В Заиорданской пустыне Ч. V На грани забытья

Сквозь застилающую  взор и подобную накинутому на мое лицо прозрачному покрывалу темную пелену мне вдруг показалось: вздыбленный волнами, песок поплыл перед глазами. Дышать стало тяжелее, будто кто-то сдавливал грудь скрепляющим бочки стальным ободом, а к раненому боку приложил железный раскаленный прут. Я застонал, пошатнулся, схватившись за рукоять вложенного в ножны меча, и вдруг понял: умираю.
И даже успел удивиться простоте этой мысли. Я представил как явлюсь перед Христом, в обличье бедного монаха и воина Ордена Храма, с раной, подобной ему и солеными толстыми каплями пота, стекающими по лбу и щекам, застилающими взор. И устыдился. Ибо Христос принял смерть за нас а… «А ты убивал во славу Его» – все тот же шепот, более напоминавший шипение,  раздался где-то поблизости.
Я вдруг ощутил, даже сквозь кольчужные шоссы, как скользкое, ледяное и извивающееся тело змеи обвивает мои ноги. «Не оставь, Господи» – прошептал я одними губами и почувствовал как уходит боль. Но губы, иссушенные раскаленным воздухом пустыни,  возвестили мне отнюдь не об обещанном наместником престала святого Петра – Урбаном,  прощении грехов и чаемом Царствии Небесном, а о падении в бездны преисподней. Странно, но я не заметил ропота в своей душе.
Вместо него ко мне, впадающему в забытье, явилась Память. В облике детства. Я увидел себя средь серых, навеивавших прохладу даже в полуденный зной, каменных и закопченных факельным дымом стен построенного еще прадедом на самом краю обрыва,  возвышающегося пологими скатами над долиной укутанной лесами Дордони, замка. Память вернула меня в темные и сырые промозглой осенью, пустые залы, по  которым мы со старшим братом любили бродить долгими вечерами, нарушая отцовский запрет. Я вспомнил, как внезапно он бросал меня одного и, как я потом узнал, подглядывал: заплачу или нет. Я шмыгал носом, но не заплакал. Ни разу.
Вспомнил свой отъезд в Святую Землю и напутствие уже не встававшего с ложа отца. Почему-то оно тогда мне показалось странным: быть милосердным к врагам. Память вернула меня в полумрак его покоев, увешанных гобеленами и коврами, хоть как-то впитывавшими в себя продиравшийся сквозь закопченные толстые каменные стены холод той суровой зимы, где он лежал, несмотря на пылавший огонь в камине, укрытый толстой волчьей шубой.
Я почти явственно снова увидел его мертвенно-бледное лицо со впавшими глазами, длинные, до плеч, с проседью, волосы, всклокоченную и неухоженную бороду, которой не касался нож с тех пор, как переселилась в мир иной  его жена – единственная, кто могла укоротить суровость его, доставшегося но норманнских предков, нрава и которую он, как я сейчас понимаю, по-настоящему любил и от смерти которой так и не смог оправиться.
Но все же мне и показались странными его, проведшего почти всю жизнь в войнах, слова о милосердии к врагам, тем более к сарацинам, которые тогда мне и людьми-то не виделись.  Ведь они поклонялись предтечи антихриста Магомету – как тому учил блаженный Варфоломей из Эдессы. А разве он мог ошибаться?
Помню, как в уже Иерусалиме, уединяясь ночами на даровавшей в летний зной прохладу аллее, ведущей от Храма Соломона к церкви колыбели Иисуса – той самой, расположенной неподалеку от Дома Симеона Праведного, – я прочитал книгу об обращении неким нечестивым монахом Бахиром Магомета в ересь, которую мы, братья Ордена, должны искоренить мечом и молитвой. Без жалости. А в ответ на одолевавшую каждого из нас тень сомнений, мы не уставали повторять: Deus lo vult!
И вот теперь, переступая грань этого видимого мира, сомнение вдруг коснулось моей души. А мнившееся правым дело, коему я посвятил свой недолгий земной путь, с того самого дня как покинул в предрассветных зимних сумерках родовой замок, виделось шипением змеи.
Память напомнила как кутаясь в тяжелую медвежью шубу последний раз обернулся, дабы бросить взгляд на залитый бледным лунным светом родовой замок, окруженный заснеженными и застывшими в стуже деревьями. Прощаясь с детством навсегда. Помню, я явственно увидел сквозь маленькое окошко отцовских покоев  его лицо. И осенил себя крестным знамением, прогоняя наваждение: отец умер за месяц до моего отъезда и все окна в ту суровую зиму были замурованы.
И вот сейчас я вдруг наяву увидел стены родового замка снова. В том же свете бледной луны. И ощутил пришедший на смену уже почти нестерпимой жаре холод – тот самый, от которого меня едва спасала медвежья шуба в морозное утро моего отъезда.
… Я успел подхватить  его, падающего на песок. Навзничь. Глаза храмовника были широко раскрыты, а взгляд – осмысленным. Но он блуждал в неведомых нам бесчисленных во Вселенной мирах, о которых писал Каб-аль Ахбар, да помилует его Аллах.
Я не позволил де Лонгви упасть и аккуратно положил его спиной на песок, поспешив к своему мирно стоявшему коню и снял прикрепленный к седлу сделанный из овечьей кожи бурдюк с водой. Вернувшись к раненому, я увидел, что его глаза по-прежнему широко раскрыты, а взгляд все также осмыслен, я приподнял его голову и приложил горлышко бурдюка к его совершенно иссушенным и даже потрескавшимся бескровным губам.
Хвала Всевышнему, он сделал несколько глотков. И произнес по-франкски – язык, который я неплохо знал:
– Спасибо.
Я снова вернулся, в уже окутавших пустыню сумерках, к своему коню, снял седло и положил его под голову раненому. Слишком рано наступивший вечер удивил, но на все – воля Аллаха. Ниспосланная им и предвещающая ночь прохлада заставила задуматься о костре, после чего стоило заняться нашими ранами. По милости Всевышнего мое запястье и пронзенное плечо меня не очень беспокоили. Кажется, муваккаль потрудился, и пока я занимался де Лонгви, остановил кровь на моем плече. И еще он удерживал ненависть, эту верную служанку Иблиса, притаившуюся, я явственно это чувствовал, змеей поблизости.
Я быстро собрал хворост, в избытке оказавшегося повсюду, словно разложенного заботливой рукой  – хотя, когда я только увидел де Лонгви, кроме песка вокруг почти ничего не было, если не считать редких кустарников – достал из прикрепленного к поясному ремню кожаного мешочка кресало и развел костер, взметнувшийся снопом искр к ночному небу.
Нам с моим врагом – врагом ли? – предстояла длинная ночь и было о чем поговорить.
Продолжение следует


22 – 28 июня 2022 года Чкаловский