Главное, чтобы их не было слишком много

     Две пары северных оленей своей светло-серой окраской на фоне тёмно-свинцового неба хорошо подчёркивали угрюмую и мрачную картину стремительно надвигающейся грозы. Вытянувшись в цепочку, они осторожно шли по узкой тропинке, петляющей по самому гребню горного хребта, разделявшего долины двух рек. Раскаты грома мощной волной накатывались на каменный массив и с каждой минутой становились всё сильнее. Резкие порывы холодного ветра внезапно обрушивались на скальный склон, теребя и пригибая к земле редкие заросли чахлой полярной берёзки, вцепившейся своими корнями в каменный бок сопки. Я быстро нырнул в палатку, схватил свою бельгийскую двустволку и засунув в карман штормовки пачку патронов, быстро пошёл, прячась за низкими, причудливо искривлёнными зарослями полярной берёзки, наискось вверх по горному склону наперерез хода оленей. Главное сейчас –– подняться на гребень скалы и успеть вернуться до того, как гроза обрушится на этот район.
     К тому времени, когда я поднялся на гребень хребта, небо над головой уже приобрело угрожающий угольно-чёрный цвет и на этом фоне гигантская многоярусная молния, которая озарила всё вокруг каким-то неживым, неестественно ярким светом, показалась мне просто ослепительной и вызвала в душе смятение и  тревогу. А за ней ударил, как из громадной пушки, такой силы удар грома, что мне показалось, что у меня сейчас лопнут барабанные перепонки. И сразу в эту минуту с неба хлынул удивительно плотный и холодный поток воды. Но самое страшное было то, что я увидел, как молнии начали бить точно в гребень скалы, всё ближе и ближе к тому месту, где я сейчас находился. Словно какой-то могущественный повелитель небесной стихии там наверху тыкал своим огненным кривым посохом в землю, пытаясь попасть им в крохотного человечка там внизу. Вот только одно было плохо –– что этим человечком был в эту минуту я. И когда после очередного оглушительного раската грома, после которого у меня заложило уши, я увидел, как огненный изогнутый гибкий огненный шланг с каким-то противным змеиным шипением вонзился в горный склон метрах в пятнадцати от меня, я понял, что дело приобретает совсем скверный оборот. Находиться на высоком крутом скальном гребне с громоотводом в руках в виде ружья было смертельно опасно. Быстро сняв двустволку с плеча, я бросил её за скальный гребень –– вниз, на склон сопки, а сам перекатился на противоположный склон на несколько метров вниз, скорчился на боку у низкорослого кустика полярной берёзки, поджал ноги к подбородку и накрыл их полой штормовки.
     И в этот момент в то место, куда я отбросил ружьё, ударила пронзительно яркая молния, после которой я на мгновение просто ослеп, а затем раздался такой чудовищной силы громовой взрыв, что казалось, камень горного хребта сейчас рассыплется в мелкую каменную крошку. Но больше всего в эту минуту меня потряс поразительно резкий и какой-то очень едкий запах озона, который заполнил всё вокруг. Казалось, воздух вокруг был наэлектризован, как в лейденской банке, и если бы я не был совершенно мокрым, то наверное, волосы на голове у меня стояли бы в эту минуту дыбом. Вода потоком падала на меня сверху и не меньшей силы поток нёсся по склону скалы, заливая маленькую каменную ложбинку, в которой я сейчас лежал. В эту минуту я проклял себя за свою опрометчивую затею –– пойти в горах в надвигающуюся грозу на охоту. В эту минуту больше ничего не оставалось, как только попросить защиты у Господа бога, к которому я по своей молодости довольно прохладно относился и вспоминал и призывал его на помощь, к своему стыду, как правило, в тяжёлые моменты своей жизни.
     То ли от холодной воды, которая уже насквозь пропитала мою одежду, то ли от постоянно сопровождающего в последнее время чувства голода стало как-то тяжело на душе. Мысль о том, что в конце концов не убережёт меня мой ангел хранитель, если я и дальше буду продолжать лезть на рожон, всё чаще приходила мне в голову в последнее время. Может, уже пора завязать со своей северной кочевой жизнью, вернуться в свою столичную квартиру, зажить спокойно и размеренно и больше не испытывать свою судьбу.
