Д. Часть вторая. Глава третья. 2

     По окончании рабочего дня судья Добрякин любил заходить в пивную "Хмельной помещик", чтобы пропустить парочку кружек пенного напитка, глядя задумчивым взглядом на вечно пустую площадь, куда выходили окна заведения, и помечтать о чём-нибудь далёком и несбыточном. Мечты судьи были ленивыми и неспешными, как и движения его полных, холёных рук. В образах, рисовавшихся его воображению, почти никогда не было конкретики. То были аморфные, легко перетекающие друг в друга видения, нравившиеся Павлу Афанасьевичу своей плавностью и отсутствием острых углов. Сентиментальность, капля за каплей наполнявшая его рыхлевший с возрастом ум, подкрашивала эти фантазии, создавая для них приятный тёплый фон. Судья был убеждённым холостяком, поэтому воображение порою коварно подсовывало ему неопределённо-привлекательные картины семейного уюта в окружении любящей жены и шаловливо-послушных детей, но он вовремя себя одёргивал. В конце концов, ему уже пятьдесят два, думать о женитьбе поздновато, да и нет никакого смысла нарушать столь привычный и милый его сердцу ход вещей. Помечтать на досуге за кружечкой пива – и не более того. Каждый должен знать своё место в мировом порядке и не пытаться занять чужое.
     Сегодняшний понедельничный вечер ничем не отличался от десятков и сотен подобных вечеров, и Павел Афанасьевич уже предвкушал, как по приходе домой он приготовит себе горячую грелку на ноги, ляжет на свежевыстиранные простыни и погрузится в заслуженный сон, который не прервут никакие докучливые звонки. Но в тот момент, когда он окончательно размяк от вкуса крафтового пива, ленивой неподвижности и приятных предчувствий, чья-то рука легла ему на плечо и знакомый округлый голос произнёс:
     – Павел Афанасьевич, какой неожиданный сюрприз! Не знал, что вы облюбовали нашу пивную, вот уж не знал!
     Судья нехотя повернулся, придерживая кружку, и узнал Олега Ивановича Долежаева. Несколько секунд он с вялым усилием пытался понять, как тут оказался помощник мэра, и лишь затем вспомнил, что «Хмельной помещик» расположился прямо напротив здания городской администрации. Несмотря на это обстоятельство, встречаться здесь им ещё не приходилось.
     – Нашу? – переспросил судья, слегка причмокивая губами. – Не знал, что вы наложили свою лапу и на пивную.
     Подобные шуточки были в их беседах обычным делом, и Долежаев отнюдь не обиделся. Он лишь устало помотал головой и поинтересовался:
     – Разрешите?
     – Садитесь, раз уж пришли. Только предупреждаю, из меня сейчас плохой собеседник. Когда я пью вторую кружку, я совсем не настроен на разговоры.
     Олег Иванович поставил своё пиво рядом с судейским и тихо опустился на стилизованную деревянную скамью.
     – А вы не говорите, Павел Афанасьевич, не шибко у вас получается. Я, если знаете, и сам могу поддерживать беседу, тем более после кружечки тёмного. Мне иногда выговорится хочется, да некому. Все от меня чего-то хотят. Как будто я не человек, а ходячая машина привилегий. А я, если знаете, не машина, у меня тоже могут быть чувства. Только кому какое дело? Я же чиновник, приложение к человеку.
     Судья с некоторым недоумением взглянул на него. Раньше подобные речи были Олегу Ивановичу несвойственны. За исключением “вечеров” у Дианы, они встречались нечасто, раз в два-три месяца, и особой доверительностью их отношения не отличались. Случалось им оказывать друг другу мелкие услуги делового характера, но этим всё и ограничивалось. Поэтому нынешние откровения, в которые вдруг ударился Долежаев, казались по меньшей мере странными.
     – Кхм… – неопределённо промолвил Павел Афанасьевич и, подняв свою кружку, сдул пену. – Скажете тоже, Олег Иванович.
     Лицо помощника мэра было мрачно. Добрякин только теперь с неприятным чувством отметил, что тот выглядел старше своего возраста. Сколько там ему должно быть? Сорок четыре или сорок пять, около того. Но глядя сейчас на его обвисшее отёчное лицо судья дал бы ему не меньше шестидесяти. "Да он, пожалуй, не долго протянет таким ходом", – подумал судья. Мысль была некомфортная, тревожащая. "А выгляжу ли я на свой возраст?" – мелькнуло затем, но Добрякин быстро вытряхнул этот вопрос из головы. "Мне все говорят, что я прекрасно сохранился", – вспомнил он и удовлетворённо кивнул.
     – Думаете, это блажь? – продолжал между тем Долежаев. – Решил тут поплакаться перед вами, поскулить? Да как бы не так! А может, и так, мне сейчас всё равно, если знаете. Вам вот хорошо: устроились на тёплом месте, и никто вас оттуда не сдвинет. Ответственность минимальна, со всех сторон защищены, с прошениями к вам никто не полезет. Обратятся иногда с какой-нибудь особой просьбой на особых условиях, так вам от этого одна только польза.
     На этом месте Добрякин едва не поперхнулся пивом. Олег Иванович произнёс это с какой-то нехорошей, намекающей интонацией. Судья быстро, насколько позволяли ему вечер и лёгкое опьянение, пробежался по своим отношениям с этим чиновником и не нашёл в них никаких особых случаев. Однако Олег Иванович, очевидно, говорил не просто так и имел в виду нечто определённое. В такой ситуации Добрякин не нашёл ничего лучшего, как промолчать. Когда человек находится в раздражённом состоянии, он сам выложит всё, что у него на уме, стоит лишь немного подождать.
