В вихре времени Глава 41

Глава сорок первая

Поначалу Николаю все дни казались одинаковыми. Он не замечал времени, не смотрел на часы — что сейчас: завтрак, обед или время ужина. Он ел то, что подавала Марья, и много спал. А в остальное время сидел в кресле на веранде, закутанный в тёплый плед, и смотрел на чернеющие ели, качавшие вдалеке мохнатыми лапами.
Прожитое за последний год прокручивалось в душе, как плёнка в электротеатре, и  смешанные чувства переполняли душу: то вспыхивала ревность на грани ярости при воспоминании о последней встрече с Машей, то заливала горечь потери. Будто наяву он видел её смешливые умные глаза, курносый носик, нежные руки и губы, утраченные для него навсегда, и доходил до отчаяния... И чем сильнее одолевало желание вернуть Марию, тем более он ненавидел её за причинённую боль.
 Жалел ли он о том, что произошло в этом году? Пожалуй, нет. Он чувствовал себя повзрослевшим... Ещё осенью Николай Елагин был юношей, а теперь он превратился в мужчину, который испытал и несчастную любовь, и ненависть врагов, и утрату любимой работы. Он устал терзаться сомнениями, страхом, ненавистью и даже любовью... Душа забирала силы у тела, а теперь обоим требовался отдых.
Но время шло, и с каждым днём возрастал интерес к нормальной жизни. И не было место лучше для обновления души, чем старый деревянный дом с немногословными обитателями Лукичом и Марьей, кресло-качалка и оживающая весенняя природа. Уже хотелось пройтись по двору, однако от распутицы было ещё грязно. Снег только недавно сошёл с полей, дороги размыло, и даже верхом можно было увязнуть в непролазной жиже. Целые дни сначала робко, а потом всё заливистее пели соловьи. Показались первые подснежники. И Марья, убрав гостиную, поставила на стол в изящной вазочке маленький букет.
Весна всё смелее заявляла права на землю, на деревья и даже на солнце, а в душе крепла готовность жить дальше не менее насыщенной жизнью, чем в прошлом. И в один погожий день Николай поверил, что у него всё будет в порядке. И не может быть по-другому.
Настало время очнуться от бесконечных размышлений и заняться чем-то полезным. Николай уселся за отцовский письменный стол и достал из чемодана, так и не разобранного с приезда, портреты матери и Анны Павловны Татищевой. Он уже лучше понимал почерк дамы из прошлого, а потому без колебаний переписал на листок очередное послание.
"Любезный друг мой, Иван Перфильевич! По милости Божией я собираюсь поехать с детьми к бабке в поместье под Новгородом. Скоро лето, а Вы знаете, как хорошо в деревне в это время, особенно для детей. Да и меня мучает по ночам кашель, поэтому долго не могу заснуть, и всё чудятся шорохи, шаги... Нервы совсем расшатались. Со страхом жду супруга, но надеюсь, что мне в деревне ничего не будет угрожать.
Вы смогли передать документы по нужному адресату? Пишите, не томите меня. Я молюсь за Вас и прошу Вас, молитесь вместе со мной:

Thou Pow'r Supreme? Whose mighty Scheme,
These woes of mine fulfil;
Here, firm, I rest, they must be best,
Because they are Thy Will!
Then all I want Oh, do thou grant
This one request of mine!
Since to enjoy Thou dost deny,
Assist me to resign."

Ах, досада... Опять этот старый английский! Он и новый-то не понимает, а тут и Софья с трудом разберётся...
Николай помянул имя тёткиной воспитанницы и задумался. Всё-таки странные у них отношения. Да, сначала он её не замечал, считая младшей сестрой, с которой не о чем было говорить. Потом... что-то изменилось. Она повзрослела и стала прекрасной собеседницей. Ему нравилось брать у неё уроки, обращаться за переводом, раздражала только её спорливость — что он ни скажет, у Софьи непременно другое мнение...
Но были минуты, когда он любовался ею. На Рождество тёткина воспитанница была весьма элегантна. А как играла Шопена... Теперь учёба на медицинских курсах раскрывала её в новом свете. В этой девушке была большая внутренняя сила и что-то ещё, что ускользало от его понимания...
Лукич занёс в дом охапку сухих дров.
— Лукич, телеграммы не было от тёти?
— Только, барин, хотел сказать, а вы ужо опередили. Завтра они приезжают. Поедете встречать?
— Не знаю, — с сомнением сказал Николай, — в пролётку мы все не поместимся, если только верхом.
— Можно и верхом, барин, дорога песчаная, вода быстро ушла. Не увязнете.
— Тогда поеду, а то тётка ещё обидится...

