В вихре времени Глава 42

Глава сорок вторая

 Наступила Пасха. После ночной службы тётя и Николай отправились отдыхать, а Софье не спалось. На душе было так радостно, что ей не сиделось дома. Давным-давно она мечтала проверить рассказ матери, что на Пасху на рассвете необычно играет солнце, словно прославляет воскресшего Христа...
За домом Елагиных расстилалось поле, где крестьяне пасли лошадей. Сразу за ним чернел сосновый бор, стоявший на высоком берегу реки. Там Соня и решила встретить рассвет. Она закуталась в тёплый платок, выскользнула тихонько из дома и быстро пошла через поле.
Туман висел такой плотный, что, казалось, скоро будет нечем дышать. Она шла и еле различала тропинку. Чтобы себя подбодрить, Софья вспоминала, как в далёком детстве они с матерью ходили за грибами и заблудились. Знакомый и гостеприимный лес из-за серой дождевой тучи, закрывшей солнце, превратился в сумрачную и дремучую чащу, где за каждым кустом маленькой Соне чудилась медвежья берлога. Она захныкала, бросила корзинку с грибами и попросилась к маме на руки. Мать присела на поваленное дерево и ласково убеждала не плакать, потому что они ушли недалеко и непременно найдут дорогу домой. И действительно, вскоре они услышали ржание лошадей, пасшихся на лугу возле деревни, и пошли на звук...

Софья почувствовала смолистый запах, значит, почти дошла, скоро покажутся сосны... Она поднялась на холм, и высокие стройные красавицы обступили её со всех сторон. Их шершавые стволы еле просматривались сквозь липкий туман. Дохнул свежий ветер и, разметав молочную пелену, обнажил изогнутый берег реки. От темной воды Софья ощутила исходящую прохладу. Она зябко повела плечами, нашла пригорок и уселась на крупный камень. Вокруг стояла ночная тишина, птицы ещё спали. Соня закрыла глаза и сильнее закуталась в платок...
Если бы не птицы, она бы проспала. Сначала по одному, робко, а потом всё громче пернатые твари запели утренний гимн. Где-то далеко раздался Пасхальный звон колоколов...
 Софья открыла глаза. Из-за пышных тёмных туч на горизонте показался кусочек солнца и тут же скрылся. Она смотрела и удивлялась: солнечный диск то разгорался, то затухал, словно вбирая в себя лучи и выпуская их обратно. Потом солнце поднялось повыше и стало менять вид с ярко-красного круга на оранжевое яйцо, лежащее на боку.
В этот момент Софья поняла, что очень счастлива... В её душе жила благодарность Богу за жизнь, такую непростую, но наполненную теплом добрых людей, которые её окружали. Давно не было на свете родителей, и, хотя она стала забывать их лица, ощущение, что они живы, не покидало её...
Софья вспомнила, как мама пела ей на Пасху песню, и запела вполголоса, глядя на восходящее светило:

Ты взойде, ты взойде, красно солнышко
Над горою взойде, ой ли, над высокою.
Освяти леса, ой ли, леса тёмные.
Обогрей землю, ой ли, землю русскую.

Обогрей землю, землю русскую
Землю славную, ой ли, семиглавную.
Землю славную семиглавную,
Семиглавную православную.

Эти дни здесь, в деревне, дали ей надежду. Коля был спокойный, словно в его жизни ничего не произошло. Даже удивительно... "А может, он всё-таки страдает по Рябушинской, но скрывает?" — мазнула горькая мысль, но она постаралась её отогнать. Ей предстояла тяжёлая обязанность — объяснение с Каменским, нельзя обманывать его дальше...
Кто-то мохнатый выпрыгнул из ближайших кустов. Софья сначала испугалась, но быстро поняла, что это Динка.
— Динка, как ты здесь оказалась? — она трепала за шею дворнягу и смотрела на тропинку, по которой на лошади ехал Коля. Он увидел её и спрыгнул на землю.
— Соня, как же вы меня напугали, — Николай торопливо подошёл. — Почему вы здесь? Что случилось?
— Ничего не случилось, — Софья устало улыбнулась, — я ходила смотреть, как играет солнце. Вы когда-нибудь видели на Пасху такое чудо?