     – Кхм... – произнёс судья, пряча глаза.
     – Что, Павел Афанасьевич, не припоминаете? – усмехнулся помощник мэра и сдунул пену со своего бокала. Белая накипь мокро шлёпнулась на пол. – Полгода назад к вам обратился за помощью человек. Просил посодействовать в вынесении оправдательного приговора по делу об одном ДТП. Точно не припоминаете?
     Добрякин сглотнул и нахмурился. Сонливость его как рукой сняло.
     – Честно говоря... я не очень уверен, что припоминаю... – осторожно процедил он.
     – Да будет вам прикидываться, – резко прервал его Олег Иванович. – Передо мной вам стыдиться нечего, мы ведь свои люди. Того человека послал к вам я. Речь шла о моей дочери. Это она попала в ДТП. Теперь припоминаете?
     Судья почувствовал неприятное покалывание в подреберье. Он, разумеется, прекрасно помнил это дело. Тот человек не просто просил посодействовать – он очень щедро просил. И Павел Афанасьевич почему-то ещё почти две недели после слушаний чувствовал лёгкие укоры совести, которые сейчас внезапно возобновились.
     – Значит, ваша дочь... – медленно, растягивая слова произнёс он.
     Посмотреть Олегу Ивановичу в глаза он по-прежнему не решался.
     – Да, моя дочь была участницей той аварии, – с напором продолжал помощник мэра. – По её вине погиб человек. Как видите, я говорю вам всё прямо и без обиняков. Мне надоело лгать об этом деле, в том числе себе самому. Тогда, в первые дни, я думал и чувствовал по-другому. Семья для меня, если знаете, самое ценное, что только можно придумать. И свою дочь я готов был защищать до последнего. В том числе за счёт своего влияния, которое у меня так-таки есть. Думаете, я одному вам сделал предложения, от которых трудно отказаться? Очень много людей пришлось привести в движение, дёргать за много верёвочек. Варя моя, как вы помните, отделалась условкой и выплатой компенсации. Тоже не сахар, если знаете. Но дело не в том, просто после этих событий... да чёрт разберёт, что тогда началось. Жена меня стала просто заедать, и не поймёшь почему. Мы с ней давно... не дружны, скажем так, но тут что-то совсем чудное началось. В общем, пару недель назад она хлопнула дверью – ну и скатертью дорожка, как говорится. Да и Варя стала почти как чужая, волком глядит, всё думает о чём-то своём. И как, скажите на милость, мне себя вести? Я сюда ведь нахлестаться зашёл, если знаете. Мне завтра на работу рано, так вот нарочно хотел. Но вас увидел, и как дёрнуло меня. Дай, думаю, выложу ему сейчас всё как на духу да посмотрю на его лицо!
     Судья почувствовал себя фраппированным.
     – Однако вы... Олег Иванович, вы бы... не того, – и добавил первое, что ему пришло в голову: – А у вашей дочери другая фамилия!
     Долежаев дрябло улыбнулся.
     – Другая, это вы верно сказали. Пару лет назад она была помолвлена, да что-то там не сложилось, но из упрямства решила взять фамилию своего жениха. Это даже удобнее было, сами понимаете, меньше пересудов. И в данном случае тоже... только всё равно оно теперь ни к чему. Мне начинает казаться, что надо было не вмешиваться и дать всему идти своим чередом. Варя была виновата и должна была ответить по всей строгости. Только, знаете ли, в тот момент я так рассуждать не мог. Мне самому случалось уходить от... от разных ситуаций. И бросить свою дочь мне совесть не позволяла, она у меня, представьте, имеется. Ну а теперь... теперь я думаю по-другому, да и Варя, кажется, тоже. Да… Многое бы изменилось. И денег сэкономил бы немало, на вас в том числе, – злобно добавил он.
     Последняя фраза Павла Афанасьевича особенно покоробила.
     – А знаете, я ведь догадывался, что тот человек пришёл от вас, – выпалил он. – Слишком уж нагло он себя вёл. Очень в вашем стиле, должен заметить.
     Долежаев принял это обвинение совершенно спокойно.
     – Нагло или не нагло, а дело сделано, – констатировал он. – Дело сделано, и ничего теперь не исправишь. Варя смотрит на меня враждебно, жена ушла, сам я готов откровенничать с первым встречным. Осталось только нагрубить губернатору или этому его подпевале Анастасу, чтобы меня вышвырнули на мороз. А иногда очень тянет нагрубить, если знаете. И плакало тогда моё место мэра.
     – Вот как... – вставил судья.
     – Да, а вы думали, я лишён честолюбия? На место нашего Давида Альбертовича я давно мечу. Он уже стар, если говорить прямо, и больно уж принципиален бывает. Сместят его рано или поздно, подсидят. Не я, конечно, я к нему со всяческим уважением, но есть у нас силы... Впрочем, об этом вам знать совсем не положено. Я и так слишком разболтался. Хватит, баста! Встретимся как-нибудь в другой раз, Павел Афанасьевич, когда... у меня будет настроение получше. А пиво моё допейте, если угодно. Мне вдруг расхотелось.
     С этими словами он подвинул к судье свою едва початую кружку и, махнув чему-то рукой, оставил Добрякина в одиночестве.
     – Вот так сюжетец, – недоумённо пробормотал судья. – И что это такое на него нашло? – риторически спросил он себя и, не найдя ответа, не без удовольствия отхлебнул дарового пива.