Отрывок из романа Солнце моё

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.
Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными, будто невидящими глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, ничего не ответив, продолжил наматывать канат.
– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй, разгоняя по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.
Матрос выпрямился, облокотился на древко швабры и крикнул товарищу:
– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь – догадался я).
– Топи, Филя (отстань), крысиная ты голова!
Васса, хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился куда-то вниз и больно ударился головой об угол металлического ящика. Удар пришёлся в висок, на время я даже потерял сознание. Тем временем разодранная в клочья волна взлетела вверх и на мгновение застыла, будто в ней остановилось время. Затем медленно, как бы теряя равновесие и одновременно пытаясь удержаться в воздухе, она стала сбрасывать на палубу крупные водяные комья. Комья падали, будто мешки с песком, выброшенные из корзины теряющего высоту аэростата. Один ком пришёлся мне в голову, и огромная шапка морской пены вспучилась надо мной. Пена оседала, лопалась, мешала дышать и стекала по лицу солёными струйками. «Держись, парень!» – скомандовал я себе. Несмотря на тошноту, вызванную сотрясением головы, я ухватился за металлический поручень и поднялся. Захотелось увидеть, куда попадали матросы, ведь устоять в такой качке невозможно. Однако к моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.
Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, что значит «я не существую»?! От этой мысли мне стало холодно, грустно и ещё более одиноко.
                * * *
Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Посверкивая в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом, она, как заправская кокетка, ластилась к каждой встречной волне, раскатывая по палубе их пенные брызги и оставляя за собой изящный бурунный след – чтоб помнили! Берег же, напротив, плющился и превращался (вместе с моей двадцатилетней биографией) в узкую, едва различимую полоску суши, более похожую на разделительную линию между небом и морем, чем на огромный географический предмет, где прошли мои детство, юность и последние полдня не слишком удачных сыскных подвигов.
Пошатываясь, я вернулся на корму и расположился на полюбившейся мне кормовой поперечине. Тихая задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями нового пристанища.

Я спал, подложив под голову канатную скрутку. Если б мне было позволено наблюдать себя со стороны, то наверняка я пришёл бы в ужас от ежеминутной опасности, которой подвергала меня морская качка. Волны то расступались, и тогда нос яхты испытывал значительный дифферент, а корма задиралась так высоко, что моё тело едва не скатывалось с поперечины на доски палубы. Но тотчас следующая волна перемещала дифферент на корму и безжалостно топила её под ватерлинию, при этом я (о, милосердный Господь!) чуть не вываливался за борт в кормовые буруны.
Представьте, уважаемый читатель, как крепко я спал и ничего, ровным счётом ничего не чувствовал! Не чувствовал, быть может, потому что был увлечён – мне снился сон! Очень странный сон, да-да, сон чУдный и чуднОй одновременно, которому до сих пор я не нашёл объяснения, хотя почти всё, что приснилось тогда... сбылось.