Часть всего

Насекомые проедают листья, и это плохо, потому что из-за дыр лист начинает страдать от недостатка света. Но некоторые растения специально создают дыры на листьях, чтобы нижним листьям тоже перепадал свет. Самому листу с дырками от этого лучше не становится – только хуже, но зато это благотворно действует на лиственное сообщество. И лист, как часть растения, худо-бедно продолжает жить тоже. Это по-любому лучше, чем умирать.
Всё есть часть всего. И зло есть часть добра так же, как материя есть часть времени, ложь есть часть истины, а информация есть часть тишины.
Информация – это неуловимая часть мира. Она нематериальна и поэтому гипотетична. В ней всегда есть доля вероятности. Именно на этом построены все подмены и недоговорённости.
Свиньи не могут видеть небо – вернее, могут, но не могут. В нормальном – стоячем – положении эти забавные животные не могут смотреть на небо по причине особой анатомии мышц и позвоночника, которая не даёт им поднять голову слишком высоко. Видеть же небо они всё-таки могут – только лёжа или глядя в лужу. Это подмена.
Какое-то время назад в одном из престижных отечественных университетов молодых людей, поступающих на филфак, на вступительных экзаменах заваливали так:
– Вы читали «Мёртвые души»? – спрашивал экзаменатор.
– Да, читал, – отвечал экзаменуемый.
– Оба тома?
– Оба.
– Помните тот момент, когда Чичиков приехал к помещику Петуху?
– Конечно же, помню.
– А помните, там на мосту были две бабы?
– Да, помню. Две бабы. Были.
– Прекрасно. Так вот скажите, о чём они разговаривали?
Понятное дело, экзаменуемый начинал перебирать что-то вроде семьи, мужей, детей, урожая… погоды, в конце концов. А в тексте буквально сказано следующее: «На мосту стояли две бабы и о чём-то разговаривали».
Ещё один вопрос, повергающий человека в читательский хаос, звучит так: «Как звали коня Григория Мелехова?» Я не поленилась, полезла в текст, чтобы проверить свои догадки. Так вот, у Григория Мелехова было несколько коней, и ни у одного из них Шолоховым не было названо имени. Всё это значит, что отсутствие информации не есть её несуществование: кони были, и имена они, собственно, тоже имели, но это ничего не меняет, потому что об этих именах не сказано ничего. Если же учитывать, что «Тихий Дон» не летопись и не историческая хроника, а художественное произведение, то ситуация с конскими именами запутывается ещё сильнее.
Когда я училась на первом курсе университета, в городе была вспышка венерических заболеваний, в связи с чем все студенты должны были прослушать и сдать курс венерологии. Наши занятия вела кандидат наук из медакадемии, практикующий венеролог – женщина прямая и, как и большая часть медиков, конкретная. Она диктовала нам теорию, а потом объясняла, что это значит, на примерах из собственной практики. В частности, она бесповоротно объяснила нам, что раз в год – это тоже регулярность, что всё когда-то бывает в первый раз и что членовредительство иногда имеет буквальное значение.
В тот раз темой лекции была гонорея.
Преподаватель диктует нам: «При гонорее с головки полового члена…» Мы старательно всё записываем. И вдруг со второго ряда раздаётся тяжёлый вздох, сопровождаемый стоном.
– Что случилось? – спрашивает преподаватель, не скрывая уставшего удивления.
– Какой кошмар! – восклицает одна наша девушка-литератор.
Литераторы, надо сказать, вообще нежные существа. У них в головах только Цветаева и символизм. Другое дело – русисты. Им что гонорея, что деепричастные обороты, что монофтонгизация дифтонгов – всё пойдёт.
– У нас только что была лекция про Некрасова! – вскидывает руки девушка. – А вы нам про головку полового члена!
Преподаватель, недолго думая, парирует:
– Ну… Если бы не было головки полового члена, не было бы и Некрасова.