     Но как тут было не полезть на рожон, когда можно было одним выстрелом решить нашу проблему с продовольствием и покончить с этим постоянным чувством голода, которое просто не давало нормально жить. Оно напрочь лишало меня возможности радоваться жизни, получать удовольствие и наслаждаться окружающим чудесным природным северным горным ландшафтом. Голова автоматически опускалась вниз и глаза постоянно неотрывно сканировали заросшую невзрачной полярной растительностью землю в поисках чего-нибудь съедобного. Да и мысли в голове постоянно вертелись вокруг одной темы –– темы еды. Так получилось, что маленький посёлок в долине этой реки расположенный практически на середине нашего маршрута оказался покинутым своими жителями, наверное, в связи с начавшимися лесными пожарами в этом районе и возможность пополнить наши продовольственные запасы накрылась медным тазом. Заброска в начало нашего маршрута самолётом АН-2 была довольно дорогой и чтобы сэкономить на весе загружаемого в самолёт багажа, мы взяли продуктов на половину маршрута и рассчитывали пополнить свои запасы на месте. В результате у нас уже пятый день, как кончились продукты –– от слова «совсем».
     Надо сказать, здесь в реках было много рыбы и, конечно, мы её ловили и постоянно готовили на колышках у костра и ели в невероятно больших количествах. Но через два часа после выхода на маршрут чувство голода возвращалось с новой силой, а главное, силы просто покидали тебя –– всё тело, все мышцы наполняла слабость, словно ты –– оболочка от надувного шара, с которого неожиданно спустили весь воздух. Рыба –– а это в основном был хариус –– просто не давала необходимого запаса энергии, которого требовал наш трудный и довольно сложный маршрут.
     Как-то сама собой в голове возникла картинка из уже далёкого детства. Два маленьких загорелых паренька, одежду которых составляют только трусы, несутся под сплошным проливным дождём по улице босиком, расплёскивая в стороны вольготно разлившиеся лужи, подгоняемые сильными шквальными порывами ветра, пугаясь и пригибаясь к земле, когда над головой взрываются особенно сильные раскаты грома, сопровождающие вспышки ярких молний. Бегут и с удовольствием жуют ароматные, хрустящие на зубах янтарные яблоки. Осуществить набег на чужой сад в сильную грозу –– это был наш с братом Валерой отработанный коронный номер. Но сегодня был особенный случай. Яблоня c очень вкусными и рано поспевшими яблоками, на которую мы с братом позарились, росла прямо под окнами дома нашего давнего заклятого врага Гриши –– злобного, вечно хмурого и постоянно пьяного верзилы двухметрового роста.
     Затаив дыхание, осторожно, чтобы не звякнуть, открываем мокрую тугую металлическую задвижку на калитке. Быстро подбегаем к яблоне и схватившись за толстые ветки, дружно трясём её. Сильные порывы ветра помогают нам в этом. Увесистые яблоки смачно шлёпаются на мокрую землю и на наши голые спины и довольно больно, до звона, барабанят по  голове. Собрать в мешок с земли упавшие яблоки –– дело пары минут и вот мы уже выскакиваем за калитку на свободу. Операция прошла успешно, а главное –– Гриша нас не застукал. Наверное, отсыпался после очередной пьянки. На улице ни души, проливной дождь, грохочущие раскаты грома и яркие, перечёркивающие тёмное грозовое небо молнии загнали всех в дома и только мы вдвоём с братом, совершенно мокрые, но довольные, как слоны, блестяще проведённой операцией, бежим с добычей обратно домой.
