Севера... Два Серёги

   

                1. Два Серёги.

               
        Государственные ПриискА, когда золото прёт, не особо себя утруждают отмывать полигоны точно в отмеренных маркшейдерами границах. Где съём побогаче – оттуда и гребут бульдозерами пески! Оставляя после себя, не отмытые участки, обычно по границам полигона – «борта». Конечно, это запрещается делать, ведь закрывать, «актировать» полигон нужно полностью отмытым, но кто победителей судит – план нужен всем!

Вот и ковыряются, после Государственных приисков, в этих пропущенных по бедности содержания золота старых отработках, маленькие артели. Мечтая получить право на отработку нового, полнокровного месторождения, да так, чтобы запаса золота хватило лет на пять работы…! И что бы денег заработать - на всю оставшуюся жизнь!

Да! Вечная мечта старателя - раз, и на всю жизнь…
Вот в этом желании халявного благополучия, в мечте о фарте – тяжелейший труд и лишение почти всех благ цивилизации. Со временем, большинство желающих «…просто много и сразу заработать», отсеиваются, остаются те, кто не видит себя в другой жизни, в других человеческих отношениях. Для кого старание, уже становится образом жизни, мышления!


             Маленькая, в пять бульдозеров, старательская артель «Авангард», с грехом пополам отмучила сезон золотодобычи. Ну, вот бывает же такая в жизни не пруха, просто не везет и всё! В кои веки, выпросили, добились возможности отмывать новый участок, новое месторождение, а не перемывать старые отработки за прииском, так называемые «помойки», а золото не шло. То ли геологи завысили, в погоне за «приростом», содержание золота, то ли маркшейдер Анатольевич, границы полигона с песками промышленного содержания, плохо отбил на местности. Но факт остаётся фактом, почти весь сезон барахтались во «вскрыше» и лишь к осени стали снимать хоть какое-то золото.

 «Прогара», конечно, нет, какие- никакие деньги заработали, но вся надежда на следующий год. На новый сезон. Этот же сезон вымотал, в усмерть. "Полоскали пески" до последнего, до тех пор, пока утренние заморозки не стали покрывать колоду прибора с порогами, ледяной коркой. Золото перестало осаживаться на резиновые коврики и почти все улетало по ледяной рубашке, вместе с мелкой пустой породой – «эфелями», у старателей - "нифеля", в отход.

 Преступно, на нет, сводить труд многих людей, да и золото жалко! Видно, пришло время собираться к людям, заканчивать промывочный сезон…

 Весь участок, уже как неделю, не работал. Отмывались, «откисали», парились по очереди, в малюсенькой баньке, что торчала над землёй всего на два венца сруба и сразу крыша с трубой. Банька хоть и малюсенькая, но благодаря тому, что бОльшая часть избушки вкопана в землю, потеря тепла минимальная - очень жаркая! Стоит она над небольшим обрывчиком, у берегового среза горной речушки. С почему-то русским названием -  «Анютка». Видно геологи – топографы, когда-то стояли на ней табором и кому-то взгрустнулось о доме… 

Вообще-то, более- менее значимые реки, речушки, все имеют родные Чукотские имена. «Кипервеем», «Чаревмеем», «Кэтэпвеем», где «веем» это и есть река, а все остальное, что присущее именно этой реке. «Кэтэпвеем» - река горных баранов. «Кипервеем» - росомашья река… 

Перестирали весь свой нехитрый скарб. С утра до вечера резались в карты. Под рев и хохот зрителей, этими же картами, лупили нещадно, проигравшего, по ушам. Привыкшие работать по двенадцать часов, по строгому распорядку, старатели не знали, куда себя уже деть. Облазили весь распадок, постреляли по куропаткам, что водились в большом количестве в зарослях краснотала и ивняка, вдоль речушки.  Охотится на них, не доставляло никакого удовольствия, непуганая куропатка этого года, только вертела башкой на звук выстрела. Даже обидно было за её безбоязненное, неуважительное отношение к человеку - в неё бросают палку, а она лишь втягивает шею, подпрыгивает, а улетать не хочет.

 Всеми любимая, беспородная собачонка Манька, сходила с ума от счастья, что, наконец- то люди, находят время ходить с ней по тундре, по распадкам. Звонко лая гонялась за евражками, сусликами тундры, те тоже последние денёчки вылазили из нор на свет божий. С первым снегопадом уйдут на всю зиму под землю. Был еще один пес в начале сезона, взрослый кобель, тех же дворянских кровей, что и Манька, но куда-то пропал уже под осень. Может быть волки утащили, или медведь подмял, других вроде причин не было. Но, судя по отвисшему брюху Маньки, память о себе оставить всё - таки успел!

 Начальник участка, дал команду повару Степанычу, продуктов не жалеть, ведь не потащишь за собой в вертушку тушенку и сухую картошку, а то, что останется, до следующего сезона не доживет. Все равно съедят мыши или медведь. Лишь три мешка с кукурузной крупой стояли не тронутыми, настолько надоела за сезон эта очень полезная, питательная и главное дешевая, национальная пища молдаван!

  А ведь в сезоне каждый мечтал поваляться в постели, отоспаться вдоволь, да просто ничего не делать! Но вот три дня курортной жизни и все… Ничегонеделанье уже сводило людей с ума. Ждали по погоде, прилета вертушки, что заказал по рации начальник участка. За три захода, всех перебросит в Билибино, там деньги на руки или аккредитив, самолет на Магадан, а оттуда по всей стране! Останутся только местные, Билибинские, а их всего два человека - два Сереги. «МалОй» Серега и Серега «Старый».

 Наконец-то дошла очередь и до артели «Авангард». По рации, диспетчер невнятно, с треском в эфире, произнес долгожданное: «Обеспечьте встречу, полосу: к вам вышел борт!» Не прошло и часа томительного ожидания, первая услышала вертолет Манька. Вслушиваясь куда-то в сторону темных сопок, что нависли над распадком, она стала взлаивать и поскуливая переминаться с ноги на ногу. Далекий стрекот вертолета все ближе и ближе, вот он и сам. Лихо плюхнулся на расчищенную от торфов площадку, не выключая двигателя, высунулся летун: «Давай братва, пошустрее, что-то на перевале ветер крутит поземку, не к добру, а еще две ходки!»

Кто летит, в какой партии, уже было решено давно, так что особо времени на погрузку и не потеряли. Всё бегом, всё уже отлажено, привычно. Улетела первая партия, вторая подтащила к площадке свои рюкзаки, старые чемоданы. Даже разговоры уже не клеились, да и о чем говорить, за семь месяцев одни и те же лица и на работе, и после работы! Надоели все друг другу порядком.

 Прилетел второй рейс, вывез и этих счастливчиков. Остались, как всегда, самые не требовательные, умудренные. Часом раньше, часом позже - больше ждали! В последней партии работяг, на отправку в Бильбао, был сам начальник, ему положено последнему оставлять участок, два бульдозериста, съёмщик, да оба Сереги. Они понимали ребят, рвущихся в первые партии вылетающих. Ведь тем, еще несколько дней добираться на перекладных до семьи, а им - прилетели в Билибино, вот и дома!

 Кстати, о начальнике участка, он же председатель артели: тогда, довольно часто, во главе маленьких артелей, стояли люди без дипломов и даже зачастую без среднего образования. Их знания горного дела, они получали прямо на полигонах, мотаясь по Чукотке, по приискам. Вот таким начальником и был Зарубин Иван Алексеевич. Старый, прожженный северянин: прошел «Крым и Рым». Был крепок на выпивку, мог на спор, перепить более молодого спорщика и когда тот уже не вязал «лыко» - Алексеевич, гордый собой еще и шел париться в баню. Семья была у него где- то в Донецке, ездил туда он очень редко, но переводы слал регулярно. Был с купеческой хитринкой, мог выдурить, уговорить дать ему нужные запчасти в долг на прииске и забыть про долг: «Одно дело делаем, стране золото добываем!»

 Ладил со всеми проверяющими, мог жестко обругать виновного по работе, уволить среди сезона за пьянку, дав по «загривку»!  Установить прибор на перестановке, самому сделать съём с ртутью, отжечь амальгаму, отбить пробу на лотке, знал наизусть все размеры подшипников на бульдозере Т-100. Много чего, нужно ему знать не хуже других, а то и лучше. Руководить старательской артелью не просто, нужен авторитет, уметь быть жёстким!  Там народ и сам может в глаз дать при случае…

 Вся бухгалтерия заключалась в правильном ведении журналов по сохранности золота и общей тетради с отметками, кто и как работал. Печать высыхала за безнадобностью. Отчеты, балансы все это делала бухгалтерия прииска.


Уже ближе к вечеру прилетела вертушка за оставшимися людьми. Сев на площадку, летуны почему-то выключили двигатель. Из открывшейся дверки вертолета, не дождавшись пока выкинут лесенку – трап, кряхтя, выпрыгнул человек в милицейской форме. К нему, с предчувствием чего- то не хорошего, направился Иван Алексеевич, представился, попытался пошутить: «Поздновато Вы приехали, сезон уже для нас закончился, взять Вас на работу съёмщиком уже не могу!»

 Старлей, сухо поздоровался, шутить, он был не намерен – при исполнении! Объяснил цель визита: «Все шлихи, что остались после отбивки золота (которые по обыкновению, собирались в железных бочках из под солярки) – забрать с собой! Вообще то, они всегда оставались на участке до следующей весны, чтобы потом, по возможности, отправить оказией на прииск, для дальнейшей переработки.

  «Мол, есть кое какая информация, о фактическом, гораздо большем, чем заявлено, содержании золота в отходах» … «Тю, на тебя, ты чО сдурел, ведь это три бочки по 300 - 350 килограммов, вертолет то не резиновый! Куда людей посадим, летуны согласятся на перегруз?»

 Человек в погонах, обличенный доверием, а возможно и личным участием в разоблачении хищения золотовалютного имущества, в особо крупных размерах, был неумолим. «Мне все равно: полетит кто- то еще или нет? В вертолете должен быть я, шлихи и вы. Всё остальное - лирика».


Плюнув и смачно выругавшись в адрес, «передавших кое какую, информацию», Алексеевич дал команду работягам, еще немного поработать в этом году. По настилу, с матом и уханьем закатили, засунули эти треклятые бочки, во внутрь вертушки. Летчики, бедолаги, только бегали вокруг и жалобно просили: «Парни, вы уж поосторожней, вертолет не железный, что отлетит или сломаете, сами всю дорогу руками будете придерживать!»

Оглядев и на всякий случай от смещения, увязав груз, командир огласил свое решение: «Меня никто не предупреждал, что будет дополнительного груза почти тонна. Сливать своё топливо, я не собираюсь, решайте свои проблемы сами, но два человека лишние. Всё!»

Кто, как не старый северянин Иван Алексеевич знал, как оно отказаться от столько месяцев желанного вылета домой! Какие споры были, кому вылетать первому, а разница то всего в один час! 

Повернувшись к "Старому" Серёге, Алексеевич просто попросил: «Слушай Серега, остался один молодняк, кого мне, до завтра на участке оставить? Завтра же отправлю вертушку, а то и сам на ней прилечу. Останься, а? Второго сам себе выбери, а я уж прикажу!»  «Да чё там приказывать, дядь Вань, давай я со "Старым" останусь» — это встрял в разговор Серега "МалОй". «Тёть Тоня наказывала мне над «Старым» шефство держать, от себя никуда не отпускать, а если будем мимо гастронома идти, так вообще под руку брать!»

Все облегченно засмеялись, не столько над подковыркой «Малого», сколько от тайной радости, что: " не я остаюсь!" «Ну и ладненько, Малой все жаловался, что его очередь пострелять из ружья не доходит – вот и пусть по куропаткам постреляет, ружьё забирать не буду, там еще патроны где-то в сумке остались. Маньку - привяжи, чтоб потом не ловить по прилету вертолета. Ну, давай, будешь целые сутки начальником участка, понравится, своё кресло тебе уступлю!» Пожал Иван Алексеевич руку "Старому", хлопнул по плечу "Малого" и, не оглядываясь, пошел к вертолету.

Хлопнула дверка. Засвистели, зашелестели, раскручиваясь лопасти, натужно взревел двигатель и вертушка сразу, с разворотом, потянулась с набором высоты, в сторону закрывавших горизонт сопок.


У края «взлетки», стояли рядом два Сергея и провожали взглядом, все уменьшающийся в размерах, вертолет. Тоскливое чувство вынужденного одиночества, царапнуло по сердцу каждого. Мы, живя в поселках, городах, среди себе подобных, никогда не сможем почувствовать на себе, что, такое тишина.  Ти-ши-на.  Только что, разговаривали люди, кто-то брямкнул кружкой, где-то играет музыка, кто-то забивает молотком гвоздь в табуретку. Да мало ли звуков, которые мы просто не выделяем, не ищем того, кто их производит, все это постоянный фон, на котором мы и живем.

Только в тундре или в тайге, вот так сразу, одномоментно, оставшись наедине с природой, узнаешь, что тишина может пронзительно звенеть! Давить! Пройдет несколько дней и только тогда человек начинает слышать Мир: вот треснула ветка – кто-то прошел! Плеснула рыбешка в воде…  Природой заложенное, возвращается к человеку само…



2. Два Серёги.

      Старый, повернулся к Серёге: « Ну, что опекун, пойдём печку затопим. Темнеет то нынче быстро, а ночи уже зябкие». Увидев, какое то кисло-расстроенное лицо Малого, успокоил: «Да не переживай ты, поспим одну ночку, а там к обеду уже очередь в гастрономе занимать будем, а вечером ты в кино, аль на танцы. А я пожалуй - еще разок в гастроном схожу!»

Затопив печку, заночевали в одном из жилых вагончиков - балков.  Они, конечно, предназначены для жилья летом, но если осенью печку, сделанную из железной бочки, топить - жить можно. Долго не спалось, скорей бы утро! Так за разговорами и не уследили, когда сморил сон.