Накануне отъезда Софью одолевали противоречивые чувства. Её словно лихорадило. Мысль о том, что она увидит Николая, и радовала, и пугала. Радовала тем, что не было для неё большего счастья, чем пожить с ним в одном доме хотя бы несколько дней, а пугала неизбежной расплатой — мучительной возросшей привязанностью...
В последний день перед отъездом она дежурила в больнице. Фёдор Петрович не отходил от неё ни на шаг. Он брал её на каждый обход, рассказывал о больных так подробно, словно это были его ближайшие родственники. Софья почти не слушала жениха, зато видела, что он просто не хочет её отпускать от себя. Но ей было сложно сосредоточиться — она думала только о предстоящей поездке.
Накануне Каменский предложил познакомить её с родными и изменился в лице, когда узнал, что она с тёткой уезжает в деревню.
— Вы рады этому, Соня? — тихо спросил он.
— Вы правы, я рада, потому что очень устала — учёба на курсах сложная, да и в больнице многому надо учиться. А там природа, тишина...
— И ваш Николай, я полагаю?
Софья вспыхнула.
— Почему вы так говорите, Фёдор Петрович? Разве я вам подавала повод для ревности?
— Что вы, Соня, нет. Но я чувствую — ваше сердце мне не принадлежит. После неудавшегося вечера, когда пьяный господин Елагин вёл себя безобразно, вы будто закрылись от меня. Что он вам сказал?
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. У него личная трагедия, и это не связано со мной, — её лицо горело всё сильнее, и невольно задрожал голос.
Разговор закончился ничем. Каменский отошёл расстроенный.
Софья приехала домой будто в лихорадке и дрожащими от нетерпения руками стала собирать чемодан. Тётя заметила её состояние.
— Соня, ты здорова, девочка моя? Что у тебя так горят щёки? Может, тебе не стоит ехать?
Однако Софья твёрдо решила, что даже если бы у неё открылся жар, то и тогда бы она поехала.
— У нас очень сильно натоплено, тётя. Я абсолютно здорова, — улыбнулась Софья.

В Бологое они прибыли под вечер. Николай и Лукич встретили их у поезда и подхватили тяжёлые чемоданы. В сутолоке у вагона Софья не успела рассмотреть Николая. А потом он ехал верхом чуть сзади, и было неловко вертеть головой. Так и приехали в поместье, не сказав друг другу ни слова за всю дорогу.
"Ну ничего, — утешала она себя, — ещё успеем поговорить. Столько дней впереди..." Однако утро опять принесло разочарование.
Тётя встала рано и всполошила домашних воплями о "свинарнике, в котором невозможно жить". Лукич побежал за помощью в деревню и привёл двух молодых голосистых крестьянок для помощи Варваре Васильевне в уборке дома. Софья трудилась вместе со всеми. Они наскоро позавтракали Марьиными пирогами с парным молоком и принялись снимать чехлы с мебели, мыть полы, окна, вынимать вторые рамы. Девки весело переговаривались между собой, а потом запели песни.
Издали Софья заметила, что Коля вышел из комнаты и попросил Марью принести ему завтрак в кабинет. А после уехал в деревню к управляющему.
К вечеру дом было не узнать. В гостиной пахло цветами, а не пылью и плесенью, как в день приезда. На окнах висели белые занавески, придавая жилой вид запустевшей усадьбе. Печку как следует протопили — от сырости не осталось и следа. Матрасы, подушки и одеяла весь день сушились на тёплом весеннем солнце, а теперь были аккуратно застелены на кроватях. Марья дразнила обитателей аппетитными запахами, доносившимися из кухни. Приближался ужин.
Варвара Васильевна одарила крестьянок, как могла. Те ушли довольные. Из разговора с Софьей они узнали о её учёбе на медицинских курсах и обрадовались. В деревне был фельдшер, но девушки стеснялись обращаться к мужчине. И как не убеждала их Софья, что она ещё не врач, а только учится на медсестру, их это не убедило.
Марья накрывала на стол, тётка по обыкновению вязала, а Софья делала вид, что читает, а на самом деле прислушивалась — не стучат ли копыта Гнедка, на котором уехал Николай. Наконец, раздались быстрые шаги по крыльцу. Он вошёл в убранную гостиную и поздоровался.
Боже, как он был хорош... Софья поразилась перемене, произошедшей с ним в деревне: лицо тронул весенний загар, чуть округлились щёки, исчезли синяки под глазами, и взгляд стал спокойным и безмятежным. "Неужели он исцелился от своей Маши?" — мелькнула робкая надежда.
— Тётушка, надеюсь, нашествие на наш дом закончилось? — произнёс он, целуя у тётки руку.
— Коля, ты меня поражаешь... Как ты жил столько дней? Грязный дом, сырое бельё, пылища везде... Посмотри, неужели так не лучше?
— Лучше, лучше... А мы будем сегодня ужинать? Я ужасно голоден.
Николай сел во главе стола, как и положено хозяину дома, а они по обеим сторонам. Софье кусок не лез в горло, хотя она тоже проголодалась. Она целый день ждала Николая, а теперь ей хотелось убежать в свою комнату от собственного смущения. Но Николай ничего не замечал, с аппетитом пробуя Марьины пироги.
— Соня, в деревне уже поговаривают, что в барском доме появилась врач-женщина. Вы планируете здесь практиковать?
— Я ничего не планировала, Николай Константинович, но кое-какие медикаменты взяла на всякий случай. В деревне есть фельдшер мужчина. Наверное, девушкам трудно преодолеть стыд, вот они и хотят прийти ко мне. Хотя, я не знаю, чем им смогу помочь... Разве только осмотреть, а потом посоветоваться с местным врачом.
— Что ж, дело хорошее. Если захотите поехать в деревню, дайте знать, я провожу вас.
— Спасибо, — Софья улыбнулась, глядя в любимые глаза.

