мимолётность жизни

интересно, насколько в порядке моя жизнь, думаю я, когда на прикроватной тумбочке покоятся набоков, свидетельства о смерти, удостоверение о захоронении и какая-то мотивационная книжка в мягкой обложке, каких пишут миллионы каждый год в надежде заработать денег.

с прикроватной тумбочкой я тоже, честно говоря, погорячилась. белый столик из икеи, купленный, как теперь имею право говорить, в довоенные времена за тысячу рублей и скрученный за две минуты моим парнем, стоит у дивана, на котором я сплю. я не живу в бардаке, но на расстоянии вытянутой руки у меня всегда есть салфетки для монитора, метры зарядных проводов и капли в нос.

ночной дождь среди лета кажется как никогда мерзопакостным и неприятным. кого бы ни успокаивали звуки рушащейся с неба воды за окном, у меня он всегда вызывает тревожность. я сразу думаю о том, как вода зальётся на чердак сквозь прохудившуюся крышу, и в комнате обрушится потолок.

война, кстати, немного не похожа на то, о чём рассказывали в школе. думаю, нам описывали лишь принимающую сторону и тошнотворно все чувствуют себя только там. со стороны нападающей ты так же, как и всегда, сидишь дома, и наблюдаешь, как весь мир потихоньку превращается в огромное, безобразное пятно карикатуриста.

как только чуть затихает тревога, постоянным спутником становится ожидание. и ты не уверен сам, чего ждёшь. победы ли? поражения? ждёшь конца, но не собственной смерти? просто вечно чего-то ждёшь.

я всегда думала о мимолётности жизни как об избитом эпитете, принятом у писателей старых библиотечных книг. словосочетание, которым опишут картину художника, о чьей работе сказать больше нечего. теперь я сижу — и сопоставляю: далёкие, эфемерные жизни людей, которых я никогда не видела, неощутимые, словно истории о загранице, где ты никогда не бывал, — и три бумажки на прикроватной тумбочке: два свидетельства о смерти и удостоверение о захоронении. всё, что осталось от людей, которых я любила и знала, с которыми росла.

каждый из них убивал себя собственноручно. дедушка пил всю жизнь, а я даже не знаю, почему. дядя убивался горем, затем раком, потом алкоголем — долго и старательно. бабушкино свидетельство лежит в шкафу, поскольку не понадобится мне в скором времени, но она отказалась выходить из дома лет в шестьдесят, а потом пачками ела таблетки, чтобы чувствовать себя лучше. она умерла в восемьдесят, и я не уверена, тормозили эти таблетки процесс или ускоряли.

теперь просто лежат бумажки. от бабушки остались две связанные ею кофты, маечка и энное количество фотоснимков. на кладбище из опознавательных знаков — искусственные цветы, которые она увещевала при жизни принести на её могилку.

три бумажки, три человека. на днях возьму эти бумажки и поеду получать разрешение на установку камня на участке. чтобы у меня, моих вероятных детей и возможных внуков осталось для прикосновений что-то помимо бумажных листов.