 
       «Серёга, вставай, ты чО не слышишь? Кому говорят, а ну проснись!» Встревоженный голос "Старого",  заставил приподнять голову Серёги от подушки. В кромешной темноте было слышно, как "Старый", нещадно матерясь и чиркая, ну ни как не загоравшимися спичками, ищет огарок свечи, что еще вчера стоял на столе. Вагончик, периодически вздрагивал всем своим телом, от ударов ветра. Печная труба, как бы  набирая, то, сбрасывая обороты, то выла, то стонала.  Дверь, дергалась и скрипела, грозясь распахнуться.

 «Ну, ни фига себе компот – переночевали!» "Малой", подхватился к двери и во время – не закрытая на засов дверь, с треском  распахнулась, отлетела наружу. Выскочив на крыльцо, пытаясь её закрыть, Малой, хапнул полной грудью, холоднющего ветра со снегом! Захлопнул дверь на засов и только тогда смог прокричать: « "Старый", ты вчера мне курорт обещал, пока будем ждать вертушку! Ты ничего не перепутал? Слушай, а не было случаев, чтобы балок от ветра набок свалился ?»

Кое-как, вдвоём, нашли свалившуюся на пол свечку. Зажгли фитиль, но застекленные в одно стекло окна, с щелями, совершенно не препятствовали порывам ветра и снега. Свечка гасла, её зажигали, она опять от порыва бурана гасла… Тепло из балка, давно уже вытянуло, выдуло наружу. Запас дров был, но аккуратно сложен, аж возле бани, а туда надо еще  дойти. Поклацав в темноте зубами, наслушавшись выматывающего душу воя в трубе, от которого становилось еще холодней и тоскливей, решение приходило в голову только одно - перебраться в баньку и затопив её,  дожидаться коммунизма!

     Связали два узла постельного, два матраса, чайник, первое, что попалось под руку из провизии и, наклонив голову против порывистого ветра, побрели к бане. Ввалились в моечную с двумя лавками, зажгли керосиновую лампу. Имея на участке свою небольшую дизельэлектростанцию, лампу в бане хранили просто по старой, доброй памяти! "Старый Серёга" радостно произнёс: «Это ж надо, как судьба распорядилась, ведь говорили мужики, зачем две лавки и так места мало, а я настоял – мол, не люблю в бане к мужикам прислоняться! Все поржали, но лавку оставили. Теперь. это две коечки будут, так что "Малой" выбирай себе плацкарт, дня на три задуло, точно!

 В суматохе переселения, обустройства, пока растопили печурку, перетащили и закрепили вдоль стен баньки, лавки. Вынесли под навес тазы и ведерки – вроде как рассвело, вернее хоть стало видно, клубящийся под напором ветра, снег.  Зачерпнув воды из речушки, вскипятили чайник, он подфыркивал и тоненько дребезжа  прикопченной крышкой, выпускал струйку пара. Жить можно всегда и везде, если ты сам устраиваешь свой быт, не плывешь по воле случая.


   Как и предсказал "Старый", буран свирепствовал трое суток. Трое суток, ветрюган со снегом, налетали на маленькую крепость человеческого жилья – баньку, разбивались об неё и снова и снова рвали в клочья дымок из трубы. Керосин в лампе давно кончился, лишь всполохи пламени, в приоткрытую дверку, такой родной сейчас печурки, создавали причудливо меняющиеся тени на стене. Довольная жизнью Манька, которую "Малой" сжалившись, высвистал в буране, позёвывала, вытягивая ноги, под лавкой.

Говорить совсем не хотелось, вставали только пить чай, благо за водой уже ходить далеко не надо – приоткрыл дверь, зачерпнул снега. Много ли для чая надо? На исходе третьих суток, ветер стал понемногу утихать, делая все больше и больше паузы между своими порывами. А уже поутру, только изрядно выпавший снег, да кое -  где выбитые стекла и оторванный рубероид с крыш напоминали, что было тоскливо.

« Ну, что "Малой", кончились наши страдания, давай готовиться к отлёту?!» Слили, с законсервированных на зиму бульдозеров, солярку в пустую железную бочку.  Заправили дизельэлектростанцию и один, из наиболее внушающих доверия, бульдозер. Пока "Старый" возился с «ДЭСкой», а чего, с какой стати они должны сидеть впотьмах -  "Малой" лихо, на бульдозере, расчищал снег с вертолетной площадки.

 Так в делах и заботах и пролетел еще один день…  Поздно вечером, наконец-то при свете лампочки, вскрыв себе и конечно Маньке, по банке тушенки, с горячим чаем и сухарями, отужинали всей семьёй. "Старый", где - то раскопал связку старых журналов, что летом с оказией, вместе с почтой, забрасывали на участок. Нацепив на нос очки, пришептывая губами, он долго рассматривал картинки, а потом читал про чудесную страну Эфиопию!

       Журнал « Вокруг света», это реальная возможность почувствовать себя путешественником. Нет, конечно некоторые наши старатели, тоже бывали за границей. Братья Свиридовы, например, уже три года всех достают своими рассказами о благословенной и удивительной  стране Болгарии.

 «Слушай, "Малой", а ты бы мог жениться на эфиопке, прости меня Господи»!? «Ну, ты даешь "Старый" – "Малой" с интересом потянулся к журналу – чО, её фотография пропечатана, раздетая?!» Увидев на фото в журнале, разрисованные лица жителей далекой страны, он разочарованно протянул: « Издеваешься, засмеют  ведь в Билибино с такой… Я,  лучше с Танюхой буду мириться, она хоро-о-о-шая».  Хорошая -  сказал нараспев и мечтательно. «И фамилия у неё хорошая – Пшени-и-и-цына…»


    Ранним утром, в окошке начали лишь проглядываться очертания стоящего  невдалеке вагончика, "Малой" уже суетился  возле печки, громыхал кастрюлей. « "Старый", вставай, а то прилетит вертолет, больше будить не буду, улечу один! Ты оставайся с Манькой, вам журналов до весны хватит по складам читать! Смотри, какую я кашу сварил,  ты ещё никогда такую не ел. Импортная, ты же любишь иностранных тёток смотреть, вот и привыкай к их меню»! На самом деле -  импортная, это кукурузная, «молдаванская» и надоела она страшно. « Погоди, вчера же оставалась, только начатая банка тушенки, давай её «зачифаним». Опоздали вы Сергей Трофимович, кто раньше встал – того и сапоги! Манька, гадина, ночью заскучала и продолжила поздний ужин!Перекусим, на последок кашки, в Бильбао её, к сожалению, не увидим!»

       Покушали, сели у окошка ждать вертолета. Вот уже и полдень прошел. Тихо на участке. "Малой", уже раз пять выбегал раздетым, на улицу, вдруг в бане плохо слышно. « "Старый", как думаешь, чего не летят? Погода, глянь - все вершины сопок чистые. Небось, сначала, куда ни будь на прииск «Мандрикова», а уж потом за нами.

      А мы, что - не люди?! Почему, нас - так  на обратном пути, а если опять задует? Что, еще три дня здесь сидеть! Да уже и тушенки нет...».

       "Старый", молча сидел у окна и только курил. Быстро стемнело, легли спать пораньше. "Малой" лежал, отвернувшись лицом к стене и что- то неразборчиво бубнил, кого-то материл. "Старый" опять нацепил на нос очки и то ли читал журнал, то ли делал вид…

      Следующий день ни чем не отличался от предыдущего, разве, что стало холодать и мороз, превратил речушку в ручеёк подо льдом. Вот так, в томительном ожидании вертолета, прошло еще пять дней.

     Зима 1972 года, на Чукотке была как никогда ранняя и очень морозная. На Северах, резкая смена времени года, нормальное положение вещей. Но тут - природа, куда то точно, наверное спешила.

     Печку в бане приходилось топить уже раза два в день. Снег устоялся, подмерз и хрустел при ходьбе. Лишь собачонку Маньку всё устраивало и она не могла понять, почему люди с каждым днем, все меньше и меньше с ней играют и барахтаются в снегу.

      Однажды ночью, "Старый" разбудил "МалОго": « Значит так Сережа, я думаю, что в ближайшее время за нами не прилетят. Утром забываем о том, что вот-вот улетим, потому и живём бездумно, как временщики. Будем экономить питание и дрова, они привозные, кончатся - плохо будет, братан!»

     "Малой", засуетился, заволновался, зачастил, проглатывая окончания слов, заговорил почему-то свистящим  шепотом: « Ты чО, дядь Серёж, взаправду так думаешь? Ерунду то не пори, завтра наверняка нас заберут. Ну, не бросили же нас на зиму?! Не хочу тебя даже слушать! Так в наше время не бывает, чтоб живых людей в тундре забывать, ведь Алексеевич сам обещал прислать вертушку!!!» Сергей Трофимович молча слушал сбивчивый полушепот молодого парня, а может и не слушал,  думал о своём…


              3. Два Серёги.

     Прилетев в Билибино, Иван Алексеевич, с завистью смотрел на галдящих работяг, которые веселой компанией пошли, вернее, почти побежали в старательскую гостиницу - купленный артелью небольшой домик на окраине городка, подальше от посторонних глаз. Выпивкой, на Севере, никого не удивишь, но гудёшь старателей после сезона, это даже для Северов, зрелище не для слабонервных.

              Старлей, по-хозяйски пригласил Ивана Алексеевича в милицейский «Уазик», что уже стоял на краю порта. «Давайте проедим к нам, оформим «принял – сдал» золотосодержащий концентрат, ну всё как положено…  Потом сдадим его знающим людям, а уже завтра к обеду, вы свободны! Вы же говорите, что нарушений нет, ну, во всяком случае, злого умысла…»

                Алексеевич завелся: «Какой обед, мне нужно заявку на вертушку утром оформить, чтоб в обед уже людей снять с дальнего участка!» «Не умрут, если денёк отдохнут на природе, поохотятся и не надо на меня так грозно смотреть! Не улетят завтра, улетят послезавтра, деньги целее будут, меньше пропьют»!

           После оформления, опечатывания, сто раз расписавшись на всех бумагах, что ему давали, Алексеевич облегченно вздохнул: «Ну, всё, я пошел в гостиницу, когда приходить на пробный отдув, когда экспертиза? Утром не могу, буду в аэропорту у диспетчера». Милиционеры переглянулись: «Что вот так сразу и в аэропорт? Сдай-ка, Иван Алексеевич, от греха, паспорт, а лучше, ты уж не обижайся, переночуй у нас. Чего тебе завтра, переться пешком, опять сюда».

       «Не понял, я, что на стульях здесь спать должен, спасибо за заботу, но хрен вы угадали! Я вам, что пацан с улицы или председатель артели? Нужен буду – найдёте!»  Я так понимаю, зря он это сказал.  «Ну, зачем же на стульях и здесь, для таких случаев, у нас и получше гостиница есть. Переночуй всё-таки Алексеевич, у нас в отделении, тебя старателя ведь ничем не удивишь, небось, если копнуть - приходилось в подобном помещении бывать, а? Ну, да, в конце концов, не барин, потерпишь одну ночь».

 Как не ругался Алексеевич, не пытался докричаться до них: «За что?» «Не за что, а во благо тебя же, чтоб в горечах, в бега не кинулся!»- увели его в «подвал», закрыли на ночь в камере. Не смертельно, конечно, чем можно старателя удивить - нет дивана, на окне решетка? Да и фиг с ним, главное тепло, можно спать, а то, что под охраной – значит: не украдут!


Уже ночью, в камере дважды гас свет. Окно хоть и выходило во двор, на какую-то стену, но было понятно – с погодой что-то происходит. Ветер гудел и свистел, залетая порывами во двор. Не спалось Алексеевичу: «…вот как не работай, а понадобилось им - как последнюю овцу, засунули в подвал… Ну и что, жаловаться? Кому? Вот бросить всё и ходить жаловаться, искать справедливость?! Ведь не били? Подумаешь, переночевал одну ночку под засовом, о тебе же думали... Куда попёрся бы, на ночь глядя, пешком! Лишь бы к утру всё успокоилось с погодой, «Старый» то ладно, битый мужик, старатель, за «Малым» присмотрит если что. Плохо, что с продуктами у них не очень, прямо скажем - напряг. Ну, да ладно, денёк - другой поматерят меня. За их страдания - премию подкину, ведь выручили всех, остались без рёва и соплей».

Утром, новый дежурный, нарассказывал страстей про непогоду в городе, но выпускать категорически отказался: «Извини, Иван Алексеевич, команды не было…»  В обед, сержант поделился с Алексеевичем, собранным женой на службу, домашним обедом. Позвонив домой, узнал новости, про то, что вытворяет буран. Завьюжило, и видать на долго! У Ивана Алексеевича, уже закончились все матерные слова. Где всё начальство милицейское?! Сколько ему, без суда и следствия, еще здесь сидеть?!

 Совсем уже вечером, спустился дежурный капитан. Разведя руками, передал слова начальника: «Кормить, поить, курить в камере разрешить, но до конца непогоды, из подвала не выпускать.  С электричеством в городе перебои, провести следственные мероприятия по шлихам, пока, не представляется возможным… Что бы не думал, что уж совсем мы законы не соблюдаем – оформить Зарубина, как за мелкое хулиганство - ведь наверняка матерился в наш адрес? Окончится эта катавасия с погодой, разберёмся с твоими бочками, и езжай себе в аэропорт, или еще куда хочешь!»

Алексеевич, аж взвыл от бессилия, бесправия и обиды на всех и всё… На третьи сутки, может от погоды, а может от всяких обидных мыслей в голове, но никогда особо не хворавший, прожженный Северянин, почувствовал какую-то непонятность со здоровьем. Вроде никто сто грамм не подносил, а голова, что – то кружиться стала, если резко встать или повернуться.

Иван Алексеевич прилег на «шконку» и с некоторой опаской и удивлением стал вслушиваться в то, что происходило у него внутри. Поужинать он отказался, сыграл с дежурным сержантом в шашки, пожаловаться на недомогание постеснялся: «Еще чего, не дождутся»! Так, лежа в камере, вставая лишь попить и сходить в туалет, прошло еще два дня.  Видя, что дядька серьезный и понимая, что его держат лишь из необходимости, больше сидельцев в подвале не было - дверь в камеру перестали закрывать.