Николай непонимающе уставился на неё.
— Что играет? Солнце?
— Да, а вы разве не знали о таком явлении? Я сегодня видела это собственными глазами... А как вы поняли, что меня нет дома?
— Лукич утром сказал, что вы вышли куда-то и не вернулись... Я отвязал Динку и поехал искать. Умная собака — сразу поняла, кого я ищу.
Софья встала, чувствуя тяжесть в ногах и во всём теле. От бессонной ночи у неё закружилась голова, и она покачнулась. Николай подхватил её под руку:
— Садитесь на Гнедка, а я пойду рядом, буду держать за повод.
— Я никогда не ездила верхом и... — Софья замялась, — боюсь, если честно. Давайте просто пойдём рядом.
— Как угодно, можно и пешком прогуляться, — согласился Николай, — тогда держите меня под руку, а то вы совсем ослабели.
Она с удовольствием воспользовалась этим предложением, и они пошли неспеша по направлению к дому.
— А вам понравилось Богослужение? — спросила Софья, — здесь хоть и нет такого пения, как в Москве, но батюшка такой радостный, и народ так дружно отвечает, что на душе стало удивительно тепло... Вы почувствовали?
Николай пожал плечами.
—  Во всём вы видите хорошее... Честно говоря, мне не понравилось. Было душно и скучно слушать старушечье пение.  В городе хоть поют красиво...
— Жалко, что у нас не совпадают мнения, — засмеялась Софья.
— А вы заметили, что среди верующих гораздо больше женщин, чем мужчин. С чем это связано, как вы думаете? — спросил Николай.
— О, я уже давно об этом подумала. Мне кажется, — женщине свойственно искать опору. Помните, как в песне "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?" Она тоже хотела к дубу перебраться. Женщине легче изливать слёзы и просьбы Богу, потому что она чувствует себя слабой. А мужчина — нет, он на себя надеется. Вы согласны?
— Может быть, и так. Только это разве плохо — пытаться самому решить проблемы?
— Ну, мужчины, порой, такие же слабые, как и женщины, только больно гордые...
— Не знаю... Мужчина и должен отвечать за себя и за близких, а не надеяться на обстоятельства. И гордость здесь ни при чём.
Они замолчали. Солнце пекло всё сильнее, и от земли поднимался тёплый воздух. Трава уже разукрасила поле в нежно-зелёный цвет. Вдали просыпалась деревня: брехали собаки, голосили петухи, слышались окрики пастуха, гонящего стадо на первое пастбище.
— Вы бы хотели жить в деревне? — спросила Софья. Она слушала эти звуки, и её охватило благодатное чувство принадлежности к этой земле, к народу...
— Не знаю, Соня, — с сомнением ответил Николай, — я не понимаю крестьян, мне не о чем с ними говорить... Боюсь крайностей, которыми богата их жизнь. Дворянская культура заставляет следить за манерами, речью, одеждой, а они живут, как хотят — грязь, ругань, невежество... Какой-нибудь буян и пьяница дома бьёт жену и детей, в церкви плачет перед иконами, а потом возвращается домой и всё по новой. Нет, такая жизнь не по мне...
— Не судите обо всех скопом, Коля, люди разные. Если вы смотрите на крестьян откуда-то сверху, то и не сможете их понять.
— А зачем мне их понимать? У них своя жизнь, у меня своя.
Софья задумалась.
— Мне иногда кажется, что деревенские видят нас насквозь. Это я ещё в больнице заметила. А мы их не можем разгадать, словно забыли какие-то простые истины, спрятали за внешним лоском и потеряли... А народ их сохранил. В этом его сила.
— Может быть, вы и правы. Я однажды задумался над тем, есть ли правда на земле? Это сложный вопрос даже для философа. А извозчик быстро нашёл ответ: "Не ищи правды в других, коли в тебе её нет." Так метко, что лучше не скажешь. Но всё-таки я скорей пойму немецкого философа или французского драматурга, чем своего управляющего. А вот английское стихотворение я так и не смог перевести без вас. Поможете?
