Калейдоскоп. Армейские байки. Этюд 5

                Армейские Байки



     Лето 1979 года выдалось знойным в южной Германии.  Разве такое можно забыть? Наши ласковые командиры несколько месяцев ждали  удачного момента, чтобы провести этот марш-бросок на гору Оберхоф. Да-да, тот самый Оберхоф. В тридцатиградусную жару пробежать три километра в гору -  для этого совсем не обязательно очень любить свой личный состав. А мы бежали в полном обмундировании, в сапогах и в шинелях. Поверх которых надет комплект химзащиты, а на голове противогаз. Комплект химзащиты - это герметичный скафандр из прорезиненной ткани. И у каждого автомат. Вы думаете, что это страшная картина, верно? Апофеоз любви командира к солдату. Но по-настоящему страшным было только одно - противогаз. Перед этим меркнет всё остальное.  Пот очень быстро наполняет резиновую маску изнутри так, что воздух перестаёт попадать куда ему следует. Наступает мучительное удушье. Чтобы получить глоток кислорода нужно на бегу выдрать снизу из маски резиновый клапан и  вылить пот. Но сделать это надо так, чтобы он не выпал совсем. Ведь его в этом случае очень трудно будет вставить на место. А каждые несколько минут сержант, бегущий налегке и с голым торсом, проверяет наличие клапанов. И ему, мягко говоря, не понравится, если кто-то будет застукан за таким подлым делом как бег в противогазе без клапана. Поверьте, последствия этого были бы суровы. И хуже всего было молодым бойцам, а я к этому моменту уже прослужил год и пошёл на второй.

      Пройдёт каких-то полгода и я буду бродить в этом дремучем лесу глухой декабрьской ночью на лыжах с парой своих сослуживцев, посланный за новогодними ёлками для офицерских квартир. Тогда мы заблудились. Надо заметить, что красивую стройную ёлку в Германии оказалось найти ничуть не легче, чем во всей Европе отыскать  красивую стройную девушку. А нам было сказано, что ёлки должны быть «Ух!». Нельзя было ударить в грязь лицом. Плутали мы, плутали и вдруг поняли, что находимся по другую сторону горы. А это уже территория ФРГ!  Нас запросто могут повязать вражеские пограничники. А если нет, то свои могут заподозрить в побеге на запад. А это  - измена Родине. Словом, переволновавшиеся, измученные вернулись мы к утру в расположение, притащив с собой по позорной, ободранной полуголой ёлке.

      Но пока ещё лето. Жара. И в этом зное есть не только минусы. Командир устроил своим офицерам разнос. Половина старослужащих солдат в части ходят пьяными. Дисциплину усилить? Куда? Она и так запредельная. Такого понятия как увольнительная в Группе советских войск в Германии не существовало. За пределами части никто никогда не бывал. За редким исключением. Оставалось одно - где-то прячут брагу. Перевернули вверх дном всё: казармы, машины, мастерские, склады и даже кочегарку. Нигде ничего нет. А бойцы ходят навеселе. Офицеры и прапорщики усиленно ищут. Но так ничего и не нашли. А было всё так просто: на самых видных местах - на пожарных щитах, разбросанных по всей части в огнетушителях прямо на солнышке поспевала отменная брага.

      Настала моя очередь идти в наряд. Служил я в ремонтном взводе автомобильной части ракетных войск. Точнее - войск ПВО. Бойцы нашего взвода в наряд всегда ходили дневальными по автопарку. Перед суточным дежурством полагалось два часа отдыха (по-нашему – сна). После обеда как бы тихий час. Я, всегда мечтая доспать хоть чуточку, что не досыпал месяцами, так хочу быстро заснуть, что не могу задремать даже на пять минут. Ворочаюсь все два часа и, скорее утомлённый, чем отдохнувший, выхожу на построение на развод. Старший лейтенант Лебедев, заступающий дежурным по части, вышагивая напротив строя, проводит инструктаж. Строгим, слегка даже каркающим голосом чеканит:

      - Мне в наряде пургу мести! А если кто будет мести - зачехлю! Или отведу в кочегарку и - головой в топку. Как Жордано Бруно! Чтоб Земля круглой не казалась!