 На исходе пятых суток, Иван Алексеевич, не выдержав, тихо позвал дежурного: «Что-то мне хреновенько землячок, позови какого-нибудь лекаря, что ли…  Голова кружится, встать сам не могу, видно безделье мне не на пользу». Глянув, сначала с недоверием, на старателя, дежурный засуетился, побежал докладывать «наверх». Вместе, с доктором из «скорой» и дежурным офицером, спустился и подъехавший начальник РОВД. «Ты чё, Иван Алексеевич, симуляешь, иль вправду заболел - простыл»?

 Осмотрев, побелевшего и осунувшегося лицом Зарубина, врач, что - то стал нашёптывать начальству. Видя напрягшееся лицо подполковника, подтянулись и остальные милиционеры. Не обращая уже внимания на лежащего Алексеевича, он грозно и в тоже время как - то испуганно спросил у дежурного: «Задержание оформили, как полагается или опять, на потом!» Кивнул врачу: «Ну, чего смотришь, забирай его быстро в больницу или куда там!» Так Зарубин Иван Алексеевич, еще неделю назад здоровый крепыш 57 лет, первый раз в своей непростой жизни, лег в больницу.


              4. Два Серёги.

      За суматохой устройства в больницу, да и чувствуя себя не очень- то хорошо, Алексеевич, как - то запамятовал про вертолет, про шлихи…  Не первый год, работая в артелях, зная, что выезжающие после сезона старатели, могут простить всё, кроме двух вещей - неоформленный расчёт за сезон и вынужденное его ожидание, сделал его чуть раньше выезда с участка и передал, с прилетавшим маркшейдером, в контору. Все равно, последнюю неделю съёмов не делали, а готовили полигон к следующему сезону. Так что, получить   расчет в кассе, работяги, могли уже и без него.

 Уже по утру, первой же ночи в больнице, Иван Алексеевич, сроду не просивший ни у кого помощи, попытался сам дойти до коридора и покурить. Встал, подтянувшись на дрожащих руках, сделал шаркающий шаг и упал.  Сразу и во весь рост…


Не сразу, но набежали медсестры, с помощью ходячих больных положили Алексеевича на узкую больничную койку. Говорить он уже не мог, его губы стали тоньше и какого - то синюшного цвета. Сначала он еще пытался, как- то шевелить левой рукой, но вскоре и она отказалась его слушаться.

 Лежал Иван Алексеевич, вчера еще мучаясь от вынужденного безделья, полон планов и забот, уставившись неподвижным взглядом в грязно-белый, больничный потолок. И только плакал. Одними глазами. Натужно мыча. Такие люди, как он, не гнутся под ударами судьбы, сопротивляются до последнего, не выдержав – ломаются! Те, что погибче, где-то пригнутся, где-то наклонятся и вот так живут приспосабливаясь.

 Еле дождавшись окончания бурана, очумевшие, от вынужденного ожидания вылета домой, ведь от посадки в самолет - всего-то 18- 28 часов и ты с родными, старатели «Авангарда» отбыли на «Большую землю». На «Материк».  Председатель всё сделал, чтобы расчет прошел быстро и без проблем, а сам наверно уже бьётся за новый сезон! Раз его не видать, значит так надо, он и раньше не особо посвящал окружающих в свои дела. Увидимся весной, в апреле- мае новый заезд, новый сезон.

  Загудели труженики-вертолеты, каждое утро разлетались на заявки по тундре и лишь к вечеру возвращались на ночевку. Проковырявшись со шлихами, наматерившись вдоволь, закрылся отказным материалом следователь - старлей: «Прибил бы того, гада, что видать от скуки, сигнализировал про халатное отношение к съему золота в артели «Авангард». Может и не от скуки, а самим хотелось на этот участок счастья попытать. В принципе, можно подумав и вычислить круг заинтересованных, но зачем?

Мужика, председателя, конечно, жалко - в больнице оказался, ну да наверно уже вышел и рванул себе здоровье поправлять, куда ни будь на юга, деньги тратить! А я тут мерзни, за оклад!» Потихоньку разлетелся и служащий люд «Карьера Старательской Добычи». Отпуска в основном даются зимой, добыча- работа сезонная, отдыхать летом некогда!


    Продержав в больнице   больше месяца, парализованного Ивана Алексеевича, благодаря земляку лежавшему в соседней палате, сообщили родным о болезни отца и деда. Надо отдать должное, почти сразу, прилетела старшая дочка с мужем. Подготовили и увезли отца на Родину. Знавал я и другие подобные истории, с более жестоким окончанием…

 Когда Алексеевича несли на носилках в самолет, мимо вертолетов, он просто кричал глазами, страшно мычал, ворочая и закатывая зрачки под лоб. Дочка, не выдержав, ревела белугой: «Это он, что - то хочет всем сказать, наверно, прощается с Чукоткой!»

Зима во всю уже трещала морозами, высушивая снег, обжигающе холодным, отдающим смертью - туманом.


       5.Два Серёги.

       «Малой», после озвученного «Старым», что придётся еще ждать вертолета и сколько не понятно, больше уже не заснул…  Да и Старый ворочался и закашлявшись, не один раз вставал покурить в приоткрытую дверку печурки.

       Утром, глянув, на кислое лицо Малого, Старый попытался пошутить: «Коль меня Алексеевич назначил вместо себя начальником участка, то я тебя назначаю главбухом! Бери Серёжа тетрадочку, будем дебит с кредитом сводить. Делаем ревизию, всего, что нам нужно разумно и грамотно поделить!» «Между кем делить будем, не понял?» «Не между кем, олух, а на сколько. На сколько времени и какую норму питания учредим. Про Зиганшина с Поплавским слышал? Не пришлось бы, нам твои сапоги есть! Да ты глаза – то не таращь, шучу я! Конечно, за нами вот- вот прилетят».

       Ревизия дала не очень веселые цифры и не богатый ассортимент… Три мешка кукурузной крупы, мешок соли, ворох мешков из-под муки и сахара, упаковка спичек, две банки тушенки, ворох сухарей - на три раза чай попить. «Значит мил друг, давай про сухари и тушенку забудем, мало ли что – и места много не занимают и не испортятся в дороге…» 

       «Старый, ты куда ещё идти собрался?  До людей на вертушке, по прямой через сопки и перевалы - лететь час… Ты же не ворона, пешим ходом пока напетляешь по распадкам, да по тундре - ноги по задницу сотрешь. Недели три идти, не меньше?» «Да нет Малой, наверно поболее будет, перевалы не обойти…

        А «НЗ» мы иметь должны обязательно, не знаю зачем, но должны». Слово «неприкосновенный запас» греет душу – запас! Заглушили «ДЭСку», снова зажгли керосиновую лампу, правда, теперь горевшую не белым и чистым светом, а желто - тусклым и отчаянно чадящим – вместо керосина использовали солярку.

       Старый, как настоящий Робинзон, накарябал на стене календарь: «Никогда не пропускал день рождения своей Антонины, не заставит никто и сейчас этого сделать!»

       Уже ночью, "Малой" предложил: «Старый, а давай я тебя буду Сергеем Трофимовичем звать, ну или хотя бы Трофимычем?»  «О чём разговор, валяй! Но тогда уж и я тебя Серёжей кликать буду, моя - то Рая, постарше тебя будет, сама уже мать второй раз. Должна была стать, уже … Куда-то зять увез к себе, в Ижевск.  Говорят, тоже климат не подарок- край вечнозелёных помидор… Он сам так говорил.

       Думал я, приеду после сезона и полетим с Антониной смотреть нового внука. Или внучку, лучше внучку! Да я и первого еще толком не видел, разве на фото разглядишь, как следует. Пусть бабка понянчится, одна у нас Райка, не нанянчилась вдоволь!

       Прошло уже больше месяца, как моих мужиков оставили, точнее, бросили, вдвоём, зимой в тундре… Старатели, часто себя сравнивают с северным оленем: тот тоже, что сам себе «накопытит» под снегом – тому и рад, тем и живет! Ни на кого не надеется! Пока шевелишься - живешь!

      Обильные снегопады засыпали распадок глубоким снегом. Банька угадывалась только по синеватому дымку из трубы, торчащей прямо из огромного сугроба. Особо по такому снегу не находишься, да и необходимости расчищать баньку от снега не было. Так теплее, да и работы без этого хватало. Трофимыч, отжёг кусок троса в печке, на подвешенном полене скрутил из трёх прядей основу для петель на зайцев. По глубокому снегу, зайцы перестают бесцельно прыгать по тундре, а бегают только по уже протоптанному, кем - либо, следу. Тоже берегут силы, в мороз уставать нельзя - смерть.

      Сбиваются в большие компании, кстати, заяц единственный зверь, кто, чем сильней мороз, тем он активней бегает, в смысле не радуется морозу, а усердно ищет возможность, чего ни будь погрызть! Остальные предпочитают переждать холод в норах или под снегом, как можно меньше двигаясь…  Так вот Трофимыч, петлями и охотился на зайцев.  Растянув на кустах рыбацкую сетку –«путанку» и насыпав под неё кукурузной крупы, иногда приносил запутавшихся куропаток. Приходил под вечер, в уже прокопченную баньку, с чёрным от сажи потолком - соляра в лампе, на самодельном фитиле, нещадно дымила.

      А там нужно подремонтировать оборвавшуюся одежду. Сшить новые рукавицы из шкурки зайца, мехом вовнутрь. Мех заячий, такая дрянь, разве только в городе, да для красоты белоснежной и носить! Для обычной, таёжной жизни не годится - рвётся! Мех сушить невозможно: сыпется.

       Работы полон рот, некогда даже поваляться на коечке, сейчас каждая работа осмысленна и необходима – всё для выживания.

       А вот Серега скис… Целыми днями лежал под грудой отстиранных мешков, вставал только при появлении Трофимыча и то, когда его несколько раз позовут... Как только его не ругал "Старый", а он только отвечал: «Зачем, всё равно мы сдохнем здесь!» Перестал умываться.

       Трофимыч, пытался личным примером, каждое утро, с криком натирая своё лицо снегом, расшевелить парня, а тот лишь морщился и сердился. По ночам, потерявшегося во времени Серёгу тянуло выяснить у Трофимыча: «… ну, почему за нами никто не едет?!  А может уже давно война идёт?

       Точно война - и всем не до нас! А может, уже и нет никого? Трофимыч, а вдруг после атомного удара, мы вдвоем на всей планете остались?! Что значит – не выдумывай?! Ну, тогда объясни: пусть меня Танюха не хочет видеть или искать, но где тогда тётя Тоня? Где твоя Антонина?  Где доча твоя, Рая? Почему тебя не ищут? Я тебе точно говорю - Мировая война! Кто-то по ошибке или нечаянно - пустил ракету и пошло-поехало! Самим нам, здесь долго не протянуть, да и куда идти, небось, всё разбомбили, одна радиация…»

        На любой вопрос был готов ответить Сергей Трофимович, всё объяснить - лишь один вопрос ставил его в тупик. И он мрачнел, и разводил руками: «Почему его не ищет Антонина? Может и взаправду, прости Господи, какие-нибудь, инопланетяне прилетели…?»

        Я бы мог подробно описывать каждодневный быт моих мужиков, и это было бы наверно интересно, например зачем в канистру с бензином они насыпали соль?... Но у меня просто не хватит терпения.

        К слову говоря, Манька, на радость Трофимычу, ощенилась. Сразу став, какой-то другой. Взрослее, умнее что ли… С упоением вылизывала двух щенков. Развалившись под лавкой и подставив голое брюхо детям, прикрыв глаза, чутко слушала их причмокивание и посапывание.

На охоту её, пока Трофимович не брал - поморозит сиськи, щенков жалко. А вот день рождение своей супруги, гонявшей его за пьянку, по «чёрному», он отпраздновал! И сто грамм за её здоровье поднял!

        Постирал мешки из - под сахара, добавил в кастрюлю теплой воды и три бумажные пачки от дрожжей, там на стенках остались разводы от полезных организмов!!! Всё это перелил в резиновую грелку из аптечки и подвесил под потолок. Через определённое время, её раздуло, как Маньку за три дня до родов! Потом всё это в большущую кастрюлю, туда же, пустил плавать пустую железную миску. Поставил поверх кастрюли тазик из бани… На слабом огне и при слабом  пробулькивании продукта, постоянно менял холодную воду- добавлял лёд в тазу.

       Ну, а дальше все просто: пары спирта конденсировались на днище тазика, внутри кастрюли. Увеличиваясь в размерах, капли падали в пустую миску… Так и накапало грамм триста самогона. Да простят меня не пьющие, за столь подробное описание сего процесса. Я просто хотел обратить ваше внимание, что человек не искал легких путей, просто брага - ему была не интересна! Грешен, тоже люблю технический прогресс!

        Из разбитой деревянной бочки, он смастерил себе лыжи - «бегунки», понятно, что не коньковым и не классическим ходом на них было не пройти, но зато не проваливаешься в снег по грудь, это точно! Ружьё, с тремя патронами, "Старый" берег. Готовились к встрече с бурым шатуном или редким в тех местах, белым медведем. Это был единственный шанс выжить в этом случае.


  6. Два Серёги.

   Ближе к Новому Году, даже у Сергея  Трофимовича всё чаще и чаще на душе становилось тоскливо. Где же люди? Что делать дальше, чего ждать? Весна не принесет облегчения в их первобытной жизни, наоборот - охотится, станет труднее, дрова в тундре на вес золота. Ну, доломаем и сожжем последний вагончик, а дальше что? Спички кончатся, как с огнем быть? Столько жизненно важных вопросов, о которых в обыкновенной жизни, человек не задумывается…

Только понимая, что самое страшное в их ситуации, это разнюниться и опустить руки, он по прежнему регулярно делал обход своих охотничьих угодий, доламывал второй вагончик на дрова, даже пытался по субботам проводить «паркохозяйственный день» - убирал в баньке мусор от наколотых дров, чинил и латал бельишко.