— Конечно, — Софья не скрывала удовольствия от прогулки и от того, что Коля идёт с ней рядом. Николаю передалось её настроение. Он заглянул ей в глаза и улыбнулся.
— Вы снова ожили, будто и не было бессонной ночи. Да, глядя на вас, я начинаю верить, что Пасха особенный день.
— Я рада, что хоть где-то наше мнение совпало, — с улыбкой сказала она, открывая дверь в дом.

Густой и едкий дымок из кадила стелился над могилами. Николай стоял и смотрел, как отец Александр в старенькой ряске служил панихиду по матери и отцу. Рядом Варвара Васильевна и Софья прилежно крестились на слова: "Покой, Господи, души усопших раб Твоих..."
 Николай мало думал о вечной жизни, но при этом абсолютно не верил в смерть. Не может человек просто так взять и перестать жить. А как же мысли, чувства, знания, любовь к близким и всё, что накапливается за многие годы, и чем так дорожишь? Не может быть, чтобы человек стал травой или деревом — им твои мысли не нужны...
Смерть была страшна разлукой и одиночеством, остающимся в сердце надолго, очень надолго... В душе ожили горечь от раннего ухода матери и безумное желание повернуть время, чтобы задержать отца...  В горле образовался ком, из-за которого он не мог произнести ни слова.
Нет, для него они были не здесь... А где? Он и сам не знал, но твёрдо верил, что не в земле...
"Со духи праведных скончавшихся, души раб Твоих, Спасе, упокой..." — пел торопливо батюшка, а Николай думал, что не умершим надо просить покоя, а им — живым.  Скоро придётся вернуться в Москву, и покоя не будет — надо искать работу, жильё... Он вздохнул. Отец Тимофей прислал письмо, где напоминал, что Николай обещал позаниматься с Арсением. Странно, что священник опять предвидел, что Елагин на Пасху уедет из города. Интересно, что ещё этот удивительный батюшка знает о его жизни?
От реки налетел прохладный ветер и стал теребить Сонин чёрный платок. Её тоненькая фигурка в тёмной одежде казалась совсем хрупкой. Николай в последнее время украдкой наблюдал за ней и поражался красоте её души. Каждый день приходили крестьянки из деревни: молодые и пожилые, иногда с детьми, и она общалась с ними как с родными. Тётка увещевала её отдохнуть, но Софья так смотрела в ответ, словно удивлялась, как Варваре Васильевне пришло в голову, что она устала...
Панихида закончилась. С растрёпанными из-за сильного ветра волосами и бородой батюшка подошёл к Варваре Васильевне и Николаю. Тётка сунула ему денежку и попросила:
— Отец Александр, милости просим вас с матушкой приехать сегодня к нам на ужин часам к шести. Помянем братца с женой.
— Благодарствую, Варвара Васильевна, придём-с. До встречи, Николай Константинович.
Николай поклонился и заметил, как Софья что-то прошептала тёте и направилась вместе со священником  в коляску. Он не понял, почему они поехали в деревню вдвоём.
— Тётя, а куда поехала Софья?
Варвара Васильевна шла, глядя себе под ноги. Она тяжело опиралась на его руку и не сразу ответила.
— Так в деревню надо Сонечке... У неё там лежачая больная. Говорит, надо перед отъездом ещё раз навестить. Заодно и фельдшера пригласит на ужин...
Николай остановился.
— Вы что, попросили Софью пригласить этого хлыща к нам на ужин?
— Что ты такое говоришь, Коля, — возмутилась Варвара Васильевна, — почему хлыща? Он и отца твоего лечил.
— Лечил, да не вылечил... Не нравится он мне. Да ещё и Софью к нему посылать.
— Соня — большая девочка, она себя в обиду не даст, не волнуйся... А ты никак ревнуешь, племянничек? — удивилась тётка.
— Не ревную... что за глупости... Просто беспокоюсь.
Тётка ласково улыбнулась, но Николаю была неприятна её снисходительная улыбка...

Софья вернулась около двух часов пополудни. Николай сидел в кабинете и ждал, когда она зайдёт к нему. Вчера они сговорились перевести с английского последнее письмо. Через пятнадцать минут в дверь постучали.
— Войдите, Соня, — спокойно произнёс Николай. Он встал ей навстречу и положил на стол письмо со стихотворением Бёрнса.