     Вражда с Гришей у нас давняя. Он почему-то считал, что мы с братом виноваты почти во всех случавшихся в его непутёвой жизни неприятностях. Почему он так считал –– для нас было большой загадкой. Вот и вчера вечером, находясь уже в сильном подпитии он довёл до сведения наших родителей свою очередную пьяную фантазию, заключавшуюся в том, что это я с братом повалил его хилый, держащийся на честном слове деревянный забор, что не осталось без их довольно бурной реакции в наш адрес. Родители, как обычно, вспомнили весь довольно большой список наших прегрешений, по их мнению, совершенно не соразмерный с ещё совсем небольшой нашей детской жизнью. Мы, конечно, с братом не были ангелами, но чтобы ломать чужой забор –– такое нам в голову никогда бы не пришло. Да и мы были на сто процентов уверены, что после очередного вечернего неумеренного потребления пива, которое Гриша, как правило, употреблял непременно с водкой, он не вписался в свою калитку, потерял равновесие, рухнул на свой забор и повалил его сам без посторонней помощи. И в ответ на эту очередную ложь с его стороны  мы снова вышли на тропу войны с нашим заклятым врагом.
     Когда вечерние летние сумерки опускаются на землю, Гриша, как обычно, выходил из дома и устремлялся в наш старинный городской парк, разбитый на крутом берегу реки. Целью его стремительного движения была, как всегда, «шайба» –– так в народе называли большой, круглой формы пивной бар в парке. Поэтому хорошо зная его обычный вечерний маршрут,  тропой войны была выбрана тенистая, засаженная толстыми огромными старыми раскидистыми тополями улица, на которой стоял дом Гриши. В качестве нашего оружия были выбраны довольно прочные тёмные нитки, совершенно не различимые в быстро заполняющих улицу сумерках. Техника мести была отработана нами в совершенстве. Мы быстро натягивали нитку над тротуаром на уровне лица нашего врага, завязав один конец её за тополь, длинный ряд которых обрамлял тротуар со стороны дороги, а второй конец её завязывали за высокий штакетник деревянного забора с другой стороны тротуара.
Только мы закончили работу и затаились за забором на противоположной стороне улицы, как из калитки показалась наша жертва и торопливо пошла по тротуару. Первая порванная нитка, на которую с маху налетел лицом Гриша, вызвала у него на физиономии искреннее изумление и полное, судя по выражению его лица, непонимание произошедшего. Вторая нитка, натянутая в нескольких метрах от первой и также блестяще порванная им, вызвала бурный поток брани, слышной, наверное, на несколько кварталов вокруг. Но теперь дядя Гриша сильно сбавил скорость своего движения и проявил недюжинную смекалку. Подходя к следующему дереву, он уже щупал руками воздух перед собой на уровне своего лица.
Но, как я уже сказал выше, месть наша была хорошо продумана. Пройдя метров десять, во время которых дядя Гриша, как слепой, ощупывал пространство впереди себя на наличие нитяной преграды и не обнаружив её, он облегчённо шумно вздохнул и, резко ускорившись, шустро рванул вперёд и в этом была его очередная большая ошибка. Третью, но уже двойную, нитку мы натянули довольно далеко от второй и он на всей скорости влетел в неё лицом и она чуть не опрокинула его назад. Нитка со звоном порвалась и, как туго натянутая конская уздечка, вмиг остановила его стремительное движение. Многоэтажный мат, который услышала вечерняя улица в эту минуту, был, наверное, вершиной нецензурного народного творчества. Больше продолжать борьбу с невидимым противником Гриша явно не захотел и, резко развернувшись, выбежав на середину дороги и бормоча ругательства, быстро пошёл по направлению к парку.
     «Нехороший, подлый человек» –– наверное, так бы сказала про него моя бабушка. Эти слова она произнесла однажды, когда я в очередной раз летом гостил в их сложенной из огромных тёсанных топором брёвен хате. В просторных сенцах, то есть в большой прихожей, стояли бочки с зерном и запах зерна, сушеных яблок и свежевыпеченного хлеба, накрытого льняным рушником, смешиваясь с восхитительным запахом вяленых колбас, висевших на чердаке, создавали удивительно неповторимую деревенскую атмосферу этого дома, стоявшего на берегу неширокой, но довольно глубокой речки, причудливо петлявшей в густых зарослях камыша.