      Всячески тормошил "Малого", не давая ему вообще опуститься ниже Маньки…  После одного ночного разговора, когда Серега задумчиво пробубнил: «Ну и чего мы всё ждем, ведь у человека не одна жизнь, ну и пусть эта была неудачной, так давай не будем тянуть и поскорей закончим её. А там, начнется другая, гораздо лучше этой!!! Я наверно уже готов, а ты? Если хочешь, я и тебе помогу…»- Трофимович, на всякий случай перепрятал патроны.

      Только предновогодние хлопоты как-то привели "Малого" в нормальное состояние, появился какой-то интерес к происходящему. Как маленький ребенок он выспрашивал, что же Петрович ему подарит. Мастерил игрушки к Новому Году…. Новогоднюю ночь встречали, как положено всем нормальным людям, с маленькой ёлочкой на столе, вся в игрушках и конфетти. И не беда, что елочка — это карликовая березка в две ладони высотой, а игрушки из цветных журнальных фотографий….  На столе была, конечно, каша из кукурузы (будь она трижды неладна), жареный заяц и лепешки из той же, только жаренной кукурузной каши. Но самое главное, Трофимович берег и скрывал, как сюрприз – полная кружка раскопанной из- под снега  клюквы!

       С шампанским, конечно, вышла промашка, Трофимович так и сказал :
« Опоздал, из-за автобуса в магазин, всё уже разобрали,  вместо шампанского - чай на брусничном листе!»…

Уже подросшие щенки, Трофимович их назвал "Шурды" и "Куку", с удивлением вертели головами, наблюдая за старшими в их стае.

        Объявив, что уже полночь, Трофимович, как старший, как назначенный начальником участка, сказал тост, поздравил «весь дружный коллектив обособленного участка старательской артели «Авангард», с праздником! Стоя, выпили из кружки, крепко запаренного брусничного листа, прокричали ура…

        Сели кушать праздничный ужин. Серега весь извертелся на своей табуретке: «Трофимович, не тяни, давай дари подарки!» Сделав удивлённое лицо, "Старый" протянул: «Какие такие подарки? А что нужно было подарки готовить?!» Увидев, что Серега, как-то враз осунулся лицом и предательская слеза уже где-то на подходе – (нервы то уже ни к черту!) Трофимович зачастил: «Стоп, стоп, а вот и подарок!»

       Жестом профессионального фокусника извлёк из-под подушки бинокль в футляре…

        После всего, что их окружало каждый день, а тут - волшебство из детства! Схватив бинокль, Серега только и смог проговорить: «Сергей Трофимович, ты где его взял?» Заплакал. Сначала сдерживая себя, потом по-детски навзрыд, с градом слез. Столько натерпевшееся, столько выстраданное- не уместилось в душе и, получив малюсенькую трещинку, вырвалось, выплеснулось наружу.

        Сергей Трофимович, сам захлюпал носом, отчаянно стал тереть глаза: «Ты чего Серёжа, ну прям как маленький, перестань, не пугай собак!..  Разбирал вагончик, где маркшейдер ночевал, ну и нашел - видать тот забыл.

        "Малой" сорвался со своей табуретки и упав на пол, откуда - то из-под топчана, вытащил и протянул "Старому", самодельный нож.  «Сам выточил из сломанной капканной пружины!» Трофимович знал про его существование...

        Когда были «тоскливые времена» и пришлось прятать от Сергея патроны, нашел и нож. Просто не знал, как с ним поступить, не было бы еще хуже…

        Сделав удивлённые глаза, Трофимыч заохал: «Ну, ты даешь, неужто сам сделал?! Я бы не сумел так ловко его напильником обточить! Я как раз, о таком и думал, мечтал! Ну, спасибо Серега, удружил!!!» Давно в их родной баньке не было столько смеха и счастья.

        Даже песни пели! Конечно же, про «…ой мороз, мороз», «. в лесу родилась ёлочка…», «…парней так много холостых» ….  Пусть «…там, в дали, за рекой…» и не совсем к месту, а кого это волновало? Слов до конца, не один и не второй не знали, иногда пели один и тот же понравившейся куплет по нескольку раз…

        Ошарашенная Манька, виновато виляя хвостом, тоже иногда пыталась что- то подтянуть, но на неё цыкали, мол, не порть песню!

        На следующий день Серега попросился с Трофимычем на промысел. "Старый" украдкой перекрестился: «Слава тебе Господи! – ну, а чО, пошли, вдвоём то, сподручнее»! 

         В январе, загудели такие морозы, что на долго из баньки выходить, не было терпения! Одежда, хоть и собранная со всего посёлочка и по нескольку раз шитая – перешитая, такой холод не держала. Боязнь поморозиться, а что такое мороз, оба прекрасно знали, заставляла по минимуму расходовать дрова и еду.

         Что такое сильный мороз? Это огромное тёмное небо, северное сияние не цветное, как его любят показывать и рассказывать, а все переходы от светло-синего, до темно зелёного. Этакая, огромная скатерть, полотно, постоянно колышущееся и меняющее свой цвет. Звенящая тишина. И вдруг громкий выстрел- треск! Это лопаются от мороза, открытые от снега, участки земли.

        А днём туман.  Смертельный, холоднющий, выстужающий тело. Проникающий, во внутрь груди, к сердцу. Сразу понятно, что это совсем не весело. Это чья-то смерть…

        Кончики ушей замерзают сразу и без предупреждения в виде покалывания.  Только что были горячие, а сейчас уже ничего не чувствуют! Не приведи. Господи, сломаться где- то на трассе, вдали от жилья.

         Я помню, как мы перегружали солярку, из раздавленных железных бочек, большими совковыми лопатами. Как огород капали. Надавил ногой на лопату, отрезал кусок солярки, отбросил на железные сани - «пену» и дальше… Друг за другом присматривали: «Так, земляк, три быстрее щеку, белеет!»

         Сережка, опять от вынужденного безделья, захандрил. Где-то в конце января, морозы отпустило, опять стали человеческие 35-42 градуса. Жить стало по легче! Трофимович стал замечать, что "Малой", опять что- то задумал. Шьёт какую- то котомку, сделал себе такие же, как у Петровича лыжи «бегунки – снегоступы». Из байкового одеяла сшил себе маску на лицо, рукавицы.

         На все вопросы отвечал немногословно: «Надо!» Нет, не для охоты все это делается, ежу понятно – опять шлея под хвост….

         И вот как-то в феврале, первое солнце уже показывалось разов пять, на несколько минут, Серега объявил: «Всё Сергей Трофимович, кто- то должен идти к людЯм, сами мы без «зелёнки», без витаминов, долго не протянем. Я, помоложе, значит, мне и идти!»

          «Ты, что охренел?» – заголосил "Старый". «Какие витамины, у нас, что листьев нет, ягод себе не нароем, ты чего это выдумал! Куда пойдёшь? Ты хоть знаешь, что там за следующим распадком? А перевал где проходить будешь? Не выдумывай, такую ерунду несёшь! Быстро разделся и сел!»

          Серега не стал спорить со "Старым", молча обнял его, отодвинул в сторону. Сам то он, был почти на голову выше Трофимыча, ему его не удержать…

Как только "Старый", семеня рядом, не убеждал его передумать, одуматься! На верную смерть идет пацан, сколько тех продуктов у него с собой? А погреться, где в дороге, а переночевать? Без сна, на третьи сутки, человек уже ослабнет на столько, что теряет себя в пространстве и во времени…

          Поняв, что остановить парня ему не удастся, Трофимович тихонечко сказал: «Ну, что ж парень, давай тогда прощаться! Больше мы точно не увидимся… Прости меня Серёжа, что не сумел тебя отговорить и нет у меня сил тебя остановить! Не закрою я тебе глаза, что скажу твоим родителям?!»

          Расцеловались и Серёга, медленно пошел на снегоступах в сторону темнеющей вдали гряды сопок.

           Манька, глупое создание, радуясь и думая, что идут на охоту, рванула впереди него, проваливаясь и снова выскакивая на подмерзший снег… Фигурка человека с собакой всё меньше и меньше… Трофимович стоял и уже не смотрел вслед Малому.

          Зашел в пустую баньку, где только что было тесно, а сейчас пусто и тоскливо. Сел у стола, не стал затапливать печурку. Обхватил голову руками и стал тихо и жалобно стонать, подвывая на одной ноте…


      7. Два Серёги.

                Серега «МалОй» и Серега «Старый», не просто оба из Билибино, а и жили там в одном доме. Больше того – в одном подъезде! Только «Малой» на втором этаже, а «Старый» - на последнем, пятом. Знали друг – друга давно, точнее – «Малой»  и вырос то, можно сказать, на глазах у Трофимовича. Хотя «на глазах», это не про старателя, тут своих то видишь только в отпуске, всё время в отъезде, на работе… Вроде вчера бегал с деревянным автоматом, а сегодня уже курит на лестничной клетке не прячась!

                С отцом Сереги, Николаем Труфановым, Сергей Трофимович приятельствовал, по - соседски, а вот жены - прям дружили, проблемы то одни и те же, вечно мужики в отъездах! Родители Серёги, заработав положенный стаж на Северах, наконец - то уехали к себе на Родину, еще в ноябре, куда-то в Рязань. Ведь для чего народ то и ехал, на Севера? Заработать денег, стаж и только потом начинать жить…

                Квартиру, «двушку», оставили сыну. Слёзно просили Сергея Трофимовича и Антонину, приглядывать за оставленным сыночком. Серёга, горевал один не долго, сам себе хозяин! Уже в феврале – привел к себе жить, знакомую девчонку.  Она, из вновь прибывших, по распределению, молоденьких учительниц. Девочка вроде хорошая, хозяйственная. Перемыла всю квартиру, Серега то с друзьями успел навести такой бардак!
Повезло матери, что не видела уставших от пьянки Серёгиных друзей: на ковре вповалку, да в болотных сапогах…

                Тоня приходила знакомиться с девочкой, у самой то дочка, не на много старше.  Когда Антонина спросила: «Ты как, женой будешь, или так, от скуки перебралась к парню?» - та засмущалась, говорит: «Как Серёжа скажет, но хотелось бы женой!»  Очень Танюша понравилась Антонине, так и отписала Серегиным родителям!

                Тянуть со свадьбой молодые не стали, просто пошли в загс и расписались.  Без всякого шума и оркестра, да и особо при их зарплате и не пошумишь!..  Посидели на кухне у «Старого», он был тогда еще в отпуске, выпили чутка и поздно ночью, уже семейная, пара спустилась к себе в квартиру.

                Первые два месяца, молодые если и ругались, то так - для удовольствия. Сережа, работая тогда водителем в ОРСе, встречал свою Таню, после уроков, на бортовом ЗИЛ-157!  Как сейчас бы сказали: «Круто!»  Родителям написал, что женился и наверное в свой отпуск, поедет знакомиться с родителями молодой жены. Куда-то на Урал, в город Североуральск. Послал фотокарточку Татьяны, еще Пшеницыной - другой не было.

                Но вот беда, то ли двоечники достали Танюху, то ли Серёга, со своими окурками - сапогами, по всей квартире - решила она, потихоньку его перевоспитывать… Потихоньку не получилось: шум, крик, слёзы. Слова – то, какие-то обидные: «Я так и знала… Мне все говорили. Меня предупреждали… Мне мама в письме не зря писала!..»  А в ответ, не чуть не лучше: «Ты мне жизни не даешь… Достала своими нравоучениями…Я чё в школе…  Да мне домой идти не охота» … Ну и последней каплей: «Дурак!  Сама дура!»  Вот и поговорили… И не кому было цыкнуть на обоих, развести по разным комнатам, дать остыть.

                Собрала, свои нехитрые вещички Танюшка, закусив губу, чтобы не расплакаться еще сильней (не дождётся!!!) - пошла назад, к своим девчонкам, в общежитие… Напоследок кинув злое: «Глаза бы мои тебя не видели!» На что, горе-муж (за мужчиной последнее слово!), крикнул вдогонку: «…и не увидишь, я или в море завербуюсь, или к родителям уеду!» Вот так и расстались.  В принципе, ни чего нового, ни тогда, ни сейчас и не нужно молодым, чтобы разбежаться по своим «песочницам».

                На следующий день, Серега и пришел к Трофимычу, с просьбой забрать его с собой в артель, подальше от Танюхи. Вот так, вскорости, в течение двух-трёх дней, они вместе и улетели на участок.  Антонине, что одного собирать, что двоих – дело привычное. Ключи от квартиры, Серега отдал на сохранение тёте Тоне. Началась новая жизнь, без гулянок и пьянок.  Даже имя сменили - стал «Малой»!

                Горной профессии, у него не было, но сам парень здоровый – такие нужны!  Поставили его за мониторную пушку на промприборе. Это значит по 12 часов управлять струёй воды под давлением в 6 атмосфер из металлического ствола. Управлять, это громко сказано – махать длинной жердью-бревном, туда – сюда, размывая золотосодержащий песок. Маши себе в удовольствие, руки заняты, голова свободна - можешь хоть стихи сочинять! Если сил, просто стоять, к концу смены хватит…

                Конечно, чуть поостыв, через недельку, вроде, как нечаянно, Таня проходила вечером мимо знакомых окон. Но в мае свет не включают, вот и не понятно, есть кто или нет. Еще через месяц, набравшись смелости, пришла к Антонине. Долго звонила, но никто не открывал, лишь какая-то бабка-соседка, высунувшись из своей двери, проворчала: «Ну, чего названиваешь? Не видишь, что ли, раз не открывают, значит или видеть не хотят, или дома нет никого! Ходят тут, трезвонят…  Шла бы ты отсюда, милая!»