Софья уже переоделась в светлое ситцевое платье, которое было ей к лицу. Она читала, а Николай вдруг задумался, что эта девушка скоро станет женой Каменского, будет ходить с ним под руку, целовать его в лоб, а он...
— Коля, очнитесь, — позвала Софья, — это всё или ещё что-нибудь есть?
— А-а, простите, задумался... Помните, я вам обещал показать те две записки, которые Анна Павловна приложила к письму?
— Да, и где же они?
— Вот, я перевёл с немецкого.
Софья внимательно прочитала масонские документы.
— Вам не кажется, что это всё сбывается?
— Не кажется ли мне? — горько переспросил Николай, — моя невеста стала революционеркой, а вы спрашиваете: "не кажется ли мне"...
Он замолчал.
— Но это ещё не всё. Смотрите, — Николай открыл ящик письменного стола, — у отца я нашёл подшивку старых газет на французском. Раньше я не вчитывался, а тут решил выбросить их и наткнулся на статью... Вы знаете французский?
Софья отрицательно покачала головой.
— Тогда я вам переведу... Вот — парижский журнал "Акация" за 1904 год... Послушайте, что они пишут: "Подлинная политика Западной Европы должна бы состоять в расчленении России — этого колосса, пока он ещё не стал слишком опасным. Следовало бы использовать возможную революцию для восстановления Польши в качестве защитного вала Европы, а остальную часть России разделить на три или четыре государства..."
— Неужели это сбудется? — растерянно произнесла Софья, — тогда нам надо молиться, как написала Анна Павловна.
— Так вы перевели?
— Перевела, но, конечно, не в стихах. Это молитва...
Софья взяла листок и прочитала нараспев:
— "Боже Всевышний! Мои горести умножаются, но я не ропщу — да будет воля Твоя. Об одном прошу — дай силы и смирение принять удары судьбы как Твой дар."
— Как для меня написано, жалко, что я не знал раньше этой молитвы, — мрачно сказал Николай и сел рядом за стол.
Софья ласково погладила его по руке.
— Жалеете меня? — с горькой усмешкой спросил он.
— Вы меня тоже жалели, помните? После неудавшегося концерта на Рождество. Мне было ужасно стыдно, а вы меня поддержали...
Но Николай не слушал её, он вспомнил, почему расстроился сегодня и задал вопрос, который вертелся у него на языке:
— Как там ваш фельдшер? Видели его?
— Мой? — брови Сони выгнулись дугой, — я с ним встречалась по делу и пригласила по просьбе тёти к ужину. А что здесь плохого?
— Ну и как, удачно? — Николай не унимался.
— Что удачно? Он обещал прийти... А что вы на меня смотрите, как на провинившуюся гимназистку? Я в чём-то виновата перед вами?
Николай молчал, потому что чувствовал ревность, отравляющую душу, но ему не хотелось портить отношения, ставшие такими тёплыми в последние дни. Он встал и отошёл к окну.
— Простите меня, я сегодня расстроился на кладбище.
— Отдыхайте, Коля, не буду вам мешать.
Софья быстро встала и вышла из комнаты, а он так и стоял, глядя в окно. Скоро все уедут отсюда — завтра рано утром уезжают тётка и Соня, а потом и он. Дом опять опустеет... А после, может, и вовсе поместье отберут за долги.

В деревне время течёт медленно, тягуче. Ходишь, что-то делаешь, посмотришь на часы, а всего-то часок прошёл... Но только не в день, когда ждёшь гостей. Варвара Васильевна, Марья и Софья в три пары рук жарили-парили на кухне. Лукич протапливал дом, а Николай без охоты раскупоривал вино и Марьины наливки и выставлял бутылки на стол.
Около пяти часов Лукич запряг лошадь в пролётку и поехал в деревню за гостями. Погода портилась. Марья говорила, что ласточки предвещают первую грозу. И похоже было на то — серые тяжёлые тучи собирались над ними со всех сторон, и где-то вдалеке уже громыхало.
