Павлик Чикатило-Морозов

   Жарким майским вечером нечто странное творилось на кухне Павлика Морозова. В компании своего одногруппника Миши Любко Павлик распивал чистый девяносто процентный спирт, разбавленный водой. В этом заключалась особенность попоек в гостях у Павлика Морозова: даже если кто-нибудь приносил пиво, водку или что угодно другое, принимающая сторона всегда ставила на стол графин со спиртом, из-за которого потом любой, ощутивший на себе все ужасы павликовской гостеприимности, проводил следующие три дня, мерно сблёвывая содержимое желудка в фаянсовый трон.

   Из японского кассетного проигрывателя, доставшегося Павлику от покойной тётки, играли вперемешку песни группы Кино. Томный голос Виктора Цоя дополняли подростки, кричащие что-то блатным матом возле подъезда. Павлик встал, не без труда закрыл форточку с облупившейся белой краской, а затем подошёл к проигрывателю и нажал кнопку “STOP”.

– Чего выключил то? - спросил Миша, пытаясь закурить сигарету.
– Да зае*ло, вот чего - резко ответил Павлик
– А чё, тебе Цой… - зажигалка наконец справилась со своей задачей и небольшое пламя зажгло край сигареты - … ну наконец-то, е*ать. Тебе Цой, говорю, не нравиться что ли?
– Да тут дело не в том, нравиться он мне или не нравиться, просто не попадает сейчас в меня и всё.

   Павлик вернулся за стол.

– Ну так-то песни у него сильные были, о свободе пел, да так, в итоге, до неё и не дожил - в глазах Миши на секунду мелькнула смесь печали и презрения.
– Так он же умер, верно?
– Ну верно, и что с того?
– А вот, Мишаня, Цой умер и в том то и есть его свобода , причём не обычная, земная, а самая что ни есть настоящая.

   Миша непонимающе уставился на Павлика.

– Чё, не врубаешься?
– Да ты пургу просто гонишь, Павлик.
– А отчего пурга то вдруг? Так же оно всё и происходит в мире - Павлик в два глотка осушил стакан спирта и стал наливать добавку - человек всю жизнь жаждет свободы, при том не понимая даже, что это такое - свобода. Вот так живёт он, человек, живёт, да и помирает. И вот тогда и только тогда он обретает свободу, ибо ни от кого и ни от чего он больше не зависит.
– Уё*ищная чё-то позиция, Паш. Тогда единственным способом достичь свободы является самовыпил, так что ли?
– Ну а чего бы и нет. Человек же тварь свободолюбивая, так почему бы и не достичь этой свободы, раз ему этого так хочется?
– Так а какой тогда смысл в этой свободе, если ты помер? - Миша бросил докуреную сигарету в маленькое фарфоровое блюдечко, выступавшее у Павлика в роли пепельницы - Ты же нихера от неё не получишь.
– А тебе что, всё время получать что-то надо? - с едкой улыбкой произнёс Павлик
– Ну, нет, конечно, но от такой вещи как свобода хотелось бы как-то… чё ставишь?

   Павлик подошёл к проигрывателю и стал перебирать коллекцию кассет.

– Рахманинов. Давно уже откопал, да руки никак послушать не доходили.

   В пространство ворвались звуки духовых инструментов, после чего были заменены мягким, но энергичным фортепиано. Павлик налил себе и Мише ещё по стакану спирта.

– Я тебя, Миша, понял. Только ты мне теперь скажи, откуда ты знаешь, что в случае смерти ты ничего не получаешь от возникшей свободы?
– Ну как, ты же умер, значит ничего не чувствуешь, ничего не делаешь, то есть и от свободы никакого толку тебе больше нет.
– А ты чё, умирал уже? С чего такие выводы?
– Да б*ять, чего заладил со смертью то? Ни я, ни ты, вроде, помирать не собираемся. А жизнь у нас одна и она священна. Тебя в детстве не учили что ли? Элементарные же вещи.
– Ха, священна, ты посмотри!
– Чего ты?
– Да ничего. Смешно звучишь просто. Вроде взрослый парень уже, а такие вещи говоришь, ух.
– А что не так? Жизнь нам даётся всего однажды и никто не в праве у нас её забирать, даже мы сами, потому что другую тебе никто не даст, она одна, а значит - священна.
– Выходит, что у тебя нет тогда вообще никакой свободы, ведь ты даже за себя решить, когда умрёшь и то не способен.
– Ёпта, и чё теперь, всем повально с крыш бросаться за свободой? Или людей мочить, чтобы подарок сделать?
– Как вариант.
– Павлик, ты ё*нулся? Как маньячина звучишь, Чикатило, ей богу.
– А чем, по твоему, Чикатило занимался?
– Людей ху*рил, чем занимался!
– Неверно говоришь. Людей ху*рил, да, но для чего?
– Да е*анутый он был, вот и убивал.

   Павлик покачал головой.

– Он может этого и сам не понимал до конца, но большое дело делал. Мало того, что людям, считай, свободу даровал, так ещё и застойное совковое общество растряс, то есть, дал движок какой-то, чтобы развиваться. Считай, герой, а вовсе не изверг, как ты говоришь.
– Тьфу ты, Паша, тьфу. Чё несёшь то? Чикатило - герой? Не мели ху*ни, я тебе ещё раз говорю, он отнимал людские жизни и ничего больше. Никаких подвигов, которые ты щас описываешь, он не совершал. Вот менты, которые его словили, вот это герои, избавили человечество от этого волка в овечьей шкуре.
– Мусора то эти герои? Не смеши, Миша, ей богу, не смеши. Они его сколько ловили то, лет десять? А знаешь что они за это время учудили? Чувака левого расстреляли за неху* делать. А Чикатило тебе, значит, не нравится? Так а в чём разница то тогда, если и преступник и закон мочат невиновных?