                Еще несколько раз приходила Танечка вроде как к тёте Тоне, но ей так никто и не открыл. Может быть и не ходила бы, не искала (это так сама себе Таня говорила…), но дело житейское, у замужних так бывает – беременная, ребеночек будет.   У Серёжи на работе, ей сказали, что он уже давно и срочно уволился, забрал документы. Видать точно, обиделся на всю жизнь и уехал к родителям в Рязань.

                Написала бы ему и туда, да вот адреса еще не успела запомнить…  Плакала, конечно, Танюха, ругала себя, что налетела с криками на мужа.  Писала ведь мама, что «…замуж не напасть, замужем бы не пропасть!..  Будь доченька умненькой!»  Сейчас, в письмах, всё приветы зятю передаёт, просит летом в отпуск, вдвоём (!!!) приехать: «Хоть мужем похвастайся!»  Как ей всё рассказать, объяснить! Там ведь все родственники радовались, что Танечка не одна, замуж вышла! Конечно, Таня ничего маме о ссоре, да и про беременность, писать не стала: «Пока Сережу не увижу, пока сама с ним ещё не поговорю, неочем рассказывать».

                Летом в отпуск не поехала, осталась воспитателем в летнем лагере при школе. Маме так и написала: «Приехать пока не можем, заставили, как молодого специалиста работать летом с детьми. Мой муж, ваш зять, передаёт привет всем родственникам!» Ждала осени, должен же он появиться, ну не бросил же квартиру? Девчонкам в общаге говорила, что Серега ей пишет письма от родителей, просит помириться, но она еще не решила, как ей лучше. С ним или без него. Девчонки – подружки из общаги, еще не замужние, только качали головой: «Вот какой сильный характер у Пшеницыной, гордая! Не знаю, мы бы простили… Чего парня мучить! Да и ребенку отец нужен!»

                Пролетело лето, небо из синего стало серым и свинцовым, а Серёги небыло. Девчонки уже и не спрашивали, что там пишет Сережа, переглядывались и отводили глаза, когда Таня пыталась рассказать о новом письме из Рязани. Нагрузилась она всякой работой по школе, набрала всяких обязанностей, лишь бы не идти в опостылевшую общагу. Потихоньку, стала прикупать вещички для маленького. Узнав, что в общежитии, в комнате на четверых, живет молоденькая беременная учительница, ГорОНО вытребовало ей отдельную комнатушку, всё в той же общаге. Подружки, клятвенно обещали помогать нянчиться: «… ты только не волнуйся, рожай!»  Так незаметно кончилось лето, осень…

                Таня уже знала, что тёть Тоня уехала к дочери, наверно и дядя Серёжа, отработав сезон, тоже туда улетел. Они еще весной об это говорили, там у них тоже дочка была беременна вторым внуком, а они и первого ещё не видели! Все старатели разлетелись по домам, стало тихо. Говорили, что в той артели, где д. Сережа работает, председателя разбил паралич. Отработал мужик сезон, вроде только отдыхать, а его прихватило!  Таня сама случайно видела, как его несли на носилках, от машины «скорая помощь», в аэропорт.

                В январе, в самые морозы, когда нормальные люди даже в магазины добираются, перебегая от подъезда до подъезда, отвезли подружки, Таню, в роддом. Какой роддом, отдельная палата в городской больнице!  Родила Татьяна славного пацана, горластого и вредного: ну никак не хотел быть запакованным в пеленки! Тужился до покраснения, орал благим матом, требовал свободы!

                Встречали, при выписке, всей школьной общественностью! Как могли, сглаживали отсутствие папы, мужа. На не понятливую нянечку, требующую, чтобы ребенка взял на руки отец, хором цыкнули! Шумной компанией, пронесли ребенка по коридору общежития, занесли в комнату. Там, в детской ванночке, были горой свалены подарки, вежливо распрощались: «Ну, нечего холод запускать, да и микробы всякие при выдохе…» - оставили молодую маму одну. Поплакала - поплакала, а жить то дальше надо... Маленький Сережа требует заботы!  Сергей Сергеевич Труфанов!


       8. Два Серёги.

Антонина Семеновна, проводив мужа и сына подруги, на сезон в артель, уже вечером, разложив по законным местам вещи мужа, присела в привычном одиночестве на кухне…Налила себе чая, вздохнула пригорюнившись: «Жалко не заладилась семейная жизнь у парня! А теперь ещё, свяжется с артелью, вообще может без семьи остаться! Ведь и девочка досталась вроде хорошая, грамотная, умненькая. Белобрысенькая, под стать фамилии: Пшеницына! …

            Как там у моей Раечке, доченьки… Не обижает ли её зять, ладит ли с ним?  Как она одна управляется с хозяйством, с ребенком - ведь мал еще, а сама то беременная. Помочь некому, у зятя родители давно уж умерли. Что-то он рассказывал, про прежнее место жительство с родителями, где- то тоже на Урале, тихонько намекал, на военных, на плохую экологию… 

                Скоро рожать дочери. Господи помоги, не откажи в своём заступничестве!»  Буквально через неделю, как отправила мужиков в тундру, пришла телеграмма: «Мама прилетай Рая больнице» и подпись: «Виктор Тима Аня»! Виктор — это зять, Тимофей - внук, а Аня? Неужто, уже родила и девочку!  А почему: «… прилетай больнице?»  Ну, точно, не зря сердце болело!!! С дочерью беда…. В два дня, собрала вещи, сняла деньги с книжки, купила билет до Магадана, а там разберёмся!

           Написала письмо мужу, положила его на видное место – на стол в кухне. В нём написала, что так мол, и так, срочно вылетела к Раечке, как приедешь после сезона, не тяни, нечего одному в Билибино торчать, не дай Бог за старое примешься (Тоня знала слабости своего мужа!), водка, если что и в Ижевске есть! Бери билет, на самолет и ждём тебя у дочери».

             Ключ от квартиры у Трофимовича всегда с собой, никогда его не оставлял, уже много лет возил с собой по всем участкам. Носил его на шее, там, где у людей крестик… Как бы плохо ему не было, а возьмет ключик в руки и на душе легче: это там его точно ждут и примут любого!

                Улетела Антонина к дочери и не зря, что - то не заладилось с этим вторым ребенком, с самого начала…. В письмах всё Рая жаловалась, что плохо себя чувствует, рожать боится…  После родов, что раньше времени случились, через какое-то время - ребенка отцу с тещей отдали, а вот маму оставили у себя…

                И закружилась Антонина, как будто век так жила: зятя на работу проводить, Тимофея умыть, накормить, одеть, одного оставить то боязно.  Маленькую, слабенькую Анечку накормить, запеленать-распеленать, тёплой водичкой обтереть. Сварить бульончик дочери, чтоб зять после работы, в больницу ей покушать сносил. Многое мать для своего дитя может сделать, себя, не жалея!

                Где – то, в середине лета, совсем худенькую и бледную Раю, выписали, наконец- то домой. Сидела она на кровати, обложенная подушками и только счастливо улыбалась, слушая попискивание Анечки. Хорошо, когда есть мама и сколько бы тебе лет не было – пока жива мама, ты для кого-то, еще ребенок! Только ближе к осени, вроде стало полегче, дочь уже пыталась помогать по хозяйству, самостоятельно управлялась на кухне.

                В октябре стали ждать приезда деда. Но он всё не ехал. Что там у него – не ясно. Писем, он сроду, не писал, может на зимник оставили, кто лучше него знает, как водить бульдозерные караваны на Зелёный Мыс. Лишь бы охламон, не запил на радостях, что без контроля остался! По молодости то, всяко бывало, навоевалась с ним, сыта по горло…

                Ну да он там не один, если что, то Сережка соседский, одного его не бросит! Догадается, если что, письмецо то чиркнуть! А там, бог даст, ближе к весне и сама поеду к муженьку, небось, совсем там без меня оголодал, ведь лишний раз сам кастрюлю не разогреет!




     9. Два Серёги.

            Трофимович стоял и уже не смотрел вслед «Малому». Зашел в пустую баньку, где только что было тесно, а сейчас пусто и тоскливо. Сел у стола, не стал затапливать печурку. Обхватил голову руками и стал тихо и жалобно стонать на одной ноте. Молодые собачата, забеспокоились, стали жалобно поскуливать.

            Где – то, уже утром, когда черное небо стало светлеть и постепенно стало серым, под дверями подала голос Манька. Молодые собачата, истошно залаяли то ли с испугу, то ли от радости, что слышат мать. Враз постаревший после вчерашнего расставания, Сергей Трофимович, суетливо, не попадая ногами в сшитые из брезента ичиги, засеменил к дверям. Не успел приоткрыть дверь, как в избушку вихрем ворвалась Манька!  Запрыгала, завертелась, успевая и «Старого» лизнуть в нос и собачат мордой толкнуть. Хотя уже и были они вполне самостоятельными, но так долго без матери еще не оставались. Визжа от радости, сбивая друг-друга, носились за мамкой.

           В небольшой баньке, где царило, только – что, уныние, стало тесно от визжащего и лающего клубка. Сергей Трофимович, заулыбался, и лишь для порядка прикрикнул на свою свору: «Манька, стерва, ну– ка, на место!»  На ошейнике у собаки висел кусок ремня, аккуратно обрезанный…Петрович выглянул за дверь: никого. Накинул фуфайку, вышел из бани, постоял, вслушиваясь. Ни шороха лыж, ни скрипа снега, при ходьбе…

          Зайдя в дом, покормил оголодавшую собаку, на морозе, есть хочется вдвойне.  Взял смышленую голову собаки, в обе ладони, осмотрел внимательно кусок ремня: «Ремень точно «Малого», но почему обрезан, ведь если бы Манька оторвалась или перегрызла, тогда было бы понятно – удрала» …

         Смотря собаке в преданные, темные вишенки глаз, озвучил вопросы, что не давали покоя: «Ну и где же ты потеряла хозяина? Неужто, ты его бросила? А ведь он тебя никогда бы одну не оставил! Эх, не умеешь ты, дурная псинка, рассказать».

        Совсем рассвело. " А ведь нужно идти, искать Серёжу! Неспроста всё это с ремнём обрезанным". Одевшись по теплее, посолил кусок кукурузной каши, замотал её в тряпочку и засунул за пазуху. Взял котомку из обрезанного мешка, положил туда пустую банку, из- под тушёнки, кусок сваренного и обветренного зайца. Спички и три страницы из журнала, понадёжней свернув, положил в нашитый, внутренний карман. Топорик, кусок верёвки, запасные рукавицы - тоже в котомку…
"Дойду до распадка у сопок, оттуда хоть ночью, но вернусь по своим следам".

        Выйдя из баньки, подпёр дверь поленом, молодые собаки быстро устанут бежать по снегу, будут только мешать! Надел свои снегоступы, в руки посох и айда по холодку, по ещё не занесённым следам «Малого».  Манька, бежала впереди, старый след от снегоступов Сергея подмёрз и легко держал собаку.

 К вечеру, отдохнув в дороге один только раз: не разжигая костерка - пожевал сухую кашу, запил-заел снегом и снова в дорогу, подошёл "Старый" к темной подошве сопочной гряды.

         Манька, не став дожидаться отставшего Трофимовича, с лаем скрылась за огромными валунами. «Старый» поспешил за ней, на фоне снега, конечно, видны очертания сопки и дорожку от лыж Сереги, но следы уходили вверх по склону.

        Скоро идти на лыжах стало невозможно, на них по валунам не попрыгаешь. Пришлось снять их увязать за спину и карабкаться, хватаясь руками за камни. Где – то совсем рядом истошно залаяла Манька, но не зло, как на чужого, а с визгом и радостью. Неужто Серега?

         Через полчаса карабканья по скользким камням: «… ну, что за дурак, кто ж в сопку по курумнику подымается?» Матеря Серегу, Трофимыч уже видел темный силуэт сидящего человека и прыгающую рядом собаку. Подошел – прислонившись спиной к валуну (… и тут балбес неправильно поступает – последнее тепло камень вытянет!) полулежал Серега. Его одна нога была неестественно пряма и привязана к лыже.  Ничего не говоря и даже не здороваясь, Трофимыч присел рядом с Серегой.

        Молча снял треух, вытер вспотевшее лицо, помолчал и кивнув на ногу, спросил: «Сломал иль так, притворяешься?»  Серёга, сразу видно до чертиков радый появлению «Старого» зачастил: «Да поскользнулся на каменюке, нога вроде не хрустела, но вот идти не получается, больно до жути!»

        Трофимович смачно сплюнул: «Это всё я виноват, мой грех!» «Ты то, тут, причем дядь Сереж? Я ведь сам дурак, полез на этот валун…»  Трофимыч оглядел внимательно, такое радостное, враз осунувшееся лицо парня: «А виноват я, Серёжик в том, и нет мне прощения, что когда я тебя первоклассника, курящего под лестничным маршем, поймал, нужно было не отцу твоему говорить, а прибить тебя нахрен, тогда ещё, бестолкового - сейчас бы я и не мучался...»

       «Малой» счастливо засмеялся: «Дядь Сереж, ты, если хочешь, выпори меня сейчас, а?! За то курево!»  Трофимыч, аккуратно, разул «Малого», размотал обмотки. Ступня вроде целая, только малость как- то посинела…  Потрогал: «здесь болит, а здесь? А вот пошевели пальцами…» Подвернул и сильно растянул, наверное, рентгена нет, и не предвидится.

        Слушай, а почему на Маньке твой ремень обрезанный? «Малой» счастливо заулыбался: «Что заметил? Это я когда с валуна то слетел, ногу тронуть больно, понял, что кажется, дело плохо. Замерзну один. Манька обязательно прибежит к тебе, щенков на долго не оставит. Ты подумаешь, что просто бросила меня. А тут ремень не оторванный, не перегрызен, а отрезан! Значит, что - то не так! Угадал?  Умён я?»

        Трофимыч, только крякнул: «Умён, умён! Дать бы тебе промеж глаз, да не поймут люди - гения бью… Ну давай гений, выбираться будем». Где, поддерживая, прыгающего на одной ноге Серёгу, где, просто таща его за шиворот, спустились по курумнику в распадок.