В шесть часов за праздничным столом, обильно уставленным мясными и рыбными закусками, уже сидели нарядно одетые и притихшие батюшка Александр и матушка Вера. Николай посмотрел на фельдшера и с отвращением заметил, что губы у него стали ещё более маслянистыми, а взгляд плотоядным. К досаде Николая, Саврасов нарочно поменялся с матушкой Верой местами, чтобы оказаться рядом с Софьей.
 Варвара Васильевна оделась в синее платье, как положено на поминках — и неярко, но и не траурно. Зато Софью Николай не узнал —  она казалась повзрослевшей и похорошевшей. Её светло-русые волосы обычно были убраны назад в скромный пучок, но сегодня она подняла их наверх, соорудив высокую пышную причёску из волнистых прядей. На плечах у неё лежала белая кружевная накидка, которая подчёркивала свежесть лица, обретённую в деревне.
Видно было, что красоту Сони оценил не только Николай, но и Саврасов, который не сводил с неё глаз. Софья держалась скромно, еле отвечала на вопросы, но фельдшер не терял надежды её разговорить.
— Позвольте полюбопытствовать, Софья Алексеевна, как вам практика в нашей деревне? Не обижали вас крестьяне?
— А почему они должны меня обидеть, Евгений Иванович? Я не понимаю?
— О, нашему народу палец в рот не клади — руку откусят... Ты ему добро делаешь, а он тебе, пожалуй, дом спалит.
Софья несогласно покачала головой.
— Все разные, Евгений Иванович, каждый своим умом живёт.
— Не скажите... Сколько раз я просил нашего батюшку на проповеди объяснить вред суеверий, а воз и ныне там. Как один лечиться откажется, так вся деревня за ним. Чисто бараны...
— Да разве ж я не говорю, не говорю, Евгений Иванович? Твердил много раз, да без толку, абсолютно без толку... Вот на поминках умершего родня напьётся, да ещё помрёт кто-нибудь. Тут же слух пойдёт — мол, покойник за собой забрал. Слух такой... Только и твержу — жизнь наша от нас самих зависит. И радость тоже, радость тоже...
Отец Александр занервничал и стал повторять каждую фразу по два раза. Это было свойство его натуры — торопиться донести до других важную для него мысль.
— Радость или счастье, вы хотели сказать, отец Александр? — встрял в разговор Николай.
Отец Александр торопливо прожевал кусочек рыбки и произнёс:
— Счастье, Николай Константинович, понятие человеческое, временное, а радость — духовное, вечное. Радость включает в себя счастье, да, счастье...  радость возможна даже в тяжёлых обстоятельствах. Например, человек в тюрьме оказался за убийство... Убийство, понимаете? Но он испытывает муки совести, кается, подобно благоразумному разбойнику, плачет и получает от Господа прощение. Знаю по опыту — такие люди испытывают большую радость, и никто не отнимет её у них.
— Неужто и в тюрьме радуются? — с сомнением в голосе уточнил Николай, — уж больно место там неподходящее для этого.
— Если судить по внешним условиям, то вы правы, правы. Но тогда апостол Павел был бы самым несчастным человеком из всех учеников Христа, а он призывал христиан — всегда радуйтесь! Согласитесь, так советует только счастливый человек, да, счастливый...
Батюшка разнервничался, и матушка стала гладить его по руке и что-то шептать на ухо.
— Вы опять взялись за проповеди, отец Александр, — ворчливо пробормотал фельдшер, — с Богом — счастлив, а если грешник — несчастлив... Одно и то же всю жизнь слышим.
— Все мы грешные, грешные, Евгений Иванович. Вопрос в том, сможет ли человек преодолеть себя, переступить через грех...
— Я в такое не верю. Ни разу не видел, чтобы грешник святым стал, — продолжал упорствовать Саврасов.
— А я верю, батюшка, — встряла Варвара Васильевна. — У меня знакомый купец живёт в Кронштадте. Покойный супруг большие дела с ним проворачивал. Он недавно навестил меня и рассказывал удивительные вещи — как изменился при батюшке Иоанне Кронштадтском их городок. Не узнать, говорит. И дома работные построили, и больницы. Преступность снизилась... Но что самое удивительное — людям словно понравилось делать добро. И богатые жертвовали, и простой люд помогал, чем мог. Приятель говорил, что батюшка весь город заразил своей добротой. Так что зря вы не верите, Евгений Иванович, люди меняются, если хотят.
