Между прачечной и пончиковой

Я отчужденно переставлял ноги, ранним утром бредя по захоженному маршруту на работу, когда мой толком не проснувшийся мозг кольнула мысль – что-то отличается.

Я ходил здесь каждый день с понедельника по пятницу уже 6 лет, туда и обратно, с перерывами на отпуск. Я знал здесь каждый светофор, каждую вывеску, окно и асфальтовую неровность. Мог бы на спор назвать цвет штор на первом этаже того серого дома с едким зеленым верхом. Мог бы ходить с закрытыми глазами, но это не слишком безопасно – все-таки иногда машины проезжают на красный. Здесь никогда ничего не менялось. Даже людей я встречал одних и тех же. Иногда я тратил целый рабочий день на фантазии о том, как мы с кем-нибудь вдруг однажды кивнем друг другу или пожелаем доброго утра, а потом и вовсе все начнем на ходу переговариваться, подружимся и станем вместе ходить в бар по выходным. Или куда там еще ходят дружные компании.

Я остановился, поднял голову и осмотрелся вокруг. Вот пончиковая, в которую почему-то никогда никто не заходит, а тут у нас закрытая лет пять назад прачечная, а вон там жилой дом, в котором все слишком рано встают и слишком поздно возвращаются с работы, третий подъезд в нем – вход в закрывшуюся примерно с четыре-пять лет назад детскую школу карате. А тут уже лет с пять как ремонтирующееся административное здание, более точное назначение которого опознать было невозможно. Даже бездомный пес, вольготно дремлющий на крыльце пончиковой, как всегда, был здесь. Показалось, наверное. Я опустил голову и продолжил свой скорбный путь.



На шестом этаже зажатого между пончиковой и прачечной здания, невидимого из обыденной реальности, задернулась занавеска. Двое служащих в эффектных пурпурных пиджаках и темно-синих галстуках переглянулись. Один пожал плечами: «Говорил же, не заметит.»
«Но ведь тянет его сюда. И вроде он сегодня остановился, рассматривать стал. Так никто не поступает, сам знаешь.» – возразил второй.



Рабочий день тянулся невыносимо долго. Снова заходил Филипп Яковлевич с шестого этажа, снова, тихо мямля и не поднимая глаз, просил посмотреть ноутбук, мол там что-то не то само открылось и теперь не закрывается. Где он только находит такие сайты, а, главное, зачем – сидел бы на порнхабе, как все.

Я скучал. Смотрел в окно. Пытался рисовать, но выходило плохо и совсем не то. Образы путались между собой, острое и злое воплощалось на бумаге круглым и добрым, тонкие линии выходили толстыми, мягкие волны обрывались резким углом. Начинало клонить в сон.

Сны мне всегда снились яркие, гораздо ярче, чем то, что я привык видеть вокруг себя бодрствуя. Во сне я чувствовал себя гораздо свободнее, увереннее, уместнее. Я осознавал, что со мной происходит и в какой части вселенных снов я оказался, мог легко перенестись в другую, если мне того хотелось. Во снах под моими пальцами рождались невиданные существа, сплетенные из звуков и запахов, я мог складывать слова из ощущений и чувствовать вкус солнечного света. Я читал об управляемых сновидениях, но ни в одной статье мне не встретилось ничего похожего на то, что было доступно мне.

Я не позволял себе спать на работе и отправился к кулеру на другом конце моего этажа, надеясь хоть немного взбодриться. Дверь PR-отдела была приоткрыта. Оттуда слышался звонкий смех и звон бокалов. Я завистливо вздохнул и чудом увернулся от летящей мне в лицо двери юридического отдела. Оттуда, смеясь и подзадоривая друг друга, выдвинулась делегация нагруженных фруктами и пирожными парней в модных костюмах и белых рубашках. «Простите, не заметил» – смущенно бросил мне Вадим, явно не имея представления о том, кто я такой. Я кивнул. Привык.