       После такого наставления никому из нас Земля уже не казалась круглой. Посредине ночи во время дежурства часто раздавался стук сапог. Это бежал поднятый по тревоге сержант Сачук из нашего взвода. Водитель командирского УАЗ-469. Служебная машина командира части всегда должна быть более исправна, чем остальные. Может быть поэтому она вместе с водителем была приписана к ремонтному взводу.

       Сачук заезжал за командиром части и с ним и с кем-нибудь из офицеров они уезжали в лес на охоту. Охотиться в заповедных лесах Оберхофа было вообще-то строго запрещено. Тем более летом. Но строгие гэдээровские егеря не смели перечить нашим военным. А вдруг они выполняют какую-то секретную операцию? Как бы там ни было, под утро они возвращались с одним или двумя убитыми благородными оленями и после сдирания шкур с подвешенной на тэльфере туши уходили спать. А мы до самого утра смывали из шлангов толстый слой крови с пола и варили в ведре отрезанные головы, чтобы потом из них можно было сделать настенные украшения: верхняя часть черепа оленя с рогами на красивой подставке.

       Командир взвода у нас был прапорщик невысокого роста, худощавый подвижный кавказец лет сорока. Жгучий брюнет с васильково-синими глазами. Как это объяснить? Сам он говорил, что принадлежит к древнейшей нации, ныне крайне малочисленной - он был ассириец. Прослужив в советской армии больше двадцати лет и не разговаривая всё это время ни на каких других языках кроме русского, он так и не научился в совершенстве говорить по-русски. Да что там! Он не просто путал падежи и склонения. Однажды для решения сложного вопроса были собраны лучшие силы взвода, чтобы понять почему не заводится двигатель командирской машины и несколько человек склонились под поднятым капотом, опершись руками в тяжёлом раздумье кто на крыло, а кто на радиатор, он вдруг ударил Сачука по руке и сказал:
 
    - Убери ногу!

       Водителями в части были все. Кроме меня и повара азербайджанца. Я призывался в армию с Горьковского автозавода. А азербайджанец? Никаким поваром он конечно не был по-началу. Ему такую запись сделали наверное по блату. Вот «покупатели» и купились на это. Ну, ничего, потом он научился.

       Ещё одной особенностью нашей части было то, что весь рядовой и сержантский состав был исключительно с западной Украины. Кроме меня и повара только ещё один казах был не западэнцем. Внешне они были все чисто русские ребята. И говорили тоже на чистом русском. Ненавидели они нас, москалей? Да нет. Разве только в глубине души недолюбливали. Да и то, если эту тему затронуть. В большинстве своём это были добрые и порядочные парни. За редким исключением. А исключения такие бывают среди людей любой национальности.

       Близилась осень. Стали желтеть листья. Природа в Тюрингии живописная в любое время года. Но в это - особенно. Когда выдавалась свободная минута я уходил в дальний конец части. Там была дырка в заборе и никакого КПП или охраны. Да и от кого охранять? Людей там не было никаких на многие километры. А было вот что.
Многие сотни и даже тысячи взорванных бетонных бункеров длинными рядами простирались на сотни метров и вправо и влево, а в глубину насколько? Не знаю. Я ни разу до конца дойти так и не смог.
   Бункеры эти были со всех сторон обвалованы землёй, заросшей густой травой и кустарниками. А перекрытия над ними были взорваны. Когда-то, возможно, это были склады вермахта, а может быть что-то другое. Но побродить среди них в полном одиночестве было приятно и давало отдых. Я расспрашивал офицеров знают ли они что-нибудь об этих бункерах и о том, кто их взорвал. Один пожилой офицер рассказал мне, что эти места были в конце войны заняты Красной Армией, а в это время шли переговоры с американцами о разделе Германии и границах оккупационных зон. И вот в штаб армии приходит приказ - в течение суток взорвать все сооружения в этом районе, так как через несколько дней мы должны передать его американцам. Приказ выполнили быстро. Даже слишком быстро. Через день пришёл приказ об отмене - не взрывать. Этот район остаётся в зоне ответственности СССР, но все бункеры были уже взорваны.