Фельдшер слушал невнимательно, потому что был занят более прозаичным делом, чем духовные споры — он часто прикладывался к сливовой сладкой наливке. Николай внимательно за ним наблюдал, его изрядно раздражало, как он всё более масляно посматривал на Софью.
— А вы что скажете, Софья Алексеевна, может грешный человек измениться? Вот я, например, могу стать святым? — с пьяненькой ухмылкой спросил он.
Софья чуть отодвинулась от него.
— Это зависит от вашего желания, Евгений Иванович... Одному человеку не справиться, поэтому Господь часто посылает помощника...
— А вы не хотите стать моей помощницей? — Саврасов потянулся к ней бокалом, предлагая чокнуться, и чуть не упал — его локоть соскользнул со стола. Наливка из бокала фельдшера вылилась Софье на платье, но она не отшатнулась, а поддержала его.
Кровь прихлынула к лицу Николая. Словно сторожевая собака, готовая броситься на помощь хозяйке, он хотел уже встать, но фельдшер плюхнулся на место.
— Евгений Иванович, вам надо жениться, и будет у вас помощница... А пока сидите спокойно, — словно маленького уговаривала она его.
— А почему одним Бог посылает помощника, а другим нет, а, батюшка? — настырно спросил фельдшер.
— Господь не делает ничего насильно, господин Саврасов. Богу дорога наша свобода, и пока вы не попросите Его вмешаться в свою жизнь, Он и не вмешивается, за редким исключением, — терпеливо ответил священник.
Софья извинилась и встала из-за стола — ей требовалось переменить платье. Саврасов продолжал уничтожать сливовую настойку и не сразу заметил, что соседка вышла. В разговоре он больше не участвовал, но когда выпил последнюю рюмку, то повернулся к месту, где сидела Софья, и застыл в удивлении.
— А где Софья Алексеевна? — спросил он у Николая.
— Ей понадобилось выйти, — строго ответил Елагин.
Фельдшер встал и нетвёрдой походкой направился к двери. Николай это предвидел, а потому успел дойти первым и встал в проходе.
— П-пропустите, господин Елагин, ик..., мне надобно...
— Подождём, когда Софья Алексеевна вернётся.
— А зачем ждать? Я сам к ней пойду, — пьяно улыбался Саврасов.
Николай был настроен решительно и на такую наглость ответил просто — он взял за шкирку пьяного гостя и вытащил в холодные сени.
— Или вы перестанете преследовать Софью Алексеевну, или я вас выставлю на улицу как есть — без пальто. Холодный дождь вас освежит.
На улице был не просто дождь, а настоящая весенняя гроза. Между вспышками оранжевых молний и раскатами грома проходило совсем мало времени, а значит — гроза стремительно приближалась. По крыше барабанил дождь, и Николай подозревал, что из-за грохота Саврасов не слышал ни одного слова. Фельдшер пьяно улыбался, но вдруг сумел вырваться из рук Николая и резво побежал вглубь дома. Николай пустился за ним и догнал у лестницы. Тот уже стал подниматься по ступенькам, ведущим в комнату Софьи, как Елагин схватил его за шиворот и стащил вниз. Не удержавшись на ногах, Саврасов упал.
— Что здесь происходит? — спросила Софья, спускаясь по лестнице. Она успела переодеться и с удивлением смотрела на пытающегося подняться фельдшера. Николай стоял, не двигаясь и не предлагая помощь пьяному гостю.
— Коля, это вы его уронили?
Николай пожал плечами.
— Может, и я.
— А почему вы ему не поможете встать в таком случае?
— Зачем это? Он поднимется и начнёт к вам приставать. Вы этого хотите?
— Что за глупости... Вставайте, Евгений Иванович, — Софья наклонилась над фельдшером. Тот уцепился за её руку и попытался поцеловать слюнявыми губами, но Соня спрятала её и взяла его под локоть.
— Пойдёмте, пойдёмте сядем за стол... Вы не ушиблись?