Так что человек тоже не сразу становится человеком. Сначала он является частью чего-то другого, а потом становится частью чего-то иного. Например, общества.
В своё время меня впечатлила Норвегия с её системой медицинского обслуживания. В этой стране упразднили службу скорой помощи. Да, можно охать, сколько угодно, перенося эту ситуацию на Россию, потому что в России это в принципе невозможно. Но, оказывается, в целом это вполне реально. Функции скорой помощи там выполняют добровольцы – всё те же врачи, санитары, медсёстры и медбратья, водители автобусов. Один такой человек, давший интервью, рассказал, что он, будучи механиком, пять дней в неделю работает в автосалоне, а один день посвящает себя социальной работе – водит машину скорой помощи. Он считает, что это его социальный долг перед обществом. И он выполняет это добровольно. По всей видимости, чтобы принадлежать другим людям, чтобы быть их частью.
Всё ни с чем несоизмеримо. И всё по частям неисчерпаемо.
В две тысячи десятых в Бельгии произошло неожиданное – скачок самоубийств. Многие суицидники умерли, некоторых же удалось спасти, и с теми, кого спасли, начали работать психоаналитики, чтобы выяснить только одно: почему. Понятно, если серьёзные жизненные затруднения – долги, несостоявшаяся любовь, безработица – этого-то ведь везде хватает, и практически везде от этого люди пытаются остановить свою жизнь. А если всё замечательно, то зачем счёты с жизнью сводить? Ответ был странным, но тем не менее мне, например, очень понятным: скучно.
Суть этого «скучно» заключалась вот в чём. В какой-то момент образование в Бельгии дало свои плоды, и в стране массово повысилось количество интеллектуально развитых людей. Это, в свою очередь, послужило причиной того, что люди быстро и грамотно научились выстраивать как профессиональные, так и межличностные отношения. Всё ровно, стабильно, правильно. Хорошая работа, хорошая зарплата, хорошая жена или хороший муж, хорошие дети, а жизнь, в общем-то, нехорошая, потому что скучная, и математика здесь не работает, потому что математика – это абстракция, причём идеальная, а жизнь – материальное, предметное воплощение бытия. И поэтому сумма хорошего ничего хорошего в итоге бельгийцам не давала, потому что им, чтобы преодолеть скуку, надо было что-то переживать дополнительно.
Для переживаний особого рода ещё в древности было придумано искусство. Но с бельгийцами это не сработало, потому что их интеллект был выше того искусства, которое им предлагал мир, и поэтому современная литература и современный кинематограф их уже не устраивали, ибо не вызывали нужных и важных эмоций. Эмоции же всем нужны для того, чтобы справляться с эмоциональной депривацией. Именно от этого взрослые люди с прекрасной работой и крепкими семьями травились и лезли в петлю. Искусству нужно расти…
Эпоха уродств, как я обозначила это для себя, потихоньку, как мне кажется, отступает, и люди вновь начинают обращать внимание на прекрасное. Однако время уже безвозвратно потеряно, и интеллект многих способен сейчас воспринимать только то, что предметно понятно, то есть, по сути дела, примитивное. А это примитивное – далеко не искусство и даже не всегда ремесло. Самодеятельность – так об этом пишут иногда русские и американские люди.
Люди интеллектуально упали и валяются. И единственное, что им нужно – это инструкция, как стать успешным, и рецепт, как стать счастливым. Да только такого рецепта нет, потому что требуемая вариативность преобладает над возможной.
Мы нужны всем, все нужны нам. Просто это не сразу видно, но может быть вычислено далёким социальным путём, таким же далёким, как открытие Нептуна – путём предварительных вычислений. Разница только в том, что Нептун мы можем увидеть, а социальную нужность нет.
Зло тоже есть часть мира, потому что мир – добро. И оно везде, даже там, где мы его не видим.