       А осенью нам служить осталось уже всего полгода. Мой призыв стал «дедами». Почему мой призыв, а не  конкретно я? Я как был романтичным юношей, пописывающим стишки и посылающим их в армейскую газету, так им и остался. Но вот были в моём призыве «деды» так «деды». Один рядовой Подопри-Гора чего стоил. Авторитетом он обладал таким, что мог давно бы стать сержантом. Но он отказывался. С пренебрежением относился к этим мелким званиям. Да все сержанты и так его беспрекословно слушались. И дедовал он изысканно. В своём роде, конечно. Слегка жестоко. Выбрал из молодых высокого крепкого парня - косая сажень в плечах. И сказал:

      - Ты будешь у меня пчёлкой!
 
      Парень не сразу согласился. Но после нескольких «разъяснительных бесед» мы часто наблюдали такую картину. Перед построением, когда все толпятся и ждут полного сбора, чтобы не скучно было Подопри-Гора кричит: – Пчёлка!
 
      Тут подбегает к нему Пчёлка и, делая руками движения подобные движениям крыльев пчелы со звуком ж-ж-ж-ж...., наклонется перед дедом. Он незамедлительно получает "фофан" (удар средним пальцем в лоб, такая армейская разновидность щелбана от которого при хорошем навыке бьющего прогибается дно металлической кастрюли), затем падает на землю и судорожно перебирает ногами, имитируя предсмертные конвульсии насекомого. После чего замирает. А Подопри-Гора тем временем кричит: – Дракон!

       Выбегает из толпы другой молодой боец и подходит к нему.

      - Дракон,- продолжает он - Напугай вот этого деда.

       Он показывает дракону пальцем на своего лучшего друга. Дракон в замешательстве переминается с ноги на ногу. Но тут же получает удар в челюсть такой, от которого падает на землю.

      - Я сказал напугай, Дракон!

       И дракон пугает - изображает грозного ящера, рычит и машет руками. В тот же момент он получает удар в зубы от того, кого пугал и снова падает на землю. Встаёт. Отряхивается.

       - Дракон! Ну-ка, напугай его ещё раз! - говорит Подопри-Гора. И так продолжается до тех пор пока не прозвучит команда построиться.

      Владимир Подопри-Гора был родом из Хмельницкой области. А это самая что ни на есть Западная Украина. И он был типичный её представитель. А это значит, что относился он к нам «москалям» со сдержанной неприязнью. Это была особая неприязнь - не пафосная, не напускная. В условиях многолетнего интернационального советского воспитания она могла бы вовсе сойти на нет. Но не сошла. Просто не было ни резона, ни повода ей кичиться. Но в других условиях она могла бы мгновенно приобрести иной характер.

      А думал ли Владимир о том, почему у него такая странная фамилия? Уверен, что нет. Да и мне тогда тоже не приходило в голову задуматься над этим. Это теперь я почти наверняка знаю почему.

      А дело было почти наверняка так.

      В одном из мест обитания козаков, скорее всего это была Запорожская Сечь, а может и другое место откуда выдачи нет и куда столетиями с приграничных областей Руси утекали преступники, провинившиеся крепостные или просто от природы особо свободолюбивые люди, прибежал как-то молодой парень. Заявился на центральную площадь, где на помосте стояло несколько пожилых козаков, а остальные столпились вокруг, по обыкновению своему обсуждая какой-то важный вопрос. Парень протиснулся вперед. Выступающий с речью седоватый козак сразу приметил в нём чужака. А чужаку здесь находиться не полагалось вовсе. Седой прервал свою речь:

      - Ты кто? - строго спросил он парня.

      -  Иван Петров сын - ответил тот.

      - Откуда и как прошёл сюда?

      - Курянин я, пешком прибежал.

