, а стал, как немой. Бычком посмотрит на тебя и ноги сами бегут со двора.
   Дожала тоска Якушу. Да так дожала, будто быстрый ветер налетел, и в душе все перевернул. И решил он в один день уехать из посёлка. А куда и сам толком не знал. Родня вымерла.
   Подумал: Россия большая, авось где-то и прикустюсь. Да и тоска, может, отпустит. В посёлке и ветер с кладбища до дома долетает,
   Сторговался за дом быстро. Рюкзак за спину. Сел на проходящий поезда, даже не посмотрев на маршрут
   Кассирша: куда?
   А он: да, туда.
   А куда и туда - сам не знает.
   Сел.  Поспал. Вытряхнулся из вагона и на станции встал.
   Промахал по одной улице, потом по второй, а на третей остановился.
   Поваленный тын (забор) из трухлявых досок, изъеденных червями и потресканными от жары, наглухо забитые ставнями окна, кучи хвороста возле скособоченной калитки и дорожка, протоптанная в бурьяне, зайдя в который видна будет только одна макушка.
   Якуша поправил рюкзак и вошёл во двор, в котором на сосновом чурбане сидел мужик с седой, чуть ли не до пояса с бородой, всклоченными волосами и запушенный бритьём так, что не было видно глаз.
- Здорово, - сказал Якуша.
- Здорово, - ответил сидевший на чурбане и ощупал его глазами. -  Землю ищешь. А земли много, только вижу, что примоститься тебе негде.
- Так. Землю ищу. Хаты тут дорогие не по моему карману.
- Сидай. Погреемся на солнышке.
   Присел Якуша на пенёк. Осмотрелся. Дома кирпичные, каменные, а рядом прилепилась «опухоль», а в «опухоли» человек живёт. Хоть и запушённый с виду, но пока живёт, значит, душу ещё не уронил.
- Как зовут?
- Иваном Сергеевичем, а в посёлке Волосатый. Отшельник. Кличек много. Кто, как хочет, так и обзывает.
   Не стал Якуша дальше расспрашивать. И так стало ясно. Если в кличке человек, то не с проста.
- Хату хотел тут купить.
- А зачем она тебе. Живи у меня. Чую, что ты такой же, как и я.
   Слово за словом и   поделился Якуша своей историей, и вышла она такая же, как и у Ивана Сергеевича.
- Веришь, - начал Иван Сергеевич. – Не мог я принять, что Дарьюшка ушла. Один раз не выдержал. Встал ночью, взял лопату и пошёл на кладбище. Вырвал крест, начал могилку раскапывать. Докопался до гроба. Сбил крышку. А она, Дарьюшка, как живая. Я ей: выходи Дарьюшка. Тяжко мне одному, а она в ответ: выйти, то я выйду, да души у меня нет. Там она. А где там. Улёгся я возле неё и пролежал до утра. А утром вынули меня мужики. Вернулся домой. Продал его. И куда глаза глядели, туда и поехал. Вот тут и остановился. И охламился.  Да думаю, что скоро уеду. Тоска по дому затянула. Вначале вырвался, а сейчас назад потащило. Вернусь. Гроши от продажи дома остались. Выкуплю назад. А пока поживём вместе, чтоб ты привык.  Оставайся. Как обоснуешься, так и уеду.
   На улице залихватски свистнули и матернулись.
- Уходи, потом придёшь, - сказал Иван Сергеевич.
- Да ты кого – то боишься?
   Похмурнел Иван Сергеевич, беспомощно посмотрел на Якушуи, вздохнул
 -Это ко мне пришли. Сейчас бить начнут и пенсию начнут выдирать. И тебе достанется. Уходи. Я уже привычный.
- Ты – привычный, а я нет, - ответил Якуша. – Посмотрю, что за молодцы тут у вас.
   Калитка и так еле державшаяся, совсем слетела с петель. Вошли два парня. Плечи в сажень. На грудь обруч с бочки не оденешь.
- О, ещё мужик на улов залетел, - сказал один.
   В ногах приземистый, в талии узковатый, в груди размашистый, а сверху голова со лбом накатом, не то лысая, не то бритая, словом волосом не покрытая.
    Другой и не мелковатый, и не широковатый, а разлапистый. Шаг шагнёт, полтора метра хватанёт. Руки в перстнях, а в носу кольцо. Рога ещё и точно бычья голова.
   Иван Сергеевич руку в карман, да Якуша удержал.
- И много вам грошей нужно, ребята.
- Да сколько есть, все возьмём. Зачем они вам. Пойдёте под домами, вам и хлеба дадут. Народ у нас жалостливый. Если буханку не кинут, то корку уж точно. А корка как раз для ваших зубов. Наши зубы для грошей, а ваши для сухарей.
- А ты мои зубы видел, - спросил Якуша.