   Во двор с диким визгом, настолько громким, что его было слышно даже через закрытое окно, ворвался чёрный тонированный седан. Вздрогнув от неожиданного шума, Миша ругнулся себе под нос:

– Ёб твою мать, пидорасы.

   Павлик потянул руку к графину со спиртом, на полпути вопрошающе взглянув на Мишу.

– Да наливай - ответил тот на немой вопрос.

   Павлик и Миша выпили.

– Чего ты там затираешь? - продолжил Миша - менты тогда стоко народу переловили…
– А про чикатилу забыли - съязвил Павлик
– Да помолчи ты. Я тебе говорю, народу они дохера переловили, и маньячину твоего этого тоже. Попозже, конечно.

   Павлик усмехнулся.

– Да чего ты, чего ты? Поймали же, так? Ну так и отъе*ись уже, чё прикопался. Пользу, б*ять, маньяку придумывает, ишь чего выдумал, пиз*ец. Он, знаешь ли, ещё таких же бл*дей наплодил. Вон, Пичушкин тот же, сам и говорил, что чикатилой быть хотел.
– А вот про Пичушкина вообще тема интересная. С Попковым то же самое.
– А Попков, Павлик, это кто?
– Маньяк тоже, ангарский. Мочил бухих девок, которые на бл*дки собирались, чистильщик, скажи?
– Какой чистильщик, б*ять, е*анулся что ли?
– Ну ё*ана, всё тебе объяснять что ли?
– Да наливай давай!

   Павлик разлил 50/50 спирта и воды. Молодые люди выпили.

– Смотри, Миша. Что Попков, что Пичушкин, оба пьянь всякую уничтожали. А кому хуже то от этого? Волки, вон, санитары леса считаются, а эти тогда, выходит, тоже санитары, только не леса, а каменных джунглей.
– Ну, б*ять, нас с тобой чё, тогда тоже ё*нули бы? А ты бы им чего, спасибо бы сказал?
– Ну так мы с тобой, Мишаня, культурно выпиваем. Беседы вот светские ведём - с улыбкой произнёс Павлик.
– Ни*уя себе светские. Ты мне тут втираешь, что людей убивать - это нормально, да ещё про какую-то светскость заговариваешь.
– А чё б и нет. Смерть, она, Миша, располагает к размышлениям. Потому в военное время все философы всегда активизируются. У нас же тут с тобой тоже, считай, война, только маленькая.

   Павлик встал и направился в сторону холодильника. Из морозного вместилища он достал полусъеденную палку колбасы, после чего начала оглядываться по сторонам.

– Нож нужен? - спросил Миша.
– Нужен, а у тебя есть что ли?
– Есть, конечно - Миша положил на стол крупную финку с эмблемой НКВД.
– Охохо, да вы, Мишаня, ценитель. Те зачем такая? - спросил Павлик, крутя в руках нож.
– Да по пути к тебе купил: дед какой-то в переходе продавал, я за тыщу триста сторговался.
– Добро - сказал Павлик и вновь стал разливать спирт с водой.

   Павлик нарезал несколько ломтиков колбасы и стал неспеша их жевать.

– Чё я говорил? - спросил Павлик.
– Война у нас.
– Какая вой… А-а-а, у нас то, понял.
– Ты мне, Павлик, скажи - Миша взял в руки финку и стал медленно крутить её в руках - вот ты говоришь тут про маньяков и их пользу, а вот от войны, по твоему, тоже польза есть?
– Есть, конечно, глупости спрашиваешь.
– А какая? - свет люстры, отразившись от лезвия ножа, блеснул в глазах Миши.
–  Ну как какая, Миша? Война - есть полное разрушение привычной реальности: то, что раньше было в почёте, становиться позорной шуткой, те, кто раньше казались героями, становятся олицетворением всего мирового бл*дства. И вот из этого тотального уничтожения впоследствии и рождается лучшее общество, которое пытается свою новую реальность беречь и укреплять. Ничто такого огромного толчка не даёт, как война. Без войны нет человека, всё ведь у нас только на войне и держится. Так что ты, Миша, правда глупости спрашиваешь, есть ли от войны польза. Только от войны, считай, она и есть.

   Миша подскочил с места и медленно подошёл к Павлику. Смотря на него сверху вниз, Миша спросил:

– То есть Гитлер, хочешь сказать, тоже герой?
– Каких ещё поискать, Миша, каких ещё поис…

   Павлик не успел договорить фразу, как вдруг Миша схватил его за шею и ударил коленом поддых.

– Герой, значит? Свободу людям давал тоже, так? Толчок обществу дал, так? Да таких как ты, сука, мочить надо! Уё*ок, мразь, тварь!

   Миша ударил Павлика финкой в правый бок, а затем ещё раз и ещё, крича в лицо страдающего Павлика “Пидорасы, сука, пидорасы вы!”. Спустя где-то двадцать ударов Миша отпустил Павлика и тот, словно срубленное дерево, рухнул на паркет.
 
– Чё, освободился? Павлик Чикатило, бл*ть. Павлик Чикатило-Морозов нах*й! - Миша начал громко смеяться - Павлик Гитлер-Морозов!

   Миша закурил. Он подошёл к раковине и наскоро смыл с рук кровь Павлика. Затем он склонился над безжизненным телом, стряхивая пепел на светлые мертвецкие кудри.

– Ауфидерзейн, фашист е*аный.

   Миша встал и вышел прочь из квартиры. Павлик Чикатило-Морозов остался один, мёртвый и свободный. Рахманинов перестал играть из проигрывателя: плёнка закончилась. Надо перевернуть.