      - А как посмел? Сюда не всем ведь можно.

      - Та знаю. Только времени нема. Погоня за мной.

      - А что ты натворил?

      - Пас коней у помещика Скопцова, а его любимую кобылу у меня украли. Вот он и приказал меня палками забить до смерти. Пришлось вручить свою судьбу ногам. Примите добрые паны, не дайте зря пропасть.

      Не до него было козакам. Да что делать? Не в их обычае было оставлять в беде православных. А похоже было, что погоня с минуты на минуту будет здесь. И седой козак обратился к другим, прежде всего по внешнему виду и одежде наиболее почтенным казакам.

      - Что скажете паны?

      Пока Иван, переминаясь с ноги на ногу, и опустив в землю свой сине-васильковый взгляд ждал решения, слово взял близко к нему стоящий казак:

       - Что сказать? Смотри какие плечи у хлопца! Пошире моей брички будут. Ежели, к примеру, гора наклонится, чтобы упасть, так таким плечом и гору подпереть можно. Давайте возьмём, паны.

       Одобрительный гул был вместо голосования. Но это была простая формальность. В войско брали почти всех. Разве совсем неказистого или калеку могли отринуть. Или того, у кого на лице отчётливо написано, что он отпетый проходимец. Больно уж свежая кровь козакам была надобна.

      – Ладно! - сказал Седой. - берём тебя. Только ты крепко должен запомнить, что с этой минуты ты никакой не Иван Петров сын. А ты Иван Подопри-Гора. Живёшь здесь с рождения. И дети твои и внуки будут это имя носить. А ты гордись им и чести его не урони. Ибо имя это воинского сословия вольного человека, понял?

       Как тут не понять? Важность момента когда жизнь твоя молодая на волоске болтается, способствует этому сполна. И надо же такому случиться, что через минуту не более к помосту подъехала на лошадях группа всадников пять человек. Впереди всех вислоусый в красном военном кафтане. То, что они не спешились было явным неуважением к козакам. Да и держал себя  вислоусый высокомерно и уверенно. Видно по всему, что чина он был не последнего. И за мзду не малую пустился он в погоню за беглецом.

        Козаки и не таких наглецов на место умели поставить. Но второй своей доблестью они считали умение проявить выдержку и юмор и не спешили хвататься за сабли.

      - Эй, козаки! Здесь среди вас есть беглый преступник по имени Иван, а сын Петров. И вы мне сейчас его отдадите. Где он?

       Козаки переглянулись наигранно, мол ты не видел?

       – Нее.... не было такого. - не стали объяснять обычай невыдачи. Чего метать бисер? У всех настроение, напротив, стало весёлое.

      - А этот вот парень по описанию шибко похож - сказал вислоусый внимательно вглядываясь в лицо Ивана.

      - Дак ты сам и спроси у него - не Иваном ли кличут и не Петров ли он сын.

      - А ну, подь сюды, Иван Петров сын! - приказал вислоусый. Козаки наблюдали с явным интересом.

      - Меня зовут Иван Подопри-Гора - ответил тот. А про кого ты толкуешь, я не ведаю. Вислоусый сам подъехал и замахнулся плёткой над головой парня. Но тот ни руки не поднял, чтобы заслониться и даже не сощурился перед ударом. Козакам это понравилось. И хоть удар плетью был бы для них оскорблением, но они и тут проявили выдержку и только похохатывая спрашивали друг у друга: - а не ты ли, часом, будешь Иван Петров сын?

       Делать нечего. Понял тут вислоусый, что путь такой дальний проделал зря и не видать ему теперь богатой награды.

       В точности так оно было или не совсем, но суть от этого не поменяется. Кровь наша русская течёт в потомках этих козаков. И фамилии у них  такие чудные именно поэтому. А через поколения лица у них стали смуглыми, волосы потемнели. И что с того? Жёны ведь чаще всего южанками были исконными. Сказано было Ивану забыть кто ты был раньше, он и забыл. Сказано гордись новым именем - он и гордится. А надо ли ему знать о настоящих своих предках? Вряд ли. Да и что это изменит?