  10. Два Серёги.
   
            Посидели, покурили, ох и гадость курить этот сушеный мох!!! Я сам его вкус,  до сих пор помню, тоже пришлось покурить, вволю… Положив на связанные меж собой лыжи фуфайку, уложил Трофимович на неё «Малого». Привязав веревку к отверстиям в носах лыж, перекинул через плечо.  Вздохнул: « Ну, что, помогай Господи! Трогай Савраска»… Сильно не разгонишься, но все-таки движение.

           По подмороженному следу ноги практически нигде не проваливались, но тяжел гад Серёга! Вот так, всю ночь, с частыми перекурами, не молодой уже Трофимович и тащил свой груз. А разве был другой выбор? «Малой», несколько раз пытался помогать «Старому», прыгая на одной ноге, но свалившись на бок и взревев от боли, совсем скис и покорно молчал, даже не жалуясь на то, что замерз.

           В очередной перекур, больше подбадривая себя, чем Серегу, Серей Трофимович раз за разом предлагал различные варианты доставки «Малого» в зимовьё. « А давай Серый, я тебя за три раза перевезу? Ну, чтоб полегче было: сначала одну часть твоего тела, потом другую. Или давай подождём тут, пока нога заживет, сам потом добежишь!» Серега только кисло улыбался, он понимал, сколь тяжело его тащить.

           « Плохо Серёга, что тут ёжики не водятся - не унимался совсем уже уставший Трофимович. А на кой они нам, дядь Сереж, нужны? Дурень ты «Малой», ей Богу, в ёжиках вся сила! Кино смотрел про Мересьева? Вот он там, ёжика пожевал и сам по лесу пополз…  Сейчас бы тебе ежАку хорошего, только не жевать, чего скотину губить, а под сраку, сам побежал бы…!»

            Уже было совсем светло, когда Старый дотащил совсем закоченевшего Серёгу до дверей, такой родной баньки. Присел Трофимович, перед тем,  как втаскивать «Малого» в избушку  и понял, что нет больше сил,   даже просто самому подняться… « Серёжа, ты давай уж как ни будь сам постарайся заползти во внутрь, чего-то совсем мне хреновенько».

            Пришел в себя Трофимович уже на своей лавке. Потрескивали дрова в печурке, отбрасывая всполохи огня на стены избушки, позвякивала крышка на чайнике, повизгивали собачата, пытаясь свалить мамку. Такими родными стали эти звуки! «Старый» попытался  встать, но понял, что ноги не слушаются его, да и руки налились какой то свинцовой усталостью - не подняться.

           «Серега, ты,  где там? Так, что, уже опять ночь что ли? А что со мной?» Из своего угла отозвался Сергей: « Да здесь я,  дядь Сереж! Слушай, я как тебя волоком затащил в баньку, так ты только один раз просыпался, пить попросил и снова в аут! Напугал меня до жути, я уж подумал, что ты помер!» « Не дождешься,  дурень! Мне еще с внуком, охота за столом с чаркой посидеть! Но устал я, что-то, сильно - я еще посплю».  И снова провалился в небытие…

         Провалялся Трофимович, приходя в себя где-то дня три. Тащил Серёгу, тюленя этакого, только ведь на одном упорстве, сил – то уже не было…
 А Серёга, уже через десять дней, был готов бегать и прыгать. По молодости,  всё заживает, как на, прости Господи, собаке!

        За каждодневными заботами о «хлебе насущном» пролетел ещё один месяц.

        Теперь уже Петрович, не выдержав неясности с судьбой Антонины, жены своей верной, мыслей о дочери... Стал он продумывать варианты, как выбраться туда, где были, или хотя бы должны быть люди.

       Как то вечером, уже готовясь ко сну, Трофимович объявил, как об уже продуманном и решённом: « Серёга, что бы нам выбраться отсюда, будем строить катамаран..» 

       «А может сразу вертолёт ? Из бульдозера? Ведь там уже всё практически есть, только отвал отсоединим, да на крышу пропеллер…»   «Балбес, не шучу я!.. Ведь по весне, наша Анютка разольётся, прям рекой станет, понесёт свои воды в более крупную речку, а там и река Омолон рядом. А на Омолоне - люди!

        Серёга аж привстал от такого простого и кажется легко осуществимого решения всех проблем! «Сергей Трофимович, как увижу тёть Тоню, лично буду ходатайствовать о твоём внеплановом посещении Гастронома! Ну ты умён! Осталось только разъяснить мне, что я должен делать и что такое катамаран? То, что это лодка  - понял, не тупой!"

        Раскинули обрывки бумаги на столе и мусоля карандаш, стали  рисовать свой Ноев ковчег. Теперь у них появилось общее занятие. Общая цель в жизни.

        Договорились, что днём не отвлекаться от каждодневного , обыденного труда, а вот по вечерам, при тусклом, чадящем свете лампы, склонив две встрёпанные, давно не мытые и не стриженные головы, друг к другу, чертили, спорили до хрипоты.

        В апреле, не дожидаясь таинья снега, начали строить катамаран. Увязали четыре пустых бочки из под солярки, на них уложили и тщательно прикрутили, два деревянных щита от разобранного щитового домика-балка. По углам ещё по одной бочке… На небольшом помосте соорудили, что-то вроде шалаша из рубероида и тонких жердей.  Корабль, к концу апреля уже был полностью готов.

       Что бы занять себя, не мучиться в ожидании таинья снегов и подЪёма воды в речушке, смеясь и споря придумывали название своему эсминцу. Серёге, всё больше почему-то женские имена на ум приходили! Знамо дело, молодой, весна…

       То прямо упрашивал Трофимыча, что бы назвали « Танечкой»,  то где то раскопал в журнале таинственно - чужеземное имя: «Андромеда»…
Трофимыч, аж плюнул с досады: « Поганить катамаран этой «Андромединой» не дам!

        «Тогда давай Варягом назовём» -   не унимался Серёга… « Тьфу на тебя, он ведь затоп! Ты бы  ещё,  «Титаником»  предложил!"

        Сошлись на « Авроре». Почему « Аврора» ? Да Бог его знает, уж больно название решительное, всех кораблестроителей и конструкторов мирило. Ну, во первых - имя женское! Во вторых - к справедливости, своей  стрельбой призывало, за рабочих было. Опять же - на плаву до сих пор...

        Так, за десять тысяч км, от старшей сестры, корабля Революции, в ожидании спуска на воду, застыла не менее значимая, воплощающая в себе надежды простого пролетариата, маломерная посудина.

         Как только взломав лёд, а кое где и поверх льда, понесутся грязные потоки весеннего паводка, столкнут бульдозером на воду свой крейсер и поплывут новые  Робинзоны. И не беда, что никогда не плавали, ведь и не строили, а пришлось -  осилили!
 Старатель, не просит себе помощи, старатель просит ему не мешать…

Так  споря и убеждая друг-друга, планировали своё ближайшее будущее, два Серёги... А Господь, слушал и улыбался.


         11. Два Серёги.

                Начальник ОВД города Билибино, подполковник Карась Николай Александрович, дочитав письмо, снял очки. Озадаченно крякнул, задумался. Не могу не сказать хотя бы два слова о полковнике Карась. Не склоняется его фамилия, если кто пытался это сделать - получал врага в лице Н.А.!  Он сам рассказывал, что попал на Чукотку, из-за его несклоняемой фамилии и хорошего настроения начальника Милицейского училища…

                После окончания торжественной части, по случаю выпуска в жизнь очередных курсантов, собрал он теперь уже молодых лейтенантов в актовом зале. Для душевного разговора, напутствия.  Сидят лейтенантики в зале, а комиссия по распределению на сцене. Согласно заявке из Отдела кадров Главка, озвучивают места их дальнейшей службы. Так сказать место на карте Родины, для применения знаний и навыков, полученных в родном училище. Начальник училища в ударе, сам себе нравится, весел и находчив. Видно, выпив чуть лишнего, от радости за свою (!) молодёжь.

                Доходит очередь до фамилии Карась…  Начальник Училища порывшись в бумагах повернувшись к своим подчинённым спрашивает:" А куда Карася, направляем? Он хороший курсант был!" Тогда ещё просто Николай, Коля Карась, набравшись наглости ( теперь лейтенант! ) прямо из зала поправил бывшего своего Начальника училища, Генерала МВД: Не Карасёв, не Карася, а Карась, не склоняется моя фамилия!"

            Озадаченный Начальник училища, не привыкший к прилюдным сомнениям в его необсуждаемой и узаконенной правильности, даже растерялся. "Что за бунт на корабле?" На лейтенанта Колю, зашикали старшие офицеры со сцены!

            Генерал, подумал, порылся в бумагах и громко, на весь зал произнёс: «Из-за того, что все курсанты говорят, мол на Чукотке хреново и ЛОВИТЬ там нечего – вынужден исправить положение.  Отправится туда - Карась! Сам лейтенант и его несклоняемая фамилия".

            И залился от смеха, а вместе с ним и весь зал, если он - от удачного каламбура, то выпускники, от того, что ещё на одно плохое распределение меньше!

            Так и оказался на Чукотке, милиционер Карась.  Приехал после выпуска и на всю оставшуюся дальнейшую службу! Тут и женился, дети родились. Отучились, разъехались по стране. В тот год, дослуживал он последние месяцы до пенсии, уже подчистую. Для всего простого люда Билибино он так и был, всегда - просто «Карась»! Без издевательства, даже с уважением, но как душе привычней с первого его появления в районном центре – «Карась» … Мужик был не плохой, пытался быть справедливым, открытым к общению. Работяги его уважали, потому он и не собирался, после выхода на пенсию, уезжать на Материк… Чукотка, Билибино - стало его судьбой.

         Отложив очки, подполковник Николай Александрович, посмотрел на сидящего перед ним начальника Карьера Старательской добычи, Адольфа Хабибовича Галеева: «Ну, и что делать с этим будем?»  «Не знаю, я сам пришёл посоветоваться… Получили это письмо мои дуры, в бухгалтерии, ещё месяц назад, решили не отвлекать меня всякой галиматьёй! Пожалели меня, курицы…»

               Подполковник, ещё раз перечитал письмо: «Уважаемые товарищи. Уж не знаю, правильно ли я делаю, но иначе не могу, вдруг это правда и я теперь всю жизнь буду мучиться, что не сообщила Вам. Дело в том, что мой отец, бывший ваш работник, Зарубин Иван Алексеевич, сейчас на инвалидности, парализован. Вы не подумайте, он вполне нормальный человек, только долгое время не мог ни говорить, ни шевелить руками, ногами. Мы его лечим, сейчас папе стало полегче. Стал немного говорить, правда очень плохо, мы сами его с трудом понимаем. Так вот, он с первых дней пытался нам, что-то сказать и постоянно сердился и плакал, от того, что мы его не понимаем. Сейчас мы всей семьёй пришли к выводу, что он говорит, что в тундре он оставил людей, нужно их вывезти вертолётом. Он даже лицом просветлел, когда мы повторили его слова! Уж не знаю, вам там на месте виднее, правда это или нет.
С уважением, Валентина Истомина, старшая дочь Вашего бывшего председателя артели «Авангард», Зарубина Ивана Алексеевича…»

               Николай Александрович, встал из-за стола, походил по кабинету, полистал календарь, присвистнул.  Значит так, раз ты мне доложил, молчать я не имею права, сейчас доложу районному прокурору, в райком позвоню. Кстати, что-то мне помнится, какой-то вопрос был по этой артели, нужно поспрашивать у ОБХССников, их интерес был.

                Так, за выяснением, кто забирал из тундры старателей «Авангарда»,  что там за история с оставшимися людьми. Кто дал команду снять людей с вертолёта, заказанного для вывоза старателей. По списку, утверждённому на прииске – прошло недели три…

                Следователь Старлей – божился, что людей снял с вертолёта сам Председатель, мол какое я имею право чужими людьми командовать, да ведь и не арест какой был, а так - обычная  рутина, следственные действия.

                Можно было и потом за людьми слетать ещё раз, он не возражал.  А то, что Председателя Зарубина И.А. парализовало, он и не знал, думал простыл немного. Он ведь не доктор, диагнозы ставить. Думал, что полежал тот немного в больничке и на Юга укатил, свои дармовые деньжищи тратить…

                Да и не обязан он, о всех старателях думать, их вон сколько, а он один. Пусть об этой пьяни, их начальство и думает!

     Ну, да если захотеть, то всегда ведь можно найти верные слова, объясняющие твоё бездействие.  Нет действий и умысла, нарушающих законность, так разве, что по мелочи. Административное взыскание…

           Выяснили, что по месту прописки, никого сейчас нет, соседка дала адрес уехавшей хозяйки и по документам жены одного, из якобы оставленных в тундре, старателей. Срочно отбили телеграмму в Ижевск, для Антонины: «Вылетайте Билибино зпт у мужа неприятности тчк».

                Антонина, за голову схватилась: «Опять небось, по пьянке, в какую - нибудь историю влез!» Другое то и в голову не шло, ведь одна беда – водка… Только прилетев в Билибино и сходив в контору Старателей, узнала, что забыли её Сережу в тундре.  С соседским пацаном. Поздней осенью!  Не думала Тоня, что вот так, без мужа останется. Даже не похоронить по-человечески. Отбила телеграмму дочери:  «Прилетай хоронить отца».

              Сходила в школу, нашла Танечку, не стала тянуть, сказала, как есть. Танюха в рёв, подружки, молодые учительницы, набежали. Тоже дурёхи в рёв. Забрала Антонина её с дитём из общаги, в отцовскую, родную квартиру.

               К этому времени стали подлетать уже и старатели. Новый сезон опозданий не терпит, каждый день на учёте – старание, жизнь в работе, упорядоченная!