Как не ждёшь весну в городе, приход её можно пропустить. Вдруг замечаешь, что с тротуаров постепенно исчезает грязный снег, и тают длинные сосульки, угрожающие пешеходам напрасной смертью. А воздух... становится теплее, солнце светит ярче и только.
 В деревне не так. Весну видишь воочию, словно полупрозрачную волшебницу. Она летает и тут, и там. Здесь махнёт рукавом, и пробиваются цветочки-желточки, там растает грязная снежная кучка, и образуется озерцо для кур и уток, а растопит последний снег с полей — обнажится чёрная пашня, жирная, плодородная, насыщенная влагой.
Софью разбудили мухи, что спали всю зиму, а теперь желали вылететь на волю и бились в окно.
— Барышня, — тихонько постучала Марья, — к вам туточки из деревни девки прибежали. Просют принять.
— Сейчас, Марья, скажи, что я встану и выйду к ним.
Софья быстро встала и оделась. Она вышла на крыльцо и вдохнула запах свежей земли. Небо было бледно-голубым, словно его только помыли... Сесть бы на пушистое облачко-барашек, да улететь далеко-далеко... Хотя нет, ей нравилось здесь: ощущать за стеной родного человека, следить, проснулся ли он, угадывать, какое у него настроение, что делает...
В кухне её ожидали две девушки-крестьянки. У одной была перевязана шея, а другая хромала. Девушки выглядели просто, но опрятно. Однако, когда она осматривала болячки, то поразилась нечистоте их тела. Для городской жительницы это было непривычно. И раны, тревожившие девушек, не заживали тоже из-за грязи.
Марья вскипятила воду на печке, и Софья настояла на предварительном мытье в бане, куда она отправилась вместе с ними. После водных процедур она помазала раны мазью, вспомнив назначения Каменского в таких случаях.
— Если ещё кому-нибудь понадобится моя помощь, то предупредите, чтобы приезжали чистыми, — строго наставляла Софья девиц. — Вы меня поняли?
Те дружно закивали и отправились восвояси.
На завтрак они собрались вместе, как дружная семья. Тётя рассуждала, насколько свежий деревенский воздух полезен для организма, и как его не хватает в городе. Николай поддакивал, а Софья делала вид, что слушает, и улыбалась своим мыслям. Пристальный взгляд Коли приводил её в трепет, и одновременно с этим тянуло самой смотреть на него и таять от счастья, словно она Снегурочка...
Они завершали завтрак яблочным пирогом, когда услышали топот маленьких ног по крыльцу и громкий стук в дверь.
— Барышня, барышня! — кричал детский голосок.
Софья отставила чашку и пошла посмотреть, кому ещё она понадобилась.
В прихожей, рядом с Лукичом и Марьей, стоял паренёк лет десяти. Одет он был легко — в одной рубашонке, подпоясанной грубой верёвкой, и тоненьких штанах. Старый выцветший картуз налез на глаза. Он поправил его и, хлюпая носом, заговорил:
— Барышня, помилосердствуйте... помогите мамке...
— Да что случилось, объясни толком, — участливо спросила Софья.
— Мамке больно лежать, плачет...— паренёк еле сдерживал слёзы, вытирая нос рукавом.
— Хорошо, хорошо, сейчас поедем. Подождёшь?— тот кивнул. — Марья, напои ребёнка чаем, да собери пирогов с собой.
— Слушаюсь, барышня. Пойдём пострелёнок, поешь...
Они пошли на кухню, а Софья вернулась в столовую. Николай и тётя вопросительно на неё посмотрели.
— Мне надо в деревню, тётя, навестить больную женщину. Николай Константинович, отвезёте меня?
Он невозмутимо кивнул.
— Я же обещал. Садитесь допивайте чай и поедем.
Софья послушно села, но мысль о совместной поездке так её обрадовала, что пирог по вкусу напоминал бумагу и не лез в горло. Хотелось всё бросить и ехать немедленно. После завтрака она собрала медикаменты и не забыла Марьины пироги. Можно отправляться.