Бабушка в тот день рассказывала мне о войне, о том, как страх ледяной рукой сжимал её сердце, когда в деревню заходили полицаи. Когда полицаи шли по деревенской улице и приближались к её хате, повторялась одна и та же картина. Из своего дома выскакивала соседка и, демонстративно махая руками, бегала по двору и громко, чтобы полицаи слышали, кричала: «Кыш, партизанские куры, с моего двора!». Бабушка говорила мне, что в эту минуту ей в голову приходила одна и та же мысль –– что вот сейчас они свернут в её двор, заберут её с собой и она уже никогда больше не увидит ни мужа, ни своих детей. А бояться ей было за что –– дело в том что её сыновья Николай, Сергей, Василий, Александр и дочь Ольга (моя мать) были на фронте. Её муж Никифор (мой дед) был в партизанском отряде. И когда полицаи проходили мимо её дома, у неё, как она рассказывала, сильно колотилось сердце и она ещё долго не могла успокоиться.
     Я вспомнил её слова очень тёплым, настоянным на необычно сильном запахе какого-то незнакомого мне цветущего тропического растения, гибкие ветки которого с гирляндами мелких красных цветов свешивались с крыши открытой веранды рыбного ресторана в городе Канди на Шри-Ланке, где в этот вечер я ужинал. Моим собеседником за столом в тот вечер был прокурор из города Якутска, с которым я не так давно познакомился и, так как мы с ним были людьми, уже долго живущими на севере, у нас оказалось много общего. Ресторан заполняли соблазнительные запахи, витающие над большими тарелками с красиво приготовленными разнообразными морскими деликатесами, которые официанты, ловко лавируя между столами, разносили посетителям ресторана. Да и над нашим столом, уставленным большим количеством маленьких круглых чашечек, заполненных разнообразными соусами к подаваемым нам дарам моря, запах, надо сказать, был соответствующий. Мы сначала обсудили предстоящую очень красочную ежегодную церемонию вывоза в сопровождении сотни празднично украшенных слонов буддийской святыни Зуба Будды из одноимённого храма, где он в настоящий момент находился. Вспомнили историю войны в Индии, в результате которой тогда возникла угроза захвата и уничтожения индуистами этой буддийской реликвии, в связи с чем она в четвёртом веке была перевезена в Шри-Ланку. И, надо отметить, вместе с этой святыней сюда была перевезена и сама война потому, что обладание Зубом Будды давало своему владельцу право на обладание царским троном. Ну, а претендентов на трон, как всегда, оказалось достаточно много. Затем наш разговор от темы войны в Индии из далёкого для нас четвёртого века перенёсся уже в более близкие нам времена. Он тогда рассказал мне, что после окончания войны он работал в комиссии, которая изучала архивные материалы, оставленными немцами. И его тогда, при изучении немецких архивов, поразило большое количество доносов, присланных оккупационной администрации. И тогда я вспомнил слова моей бабушки. Подлые люди были и будут всегда. Главное, чтобы их не было слишком много.
     Тёмная грозная туча, пугая горные вершины злобным громовым рыком, медленно уползала за горизонт, опираясь на огненные костыли молний. Край тучи начал  набухать светом и в следующую минуту уже половина горного массива купалась в ярком солнечном свете. Влажные маленькие листочки полярной берёзки засверкали в падающих на них лучах солнца. На отмытом от пыли и грязи каменном склоне горного хребта проявился рисунок, выгравированный на камне причудливо перекрещивающимися молочно-белыми кварцевыми жилами.
     Мир природы разделился на две части –– одну, уходящую к горизонту, тёмную, погруженную в густую мрачную тень и другую, светлую и солнечную. Словно как и мир людей, когда грозные и трагические события истории разделяли и заставляли делать выбор, на какой стороне им быть –– на светлой или тёмной стороне света, а выпавшие на их долю испытания быстро выявляли светлые и тёмные стороны их человеческих душ.
     Тёплый водопад солнечного света обрушился на меня и на душе как-то разом сразу стало очень спокойно. Мрачные мысли растаяли, как тонкий лёд в лучах весеннего солнца, и даже уже порядком надоевшее за последние дни чувство голода куда-то пропало. Появилось твёрдое убеждение, что скоро наша жизнь наладится и всё будет хорошо. Дня через три мы обязательно выйдем к людям, отдохнём, восстановим свои физические и душевные силы, и жизнь заиграет новыми красками, а мы пойдём дальше по своему маршруту –– по этим удивительно красивым местам нашего Крайнего Севера и впереди у нас ещё будет много светлых и хороших дней.