              Узнав про судьбу своего Председателя, заматерились, заплевались, озлобились. Почему не предупредили, почему не сообщили?! Ведь председатель, это даже больше, чем половина успеха в дОбыче, к другому бы, может и не пошли бы, не полетели!  Где, старатели – профессионалы не нужны?  А тут сразу двух Серёг, заживо заморозили, скормили песцам… Понятное дело, они обычные работяги. Кому мы нужны. Не любили горняки на Чукотке, Власть. Не вдавались они в подробности - просто не любили.


      12. Два Серёги.

           Старатели - народ ушлый, прожжённый, все прекрасно понимали, что выжить в тундре зимой, не готовясь к этому – не реально!

           Наконец то, Начальство заказало вертолёт на участок. Загрузили туда пять человек добровольцев из артели, с лопатами. Товарищей ведь искать…  Сколько снега там перерыть придётся?  Сразу загрузили в вертушку, два новёхоньких гроба.

           Гробы добротные, из хорошего леса, досок. Северяне знают, цену хорошим доскам. А как иначе: Райком, Прокуратура - названивали, вот и решили в столярке, не рисковать, не жадничать.

            Даже Прииск подсуетился, выдали красной материи на оббивку гробов. Короче: "Ох и красивые, добротные те гробы получились! Ни в жизнь бы, старателям, в таких не лежать"!

           Хотя, мужики то знали, что в лучшем случае, найдут изгрызенные, да разбросанные кости. Не позволительно лежать несколько месяцев в тундре, бесхозными, двум трупам. Природа не терпит расточительства, столько голодных и желающих утолить тот голод, рыскают по морозу в тундре.

          Только вылетела вертушка, мужики накрыли стол в своей гостинице. Как привезут товарищей - помянуть хоть по-человечески! Самые рьяные ревнители обычаев, предлагали уже начинать поминки. Чего ждать?! Но на них цыкнули. Будем ждать прилёта!
 
          Тоня, вся враз постаревшая и какая-то по-детски непонятливая, всё пыталась рассказать, прилетевшей по телеграмме дочери, в сто десятый раз, какой у них был справедливый и работящий отец.  Уже не плакала, глаза были до боли сухи.

         Танюшка-же, наоборот, только и хлюпала носом, ведь верила, что с Серёгой помирятся!  Вот приедет он домой, увидит сына и помирятся. Ну, какие же мы были дураки!

         Поминки, решено было проводить в квартире у тёть Тони, там места побольше: народу то много придёт. " Старого"- то, почитай весь город знает, живем то давно, да и с работы придут.

          Родители "МалОго" Серёги, чуть задерживались, матери стало плохо, не мог её отец одну бросить. Они уже знали и про Танюшку, и про внука.  И горечь, и радость в одном письме… Так только в жизни и бывает.

        13. Два Серёги.   

          «Старый», проснувшись первым, затопил печурку, поставил чайник.  Вышел по уже просевшему снежному туннелю из баньки.  Солнышко, снег подтаявший, да ночью подмёрзший льдинками, блестит переливается!  Красота.  Ох, как она уже надоела, с каким бы удовольствием посмотрел на грязный, городской асфальт…


          Проснувшийся следом «Малой», сбегал на речку, радостно доложил: «Подымается водичка то!» Сели пить чай. Собаки, что-то рыскали по своим делам, вокруг бульдозеров и остатка вагончика. Чай пили молча, каждый думал о своём, да и переговорено уже всё столько раз.

           Где - то далеко- далеко стрекотал вертолёт. Вертолёт?! «Малой» посмотрел на Петровича, тот отставил кружку, прислушался. «Серёжа, тебе тоже это слышится?»  Он даже побоялся назвать ЭТО вертолётным тарахтением, вдруг спугнёт?! Тут уже, истошно заголосили собаки. Манька, от радости, а вот молодые, от непонятного звука, откуда-то с небес! Мужики, сметая всё на своём пути, путаясь в табуретках и кастрюлях, рвались одновременно, вдвоём из избушки! Ну, конечно же, тут молодость победила, «Малой», отшвырнул Трофимыча от двери и вырвался наружу.  Где-то там, ещё и не видно, на фоне далёкой и тёмной гряды сопок, стрекотала вертушка. Всё ближе и ближе. Увеличиваясь в размерах!

       «Малой», истошно заорал: «Старый, пролетят и нас не заметят, ведь всюду снег!» Запричитал, заёкал, чуть не заревел в голос! Схватил ведёрко с последней соляркой, плеснул на брошенную фуфайку! Дрожащими руками, от факела, из печки, поджёг её. Солярный дым заклубился в небо.

         Вертушка, не долетая до старательского посёлка, вдруг сделала резкий крен на бок и стала удаляться…
 «Ты куда?! Мать - перемать! – размахивая горящей фуфайкой, орал «Малой».

       Трофимыч, вторил ему, более изощрённо, опыта простого, разговорного то, поболее будет…

         Вертолёт, сделав круг, снизился и уже явно подлетая, высматривал место для посадки!  Снизился, подзавис, снежным вихрем сдувал снег, готовил себе место для посадки. Сел. Немного поработавшие винты, при захлебнувшемся двигателе, встали. Тишина. Только собаки, с опаской урча, пытались подойти поближе к диковинному зверю.

           Из распахнувшейся дверки, как когда - то, ещё в той жизни, выпрыгнул - всё тот же милиционер!  Такого не могло просто быть! Но, на то это и жизнь. Непредсказуема в своих поворотах...

           Милицейское начальство, быстро рассудило: «При составлении акта поиска и обследования, обязательно должен быть наш сотрудник, вот и пусть летит тот старлей, что и оставил людей в тундре.   Пусть посмотрит сучонок на то, что из этого вышло».

            Улыбаясь и расставив руки в стороны, как бы предлагая обняться с чумазых работягами, поскрипывая новыми сапогами, шёл к ним милиционер.  «Ну, блин вы даёте! Живые! Вот не ожидал!»

            Увидев новых людей, услышав чужую, человеческую речь, истошно заголосили щенки - подростки. Лишь Манька, вихрем подлетев к прилетевшим, кажется была готова расцеловать всех и каждого по отдельности!   

           Молодые собачата, подбежали к прилетевшим и держа безопасное расстояние взлаивали, толи от страха, толи от удивления, что оказывается есть в этом мире ещё люди. Очень похожие на «Старого» и «МалОго». Так и бежали трусцой, подлаивая, рядом с милиционером, иногда, набравшись смелости, пытались понюхать его сапоги.

           Неуклюжий, молоденький кобелёк, неосторожно приблизился к милиционеру и надоевший старлею, получил сильный пинок в бок… Взвизгнув, он растерялся, ведь с роду его не били! Потому, не столько от боли, сколько от страха, от неожиданности, заверещал, завизжал, отскакивая подальше от этих сапог.

           Трофимович, боковым зрением увидел, что «МалОй», как-то на одной ноге, резко развернулся и нырнул в низ по туннелю, в открытую настежь дверку баньки. И так же с шумом, но уже оттуда, просто вылетел на свет.

           В руках, так не разу и не стрельнувшее, ружьё ... 
«Пристрелю, сволочь! Ты зачем нашу собаку ударил !?» - орал «МалОй». Как-то по бабьи, запричитав, Сергей Трофимович повис на ружье, в руках у «Малого». Тот пытался вырвать его из цепких рук «Старого». Вот так, молча, сопя и кряхтя, они вырывали друг у друга ружьё…

            Милиционер, судорожно шарил, не отрывая глаз от ружья, себя по боку, где должен был быть пистолет в кобуре. Но вот не задача, не взял он его, зачем на опознании покойников оружие?

            Сопровождавшие милиционера старатели, тоже раскрыв рот, смотрели на толкающихся, вырывающих друг у друга ружьё, мужиков. Наконец Сергей Трофимович матом, с рёвом заорал «Малому»: «Тебе, что мало этой зимовки? Да за него дадут такой срок, что не одна Татьяна тебя не дождётся, мать не доживёт!»

             Бросив ружьё, «Малой» сгрёб старлея в охапку, опрокинул в снег и стал трясти за грудки: «Это из-за тебя, мы здесь должны были сдохнуть!»  Ну, и конечно, всякие другие слова, из перекошенного от злобы лица…

             Налетели мужики, оттащили «Малого» от милиционера. Заломили ему руки за спину. Милиционер, поднявшись и неловко отряхивая снег подошел к «Малому».  Видя, что того держат за руки, повисли на плечах – ударил с размаху по лицу. Кровь так и брызнула из разбитых Серегиных губ.

              Старатели взревели: «Ты чО начальник творишь, видишь не в себе пацан, уйди от греха!»  Старлей, с криком: «Все под суд пойдёте, я представитель власти, на кого руку подняли, сгною быдло!» Ударил «Малого» ещё один раз. Опять по зубам в крови.

              Мужики, молча переглянулись и отпустили «Малого» … Тот снова, в два прыжка подлетел к старлею, рывком за грудки, и снова бросил его на снег. Сел верхом на его грудь, поймал грязными, чёрными от копоти пальцами за горло и стал душить. Все молча смотрели.

               Лишь Трофимович, опомнившись, подскочил к судорожно сучившему ногами милиционеру и со всей силы, с кряканьем, врезал «Малому» в ухо.

               Серёга, упал рядом с лежащим милиционером. Держась за горло, с перекошенным от боли лицом, поднявшийся милиционер, отбежал в сторонку и с хрипом дыша, только и повторял: «Вы видели, он меня хотел задушить?!»

              «Малой» сел на снегу и сотрясаемый рыданиями пытался объяснить, обращаясь к «Старому»: «Ведь это он нас бросил… Собаку нашу ударил… Что она ему сделала?»   

              Старатели молчали. Потом, как-то разом зашумели, стали выговаривать Серёге: «Да ты чО, из-за него в тюрьму? Да пусть эта гнида живёт!»

             Подошли к дышащему, как загнанная лошадь, молодому милиционеру: «Мы не видели, что про меж вас было, мы - промеж собой разговаривали, но то, что ты первый грозился пацану, а потом его и вдарил - слышали, видели... Все подтвердим, ежели потребуется, по прилёту в Бильбао!

             Ежели забудешь, как тебя воспитывали - мы ничего не видели и не кому не скажем. Ты нас знаешь.» 

              Старатели гурьбой обступили своих товарищей, обнимались, целовались, хлопали их по спине, толкали и снова обнимали! Один старлей, стоя в сторонке, на этом празднике жизни, судорожно курил одну папиросу за другой.

              Сборы были недолгими. Пока наши зимовщики собирали свои нехитрые манатки, остальные ходили за ними, всё ощупывали, осматривали, цокали языками: «Ну, сильнЫ… Одно слово - Старатели!» Уже садясь в вертолёт, старлей боязливо пропустил всех первыми и собирался подняться по лесенке и закрыть за собой дверку вертолёта.

              Неожиданно для всех, «Малой», резко ногой, сверху вниз, отпихнул служивого и захлопнул перед ним дверку в вертолёт… В вертушке наступила тишина, все переводили взгляд со злого лица «Малого», на иллюминатор, где снаружи вертолёта, испуганно переминался с ноги на ногу, милиционер.

              Сергей Петрович, было заругался на «Малого»: «Ты чО, охренел, сдурел? Без него, как лететь? Спросят, куда дели?!» 

              «Малой» отчаянно закричал, переходя на вопль, прямо из сердца: «Он нас на всю зиму оставил! С собой не взял. Ну, разрешите, я его хоть на сутки оставлю! Пусть, хоть одну ночь посидит, пождёт вертолёт, подумает, прилетит он или нет?! Если его возьмёте, я с ним не полечу! Удавлю.  За себя не ручаюсь!»

             Командир вертолёта, высунувшись в приоткрытое, боковое окошко, что-то говорил милиционеру. Были слышны лишь слова: «… через два часа, не доводи парня до греха, не уберегём тебя… там ружьё.»   Старлей, обречённо кивнул, соглашаясь. Ему и самому было очень неуютно лететь под ненавидящем взглядом «Малого», у которого, так и не отобрали ружьё.

            Вертушка, истошно застрекотав и подняв в воздух целый буран снега, оторвалась от земли, как будто замерла, резко наклонила нос по курсу и как гусь с водной глади, полетела – полетела и взмыла в вверх…

          Где-то там, внизу, остался такой маленький и совсем уже не начальник, а молодой и испуганный паренёк, старший лейтенант…



              14. Два Серёги.

                Молодые Собаки, летя в вертушке первый раз в жизни -  тихонечко подвизгивая от страха, прижались к своим мужикам, те не подведут, не обманут, защитят!

                Монотонно стрекоча, вертолёт перевалил уже рваный хребет из темных сопок. «Малой», не отрываясь смотрел на землю, в иллюминатор.  Улыбка счастливого ребёнка не сходила с его грязного, с подтёками крови в уголках губ, лица…
               
                И это еще не всё с мужиками… Ведь кажется, всё плохое закончилось, живи – жизни радуйся! Ан нет. Чем-то Господь, создав их Судьбу, на них прогневался, а может, наоборот, интересно ЕМУ с ними возиться?

                Ещё в полёте, вертолетчики по рации сообщили, что людей нашли живых! Везем, похороны отменяются. Предусмотрительные Старатели, ведь знали куда и зачем летели - достали бутылку водки, кусок хлеба, заранее нарезанный кусок сала! Парни, сидя на своих гробах (!!!) в вертолете, уже по третьему кругу пускали железную кружку. За своё возвращение к жизни!  Сто раз уточняли, выяснили: "Почему их не искали?" Нет причин обижаться, злиться. Ну, вот так получилось … Бывает.

                Чуть захмелевшие от радости, да и отвыкшие от водки, от сытной закуски - пытались петь, перекрикивая гул вертолета, про: «… под крылом самолета, о чем-то поёт …» 

                Ожидавшее всяческих комиссий, руководство Билибинского района, узнав, что можно не сообщать в Магадан о ЧП со смертельным исходом, разом оживилось и повеселело. Всем хотелось подробностей из первых уст, посмотреть на своих Папанинцев! Пожать им руки.