- Не дашь грошей, тогда и посмотрю, и посчитаю.
- Ну, смотри и считай. И морду свою не обижай. А то покривится она, и девки плюнут на тебя.
   Парни к нему, да крутнулся Якуша, как вьюн. Кулаки и не большие, да точно прицелились к самому больному месту между ногами. Присели парни и в присядку на улицу, а Якуша вдогонку.
- В следующий раз не в присядку, а на карачках. Посыплю ещё вас свинцом из ружья, да топориком потешу, а то и пилой ноги, да руки побалую.
   Остался Якуша.
   Оживать стал дом. Якуша крутится во дворе, а за ним пристраивается и Иван Сергеевич.
   Взялись они за топоры, пилы, серпы, да косы. И через месяц оброс домик новыми досками. Тын вытянулся в линейку, хворост порубили, баньку поставили. Двор вычистили и песком посыпали. Заиграли окна. Труба над домом «ожила». Первый дымок пустила. Печурка в баньке заискрилась. А сама банька парком мятным дохнула.
- Эх.
   Взмахнёт Якуша берёзовым веником, да так по спине Ивана Сергеевича вздёрнет, что спина трещит. А на плечах горит.
   После баньки собственный квас в ведёрке из погреба. Продерёт, словно новая душа вселилась.
   Ухнет кваску Иван Сергеевич и к Якуше.
- Если б не ты, затух бы я тут. Копнули бы ямку, меня туда бы спихнули и хворостом прикрыли бы.
- Дело не в этом, а в другом, -  ответит Якуша. -  Таких как ты и я много. Ищем мы друг друга, да не всегда находим.
   Вечером выйдут они во двор. Сядут на лавочку. Молодёжь косяком пройдёт и поздоровается. Воспоминаниями душу отведут. А воспоминания об Ивановне, да о Дарьющке. Перекликаются Якуша и Иван. Эхо между ними летает. А сверху никакого отклика нет. Может быть, и слеза прошибала. Да тугие они мужики стали. Смахнут рукой слезы и скажут друг другу: что-то спать пора.
   Месяц прожили вместе. Якуша не, сколько привязался к Ивану Сергеевичу и не, сколько жалел его, а видел: бросит он его и снова запуститься человек. И ляжет это на его совесть: мог помочь человеку, да отказался.
  Иногда молча посидят. Иногда спросит Иван Сергеевич.
- Привык Якуша.
- Привык.
- А я домой хочу. Затосковал. Хоть и нет там никого.
   Просил Якуша остаться Ивана Сергеевича. Да не вышло. Проснулся утром, а на столе записка. Сорвался Иван Сергеевич. Хотел было и Якуша за ним. Сросся с душой. Да решил не навязываться.
   Через месяц письмо от Ивана Сергеевича: возвращаюсь к тебе, дом не смог выкупить, грошей не хватило.
   Якуша мешкать не стал. Рюкзак на спину, замок на двери и по адресу Ивана Сергеевича.
   Нашёл он его в подсобке каракубы. Среди паклей спал и мазутом дышал.
   Расспрашивать его он не стал, а за руку и из подсобки.
- Пойдём, Иван, твой дом смотреть.
- А что его смотреть. Все равно выкупить не смогу.
- Ну, хоть я посмотрю, что за дом.
   Пришли. А хозяин гладенький, глазами обшаривает, да на карманы и рюкзак поглядывает, в словах текучий: дом хвалит, да цену набивает. Хвалил, хвалил, а как увидел, что проку от хвалы нет, прекратил.
- Что шастаете? Что ходите? На дом глазете, а гроши жалеете.
   Словом, на отпор пошёл.
- Нет грошей и дела нет.
   Иван Сергеевич назад, да Якуша его за руку, а потом к хозяину.
- Двести тысчонок за дом. А чуточку меньше можно.
   Хозяин в прибаутки.
- Чуточку проси у уточки.
   Полез Якуша в рюкзак, вынул гроши от продажи своего дома.
- Не хватает трошки. Это задаток. Пиши расписку, что получил.  Пусть он поживёт пока у тебя. А остальные гроши через три дня привезу.
   Не выдержал Иван Сергеевич: да, что ты, как же я тебе их отдам.
- А мне и не нужно их отдавать. Малость себе оставил на всякий случай. А если что, то топорик и пилу в руки.
   Возвратился Якуша назад, продал тот дом, который отстроили, деньги хозяину и купили Иван Сергеевичу.
   Иван Сергеевич настроился было, что вместе жить будут, да не пошло.
- Нет, Сергеич, - ответил Якуша.  – Поезжу я. Ещё не мало таких, как ты.  Ждут они меня. Не гоже сейчас человека в беде бросать. Время сейчас такое. Верхи бросают, а внизу не подбирают.
   Как не упрашивал Иван Сергеевич Якушу, а он все в ответ: ждут они  меня, ждут