       В нашей части только повара и хозвзвод не участвовали в регламентных работах. Да ещё наш ремонтный взвод нёс службу в основном в автопарке. Остальные же все были настоящие ракетчики. По много часов еженедельно проводили на складах ракет, занимаясь их техническим обслуживанием под неусыпным наблюдением офицеров и специально обученных гражданских сотрудников. Разбирали, промывали детали спиртом, перетягивали контакты и снова собирали.

       Понятно, что спирта было хоть залейся. Только рядового и сержантского состава это не касалось. Зато среди офицеров случались большие любители выпить.

       Два старлея, два неразлучных друга, выпивая вечером вместе и уснув замертво каждый у себя дома (благодаря заботливым жёнам), наутро будили друг друга стреляя из пистолета по окнам. Кто первый проснулся, тот и будит второго для опохмела. Квартиры их были в соседних домах и окнами смотрели друг на друга. В такие дни бывало я или кто-то из моих сослуживцев ходили к ним вставлять новые стёкла в окна.

       На складах ракет режим был невероятно строгий. На КПП подробнейший осмотр. Из карманов забирали всё - ничего из вещей с собой проносить было нельзя. Особенное табу было на сигареты и спички. Но... если перефразировать древних, то... что не позволено быку, то позволено Юпитеру. Ни один офицер, даже сам командир не мог бы пронести на территорию складов сигареты и спички, даже если бы очень этого захотел. А вот Володя Подопри-Гора мог. Легко. Его боялись настолько, что никто не смел его обыскать или досмотреть. Садится он, бывало, в проходе длинного складского здания между стеллажами. Закуривает сигаретку, опершись спиной на торцевую стену. В руках у него компактный комплекс системы «Стрела». Метрах в пятидесяти от него у противоположной стены коридора сидит его дружок и тоже курит. А между ними несколько тысяч ракет на стеллажах. Володя умело активирует свою «Стрелу», приведя её в боевое положение. Старослужащий всё-таки. Не спеша наводит на огонёк сигареты во рту своего друга. Читает на дисплее надпись «цель взята» и, не нажимая на спусковой механизм, выключает. Скучно деду.

       Как я уже говорил, редко мы покидали пределы части. Ни отпусков, ни увольнительных у нас не было. Поэтому любая возможность посмотреть белый свет была ярким запоминающимся событием. Летом нашему командиру понадобились железобетонные плиты для ремонта одной из дорожек в части. Он обратился в подшефный немецкий совхоз и они быстро договорились. Часть отправляет четырех солдат на один день для работы в совхозе, а они привозят нам за это десять плит. Бартер. Каждый отдаёт то, чего у него навалом и чего не жалко. А получает то, что очень нужно. В части у нас все ребята были не просто украинцы, а сплошь деревенские. Понятно, что руки у них истосковались по вилам и лопатам. А меня какой леший дёрнул? Но и я напросился. Сразу после завтрака, когда все отправились на плац, мы дружно пошли в сторону КПП. А за КПП - гражданская жизнь и маленький автомобиль Трабант, который уже поджидает нас. Трабант - это что-то вроде нашего горбатого «запорожца», только кузов у него сделан из пластмассы и ведущим является одно единственное колесо с приводом на ремне от мотоциктетного двигателя. Каково же было наше удивление когда эта кроха не просто вместила в себя четверых здоровенных парней (а пятым был водитель), но и разогналась до ста двадцати по шоссе. Мы были горды и счастливы показать, что подшефные в нас не ошиблись и просто рвались поскорее начать работу. Нам показали огромных размеров стог сена который надо было перетаскать под такой же огромный навес. Но к работе сразу приступить не удалось.

      – Найн-найн! - сказали комарады. - у нас, типа, так не принято и повели завтракать. Мы отнекивались, но бесполезно. В огромном помещении для отдыха сидело несколько десятков приветливых немцев. Они весело галдели, пили кофе с бутербродами, играли в домино и в карты. Мы выпили по чашке кофе и пошли работать. Двух часов не прошло - мы и размяться не успели, а за нами снова пришли. Мы говорим: - дайте хоть часок ещё поработать.