Ф. М. Достоевский показывает естественное человеческое зло на примере князя Валковского. Это дворянин, но «голяк – потомок отрасли старинной», красивый, обладающий эффектными манерами, одарённый острым умом, предприимчивостью, виртуозной ловкостью в плетении интриг, он воплощение дерзкого, удачливого, победительного зла. Того самого невидного зла, обладающего сатанинской притягательной силой и оттого крайне опасного.
Встречаю знакомую из УдГУ. Она спрашивает:
– Ты где сейчас?
– В ИжГТУ, – отвечаю я.
– А декан кто?
– Г.
– Он ещё не сидит?
Эти истории можно рассказывать, как нанизывать жуков на иглу, – с хрустом и смаком, но приятно от этого не будет.
Этого Г., кстати, я всегда сравнивала с миксинами. Эти потрясающие существа заслуживают особого места в моём рассказе.
Миксины, гласит энциклопедия, – это бесчелюстные, относящиеся к самым примитивным современным черепным. Длина их тела составляет сорок пять – семьдесят сантиметров. Они имеют четыре сердца – одно основное и три дополнительных, эти дополнительные сердца расположены в области головы, печени и хвоста. Миксины плохо видят, а свет чувствуют отхожим местом, потому что светочувствительные клетки у них расположены вокруг клоаки. В основном поедают падаль, прогрызая стенку тела добычи, обычно в области жабр, и проникая в полость тела, – сначала внутренности, а потом и мышцы. Если жертва ещё способна к сопротивлению, они проникают под её жаберную крышку и выделяют обильную слизь. В результате жабры жертвы перестают нормально работать, и рыба погибает от удушья. Скелет дельфина или акулы с толстой миксиной внутри – обычная деталь морского донного пейзажа. Эта же самая слизь, выделяемая миксинами и при защите, мешает аквалангистам ловить их. Именно поэтому я моего первого декана называла миксиной: что бы ни происходило, он всегда ускользал от закона, как миксины ускользают от рук людей.
Иногда пассивное зло может переродиться в активное добро. Но это правило не носит универсального характера, потому что для добра нужны движения души, а к этому стремится не каждый. И дело здесь заключается не в том, что все без исключения люди – исчадия зла и неукоснительно стремятся ко злу, а в том, что они неправильно интерпретируют понятие справедливости, трактуя его как блага, направленные на них, и наказания, направленные на других, и слишком высоко, подминая других, ставят себя. Им сложно признать, что кто-то иной может быть лучше их. Это порождает зависть, зависть порождает злобу, злоба – уныние и так далее по списку ныне существующих грехов… Карл Маркс был уверен в том, что не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. Но он, по всей видимости, не знал, как трудно спать, когда у кого-то счастье.
Проблема этой и не только этой страны вообще заключается в том, что, как сказал кто-то безмерно ироничный, в ней слишком много высокомотивированных низкоквалифицированных кадров. Хотя, если подойти ближе к индоевропейцам, всё не критично страшно. У других дела обстоят намного хуже. Условно говоря, можно нарисовать такую картину: у азиатов человек обладает ценностью, если он что-то делает для общества, у европейцев – если он вообще что-то делает, у арабов человек ничего не делает, но его ценность в его глазах максимальна: я родился, и весь мир мне теперь обязан. Поэтому мы все по-разному «уважаем». Но и не только. «Любим» и «верим» мы тоже по-разному. Но это опять вопрос к языкам, потому что истина и ложь суть атрибуты языка и выраженной на нём речи, а не вещей. Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи. Вещь сама по себе, без человека, нейтральна. Стояние стола, кровавый закат, атомный взрыв – явления одного порядка, если их не оценивать человеческой душой, основы которой заложены в том числе и в языке. «Сначала было слово…»
Смерть есть часть жизни, как жизнь есть часть смерти.
Говорят, курение убивает. Однако убивает не только курение. Один мужчина бросил курить и на скопленные за несколько лет деньги купил себе автомобиль. И разбился на нём. Он был частью мира, где кто-то курит и все умирают.