Лукич вызвался помочь и сел с мальчишкой на козлы, а Николай — рядом с Софьей. Ехать было минут двадцать, а если неспеша, то и дольше — дорога ещё была вязкая, с большими бездонными лужами. Лукич не торопился, боялся застрять в одной из них.
— Николай Константинович, вы отдохнули от городских волнений? — решилась прервать молчание Софья.
Он задумчиво посмотрел на неё и усмехнулся.
— От волнений, говорите? Отдохнул... Послушайте, что мы общаемся как чужие люди... давайте без отчества. Вы не считаете меня родственником, но вашим другом я могу быть?
Софья смутилась.
— Хорошо, давайте по имени.
— А, вообще-то, Соня, здесь невозможно не излечиться. Первое время я только спал и ел, даже книжек не читал. Потом занимался. Кстати, разобрал ещё одно письмо Анны Павловны. Поможете перевести стихотворение?
— Конечно, с удовольствием... Смотрите, как набухли почки, и листочки выклёвываются... не наглядеться на природу. Земля словно умирает, а потом воскресает. А ведь через неделю Пасха...
— Да, вот и я воскрес, — улыбнулся Николай. — Если бы не стихи, то словами и не выразить, что теперь чувствую.
— Почитайте, прошу вас.
Николай задумался и, не глядя на Софью, прочитал:

О, весна без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха — позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

 Стихи Блока сказали всё, что было на душе Николая. Софья слушала с жадностью и понимала, что он больше не страдает, а значит, его душа открыта для нового чувства. Сможет ли Софья завоевать его сердце? Ей хотелось в это верить...
— Чудесные стихи... Отвечу вам в том же духе:

Как ни гнетет рука судьбины,
Как ни томит людей обман,
Как ни браздят чело морщины
И сердце как ни полно ран;

Каким бы строгим испытаньям
Вы ни были подчинены, -
Что устоит перед дыханьем
И первой встречею весны!
 
Весна… она о вас не знает,
О вас, о горе и о зле;
Бессмертьем взор ее сияет,
И ни морщины на челе.

Николай слушал, закрыв глаза.
С полей дул сильный и свежий ветер. Иногда так перехватывало дыхание, что, казалось, будто плывёшь против течения реки. Дорога поднималась чуть вверх. Лошадка уверенно цокала по песку, взметая старую листву, налетевшую из придорожных кустарников. Вдоль дороги стояли высокие тополя с ещё голыми ветками, но уже издававшие первый весенний аромат — запах липких почек. Хотелось любоваться, дышать и молчать...
Они въехали в деревню, и мальчишка указал на третий дом от края. Во дворе у необъятной грязной лужи копошились куры и парочка гусей. Софья нерешительно остановилась — она знала, как щиплются эти твари, и боялась идти дальше. Те настороженно галдели, но ближе не подходили.
— Барышня, не пужайтесь, — паренёк показал палку, — знают, что получат леща, если что...
Софья с Николаем прошли в дом. Он застыл на пороге, а она прошла дальше. На кровати лежала немолодая женщина. Мальчишка тронул её за плечо:
— Маманя, к вам пришли.
Женщина открыла глаза, и Софья принялась осматривать несчастную...