       – Найн-найн - услышали ответ. - и дальше типа «так у нас не можно». Мы вернулись в тот же зал и увидели, что все кто там сидел, сидят на тех же местах и занимается тем же, чем занимался два часа назад. Нас угостили вторым завтраком. Только потом отпустили поработать снова. Хоть и недолго. Потом был обед. Потом полдник. Но несмотря на всё это мы всё же выполнили поставленную задачу. И это было, похоже всё, что за этот день было сделано в совхозе. А мы получив по блоку сигарет "Ювель" и другие подарки снова сели в тот же Трабант и отправились в свою часть. С тех пор мне не раз приходилось бывать на немецких предприятиях уже после армии и уже в объединённой Германии (в том числе на самом западе), но никогда мне не доводилось видеть людей таких же ленивых как немцы. Даже бразильцы со всей их жизнерадостностью не превосходят немцев в этом качестве. Хотя по жизнелюбию я всё же ставлю немцев на второе место после бразильцев. Как бы нам этому у них поучиться - думаю я, когда еду на немецком автомобиле.

      Настал новый 1980-й год. Встречали мы его с особой радостью. Дембель не за горами! Олимпиада в Москве! Сколько разных ожиданий. Самых светлых и приятных. А ведь еще недавно казалось, что время службы бесконечно и никогда не настанет долгожданный день свободы. Шли ещё только самые первые числа января месяца, а на нас обрушились сразу два события. Пять человек дедов в новогоднюю ночь напились и устроили с молодыми бойцами такое, что история с Драконом и Пчелкой кажется детской забавой. Что именно нам не рассказывали но, командир сказал, что всех пятерых во главе с Подопри-Горой он точно посадит. И он не будет он, если он этого не сделает.

        Второе событие несравнимо более масштабное. Несколько дней назад были введены советские войска в Афганистан. Слухов было много, но толком никто ничего не знал. И вот уже пятого января один из наших сослуживцев-дедов поехал на похороны своего младшего брата, которого только осенью призвали в армию танкистом и сразу после учёбы его полк в числе первых наших подразделений оказался в Афгане. Когда он вернулся через несколько дней, то рассказал нам, что в Киеве вокзал весь уставлен сотнями цинковых гробов и они непрерывным потоком прибывают и прибывают. В новостях беспрестанно звучало словосочетание «интернациональный долг» и ходили упорные слухи, что скоро будет объявлен набор добровольцев.

       18 января я стоял в наряде дневальным по парку. Мой приятель в тот день дежурил дневальным по штабу. Ночью прибежал ко мне и сказал, что пришла секретная телеграмма о том, что от нашей части немедленно нужно направить четырех человек в Афган. В эту ночь я больше уснуть не мог. Хотя и полагалось по очереди пару часов поспать.

       По окончании дежурства я немедленно пошёл в штаб и написал рапорт о своем желании поехать для исполнения интернационального долга. Что это был за порыв? Я не знаю. Но это было какое-то неудержимое желание быть в гуще событий. События эти явно имели мировое значение. И как же без меня? Но была суббота и стало быть всё равно надо дожидаться понедельника. Настал понедельник 20 января. Как всегда по понедельникам командир проводил развод части. По этим дням при общем построении на плацу зачитывались приказы, производился обзор происшествий по армии, анонсировались предстоящие мероприятия. В этот раз командир сообщил что в нашей части пять человек совершили тяжёлые преступления и его твёрдым намерением было посадить их в тюрьму невзирая на то, что показатели части и даже всей армии неизбежно пострадают. Но теперь, когда пришла разнарядка по Афганистану, то поедут именно они.

       Командир спросил у замполита:

      - Старшему сержанту Мацаеву успели занести выговор в личную учётную карточку комсомольской организации?

      - Так точно! - был ответ.

      – Жаль - сказал командир.- А рядовому Подопри-Гора успели занести выговор?