От удивления Елагин застыл на месте: неужели она принимает ухаживания этого пьяницы? Он, как дурак, пытается её защитить, а ей и дела нет... В полном недоумении Николай сидел оставшийся вечер и наблюдал, как Соня подкладывает соседу на тарелку куски мяса, уговаривая поесть, словно маленького ребёнка. Тот капризничает, отказывается, а потом послушно ест...
Наконец, ужин подошёл к концу. Тётка забеспокоилась, как дорогие гости будут добираться до деревни в такой ливень, и предложила переночевать у них. Священник с матушкой Верой отказались — у них дома маленькие дети, надо ехать. А фельдшер нагло ухмыльнулся и согласился.
— Благодарствую, Варвара Васильевна, я бы с удовольствием заночевал. У меня дома и не топлено...
Лукич повёз священника, а Марья побежала готовить спальню для гостя. Чтобы только не видеть противную рожу Саврасова, Николай пошёл к себе в кабинет.
Затихла суета. Все улеглись спать, не спалось одному Николаю. За весь ужин он не выпил ни капли и теперь решил в тишине посидеть с бокалом вина. В душе ещё не остыло раздражение то ли на Саврасова, то ли на Софью, которая так странно себя вела...
Он вышел в тёмную столовую, не зажигая свет, прошёл к окну и застыл, глядя на улицу. Гроза отошла, но дождь стучал по крыше крупными каплями. Сквозь стекло были видны только стекающие вниз дождевые капли и собственное отражение в свете далёких молний, ещё освещавших оранжевым блеском лес за рекой...
 Вино было терпким и слегка кислило. Он с удовольствием отпил ещё глоток и повернулся к дивану. К его удивлению, там сидела Софья и, казалось, дремала. Но когда он сел рядом и поставил бокал на маленький столик, она открыла глаза.
— Почему вы не в своей комнате, Соня? Вы кого-то ждёте? — с нотками недовольства в голосе спросил Николай.
Софья смотрела на него в темноте и молчала.
— Соня, вы меня слышите?
— Слышу, Николай Константинович. Я здесь, потому что гость за стеной страшно храпит, а я не могу спать при таком шуме. Вы довольны объяснением?
Николай растерялся.
— Почему вы так официально со мной разговариваете? Я вас чем-то обидел?
Соня выпрямилась и спросила:
— А почему вы меня всё время контролируете? Разве я маленькая?
— Софья Алексеевна, а вам не кажется, что я вас охраняю? — горячо спросил Николай.
— От кого? От этого несчастного одинокого Саврасова? Почему вы на него ополчились?
— Вы его ещё и защищаете... Соня, как вы можете не замечать, что он вас домогается?
— Вы всех видите в плохом свете, подозреваете. А знаете, сколько добра делает этот фельдшер для крестьян? Лечит за еду, целыми днями с ними возится... Да вы и десятой доли его добрых дел не сделали...
— Так он вам понравился... Теперь я всё понял, — с горечью сказал Николай.
— Что вы напридумывали? Всё не так примитивно, как вам видится. И люди не делятся на хороших и плохих, где хороший только вы, а остальные плохие. Спокойной ночи...— она хотела встать, но Николай внезапно схватил её за руку, удерживая рядом с собой.
— Простите, я, действительно, погорячился, заревновал, хотя не имею на это право.
Софья смягчилась.
— Всё равно пора спать, пустите меня, Коля, — ответила она.
Соня была такая же красивая как Маша, только другая... Николаю ужасно захотелось её поцеловать. Он притянул её к себе, обнял двумя руками и нашёл её губы. Она не сопротивлялась и обняла его за шею... Потом отстранилась и тихо спросила.
— Коля, а ты меня любишь?
Николай растерялся — он не знал. Да и возможно ли так быстро полюбить другую? Чувство к Софье было не похоже на то, что было с ним раньше: никакого восторга, мечтаний, волнения, а что-то тёплое, родное...
Софья вырвалась из его объятий и быстро убежала наверх, а он остался в недоумении сам от себя...
Ранним утром, когда Николай ещё спал, Лукич отвёз Варвару Васильевну и Софью на станцию к московскому поезду.

Друзья, кого заинтересовал мой роман, продолжение можно прочитать по ссылке внизу.