Николай не мог заставить себя пройти дальше порога. Опять, как в доме извозчика Ивана, его охватила брезгливость. Ну как можно жить в такой грязи и вонище? Он заметил тараканов на столе, на печке... Нет, это невыносимо, ещё на одежду прыгнут...
— Соня, я подожду на крыльце, — крикнул он и вышел.
Софья вскорости закончила.
— Надо найти местного фельдшера. Поможете?
Он кивнул.
— Лукич, где живёт местный доктор?
— Да тута, недалеко. Пойдёмте, покажу.
Они вышли со двора и увидели стайку детишек, с любопытством наблюдающую за ними. В руках у многих были палки, которыми они с наслаждением копались в лужах. До дома фельдшера идти было недалеко, но не в обуви Софьи.
— Соня, давайте сядем в пролётку, а то утонем в грязи, — скомандовал Николай.
 Дом, где жил доктор, выглядел получше. Они не успели стукнуть в калитку, как на крыльцо вышел мужчина средних лет довольно высокого роста. Он спустился к ним во двор. Николай представился. Доктора он видел в первый раз. Когда отец заболел, Саврасов только приехал из города, и Николай с ним не успел познакомиться.
— Саврасов Евгений Иванович, — пожал ему руку хозяин, продолжая разглядывать гостей. Вернее, гостью — Софью.
— Софья Алексеевна, медсестра из Москвы. Позвольте с вами поговорить насчёт больной Кирсановой.
— А-а, у которой удар... Прошу в дом, Софья Алексеевна, и вас, Николай Константинович, — засуетился фельдшер.
Николаю он не понравился. В его мясистых влажных губах и бегающем взгляде водянистых глаз было что-то порочное и нечистое... Они говорили о больной, а Николай ревниво наблюдал, чтобы фельдшер слишком близко не приближался к Софье.
— ... Так может, мы вместе осмотрим больную, а Николая Константиновича отпустим домой? Я сам вас потом отвезу, — внезапно услышал он конец фразы.
— А по-моему, Софья Алексеевна уже всё осмотрела, чего же более, Евгений Иванович? — встрял Николай.
— Хорошо, хорошо... Я думаю, вы правы, навещу её в ближайшее время. Ох уж эти женщины, ничего с ними не могу поделать — стесняются меня, и всё тут. Вот если бы у меня была такая помощница, как Софья Алексеевна... Вы после курсов где собираетесь работать? — Он всё-таки подошёл к Соне и взял её за руку, как бы прощаясь, но медлил отпускать.
— Софья Алексеевна собралась замуж, — отрезал Николай, — и поедет туда, куда скажет муж.
Фельдшер поцеловал руку у молчащей Сони и с сожалением отпустил. Николай сухо распрощался с врачом, взял под руку Софью и вывел её из душной избы и от такого же душного хозяина.

Обратная дорога проходила в тягостном молчании. Николай не понимал, что его так задело, но он не мог без содрогания вспоминать, как этот губастый держал Софьину тонкую руку. За прошедшие два спокойных дня Соня похорошела. Её бледное лицо зарумянилось, глаза словно ещё больше поголубели, а голос, в городе едва слышный, обрёл звонкость и силу. Он первый раз услышал, как она красиво поёт, когда подпевала девушкам-крестьянкам за уборкой. Софья собиралась замуж за другого, но пока она была его семьёй, и этим Николай оправдывал свою ревность. Удивляло, как она могла спокойно разговаривать с этим хлыщём...
— Может, я зря вас увёз от фельдшера, — с досадой в голосе начал он, не в силах молчать, — вы хотели пообщаться подольше.
Софья посмотрела удивлённо.
— Ничего я не хотела. Только понять не могу, почему вы за меня отвечаете, когда я выхожу замуж и где буду работать.
— А разве я не прав? Вы же приводили знакомиться с тётей своего напыщенного жениха...
— Знаете что, Николай Константинович, — Софья округлила глаза и чуть не задохнулась от возмущения, — кто напыщенный индюк, так это вы.
— Ах, вот даже как... Хотите, я увезу вас обратно? Пообщаетесь с господином фельдшером? Я смотрю, он вам понравился.
— А это не ваше дело, кто мне нравится. Вы не имеете права меня контролировать.
— Да что вы говорите? А вы забыли, кто написал вам разрешение на учёбу? Кто является старшим в семье? — Николай чувствовал, что его понесло, но не мог остановиться.
Софья отвернулась, и ему стало стыдно.
— Простите, я глупость сказал. Вы правы, я для вас никто, — проронил он с горечью и закрыл глаза.
Мягкая рука с нежностью тронула его за плечо.
— Не будем ссориться, Коля. Останемся друзьями...
Он с благодарностью взял её руку и поцеловал.