      - Никак нет, не успели.

      - И не заносите. Поедет.

       Считалось, то для выполнения "интернационального долга" годились только лучшие из лучших и образцовые комсомольцы. Сразу же после общего построения меня вызвали к командиру части в кабинет. Я стоял переминаясь с ноги на ногу. Передо мной сидел седой пожилой офицер с добрым лицом настоящего армейского бати.

      – Сынок, - обратился он ко мне. - В нашей части служит сто пятьдесят пять человек, включая рядовой и офицерский состав. Всего двадцать один рапорт я получил с просьбой отправить добровольцем в Афгнистан. Твой рапорт зарегистрирован первым. Ты понимаешь, конечно, что я тебя туда ни за что не отправлю, но скажи мне - зачем тебе это надо?

      - Мне это  очень-очень надо, товарищ полковник. - Я умоляюще смотрел на него.

      - Но зачем?

       Я и сам толком не знал зачем. Но ответил механически:

      - Считаю необходимым выполнить свой интернациональный долг.

      Похоже я действительно так думал. Ведь если я сам не знаю зачем, но мне это очень надо, то вот самое подходящее объяснение. Говорил я это искренне и, следовательно убедительно.

      - А мне зачем это надо? Ты об этом подумай.

      Но через несколько минут уговоров он сдался.

      - Ладно, иди собирайся. Не могу я этих подлецов послать. Я их пошлю туда, а они героями вернутся? Ну, уж нет...

       Он отдал распоряжение по телефону. Я на крыльях вылетел из штаба. Январь был тёплый. Ярко светило солнце и искрились сугробы в унисон моему настроению.

       Кто-то шёл на политзанятия. А я на склад - получать новое обмундирование и сухпаёк. После этого я зашёл в казарму. На угловой кровати сгрудились ребята. Один из тех, кто должен был быть отправлен писал прощальное письмо своей девушке. Остальные подсказывали и сопереживали. Письма из армии - особая история. А мы, как ни крути, мальчишки были, хоть и «деды». Когда мы писали самые первые письма из армии, всегда хотелось поважничать. Всё так по-настоящему, по-взрослому, да ещё и Германия, хоть и восточная. Один мальчишка написал: - «Извини за почерк. Пишу на броне танка». Это было вранье. Над ним посмеялись. Кто-то сказал:

      - Ага! А я напишу так: «Извини за почерк. Пишу на ноге убитого товарища».

      Они сидели, сочиняли дружно трогательное и душераздирающее письмо и не знали ещё, что этот парень никуда не едет. А я им также ничего не сказал.

       На следующее утро командир объявил на общем построении:

       - Хотел я их отправить в Афганистан, чтобы кровью смыли свой позор. Но нет. А вдруг они вернутся оттуда героями? Этому не бывать. Не поедут. Есть более достойные.

       Но на следующий день для меня всё поменялось снова. Меня вызывают в штаб и сообщают:

      - Сдавай всё, что получил. Ты никуда не едешь.

      -  Как? – говорю - Мне командир лично обещал!

      - Ну и что? Ты же не водитель!

      - Не водитель – отвечаю.

      - Ну, вот. А в разнарядке чётко написано: «направить от части четырёх водителей».

      Кто же мог предполагать, что в ремвзводе может быть не водитель. С этого момента время покатилось страшно медленно. И чем дальше тем медленнее. С каждой неделей нас всё меньше привлекали к работам и к занятиям, но от этого ничуть не становилось легче. Давно готовы дембельские альбомы и разрисованы дембельские чемоданы. Сапоги с особым шиком и не по уставу - со стальными подковами, искрящими при ходьбе.

       Скоро по несколько человек в день или через день стали увозить на аэродром. И, наконец, мы с сержантом Мацаевым остались вдвоём в ожидании самолёта в Горький. Только в середине мая, прослужив лишний месяц, когда уже не хотелось больше протыкать иголкой дырочки в заветном карманном календарике ( «масло съели - день прошёл».) и за нами приехал грузовик.