                Сразу по прилёту в аэропорт Кипервеем, оттеснив обоих Сергеев от товарищей, их усадили в уазик Первого секретаря райкома нашей Родной Партии. Не дав умыться, в копоти и саже многомесячного выживания, для беседы с «Хозяином». Чуть хмельных…

                Попав, впервые в жизни наяву, в такой кабинет, мужики заробели. Кто из них и думать мог об такой чести и внимании, кто бы их, ранее, вообще сюда пустил?!
               
                Из-за стола, в самом углу большого кабинета, по ковровой (разумеется, красной) дорожке, к ним на встречу шагал САМ Первый секретарь! По ходу движения, присмотревшись к мужикам, он из распростёртых объятий, плавно перешёл в осторожное пожатие грязных рук.

                Усадил работяг, молча и с интересом их рассматривал. Попросил и с некоторым брезгливым любопытством, подержал в руках меховую шапку, сшитую «Старым» из воротников брошенных бушлатов. Громко попросил "Ниночку", принести чая.

                Секретарша, боязливо обходя сидящих на стульях старателей, брезгливо морща носик от не совсем привычного для данного кабинета запахов, принесла чай в тонюсеньком стакане в подстаканнике. Сверху плавал кусочек лимона. Принесла одному Первому секретарю. Ну, не этим же наливать и подносить?!

               «Ну, рассказывайте!» - усевшись поудобней в своём кресле, он поторопил мужиков. «О чём?» - удивился Серёга Малой. «Ну, вот пережили зиму, теперь отдохнём, да и снова на работу …»

                Коновалов, а это такая фамилия была у тогдашнего Первого Секретаря, Георгия Николаевича, занервничал, от непонимания его интереса! «Ну, вот например, совсем оголодав – не было ли желания съесть напарника?
Только честно, я не буду осуждать, ведь понимаю - обстоятельства! 
Вслух то вы не говорили, но ведь думали?!
А вот доведись, кто бы из вас первым, ночью, глотку другому перерезал?» 
Он аж слюну сглотнул от захватывающего сюжета, наверняка, не раз уже проиграл эту ситуацию с собой!

                Мужики растерялись, смотрели друг на друга…
 «А без баб, вы как там?» Он гадливенько захихикал.
«Кто-то должен же был уступить!»
Он сглотнул чайку, забыв даже ложечкой сахар размешать. Было такое ощущение от разговора, что мужикам то и говорить не надо было ничего. Всё он и так уже знал, оставалось только кивать головой, и какие-нибудь подробности …

                От выпитой в вертолёте поминальной водки, от обиды, от совсем не такого приёма, что они ждали - притихли, растерялись два Серёги. Да и не таких вопросов, вернее утверждений!  С нервами и так не порядки, а тут такие слова, мысли про них…

               «Малой», аж взвился: «Да мы щенков выходили, мы бы и тебя козла прокормили!  Ты тварь, чо удумал, что я дядь Серёжу съесть хотел? Ты чО, «Старого» за пидараса держишь?! Меня ?!»   

                Он подскочил к толстенькому Коновалову, схватил его за лацканы пиджака в темную полоску, тряхнул, что есть силы!

                Я, вот скажу про это так: столько старателей даже и не мечтало дать в рыло Первому Секретарю, но сколько хотело?! По всей Чукотке, по всем Северам! За всё, за всех…

              В этот момент, в кабинет вошла помощница, секретарша, ну не знаю, как её назвать - миловидная девушка, в прозрачной белой кофточке, с булочкой на подносе. Увидев своего шефа  бледным и с трясущимися от страха губами. Да ещё и  в руках чумазого и выпившего старателя, она бросила поднос и с визгом ринулась к своему столу с тревожной кнопкой!

              Влетели два милиционера, что дежурили при входе в Райком Партии. Умело и сноровисто скрутили обоих Серёг, успев им сунуть несколько раз под рёбра. Да и не велика была их заслуга по задержанию, отощавшие были парни.  Так, одна только злоба, да обида…

                Георгий Николаевич Коновалов, не удержался и брезгливо пнул два раза лежащего на ковре «Старого» Серёгу. К «Малому» подойти поостерегся, уж больно он вызверился, аж зубы оскалил от унижения лежать в наручниках на полу. Секретарша, с подвыванием, поправляла порванный воротничок на рубахе своего шефа…

             В подкативший милицейский Уазик, затолкали грязных работяг. Увезли в отделение, пока везли, немножко побили. Дежурившие в отделении милиционеры, получив выпивших и грязных до невозможности мужиков, что-то пытавшихся кричать – отлупили потом ещё разок. Ну, так, лениво и не особо в кровь. Для порядка…

             Засунули поначалу в обезьянник. Весть о том, что какие-то бомжи пробрались в кабинет к Первому Секретарю Райкома Партии и пытались его избить вдвоём, рассползлась по ОВД. Приходили свободные, да и не совсем свободные милиционеры, но поглядеть на таких – не каждый день увидишь!


         14. Два Серёги.

                Прождав до позднего вечера, отменив поминки и жаждая выпить за счастливое второе рождение, старатели забеспокоились. Куда подевались два Серёги? В таких случаях только один маршрут для справок – в отделение милиции…

                Узнав от дежурного, что каких-то два бича, сидят в обезьяннике и ждут завтрашнего скорого суда, за нападение на «Хозяина», мужики заволновались. Побежали гонцы по общагам. Стали подходить всё новые и новые работяги, уже из других артелей.
Ведь новость о пропавших, а потом и воскресших товарищах, быстро прокатилась по общежитиям, до каждого старателя!

                У входа в РОВД, собралась приличная толпа, что само по себе, для тех времён, было уже сродни подрыву Соц. законности! Народ матерился и требовал выпустить Сергеев, накормить их, дать умыться, переодеться! Грозили сломать это РОВД.

                Сообщили о ЧП Карась Николаю Александровичу. Тот уже был дома, ужинал. Конечно, он уже успел поведать своей жене о счастливом конце со спасением людей в зимней тундре.

                Вызвав машину, он немедленно прибыл на службу. Доброхоты уже известили Прокурора о начавшемся стихийном митинге у здания РОВД.

                Николай Александрович, выслушал доклад дежурного, зашёл в обезьянник к страдальцам. Посидел с ними, покурили. Выслушал сбивчивый рассказ «Малого», дал команду вывести их из обезьянника и дать возможность умыться и смыть кровь с разбитых физиономий.

                Сам вышел к галдящему народу, объясниться: «Короче, я так скажу, а нехрен было на Первого Секретаря руку подымать! Задержали законно, отвечать наверняка придётся. И не надо тут орать! Я тебе ….  …..   … ещё поматерюсь, сам к ним подсядешь! Значит так, сейчас приедет прокурор, чтобы стояли по стойке смирно и дышали по моей команде! Никаких выкриков, тем более пожеланий сломать это заведение, это место моей работы!  Поговорим с ним, выйду, озвучу решение.»

                Толпа верила, Карась - слово держит. Столько лет его знали. Не раз видели его и сквозь прутья решётчатые, водка – сволочь, она разуму не помощница…

                Приехал Прокурор, постоял в толпе, послушал глухое мычание толпы. Молча прошёл во внутрь РОВД. Выслушал сам, ещё раз, обоих Серёг. Ведь Прокуратура, тоже ждала привоза трупов из тундры. Брошенные на смерть, от голода и холода, люди, это ведь не каждый день.

              Прокурор позвонил, прямо из кабинета начальника ОВД, домой «Первому». Тот уже готовился ко сну, очень раздосадованный происшедшим. Его, Первое лицо, представителя Партии Рабочих, Колхозников и Трудовой интеллигенции, какие-то пьяные старатели, били по лицу! Но, он мужественно всё вытерпел!

                Услышав в трубке голос Прокурора и предложение прямо сейчас встретиться, ушлый царедворец забеспокоился: «А что случилось в районе? Вы по поводу старателей? Нет, я не могу позволить избивать члена КПСС!  Не за себя, за партию обидно! Только суд, только срок, показательно! Совсем народ от рук отбился, лодыри, пьянь и сволочи! Небось и сидели уже не по разу?»

                Но на встречу, приехал быстро. Оглядев толпу, молчащую и темную от фуфаек и бушлатов, он проскользнул в кабинет к Начальнику РОВД.  По-хозяйски сел во главе стола.

                Прокурор, ему медленно и внятно, доложил обстановку, назвал предположительное число ещё не пришедших старателей, что пока не выпускают из общежитий, уже дежурившие там машины и наряды милиции. Спросил: « Кто будет докладывать о происходящем и об их причине - ВЫШЕ?  Ведь ТАМ потребуют подробного разбирательства, приедут комиссии, по каждому ведомству. Вам, как человеку у нас новому, наверное, не совсем понятно, что, даже не митингуя, а просто уехав по домам, испугавшись строгих мер властей, вы сорвёте Пром. Сезон по добыче золота. А мы здесь все, зачем? Правильно - обеспечить Родине пополнение Золотовалютного запаса. Что будем делать?!

              Кто виноват в случившемся, да и вообще, пока о забытых на зиму людях, известно только в Билибино. Может быть вы сами сообщите об этом в Магадан, своему руководству ?»


           Освобождая проход Первому Секретарю, милиционеры, оттеснили рабочих. «Хозяин» проскользнул, не подымая головы в свою машину. Убыл. Народ ждал обещанного объяснения Карась Николая Александровича. Вместо этого, на пороге Милиции показались два Серёги. Всеобщий рёв ликования был погромче и азартнее, чем на демонстрации Первого Мая!

            Мужиков обнимали, тискали, пытались потормашить, всяк находящийся рядом! Оживлённо переговариваясь, народ разом схлынул от Милиции. От греха подальше!

             Оба Серёги взмолились: «Парни, ну дайте сегодня уж домой попасть! Какая водка пропадает? Только домой! Завтра попьём и порадуемся, сейчас - домой!»

 Отделившись от толпы, медленно идущей в общежития, Сереги, пошли в сторону своего дома …

             Подошли. «Старый» первым открыл дверь подъезда. Столь дорогой и родной запах подъезда, просто ударил в голову. Ноги стали ватными, совсем устали. Да и не мудрено, Столько событий в один день. Где придел возможностей человеческих?!

            «Старый», опустился на вторую ступеньку лестничного марша. Предательски задрожали губы, из совсем уже сухих глаз, вдруг откуда-то предательская слезинка. Откуда ей взяться то?! «Малой», не выдержав паузы (ему мужики уже сказали про то, что его ждёт сын (!!!) с женой (!), громко хлопнул дверями и как сайгак, огромными прыжками рванул к себе на этаж.

           Не позвонил, а бабахнул в дверь кулаком. Открылась дверь. Закутанная в тёплый платок, с синевой под глазами стояла Танюха. Она ещё и не знала про живого Серёжку, про вернувшегося папку маленького Серёженьки...  Громко закричала: «Сереженька, живой! Я верила, я знала, что ты нас не бросишь! Не оставишь!» Дверь за ними закрылась …

           Зато из дверей своей квартиры вышла Антонина. Она сидела на табурете у входных дверей, у телефона. Ждала звонка. Нашли, не нашли?  Услышав крик Танюшки и поняв, что молодого соседа привезли живым, она постояла на лестничной площадке, послушала, подождала.

                Спустилась вниз, постучав к соседям и увидев счастливое, грязное-грязное лицо Сережки, только спросила: «А мой где ?..» На что Серёга, оторвавшись от рассматривания сына, что уже вручили ему в руки, неопределенно махнул: «Да там остался.»  И снова к сыну…

                Антонина всё поняла.  Сдерживала себя, только чтобы хоть дойти до своей двери. Уже на своей лестничной площадке заплакала, запричитала… «Ой, Серёженька, ты мой Сереженька! Ну, и на кого ты меня оставил? И что мне теперь одной то делать? Нет дома без тебя…» Очень тоскливо плакала.

                «Старый», сидел внизу на ступеньках и молча слушал.  «Вот, никогда ему Антонина, столько хороших слов не говорила при жизни!  Ну, никогда он и не задумывался, как они близки и родны друг-другу!»

               В горле, всё пересохло, хотел крикнуть, что он здесь и живой – не получается! Наконец осипшим, хриплым голосом, он проворчал, задрав голову к верху: «А может хватит причитать то! Жив я. Небось в гастроном то, опять под конвоем водить будешь? И не надо меня нюхать, сразу говорю - выпил с мужиками. Имею право!» Тяжело поднялся и на негнущихся ногах побрёл по ступенькам, навстречу спешащей сверху, так дорогой ему, Тоне …

               Вот, пожалуй, и вся история про двух Серёг...  Новый Председатель артели, дал им вместо ордена, отпуск на месяц, в сезоне! Что бы узаконить их одиночное нахождение в тундре зимой, задним числом, Карьер Старательской добычи, оформил их сторожами на участке. Для охраны имущества в Зимний период. С оплатой согласно штатному расписанию – 125 рублей в месяц. Плюс, там Северные…

                Отработав ещё сезон, «Малой», став отцов во второй раз - Танюха, ему вскорости родила девчонку, забрал семью и уехал жить куда-то в Рязань. Родители, очень просили внуков. Работал там водителем на автобусе. Таня, учительницей в местной школе. Воспитывали детей, смотрели за родителями. Хороший мужик получился.

             Серега «Старый», проработал на Северах чуть дольше, ещё сезона три. В один из зимних отпусков, приболел, долго и не лежал.

             Умер легко. Во сне, дома.

             Антонина, похоронив мужа, вскорости сдала квартиру постояльцам. Собрала вещички и уехала к Рае, нянчиться с детьми, зять сам позвал, ещё и  уговаривал! 

             Несколько лет, в июне, дней на десять, она ещё приезжала из Ижевска в Билибино. Поправлять могилку своего Серёжи. Потом здоровье стало похуже...

            А Жизнь продолжалась.
 
            Про Двух Серёг, уже вспоминали только знавшие их лично, да ходили какие то легенды в Старательском мире, об оставленных замерзать в тундре, мужиках…

            "... Вот такая вот история, вот такая вот, такая вот музыка.
            Такая, блин, вечная молодость… "
                (с) Чиж.