У кулера никого не оказалось, я набрал воды в свою многоразовую бутылку, завороженно наблюдая, как внутри кулера кверху поднимаются огромные пузыри. Мне представлялось, что это гигантские медузы, сражающиеся друг с другом за власть.
«Молодой человек, вы здесь не одни.» – Альбина Эдуардовна, вздорная, вечно недовольная тетка из бухгалтерии, ее голос въедается в память с первого же конфликта.

Я извинился, не желая слушать, насколько я бесполезен и чье здесь занимаю место, и поспешил ретироваться в свою Крепость Одиночества.
Супермена я не любил, но название мне нравилось. Вообще с комиксами не задалось, я ценил только творчество Алана Мура, редкие удачные новеллы по Лавкрафту, По или Гейману, да несколько томов Хеллблейзера прочно поселились на моей полке. Все, что теперь со страшной силой пережевывалось сценаристами и выплескивалось на большие экраны, меня не трогало.
В своей коморке я включил музыку, трайбал-эмбиент, и снова попробовал рисовать.



Пятьюстами метрами южнее двое служащих в пурпурных пиджаках и темно-синих галстуках вновь вернулись к своему трехлетнему спору – заметит или не нет. Они сидели на левитируемых подушках, ели радугу с сиреневым вкусом и пили бриджи из советских детских песен.



Я недовольно смахнул со стола в мусорку еще один скомканный листок. Бесполезный рабочий день подошел к концу, и можно было собираться домой. Я проверил аппаратуру, выключил свет, закрыл свой отдел и почему-то оставил ключ в замке.
На улице вечерело, но фонари сейчас зажигали позже. Я немного скучал по их теплому свету. Они порождали много теней, в которых легко было увидеть всяких монстров или представить незримую битву между тьмой и светом там на границе, где рассеивался их свет. Сейчас взгляду зацепиться было на за что. Я свернул на пустую улицу, на которой никогда ничего не происходило. И остановился. Правда в том, что мне нечего делать дома. Нечего делать на работе. У меня нет друзей, нет семьи, которой было бы до меня дело. Нет домашних животных и нет целей в жизни. Я один, и я ничего ни для кого не значу. Мне вдруг стало невыносимо мое существование.

Невидящим взглядом я скользнул по ремонтирующемуся административному зданию, по закрывшейся прачечной и замер. В невозможно крошечном просвете между ней и пончиковой с неизменной собакой на крыльце, стояло светящееся розовым, желтым, фиолетовым, зеленым, красным, белым и синим здание. Я не мог уловить его форму, его стиль или хотя бы материал, из которого оно было сделано. Ступеньки крыльца секунду казались резиновыми или надувными, а затем как будто исчезли вовсе. Лепнину сменил картуш, а затем фреска. На окнах, мгновение назад пестрящих расписными наличниками, встали строгие решетки цвета пронзительного аквамарина, а потом – маркизы с меняющими цвет полосками.

У меня зарябило в глазах. Я крепко зажмурился, досчитал до десяти и снова открыл их, рассчитывая, что меня что-то ослепило, и зрению нужно сфокусироваться. Здание продолжало меняться, оно слегка подрастало, немного, кажется, раздвигалось вширь, потом снова сжималось, выпускало дым из трубы и поблескивало витражами. Единственное, что оставалось неизменным – большая вывеска «Министерство сонотворения и противодействия кошмарам Российской Федерации».
Я моргал, щипал себя за щеку, даже укусил за руку – невозможное здание было на месте. Я сделал неуверенный шаг, второй, затем скинул громоздкую сумку через плечо и побежал. Только бы оно не исчезло, только бы не растаяло в сером пыльном пейзаже, только бы было настоящим.

Высокие парные двери, затем маленькая зеленая, затем огромные, словно выточенные из камня, ворота отварились мне навстречу, оттуда хлынул разноцветный свет и выглянула маленькая женщина в пурпурном пиджаке, темно-синем галстуке и гигантских зеленых очках-стрекозах.

Она улыбалась и махала мне рукой: «Артем Дмитриевич, не спешите так, еще споткнетесь, нос разобьете, а нам вас еще на пропуск фотографировать! Мы столько вас ждали, еще пару минут подождем.»